Слонимский Михаил. Черныш

   Черныш прихлестывал пса, приговаривая уже ласково:
   - И не с такими дрались. Пострашней тебя видали.
   При этом он левой рукой расстегивал ремень. Расстегнул, зажал в кулак оба конца ремня, кинул петлю на шею псу и скрутил, ударяя пса ручкой стэка по носу.
   Пес хрипел в отчаянии. Теперь уже ясно было, что он просто очень голоден и у него нет сил сопротивляться.
   Черныш потащил пса по набережной, завернул в ближайший переулок, прошел три дома и втянул пса во двор четвертого дома, где в третьем этаже помещалась квартира Уточкина.
   У подъезда, прислонившись к серого камня стене, стоял Чаплин.
   - Наконец-то! - воскликнул он. - А я тебя уж с полчаса жду. Уточкина дома нет, дверь заперта.
   Черныш отвечал:
   - Я, представь ты себе, пса словил. Дикие псы по городу бродят. Это явление недопустимое.
   - У меня дело к тебе, - сказал Чаплин.
   Черныш продолжал, разгорячаясь:
   - Недопустимое явление. Иду я, представляешь себе картину, по набережной и вдруг пес - гау! - и на меня. Я его хлыстом! А он, ни слова не говоря, скок и зубами в шинель. Я его опять хлыстом. А он - как снова скок! Я его - как опять по морде! Он - скок, я - по морде, - представляешь ты себе живо эту картину! Скок - по морде, раз-два, еще и еще - недопустимое явление!
   Герой рассказа - пес, - лежал, высунув язык, у ног нового хозяина. Пес часто и тяжело дышал, отчего его облезлые и тощие бока подымались и падали. Пес ловил взгляд Черныша: он хотел жрать, - но Черныш глядел на Чаплина.
   - Да, - сказал Чаплин, - пес - это штука. А я к тебе вот по какому делу. Беда случилась. Я тебя выручил, теперь ты меня выручай.
   - Какая ж это беда? - спросил Черныш, несколько успокоившись.
   - То-то и беда, - отвечал Чаплин. - То-есть не то, что беда, но штука непредвиденная. Дочь ко мне приехала. У меня дочь есть. Я понимаю: о ней заботиться надо. А я, ты знаешь, в тихих чувствах не заинтересован. Я даже это плохо знаю, что дочери нужно, чтоб не скучала. Тут же тетка корит. Вот я и придумал: мне - я про Лизу говорю - она ничего не прибавляет. А, например, тебе она очень может понадобиться. Такая она красивая, что не будь она мне дочкой, я бы обеих своих бабочек прогнал, а ее одну себе оставил. Ну, бабочек все равно временно прогнать пришлось - Лиза мешает. Вот я и предлагаю: женись, друг, поскорей на Лизе.
   - Это хорошо, - согласился Черныш. - Во-первых, лет мне немного, тридцать один. А во-вторых... Во-вторых, - о-го-го! - во-вторых прямо чорт знает это самое во-вторых, представь ты только себе живо эту картину!
   И он радостно загоготал, ударяя себя ладонями по ляшкам и сгибаясь. При этом он выпустил из пальцев левой руки ремень, за который держал пса, но пес не тронулся с места. Псу итти было некуда, и запах Черныша стал ему уже родным запахом. Пес злобно косил глаз на Чаплина. Он понимал, что Чаплин враг: Чаплин задерживает хозяина, и тот забыл наверное, что новый его слуга очень голоден. Пес поднялся и зарычал глухо, скаля зубы на врага. В то же время он умильно вилял хвостом хозяину.
   - Но-но, - сказал Черныш и поднял ремень. - Ты уж за меня стоишь? Все равно в живодерню!
   И он спросил Чаплина:
   - Как ты представляешь себе картину знакомства?
   - В воскресенье к вечеру приходи ко мне, - отвечал Чаплин. - Справим быстро дело и увози Лизу к себе. Ты ее за ужином разговором займи. На геройство, главное, напирай, мужественность показывай. Они на это льнут. Уж я бабу во как знаю. В воскресенье, к вечеру, к восьми - не забудь.
   - Погоди, земляк, - удивился вдруг Черныш, - раз это твоя дочь, значит, она приходится дочерью и жене твоей фельдшерице? А мать, жена твоя, - тоже приехала?
   - Жена померла, - объяснил Чаплин.
   - Жалко, - сказал Черныш. - Отличный была человек. Вдохновительница моей поэзии и не представляю картины ее смерти. Вечная память! А дочка сильно похожа на мать?
   - Сильно похожа.
   - Сильно похожа! - обрадовался Черныш. - Тогда ничего. Тогда я уж, представь, - словно и женился на ней. Жена твоя - вечная ей память, все-таки уж старовата была.
   И он обратился к псу.
   - Ну, твое счастье, собака! Такие события, что уж ладно, не поведу на живодерню. Будешь жить со мной, да с Лизой!
   И вот пес дождался, наконец, сладкой минуты: хозяин повел его к себе в третий этаж и там, в маленькой, теплой комнатушке, кинул ему целую кучу вкуснейших ароматнейших костей. Пес, визжа от восторга, грыз кости, высасывал мозг, облизывался, чавкал и клялся в душе служить верой и правдой новому хозяину.
   V.
   Квартира, где жил Йорка Кащеев, называлась раньше просто "меблированные комнаты". Десять дверей десяти комнат выходили в длинный коридор. В этих десяти комнатах жили люди разнообразнейших профессий: фабричная работница; портной с супругой, художник с многочисленными возлюбленными, которые сменялись в его комнате каждую неделю; младший дворник с матерью; безработный бухгалтер, человек таинственный, живущий неизвестно на какие средства; актер самодеятельного театра; сапожник; почтовый чиновник, грузный полный мужчина, получавший за свои труды очень небольшое жалование, с женой и двумя детьми...
   Лиза столкнулась в коридоре именно с этим почтовым чиновником. Она спросила:
   - Скажите, пожалуйста, - тут живет товарищ Кащеев, летчик?
   - Кащеев есть, а летчиков нет, - сердито отвечал тяжелый мужчина. Ходят тут, на воздушный флот последние деньги тянут. Нет летчиков и не надо!
   И он прошел мимо, нисколько не скрывая того, что торопится в уборную. Дворникова мать, приоткрыв дверь, выглянула в коридор.
   - Вам кого надо, барышня? Кащеева?
   - Кащеева, - испуганно отвечала Лиза.
   - А их сейчас нету. Они редко дома бывают - все в работе. Утром, как встанут, так до ночи и не видать их. А то бывает, что и на ночь не вернутся. Все хлопочут - молодые очень.
   Лиза сказала:
   - Так я потом зайду, спасибо!
   - Да вы подождите, - оживилась дворничиха. - Они на ночь сегодня обязательно будут. Уж так они сказали. У меня ключ от их комнаты - вы посидите, книжки почитайте. Вы не сестра ли их будете?
   - Сестра, - неожиданно для самой себя соврала Лиза.
   - Ах, вы моя барышня! - растрогалась старуха. - Уж вот будут они довольны. Вы посидите.
   И она уже вела Лизу в конец коридора.
   - Вот и комната их. Вы посидите тут, они явятся уж обязательно. Они обязательно просили - если кто придет, пусть подождет - я буду. Сестра, значит?
   Дворничиха отворила дверь и ушла к себе. Лиза с любопытством оглядела комнату человека, к которому она явилась за помощью. В комнате - стол, кровать, два стула и этажерка. На столе - в беспорядке книги, бумаги, тут же - остатки колбасы и булки. Постель - неприбрана. На окне нет занавески.
   Лиза, присев на подоконник, глянула в окно: шумная улица жила внизу.
   Прождав около получасу, Лиза вышла в коридор, затворила дверь на ключ и пошла к дворничихе отдать ключ. Она напрасно стучалась к старухе: той уже не было дома. Лиза не могла уйти с ключом, а кому оставить ключ - не знала. Уже смеркалось, когда вернулась дворничиха.
   - А я вас жду, - обрадовалась Лиза. - Вот ключ. Мне уж уходить нужно, я лучше завтра приду. Когда он бывает дома?
   - А утром часиков в десять зайдите, - они дома будут, - отвечала старуха. - Да вы бы посидели еще, - чайку, не хотите ли, подам?
   - Спасибо, - сказала Лиза. - Я завтра буду.
   Ей казалось сейчас, что она, действительно, сестра Йорке Кащееву.
   На утро она снова была тут. Она встретила Йорку Кащеева уже у подъезда. Йорка Кащеев воскликнул:
   - А! Это не вы ли вчера залетали?
   - Я.
   - Ко мне сестра из Ростова заезжала, так старуха вас за сестру признала.
   - Простите, - отвечала Лиза. - Я у вас сидела в комнате и...
   - Тесная комната, - перебил Йорка Кащеев, - на Ньюпоре - и то не сядешь. Ну, а вы что? Опять плохо? Болтает? На пике ложится, да?
   - Вы ключ получили? - спросила Лиза.
   - Получил. Эх, вы какая! Все не о том. Ну, даешь полный газ - в чем беда?
   - Беда, - согласилась Лиза. - Мне с отцом не жить.
   Йорка Кащеев чиркнул спичкой, закурил, сунул спички обратно в карман и пустил дым изо рта. Они уже вышли из подъезда. Лиза говорила:
   - В воскресенье он меня замуж выдает, а я не могу даже сопротивляться. Куда мне итти?
   Йорка Кащеев усмехнулся:
   - Опять некуда. Некуда. Эх тоже. Такая девушка - и некуда. Ладно, будьте у меня в пять часов. Потолкуем.
   В пять часов он повел Лизу в деловой клуб обедать. В огромные окна, в каждое из которых свободно мог бы влететь не Ньюпор даже, а целый Вуазен, видна была Мойка. Фотографии Волховстроя висели на стене против окон. Пианола, заведенная официантом, гремела буденовский марш.
   Йорка Кащеев говорил:
   - Теперь слушайте мои директивы: в Фонтанку не кидаться, в Мойку тоже не надо. Не люблю, когда хорошая девушка зря пропадает. Сбавьте газ и вытягивайте до воскресенья молча. А там что я буду делать - не вмешивайтесь. Йорка Кащеев не подведет. Подкручу так, что останетесь довольны.
   - Что вы хотите делать? - спросила Лиза.
   - Да уж не сомневайтесь, - неопределенно отвечал Йорка Кащеев. - Не сбуксую - буду поддирать. Бузить я умею.
   И он наклонился вдруг через стол к Лизе:
   - Не вижу, я, что ли? Поглядеть хотите: не замечательный ли жених придет в воскресенье. Может прямо Илья Муромец, корабль с парусами, а не жених? Если замечательный - пожалуйста. А если нет - так условие: чуть я пришел - вы вон из комнаты. Есть?
   VI.
   Варвара Петровна председательствовала на вечеринке. Это она устроила на деньги Чаплина ужин с обильной выпивкой. Она же посоветовала пригласить Никиту-грузчика. Варвара Петровна так ухаживала за Никитой, подливая ему вина и горькой, что тот был уже близок к состоянию Уточкина: Уточкина тошнило на кухне. Труженик Малой Невки невнятно мычал в ответ на любезные слова Варвары Петровны.
   Черныш сидел рядом с Лизой. Они уже присмотрелись друг к другу, поговорили о покойной фельдшерице, и теперь Черныш постучал ножом о тарелку с такой силой, что тарелка треснула, и встал.
   - Извиняюсь, - сказал он, - в честь прекрасной дочери моего старого друга, такого же, как и я, солдата, я написал сегодня за ночь стих и прошу простить меня за малую литературность. Зато этот стих льется из души.
   И он прочел длинное любовное стихотворение, которое, впрочем, кончалось так:
   Князей, и лордов, и графов,
   И фон-баронов, и купцов,
   Мы победили весь царизм,
   Да здравствует наш коммунизм!
   Стихи очень понравились собравшимся. Последние четыре строчки вызвали оживленный спор. Варвара Петровна энергично возражала против политики в делах любви. Спрошенный по этому поводу Никита-грузчик отвечал кратко:
   - Победим. Не будем рабами. Сволочи капиталисты.
   Лиза хвалила стихи. Когда Чаплин, икнув, вышел на кухню к управдому, Черныш обернулся к Лизе, решив окончательно покорить невесту рассказом о своих необыкновенных геройских подвигах.
   - Разрешите рассказать вам о том, как мы побеждали царизм. Это небольшой эпизод о моем переломе.
   - Очень интересно, - отвечала Лиза.
   Черныш приступил к рассказу без промедления:
   - Я тогда был, сами себе представляете, взводным в особом отряде. В Питере, в девятнадцатом году. Фамилия моя вам известная - Черныш. Но вам неизвестно, что еще в самую борьбу, в семнадцатом году, я сказал Керенскому из армии: "вы, гражданин Керенский, еврей, и явление непопулярное среди масс". Я после этого однажды избирался делегатом. Вам не скучно, если я продолжу дальше рассказ?
   - Очень не скучно, - сказала Лиза.
   - Тогда представьте себе: однажды вызывают меня на полигон для высшей меры наказания. Приезжаю. А там выстроена шеренга старичков.
   Старички - это все генералы, а с самого правого фланга маленький старичок, по-ихнему - "ваше высокопревосходительство". А я не сам командую делом. Надо мной этакий элемент во френче, сами себе, конечно, представляете. И вот говорит он мне: "я скажу тебе "пли" и ты скажешь взводу "пли" - и больше ничего". Дело обыкновенное: я нисколько не изумился. Фамилия моя известная - Черныш. Я очень стою за революцию и выбирался делегатом. И вот - вы уже себе это представляете - вынимает правофланговый старичок из кармана портсигар и обращается с покорнейшей просьбой. Вот, говорит, у меня осталась коробка папирос, 25 штук, - так разрешите перед высшей мерой раскурить с приятелями-генералами. Сами себе представляете. Начальник был очень хороший, понимающий, и высшую меру применял с большими душевными переживаниями. - Хорошо, сказал он, - курите. И вы уже видите картину: выходит высокопревосходительство из строя и каждому генералу дает по папиросе и себе берет. А две, что остались лишними, ломает и кинул на земь, нам не дал. И вот стоит перед нами шеренга старичков и курит папиросы.
   Тут Черныш оборвал свой рассказ.
   - Разрешите, чтоб скучно не стало, выпить ваше здоровье. Лизавета Матвеевна?
   Он осушил рюмку горькой, отер губы салфеткой и продолжал:
   - Курят они курят, а мы ждем. И это ужасно как больно было ждать, один из взвода - так всю ночь после того плакал, хотя и терпел от генералов в своей жизни очень много. Бросают генералы один за другим свои докуренные папиросы и начальник говорит: "пли", тогда я...
   - Да что вы там о политике разговариваете? - перебила Варвара Петровна. - Рассказали бы что-нибудь приятное, из жизни, раз жених.
   - Продолжайте, пожалуйста, - попросила Лиза.
   Черныш продолжал:
   - Я тоже сказал "пли", взвод выстрелил и генералы упали. Но вы себе не представляете, как завертелся правофланговый старичок. Завертелся он постарайтесь войти в его положение - вьюном. Повернулся, а потом упал, как и все, мертвым. Вот вам забавная загадка в роде ребуса: отчего вертелся мертвый генерал?
   - Не знаю, - отвечала Лиза.
   - И я не знал, - сказал Черныш. И до того не знал, что к батьке, к Булак-Балаховичу свернул. Свернул и вместе с ним станцию Сиверская брал. Дело у нас, как известно, не вышло. Батька в критический момент смылся, а нас - в плен. Ну, я все от души рассказал и - как человек в пролетарском государстве свой, крестьянин - меня простили. А тем более война, и я в Красную Армию опять пошел. Но загадка - загадкой и осталась: отчего генерал вертелся?
   Он налил себе рюмку водки, выпил, еще налил, еще выпил и налил еще. Он забыл о Лизе совсем. Наконец, он отвел рукой рюмку. Рюмка опрокинулась, и водка залила скатерть. Черныш взволновался.
   - Простите, я вам стол испортил!
   Лиза спросила испуганно:
   - А это вы в первый раз тогда расстреливали?
   - В первый раз пьем, - отвечал Чаплин, входя в комнату. - Первый раз за всю борьбу. Вот с долгой трезвости и затошнило меня. А Никита-то - глядите!
   Никита-грузчик совсем опьянел. Он опустил голову на скатерть и сразу переселился на Малую Невку. Невка была запружена барками, барки были полны дров, а дрова были покрыты скатертью. Грузчик никак не мог снять скатерть, чтобы приняться за разгрузку: руки не действовали, ноги не сдвигались с места, голова же лежала на скатерти и ее никак нельзя было поднять. А дров все больше и больше, до неба, выше неба... Варвара Петровна с помощью Чаплина протащила Никиту-грузчика на кухню и осталась с ним. А Уточкин, шатаясь, пошел домой, чтобы свалиться на кровать и заснуть.
   Йорка Кащеев явился к двенадцати часам: он так условился с Лизой. В этот вечер вид у Лизы такой, словно она все время в опасности, однако же нисколько не боится и знает, что делать. Когда она говорит, она откидывает голову, словно кто тянет ее за волосы, и глядит собеседнику прямо в глаза. И тогда видно, что подбородок у нее - упрямый: выдвинут слегка вперед. Она провела Йорку Кащеева в столовую и вышла, предоставив Йорке делать все, что он хочет, - по условию.
   Когда она вернулась, Черныш, неодобрительно оглядывая Йорку Кащеева, спрашивал:
   - А вы кто такой будете?
   - Летчик, - отвечал Йорка Кащеев.
   Черныш жалостливо покачал головой.
   - Плохое ремесло. Представляю себе живо, как это скучно вам должно быть все летать да летать. Удивляюсь, зачем это и есть на свете такое ремесло!
   - Повесьте свои штаны на забор и удивляйтесь перед ними, - возразил Йорка Кащеев. - А передо мной удивляться нечего!
   Черныш отвечал кратко:
   - Драться я - ого-го! - как умею.
   - Намереваешься?
   И Йорка Кащеев поднялся со стула.
   Лиза подбежала к Чернышу.
   - Простите меня, товарищ Черныш! Это я во всем виновата. Вы уходите лучше. Не надо драться!
   - Уходить? - удивился Черныш. - То-есть как же это - уходить? Не представляю, зачем мне от невесты уходить. Это явление неправильное. Я его в раз прогоню!
   - Я за вас не иду, - отвечала Лиза. - Вам отец напрасно это говорил.
   - Не представляю, - растерялся Черныш. - Как же это - "не иду"? В таком случае я, извиняюсь, отказываюсь.
   И он пошел к выходу. Никто не удерживал его.
   - Вот и отказался, - повторил Черныш и, остановившись, обернулся к Чаплину. Тот молча сидел, не желая вмешиваться. Пусть сами решают, как знают, - ему, в конце концов, все равно: с Чернышем уйдет Лиза или с Йоркой Кащеевым.
   Йорка Кащеев, усмехаясь, глядел на Черныша.
   - Эге! - сказал он. - Личико-то каково! Расскажите: как на том свете хорошо? Вы когда, малахтарь, оттелева приехали?
   Черныш заговорил, моргая глазами:
   - Это что же выходит? Это за что же вы из меня комедию устроили?
   Чаплин молчал.
   Черныш озлился вдруг:
   - Отказываюсь! - закричал он. - Не надо мне этого. Сам отказываюсь. Мне невеста не понравилась: очень некрасива!
   - Но-но, - перебил Йорка Кащеев. - Ступай, ступай. Нечего фасон давить.
   - Это не ты, сукин сын, меня гонишь, а я сам по своей воле ухожу! кричал Черныш. - И всем так представлю: некрасивая невеста. В стихах пропечатаю. Эх, время не то: завертелись бы вы у меня все вьюном!
   И он ушел.
   - Да, - сказал Йорка Кащеев, - на таком самолете далеко не улетишь. Очень древний самолет, покореженный. И мотор, должно быть, с течью.
   И он взглянул на Чаплина.
   - Дерьмо. И откуда только такие хари повылазили!
   - Действительно, - подтвердил Чаплин. - Он так себя повел, что я и не ожидал даже.
   Йорка Кащеев с ненавистью отвернулся от него и обратился к Лизе:
   - Идем ко мне.
   - Идем, - отвечала Лиза.
   И Чаплин остался один в комнате. Он придвинул к себе тарелку с винегретом и спокойно стал есть: ведь его ни в чем нельзя было обвинить, он вел себя вполне лойяльно.
   В эту ночь дворничиха, постояв у двери Йорки Кащеева и послушав, пошла к себе, покачивая головой и бормоча:
   - Нет, - видно не сестра. Так с сестрой люди не поступают.
   VII.
   Узкая улица, пересекающая проспект, была темна. Только в шестом от проспекта доме весь первый этаж был ярко освещен: тут помещался ресторан. Перед рестораном терпеливо ждали извозчики, у подъезда толклись папиросники. А внутри, там, где светло и дымно, оркестр заглушал пьяный гул. Там шумели люди, которых ничто - даже угроза расстрела - не смогла бы заставить отказаться от вина.
   Черныш первый раз был в таком большом ресторане. Он, попивая пиво, оглядывал залу и людей с восторгом и недоумением. Он уже допил бутылку, когда за одним из столиков зашумел человек в военной фуражке без звезды и в штатском костюме. Человек кричал:
   - Деньги требовать? Да я, может-быть, кровью за это пиво заплатил!
   Официант, взяв его за плечи, тихо толкал к выходу. Шумный человек, размахивая руками, не в силах был даже обернуться к официанту.
   Бессмысленно выпучив черные сердитые глаза, он выпускал матерную брань в количестве изумительном даже для метрдотеля, который очень любил ругаться и матерился вкусно и со смаком.
   Выпитое пиво и дружеские толчки официанта бросали человека из стороны в сторону, и кинули, наконец, к столику, за которым пил инвалид. У инвалида не хватало левой ноги, и недостающую ногу заменял ему костыль, прислоненный рядом к стене. Пьяница схватил костыль и взмахнул им. Официант отпрыгнул, сидевшие за ближайшими столиками вскочили, убегая от ударов.
   Инвалид крикнул:
   - Костыль сломаешь, сволочь!
   Никто не обратил внимания на крик инвалида. Было ясно, что костыль погибнет в драке. А инвалид привык к этому костылю, как к ноге. И как он теперь - и без ноги, и без костыля - вернется к себе в конуру?
   - Отберите костыль! - крикнул он снова, - это мой костыль.
   Человек в богатырке и кавалерийской шинели подошел с другого конца ресторана и, вступая в опасный круг, где каждому грозил удар костылем, не замедлил, а, напротив, ускорил шаг. Он схватил скандалиста за кисти рук, - и костыль упал на пол. Кавалерист ткнул человека в грудь кулаком, пихнул в объятия официанту и подошел к инвалиду.
   - Это ваш костыль? Получайте.
   Инвалид схватил костыль обеими руками.
   - Спасибо!... Век не забуду...
   Словно ему вернули отрезанную ногу.
   Кавалерист сказал:
   - Мне фамилия - Черныш. Вот как. Будем знакомы.
   Инвалид отвечал:
   - Известная фамилия, слышали.
   - Где слышали? - спросил Черныш.
   - Да уж слышали, - сказал инвалид уклончиво.
   Он никогда не слышал такой фамилии, но просто хотел польстить спасителю.
   Черныш внимательно глядел на него:
   - Ладно. Тогда давай вместе пить будем. Погоди только - с того столика снимусь.
   Вернувшись, он снова стал глядеть на инвалида.
   - Вспомнил, - заявил он. - Это я тебя на полигоне недострелил. Это ты у меня вьюном вертелся! Представляю теперь.
   - Извиняюсь, - отвечал инвалид. - Я в красной армии служил и вот честное слово кладу, что ни разу меня еще не расстреляли.
   - Врешь, - отвечал Черныш. - Ты - генерал.
   - Что вы, товарищ! - испугался инвалид. - Да разве генералы без ног бывают? Нет, уж никак я не генерал - что вы, товарищ!
   - Таишь, - сказал Черныш, - скрываешься. А я без утайки живу, все у меня известно. Моя жизнь как стеклышко. Моя жизнь, - вот она...
   И он разжал кулак, показывая очень широкую ладонь. Продолжал неожиданно - тихим голосом:
   - А ты мне скажи, отчего бы человеку вертеться, если его пуля на смерть убила?
   - Никак не понимаю, - тоже тихим голосом ответил инвалид и даже вспотел от страха.
   - А вот представляешь себе, стреляю я - в тебя, например. Ну, выстрелил - а ты не сразу упал, а завертелся. Это зачем же ты вертишься, я тебя спрашиваю? Падай сразу, а не вертись!
   Инвалид зашептал торопливо и убедительно, прижимая левую руку к груди:
   - А если мне пуля спину пронизала? Если спинной хребет мне пуля пронизала, то как же это мне не вертеться? Я фельдшер был, я знаю! Я позвоночный столб хорошо знаю и экзамен сдавал! Нельзя мне не вертеться, если пуля мне в позвоночный столб попала!
   - Представляю, - сказал Черныш. - Понял, ваше высокопревосходительство! Так зачем же я к батьке-то свертывал, а? Это выходит - напрасно я к батьке свернул? Эх, и скучно же мне!
   И он оглядел залу. Мимо прошел пьяный человек в мягкой шляпе и демисезонном пальто. Он правой рукой обнимал высокую и плоскую проститутку в белой блузке и полосатом кепи, а левой прижимал к плечу бюст Ленина, только что выигранный им в лотерею. Этот человек был должно быть доволен выигрышем, но все же наверное предпочел бы выиграть бутылку хорошего вина. На лотерейном столике меж бутылок вина, коробок с конфетами и прочей дряни иронически усмехался второй бюст Ленина.
   - Эх, и погано же мне! - говорил Черныш. - Борьба мне нужна. Без борьбы воспоминания рушат, гной без борьбы сочится. А сейчас и не представишь сразу, с чем бороться, куда силу девать! Один живете?
   - В общежитии, - отвечал инвалид.
   - Скучаете?
   - Скучаю, - согласился инвалид.
   - Представляю себе. А на что живете?
   - В папиросной артели состою.
   - А чем до 17-го года занимались?
   - Прапорщиком был. Потом погоны снял, фельдшером работал.
   - Так, - сказал Черныш. - Это скучно. Ну, давай до утра пить. Денег у меня хватит: все, что было, захватил.
   Но оркестранты, собрав в чехлы свои инструменты, уходили уже, и огни в зале тухли.
   Инвалид сказал:
   - Идемте со мной. Я вам местечко, чтоб до утра, - покажу.
   VIII.
   И он повел Черныша во Владимирский клуб. Швейцар принял кавалерийскую шинель с тем же бесстрастным лицом, с каким он принимал все - самые дорогие и самые драные - пальто, загружавшие вешалку. Инвалид и Черныш взошли по широкой лестнице, уплатили за вход и направились в залы, где властвовали голоса крупье.
   Инвалид усадил Черныша в клубном ресторане за столик и, еле сдерживая возбуждение, попросил денег:
   - Вы посидите, пиво пейте, а я играть пойду. Я вам наиграю столько, что на всю жизнь хватит.
   Черныш сунул ему денег, сколько попало в руку, и остался в одиночестве. Он медленно пил пиво. Ему было плохо: словно он попал в чужое общество, с которым он все равно никогда не сроднится. А оркестр играл что-то слишком шумное и быстрое. Чернышу хотелось просто пить чай и чтобы граммофон пел что-нибудь длинное и медленное, ну хоть бы "Когда на тройке быстроногой".
   Инвалид вернулся не скоро. Он подошел и молча присел к столику, поставив костыль у колена.
   Черныш, оживившись, обратился к нему:
   - Обязательно рассказать тебе должен. О своей жизни рассказать. Я, представляешь ты себе, за работой сюда приехал. Знакомец у меня тут есть, земляк. Представь ты себе живо картину: харя, брюхо, пиджак... И есть у него девчонка. Ужасно какая некрасивая девчонка. Он меня молит, он меня просит: "женись, выручи" говорит; видеть, представляешь ты себе, хари этой противной не могу, - уж очень урод она. А - надо сказать - я уж ему и тем помог, что место его принял. Предлагали мне тут, представляешь ты себе, всякие работы и тут, и там, и туда, и сюда, - ну а я земляку честь оказал: согласился на его работу. А работа - дерьмо: сиди да счет веди, - не по нутру мне это очень. Однажды, выходит, я ему удружил, а тут еще просит: "женись". Я человек красивый. Девчонок у меня сколько было - и не представишь ты себе! Так и льнут на героя! Во мне большая мужественность есть. Но все-таки земляк, вместе боролись, а личная жизнь - мне это неважно. Мне борьба искренно нужна, а не для слова. Хорошо, говорю, - согласился. И, представь ты себе живо эту картину, являюсь я вежливо на ужин. Оказываю честь: ем, пью, - чтоб не обиделись. И - ты себе это и не представишь - они на вежливость в ответ гонение на революционера устраивают.