Страница:
Его, бывшего в трезвом периоде после недавнего запоя и поэтому надежного, послали проведать Андрея Ильича.
Он застал Несмеянова за странным делом: тот выволок из сарая, где проходящие цыгане десятилетиями оставляли всякую всячину, множество предметов и перебирал их.
— Ты что это тут? — удивился Глопотоцкий.
— Хозяйство налаживаю, — степенным крестьянским голосом ответил Андрей Ильич.
Глопотоцкий посмотрел ему в глаза: трезв!
— Ты гляди, гляди, — показывал Андрей Ильич. — Чего тут только нет!
И действительно, в куче, которая уже была наполовину рассортирована, были:
— два ржавых топора без топорища и один не совсем ржавый, с топорищем;
— целая двуручная пила с ручками и половина двуручной пилы без ручки;
— две ножовки;
— семь молотков;
— три гвоздодера;
— гвозди: большие, маленькие, средние, многие были гнутые, но Андрей Ильич горячо доказывал, что все их можно разогнуть и опять пустить в дело;
— несколько мотков разной проволоки и кусок телефонного кабеля;
— две косы, одна совсем новая, с фабричной даже наклейкой;
— несколько лопат с черенками и без черенков, совковые и штыковые;
— два лома;
— приводивший Андрея в восторг рубанок с красивой круглой ручкой, правда, без лезвия, но Глопотоцкий, уважительно осмотрев инструмент и сказав, что теперь таких не делают, пообещал принести лезвие;
— колесо от прялки;
— скобы, куски труб и прутьев, прочий металл;
— кусок дерматина с прожженной дырой посредине, которую, говорил Андрей, можно искусно заделать кругом или квадратом дерматина другого цвета, будто так и надо для красоты, и обить дверь;
— старая двустволка без одного ствола и без приклада, но вполне подлежащая ремонту, заверил Глопотоцкий;
— сгоревший электромотор, который запросто можно перемотать, сказал Глопотоцкий, и он будет как новенький;
— детская игра «Хоккей», у которой не было половины фигур, но их можно сделать и играть, Андрей Ильич и Глопотоцкий попробовали имеющимися фигурами и гайкой вместо шайбы — получилось;
— груда разномастных тарелок, блюд, большей частью обколотых или надтреснутых, среди них — почти антикварная тарелка: синий силуэт фабрики с дымом и по кругу надпись «За свободный труд! 1928 г.»;
— уйма ножей, вилок и ложек;
— кофейная мельничка, действующая (испробовали на горохе);
— самовар без дна;
— а уж тряпичного барахла — видимо-невидимо!
Рассматривая это богатство, Глопотоцкий увлекся и пробыл до темноты, и лишь когда по ночному зло забрехали собаки, очнулся. Спросил: ну и что?
— Как что? — изумился Андрей Ильич. — Сам Бог велит дом поставить! Хозяйство завести! Так что ли, Алена Ивановна? — окликнул он красавицу Алену, сидевшую на крыльце, почесывая живот и зевая.
Та зарделась и потупилась от постороннего человека — и Глопотоцкий не узнал свою ученицу, бессовестную и нахальную девчонку. Зрелая женщина в полноте владения мужем, домом и самою собою сидела перед ним.
Алена встала.
— Пора спать, что ль, Андрюша...
— Сейчас, сейчас, — заторопился Андрей Ильич.
— А школа-то как? — не мог понять Глопотоцкий.
— Какая школа? — рассеянно спросил Андрей Ильич. — Тут дел невпроворот, а вы — школа...
Мама, стоявший поодаль, увидев по глазам Андрея Ильича, что Глопотоцкий здесь больше не нужен, пошел на Глопотоцкого, помахивая железякой.
— Ну ты, псих! — остерег, отступая, Глопотоцкий. В школе развели руками.
Придумали: дать телеграмму родителям Андрея Ильича.
И вот это скромное событие — не телеграмма, а вселение Андрея Ильича в дом Алены стало важнейшим толчком к войне.
9. Растерянность Василия Венца
10. Жизнь и тюрьма
11. Что делал в это время
12. Изумительное
13. Родитель
Он застал Несмеянова за странным делом: тот выволок из сарая, где проходящие цыгане десятилетиями оставляли всякую всячину, множество предметов и перебирал их.
— Ты что это тут? — удивился Глопотоцкий.
— Хозяйство налаживаю, — степенным крестьянским голосом ответил Андрей Ильич.
Глопотоцкий посмотрел ему в глаза: трезв!
— Ты гляди, гляди, — показывал Андрей Ильич. — Чего тут только нет!
И действительно, в куче, которая уже была наполовину рассортирована, были:
— два ржавых топора без топорища и один не совсем ржавый, с топорищем;
— целая двуручная пила с ручками и половина двуручной пилы без ручки;
— две ножовки;
— семь молотков;
— три гвоздодера;
— гвозди: большие, маленькие, средние, многие были гнутые, но Андрей Ильич горячо доказывал, что все их можно разогнуть и опять пустить в дело;
— несколько мотков разной проволоки и кусок телефонного кабеля;
— две косы, одна совсем новая, с фабричной даже наклейкой;
— несколько лопат с черенками и без черенков, совковые и штыковые;
— два лома;
— приводивший Андрея в восторг рубанок с красивой круглой ручкой, правда, без лезвия, но Глопотоцкий, уважительно осмотрев инструмент и сказав, что теперь таких не делают, пообещал принести лезвие;
— колесо от прялки;
— скобы, куски труб и прутьев, прочий металл;
— кусок дерматина с прожженной дырой посредине, которую, говорил Андрей, можно искусно заделать кругом или квадратом дерматина другого цвета, будто так и надо для красоты, и обить дверь;
— старая двустволка без одного ствола и без приклада, но вполне подлежащая ремонту, заверил Глопотоцкий;
— сгоревший электромотор, который запросто можно перемотать, сказал Глопотоцкий, и он будет как новенький;
— детская игра «Хоккей», у которой не было половины фигур, но их можно сделать и играть, Андрей Ильич и Глопотоцкий попробовали имеющимися фигурами и гайкой вместо шайбы — получилось;
— груда разномастных тарелок, блюд, большей частью обколотых или надтреснутых, среди них — почти антикварная тарелка: синий силуэт фабрики с дымом и по кругу надпись «За свободный труд! 1928 г.»;
— уйма ножей, вилок и ложек;
— кофейная мельничка, действующая (испробовали на горохе);
— самовар без дна;
— а уж тряпичного барахла — видимо-невидимо!
Рассматривая это богатство, Глопотоцкий увлекся и пробыл до темноты, и лишь когда по ночному зло забрехали собаки, очнулся. Спросил: ну и что?
— Как что? — изумился Андрей Ильич. — Сам Бог велит дом поставить! Хозяйство завести! Так что ли, Алена Ивановна? — окликнул он красавицу Алену, сидевшую на крыльце, почесывая живот и зевая.
Та зарделась и потупилась от постороннего человека — и Глопотоцкий не узнал свою ученицу, бессовестную и нахальную девчонку. Зрелая женщина в полноте владения мужем, домом и самою собою сидела перед ним.
Алена встала.
— Пора спать, что ль, Андрюша...
— Сейчас, сейчас, — заторопился Андрей Ильич.
— А школа-то как? — не мог понять Глопотоцкий.
— Какая школа? — рассеянно спросил Андрей Ильич. — Тут дел невпроворот, а вы — школа...
Мама, стоявший поодаль, увидев по глазам Андрея Ильича, что Глопотоцкий здесь больше не нужен, пошел на Глопотоцкого, помахивая железякой.
— Ну ты, псих! — остерег, отступая, Глопотоцкий. В школе развели руками.
Придумали: дать телеграмму родителям Андрея Ильича.
И вот это скромное событие — не телеграмма, а вселение Андрея Ильича в дом Алены стало важнейшим толчком к войне.
9. Растерянность Василия Венца
с последующей неожиданностью
Дело в том, что Василий, давно уже думая о войне, в которой был уверен, не знал, с чего начать.
Он знал, что воевать будут Заовражье и Город. Во главе Города — он, Василий, во главе Заовражья скорее всего авторитетный Александр Бледнов. Правда, Заовражье меньше города территориально и количественно, но оно, рассуждал Василий, обязательно объединится с парковскими, и все будет хорошо, война будет серьезная. Равного противника ведь победить почетнее, а в победе Василий не сомневался.
Но — причина?
Тогда он решил, что причиной будет Алена, и нарисовал именно в этот день розу и нож на карте возле ее дома. Он рассуждал: Алена подрастает. К ней начнут ходить из Заовражья. Тут появляется Василий Венец и предъявляет на Алену свои законные права. Заовражье заволнуется. Павел Сусоев и парковские замечутся, не зная, к кому примкнуть. Захотят примкнуть к Городу, но Василий как-нибудь нарочно оскорбит Сусоева, тот обидится и перебежит к заовражным. Начнутся схватки, стычки, перестрелки, поджоги. Временное отступление перед превосходящими силами противника и потому, что Василий ранен. Город стонет от налета Заовражных. Они крушат дома и магазины, бесчестят женщин и матерей. Вызванные государственные войска ничего не могут сделать. И тут встает Василий с перебинтованной головой и бежит вперед своим примером, и все бегут вперед. Сокрушают врага. Заовражные просят пощады. Он пощажает их и уходит, не тронув при этом Алену, — чтобы не надкушенным, манящим осталось яблоко раздора, чтобы всегда была причина для новой битвы.
Придумав все это, он окончательно полюбил Алену — из военной необходимости, а не только по глупой бесцельной прихоти души.
Он встречал ее у школы и говорил дай сиськи помацать.
Он кричал ей издали в стихах твоя жопа как орех так и просится на грех.
Он написал ей письмо и, остановив у клуба, прочитал: дорогая Алена, здравствуй, пишет тебе Василий Венец, если ты не поймешь моего кровавова серца то я выдерну твои прикрасные ноги из места где растут и будь моей женой но потом сперва я ноблядуюс а потом уже поженимса чтобы была крепкая как положено семья Василий.
Алена посмеялась — и больше ничего.
Но Василий был доволен: он на виду у всех обозначил свою любовь. И теперь если кто из заовражных на Алену пойдет — вот война. На полном законном основании. Он ждал этого, а для организма у него была буфетчица в буфете гостиницы. Там он ел винегрет, сметану, мясо. Он курил там. Пил пиво. Он там ласкал буфетчицу. Пьяные командированные иногда шумели в буфете. Василий тогда выходил, расстегнутый, помахивал и спрашивал: видели? Кто-нибудь впадал в оскорбление. Тогда Василий подходил к нему и бил его. Другие или трусили, или пытались драться. Тогда Василий выкидывал всех в окно со второго этажа, но на козырек над входом. Если кто потом приходил к Лычко, Лычко говорил: а ну, дыхни! Покалеченный понимал свою неправду, отворачивался и уходил не дыша.
И вот теперь планы Василия под угрозой. В доме Алены поселился учитель, то есть представитель, по мнению Василия, юмористической детской профессии. Надо освободить место — чтобы Алена была свободна для наглых нападок Заовражья.
Василий Венец пошел к Алениной Пр-сти.
Он плутал, запутывал след, высылал воображаемых дозорных и возник перед домом Алены неожиданно, как из-под земли, применив заранее в воздухе один из смертельных рукопашных приемов. Он знал по книжкам и журналам семь видов безоружных боевых искусств, включая мадагаскарский способ мгновенного убийства «и-обс». И — застыл от неожиданности, увидев перед собою изумительное.
Он знал, что воевать будут Заовражье и Город. Во главе Города — он, Василий, во главе Заовражья скорее всего авторитетный Александр Бледнов. Правда, Заовражье меньше города территориально и количественно, но оно, рассуждал Василий, обязательно объединится с парковскими, и все будет хорошо, война будет серьезная. Равного противника ведь победить почетнее, а в победе Василий не сомневался.
Но — причина?
Тогда он решил, что причиной будет Алена, и нарисовал именно в этот день розу и нож на карте возле ее дома. Он рассуждал: Алена подрастает. К ней начнут ходить из Заовражья. Тут появляется Василий Венец и предъявляет на Алену свои законные права. Заовражье заволнуется. Павел Сусоев и парковские замечутся, не зная, к кому примкнуть. Захотят примкнуть к Городу, но Василий как-нибудь нарочно оскорбит Сусоева, тот обидится и перебежит к заовражным. Начнутся схватки, стычки, перестрелки, поджоги. Временное отступление перед превосходящими силами противника и потому, что Василий ранен. Город стонет от налета Заовражных. Они крушат дома и магазины, бесчестят женщин и матерей. Вызванные государственные войска ничего не могут сделать. И тут встает Василий с перебинтованной головой и бежит вперед своим примером, и все бегут вперед. Сокрушают врага. Заовражные просят пощады. Он пощажает их и уходит, не тронув при этом Алену, — чтобы не надкушенным, манящим осталось яблоко раздора, чтобы всегда была причина для новой битвы.
Придумав все это, он окончательно полюбил Алену — из военной необходимости, а не только по глупой бесцельной прихоти души.
Он встречал ее у школы и говорил дай сиськи помацать.
Он кричал ей издали в стихах твоя жопа как орех так и просится на грех.
Он написал ей письмо и, остановив у клуба, прочитал: дорогая Алена, здравствуй, пишет тебе Василий Венец, если ты не поймешь моего кровавова серца то я выдерну твои прикрасные ноги из места где растут и будь моей женой но потом сперва я ноблядуюс а потом уже поженимса чтобы была крепкая как положено семья Василий.
Алена посмеялась — и больше ничего.
Но Василий был доволен: он на виду у всех обозначил свою любовь. И теперь если кто из заовражных на Алену пойдет — вот война. На полном законном основании. Он ждал этого, а для организма у него была буфетчица в буфете гостиницы. Там он ел винегрет, сметану, мясо. Он курил там. Пил пиво. Он там ласкал буфетчицу. Пьяные командированные иногда шумели в буфете. Василий тогда выходил, расстегнутый, помахивал и спрашивал: видели? Кто-нибудь впадал в оскорбление. Тогда Василий подходил к нему и бил его. Другие или трусили, или пытались драться. Тогда Василий выкидывал всех в окно со второго этажа, но на козырек над входом. Если кто потом приходил к Лычко, Лычко говорил: а ну, дыхни! Покалеченный понимал свою неправду, отворачивался и уходил не дыша.
И вот теперь планы Василия под угрозой. В доме Алены поселился учитель, то есть представитель, по мнению Василия, юмористической детской профессии. Надо освободить место — чтобы Алена была свободна для наглых нападок Заовражья.
Василий Венец пошел к Алениной Пр-сти.
Он плутал, запутывал след, высылал воображаемых дозорных и возник перед домом Алены неожиданно, как из-под земли, применив заранее в воздухе один из смертельных рукопашных приемов. Он знал по книжкам и журналам семь видов безоружных боевых искусств, включая мадагаскарский способ мгновенного убийства «и-обс». И — застыл от неожиданности, увидев перед собою изумительное.
10. Жизнь и тюрьма
Александра Бледнова
Александр Бледнов бежал по темной заснеженной улице пригородного поселка, оставляя после себя глубокие следы и понимая, что его легко могут найти по этим следам. Тогда он перелез через забор. Пробирался дворами, вылез обратно, набрел на утоптанную тропинку, вышел к магазину (молча горел красный фонарь сигнализации), там покружил, забежал за магазин, увидел сторожа в тулупе и с ружьем, убил его, взял тулуп, ружье и валенки и побежал дальше. Вместо окраины он выбежал вдруг в сам город. В каком-то подъезде какого-то дома сбросил тулуп; высовываясь из подъезда, ждал. Увидел мужчину в длиннополом модном пальто, с цветами в руках, с портфелем. Иди сюда, мужик. Тот подошел: чего вам? Спрашивать еще будет, ворчал Василий, убивая его и снимая с него пальто. В портфеле оказалась бутылка коньяка. Он выпил ее и пошел искать вокзал. Он нашел вокзал и сел в поезд. Он поехал в Москву, чтобы там достать денег, поскрываться некоторое время, а потом вернуться в Полынск, где его никто не найдет.
А пока он бежит и едет, можно рассказать, как он попал в тюрьму.
Он хотел попасть в тюрьму за солидное дело, чтобы его уважали в тюрьме. За крупное воровство, ограбление, убийство. И чтобы сволочи менты его пытали, но он не выдал бы друга.
Но у него не было друга.
Он решил завести друга.
Друг должен быть смелый, верный, умный, веселый. Но в Заовражье таких не было.
Но в классе с Александром, когда он учился в школе по два года в каждом классе, учился Петя Семенов по кличке Сепаратор. Гудишь, как сепаратор, сказала ему учительница немецкого языка. У нее была корова, она ее доила и регулярно через сепаратор перегоняла молоко на сливки и обрат. Из сливок она делала масло и продавала, обрат сама пила для здоровья. Это был для нее самый частый шумящий звук из ее бытовой памяти. Поэтому она и сказала Пете: гудишь, как сепаратор. И всем понравилось такое сравнение. И Петя стал Сепаратором.
Он всегда рассуждал. Если его вызывали отвечать, он спрашивал: почему меня? Прошлый раз меня, почему опять меня? И не соглашался отвечать, хоть и знал урок, и на двойку не соглашался тоже. Он во всем любил справедливость. Когда у пьяного Елдырьева, спящего на площади, сняли штаны и все утром увидели Елдырьева без штанов, спящего на площади, меж тем одна старуха, дежурившая в городской управе, свидетельствовала против Сепаратора, то Сепаратор объяснял тем, кто его спрашивал: если б Елдырьев был трезвый, я бы не снимал с него штанов. Но он был свински пьяный и валялся. Разве можно быть свински пьяным и валяться? Спрашивающие не знали, что возразить.
Или принес в школу ужей и напустил по всей школе, а сам стоял с учебником зоологии в руках и всем учителям показывал то место в книге, где говорилось, что уж чрезвычайно полезное животное. Воистину, как сепаратор, он отделял сливки логики и разума от обрата пустословия и бессмыслицы.
Бледнов решил сделать Сепаратора другом. Тогда он повел его к себе домой. Он запер его в сарае и привязал к столбу.
— Зачем? — спросил Сепаратор.
— Чтобы пытать, — объяснил Саша.
— Зачем? — опять не понял Сепаратор.
— Чтобы узнать, какой ты мне друг, — объяснил Саша.
— Это и по-другому можно!
— Как? — удивился Саша.
— Сперва развяжи.
Саша развязал.
— Вот ты всех бьешь, — сказал Сепаратор.
— Ну.
— А тебя никто.
— Сроду нет.
— Но вот если у тебя есть друг, ты позволишь ему, чтобы он тебя ударил?
— Почему? — удивился Саша.
— Но он же тебе друг!
Саша подумал.
— Если друг, то можно как исключение, — сказал он.
И тут Сепаратор как даст ему по морде.
— Не понял, — сказал Саша, поднимая кулак.
Сепаратор торопился объяснить.
— Если я тебя ударил, значит, я тебе друг. Другу же можно. И никаких пыток не надо, я тебе и так друг, раз я тебя ударил, ведь ты бы никому позволил, только другу, значит, я друг, если ты мне позволил!
Саша подумал и сказал:
— Тогда и я тебя ударю, если друг.
— Но ты и так всех бьешь, — возразил Сепаратор. — А друга ты не тронешь, потому что он тебе друг. А если тронешь, получится, что уже не друг, а как все остальные.
Саша согласился.
Саша бросил школу и начал готовиться к преступлению.
Сначала он решил украсть с помощью Сепаратора. Он бы и сам управился, но ему нужен был друг и помощник, чтобы потом, когда поймают, не выдать друга ни под какими пытками.
В Полынске немало воровали из вагонов. Вагоны стояли на товарной станции Полынск-2 подолгу, ночи были темные, сторожа сонные, а большинство вагонов и вовсе без охраны, опломбированные проволочками вроде тех, какими закручивают бутылки шампанского.
Потаскивали из вагонов все горожане, но имея совесть, не для продажи, а для обихода семьи. Что ж делать, думал майор Лычко, думая об этом, если государство неудовлетворительно обеспечивает население трудом и зарплатой? Он, как и Сепаратор, да и как все другие жители Полынска, обладал тоже сепараторной логикой, отделяя разумные потребности от созерцательного чистоплюйства.
— За какое воровство могут дать большой срок из вагона? — спросил Бледнов Сепаратора.
— Ну, десять телевизоров украсть, сказал Сепаратор. — Это называется хищение собственности в особо крупных размерах.
Бледнов три месяца ждал вагона с телевизорами. Вскрывал вагоны с велосипедами, парфюмерией, холодильниками, но в душу запали телевизоры. И вот дождался — и украл десять телевизоров. Там было больше, но он украл только десять, как и намеревался. Всю ночь он возил их на мотоцикле, к которому для воровства приладил тележку, и сваливал ворованное в своем сарае, а два телевизора отвез Сепаратору, чтобы и его задействовать в воровстве, а потом не предать его.
Утром пришел по накатанной колее Лычко.
— Откуда? — спросил он, показывая на телевизоры.
— А я знаю? Я спал. Ночью кто-то принес.
Саша ждал, что его за явное издевательство схватят и начнут тут же пытать. Но Лычко пригнал машину, погрузил телевизоры и сдал на станцию Полынск-2 при свидетелях и под расписку: «настоящим вернуто шесть телевизора в качестве кражи из вагона, в упаковке без повреждений, обнаруженных в тайнике, укравших неизвестными лицами».
Тогда Бледнов решил ограбить. Грабят ювелиров, богачей, в общем, тех, у кого золотишко водится. Оно водилось только у дантиста Якова Львовича.
Сепаратор стоял на стреме. Бледнов влез в дом дантиста, разбудил, погрозил ножом и сказал: дай золото. Яков Львович, не вставая, упал без сознания в обморок. Бледнов обыскал дом, нашел два десятка золотых коронок и заготовок и ушел.
Утром он открыто и нагло продавал коронки на базаре.
Восемь штук купили обыватели, две взял майор Лычко, остальные пришел и купил обратно сам старик дантист.
— Надо ж чем-то работать! — объяснил он печально.
— Я ж тебя ограбил, — сказал сердитый Бледнов.
— Ах, молодой человек, на то и молодость, чтобы делать глупости! Но зачем старости их усугублять?
Ничего Бледнову не оставалось, кроме убийства с изнасилованием.
Тут сперва пришла на ум Алена. Но за нее, пожалуй, еще не посадят.
Директорскую дочку, посоветовал Сепаратор.
Дочь школьной директрисы Катя была тощая и некрасивая. Она была умная. Родители ее любили, она была их единственная дочь.
И вот был новогодний вечер в школе под Новый Год.
Сепаратор позвал Катю в спортивную раздевалку, чтобы поговорить. Там ее ударил скамьей Бледнов. Тогда Бледнов стал ее насиловать, но не сумел. Тогда ее стал насиловать Сепаратор, рассуждая, что ее все равно бы изнасиловали, и сумел. И они хотели ее убить, но в это время мимо шел Саламандрин, услышал звуки за дверью раздевалки. А он был в это время в запое. Он подумал, что ученики тайно пьют спиртные напитки. Он решил высадить дверь, чтобы разогнать учеников и отругать их, а потом выпить то, что они в испуге оставят. Он вышиб дверь и все увидел.
На следствии Сепаратор валил вину на Бледнова. А про Катю говорил, что он повел ее разговаривать о неполовой любви и что хочет на ней жениться, он уже ей это сказал, и тут налетел пьяный Бледнов, избил их и изнасиловал, и хотел убить.
Бледнова стали судить и засудили на десять лет, потому что ему было уже девятнадцать лет, то есть он был уже совершеннолетний (а в армию его не взяли из-за плоскостопия, косоглазия и как единственного сына-кормильца инвалидной матери — справку об инвалидности Алена Белая достала без труда).
У них было свидание с Сепаратором.
— Ты меня предал, сука, — сказал Бледнов сквозь решетку.
— Ты дурак, — сказал Сепаратор. — Ты ведь хотел в тюрьму?
— Хотел.
— А если б я сказал все, как было, ты бы сел? Тебе дали бы год условно за удар скамейкой! Я нарочно тебя подставил, чтобы тебе побольше дали, как ты мечтал!
— Да?..
Опять Сепаратор оказался прав!
Сепаратору пришлось жениться на Кате, хотя им обоим не было еще даже семнадцати лет, но директриса школы Евкодимова не могла иначе, да и ее муж, ответственный работник городской управы, не мог иначе: слишком они на виду.
Катя полюбила Сепаратора. Он не любил ее. Он не мог даже с ней. Только если ударит, например, стулом. Она уж сама ему стул подавала, чтоб ударил. Тогда он мог.
Бледнов ехал в тюрьму и радовался. Во-первых, он не предал друга. Во-вторых, друг предал его, хотя и оправдался. Теперь в тюрьме он будет страдать из-за предательства друга и думать о мести, как зарежет предателя. В-третьих, он садится в тюрьму за серьезное дело: попытку изнасилования и убийства.
Но в тюрьме ему быстро объяснили что это преступление не почетное, а наоборот. Сбитый с толку, он сказал, что даже и не насиловал, а только благородно выгородил друга, который все на него свалил.
— Тогда ты вообще козел! — приговорила тюрьма и стали приводить приговор в буквальное исполнение.
Но тут Бледнов показал характер.
Тому, кто первый шел на него, он ударил лицом в живот и прокусил ему печень. А это был алкоголик, печень у него была больная, и он умер в тюремной больнице с диагнозом цирроз печени.
Тогда Александра стали уважать. Ему предложили власть, но он отказался. Он думал о побеге.
Тюрьма была обнесена высокой стеной. Тюрьма строгого режима, людей никуда не выпускали. Три года думал Саша, как быть. Однажды он прочитал в газете о прыгунах с шестом — и придумал. И стал делать на тюремном производстве особые трубки из особых материалов, производя расчеты одной лишь смекалкой, обходясь без знаний. Трубки были с резьбой. Почти год он тренировался, свинчивая трубки, и добился, что тратил на составление шеста из двенадцати трубок четыре с половиной секунды. А если на ходу, на бегу к стене, будет пять или шесть.
И вот он стал готовиться. В предновогодние дни, когда бдительность начальства была ослаблена, он потихоньку собрал все свои трубки в одно место.
Их вывели на прогулку. Под телогрейкой Бледнова были трубки. Конвой шел сзади и спереди. Бледнов шел в середине. Он побежал к стене, на ходу свинчивая трубки. Свинтил, прыгнул. Он перепрыгнул через стену. Потом подсчитали, что, учитывая высоту стены семь метров, Бледнов совершил мировой рекорд по прыжку с шестом.
Он убежал из тюрьмы и, как было сказано, поехал в Москву, но чтобы вернуться в Полынск.
Когда он сидел в тюрьме, от каждого он слышал историю про женщину, которая или изменила и ее нужно убить при освобождении, или она ждет, как верная сука. Бледнов подумал, что измена у него уже есть, пусть кто-нибудь его ждет, как верная сука. Подумав, он понял, что это Алена, которая его любит. Она стал ждать письма от нее, но не дождался. Тогда он сам написал ей: что же ты ни пишиш я жду в ниволи смотри если узнаю что ты мне изменила тогда мой нож будет тибе спроведливый судья и мститель напиши жду Александр... То ли письмо не дошло, то ли Алена не поняла, откуда и кто ей прислал его, — ответа Бледнов не получил. Теперь, значит, у него на воле оказалось две цели: отомстить другу-предателю и наказать неверную бабу. Обе цели с энтузиазмом одобрялись окружающей тюремной средой. Другу советовали голыми руками оторвать башку, а бабу советовали отметелить вдрызг, но оставить в живых, потому что все они такие, их уж не исправишь, а без них жить хоть и хорошо бы, в принципе, но в натуре нельзя.
Вот вам и еще одна причина войны — и именно та, которую так ждал Василий Венец, не подозревая при этом о мытарствах и планах Александра Бледнова.
А пока он бежит и едет, можно рассказать, как он попал в тюрьму.
Он хотел попасть в тюрьму за солидное дело, чтобы его уважали в тюрьме. За крупное воровство, ограбление, убийство. И чтобы сволочи менты его пытали, но он не выдал бы друга.
Но у него не было друга.
Он решил завести друга.
Друг должен быть смелый, верный, умный, веселый. Но в Заовражье таких не было.
Но в классе с Александром, когда он учился в школе по два года в каждом классе, учился Петя Семенов по кличке Сепаратор. Гудишь, как сепаратор, сказала ему учительница немецкого языка. У нее была корова, она ее доила и регулярно через сепаратор перегоняла молоко на сливки и обрат. Из сливок она делала масло и продавала, обрат сама пила для здоровья. Это был для нее самый частый шумящий звук из ее бытовой памяти. Поэтому она и сказала Пете: гудишь, как сепаратор. И всем понравилось такое сравнение. И Петя стал Сепаратором.
Он всегда рассуждал. Если его вызывали отвечать, он спрашивал: почему меня? Прошлый раз меня, почему опять меня? И не соглашался отвечать, хоть и знал урок, и на двойку не соглашался тоже. Он во всем любил справедливость. Когда у пьяного Елдырьева, спящего на площади, сняли штаны и все утром увидели Елдырьева без штанов, спящего на площади, меж тем одна старуха, дежурившая в городской управе, свидетельствовала против Сепаратора, то Сепаратор объяснял тем, кто его спрашивал: если б Елдырьев был трезвый, я бы не снимал с него штанов. Но он был свински пьяный и валялся. Разве можно быть свински пьяным и валяться? Спрашивающие не знали, что возразить.
Или принес в школу ужей и напустил по всей школе, а сам стоял с учебником зоологии в руках и всем учителям показывал то место в книге, где говорилось, что уж чрезвычайно полезное животное. Воистину, как сепаратор, он отделял сливки логики и разума от обрата пустословия и бессмыслицы.
Бледнов решил сделать Сепаратора другом. Тогда он повел его к себе домой. Он запер его в сарае и привязал к столбу.
— Зачем? — спросил Сепаратор.
— Чтобы пытать, — объяснил Саша.
— Зачем? — опять не понял Сепаратор.
— Чтобы узнать, какой ты мне друг, — объяснил Саша.
— Это и по-другому можно!
— Как? — удивился Саша.
— Сперва развяжи.
Саша развязал.
— Вот ты всех бьешь, — сказал Сепаратор.
— Ну.
— А тебя никто.
— Сроду нет.
— Но вот если у тебя есть друг, ты позволишь ему, чтобы он тебя ударил?
— Почему? — удивился Саша.
— Но он же тебе друг!
Саша подумал.
— Если друг, то можно как исключение, — сказал он.
И тут Сепаратор как даст ему по морде.
— Не понял, — сказал Саша, поднимая кулак.
Сепаратор торопился объяснить.
— Если я тебя ударил, значит, я тебе друг. Другу же можно. И никаких пыток не надо, я тебе и так друг, раз я тебя ударил, ведь ты бы никому позволил, только другу, значит, я друг, если ты мне позволил!
Саша подумал и сказал:
— Тогда и я тебя ударю, если друг.
— Но ты и так всех бьешь, — возразил Сепаратор. — А друга ты не тронешь, потому что он тебе друг. А если тронешь, получится, что уже не друг, а как все остальные.
Саша согласился.
Саша бросил школу и начал готовиться к преступлению.
Сначала он решил украсть с помощью Сепаратора. Он бы и сам управился, но ему нужен был друг и помощник, чтобы потом, когда поймают, не выдать друга ни под какими пытками.
В Полынске немало воровали из вагонов. Вагоны стояли на товарной станции Полынск-2 подолгу, ночи были темные, сторожа сонные, а большинство вагонов и вовсе без охраны, опломбированные проволочками вроде тех, какими закручивают бутылки шампанского.
Потаскивали из вагонов все горожане, но имея совесть, не для продажи, а для обихода семьи. Что ж делать, думал майор Лычко, думая об этом, если государство неудовлетворительно обеспечивает население трудом и зарплатой? Он, как и Сепаратор, да и как все другие жители Полынска, обладал тоже сепараторной логикой, отделяя разумные потребности от созерцательного чистоплюйства.
— За какое воровство могут дать большой срок из вагона? — спросил Бледнов Сепаратора.
— Ну, десять телевизоров украсть, сказал Сепаратор. — Это называется хищение собственности в особо крупных размерах.
Бледнов три месяца ждал вагона с телевизорами. Вскрывал вагоны с велосипедами, парфюмерией, холодильниками, но в душу запали телевизоры. И вот дождался — и украл десять телевизоров. Там было больше, но он украл только десять, как и намеревался. Всю ночь он возил их на мотоцикле, к которому для воровства приладил тележку, и сваливал ворованное в своем сарае, а два телевизора отвез Сепаратору, чтобы и его задействовать в воровстве, а потом не предать его.
Утром пришел по накатанной колее Лычко.
— Откуда? — спросил он, показывая на телевизоры.
— А я знаю? Я спал. Ночью кто-то принес.
Саша ждал, что его за явное издевательство схватят и начнут тут же пытать. Но Лычко пригнал машину, погрузил телевизоры и сдал на станцию Полынск-2 при свидетелях и под расписку: «настоящим вернуто шесть телевизора в качестве кражи из вагона, в упаковке без повреждений, обнаруженных в тайнике, укравших неизвестными лицами».
Тогда Бледнов решил ограбить. Грабят ювелиров, богачей, в общем, тех, у кого золотишко водится. Оно водилось только у дантиста Якова Львовича.
Сепаратор стоял на стреме. Бледнов влез в дом дантиста, разбудил, погрозил ножом и сказал: дай золото. Яков Львович, не вставая, упал без сознания в обморок. Бледнов обыскал дом, нашел два десятка золотых коронок и заготовок и ушел.
Утром он открыто и нагло продавал коронки на базаре.
Восемь штук купили обыватели, две взял майор Лычко, остальные пришел и купил обратно сам старик дантист.
— Надо ж чем-то работать! — объяснил он печально.
— Я ж тебя ограбил, — сказал сердитый Бледнов.
— Ах, молодой человек, на то и молодость, чтобы делать глупости! Но зачем старости их усугублять?
Ничего Бледнову не оставалось, кроме убийства с изнасилованием.
Тут сперва пришла на ум Алена. Но за нее, пожалуй, еще не посадят.
Директорскую дочку, посоветовал Сепаратор.
Дочь школьной директрисы Катя была тощая и некрасивая. Она была умная. Родители ее любили, она была их единственная дочь.
И вот был новогодний вечер в школе под Новый Год.
Сепаратор позвал Катю в спортивную раздевалку, чтобы поговорить. Там ее ударил скамьей Бледнов. Тогда Бледнов стал ее насиловать, но не сумел. Тогда ее стал насиловать Сепаратор, рассуждая, что ее все равно бы изнасиловали, и сумел. И они хотели ее убить, но в это время мимо шел Саламандрин, услышал звуки за дверью раздевалки. А он был в это время в запое. Он подумал, что ученики тайно пьют спиртные напитки. Он решил высадить дверь, чтобы разогнать учеников и отругать их, а потом выпить то, что они в испуге оставят. Он вышиб дверь и все увидел.
На следствии Сепаратор валил вину на Бледнова. А про Катю говорил, что он повел ее разговаривать о неполовой любви и что хочет на ней жениться, он уже ей это сказал, и тут налетел пьяный Бледнов, избил их и изнасиловал, и хотел убить.
Бледнова стали судить и засудили на десять лет, потому что ему было уже девятнадцать лет, то есть он был уже совершеннолетний (а в армию его не взяли из-за плоскостопия, косоглазия и как единственного сына-кормильца инвалидной матери — справку об инвалидности Алена Белая достала без труда).
У них было свидание с Сепаратором.
— Ты меня предал, сука, — сказал Бледнов сквозь решетку.
— Ты дурак, — сказал Сепаратор. — Ты ведь хотел в тюрьму?
— Хотел.
— А если б я сказал все, как было, ты бы сел? Тебе дали бы год условно за удар скамейкой! Я нарочно тебя подставил, чтобы тебе побольше дали, как ты мечтал!
— Да?..
Опять Сепаратор оказался прав!
Сепаратору пришлось жениться на Кате, хотя им обоим не было еще даже семнадцати лет, но директриса школы Евкодимова не могла иначе, да и ее муж, ответственный работник городской управы, не мог иначе: слишком они на виду.
Катя полюбила Сепаратора. Он не любил ее. Он не мог даже с ней. Только если ударит, например, стулом. Она уж сама ему стул подавала, чтоб ударил. Тогда он мог.
Бледнов ехал в тюрьму и радовался. Во-первых, он не предал друга. Во-вторых, друг предал его, хотя и оправдался. Теперь в тюрьме он будет страдать из-за предательства друга и думать о мести, как зарежет предателя. В-третьих, он садится в тюрьму за серьезное дело: попытку изнасилования и убийства.
Но в тюрьме ему быстро объяснили что это преступление не почетное, а наоборот. Сбитый с толку, он сказал, что даже и не насиловал, а только благородно выгородил друга, который все на него свалил.
— Тогда ты вообще козел! — приговорила тюрьма и стали приводить приговор в буквальное исполнение.
Но тут Бледнов показал характер.
Тому, кто первый шел на него, он ударил лицом в живот и прокусил ему печень. А это был алкоголик, печень у него была больная, и он умер в тюремной больнице с диагнозом цирроз печени.
Тогда Александра стали уважать. Ему предложили власть, но он отказался. Он думал о побеге.
Тюрьма была обнесена высокой стеной. Тюрьма строгого режима, людей никуда не выпускали. Три года думал Саша, как быть. Однажды он прочитал в газете о прыгунах с шестом — и придумал. И стал делать на тюремном производстве особые трубки из особых материалов, производя расчеты одной лишь смекалкой, обходясь без знаний. Трубки были с резьбой. Почти год он тренировался, свинчивая трубки, и добился, что тратил на составление шеста из двенадцати трубок четыре с половиной секунды. А если на ходу, на бегу к стене, будет пять или шесть.
И вот он стал готовиться. В предновогодние дни, когда бдительность начальства была ослаблена, он потихоньку собрал все свои трубки в одно место.
Их вывели на прогулку. Под телогрейкой Бледнова были трубки. Конвой шел сзади и спереди. Бледнов шел в середине. Он побежал к стене, на ходу свинчивая трубки. Свинтил, прыгнул. Он перепрыгнул через стену. Потом подсчитали, что, учитывая высоту стены семь метров, Бледнов совершил мировой рекорд по прыжку с шестом.
Он убежал из тюрьмы и, как было сказано, поехал в Москву, но чтобы вернуться в Полынск.
Когда он сидел в тюрьме, от каждого он слышал историю про женщину, которая или изменила и ее нужно убить при освобождении, или она ждет, как верная сука. Бледнов подумал, что измена у него уже есть, пусть кто-нибудь его ждет, как верная сука. Подумав, он понял, что это Алена, которая его любит. Она стал ждать письма от нее, но не дождался. Тогда он сам написал ей: что же ты ни пишиш я жду в ниволи смотри если узнаю что ты мне изменила тогда мой нож будет тибе спроведливый судья и мститель напиши жду Александр... То ли письмо не дошло, то ли Алена не поняла, откуда и кто ей прислал его, — ответа Бледнов не получил. Теперь, значит, у него на воле оказалось две цели: отомстить другу-предателю и наказать неверную бабу. Обе цели с энтузиазмом одобрялись окружающей тюремной средой. Другу советовали голыми руками оторвать башку, а бабу советовали отметелить вдрызг, но оставить в живых, потому что все они такие, их уж не исправишь, а без них жить хоть и хорошо бы, в принципе, но в натуре нельзя.
Вот вам и еще одна причина войны — и именно та, которую так ждал Василий Венец, не подозревая при этом о мытарствах и планах Александра Бледнова.
11. Что делал в это время
Павел Сусоев
А ничего не делал.
12. Изумительное
Изумительное, увиденное Василием Венцом, когда он пришел выгнать Андрея Ильича из дома Алены, был забор.
Никогда не было забора тут, и вот стал забор.
То есть когда-то был забор, но он ветшал, ломался и давным-давно уже совсем не стало забора.
И вот опять стал забор.
Андрей Ильич наточил топоры и пилы, выпрямил гвозди и с помощью Глопотоцкого наладил рубанок. После этого он собрал по всем окрестностям доски. Особенно много их было возле деревянного моста. Ведь каждый год мост рушился и его строили из нового материала, а старые, но еще прочные столбы и доски не все уносило в реку Мочу (ударение на первом слоге), они застревали среди кустов и камней оврага. Андрей Ильич перетаскал их к дому, строгал, пилил, тесал, сбивал, подлаживал, потом сходил ночью на товарную станцию Полынск-2, где уже третий год стоял, помаленьку пустея, вагон с банками олифы и краски, и вскоре забор зазеленел цветом зеленой травы и красовался белой каймой, которую Андрей Ильич пустил поверху для красоты. Доски же заострил зубцами, но не от воров, чтобы они кололи руки, а опять же для красоты.
После этого он взялся было за дом. Он стал чертить план. Вычертил. И увидел, что сразу не осилит, а нужно пока сделать первоочередное. Мама принимал участие: ходил по городу и брал все строительное, что казалось ему нужным. Прикатил даже небольшую цементомешалку, Андрей Ильич обрадовался, теперь он подремонтирует фундамент и переложит печь, чтобы получилась настоящая русская печь. Он не знал, как она делается, но надеялся, что природное народное чутье его выручит. Так оно и вышло. И в печи, глядь, уже щей горшок и каши корчага, а Андрей Ильич учит Алену, как рогачом орудовать, вынимая горшки и корчаги. Алена смеется, не умеет!
Глопотоцкий часто наведывался в Аленину Пр-сть и помогал Андрею Ильичу. Тайком от жены. Начав помогать Андрею Ильичу, он и себе захотел сделать ремонт, сломал перегородку в доме, чтобы из двух маленьких комнатушек образовать одну просторную, но заскучал, бросил. Поэтому он помогал Андрею Ильичу тайком от жены.
Помогая, он размышлял, глядя на Алену, что женщина — философский камень. В зависимости от своего состава она превращает дерьмо в золото, а золото в дерьмо. Он себя имел в виду.
Взволнованный этими мыслями, он шел к химику Саламандрину, чтобы поговорить об этих мыслях. Но Саламандрин боялся разговоров, потому что тут же начинал помнить о своей мечте открыть несуществующий химический элемент. Глопотоцкий видел и понимал его испуг, он и сам-то изо всех сил не вспоминал о вечном двигателе, чтобы не запить, ведь очередь завхоза Бздоева, который вот уже неделю как не просыхает, перейдя от вина и водки к оригинальной рецептуре: добывает спирт из силикатного клея, из гуталина, с вопросом посматривает на десяток стеклянных бутылей предназначенной для школьных окон белой нитрокраски.
Глопотоцкий терпел.
Андрей Ильич был в трудах.
И вот Василий Венец у ворот, видит забор и недоумевает перед забором.
Тогда он постучал в ворота.
Вышел Мама с железкой в руке и с лицом хозяина, спросил:
— Ма-ма?
Василий двинулся в ворота. Мама заступил ему путь. Василий схватил его и бросил в овраг. Мама погиб в овраге.
— Работаем? — спросил Василий Андрея Ильича.
— Ага! — с соседским радушием откликнулся Андрей Ильич.
— Отдохни, — сказал Василий, отбирая у него топор.
— Да я не устал.
— Отдохни, отдохни, — сказал Василий, вонзая топор в дерево метким броском с расстояния двадцать три метра, потом взял Андрея Ильича, вытолкнул за ворота и запер ворота.
На крыльцо из дома выбежала Алена.
— Здравствуй, — сказал Василий.
— Я вот щас кому-то! — крикнула Алена, схватила еще топор, что лежал у крыльца, подбежала к Василию и ударила его топором. Топор был туп от работы, а Алена слаба. Топор только стесал кусок кожи вместе с волосами с головы Василия, Алена опять подняла топор, и Василий вдруг испугался.
Тогда он побежал из ворот. Он столкнулся в воротах с Андреем Ильичом. Андрей Ильич хотел погнаться за ним, но Алена удержала его и повела, вздрагивающего от обиды, домой.
Он успокаивался и спрашивал:
— Ну? Кого первого родим? Мальчика или девочку?
— Мальчика, — отвечала Алена.
— А почему?
— Ну, все-таки... Мужик!
— Ну так что же, что мужик?
— Хозяин.
— И женщина может хозяйкой быть.
— Ну, тогда женщину родим...
— А ты-то кого хочешь?
— Да хоть кого, — отвечала Алена, поглядывая на постель.
В постели были клопы, она заранее на них злилась.
А Андрей Ильич думал, что Василий Венец только начало. Он знал и предчувствовал, что придут и другие разрушить его счастье.
Кругом опасность.
Он не мог заснуть от этих мыслей.
Тогда он встал, взял лопату и начал копать с внешней стороны забора.
Никогда не было забора тут, и вот стал забор.
То есть когда-то был забор, но он ветшал, ломался и давным-давно уже совсем не стало забора.
И вот опять стал забор.
Андрей Ильич наточил топоры и пилы, выпрямил гвозди и с помощью Глопотоцкого наладил рубанок. После этого он собрал по всем окрестностям доски. Особенно много их было возле деревянного моста. Ведь каждый год мост рушился и его строили из нового материала, а старые, но еще прочные столбы и доски не все уносило в реку Мочу (ударение на первом слоге), они застревали среди кустов и камней оврага. Андрей Ильич перетаскал их к дому, строгал, пилил, тесал, сбивал, подлаживал, потом сходил ночью на товарную станцию Полынск-2, где уже третий год стоял, помаленьку пустея, вагон с банками олифы и краски, и вскоре забор зазеленел цветом зеленой травы и красовался белой каймой, которую Андрей Ильич пустил поверху для красоты. Доски же заострил зубцами, но не от воров, чтобы они кололи руки, а опять же для красоты.
После этого он взялся было за дом. Он стал чертить план. Вычертил. И увидел, что сразу не осилит, а нужно пока сделать первоочередное. Мама принимал участие: ходил по городу и брал все строительное, что казалось ему нужным. Прикатил даже небольшую цементомешалку, Андрей Ильич обрадовался, теперь он подремонтирует фундамент и переложит печь, чтобы получилась настоящая русская печь. Он не знал, как она делается, но надеялся, что природное народное чутье его выручит. Так оно и вышло. И в печи, глядь, уже щей горшок и каши корчага, а Андрей Ильич учит Алену, как рогачом орудовать, вынимая горшки и корчаги. Алена смеется, не умеет!
Глопотоцкий часто наведывался в Аленину Пр-сть и помогал Андрею Ильичу. Тайком от жены. Начав помогать Андрею Ильичу, он и себе захотел сделать ремонт, сломал перегородку в доме, чтобы из двух маленьких комнатушек образовать одну просторную, но заскучал, бросил. Поэтому он помогал Андрею Ильичу тайком от жены.
Помогая, он размышлял, глядя на Алену, что женщина — философский камень. В зависимости от своего состава она превращает дерьмо в золото, а золото в дерьмо. Он себя имел в виду.
Взволнованный этими мыслями, он шел к химику Саламандрину, чтобы поговорить об этих мыслях. Но Саламандрин боялся разговоров, потому что тут же начинал помнить о своей мечте открыть несуществующий химический элемент. Глопотоцкий видел и понимал его испуг, он и сам-то изо всех сил не вспоминал о вечном двигателе, чтобы не запить, ведь очередь завхоза Бздоева, который вот уже неделю как не просыхает, перейдя от вина и водки к оригинальной рецептуре: добывает спирт из силикатного клея, из гуталина, с вопросом посматривает на десяток стеклянных бутылей предназначенной для школьных окон белой нитрокраски.
Глопотоцкий терпел.
Андрей Ильич был в трудах.
И вот Василий Венец у ворот, видит забор и недоумевает перед забором.
Тогда он постучал в ворота.
Вышел Мама с железкой в руке и с лицом хозяина, спросил:
— Ма-ма?
Василий двинулся в ворота. Мама заступил ему путь. Василий схватил его и бросил в овраг. Мама погиб в овраге.
— Работаем? — спросил Василий Андрея Ильича.
— Ага! — с соседским радушием откликнулся Андрей Ильич.
— Отдохни, — сказал Василий, отбирая у него топор.
— Да я не устал.
— Отдохни, отдохни, — сказал Василий, вонзая топор в дерево метким броском с расстояния двадцать три метра, потом взял Андрея Ильича, вытолкнул за ворота и запер ворота.
На крыльцо из дома выбежала Алена.
— Здравствуй, — сказал Василий.
— Я вот щас кому-то! — крикнула Алена, схватила еще топор, что лежал у крыльца, подбежала к Василию и ударила его топором. Топор был туп от работы, а Алена слаба. Топор только стесал кусок кожи вместе с волосами с головы Василия, Алена опять подняла топор, и Василий вдруг испугался.
Тогда он побежал из ворот. Он столкнулся в воротах с Андреем Ильичом. Андрей Ильич хотел погнаться за ним, но Алена удержала его и повела, вздрагивающего от обиды, домой.
Он успокаивался и спрашивал:
— Ну? Кого первого родим? Мальчика или девочку?
— Мальчика, — отвечала Алена.
— А почему?
— Ну, все-таки... Мужик!
— Ну так что же, что мужик?
— Хозяин.
— И женщина может хозяйкой быть.
— Ну, тогда женщину родим...
— А ты-то кого хочешь?
— Да хоть кого, — отвечала Алена, поглядывая на постель.
В постели были клопы, она заранее на них злилась.
А Андрей Ильич думал, что Василий Венец только начало. Он знал и предчувствовал, что придут и другие разрушить его счастье.
Кругом опасность.
Он не мог заснуть от этих мыслей.
Тогда он встал, взял лопату и начал копать с внешней стороны забора.
13. Родитель
Завуч Калина Юрьевна дала телеграмму родителям Андрея Ильича. Она была уверена, что это повлияет на Андрея Ильича.
Она думала, что родители Андрея Ильича, особенно отец, большие люди в Сарайске, авторитетные. Если они позволили сыну уехать в захолустный Полынск, то это свидетельствует об их значительности в общественном смысле и дальновидном расчете в смысле личном. Всего-то годик-другой отработать сыну в относительной глубинке, зато в биографии навечно: учитель из народа. Для продвижения по службе это очень хорошо — когда в сферах власти особенно.
Она думала, что родители Андрея Ильича, особенно отец, большие люди в Сарайске, авторитетные. Если они позволили сыну уехать в захолустный Полынск, то это свидетельствует об их значительности в общественном смысле и дальновидном расчете в смысле личном. Всего-то годик-другой отработать сыну в относительной глубинке, зато в биографии навечно: учитель из народа. Для продвижения по службе это очень хорошо — когда в сферах власти особенно.