Мнением шефа лодок я не мог не интересоваться – Баларгимов высказал его достаточно ясно.
– Значит, напротив второй скалы, – уточнил Миша.
– Да. Не забудь о кассетах.
– Я понял.
«Нива» стояла неподалеку, рядом с детским парком. Я садился в машину, когда в кустах раздался осторожный шорох.
– Кто здесь? – Я резко раздвинул кусты.
На уровне груди я увидел старую армейскую фуражку, грубо вылепленный нос, тяжелую даже для большой головы массивную нижнюю челюсть. В лицо мне смотрели черные, жалостливые глаза.
Я узнал старика прокаженного.
– Керим? Что вы здесь делаете?
– Ждал вас.
– Меня?!
– Да. Я приехал, когда стемнело. Сорок лет, как я не был здесь.
– Как вы меня разыскали?
Прокаженный вздохнул.
Он таращился на изменившиеся за сорок лет улицы, примыкавшие к причалу. Все вызывало в нем интерес. Дом культуры, киоск, угрюмый дом, опоясанный фанерным щитом с аршинными буквами: «Восточнокаспийчане! Крепите мир трудом!»
– Добрые люди подсказали… Но я не хочу, чтобы нас вместе видели.
Детский парк был пуст. Из усилителя, на невысоком колесе обозрения, разносилась песня Владимира Высоцкого: «…Но был один – который не стрелял!»
– Садитесь в машину. – Я взглянул на часы. Времени у меня оставалось совсем немного.
В двух шагах находилась витрина «Не проходите мимо» – много лет не обновлявшаяся, хранившая на себе следы воздействия сурового, почти континентального климата. Старик подошел к ней. На выцветших фотографиях изображены были какие-то темные личности, лица задержанных – плохо различимые, мелкие – ничего не выражали. Зато хорошо была видна мертвая белуга. Голый неукрытый труп со рваной раной на животе, беззащитный, как труп человека. Рана зияла под сердцем, как это бывает при умышленных убийствах.
– Алеутдинов… – Прокаженный легко опознал браконьеров на фотографиях. – Афанасий… Алеутдинов утоп в шторм. Перевернулся у самой калады.
– В шторм тоже проверяют калады? – спросил я.
– В пять и в шесть баллов. А если больше – только дурак пойдет! В большую волну калада амортизирует – не снимешь рыбу!..
Он отошел от витрины, сравнительно легко взобрался в «Ниву» на заднее сиденье.
– Калада постоянно в море, – объяснил он. – На мертвом якоре. Зимой ставят далеко. Добираются примерно часа за два. А летом ближе, потому что рыбы больше.
– Часто их проверяют?
– Зимой обычно раз. С утра…
Что заставило старика прокаженного быть откровенным со мной? Потому что видел, как я отпустил Касумова?
– …А летом три раза. Летом рыба быстрее портится. Работа тяжелая. Не успел вернуться – опять надо идти! А пока в море – головы да хвосты отсечь! А то и туши рассечь! – Старик вздохнул.
– А сколько рыбы можно привезти за раз?
Он подтвердил то, что я уже слышал от Вахидова:
– И семьсот, и восемьсот килограмм. Как когда!
– А много в Восточнокаспийске таких лодок? Это мой последний вопрос…
Старик помолчал.
– Думаю, не меньше двадцати… Может, тридцать.
Я не представлял раньше гигантский размах браконьерского лова. Счет шел на десятки тонн выловленных ежедневно осетровых! И это при наличии контролирующего аппарата рыбнадзора, милиции!
– …Не спрашивайте меня, пожалуйста. Мне нельзя врать… – Глаза его стали жалобными, словно он сейчас расплачется.
– Вы искали меня, чтобы мне что-то сказать… – напомнил я.
– Да…
Несколько секунд мы посидели молча. Потом прокаженный сказал:
– Мазут не убивал Сережу… Я приехал в город впервые за сорок лет, чтобы об этом заявить. Мазут дружил с ним. А в ту ночь Мазута вообще не было. Он ездил в колонию, к своему приятелю.
– Точно?
– Да.
– Почему же Касумов не сказал, что он там был? Установили бы его алиби!
– Его приятель сидит! – Старик достал платок, громко высморкался. – Колония особого режима. Свиданий нет.
– Свиданий нет, но свидания есть…
– Кто как сумеет. – Старик шевельнул ногой. Я увидел, что на ногах у него огромные ботинки со шнурками и брюки по крайней мере сантиметров на пятнадцать не доходят до щиколоток. Старик словно был в кальсонах. Может, так ходили лет сорок назад?
– Касумов часто к нему ездит?
– По-моему, второй раз.
Живя уединенно – на острове, – старик прокаженный был неплохо осведомлен.
– За какое время?
– В этом месяце.
Внезапно меня осенило. Я вспомнил разговор с Кулиевой.
– Мазут привез записку? От Умара?
Черные зрачки Керима странно кружили – он сидел бjком ко мне, и я не знал, кружат ли оба зрачка одинаково, в одном направлении.
– Я не спрашивал, а он мне не сказал. – Старик вздохнул. – Я всем говорю: «Ничего не рассказывайте. Меня будут спрашивать – я вынужден говорить. Мне нельзя врать. Бог не велит».
Впервые он остановил свой черный зрачок на мне. Я заглянул в него и почувствовал затаенную боль, щемящую отверженность и безысходность. Я представил, как старику прокаженному сиротливо на безлюдном острове долгими одинокими ночами, как он уязвим и беззащитен.
«А сейчас, после того, как я уйду, все водные прокуроры страны не смогут его защитить…»
– Завтра Касумов будет на свободе, – сказал я. Теперь я уже спешил. – Отвезти вас куда-нибудь? Есть у вас где ночевать?
– А побуду тут…
Массивная нижняя челюсть старика хищно задвигалась, она казалась чрезвычайно сильной, грубая тяжесть ее как бы уравновешивала пронзительную ранимость глаз.
Я понял, что он не уедет, пока не встретится с Касумовым.
– До свиданья!
Я не погнал «Ниву» кратчайшим путем по набережной, а с Баларгимовым, Балой и Гусейном на заднем сиденье сделал короткий крюк через перевал.
С возвышенности Знаменитых Географов на мгновение открылась центральная часть города, окруженного с трех сторон скалами; ниже, на уровне заводских труб, у подножья, двигался крохотный, словно игрушечный, тепловозик. Мелькали ставшие привычными похоронные автобусы городских маршрутов. А дальше, близко к воде, виднелись стайки портовых кранов, насыпи щебня, грузовые и рыбоохранные суда.
Еще несколько минут – и мы снова были на набережной.
За нами не было «хвоста».
Капитан «Спутника» встречал нас на трапе.
– Здорово, Садык. – Антонов отдал честь задержанному, потом почтительно поздоровался за руку.
– Здорово, адмирал! – гаркнул Баларгимов. – Здесь-то меня, надеюсь, накормят?
– Что-нибудь найдем… – Антонов взглянул на меня.
– Не сейчас, – отвел я его невысказанный вопрос. – Обед на берегу. И сразу потом отдадим швартовы…
– Маршрут прежний? – уточнил Антонов. – Тот берег?
– Нет. Мы должны выйти по курсу «Советской Нахичевани». Они предупреждены. В море следует обеспечить переход арестованного вместе с конвоем на паром.
– Я готов, – только и сказал Антонов.
– Старший конвоя – мой помощник. – Я показал на Балу. – В мое отсутствие он исполняет обязанности водного прокурора участка.
– Во сколько вас ждать?
– Если в течение двух часов нас не будет, поездка автоматически отменяется.
– Понимаю. – Антонов учтиво наклонил голову, ее положение при этом практически не изменилось, а щеки еще больше покраснели.
Я проехал через центр, мимо казаха, торговавшего дынями. Утром, когда я приезжал к Фурману, перед ним лежало четыре дыни, к вечеру осталось три. Но это не смущало его, и завтра он был готов продолжать свою малоэффективную торговую деятельность.
Я высадил следователя. Гусейн был рад тому, что не едет в командировку.
– Спасибо, Игорь Николаевич.
Я еще несколько минут покрутил по близлежащим улицам и взял курс за город.
– Так мы куда? – Шеф лодок был озадачен. – На метеостанцию?
Мы миновали показавшиеся на берегу здания, вблизи которых был убит Пухов, а потом и место, где стоял когда-то город, нанесенный на карты. Недостоверность здешней жизни, которую я постоянно со дня своего приезда ощущал, шла именно отсюда.
Пыльный участок суши. Несколько проложенных под землей труб, в которых слышен рев каспийской воды. Полный бред. Город, положенный в плотину.
Там, внизу, печи, которые топили хозяйки, стены кухонь и спален; священные домашние очаги; лестницы домов, на которых играли дети, мостовые, перекрестки – все, что сначала вошло в жизнь, а потом разом, бессмысленно, сброшено было в поток.
«Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…» – сказал поэт.
Ничего не осталось, снова подумал я, только рытвины, искореженная земля.
Я свернул к берегу. Тихие овцы лежали на земле спинами друг к другу.
Вода в заливе слегка плескалась, несколько выступавших из моря огромных черных камней метрах в трехстах от берега казались игрушками, плававшими в детской ванне.
– На сигарах пойдем? – Браконьер догадался, а может, просто заметил в темноте дюралевые баки, соединенные с лодкой. – Только сними с меня наручники, прокурор! В наручниках мне как-то непривычно.
– Сниму. Обязательно.
Я обрадовался по-настоящему, когда увидел впереди Мишу Русакова с его разбойной лодкой.
Все было уже готово к отплытию. На баке я заметил прорезиненные комбинезоны, какие носят обычно на сейнерах. Тут же лежали еще три пропахших морем и рыбой тяжелых рыбацких ватника. Я предпочел, чтобы они оказались бы заодно и пуленепробиваемыми.
– Оружие взяли? – продолжал интересоваться Баларгимов. – Если они догонят, без автоматов нечего делать! Перетопят, как котят…
– Не перетопят, – заметил Миша.
Он обернул пленкой привезенные с «Александра Пушкина» кассеты, спрятал в носовом отделении.
Надсадно кричали голодные чайки.
Бала напряженно вслушивался. Я не мог рассмотреть выражение глаз за темными стеклами очков.
– Ты останешься, Бала, – сказал я. – У меня дела на том берегу…
– Но, может, я… – возразил он.
– Ты отведешь машину. Все!
Я снял с Баларгимова наручники, подождал, пока он затянет комбинезон.
Мы отчалили на веслах. Отойдя за камни, Миша Русаков поочередно, один за другим, врубил все четыре мотора «судзуки».
Море наполнилось гулом.
Несколько лысух поднялось в воздух. Они разбегались, низко, словно гидропланы, касаясь воды. После их разбега на поверхности некоторое время еще оставались полосы – подобие взлетных.
Ночь пала сразу – полная невидимых брызг, темноты и ветра. Мы держались в стороне от путей, какими обычно пользуются суда, ориентируясь по звездам и компасу. Интересно: провожала ли меня и моя пухлогрудая сизокрылая синекура?
Мы шли быстро, отбрасывая назад клочки разорванной голубоватой пены, пузырившейся, словно в огромном стиральном корыте.
Один раз нам показалось, что какая-то лодка движется нашим курсом неподалеку от нас.
Миша усилил обороты.
Мы были одни – три крохотные личинки в глубине бескрайней Вселенной, держащие курс на плывущую в толще вязкого неба Рыбацкую звезду.
О, этот отчаянный бросок через море с ревущими моторами за спиной и дюралевыми «сигарами» по бортам! Когда-нибудь он еще приснится мне в горячечном сне и обернется ночным кошмаром, следствием и результатом болезни или кризисного состояния.
7
– Значит, напротив второй скалы, – уточнил Миша.
– Да. Не забудь о кассетах.
– Я понял.
«Нива» стояла неподалеку, рядом с детским парком. Я садился в машину, когда в кустах раздался осторожный шорох.
– Кто здесь? – Я резко раздвинул кусты.
На уровне груди я увидел старую армейскую фуражку, грубо вылепленный нос, тяжелую даже для большой головы массивную нижнюю челюсть. В лицо мне смотрели черные, жалостливые глаза.
Я узнал старика прокаженного.
– Керим? Что вы здесь делаете?
– Ждал вас.
– Меня?!
– Да. Я приехал, когда стемнело. Сорок лет, как я не был здесь.
– Как вы меня разыскали?
Прокаженный вздохнул.
Он таращился на изменившиеся за сорок лет улицы, примыкавшие к причалу. Все вызывало в нем интерес. Дом культуры, киоск, угрюмый дом, опоясанный фанерным щитом с аршинными буквами: «Восточнокаспийчане! Крепите мир трудом!»
– Добрые люди подсказали… Но я не хочу, чтобы нас вместе видели.
Детский парк был пуст. Из усилителя, на невысоком колесе обозрения, разносилась песня Владимира Высоцкого: «…Но был один – который не стрелял!»
– Садитесь в машину. – Я взглянул на часы. Времени у меня оставалось совсем немного.
В двух шагах находилась витрина «Не проходите мимо» – много лет не обновлявшаяся, хранившая на себе следы воздействия сурового, почти континентального климата. Старик подошел к ней. На выцветших фотографиях изображены были какие-то темные личности, лица задержанных – плохо различимые, мелкие – ничего не выражали. Зато хорошо была видна мертвая белуга. Голый неукрытый труп со рваной раной на животе, беззащитный, как труп человека. Рана зияла под сердцем, как это бывает при умышленных убийствах.
– Алеутдинов… – Прокаженный легко опознал браконьеров на фотографиях. – Афанасий… Алеутдинов утоп в шторм. Перевернулся у самой калады.
– В шторм тоже проверяют калады? – спросил я.
– В пять и в шесть баллов. А если больше – только дурак пойдет! В большую волну калада амортизирует – не снимешь рыбу!..
Он отошел от витрины, сравнительно легко взобрался в «Ниву» на заднее сиденье.
– Калада постоянно в море, – объяснил он. – На мертвом якоре. Зимой ставят далеко. Добираются примерно часа за два. А летом ближе, потому что рыбы больше.
– Часто их проверяют?
– Зимой обычно раз. С утра…
Что заставило старика прокаженного быть откровенным со мной? Потому что видел, как я отпустил Касумова?
– …А летом три раза. Летом рыба быстрее портится. Работа тяжелая. Не успел вернуться – опять надо идти! А пока в море – головы да хвосты отсечь! А то и туши рассечь! – Старик вздохнул.
– А сколько рыбы можно привезти за раз?
Он подтвердил то, что я уже слышал от Вахидова:
– И семьсот, и восемьсот килограмм. Как когда!
– А много в Восточнокаспийске таких лодок? Это мой последний вопрос…
Старик помолчал.
– Думаю, не меньше двадцати… Может, тридцать.
Я не представлял раньше гигантский размах браконьерского лова. Счет шел на десятки тонн выловленных ежедневно осетровых! И это при наличии контролирующего аппарата рыбнадзора, милиции!
– …Не спрашивайте меня, пожалуйста. Мне нельзя врать… – Глаза его стали жалобными, словно он сейчас расплачется.
– Вы искали меня, чтобы мне что-то сказать… – напомнил я.
– Да…
Несколько секунд мы посидели молча. Потом прокаженный сказал:
– Мазут не убивал Сережу… Я приехал в город впервые за сорок лет, чтобы об этом заявить. Мазут дружил с ним. А в ту ночь Мазута вообще не было. Он ездил в колонию, к своему приятелю.
– Точно?
– Да.
– Почему же Касумов не сказал, что он там был? Установили бы его алиби!
– Его приятель сидит! – Старик достал платок, громко высморкался. – Колония особого режима. Свиданий нет.
– Свиданий нет, но свидания есть…
– Кто как сумеет. – Старик шевельнул ногой. Я увидел, что на ногах у него огромные ботинки со шнурками и брюки по крайней мере сантиметров на пятнадцать не доходят до щиколоток. Старик словно был в кальсонах. Может, так ходили лет сорок назад?
– Касумов часто к нему ездит?
– По-моему, второй раз.
Живя уединенно – на острове, – старик прокаженный был неплохо осведомлен.
– За какое время?
– В этом месяце.
Внезапно меня осенило. Я вспомнил разговор с Кулиевой.
– Мазут привез записку? От Умара?
Черные зрачки Керима странно кружили – он сидел бjком ко мне, и я не знал, кружат ли оба зрачка одинаково, в одном направлении.
– Я не спрашивал, а он мне не сказал. – Старик вздохнул. – Я всем говорю: «Ничего не рассказывайте. Меня будут спрашивать – я вынужден говорить. Мне нельзя врать. Бог не велит».
Впервые он остановил свой черный зрачок на мне. Я заглянул в него и почувствовал затаенную боль, щемящую отверженность и безысходность. Я представил, как старику прокаженному сиротливо на безлюдном острове долгими одинокими ночами, как он уязвим и беззащитен.
«А сейчас, после того, как я уйду, все водные прокуроры страны не смогут его защитить…»
– Завтра Касумов будет на свободе, – сказал я. Теперь я уже спешил. – Отвезти вас куда-нибудь? Есть у вас где ночевать?
– А побуду тут…
Массивная нижняя челюсть старика хищно задвигалась, она казалась чрезвычайно сильной, грубая тяжесть ее как бы уравновешивала пронзительную ранимость глаз.
Я понял, что он не уедет, пока не встретится с Касумовым.
– До свиданья!
Я не погнал «Ниву» кратчайшим путем по набережной, а с Баларгимовым, Балой и Гусейном на заднем сиденье сделал короткий крюк через перевал.
С возвышенности Знаменитых Географов на мгновение открылась центральная часть города, окруженного с трех сторон скалами; ниже, на уровне заводских труб, у подножья, двигался крохотный, словно игрушечный, тепловозик. Мелькали ставшие привычными похоронные автобусы городских маршрутов. А дальше, близко к воде, виднелись стайки портовых кранов, насыпи щебня, грузовые и рыбоохранные суда.
Еще несколько минут – и мы снова были на набережной.
За нами не было «хвоста».
Капитан «Спутника» встречал нас на трапе.
– Здорово, Садык. – Антонов отдал честь задержанному, потом почтительно поздоровался за руку.
– Здорово, адмирал! – гаркнул Баларгимов. – Здесь-то меня, надеюсь, накормят?
– Что-нибудь найдем… – Антонов взглянул на меня.
– Не сейчас, – отвел я его невысказанный вопрос. – Обед на берегу. И сразу потом отдадим швартовы…
– Маршрут прежний? – уточнил Антонов. – Тот берег?
– Нет. Мы должны выйти по курсу «Советской Нахичевани». Они предупреждены. В море следует обеспечить переход арестованного вместе с конвоем на паром.
– Я готов, – только и сказал Антонов.
– Старший конвоя – мой помощник. – Я показал на Балу. – В мое отсутствие он исполняет обязанности водного прокурора участка.
– Во сколько вас ждать?
– Если в течение двух часов нас не будет, поездка автоматически отменяется.
– Понимаю. – Антонов учтиво наклонил голову, ее положение при этом практически не изменилось, а щеки еще больше покраснели.
Я проехал через центр, мимо казаха, торговавшего дынями. Утром, когда я приезжал к Фурману, перед ним лежало четыре дыни, к вечеру осталось три. Но это не смущало его, и завтра он был готов продолжать свою малоэффективную торговую деятельность.
Я высадил следователя. Гусейн был рад тому, что не едет в командировку.
– Спасибо, Игорь Николаевич.
Я еще несколько минут покрутил по близлежащим улицам и взял курс за город.
– Так мы куда? – Шеф лодок был озадачен. – На метеостанцию?
Мы миновали показавшиеся на берегу здания, вблизи которых был убит Пухов, а потом и место, где стоял когда-то город, нанесенный на карты. Недостоверность здешней жизни, которую я постоянно со дня своего приезда ощущал, шла именно отсюда.
Пыльный участок суши. Несколько проложенных под землей труб, в которых слышен рев каспийской воды. Полный бред. Город, положенный в плотину.
Там, внизу, печи, которые топили хозяйки, стены кухонь и спален; священные домашние очаги; лестницы домов, на которых играли дети, мостовые, перекрестки – все, что сначала вошло в жизнь, а потом разом, бессмысленно, сброшено было в поток.
«Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…» – сказал поэт.
Ничего не осталось, снова подумал я, только рытвины, искореженная земля.
Я свернул к берегу. Тихие овцы лежали на земле спинами друг к другу.
Вода в заливе слегка плескалась, несколько выступавших из моря огромных черных камней метрах в трехстах от берега казались игрушками, плававшими в детской ванне.
– На сигарах пойдем? – Браконьер догадался, а может, просто заметил в темноте дюралевые баки, соединенные с лодкой. – Только сними с меня наручники, прокурор! В наручниках мне как-то непривычно.
– Сниму. Обязательно.
Я обрадовался по-настоящему, когда увидел впереди Мишу Русакова с его разбойной лодкой.
Все было уже готово к отплытию. На баке я заметил прорезиненные комбинезоны, какие носят обычно на сейнерах. Тут же лежали еще три пропахших морем и рыбой тяжелых рыбацких ватника. Я предпочел, чтобы они оказались бы заодно и пуленепробиваемыми.
– Оружие взяли? – продолжал интересоваться Баларгимов. – Если они догонят, без автоматов нечего делать! Перетопят, как котят…
– Не перетопят, – заметил Миша.
Он обернул пленкой привезенные с «Александра Пушкина» кассеты, спрятал в носовом отделении.
Надсадно кричали голодные чайки.
Бала напряженно вслушивался. Я не мог рассмотреть выражение глаз за темными стеклами очков.
– Ты останешься, Бала, – сказал я. – У меня дела на том берегу…
– Но, может, я… – возразил он.
– Ты отведешь машину. Все!
Я снял с Баларгимова наручники, подождал, пока он затянет комбинезон.
Мы отчалили на веслах. Отойдя за камни, Миша Русаков поочередно, один за другим, врубил все четыре мотора «судзуки».
Море наполнилось гулом.
Несколько лысух поднялось в воздух. Они разбегались, низко, словно гидропланы, касаясь воды. После их разбега на поверхности некоторое время еще оставались полосы – подобие взлетных.
Ночь пала сразу – полная невидимых брызг, темноты и ветра. Мы держались в стороне от путей, какими обычно пользуются суда, ориентируясь по звездам и компасу. Интересно: провожала ли меня и моя пухлогрудая сизокрылая синекура?
Мы шли быстро, отбрасывая назад клочки разорванной голубоватой пены, пузырившейся, словно в огромном стиральном корыте.
Один раз нам показалось, что какая-то лодка движется нашим курсом неподалеку от нас.
Миша усилил обороты.
Мы были одни – три крохотные личинки в глубине бескрайней Вселенной, держащие курс на плывущую в толще вязкого неба Рыбацкую звезду.
О, этот отчаянный бросок через море с ревущими моторами за спиной и дюралевыми «сигарами» по бортам! Когда-нибудь он еще приснится мне в горячечном сне и обернется ночным кошмаром, следствием и результатом болезни или кризисного состояния.
7
Недалеко от парикмахерской Гарегина меня окликнул Цаххан Алиев – он покупал пирожки.
– Будете?
Я качнул головой.
– А я, кроме них, по утрам ничего не ем…
Продавец знал Алиева – плюхнул на страницу из школьной, в клетку, тетради две штуки позажаристее.
– Я тоже в ваши края, К Буракову. – Начальник рыбинспекции на ходу принялся есть. – Я заходил – вас не было. Уезжали?
Мое путешествие на тот берег затянулось не по моей воле. Прокурор бассейна все-таки вытянул меня в Астрахань. Балар-гимова я сдал в следственный изолятор и заодно наметил с начальством ближайшие неотложные мероприятия.
– Да, отъезжал по делам…
Я не сомневался, что о моем вояже уже всем хорошо известно.
– А у нас ЧП… – рассказал Алиев. – Слышали? На Челекене опять стреляли в рыбинспектора!
Купив пирожки и начав есть, он так ни разу и не посмотрел на них.
– …А спросите общественное мнение! Большинство относится к рыбнадзору отвратительно: «Рыбинспектор работает грубо, берет взятки». А где правовая защищенность инспектора? Об этом никто не хочет знать!
В последнее время все больше говорили о правовой защищенности рыбнадзора, милиции в ущерб правовой защищенности граждан.
– Сейчас начальство делает мне втык – как же, водный прокурор задержал Вахидова, а твои инспекторы не смогли!.. – Мы почти пришли, и он поспешил с объяснениями. – Но, во-первых, Вахидова задержали на берегу, а рыбинепекция борется с браконьерами в море! На берегу с ними должна работать милиция! Во-вторых, на шоссе с рыбой в багажнике браконьер никуда не денется! А когда она у него на кукане – за лодкой? Я молча слушал.
– Или другое! Браконьер и в шестибалльный ветер идет в море. А нам запрещено: техника безопасности!
Он принялся объяснять:
– Есть характеристика согласно шкалы Симпсона. Один балл – тихий, два – легкий, три балла – слабый… Потом умеренный, свежий, сильный… При свежем, тем более сильном ветре мы уже не выходим…
Скорее всего, он специально ждал меня, чтоб защитить полностью утратившую в моих глазах романтический ореол участковую инспекцию морской рыбоохраны.
– …Недостатки, безусловно, есть! У кого их нет? Разобщенность надзора, неудовлетворительная профилактика…
У ворот водной милиции Алиев замешкался. Мне показалось – ему не хочется появляться в дежурке вместе со мной. «Эдик Агаев приехал…» – подумал я.
Гезель сообщила последние новости.
Ниязов взял бюллетень по уходу за детьми и на работе не появлялся. Мазут освобожден, он вместе со стариком прокаженным ждет меня на метеостанции для приватного разговора. Эдик Агаев по возвращении из командировки злобен, запретил техничке убирать наши кабинеты и приказал Буракову и Хаджинуру заходить к нам только по делу.
– А что проверяющие из Москвы? – спросил я.
– Проверка закончена. Все хорошо. Старший ездил в горы вместе с Агаевым. Сегодня вечером их пригласил генерал Эминов… Как вы считаете, Игорь Николаевич, а строевой смотр будет?
Я удивился, обнаружив в Гезель истинно женский вечный интерес к войску, к военным.
– Обязательно, Гезель.
Все проверяющие, приезжавшие под предлогом оказания практической помощи или инспекторской проверки, всегда действовали одинаково. И именно по этой причине Эдик Агаев на радость жителям нашего двора периодически гонял подчиненных по двору, заставляя выполнять бесчисленные повороты в строю.
– Бала далеко? – спросил я напоследок.
– В исполкоме.
Я вошел к себе, разворошил свежую почту.
Все те же длинные занудливые инструкции, формы очередной отчетности. Среди бумаг мелькнула одна с подписью Главрыбвода. Я выхватил ее в надежде узнать о судьбе пуховских докладных, но телеграмма, которую я прочитал, любопытна была разве только своим пустомыслием: «Инструкцией по ведению делопроизводства в аппарате Главрыбвода, – сообщалось в ней, – определен срок хранения служебной переписки по вопросу охраны рыбных запасов. Поскольку время хранения докладной Пухова истекло, запрашиваемые вами докладная и фотографии не сохранились. Замначальника Главрыбвода Апизурнов».
Отложив в сторону почту, я набросал запрос в филиал Центрального научно-исследовательского института осетрового хозяйства – меня интересовал ущерб, который могла нанести одна браконьерская лодка в течение трех лет. Сотни тысяч? Миллионы рублей?
Впрочем, в штормовые дни браконьеры в море не выходили.
Другой запрос я составил в Гидрометеорологический центр республиканского управления по гидрометеорологии и контролю природной среды – я просил сообщить сведения о погоде в заливе, прилегающем к метеостанции, за последние три года.
Других срочных дел у меня не было, и, если бы появился Бала, мы смогли бы ехать на метеостанцию к Касумову и старику прокаженному.
Уехать, однако, не удалось. В дверях возник худой высокий старик с двумя медалями, в широком спортивном костюме, оставшемся от лучших времен.
– Я отец Саттара Аббасова… – Он рукавом провел по медалям. Награды висели неровно, одна ниже другой. – Рыбинспектора. Ты, наверное, слышал о моем горе, сынок!
– Да, конечно. – Я усадил старика, выглянул за дверь. Попросил Гезель поставить чай.
– Нет, нет. – От чая он сразу и решительно отказался. – Пока этот подонок, убийца моего сына, Умар Кулиев ходит по земле, поверь, мне ни от чего нет радости…
Он испытующе взглянул на меня. Я кивнул.
– Знаешь, каким был мой мальчик? – Старик отер слезу, достал конверт со снимками. – Вот…
Это были репродукции фотографий, увеличенные, с выпавшим зерном, по которым безошибочно узнаешь снимки умерших.
– Как он плакал, когда мы водили его в детский сад… Совершенно не мог оставаться один. Так и ходил, держался за мамину юбку. И все его дразнили… А потом вырос. Пошел в армию – одни благодарности. Знаешь, где он служил? Под Кандагаром. Слышал про Кандагар? И вот вернулся, чтобы погибнуть…
Старик расплакался.
– Отец… – Я налил ему вОды, он отвел мою руку.
– Не надо… Они убили его, потом сожгли вместе с домом-инспекцией за то, что в тот вечер рыбинспектора сожгли браконьерскую лодку… Ты понял? О, горе мне! – Старик был безутешен. – Знаешь, какие деньги мне предлагали, чтобы я замолчал?! Чтобы я продал им своего сына! Ты даже не представляешь!
– Примите, дедушка. – Гезель принесла валидол, старик взял таблетку, положил под язык. Из глаз его катились слезы обиды.
– Что за лодку сожгли рыбинспектора? – спросил я.
В приговоре Умару Кулиеву не было ни слова о лодке, тем более, как я знал, Кулиев был «ездоком» – то есть не имел своей лодки! И Цаххан Алиев говорил мне, что мотив преступления – месть ему, начальнику рыбинспекции, за запрещение ловить краснорыбными сетями.
– Чья это лодка была? – повторил я.
– Не знаю, – по-ребячьи жалобно сказал Аббасов. – Люди говорят. Они не стали бы мне врать… А этот подонок… – слезы его вдруг просохли, – хочет ходить по земле, когда Саттар уже два года как лежит в ней! Этому не бывать… Я послал на сто рублей телеграмм! В Верховный Совет, в совет ветеранов, министру обороны… И буду посылать. У меня пенсия, и у жены тоже. Нам хватит! Люди не дадут нам пропасть…
Слова о сожженной браконьерской лодке смутили меня. Я долго думал о ней и потом, после того, как нам удалось проводить старика.
«У Кулиева лодки не было. Он и Ветлугин ездили на лодке Баларгимова. Лодка эта цела. На ней доставили рыбу, с которой я захватил Вахидова…»
Я взглянул на часы. Касумов и старик прокаженный уже ждали меня в центре как бы не существующего района массового браконьерского лова осетровых.
Несколько раз я набирал номер Анны – у нее было занято. Но едва я положил трубку – раздался звонок. Я не сомневался в том, что это – она, и мы подумали друг о друге одновременно.
– Я слушаю…
– Игорь Николаевич… – у телефона был Бураков. – Тут товарищи из Москвы, хотят разобраться… Помните: к нам обратился заявитель по поводу кражи на пароме. Вы как раз заходили в дежурку…
По многословной нерешительности, с которой Бураков, то и дело отдуваясь, приступал к сути, я понял, что он звонит в присутствии «товарищей из Москвы» и своего грозного начальника.
– …Так вот. Заявитель этот – тоже сотрудник главка. Он был послан проверить практику регистрации заявлений о преступлениях…
Я удивился:
– И никаких денег у него не украли?
– Нет. Он нас проверял…
– Его предупредили об уголовной ответственности за подачу ложного заявления?
Бураков запыхтел в трубку:
– Да.
– В таком случае он совершил преступление, и мы обязаны
реагировать…
– Ему дали инструкцию… – Бураков растерялся. – Я чего звоню? Может, вы с ними поговорите?
– Не вижу необходимости, – сказал я. – Но вы объясните товарищам: выполнение незаконного приказа не освобождает от ответственности…
У Анны номер был еще занят. Я позвонил в рыбинспекцию – у них хранились все акты об уничтожении браконьерских лодок. Дежурный инспектор сказал, что наведет справки и сообщит.
С балкона меня позвала Гезель:
– Игорь Николаевич…
Моему секретарю хотелось увидеть, как водная милиция пройдет по двору, выполняя пресловутые повороты. Того же ждали все выползшие на балконы зрители.
– Равняйсь! – раздалась команда. – Ат-ставить!
Я подошел к окну. Знакомые лица были словно вставлены в одинаково серый бутафорский – трафарет. Бураков с майорскими погонами выглядел по-генеральски осанистым. На Хаджинуре форма казалась обуженной. У многих из-под брюк виднелись «неположенные» – с цветными разводами – носки.
– Равняй-йсь! Смир-р!.. – рявкнул мой бывший однокашник. Эдик Агаев держал подчиненных в непрерывном страхе.
Это был его стиль. Он только еще смотрел на них, а те уже начинали дергаться, как лапка погруженной в формалин мертвой лягушки, у которой раздражают нерв.
– Равнение… На… Средину… Товарищ проверяющий! – Агаев отдал рапорт. Один из ревизоров проверил отделение на «Здравие желаю» и «Ура». Ответы звучали громоподобно.
Под устрашающим взглядом Агаева перешли к поворотам в пешем строю, в движении. Я отошел от окна. Если бы Агаев и его войско работали как следует, браконьерская мафия не торговала бы рыбою прилюдно, на берегу, под самым носом у водной милиции.
Бала так и не приехал.
«По дороге заеду за Русаковым…» – решил я.
Мазут и старик Керим встречали нас недалеко от места, где был убит Пухов.
– Ну, что? Пойдемте ко мне?
На Мазуте был все тот же ватник с торчащей из дыр ватой. Старик щеголял в своих узких, с широкими манжетами, брючках и куртке.
– Я, пожалуй, останусь. – Миша Русаков готовился к экзамену на «классность» и всюду возил с собой учебник по навигации. – Немного подзубрю… Ну и погодка!
Было довольно ветрено, гул волн долетал до нас, и землю чуть трясло, будто где-то неглубоко под нами проходила подземная линия метро.
Я подумал, что ему будет холодно в «Ниве».
– На, надень. – Я стащил с себя ветровку – синюю, бросающуюся в глаза – с белыми полосами вдоль рукавов, Лена привезла ее мне из Кёльна. – Все-таки не так продувает.
Мы отправились к уже известному, окруженному трехметровым забором, без единого зазора между досками, «козлятнику».
Поодаль виднелась еще фигура – карлик Бокасса. Ему запретили подходить, он приседал, кривлялся, передразнивая старика прокаженного.
– Бокасса! – Касумов погрозил карлику кулаком, тот отбежал на несколько метров, закрыл лицо руками, словно собирался плакать. – Узнал, что Садыка увезли, и сам не в себе.
– Баларгимов привечал его? – спросил я.
– Это точно. Если едет из города, всегда гостинцы везет. Он ведь как ребенок малый, Бокасса…
Карлик был действительно возбужден, угрожающе сжимал свои крохотные кулачки.
– Баларгимов зарвался, – Мазут начал говорить еще по дороге. – Всех подмял! Признаешь – он тебе все сделает – и похороны, и свадьбу. Денег даст, сына в институт устроит…
– Многие его признали?
– Почти все! Любого мог остановить: «Езжай за водкой!» И попробуй откажи! А уж если махнет рукой – машина или автобус, – тормози сразу! Осетрину открыто продавал. Все видели. И милиция, и рыбнадзор. И всегда с ружьем. И поддатый. Крови много за ним! Люди подтвердят, если надо…
Я понял, что восточнокаспийская браконьерская «коза ностра» от Баларгимова отказалась.
Со здания бывшего банка на нас смотрел проступивший из-под краски призыв: «Отдадим голоса за нерушимый блок коммунистов и беспартийных!»
Сколько их было тут – выборов в Советы, в Верховные и местные! И ничего не менялось. Иссеченные дождями каменные стены, бочки с питьевой водой, доставленной бензовозом. Занесенная песком техника. Распад. Разруха. Запустение…
Собственно, так и должна была выглядеть столица этой порожденной застоем невидимой республики, управлявшейся советом шефов лодок, с их собственными вооруженными силами, разведкой, контрразведкой и всеобщим заговором молчания.
Мы вошли в «козлятник». Вокруг лежали все те же разбросанные ящики – никто не собирался наводить порядок.
Касумов включил свет. Переступив через гребные винты, мы прошли к столу, к чурбакам, заменявшим табуретки.
– Я «ездоком» у Садыка походил. Знаю!.. – Мазут достал сигареты. – Тогда у него еще была одна лодка – старая, двух моторная. Потом уж новую заказал…
– А из-за чего расстались? – спросил я.
– Хотел на своей лодке походить. Была такая мечта…
– И как?
– Пошел к одному знающему человеку посоветоваться. Так и так… Лодка есть, мотор. И мне будет хорошо, и тебе…
– А он?
– Засмеялся: «Мне ведь с начальством делиться… А у тебя лодка маленькая – много не заработаешь. Давай так: строй большую лодку, на четыре мотора. Нанимай ездоков. Платить мне будешь шесть тысяч в месяц…»
– Рыбнадзору? – я не удержался.
– А еще и милиции. А по мелочи – участковым, капитанам судов рыбоохраны, охране природы…
– Капитану «Спутника» тоже? – Я вспомнил красное гладко-выбритое лицо и шкиперскую бородку.
– И ему.
– Выходит, все взяточники?
– Нет, конечно… Менты и рыбнадзор – люди дисциплинированные. Дадут им приказ брать – в минуту возьмут. Нет приказа – не подойдут! Ведь так, отец? – Он взглянул на прокаженного.
– Будете?
Я качнул головой.
– А я, кроме них, по утрам ничего не ем…
Продавец знал Алиева – плюхнул на страницу из школьной, в клетку, тетради две штуки позажаристее.
– Я тоже в ваши края, К Буракову. – Начальник рыбинспекции на ходу принялся есть. – Я заходил – вас не было. Уезжали?
Мое путешествие на тот берег затянулось не по моей воле. Прокурор бассейна все-таки вытянул меня в Астрахань. Балар-гимова я сдал в следственный изолятор и заодно наметил с начальством ближайшие неотложные мероприятия.
– Да, отъезжал по делам…
Я не сомневался, что о моем вояже уже всем хорошо известно.
– А у нас ЧП… – рассказал Алиев. – Слышали? На Челекене опять стреляли в рыбинспектора!
Купив пирожки и начав есть, он так ни разу и не посмотрел на них.
– …А спросите общественное мнение! Большинство относится к рыбнадзору отвратительно: «Рыбинспектор работает грубо, берет взятки». А где правовая защищенность инспектора? Об этом никто не хочет знать!
В последнее время все больше говорили о правовой защищенности рыбнадзора, милиции в ущерб правовой защищенности граждан.
– Сейчас начальство делает мне втык – как же, водный прокурор задержал Вахидова, а твои инспекторы не смогли!.. – Мы почти пришли, и он поспешил с объяснениями. – Но, во-первых, Вахидова задержали на берегу, а рыбинепекция борется с браконьерами в море! На берегу с ними должна работать милиция! Во-вторых, на шоссе с рыбой в багажнике браконьер никуда не денется! А когда она у него на кукане – за лодкой? Я молча слушал.
– Или другое! Браконьер и в шестибалльный ветер идет в море. А нам запрещено: техника безопасности!
Он принялся объяснять:
– Есть характеристика согласно шкалы Симпсона. Один балл – тихий, два – легкий, три балла – слабый… Потом умеренный, свежий, сильный… При свежем, тем более сильном ветре мы уже не выходим…
Скорее всего, он специально ждал меня, чтоб защитить полностью утратившую в моих глазах романтический ореол участковую инспекцию морской рыбоохраны.
– …Недостатки, безусловно, есть! У кого их нет? Разобщенность надзора, неудовлетворительная профилактика…
У ворот водной милиции Алиев замешкался. Мне показалось – ему не хочется появляться в дежурке вместе со мной. «Эдик Агаев приехал…» – подумал я.
Гезель сообщила последние новости.
Ниязов взял бюллетень по уходу за детьми и на работе не появлялся. Мазут освобожден, он вместе со стариком прокаженным ждет меня на метеостанции для приватного разговора. Эдик Агаев по возвращении из командировки злобен, запретил техничке убирать наши кабинеты и приказал Буракову и Хаджинуру заходить к нам только по делу.
– А что проверяющие из Москвы? – спросил я.
– Проверка закончена. Все хорошо. Старший ездил в горы вместе с Агаевым. Сегодня вечером их пригласил генерал Эминов… Как вы считаете, Игорь Николаевич, а строевой смотр будет?
Я удивился, обнаружив в Гезель истинно женский вечный интерес к войску, к военным.
– Обязательно, Гезель.
Все проверяющие, приезжавшие под предлогом оказания практической помощи или инспекторской проверки, всегда действовали одинаково. И именно по этой причине Эдик Агаев на радость жителям нашего двора периодически гонял подчиненных по двору, заставляя выполнять бесчисленные повороты в строю.
– Бала далеко? – спросил я напоследок.
– В исполкоме.
Я вошел к себе, разворошил свежую почту.
Все те же длинные занудливые инструкции, формы очередной отчетности. Среди бумаг мелькнула одна с подписью Главрыбвода. Я выхватил ее в надежде узнать о судьбе пуховских докладных, но телеграмма, которую я прочитал, любопытна была разве только своим пустомыслием: «Инструкцией по ведению делопроизводства в аппарате Главрыбвода, – сообщалось в ней, – определен срок хранения служебной переписки по вопросу охраны рыбных запасов. Поскольку время хранения докладной Пухова истекло, запрашиваемые вами докладная и фотографии не сохранились. Замначальника Главрыбвода Апизурнов».
Отложив в сторону почту, я набросал запрос в филиал Центрального научно-исследовательского института осетрового хозяйства – меня интересовал ущерб, который могла нанести одна браконьерская лодка в течение трех лет. Сотни тысяч? Миллионы рублей?
Впрочем, в штормовые дни браконьеры в море не выходили.
Другой запрос я составил в Гидрометеорологический центр республиканского управления по гидрометеорологии и контролю природной среды – я просил сообщить сведения о погоде в заливе, прилегающем к метеостанции, за последние три года.
Других срочных дел у меня не было, и, если бы появился Бала, мы смогли бы ехать на метеостанцию к Касумову и старику прокаженному.
Уехать, однако, не удалось. В дверях возник худой высокий старик с двумя медалями, в широком спортивном костюме, оставшемся от лучших времен.
– Я отец Саттара Аббасова… – Он рукавом провел по медалям. Награды висели неровно, одна ниже другой. – Рыбинспектора. Ты, наверное, слышал о моем горе, сынок!
– Да, конечно. – Я усадил старика, выглянул за дверь. Попросил Гезель поставить чай.
– Нет, нет. – От чая он сразу и решительно отказался. – Пока этот подонок, убийца моего сына, Умар Кулиев ходит по земле, поверь, мне ни от чего нет радости…
Он испытующе взглянул на меня. Я кивнул.
– Знаешь, каким был мой мальчик? – Старик отер слезу, достал конверт со снимками. – Вот…
Это были репродукции фотографий, увеличенные, с выпавшим зерном, по которым безошибочно узнаешь снимки умерших.
– Как он плакал, когда мы водили его в детский сад… Совершенно не мог оставаться один. Так и ходил, держался за мамину юбку. И все его дразнили… А потом вырос. Пошел в армию – одни благодарности. Знаешь, где он служил? Под Кандагаром. Слышал про Кандагар? И вот вернулся, чтобы погибнуть…
Старик расплакался.
– Отец… – Я налил ему вОды, он отвел мою руку.
– Не надо… Они убили его, потом сожгли вместе с домом-инспекцией за то, что в тот вечер рыбинспектора сожгли браконьерскую лодку… Ты понял? О, горе мне! – Старик был безутешен. – Знаешь, какие деньги мне предлагали, чтобы я замолчал?! Чтобы я продал им своего сына! Ты даже не представляешь!
– Примите, дедушка. – Гезель принесла валидол, старик взял таблетку, положил под язык. Из глаз его катились слезы обиды.
– Что за лодку сожгли рыбинспектора? – спросил я.
В приговоре Умару Кулиеву не было ни слова о лодке, тем более, как я знал, Кулиев был «ездоком» – то есть не имел своей лодки! И Цаххан Алиев говорил мне, что мотив преступления – месть ему, начальнику рыбинспекции, за запрещение ловить краснорыбными сетями.
– Чья это лодка была? – повторил я.
– Не знаю, – по-ребячьи жалобно сказал Аббасов. – Люди говорят. Они не стали бы мне врать… А этот подонок… – слезы его вдруг просохли, – хочет ходить по земле, когда Саттар уже два года как лежит в ней! Этому не бывать… Я послал на сто рублей телеграмм! В Верховный Совет, в совет ветеранов, министру обороны… И буду посылать. У меня пенсия, и у жены тоже. Нам хватит! Люди не дадут нам пропасть…
Слова о сожженной браконьерской лодке смутили меня. Я долго думал о ней и потом, после того, как нам удалось проводить старика.
«У Кулиева лодки не было. Он и Ветлугин ездили на лодке Баларгимова. Лодка эта цела. На ней доставили рыбу, с которой я захватил Вахидова…»
Я взглянул на часы. Касумов и старик прокаженный уже ждали меня в центре как бы не существующего района массового браконьерского лова осетровых.
Несколько раз я набирал номер Анны – у нее было занято. Но едва я положил трубку – раздался звонок. Я не сомневался в том, что это – она, и мы подумали друг о друге одновременно.
– Я слушаю…
– Игорь Николаевич… – у телефона был Бураков. – Тут товарищи из Москвы, хотят разобраться… Помните: к нам обратился заявитель по поводу кражи на пароме. Вы как раз заходили в дежурку…
По многословной нерешительности, с которой Бураков, то и дело отдуваясь, приступал к сути, я понял, что он звонит в присутствии «товарищей из Москвы» и своего грозного начальника.
– …Так вот. Заявитель этот – тоже сотрудник главка. Он был послан проверить практику регистрации заявлений о преступлениях…
Я удивился:
– И никаких денег у него не украли?
– Нет. Он нас проверял…
– Его предупредили об уголовной ответственности за подачу ложного заявления?
Бураков запыхтел в трубку:
– Да.
– В таком случае он совершил преступление, и мы обязаны
реагировать…
– Ему дали инструкцию… – Бураков растерялся. – Я чего звоню? Может, вы с ними поговорите?
– Не вижу необходимости, – сказал я. – Но вы объясните товарищам: выполнение незаконного приказа не освобождает от ответственности…
У Анны номер был еще занят. Я позвонил в рыбинспекцию – у них хранились все акты об уничтожении браконьерских лодок. Дежурный инспектор сказал, что наведет справки и сообщит.
С балкона меня позвала Гезель:
– Игорь Николаевич…
Моему секретарю хотелось увидеть, как водная милиция пройдет по двору, выполняя пресловутые повороты. Того же ждали все выползшие на балконы зрители.
– Равняйсь! – раздалась команда. – Ат-ставить!
Я подошел к окну. Знакомые лица были словно вставлены в одинаково серый бутафорский – трафарет. Бураков с майорскими погонами выглядел по-генеральски осанистым. На Хаджинуре форма казалась обуженной. У многих из-под брюк виднелись «неположенные» – с цветными разводами – носки.
– Равняй-йсь! Смир-р!.. – рявкнул мой бывший однокашник. Эдик Агаев держал подчиненных в непрерывном страхе.
Это был его стиль. Он только еще смотрел на них, а те уже начинали дергаться, как лапка погруженной в формалин мертвой лягушки, у которой раздражают нерв.
– Равнение… На… Средину… Товарищ проверяющий! – Агаев отдал рапорт. Один из ревизоров проверил отделение на «Здравие желаю» и «Ура». Ответы звучали громоподобно.
Под устрашающим взглядом Агаева перешли к поворотам в пешем строю, в движении. Я отошел от окна. Если бы Агаев и его войско работали как следует, браконьерская мафия не торговала бы рыбою прилюдно, на берегу, под самым носом у водной милиции.
Бала так и не приехал.
«По дороге заеду за Русаковым…» – решил я.
Мазут и старик Керим встречали нас недалеко от места, где был убит Пухов.
– Ну, что? Пойдемте ко мне?
На Мазуте был все тот же ватник с торчащей из дыр ватой. Старик щеголял в своих узких, с широкими манжетами, брючках и куртке.
– Я, пожалуй, останусь. – Миша Русаков готовился к экзамену на «классность» и всюду возил с собой учебник по навигации. – Немного подзубрю… Ну и погодка!
Было довольно ветрено, гул волн долетал до нас, и землю чуть трясло, будто где-то неглубоко под нами проходила подземная линия метро.
Я подумал, что ему будет холодно в «Ниве».
– На, надень. – Я стащил с себя ветровку – синюю, бросающуюся в глаза – с белыми полосами вдоль рукавов, Лена привезла ее мне из Кёльна. – Все-таки не так продувает.
Мы отправились к уже известному, окруженному трехметровым забором, без единого зазора между досками, «козлятнику».
Поодаль виднелась еще фигура – карлик Бокасса. Ему запретили подходить, он приседал, кривлялся, передразнивая старика прокаженного.
– Бокасса! – Касумов погрозил карлику кулаком, тот отбежал на несколько метров, закрыл лицо руками, словно собирался плакать. – Узнал, что Садыка увезли, и сам не в себе.
– Баларгимов привечал его? – спросил я.
– Это точно. Если едет из города, всегда гостинцы везет. Он ведь как ребенок малый, Бокасса…
Карлик был действительно возбужден, угрожающе сжимал свои крохотные кулачки.
– Баларгимов зарвался, – Мазут начал говорить еще по дороге. – Всех подмял! Признаешь – он тебе все сделает – и похороны, и свадьбу. Денег даст, сына в институт устроит…
– Многие его признали?
– Почти все! Любого мог остановить: «Езжай за водкой!» И попробуй откажи! А уж если махнет рукой – машина или автобус, – тормози сразу! Осетрину открыто продавал. Все видели. И милиция, и рыбнадзор. И всегда с ружьем. И поддатый. Крови много за ним! Люди подтвердят, если надо…
Я понял, что восточнокаспийская браконьерская «коза ностра» от Баларгимова отказалась.
Со здания бывшего банка на нас смотрел проступивший из-под краски призыв: «Отдадим голоса за нерушимый блок коммунистов и беспартийных!»
Сколько их было тут – выборов в Советы, в Верховные и местные! И ничего не менялось. Иссеченные дождями каменные стены, бочки с питьевой водой, доставленной бензовозом. Занесенная песком техника. Распад. Разруха. Запустение…
Собственно, так и должна была выглядеть столица этой порожденной застоем невидимой республики, управлявшейся советом шефов лодок, с их собственными вооруженными силами, разведкой, контрразведкой и всеобщим заговором молчания.
Мы вошли в «козлятник». Вокруг лежали все те же разбросанные ящики – никто не собирался наводить порядок.
Касумов включил свет. Переступив через гребные винты, мы прошли к столу, к чурбакам, заменявшим табуретки.
– Я «ездоком» у Садыка походил. Знаю!.. – Мазут достал сигареты. – Тогда у него еще была одна лодка – старая, двух моторная. Потом уж новую заказал…
– А из-за чего расстались? – спросил я.
– Хотел на своей лодке походить. Была такая мечта…
– И как?
– Пошел к одному знающему человеку посоветоваться. Так и так… Лодка есть, мотор. И мне будет хорошо, и тебе…
– А он?
– Засмеялся: «Мне ведь с начальством делиться… А у тебя лодка маленькая – много не заработаешь. Давай так: строй большую лодку, на четыре мотора. Нанимай ездоков. Платить мне будешь шесть тысяч в месяц…»
– Рыбнадзору? – я не удержался.
– А еще и милиции. А по мелочи – участковым, капитанам судов рыбоохраны, охране природы…
– Капитану «Спутника» тоже? – Я вспомнил красное гладко-выбритое лицо и шкиперскую бородку.
– И ему.
– Выходит, все взяточники?
– Нет, конечно… Менты и рыбнадзор – люди дисциплинированные. Дадут им приказ брать – в минуту возьмут. Нет приказа – не подойдут! Ведь так, отец? – Он взглянул на прокаженного.