– До завтра, Грегори… ий.
 
   А ведь я абсолютно не располагаю сведениями, как он выглядит. С его качествами и устремлениями все более-менее ясно, а вот внешность пока туманна. И тут я по сравнению с Грегори нахожусь в самом невыгодном положении. Он-то имеет перед глазами мою фотографию, а я его – нет.
   Правда, нахальное воображение уже вырисовывало некий портрет. Надо признаться, весьма соблазнительным он мне представлялся! Во-первых, наделенный столькими достоинствами мужчина, с роскошным бархатным голосом не может быть несимпатичным! Во-вторых, только красивые, яркие, незаурядные люди впечатляли меня и приходились по вкусу. А Грегори уж очень мне приходится. И по душе, и по уму, и даже по сердцу. То-то оно колотится после каждого разговора!

Глава 5. Очень важное дело

   – Доброе утро, Алечка!
   Как приятно. Он не обманул!
   – Доброе утро, Грегори! Сколько у тебя сейчас на часах?
   – Глубокая ночь. Я еще не ложился, все ждал твоего пробуждения. Теперь зато смогу спокойно уснуть. Видишь, как мы далеко пока еще друг от друга… Ты встречаешь рассвет, когда я провожаю зарю. Чем будешь заниматься сегодня?
   – Сегодня я не работаю, но у меня есть одно важное дело.
   – Вот как? Что ж, удачного тебе дня!
   – А тебе – спокойной ночи.
 
   Мое важное дело заключалось в посещении Востряковского кладбища. Там похоронена мама Григория. Идея поездки зародилась у меня после рассказа о том, каким потрясением стала ее скоропостижная смерть. Несколько лет он не мог прийти в себя, испытывал ежедневную саднящую боль. Мама всегда была самым близким человеком. Самым любимым. И то, что он много лет не видел ее могилу, то, что он не имеет возможности ее посещать, за ней ухаживать, как делают это все нормальные люди, отдающие долг ушедшим близким, это – его личная трагедия.
   Вот я, поразмыслив, и поехала на кладбище. Купила букетик цветов, взяла с собой ведерко, тряпку, маленький веничек и моющее средство. Думала, прибраться, а после сфотографировать памятник с разных сторон. Чтобы он смог хотя бы таким образом убедиться, что с маминой могилой все в порядке.
   Но, найдя нужное место, была удивлена, в каком ухоженном состоянии все находится. Моя уборка не требовалась. Положив цветы рядом с памятником, я сделала несколько фотографий. С разных ракурсов.
   – Простите, а вы что это тут делаете? – раздался голос у меня за спиной. Оглянувшись, увидела пожилую женщину в спецодежде и с огромным мусорным мешком.
   – Здесь запрещено фотографировать? – растерянно спросила у нее.
   – А зачем это вам? – подозрительно глядя на меня, продолжила она допрос.
   – Потому что собираюсь отправить снимки сыну покойной. Почему вас это интересует?
   – Потому что я слежу за этой могилкой уже много лет. И между прочим, последние месяцы совершенно бесплатно, хотя ваш знакомый обещал мне регулярно за это платить. Я ведь не обязана следить за всеми брошенными могилами! А он за столько лет ни разу не появился и даже не поинтересовался. Плохой он человек, вот что я вам скажу! – припечатала она.
   – Зачем вы так говорите? Он ведь живет за океаном и не имеет возможности…
   – Во-во, – злорадно перебила она, – «за океаном». Небось живет припеваючи, а денег жалеет даже на уборку могилы матери! Но вы ему передайте: больше я бесплатно убираться здесь не стану. У меня и без того работы хватает.
   – Послушайте, я не в курсе этих расчетов, но думаю, здесь какая-то несогласованность. Кто прежде передавал вам деньги за уборку?
   – Приятель этого американца передавал. Сначала-то уговаривал меня, обещал деньги каждый месяц и всякие подарки. И вот – ни слуху ни духу.
   – Сколько вам платили?
   Женщина задумалась.
   – Да толком не помню, каждый раз по-разному, но исправно, по крайней мере. А теперь вот вообще ни копейки, разве так можно? – Она подняла с земли мешок и горестно побрела прочь. – Так ему и передайте: не буду убираться больше, уж как хотите, не буду…
   – Подождите, не уходите! – взмолилась я. – Обещаю вам сегодня же разобраться в этом недоразумении. Пожалуйста, не оставляйте эту могилу без уборки. Вот, возьмите, – я поспешно достала из кошелька двести долларов и протянула их женщине, – этого хватит, чтобы компенсировать недоплату?
   – Ну, спасибо, – обрадовалась та и миролюбиво добавила: – Не беспокойтесь, раз так, я буду продолжать убираться. Вы только передайте своему знакомому, что друг или кем он ему приходится – нечестный человек. Так что, – она с надеждой взглянула на меня, – может быть, лучше вы будете передавать денежки?
 
   Покинув кладбище, я задумалась, куда мне двинуть дальше. С утра я запланировала посетить спортивный магазин. Димка второй год мечтал о велосипеде «Школьник». Двести долларов, так импульсивно отданные мною незнакомой женщине, являлись подарком добрых родственников ко дню рождения Димки. Конечно же именно на них я планировала приобрести двухколесного приятеля сыну. И вот, в секунду – ни денег, ни велосипеда.
   Зато сделала доброе дело. Остается утешаться этим. Ведь как удачно сложилось, что именно сегодня доллары оказались в моем кошельке. Обычно с валютой я предпочитаю по улицам не расхаживать. Да она, собственно, и сама не часто захаживает ко мне в гости. Так, по праздникам, в качестве подарка разве что.
   Как-то раз мы с друзьями взялись подсчитывать, что для кого означает выражение: «быть без денег». И сколько, по мнению каждого, у него должно быть в кошельке, чтобы он начал чувствовать себя неуютно. Минимум то есть каков? Просто удивительно, до чего разнились ответы. Для меня, скажем, минимум, это когда денег остается ровно на дорогу до дома. А для одного моего бывшего приятеля это были как раз 200 долларов США. То есть именно та сумма, от которой я сегодня так легкомысленно «избавилась». Словно бы для меня сегодня тоже был минимум, случайно завалявшийся в кошельке. Но о чем тут было раздумывать? Представляю, как огорчился бы Грегори, узнай он как-нибудь после, что могила его дорогой мамы находится в запустении, покрытая гниющими листьями и паутиной. Какой болью это отозвалось бы в его сердце! А мне сегодня это удалось легко предотвратить. И теперь я горжусь собой. Да.
   Вопрос только, что сказать ребенку? Кстати, через два часа уже пора его встречать из школы, времени в обрез. Зайду, пожалуй, на рынок в Теплом Стане, куплю чего-нибудь, чтоб по-быстрому сварганить ужин.
   Бесповоротно потратила оставшиеся деньги на кочан капусты, четыре яблока, замороженные котлеты «Богатырские», банку консервированного горошка да пакет стерилизованного «долгоиграющего» молока. Ну а на сдачу купила два пирожных «картошка». В конце концов, хоть какое-то утешение.
   Спустилась в метро. Еще сорок минут, и я на месте. Заеду в школу, потом быстренько домой, сынок пополдничает молоком со свежей «картошкой», пока я соображу ужин.
   Вдруг нестерпимо захотелось съесть одно из двух пирожных. Вот прямо в метро, не доезжая до дома. Так, до одури, немедленно! Я что, не имею права? Кто мне может запретить, собственно?
   Я вонзилась зубами в вязкую сладость, слизнув предварительно верхний лепесток жирного сладкого крема. Прикрыв глаза (чтобы не видеть осуждения окружающих), растворилась в собственных, почти детских ощущениях. Видела бы меня мама! Нам никогда не позволялось жевать на улице, а тем более в общественном транспорте. Это считалось верхом неприличия, грубым нарушением этических норм и пищеварительного процесса. Как много преимуществ во взрослой жизни всё-таки.
   Открываю глаза. По вагону плавно шествует в мою сторону беременная нищенка с протянутой рукой и картонной табличкой.
   «Хочу есть», – написано на табличке. Сердобольные граждане кладут ей в руку монетки. Она доходит до меня и останавливается с выжидательным видом. Половинка пирожного застревает у меня по пути в пищевод. Я в полной растерянности. Я сочувствую голодной беременной женщине, но денег у меня не осталось даже на трамвай. Последние потратила на два пирожных, одно из которых застряло в горле. Она продолжает ждать от меня материальной помощи, не сдвигаясь с места. Окружающие косятся на нас с неодобрением. Может быть, предложить ей откусить от моего пирожного, думаю я. Неловко как-то. Она нависает надо мной, держа руку с мелочью на уровне моего лица, и я не выдерживаю, сдаюсь. Почти с раздражением протягиваю ей пакетик с нетронутым пирожным, предназначенным для Димки. Надеюсь, искренне надеюсь, что откажется, уразумев, что предлагаю ей последнее, постесняется взять…
   Вагон останавливается на станции. Беременная нищенка в буквальном смысле слова выхватывает у меня из рук пакетик с пирожным и стремглав выскакивает из вагона. Даже не поблагодарив, не кивнув, хотя бы для пристойности. Вот какая неблагодарная!
   «Я ужасная мать, – думаю, – ужасная. За один день, прямо-таки бездумно, лишила собственного ребенка сразу двух радостей жизни».
   – Мам, ты почему грустная? – спрашивает Димка по дороге домой.
   Не выдержав мук совести, выкладываю как на духу историю с пирожными. Каюсь, мол, так и так: одно необдуманно съела, другое бездумно отдала.
   – А это пирожное как называлось?
   – «Картошка» называлось, – сокрушенно сознаюсь я голосом Пятачка, не донесшего целым до ослика Иа воздушный шарик.
   – Мам, так я же не люблю такую картошку! – восклицает ребенок. – Мне сейчас чипсов бы… с беконом… – Он мечтательно причмокнул.
 
   Телефонный звонок раздается, едва мы переступаем порог квартиры.
   – Ну, рассказывай, Саша, как оно – твое важное дело?
   – Доброе утро, Григорий. Всё задуманное выполнено с лихвой.
   – Как-то загадочно ты об этом сообщаешь.
   – В самом деле? По-моему, обычно…
   – Наверное, ты занята?
   – Вовсе нет.
   – Чувствуешь себя неважно?
   Как же ему сказать?
   – Я немного… огорчена.
   – Так-так, и кто тебя огорчил? – В голосе слышится напряжение.
   – Грегори, а можно сначала задать тебе один деликатный вопрос?
   – Конечно, спрашивай.
   – Скажи, пожалуйста, а кто следит за могилой твоей мамы?
   – Мой старый друг Виктор Волчанин. Я перевожу ему деньги, которые он затем ежемесячно выплачивает уборщице.
   – Ты доверяешь этому Виктору? Ты уверен в его порядочности?
   – У меня еще не было повода усомниться… а почему ты спрашиваешь?
   – Потому что повод появился у меня! Этот Волчанин – никакой тебе не друг, вот что, – выпаливаю я.
   – Саша, объясни, на каком основании ты делаешь подобные заявления. Саша! – В его голосе звучит металл.
   Я экспансивно выкладываю все, что сегодня узнала. Чувствую себя при этом довольно глупо, но справедливость-то должна быть восстановлена!
   – Эта женщина сказала, что ей ничего не платят? Целый год? Ты не ослышалась? Не далее как неделю назад в очередной раз я перевел деньги на карту Виктору…
   – Вот уж не знаю.
   – Что же с маминой могилой? Выходит, она запущенна, заброшена? – Его голос звучит глухо.
   – Гриша, пожалуйста, не беспокойся. Эта добрая женщина следит за ней. Могила чистая, прибранная, памятник в порядке. Я его специально сфотографировала с разных сторон, снимки напечатаю и передам тебе.
   – Алечка! У меня нет слов! Как замечательно ты это придумала!
   – Просто поняла, как важно для тебя все, что связано с мамой, – смущенно изрекаю я.
   – Да, это так. Ты правильно поняла. Не надеялся я увидеть мамину могилу никогда больше. Даже на фото.
   Пауза.
   – Спасибо тебе, милая. Милая, славная девочка.
   Приятно. Странно только, почему его не волнует вопрос оплаты?
   – Не за что, Гриша.
   Пауза. Может быть, намекнуть?
   – Как это – не за что? Никто до тебя ничего такого не сообразил. А ты сообразила. Поехала, нашла могилу, памятник сфотографировала. Молодец.
   Хорошо, что оценил. Дальше-то что?
   – Надо теперь придумать, как выкрутиться из этой неприятной истории.
   – Не волнуйся, Гриша…
   Наконец-то могу рассказать!
   – Мне удалось договориться с уборщицей, – произношу, не скрывая гордости, – она не бросит могилу, будет и впредь следить за ней.
   – Что значит – договорилась? С ней надо срочно расплатиться!
   – Я решила и эту проблему, – сообщаю еще более горделиво.
   – Но как, Саша?
   Рассказываю ему как. Стараюсь при этом держаться невозмутимо и слегка небрежно. Мол, это такие пустяки, такие пустяки для меня…
   – Я потрясен, – говорит он. – Саша, я потрясен!

Глава 6. Заокеанский презент

   Звонок в дверь нарушает утренние сборы.
   – Кто это? – округляет глазенки сын.
   – Не знаю, Дим. Ты доедай кашу, я пойду открою.
   В дверной глазок вижу розовый куст. С удивлением отворяю.
   – Александра? Доброе утро. Извините за раннее вторжение, боялся не застать!
   Молодой человек передает мне букет упругих роз и подарочный пакет с ручками:
   – Это вам.
   – Мне?! Но от кого, простите?
   – А это вы должны знать, – оглядывает меня с нескрываемым любопытством. – Я всего лишь посыльный…
   Видок у меня и впрямь непрезентабельный, понимаю его недоумение. Для получения подобных подношений следовало бы выглядеть более пристойно. Даже если и в халате, то непременно шелковом или атласном, расшитом павлинами. Халат, впрочем, может быть и бархатным, перехваченным поясом с длинными кистями. Головка обязательно уложена в аккуратную прическу, из-под которой небрежно так пробиваются несколько непослушных прядок. Источать желательно запах ненавязчивых, но дорогих духов. Или же душистого мыла. На худой конец. Но принимать дары всенепременно холеными наманикюренными ручками.
   А я, понимаешь, стою тут растрепанная, расхристанная, растерянная, в наспех запахнутом махровом халатике двенадцатилетней давности и соответствующей застиранности, в стоптанных тапках и абсолютно без маникюра. Но я же не ждала посыльных в столь ранний час! Я вообще не принимаю так рано. Обычно.
   – Мне надо где-то расписаться?
   – Нет-нет, до свидания, всего хорошего.
   – Мам, мам, тебя к телефону, – зовет Димка.
   – Всего хорошего, спасибо, – захлопываю дверь. – Алло, – взволнованно говорю в трубку.
   – Здравствуй, моя милая-милая Алечка, – слышу я желанный голос. – Доброе ли у тебя утро? И какие у тебя новости?
   – Новости? – переспрашиваю растерянно.
   – Ну да, у тебя ведь есть новости, не так ли?
   – Ах, да, представляешь, собираю я ребенка в школу, и тут…
   – …неожиданно звонят в дверь? – продолжает за меня он.
   – Да… – слегка теряюсь я.
   – И тебе вручают букет свежесрезанных роз?
   – Ну, примерно так, – начинаю догадываться я, – но… это невозможно!
   – …а еще тебе передают…
   – …бумажный пакет, но его я не успела открыть…
   – Давай так. Приходи в себя, спокойно все рассмотри, а я тебе перезвоню. ОК?
   – ОК, – машинально отвечаю я.
   Вот теперь до меня доходит, что кино, в котором я живу последние три недели, выходит за рамки экрана и обретает вещественную форму. Это ошеломляюще и даже парадоксально… Я никогда еще не получала рано утром цветы с посыльным, впрочем, у меня никогда и не было таких кавалеров, тем более поклонников… нет, все не то, не то. Не могу же я назвать его возлюбленным. Рано это и опрометчиво весьма.
   Но сердце забилось. В упоении. И для него, можно сказать, возникли вновь… и божество, и вдохновенье, и…
   Да уж. Давно не билось сердце мое в таком учащенном ритме.
   В пакете находится красивая коробочка. Открываю ее с замиранием сердца и вижу: в мягком углублении возлежит спрятанный в черный бархатный мешочек флакон с духами в форме объемного яйца. Сверху – золоченый бант, усыпанный бриллиантами. Не натуральными бриллиантами, разумеется, хотя играют они буквально как живые. «White Diamonds Elizabeth Taylor», – написано на коробке. Так и есть – «Белые бриллианты». От самой Элизабет Тейлор! Не знала, что она еще и духи производит. Восхитительный запах: густой, насыщенный, трепетный, страстный. В верхних нотах ощущается лилия, жасмин и что-то еще, нарцисс, наверное, а чуть позже вступают амбра… да, амбра и сандал. Обожаю цветы и всевозможные ароматы. В детстве таскала тайком с маминой полочки диоровские духи и душилась втихаря. Эти запахи всегда поднимали настроение. И самооценку. Когда они были на мне. Или, точнее, я в них.
   Эти «Белые бриллианты» созданы для избранных. Для дорогих, уверенных в себе, роскошных женщин. Во всяком случае, не для задрыги в стоптанных тапках и с пустым кошельком. То-то посыльный рассматривал меня со скепсисом. И пакет передавал как-то недоверчиво. Кстати, внутри я еще приметила белый конверт. Куда он делся?
   – Димка, что ты такое творишь? Разве не знаешь, что чужие письма открывать нельзя? – вырываю из рук сына разорванный конверт.
   – Мам, но это же не письмо!
   Я уже поняла, что не письмо. Из конверта рукой сынишки были извлечены пять стодолларовых купюр.
   – Что это, мам? Это нам? Настоящие доллары?
   – Подожди, Дим, отвечу на звонок, ты пока ботинки шнуруй, а то опоздаем.
 
   – Да, алло!
   – Алечка, милая, ну как, всё рассмотрела?
   – Грегори!
   – Для тебя просто Гриша.
   – Гриша, Гришенька…
   – Так-так, мне нравится, продолжай!
   – Спасибо тебе! Это так красиво, очень красиво.
   – Розы хороши?
   – Розы прекрасны, духи восхитительны, я такой красоты в жизни не видела и… не нюхала!
   – Их мне лично подарила Лиз со словами: «Презентуй от меня своей супруге».
   – Лиз?
   – Лиз Тейлор, она выпускает эти духи с одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Сегодня это самый успешный звездный парфюм.
   – Ах вот даже как? Сама Лиз Тейлор? Подарила прямо лично тебе? И презентовать велела… кому? Супруге? Прости, я взбудоражена.
   – Ты все прекрасно слышала. Я долгое время не решался их никому преподнести. Точнее, никто их не заслуживал. Теперь они – твои по праву!
   – Гриша! Так чудесно и так ответственно!
   – Да, я рад, что ты осознаешь это.
   – Но… зачем ты передал мне деньги? Столько денег?
   – Во-первых, я тебе задолжал, это раз.
   – Но в конверте не двести долларов, а пятьсот!
   – Совершенно верно. Тебе скоро потребуются средства на оформление визы, это – два. Ну и на короткие вспомогательные траты. До твоего отъезда ко мне тебе этого должно хватить.
 
   Он оказался прав. На оформление визы ушло всего сто долларов. Мною занимались представители российско-американской фирмы по рекомендации Грегори. Точнее сказать, это я была представлена им по его рекомендации. Они возились со мной, как с дорогой хрустальной вазой, взяв на себя практически все хлопоты с утомительным оформлением. Однако на последней стадии – принятии пакета документов возникло неожиданное препятствие. Американская сторона пожелала побеседовать со мной лично.
   – Понимаете, – словно бы оправдываясь, объяснил сотрудник компании, помогающей мне с оформлением, – в вашем случае есть большой положительный момент: у вас здесь остается ребенок, а это в глазах американцев главная гарантия возвращения. Но есть также и большой минус, из-за которого вам не избежать собеседования в посольстве.
   – Какой же минус? – испуганно спрашиваю я.
   – Вы – молодая и, видите ли, красивая женщина, – звучит ошеломляющий ответ.
   – Повторите, пожалуйста, еще раз про мой «минус», – по-детски ликую я, тогда как должна была расстроиться. Затем что услышала из уст официального лица не критику в свой адрес, а получила неожиданный комплимент. Да еще при таких необычных обстоятельствах!
 
   Грегори огорчился, когда я транслировала ему разговор с посредниками, однако не преминул отреагировать на их последнее заявление должным образом:
   – Так ты в самом деле настолько красивая, что тебя страшно выпускать в мир чистогана и желтого дьявола?
   И активно принялся меня инструктировать. Ни в коем случае не должна раскрыться истинная причина данной поездки.
   (Кстати, а какова истинная причина?)
   Его имя также не должно фигурировать. Ни при каких условиях.
   (А если начнут пытать?)
   На мое имя оформлено приглашение от серьезной американской компании. Так что я еду по бизнесу.
   (По какому, интересно?)
   Он звонил по нескольку раз в день. Сначала – чтоб пожелать доброго утра. Затем, чтоб доложить, до чего сильно мечтает поскорее меня увидеть. А вечером, перед тем, как пожелать мне доброй ночи, наговориться всласть. Это были яркие, впечатляющие разговоры. По нарастающей. Я не понимала, когда он спит. Как может потом работать. Когда спрашивала об этом, отвечал, что давно не испытывал такой нестерпимой потребности в общении и такого волнения, как теперь. Что уже представить себя не может без наших долгих бесед. Без моего голоса, шуток, смеха, милой болтовни.
   – Сегодня я получил телефонный bill за последний месяц. Поразительно! Никогда я столько не наговаривал по телефону. Что это означает, не знаешь?
   – Я тебя разоряю? – предположила простодушно. Судя по всему, он говорил о квитанции, об оплате телефонных переговоров. Мне даже представить сложно, сколько сот долларов набежало за наши ежедневные многочасовые беседы!
   – Знаешь, Алечка, я слышал, что существует любовь с первого взгляда. Но любовь с первого телефонного звонка? Такого предположить даже я не мог! Так вот теперь, увидев счет, убедился: это серьезно!
   – Сказанное следует расценить как признание?
   – Расцени, как считаешь нужным. Удивительно, но я просто не ведаю, как жил без тебя все эти годы? Точнее, без наших телефонных разговоров!
   – Безрадостно жил, должно быть, – поддела я зачем-то. Вероятно, от смущения.
   – Да, невесело, – подтвердил он в тон мне, – как теперь понимаю.
   Сама, признаться, уже и не представляла, как жила прежде. Совсем, казалось бы, недавно.
   Упиваясь нашим общением, я незаметно и последовательно втягивалась в него все сильнее, всё глубже.
   Мне уже было все равно, как Григорий выглядит внешне, настолько совершенным рисовался в моем воображении его образ. Как-то раз, правда, он проговорился, что накануне кто-то из друзей чмокнул его в лысину.
   – У тебя есть лысина? – воскликнула пораженно.
   Это обстоятельство несколько разрушало мое представление об идеале.
   – Имеется, – невозмутимо ответил он. – Кстати, лысина, по определению моей бывшей подруги, не что иное, как «дополнительное место для поцелуев»!
   Что же, пожалуй, с отсутствием пышной шевелюры можно примириться. И даже свыкнуться. Не в этом суть.
   Григорий проявлял участие и заботу обо мне, невзирая на огромное расстояние. Наши беседы приобретали с каждым днем всё большую значимость. Глубину. И невероятную лиричность.
   – Я сочинил сегодня ночью четверостишие, – сказал он накануне моего похода в американское посольство и с чувством прочел:
 
Стань моей бухтой тепла и света,
С заботой вечной обо мне,
Тогда все силы души ожившей, все краски лета,
Отдам тебе!
 
   Я млела и плавилась. Впадала в чарующую подвластность – устоять не могла. Или не хотела? Меня увлекало, манило и затягивало куда-то неудержимо.
 
…Сочинил же какой-то бездельник…
 

Глава 7. Что, бывает любовь на земле?

   В нашей школе каждый год проводился стихотворный конкурс или, иначе говоря, конкурс чтецов. Всё было очень значительно: три отборочных тура, к судейству привлечена весьма компетентная комиссия.
   Ежегодно, начиная с пятого и по восьмой класс (о котором пойдет речь), я принимала участие в этом конкурсе, старательно разучивая стихотворения на заданную тему. Но мне ни разу не удавалось подняться выше второго места, как бы я ни старалась. Почему? Потому что на протяжении многих лет мой отец был бессменным председателем жюри, и все остальные члены подобострастно равнялись на его мнение. А он считал нескромным ставить собственной дочери самую высокую оценку. Как же мне хотелось хоть раз в жизнь стать официальной, признанной победительницей!
   Чтоб показать всем, чего на самом деле заслуживаю, какая я сама по себе (невзирая на знаменитого отца) талантливая.
   Я в тот год читала «Смерть пионерки» Эдуарда Багрицкого. С таким надрывом, с такой болью, словно бы сама была Валей-Валентиной, умирающей от скарлатины, но не сдающей своих революционных позиций. Даже взмокла вся к финалу. Когда закончила, на лицах присутствующих, как мне показалось, было потрясение.
   Первое место! Только первое!
   Все повернули голову в сторону моего отца, то есть почетного председателя жюри. Он отрешенно молчал. Я видела, что ему (равно как и всем присутствующим) мое исполнение очень понравилось, но он, не сказав ни слова, скромно потупил взор. И всё!
   Мне присудили второе место. Правда, в утешение позволили выступить на торжественном концерте, посвященном юбилею школы, с декламацией любого выбранного мною стихотворения. Спасибо и на том.
 
   Праздничный концерт состоялся спустя неделю. Он готовился в обстановке всеобщей наэлектризованности. Занятия были отменены, точнее, заменены подготовкой к празднику, поскольку в тот год нашу замечательную школу впервые должно было посетить телевидение.
   Телевизионщики тянули вверх по лестнице толстые кабели, опутывали ими актовый зал, устанавливали камеры и освещение, подключали микшер, проверяли звук. Свет ярких софитов постепенно нагревал воздух. Все вокруг бегали, суетились, украшали сцену, расставляли дополнительные стулья, готовили напитки и бутерброды для гостей. Выступающие заметно волновались. Все, кроме меня.