Смирнов Александр. Черный гусар. Разведчик из будущего

   Увы, но этот момент в памяти как-то не сохранился. Сухомлинов прекрасно помнил, как сидели они впятером (четыре мужчины и Катарина, дочь местного бюргера) внизу замка. В гостиной. Чинно разговаривали. Пили вино. Неожиданно Мюллер отпустил шуточку сначала в адрес хозяина дома. Барон сдержался, хотя и сжал кулаки. Затем нечто подобное было произнесено и в отношении девушки. В этот раз он не выдержал. Вскочил из-за стола. Подлетел к Мюллеру и ударил со всей силы кулаком по лицу. Наглец свалился со стула как подкошенный. Две минуты лежал без сознания. Тут к барону подошел его приятель по полку и сообщил, что скорее всего господин Мюллер это просто так не оставит.
   – Будь что будет, – проговорил барон и вернулся на свое место. Налил вина и осушил одним глотком.
   Что было потом – он не помнил. Скорее всего Мюллер вызвал его на дуэль, а он, как порядочный человек, этот вызов принял.
   – Так какое оружие мы с ним выбрали? – еще раз спросил барон. – Я ведь вчерашнего вечера не помню.
   Слуга покачал головой. Вздохнул и ответил:
   – Вы предложили на шпагах, но господин Мюллер отказался. Заявил, что только он вправе выбирать оружие, господин барон.
   – И какое же оружие он выбрал, Бертольд? Если не шпаги.
   Слуга улыбнулся, обнажив желтые зубы.
   – Пистолеты, господин барон.
   – Пистолеты?
   – Они самые, господин барон. Сказал, что таким образом уравняет ваши с ним шансы.
   Выходило, со шпагой господин Мюллер обращался неважно. Сухомлинов не знал, как владел холодным оружием барон, а вот он сам саблю не держал в руках аж с Гражданской. Интересно, помнила ли его память эти навыки? В этом Игнат Севастьянович как-то сомневался, а вот с оружием – были шансы. Маленькие, но шансы. Ведь с пистолетами восемнадцатого века Сухомлинов общения вообще не имел. Вот если бы был револьвер или наган, так, может быть, шансы и были бы равны, а так… Игнат Севастьянович вздохнул. Вот вляпался.
   – И на какой день назначена дуэль? – спросил он, ставя кружку на стол.
   – На вечер, господин барон. Судьба-злодейка явно отвела ему в новом теле
   короткий срок.
   – Ладно, Бертольд, – проговорил Сухомлинов, – оставь меня одного. Мне нужно немного подумать.
   Слуга поклонился и уже собирался уйти, как вдруг Игната Севастьяновича осенило:
   – Бертольд!
   – Да, господин барон!
   – Принеси мне мой пистолет. Хочу потренироваться.
   – Хорошо, господин барон, – сказал слуга и вышел из комнаты.
   * * *
   Пистолет был непривычен. Сознание отказывалось его воспринимать всерьез, а вот руки говорили, что для барона оно привычно. Вот только один вопрос сейчас волновал Сухомлинова: что сейчас возьмет верх – моторная память владения оружием, доставшаяся от прежнего хозяина тела, или его талант осваивать все новое довольно быстро. Сейчас Игнат Севастьянович пристально осмотрел устройство пистолета. Ничего на первый взгляд сложного. Ствол круглый, в казенной части обработанный двумя фигурными поясками. Хвостовая лопасть к концу расширена, и на ней прицельная прорезь. Медная мушка. Замок кремневый с железной полкой. Спусковая скоба медная. Сухомлинов улыбнулся. Даже фигурная. Явно человек, сделавший пистолет, обладал хорошим вкусом. Калибр не то семнадцать, не то восемнадцать миллиметров. Само оружие аж полметра. Один недостаток – из пистолета можно было сделать только один выстрел. Чтобы произвести второй, нужно было перезарядить. Как? Сухомлинов прекрасно знал. Сейчас, после того как Бертольд его принес, он самолично зарядил его. Подошел к окну и отворил створки. Вытянул руку и прицелился в голубя, что дремал на коньке крыши. Было любопытно, попадет он в него или нет.
   Выстрелил. Комнату заволокло дымом. От непривычки чихнул. В голубя не попал. Рука все же подвела. Пуля угодила в кровлю. Черепица откололась и с грохотом упала на землю во дворе замка. Тут же из окон стали выглядывать слуги. Всех интересовало, что происходит. Барон невольно улыбнулся, развел руки в стороны и захлопнул окно. Стрельба по птицам из окна не лучшее занятие. Лучше спуститься на улицу и там потренироваться. Приобрести какой-никакой опыт. Положил оружие на стол. Решил перезарядить его чуть попозже. Тяжело вздохнул. Во время войны с таким оружием много не навоюешь. Придется вновь к сабле привыкать.
   Подошел к креслу, снял колпак, затем халат и кинул на кушетку. Не выдержал и подошел к зеркалу.
   – Ну и чучело, – пробормотал Сухомлинов, разглядывая себя.
   Барон явно дней десять не мылся. Волосы сальные, локоны у висков напудрены и заплетены в короткую косу. Усы, длинные, черные как смоль, топорщились в стороны. Глаза слегка уставшие.
   Вновь неожиданная мысль. А почему барон сейчас дома в своем замке, а не в полку? Сейчас же идет Война за австрийское наследство? Вопросов много, а вот ответов пока нет. Он даже не знает теперешнего своего имени.
   Взял с кресла сначала узкие суконные штаны черного цвета с серебристым вышитым узором. Надел. Потом суконный камзол, украшенный шнурами и пуговицами. Попытался припомнить, как он называется. Не то дулам, не то долман. Камзол черный, под цвет брюк, застегивался плотно от шеи до пояса. Намотал на шею галстук. Опоясался кушаком, и только тут Сухомлинов сообразил про сапоги. Огляделся, стараясь их отыскать. Не нашел.
   – Бертольд! – позвал Игнат Севастьянович.
   Тут же в дверях возник слуга. Складывалось ощущение, что стоял он в коридоре все это время и ждал.
   – Бертольд! Где мои сапоги?
   – Вот они, господин барон, – проговорил лакей, протягивая начищенные до блеска короткие сапожки, верхний край которых был обшит серебристым галуном.
   Сухомлинов взял их в руки и только теперь заметил шпоры. Скорее всего, подумал он, они медные. Надел. Собрался было ментию, короткий кафтан, надеть, да передумал. Поднял его с кресла. Отряхнул и, протянув Бертольду сказал:
   – Почисти.
   – Хорошо, господин барон, – проговорил слуга.
   Взял ментию и ушел, оставив Сухомлинова одного. Тот же отыскал колпак, такой же черный, как его мундир. Взял в руки и оглядел. Мирлитон с плоским верхом и откидной на правой стороне лопастью, украшенной гарусной кистью. Но больше всего Игната Севастьяновича заинтересовал вышитый нитками символ Черных гусар – серебряный череп с костями. В голове сразу возникли образы эсэсовцев. Как-то было противно держать колпак в руках, а уж надевать на голову… Сдержался. Что поделать, что в будущем эту эмблему испоганят. Взял со стола пистолет. Перезарядил и собирался было выйти, как в кабинет вошел старый приятель барона Иоганн фон Штрехендорф.
   – Вы куда-то собрались, Адольф? – спросил он. Вот когда начинаешь жалеть, что тебя зовут так,
   а не иначе. Обычно имена выбирают родители, и ничего тут уже не поделаешь, но в ситуации с Сухомлиновым судьба словно поиздевалась над ним. Оставалось только надеяться, что фамилия барона была не Шикльгрубер. А еще бы не хотелось: Геринг, Геббельс и Гиммлер. Впрочем, решил Игнат Севастья-нович, вполне возможно, что Адольфом Сухомлинов
   пробудет всего лишь несколько часов, а затем тело бедного барона предадут земле, а он вновь умрет.
   – Я решил немного поупражняться в стрельбе, Иоганн, – проговорил бывший старшина. – Давно этого не делал.
   – Ага, с позавчерашнего вечера, когда мы с тобой с выстрелами и песнями въехали в твой замок.
   Приятель подкинул в небо пустую бутылку из-под вина. Он осушил ее сам. Предлагал барону, да вот только Сухомлинов отказался. Как бы ни складывались обстоятельства, а на дуэль нужно было идти с трезвой головой. Игнат Севастьянович вытянул руку и прицелился. У него была мысль сперва прогуляться по замку, тем более что приятель барона появился как раз вовремя, но одумался. Если жив останется после дуэли, так само собой будет возможность изучить свои владения. Причем сделать это так, чтобы не вызвать у окружающих кривотолков. Что это барон по замку ходит, словно никогда здесь раньше не бывал?
   Прицелился. Выстрелил. Бутылка разлетелась вдребезги. На землю посыпались осколки.
   – Уже уверенно, Адольф, – проговорил фон Штре– хендорф.
   Иоганн недоуменно смотрел на своего товарища по полку, когда тот сделал первые неудачные выстрелы. Он никак не мог взять в толк, почему барон так плохо стреляет. Ведь гусар прекрасно видел, как до этого тот, в каком бы состоянии ни был, владел пистолетом. Помнил, как они вдвоем, пьяные вдрабадан, отбивались от австрияков. Тогда минут десять продержались, пока не подоспели товарищи по полку.
   Пока барон перезаряжал пистолет, а делал он это тоже на удивление медленно, фон Штрехендорф осушил еще одну бутылку.
   – Ты готов, Адольф? – поинтересовался он.
   – Готов, дружище, – сказал Сухомлинов и вытянул руку.
   Иоганн, пошатываясь, подкинул бутылку в воздух, не устоял на ногах и упал в лужу. Игнат Севастьяно-вич выстрелил. Бутылка вдребезги. Поднес ствол ко рту, дунул и только потом взглянул на гусара. Тот как свинья копошился в луже.
   – Какой из тебя, к черту, секундант, – прошептал он. Повернулся в сторону дома и, увидев стоявшего у дверей и смотревшего, как господа упражняются в стрельбе, слугу, прокричал: – Бертольд, иди сюда!
   Тот подошел. На фон Штрехендорфа даже не взглянул.
   – Чем могу служить, господин барон?
   – Унеси это тело в дом, – проговорил Сухомлинов. – Пусть проспится. Одежду отдай, чтобы почистили, нехорошо, если он пойдет на мою дуэль грязным, как свинья. Затем, если через пять часов в себя не придет, попытайся отпоить.
   – Хорошо, господин барон.
   Бертольд подошел к валявшемуся гусару и попытался его поднять. Выругался. Тут же ушел, отчего Сухомлинов проводил слугу удивленным взглядом. Затем вернулся, но уже не один, а с двумя здоровыми парнями. Игнат Севастьянович, помня, с какой прытью Фридрих II Великий забирал таких гигантов в прусскую пехоту, удивился, почему те не оказались там. Между тем Бертольд дал тем указания. Они подошли с двух сторон, не обратив внимания на лужу, и подняли гусара под руки. Поволокли. Начищенные до блеска сапоги покрылись пылью.
   Между тем Сухомлинов перезарядил пистолет. С каждым разом стрелял он все увереннее и увереннее. Не то приноровился к незнакомому оружию, не то опыт, доставшийся от барона, передался «по наследству». Огляделся. Кидать пустые бутылки теперь некому было. Заметил краем глаза сороку, что сидела
   на ветке дерева. Прицелился и выстрелил. Птица не успела взлететь. Свалилась на землю.
   – Уже лучше, – похвалил себя Сухомлинов.
   Он уже было собирался еще раз перезарядить пистолет, да только не успел. Окно на первом этаже, там, где (если память Игнату Севастьяновичу не изменяла) была кухня, распахнулось, и высунулась полная женщина лет пятидесяти. Темно-серое платье, белый передник, волосы спрятаны под чепчиком. В руках поварешка.
   – Господин барон! – прокричала она, Сухомлинов вздрогнул. – Обед готов, господин барон.
   – Иду, Адалинда! – крикнул он в ответ. Запихнул пистолет за кушак и направился к дому.
   Стол, на удивление, от яств не ломился. Первое, что предположил старшина, так это то, что барон к зажиточным землевладельцам не относился. Отчего и подался по наставлению покойного батюшки в созданный совершенно недавно полк Черных гусар. Сухомлинов невольно вздрогнул. Воспоминание из совсем еще недавнего прошлого барона всплыло в его голове. Причина нахождения бравого вояки в поместье, а не в полку с товарищами оказалась довольно банальна. Несколько дней назад его отец Христиан фон Хаффман, в этот момент Игнат Севастьянович вздрогнул, приказал долго жить. Предчувствуя скорую кончину, послал человека в полк с прошением отпустить отпрыска проститься с ним. Подполковник Винтерфельд тут же подписал разрешение, дав Адольфу фон Хаффману неделю срока на улаживание всех дел. Зная шебутной характер барона, заодно порекомендовал тому взять с собой фон Штрехендорфа.
   Приехали, когда Христиан фон Хаффман почил, барон тут же потребовал прочитать завещание батюшки. Слегка расстроился, так как большую часть составляли долговые расписки. Затем предал родите-
   ля на местном кладбище земле и начал осваиваться, в первую очередь пригласив в свои владения кредиторов, среди которых оказался господин Мюллер и местный бюргер Генрих Шлаг, последний прибыл на следующий день, но не один, а с дочерью, молодой fraulein по имени Катрин. Когда молодой барон ее увидел, у него глаза тут же заблестели. Он словно вторые крылья приобрел. Бюргер тут же смекнул, что к чему, и незаметно, почти по-английски удалился. Старик явно рассчитывал с помощью красивых глазок дочери прибрать в свои руки угодья барона. А как это сделать, если не женить на единственном чаде молодого повесу.
   Вот и гуляли впятером накануне вечером: молодой барон, фон Штрехендорф, Катрин да господин Мюллер с приятелем. Ну, а там само собой ссора и дуэль.
   Сухомлинов зачерпнул ложкой из фарфоровой миски сырного супа и поднес сначала к носу. Принюхался. Пахло непривычно. Игнат Севастьянович никогда такого блюда не пробовал, в обычной жизни предпочитая густые серые щи да сытную душистую уху. Запихнул ложку с похлебкой в рот и закрыл глаза, пытаясь понять, что в нее намешано. Узнал картошку, лук, фарш. Зачерпнул еще и ощутил вкус сыра и грибов. Хорошо, что Адалинда умелая хозяйка и сотворила из всех этих ингредиентов вкуснейшую вещь.
   Сухомлинов улыбнулся и подмигнул стоявшей в дверях кухарке. Та сразу покраснела от смущения, но не ушла, а стала и дальше смотреть за реакцией хозяина, опасалась, что может просто не угодить барону.
   Игнат Севастьянович отставил тарелку в сторону, и тут же молодой слуга, все в той же серого света ливрее и белом, накрахмаленном парике, поставил ему второе блюдо. Затем аккуратненько положил перед бароном вилку и ножик. Сухомлинов облегченно вздохнул. Старый добрый бигус. Блюдо
   традиционное и популярное не только в Польше, Литве и Белоруссии, но и в России. Тушеная квашеная капуста с копченой колбасой. Как раз чтобы баланс витаминов в организме привести в норму. Только бы за трапезу приняться да обедом насладиться в полной степени, так нет, принесла нелегкая пастора. Аппетит тут же испарился.
   – Я гляжу, вы не рады меня видеть, сын мой, – проговорил старый пастор в дверях.
   – Как вы догадались? – пробурчал Сухомлинов.
   – Да я вот погляжу, у вас и аппетит куда-то пропал. Тарелочку отодвинули. Али есть не желаете?
   Священник прошелся по комнате, заглянул пристально сначала в глаза Бертольду затем молодому слуге Зигфриду. Хищно улыбнулся и опустился на соседний стул. Пододвинул к себе тарелку с бигусом. Втянул носом исходящий от еды аппетитный запах и проговорил:
   – Так ежели у вас аппетита нет, господин барон, вы не будете возражать, если столь отменно приготовленный обед скушаю я?
   И, не дожидаясь ответа, начал смачно поглощать капусту.
   – Чем обязан столь важному визиту, господин пастор? – поинтересовался Игнат Севастьянович, надеясь, что правильно обратился к священнику.
   Пастор не отреагировал. Его сейчас больше интересовал обед. Казалось, ему было все равно, пост сейчас или нет. Главное было – набить брюхо.
   – Хотелось бы узнать причину столь раннего визита? – полюбопытствовал Сухомлинов.
   – Ваша дуэль, барон. Мне стало известно, и, вполне возможно, слухи могут поползти по округе. А если они достигнут ушей короля Фридриха, наказания вам будет не избежать…
   – Если я не погибну на дуэли, ваше преподобие.
   – Погибнете? – удивился пастор.
   – А почему бы и нет?! Звезды не так расположатся, карты не так лягут, да и сам Господь Бог решит, что пришел конец моему пребыванию на этой грешной земле.
   – Ежели Господь хотел бы вас забрать к себе, он бы нашел куда более подходящий способ.
   Другой способ, отметил про себя Игнат Сева-стьянович, уже был. Там, в теперешнем будущем. Сейчас судьба давала еще один шанс умереть, но уже в результате лотерей. И все же, что ему предпринять? Поддаться уговорам пастора и, если господин Мюллер принесет извинения, не участвовать или же все же стреляться? В поисках ответа Сухомлинов взглянул на священника, словно тот знал ответы на его вопросы. А между тем пастор доел бигус и отодвинул тарелку.
   – Хорошо приготовлено, – проговорил он. – Все же ваша кухарка лучшая в этих краях, барон. И все же я бы предложил вам закончить все это дело по-хорошему. Поскандалили, поругались и разошлись.
   – Вас послал господин Мюллер, зная, что я хорошо владею любым оружием, ваше преосвященство?
   – Да упаси Бог, господин барон. Господин Мюллер мне так же противен, как и вам. Таким жмотам, как он, незачем жить на этом свете, а гнить нужно в аду. Гореть в геенне огненной!
   Экак заговорил, отметил про себя старшина. Гнить в аду, гореть в геенне огненной. И за какие это грехи?
   – А перед вами-то чем провинился господин Мюллер?
   – Я денег у него просил на ремонт костела. Он не дал. Вернее, давал, но под проценты. Это на дом Божий да под проценты?!
   Меркантильные интересы, отметил Сухомлинов. У самого небось деньги под подушкой в чулке хранятся. Игнат Севастьянович взглянул на пастора пристально.
   – А может, это, его, того?
   – Чего того, господин барон? – не понял священник.
   – Пристрелить.
   – Да упаси Бог. Пусть живет.
   – А может, припугнуть? Так, слегка, чтобы он потом на все службы ходил. Да и на собор во спасение его никчемной жизни денежек пожертвовал?
   – Припугнуть? – удивился пастор.
   – Припугнуть. Ранить слегка, да так, чтобы вы потом его отходили.
   Священник побледнел. Рыгнул. Затем гневно взглянул на барона, потом ударил кулаком по столу и лишь только тогда произнес:
   – Да что вы такое говорите, господин барон.
   – Ладно. Пошутил я. Стреляться все равно будем. Решение я не поменяю. Ауж там пусть сам Бог решает, кому жить на этой грешной земле, а кому нет.
   – Эх, господин барон, господин барон, – прошептал священник, – выходит, я вас неубедил. Ладно, так и быть, пойдемте в вашу комнату.
   – Это еще зачем? – вспыхнул теперь в свою очередь Сухомлинов.
   – Исповедоваться. Ваш противник уже исповедовался. И вскорости прибудет. Кстати, где ваш секундант?
   – Почивать изволит, – прошептал Игнат Сева-стьянович, – умаялся. – Взглянул на пастора: – А здесь нельзя?
   – Нельзя что? – не понял тот.
   – Исповедоваться?
   – Вы странный, господин барон, – проговорил монах, – словно первый день живете. Нельзя. Тайна исповеди.
   – Ладно, пойдемте. Надеюсь, эта процедура не займет слишком много времени.
   Пока поднимались в покой, Игната Севастьянови-ча вдруг посетила мысль. А ведь он, если по совести говорить, живет-то в этом теле и в этой эпохе первый день. Там, сначала в царской, а затем и в советской России, все было совершенно по-другому. Дуэлей старался избегать, а если кто и напрашивался, то оба противника старались это дело проделать по-тихому. Предпочитая в основном холодное оружие и ведя поединок до первой крови. Вот только самих дуэлей было раз-два и обчелся. Война Гражданская – там уж не до выяснения отношений. А тут первый день, и сразу в пекло. Повезло, одним словом.
   «Интересно, – подумал Сухомлинов, – а что я такое сделал, что мне вот такую судьбу уготовили? Вроде не грешил?»
   Вот в чем каяться, когда не знаешь, в чем твой предшественник нагрешил? Общие фразы, удивительно, что пастор поверил. Грехи отпустил, а также посоветовал оставить завещание. Кому? Это уже другой вопрос.
   – Вы считаете меня уже покойником, ваше преподобие? – спросил Сухомлинов.
   – Нет, конечно, – опустив глаза, пробормотал священник, – но все же. Пути Господни неисповедимы. Мы же не знаем, какой срок вам отпустил Господь.
   – А нам и не нужно, – сказал Игнат Севастьяно-вич, – иначе жить было бы довольно скучно. Вот вам, святой отец, не скучно?
   – Скучно?
   – Ну, да. Вам ведь должно быть скучно. Каждый день одно и то же. Покойники, прихожане, проповеди. Ну, изредка какой-нибудь заблудшей овце, такому, как я – сорвиголове, грехи отпустите. Разве не скучно?
   – Не скучно. Ведь и у вас разнообразия как такового нет.
   – Зато у меня каждый день может быть последним. Пастор понимающе кивнул:
   – О, да. Вы же гусар. Постоянно рветесь в бой. Геройствуете. А вам это нужно? Вот и сейчас отправляетесь на дуэль, а наследника, которому вы могли бы завещать все это, – настоятель обвел рукой помещение комнаты, – нет.
   – Так зачем же мне тогда завещание писать? – уточнил Сухомлинов.
   Пастор промолчал. Взглянул в потолок, словно пытаясь сквозь каменный свод разглядеть небосвод.
   – Может, пойдем в гостиную? – вдруг переменил тему разговора священник.
   – Вы какжелаете, господин пастор, – проговорил Сухомлинов, – а я бы хотел остаться.
   – Как пожелаете, господин барон.
   Пастор встал. Подошел к двери, но, прежде чем покинуть помещение, остановился и взглянул на Сухомлинова, словно пытаясь понять, что у барона на уме. Когдаже фонХаффман подошел к окну, улыбнулся и вышел, старшина на него даже внимания не обратил. Мысли крутились в голове, словно рой пчел. Все перемешалось. Судьба сначала дала шанс пожить новой жизнью, а теперь, выясняется, не надолго.
   Информации о бароне было мало. Звали его Адольф фон Хаффман. Служил в полку Черных гусар. К тому же не безразлично относился к спиртному – любил выпить, о чем свидетельствовала головная боль поутру. Скорее всего – бабник, причем такой, который ценит в женщинах не только одну красоту, но и ум. И дамочек в обиду ни одному прохвосту, каким скорее всего являлся Мюллер, не даст.
   – Сейчас нужно будет во что бы то ни стало, – проговорил вслух Сухомлинов, – заставить Мюллера извиниться или на худой конец выйти победителем.
   Он отошел от окна и опустился в кресло. Достал трубку. Барон очень любил курить, причем курил
   очень дорогой табак. Сухомлинов попробовал табак на зуб, затем понюхал и только потом набил трубку. Закурил. Выпустил в воздух несколько колечек дыма и втянул их носом. Действительно, очень дорогой табак. Когда-то, еще в годы своей юности, во время Первой мировой войны, ему удалось точно такой же попробовать. Однажды им удалось захватить в плен германского офицера. Тот, как потом выяснилось, был заядлым курильщиком.
   Закашлял с непривычки. Все же самосад, коим он баловался во Вторую мировую, был помягче.
   – Бертольд! – прокричал барон, откладывая трубку в сторону.
   Ждать пришлось недолго, старый слуга вскоре появился в дверях.
   – Бертольд, как там мой приятель?
   – Поставили на ноги, господин барон, – ответил тот.
   – Надеюсь, он будет соображать, – проговорил Сухомлинов, – иначе толку от такого секунданта.
   – Обещаю, что будет, господин барон. Сухомлинов поднялся из-за стола. Подошел к слуге, обнял его за плечо и проговорил:
   – Проводи меня к нему, друг мой.
   Бертольд удивленно взглянул на своего хозяина. Тот так никогда не говорил. Да и поведение барона какое-то сегодня странное. Может, опасается, что сегодня его дуэль последняя? Но, как бы то ни было, повел хозяина в комнату, где сейчас завтракал фон Штрехендорф.
   Комната находилась на первом этаже. Недалеко от кухни, отчего, когда в нее, следом за Бертольдом, вошел Сухомлинов, он ощутил запах готовящегося уже ужина. Небольшая, явно предназначенная для прислуги и до этого не использовавшаяся по назначению, она сейчас пригодилась. Все убранство – стол, кровать, старенький деревянный стул. За столом,
   поглощая бигус, сидел и обедал фон Штрехендорф. Увидев своего приятеля, он тут же отложил ложку.
   – Рад тебя видеть, Адольф, – проговорил он.
   – Ты как, Иоганн?
   – Со мной все в порядке.
   – Не забыл, что являешься моим секундантом?
   – Что ты, дружище. Сейчас я пообедаю и буду готов на все сто.
   – Вот и хорошо.
   Неожиданно дверь за спиной скрипнула, и на пороге появился слуга.
   – Прибыл господин Мюллер, господин барон, – доложил он.
   – Ну, что же, я, по крайней мере, готов. Решение менять не буду, если только господин Мюллер не принесет извинение Катрин. Причем сделает это в нашем с тобой присутствии, Иоганн.
   – Полностью с тобой согласен, – проговорил фон Штрехендорф. Он положил ложку с вилкой на стол и добавил: – Я готов, Адольф.
   Оба выстрела грянули одновременно. Дым окутал поляну. Секунданты тут же кинулись к своим подопечным. Подбежали почти одновременно.
   – Ну, что там у вас, фон Штрехендорф? – поинтересовался Курт, секундант господина Мюллера.
   – У нас все нормально, – отозвался не Иоганн, а барон. – Ваш приятель очень плохо стреляет.
   – Стрелял, господин барон, – поправил Сухомлинова Курт. – Зато вы отменный стрелок. Прямо в сердце. Господин Мюллер даже не мучился.
   – Вам его жалко, Курт? – спросил Игнат Севастья-нович, подходя ближе.
   – Пожалуй, нет. Мерзкий человечишка был.
   Сухомлинов удивился. Второй человек так негативно говорил о покойнике. Обычно о покойниках либо хорошо, либо ничего. Ладно, пастор, но этот?
   Вроде друг, и даже согласился принять участие в дуэли, зная, что за это по головке не погладят.
   – Эвон как? – прошептал Игнат Севастьянович. – Но вы же его друг?
   – Поддерживал отношения только из-за светлой памяти его отца. Вот тот был сама доброта. А Фриц, увы, пошел не в него.
   – Я надеюсь, вы знаете, Курт, что теперь делать?
   – О да. Никто не будет подымать шума. Сухомлинов еле сдержался. О дуэли знала вся
   округа, за вечер слух разошелся довольно быстро. Того и гляди, как бы не нагрянула полиция и не, разбираясь, кто виноват, всех засадила бы в тюрьму.
   – Вы же подтвердите, что я предлагал все это закончить миром? – уточнил Игнат Севастьянович.