Смирнов Александр. Черный гусар. Разведчик из будущего

   гров. Он и предполагал, что попадет именно в такой полк, а оказалось, что основная часть кавалеристов были низкорослые немцы, такие, как сам барон. Фон Хаффман тактично, чтобы не вызвать подозрения и непонятных толков, задал свой вопрос Шнейдеру. Ганс честно признался, что виной всему были деньги, которых отважному войну не хватало. Выходило, такие же проблемы должны были подвигнуть на службу в полку гусар и Адольфа фон Хаффмана.
   – Чему я удивляюсь, – прошептал бывший старшина, закрывая глаза и делая попытку заснуть, – неспроста отец имел дружеские отношения с таким никчемным человечишкой, которым был Мюллер.
   Последняя попытка уснуть оказалась удачной. Сон сморил барона фон Хаффмана, но, увы, ненадолго.
   Утром его разбудил звук полковой трубы. Барон проснулся. Выругался и стал собираться.
   Шли последние часы перед сражением.
   Фридрих нервничал, хотя по внешнему виду было это трудно понять. Союзники численно превосходили прусскую армию. Вот только король считал, что этого для победы недостаточно. Он уже давно для себя решил, что побеждать нужно не числом, а умением. Для этого и приказывал нещадно муштровать своих воинов. Тяжело в ученье, легко в бою. Для себя эту истину Фридрих II открыл уже давно, отчего и шла его армия победоносно по землям австрийцев. В будущем, может, появятся люди, что придут к такому же выводу, да вот только пока ни среди его верных генералов, ни среди врагов таких даже близко не наблюдалось.
   Монарх стоял в окружении своих офицеров, тех, что ему нужны были сейчас здесь, а не там – на поле боя. Темно-синий мундир, белые штаны, ботфорты. На поясе шпага. Треуголка. В левой руке трость.
   Король вытянул руку, и тут же в его ладони оказалась подзорная труба. Адъютант среагировал быстро. Фридрих взглянул в нее и убедился, что все начиналось, как он и задумывал. Под бой барабанов, музыку флейт, с развернутыми знаменами, четкими линиями наступала его армия. Темно-синие мундиры, желтые камзолы, ярко-красные гренадерские шапки, черные треуголки. И все это под военный марш. Ружья наперевес.
   – Красиво идут, – отметил король.
   Перевел взгляд туда, где еще вчера вечером находились союзники. Усмехнулся. Вот она пестрота красок. Белые как снег мундиры австрийцев, пестрые доломаны гусар, красные как кровь кафтаны саксонцев. Разноцветные знамена. Идут навстречу своей погибели. Правда, делали они это как-то неаккуратно и даже вальяжно. До короля легкий ветерок донес звук барабанов. Чей он? Его пруссаков или союзников? Впрочем… Австрийцы движутся по левому флангу, саксонцы по правому, причем последние вот-вот наткнутся на авангард Дюмелена, а тогда их шансы покинуть поле боя победителями станут равны нулю.
   Заговорили громко пушки, заявляя о своем существовании. Тут же дымом накрыло колонны саксонцев. Стало трудно что-то разглядеть в хаосе битвы, понять, что происходит. Дышать в дыму стало невозможно, и Фридрих уже собирался было направиться в шатер, когда до его уха донеслись радостные крики.
   – Пехота пошла, государь, – проговорил один из офицеров, что сейчас стоял позади него.
   Неожиданно для саксонцев начала атаку прусская гвардия и кавалерия. Союзники уже поняли, что не успевают развернуться в боевой порядок. Тут же зазвучала команда, но войска дрогнули. Начали отступать.
   – Австрийцы к ним не успеют подойти, государь, – проговорил тот же офицер.
   – Сам вижу, – прошептал король, поднося подзорную трубу к лицу.
   Фридриха сейчас больше всего интересовало, что будет делать Карл Лотарингский? Сын герцога Лотарингского Леопольда и принцессы Элизабеты Шарлоты Орлеанской, тридцатитрехлетний принц Карл Александр уже в четырехлетнем возрасте стал владельцем собственного полка. В семнадцать – кавалер ордена Золотого руна. В двадцать четыре вместе с братом уехал в Вену, где получил тут же звание генерал-вахтмейстера. Принимал участие в войнах с турками. В чине генерал-фельдмаршала выступил против Фридриха П. Прусский король этот факт не забыл. Иногда даже укорял этим своих старых генералов. В первые годы австро-прусской войны действовал против армии неприятеля очень даже успешно, но 17 мая 1742 года фортуна на какое-то мгновение от него отвернулась. После проигранного им сражения при деревне Готузиц близ Часлау Мария Терезия вынуждена была заключить мир в Бреславле, уступив Фридриху II Нижнюю и Верхнюю Силезию до Тешена, Троппау и землю по ту сторону Оппы и высоких гор, равно как и графство Глац. В качестве наказания Мария Терезия направила молодого офицера осаждать Прагу. Под стенами города фортуна вновь улыбнулась ему. Затем последовала победа при Браунау Удалось занять всю Баварию, овладеть частью Эльзаса. Но вскоре вновь возобновилась война с Пруссией, и ему пришлось вернуться в Богемию. Теперь генерал-фельдмаршал смотрел, как терпят поражение саксонцы.
   Фридрих видел в подзорную трубу, как австрияки торопились занимать оставленные позиции саксонцев. Пытаются удержаться. Вот только времени у них почти нет, так как несущиеся на волне успеха прусские пехотинцы тут же атаковали их.
   – Правое крыло, – распорядился король прусский, – должно переменить фронт. Нужно, чтобы они действовали с фланга и попытались выйти в тыл австрийцам.
   Гонец тут же вскочил в седло и умчался исполнять приказ. Фридрих II вновь взглянул в трубу. Карл Лота-рингский, отбивая удары, не воспользовался задержкой (прусские силы начали переправу через ручей) для своевременного отступления.
   Австрийцев граф Нассуйский начал теснить с левого крыла. Затем молниеносная атака конницы генерала Геслера. Союзники дрогнули и начали отступать. Причем делали они это вновь беспорядочно. Удар с правого фланга прусского крыла, и вот они уже стремительно бегут.
   – Победа! – проговорил вновь тот же офицер. – Австрийцы разбиты.
   – Не совсем, – молвил Фридрих П. – Австрийский авангард, состоящий из войск генерал а Валлиса и Надасти, так и не принял участие в бою. Я так и не решился его атаковать.
   – Но почему, ваше величество? Король промолчал.
   – Займите высоту у села Каудер, – приказал монарх и добавил: – И прекратите преследование. Битву мы и так выиграли.
   Впоследствии австрийские полководцы оправдывались: «Мы не могли атаковать пруссаков отчасти по причине разделявших нас болот, а отчасти потому, что они сами перешли по ним и атаковали нас».
   Тут, дорогой читатель, мы на какое-то мгновение от барона Адольфа фон Хаффмана вновь вернемся к Игнату Севастьяновичу Сухомлинову, чтобы понять, что творилось в душе у бывшего старшины Красной армии.
   Болота – это уж слишком. Ту болотистую местность, что разделяла полк Черных гусар от австрийской кавалерии, по мнению Сухомлинова, так назвать у него бы язык не повернулся. Причиной их неактивных действий, считал Игнат Севастьянович, было то, что австрияки просто были смущены и устрашены самоуверенным и наглым наступлением пруссаков, ведь первые численно превосходили последних. Поэтому союзники не везде доводили дело до столкновения, ограничиваясь только залпами из карабинов, после которых частенько бросались в бегство. Зато прусским солдатам к таким маневрам было не привыкать. И казавшаяся неприступной австрийским генералам местность не оказалась такой уж серьезной преградой для Черных гусар. Переправившись с левого крыла вброд через стригауские воды, кавалеристы атаковали правый фланг австрийцев. Завязалась схватка, в которой оба дуэлянта получили шанс либо умереть достойно, либо совершить такой подвиг, после которого Фридрих II сменил бы гнев на милость.
   Утром, находясь позади полковника, тот как раз наблюдал в подзорную трубу вражеские позиции, Сухомлинов о предстоящем очень много думал. Он уже понял, что никогда еще в жизни не участвовал в таких вот сражениях. Да, он воевал. Причем дважды, но всегда это были мясорубки, жизнь человеческая в которых ничего не стоила и места для подвига не было. В войне двадцатого века не будет всех красок битв более ранних эпох. Цвета померкнут, музыка, что сейчас доносилась до ушей барона, если и будет, то не такой воинственной. И все же, какая бы ни была война, эта пестрая или та, цвета хаки, война есть война. Убивают во все времена. Правда, здесь человек что-то еще стоил.
   Сухомлинов закрыл глаза. Его прошлое, его будущее – все неожиданно смешалось. Судьба вновь
   издевалась над ним. Опять война, и вновь существует вероятность, что он погибнет. Вот только… Только лично он умирать не собирался. Ни во время сражения, ни от руки палача. Прощение прусского короля? Нет, на него Игнат Севастьянович не надеялся. Подумывал уйти с отступающими австрияками. В качестве пленного? А почему бы и нет. Главное – живым. А не будет ли это предательством? Сухомлинов усмехнулся. Нет, не будет. Это не его родина. Взглянул на друзей, к которым за последний месяц уже привык. Жалко их обоих. И все же, может быть, хоть фон Штрехендорфу повезет. Удастся ему отличиться, а там, глядишь, и смилуется старый Фриц. Все же Иоганн всего лишь секундант. Перевел взгляд на поле.
   – Господа, – громко, что есть мочи проговорил полковник, – пора.
   С этими словами Игнат Севастьянович вновь исчез.
   Полковник поднял руку и указал в направлении противника. Как бы то ни было, но атака проходила по всем правилам. Сначала большой рысью, затем широким галопом, но всегда сомкнуто. Фридрих II считал, что при соблюдении этого неприятельская конница будет всегда опрокинута. Правда, существовала оговорка: «Если кто-нибудь из людей не исполняет своей обязанности и выскакивает из рядов, то первый же офицер или унтер-офицер должен его проткнуть палашом». Сухомлинову, офицеру, когда-то служившему в кавалерии, это было непривычно, но он прекрасно помнил, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут. И все же, когда с рыси гусары перешли на галоп, помня, что ему-то терять нечего, барон фон Хаффман, выхватив из ножен саблю, поскакал впереди всех, ведомый жаждой победы. Сейчас он еле сдерживался, чтобы не закричать: «Ура!»
   Брызги из-под ног лошади. Лица друзей. Страх улетучился, а впереди враг, по-любому отступать не собирающийся.
   С криками они налетели на кавалерию австрияков. Несмотря на то, что Фридрих не поощрял кавалеристов за пользование огнестрельным оружием во время атак, фон Хаффман не удержался и выхватил левой рукой пистолет. Сделал выстрел, убив тем самым одного из австрияков, и лишь после этого набросился с саблей на врага. Испытывал ли Игнат Севастьянович в тот момент те чувства, что были у него, когда он вместе с лейтенантом Зюзюкиным уничтожал фашистских оккупантов? Конечно же, нет. Было какое-то непонятное и непривычное чувство, словно он дрался сейчас из-за неизвестно чего. «Неизвестно чего? – пронеслось в голове Адольфа фон Хаффмана. – Как бы не так». Он бился за свою жизнь. За возможность победить в сражении. Отличиться и вымолить тем самым для барона фон Хаффмана прощение у прусского короля.
   Сабли ударили друг об друга. Раздался неприятный звук. Лошади обоих противников затанцевали в непонятном танце. Оба врага то и дело уклонялись от ударов. Казалось, поединок мог затянуться надолго. Наконец фон Хаффману удалось произвести неожиданный для противника маневр. Он удачно увернулся от атаки австрийского драгуна и тут же контратаковал, нанеся мощнейший рубящий удар, пришедшийся точно по темечку. Не спасла и треуголка. Враг рухнул из седла на землю. Лошадь дернулась. Адольф фон Хаффман ударил плеткой по ее боку, и она унеслась прочь.
   Барон огляделся. Его товарищи рубились насмерть. Иоганн фон Штрехендорф отбивался сразу от двоих. Шнейдер показывал мастерство какому-то австрийскому офицеру, нанося удар за ударом. Тот отбивался, причем, как отметил фон Хаффман, удачно. И все же с ним Ганс должен был легко справиться, а вот Иоганну помощь не помешала бы. Барон поспешил, но не успел. Фон Штрехендорф справился уже с од-
   ним и переключился на другого. Орудовал он саблей ловко. Уворачивался, наносил удары, наконец, выбил австрияка с коня, а затем, не оглядываясь на поверженного противника, устремился в гущу сражения, за ним помчался и фон Хаффман.
   Уже через мгновение Адольф сообразил, что мчатся они вдвоем в сторону двух австрийских офицеров. Барон тут же понял, что задумал его приятель. Взять зазнавшихся дворян в плен и получить прощение у короля.
   – Однако, – прошептал он, подлетая к офицерам.
   Что-что, а в плен австрийцы сдаваться не собирались, а удирать уже было поздно. Они упустили момент, не заметили гусар и теперь вынуждены были обнажить сабли.
   Сражались резво. И если бы не поспешивший к товарищам Шнейдер, неизвестно, чем бы это закончилось. В тот момент, когда один из австрияков замахнулся саблей, Ганс выстрелил. Попал точно в руку, чем спас фон Штрехендорфа от неминуемой гибели. В этот момент фон Хаффман увернулся от удара своего противника и сделал ответный выпад, рубанув так, что отсек офицеру несколько пальцев на правой руке. Сабли у обоих австрияков выпали из рук.
   – Господа, – проговорил барон, – мне кажется, вы проиграли.
   Он запустил руку в карман штанов и извлек батистовый платок. Кинул своему противнику. Тот тут же замотал рану.
   – Спасибо, – проговорил австрияк.
   – А теперь, господа, проследуйте с нашим приятелем, – добавил фон Хаффман. – Если, конечно, вам дорога жизнь.
   Один из офицеров взглянул на Шнейдера. Обратил внимание на второй пистолет гусара и улыбнулся.
   – Хорошо, господа, мы проследуем с вашим другом.
   Офицеры ускакали со Шнейдером в сторону ставки Фридриха П. Барон надеялся, что Ганс сообщит королю, что и они с фон Штрехендорфом приложили к пленению австрийских полководцев руку.
   А между тем атака продолжалась. Гусары бились неистово. Понять сейчас, на чьей стороне была удача, было трудно. Барон отметил, что полковой трубач своим упорством не уступал остальным воинам. Фон Штрехендорф куда-то рванул, все, что успел сделать фон Хаффман, так проводить его взглядом. И уже через минуту был сам атакован неприятелем. Пришлось вновь обнажить саблю и принять бой. На этот раз боец попался не такой опытный, чем предыдущие два. Несколько ударов, и с ним было покончено. Тот рухнул, как мешок с лошади. Разглядывать, кто это такой, не было никакого резона. Мимолетная стычка, в которой один из них должен был погибнуть. В этот раз повезло фон Хаффману в следующий раз – одному Богу известно.
   Барон окинул поля боя и заметил, как на фон Штрехендорфа мчится драгун. Белый мундир, черная треуголка, рыжие усы, в руках шпага, за спиной карабин. Казалось, он готов разрубить Иоганна на кусочки. Первая реакция фон Хаффмана была броситься наперерез. Удержался, понимая, что неуспеет. Запихнул саблю в ножны, причем сделал это так быстро, что и сам удивился. Выхватил из-за пояса пистолет. Прицелился, как тогда на дуэли, и выстрелил. Попал в коня. Австрияк вылетел из седла и приземлился к ногам фон Штрехендорфа. Тут же вскочил и кинулся на Иоганна. В ответ друг баронаударил того саблей со всего размаха. Драгун схватился за лицо. Громко заорал и повалился на землю.
   Подскакал фон Хаффман. Взглянул на приятеля и только успел спросить:
   – Ты как? Живой?
   И в этот момент артиллерийский снаряд разорвался в метре от приятелей. Взрывной волной обоих выкинуло из седла.
   И снова первая мысль, промелькнувшая в голове Сухомлинова, – неужели умер? Вроде нет. Пошевелился. Боль пронзила все тело. Значит – еще жив. Вот только, может, как и в предыдущий раз, судьба перебросила его во времени. Игнат Севастьянович попытался вспомнить то, что произошло после взрыва. Совсем немного. Он летел. Падал. На мгновение потерял сознание, потом очнулся. Увидел бегущего, всего в крови, фон Штрехендорфа. Тот опустился перед ним на колени. Пощупал пульс. Вымолвил:
   – Жив.
   И тут же подозвал одного из гусар. Когда тот подъехал, распорядился отвезти фон Хаффмана в деревню, а сам, выхватив саблю, рванул опять в гущу событий. А дальше помутнение.
   А может, он там, в восемнадцатом веке, умер? Ну, не довезли до деревни, не отдали маркитанткам. Душа переместилась во времени.
   Сухомлинов, не открывая глаз, прислушался. Говорили на немецком.
   Может, обратно в двадцатый век?
   Игнат Севастьянович был не уверен. Немецкий язык не показатель. На нем могли говорить и тевтонские рыцари, и фашисты. А может, перемещения не было? Может, он сейчас в деревне и вокруг него австрийцы? Тоже, конечно, не подарок. Хотя, с другой стороны, и топор не грозит. Придет в себя и уйдет туда, где Фридрих его не достанет. Разве он виноват, что барон ввязался в дуэль с господином Мюллером? Ведь попытался сделать все, чтобы избежать. Не получилось. Теперь вот расхлебывай.
   Он вновь прислушался. Говорили действительно на немецком. Причем голоса принадлежали мужчине и женщине. Причем речь, в чем Сухомлинов не сомневался, явно шла о нем.
   – Выживет гусар? – уточнил мужчина у женщины.
   – Если сразу не умер, то да. А он не умер.
   – Когда он из седла вылетел, я уже подумал: прощай, господин барон. А он, оказывается, только сотрясением отделался.
   И все-таки господин барон, а не товарищ старшина или, чего хуже, брат Юрген. Значит, в восемнадцатом веке. Невольно пошевелился.
   – О, смотри, – проговорила женщина, – кажется, наш раненый пришел в себя.
   Неожиданно на своем лбу Сухомлинов ощутил сырую тряпицу. Капли потекли по лицу. Скатились по носу и коснулись губ. Водица холодная, отметил Игнат Севастьянович, колодезная. Заморгал и открыл глаза.
   Над ним двое. Темноволосая молодая женщина в белой кофте и темно-коричневом сарафане, на голове белый чепчик, в руках сырая тряпица. Возле нее молодой гусар. Черный доломан, колпак. Стоял, опираясь на саблю, и пристально разглядывал барона.
   – С возвращением, господин барон, – проговорил он, – а мы уж и не думали.
   Фриц Болен, один из гусаров его полка. Фон Хаффман поморщился не то от боли, не то от света, что пробивался в небольшое окошко. Теперь он прекрасно вспомнил, что именно его и подозвал там, на поле, фон Штрехендорф. Служивый выполнил свою миссию, доставил его в деревню.
   – Как там сражение? – полюбопытствовал Адольф.
   – Так сражение еще вчера закончилось. Мы их одолели. Наша конница совершила подвиг. Генерал-лейтенант Гесслер со своими драгунами вовремя
   заметил, что австрийская пехота начинает подавать признаки некоторого расстройства. Не упустил момента. Двумя колоннами повел своих драгун. Да наши гусары на своем фланге подсуетились. Двадцать батальонов были опрокинуты в одну минуту.
   Барон фон Хаффман дальше не слушал. О том, что было захвачено несколько сот пленных, множество знамен, литавр и прочих военных трофеев, он прекрасно знал. Австрияки отступили, а Фридрих не стал их преследовать. Сейчас его интересовало другое.
   – Ты говоришь, вчера закончилось?
   – Ну да. Вы в беспамятстве почти сутки провалялись.
   – А мои друзья? Фон Штрехендорф и Шнейдер?
   – Фон Штрехендорф погиб. Как раз в тот момент, когда я вас сюда доставил. Я же потом вернулся, смотрю, а его труп в окружении четырех мертвых австрийцев валялся. Видимо, рубился ваш друг отважно.
   Фон Хаффман поднялся. Сел на деревянную кровать. Коснулся рукой матраса и понял, что тот явно не пуховая перина. Даже носом потянул, чтобы убедиться, что не ошибся. Пахло соломой.
   – А Шнейдер?
   – Того с депешей отправили в Берлин.
   – Эвон как, – удивился барон.
   – Так он ведь двух высокопоставленных офицеров в шатер короля доставил. Вот и велел их Фридрих в Берлин отвезти. Шнейдеру тут же звание присвоили.
   – А нам с фон Штрехендорфом?
   – Про вас не знаю, а Штрехендорфу ни звания, ни награды уже не понадобятся. Там, – и он взглянул на потолок, но Игнат Севастьянович понял, что тот имел в виду, – они уже не понадобятся.
   Интересно, что теперь будет с ним? Вряд ли этот солдат сможет ответить на этот вопрос. Тут нужен некто, кто знает больше. Неожиданно заныла голова,
   и Сухомлинов руками коснулся своего лица. Хотя нет. Не своего. Лицо это принадлежало когда-то барону фон Хаффману а теперь ему. Вот только долго ли ему придется с этим лицом жить? Пока судьба благоволила. Выжил после дуэли, чудом спасся во время битвы, хотя лучше бы погиб, и вот теперь… Адольф оглядел помещение, в котором оказался. Обычный австрийский домик, коих полно в этих краях. Одна дверь, за которой, скорее всего, прихожая, ну, или как она тут у них называется. Два окна. Одно закрыто ставнями, а через второе пробивается солнечный свет. Кровать, стол. Деревянная лестница в углу, ведущая на второй этаж. Именно оттуда и раздались шаги. Кто-то спускался. Шел не спеша. Фон Хаффман занервничал. Первое, что пришло на ум, – сам прусский король. Ошибся. Вот только человека, что спустился, Игнат Севастьянович желал бы видеть меньше всего. Полковник фон Винтерфельд.
   – Я попытался его уговорить изменить решение, фон Хаффман, – проговорил офицер, опускаясь на стул, что стоял рядом со столом, – да вот только дружище Фриц ни в какую. Заладил, что закон для всех одинаковый. Уже и приказ подписал, чтобы тебя повесили. Ты что, барон, хочешь умереть таким образом?
   – Боюсь, господин полковник, – ответил Адольф, – что умирать совсем не хочется. Ни повешенным, ни убитым.
   – Понимаю, – проговорил фон Винтерфельд, наливая в кружку пиво. – А если вам, господин барон, дезертировать?
   – Что вы такое предлагаете, господин полковник? – воскликнул фон Хаффман, понимая, что фон Винтерфельд говорил дело.
   Фридрих все равно решение не поменяет, а так хоть какой-то шанс останется. Вот только куда беглому солдату податься? В Германских землях сыщут, на туманный Альбион глаза не глядят, остается Россия.
   Интересно, а понимает ли полковник, что именно туда подастся дезертир? Скорее всего – да. Небось рассчитывает, что тот станет неким подобием «барона Мюнхгаузена», только на службе не Екатерины Великой, а ее предшественницы Елизаветы.
   – Я предлагаю вам, барон, дезертировать. Пустим слух, что вы умерли от ран. Видите ли, ваш друг оказал вам, как говорят русские, «медвежью услугу». Лучше бы он оставил вас на поле боя, барон…
   – Но почему, господин полковник?
   – Почему – что?
   – Яне могу понять ваших действий, господин фон Винтерфельд. Зачем вам помогать преступнику?
   Офицер рассмеялся. Наполнил кружку пивом. Залпом осушил ее, взглянул на барона и улыбнулся.
   – Во-первых, вы мне симпатичны, барон. Во– вторых, я знаю вас и поэтому ни капли не удивлен, что вы оказались участником дуэли. – Фон Хаффман вдруг подумал, что, скорее всего, его предшественник, был еще тем забиякой, но фон Винтерфельд моментально все его суждения опроверг: – По пустякам вы, барон, не стали бы размахивать оружием, следовательно, была задета честь дамы. Если бы словом или делом оскорбили бы вас, вы бы сдержались. Не знаю, однако точно уверен, что отомстили бы обидчику, но как-нибудь деликатно. В-третьих, из-за уважения к вашему отцу.
   Последнее было совершенно непонятно Игнату Севастьяновичу сие было известно только предшественнику. Уточнять он не имел права, иначе бы вызвал удивление у полковника.
   – Пока еще есть время, барон, дезертируйте, – проговорил фон Винтерфельд.
   – Я подумаю, господин полковник.
   – Вот и хорошо. Надеюсь, вы, барон, примете правильное решение, – добавил офицер, поднимаясь из-за стола.
   Он направился к двери. Остановился. Надел на руки белоснежные перчатки и лишь после этого вышел.
   – Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – проговорил фон Хаффман, поднимаясь с кровати и подходя к столу. – Любопытно, какое же решение он мне предлагает сделать? Неужели рассчитывает, что я не поддамся на его провокацию и самолично пойду на эшафот? Нет уж – дудки. Не для этого мне судьба дала еще один шанс.
   Сел за стол, и тут же к нему подошла хозяюшка. Да не просто так это сделала, а принесла обед.
   – Умирать, господин барон, – проговорила она, – все же не на пустой желудок.
   – Вы правы, сударыня, – молвил фон Хаффман и поцеловал руку прекрасной незнакомки.
   Словно голодный зверь, он накинулся на еду. Дичь, а скорее всего это был голубь, была приготовлена на славу. Соус – пальчики оближешь. Удивительно, что у барышни нашлось время на всю эту стряпню. Достаточно было обычной каши.
   – Я вам вычистила ваш мундир, барон, – сказала вдруг она, протягивая доломан.
   – Спасибо, красавица, – проговорил фон Хофман. Взял и положил на кровать.
   Пообедав, барон подошел к окну и выглянул. На улице было тихо. Чуть поодаль виднелся лагерь пруссов. Возле дома, привязанной к тыну, стояла лошадь.
   – Может быть, фон Винтерфельд надеется, что я все же решусь. Тогда как только вскочу в седло, так тут же буду убит при попытке к бегству, – прошептал фон Хаффман. – А что, гуманно. И совесть чиста. Э нет, господин полковник. Если я и дезертирую, то уж точно не на этой несчастной кобылке.
   Фон Хаффман обошел комнату и приник к другому окну. С этой стороны был прекрасно виден лагерь Черных гусар. Солдаты кое-как отходили от битвы,