Смирнов Алексей Константинович. Лето никогда

   Времени «Ч» никто не знал; накануне вечером устроили последнее собрание и велели с утра заниматься обычными делами, но внутренне быть готовыми к нападению противника. Условного — невидимого — противника воплощал в себе Игорь Геннадьевич, который суетился, рыскал по лагерю тайными тропами и готовил военно-спортивные каверзы. Он же, отправившись за пределы «Бригантины», организовал в секретном месте замаскированный командный пункт, который надлежало обнаружить и торжественно сжечь под видом традиционного Костра.
   Утро выдалось сказочное, мирное, из тех, что бывают перед самой войной. Непочтительный Дима объявил, что разогнать тучи приказал сам министр обороны, который, делая так, отправлял свои Божественные, мистические функции. Скауты делали физзарядку и строились на линейку; их командиры один за другим подавали рапорт; потом, под барабанный бой, отряды потянулись в столовую на завтрак.
   В столовой тоже все шло, как обычно. Над столами висели пестрые мушиные ленты, вязкое умирание поверх звона ложек и торопливого пира юности. Бешеные, злые на весь мир судомойки костерили дежурных, которые разливали в граненые стаканы крутой кипяток, и стаканы лопались, вкрадчиво и непристойно; кого-то отчитывали за перепачканные вилки, которыми — прямо зубцами, не грея в чае, — намазывали каменное масло.
   Завтрак подходил к концу, когда за окном хлопнула дымовая шашка, и на пороге возник возбужденный военрук.
   — Тревога! — заорал он и от счастья, что дождался, выкатил неожиданно увеличившиеся глаза; никто и не подозревал, что они, маленькие, слепенькие и глубоко посаженные, могут оказаться такими большими и так далеко выдвинуться из темных орбит.
   Столовая вздрогнула от дружного рева. Скаутам не терпелось окунуться в обстановку, которую Игорь Геннадьевич с таким усердием приближал к боевой. Однако снаружи их ждало разочарование.
   — Строиться! Строиться! — орали вожатые, нагруженные рюкзаками и увешанные планшетками и флягами.
   В траве одиноко дымил вонючим дымом какой-то предмет, и скауты не сразу поняли, что это и есть шашка. Из-за покосившегося сарая вырулил грузовик, за рулем равнодушно сидел дядя Яша, лагерный шофер. Грузовик обстоятельно развернулся и стал наезжать задом. Все попятились; машина остановилась, дядя Яша спрыгнул на землю и откинул борт.
   — Разобрать противогазы! — скомандовал военрук. Он без толку метался, сжимая в потной ладони ракетницу. На шее у него зачем-то болтался свисток.
   Дима тронул Лешу за локоть и что-то прошептал на ухо; Леша согнулся от смеха и отвернулся. Игорь Геннадьевич подбежал к машине и начал раздавать противогазы сам.
   — Размер! Размер! — повторял он, отводя тянувшиеся к нему руки.
   — Товарищ полковник, размер неважен, — негромко напомнил ему Миша. — Мы не будем надевать противогазы, мы просто с ними пойдем.
   Паук, услышав это, расцвел. Химическая бомба отменялась.
   Военрук замолчал и недовольно шагнул в сторону, его шалый взгляд блуждал, как будто в лысом, пятнистом черепе безумный и преступный инженер наводил свой гиперболоид, надеясь поджечь корпуса, спортплощадку, деревья, небо и солнце.
   — Равняйсь! — закричал Степин и вытянулся сам.
   — Равняйсь! Равняйсь! — подхватили Кентавры и Дьяволы.
   Малый Букер уныло прижал ладони к бедрам и обругал обязаловку. Поход к замаскированному штабу вдруг показался ему скучным и тошным. Из репродуктора неслась боевая музыка, «Полет Шамиля» — мотивчик, популярный после самолетного обрезания западных фаллических символов.
   «Мнему засорять чепухой"— подумал он.
   — Отставить мяч! — Миша остановился перед Жижморфом. — Подтянуться, грудь вперед, плечи назад!
   Взвыла сирена, распугивая ворон — еще один сюрприз военрука. Тот был не слишком горазд на выдумки.
   Игорь Геннадьевич совсем потерял лицо и подобострастным шепотом осведомился:
   — Пора?
   — Секундочку обождите, товарищ полковник. Этот лопух с мячом приперся. Сейчас отнесет в палату, вернется, и можно будет.
   Военрук полуматерно крякнул и топнул на Жижморфа офицерским ботинком.
   Паук налился важностью, и, с противогазной сумкой на поясе при том, что сам противогаз можно было не надевать, показался себе очень взрослым. Он даже стал строго смотреть на Дроздофила, который, стоя в задней шеренге, вытащил резиновый хобот и толкал соседей, показывая, как ловко приладил эту штуку к штанам. Аргумент решил не отставать и приложил всю маску, тыча пальцем в стеклянные глаза — два круга, дескать, а посередине — шланг, ничего не напоминает, а?
   Солнце припекало, и среди скаутов поднялся тихий ропот. Все вдруг смекнули, что ничего хорошего в «Зарнице» нет, и лучше было бы заняться плаванием. Но тут вернулся Жижморф, и поход начался, а военрук, спохватившись, выстрелил из стартового пистолета.
   Марш начался.
   В спину угрожающе жужжал Шамиль, который, согласно либретто, уже приближался к Манхэттену.
   Барабан и горн были предметами внутреннего использования; вышли тихо. Все немного волновались, испытывая чувство незащищенности, которое всегда возникало при выходе за ограду. Убогий деревянный забор представлялся достаточно надежной защитой от внешнего мира, магическим кругом; за чертой, стоило ее пересечь, караулило зло — без имени и без формы. Впрочем, одно имя у него было: дружная недоброжелательность, которая воплотилась за первым же поворотом. Мимо колонны проехала телега, на которой сидел, свесив ноги, местный подросток. Надменный и развязный, а главное — свободный и не зависящий ни от Миши, ни от Игоря Геннадьевича, он презрительно сплюнул при виде галстуков и пилоток. Плевок получился равнодушный и ленивый, в нем было вялое, снисходительное предупреждение. Ездок показывал, что это только начало, первое приветствие нормального, делового мира, и спешить совершенно некуда, главное разбирательство — впереди, еще успеется; смотрите, мокрицы, куда ставите ноги.
   Миша недобро оглянулся, и подросток спокойно выдержал его оценивающий взгляд.
   — Подтянулись! — Миша и сам подобрался, ускорив шаг.
   — Смотри, ночью понатыкали, — Котомонов толкнул Букера в бок, указывая на синие и красные флажки, торчавшие на обочине.
   При виде флажков, которыми за каким-то дьяволом был обозначен героический маршрут, всем стало легче: лагерь продолжался и тянул свои охранительные щупальца в неприветливый мир свободных людей, не знающих дисциплины.
   — Всю ночь, небось, ползал, — пробормотал Букер, поглядывая на военрука. Тот деловито сосал из фляжки; потом протянул ее Мише, и тот, поколебавшись мгновение, взял и сделал быстрый глоток.
   Вскоре прозвучала команда перейти на бег, и все окончательно скисли, хотя бежали не больше минуты. Игорь Геннадьевич старался не отставать и, когда бежал, смотрел прямо.
   «Есть ли у него сын?» — вдруг подумал Малый Букер. Игорь Геннадьевич был ему настолько неприятен, что он представил, как было бы хорошо ненадолго усыновиться, совсем на чуть-чуть, на родительский День, укороченный. Букер предался мечтам, воображая соблазнительное торжество над записным авторитетом.
   Отдуваясь, Игорь Геннадьевич перешел на шаг и шел невозмутимо и чинно.
   «Наверно, у него дочь, « — решил Букер.
   — Скоро придем-то? — пробормотал Котомонов и передвинул надоевшую сумку за спину.
   — Стой, раз-два! — Миша резко затормозил и повернулся лицом к скаутам. Дима и Леша сразу отошли в сторонку, устроились на пригорке и закурили. Военрук придирчиво стрелял глазками.
   — Прямо по курсу — неизвестный колодец! — объявил Миша. — Кто хочет пить?
   — Мы! Мы!!…
   Строй смешался; замыкавшие Дьяволы, дыша в спины Кентаврам, поднажали, и Тритоны растворились в куче мала.
   — Стоп! — Миша растопырил руки и загородил колодец. — Чему вас учили на занятиях?
   Военрук похаживал в стороне и загадочно улыбался.
   — Колодец мог быть отравлен противником, — напомнил Миша. — Кроме того, вода может быть просто грязной, и вы все подхватите дизентерию или холеру. При виде незнакомого источника необходимо перво-наперво произвести обеззараживание воды.
   С этими словами старший вожатый расстегнул сумку, достал пакет с крупными белыми таблетками и торжественно бросил в воду несколько штук.
   — Получается не очень вкусно, хлоркой отдает, но зато погибает все живое…
   — Ах ты, паразит! — послышался крик.
   Миша недоуменно посмотрел и увидел, что к нему, переваливаясь и глядя себе под ноги, спешит неуклюжая баба в латаном ситце и резиновых сапогах.
   — Ты что же, гадина, с колодцем делаешь, а? Это что — твой колодец, зараза чертова?
   — Погодите, погодите, — Миша приветливо улыбнулся. — Не надо ругаться, вы же видите — я с детьми.
   — Гоша! Гоша! — заголосила баба, не обращая никакого внимания на мишины объяснения. — Гоша, иди сюда быстро, посмотри, что они делают!
   Игорь Геннадьевич полез в карман.
   — Пистолет достанет, — прошептал Дроздофил, проникаясь к отставнику уважением.
   Но Игорь Геннадьевич вытащил деньги.
   — Возьмите, возьмите, товарищ, — крикнул он испуганно. — Мы ничего такого…Сколько мы вам должны?
   Малый Букер уже понял, что будет дальше, и, чтобы ничего не видеть, вышел из кучи и наплевательски уселся под гражданский куст. Леша и Дима сидели совсем близко, и он улавливал отрывки их разговоров.
   — Ну, все… плакал полтинник…
   — Какое там, смотри — он стольник ей хочет сунуть, козел…
   — Припухли за флажками-то, на воле — героизьм! Я всегда говорил, что эти «микроинъекции зла» — одна видимость…
   Дима ответил какой-то шуткой, в которую Букер не въехал.
   — Да нет, я серьезно… Чего по чайной ложке-то? Вот тебе результат… Какая-то тетеря завизжала, и все лапки подняли.
   — Если больше, можно дозняк схватить. Злобный. Как ты вот. Подсел, теперь у тебя ломки…
   — Ну да, так бы и разорвал. Пусть старший прикажет…
   Возле колодца военрук и Миша наперебой совали бабе под нос ведро, полное студеной воды. От избы уже спешил неприглядный Гоша.
   Дойти ему не дали: баба, зажав в кулаке целых полторы сотни, махнула, и Гоша, вооруженный косой, немного постоял, чтобы удостовериться в общей гармонии.
   Миша прошипел беззвучное ругательство и сплюнул. Он взял Игоря Геннадьевича под руку и отвел в сторону. Скауты стали свидетелями унизительной сцены: разъяренный Миша выговаривал военруку, а тот задыхался, прижимал к груди руки и, наконец, перешел на визг и свист, которые стали слышны всем:
   — Вы не понимаете, вы молоды! А я иначе не могу, я так воспитан, я такой человек! У меня принсипы!..
   — Как я в глаза им буду смотреть?! — не слушал его Миша.
   Леша принял общее командование.
   — Привал! — распорядился он. — Разойтись, заняться личными делами. Далеко не расползаться!
   Отряды облегченно распались. Кто-то помчался в кусты; другие, сдирая ненужные сумки, улеглись на траву. Дима и Леша мрачно оглядывали усталое стадо, а Миша продолжал наступать на Игоря Геннадьевича, трусливое козлячество которого в мгновение ока лишило игру боевого духа.
   — Спорим, что дальше не пойдем? — перед Букером отважно возникла рука Паука.
   Паук был парией, а Букер не терпел панибратства изгоев и сразу же пресек попытку контакта.
   — Знаешь, что бывает после таких шрамов? — спросил он, бесцеремонно тыча пальцем в рот несостоявшегося спорщика.
   — Ну, что? — с деланным равнодушием ответил тот и стал игриво разглядывать небо, как будто приглашал Букера обратить назревающее оскорбление в шутку, товарищескую условность, общий секрет.
   — Роза-паук, — беспощадно ответил Букер, зажал шрам двумя пальцами и слегка потянул. — Вот прямо тут. На таких губах рано или поздно расцветает ядовитая роза-паук.
   Он говорил очень серьезно и веско — так, что Паук почти поверил.
   Видя это, Малый Букер медленно перекрестился:
   — Вот те крест, клянусь, что не вру. Мне врачиха говорила, спроси у нее сам.
   Паук чуть не плакал. Его не радовало даже то, что он оказался прав: «Зарница» закончилась, толком не начавшись. Скауты объясняли это вмешательством местной жительницы, равно как и последующим унижением предводителей. Но кое-кто видел причину в неожиданном дефолте и утверждал, что у вожатых были какие-то свои виды на деньги военрука.
   Тот продолжал препираться с Мишей, и старший вожатый одерживал верх.
   Глазеть на позор сбежались все: коровы, сельский люд, что себе на уме, собаки и кошки; слетелись вороны, сороки и галки, собрались кучевые и перистые облака, из-за которых украдкой подглядывало насмешливое солнце, и даже прозрачный лунный блин задержался посмотреть.
   — Давайте пойдем на стрельбище, — робко предложил уничтоженный Игорь Геннадьевич.
   Мир вокруг него презрительно стрекотал, зудел и глумился, живя своей жизнью.
   — Шабаш, — зло отмахнулся Миша. — Смысл? Какой теперь смысл куда-то идти? Об вас ноги вытерли, а вы планы строите.
   И он мрачно скомандовал построение.
   — Звезды не с нами, ребята, — объявил он отрядам. Букер тут же подумал о деревянных созвездиях. — Следопыт должен держать нос по ветру и быть внимательным к знакам. Поход отменяется. Каждому, как вернемся, два часа личного времени. И всем отрядам — по красной шашке за достижения.
   — Ребята, равняйсь! — подсунулся Игорь Геннадьевич.
   Никто его не послушал, раздались смешки.
   — Да, недоработал Базаров с Павлом Петровичем, — процедил Дима.
   — Что? Что, господин вожатый? — встрепенулись Дьяволы, которые обожали своего руководителя.
   — Вы, ребята, про это еще не читали. Завидую, будете долго смеяться.
   Все были очень довольны, что не успели уйти далеко; унизительное возвращение происходило в угрюмом молчании. Напыщенно перелаивались невидимые собаки. Горн заткнулся, барабан насупился; толстый Катыш-Латыш и Букер, шагавшие в хвосте, тихо беседовали.
   — Мишка ни фига не боится, — и Катыш-Латыш качал головой. — Полкан-то много старше!
   — Мишка начальницу дрючит, — возражал Малый Букер. — И вообще он крутой. Он же лысый, ты знаешь?
   — Кто лысый? Мишка? — поразился Катыш-Латыш. — Где же он лысый, вон сколько волос!
   — Ему пересадили, я слышал, как Леха с Димкой трепались. А так он лысый. Он у Второго Реактора был, понял?
   — Понял, — уважительно пробормотал Катыш-Латыш. — Тогда-то все ясно. Если у Реактора, то этого полкана он может…может…
   — И вообще, — добавил Букер, — что с того, что полкан его старше? Мишка-то уж всяко был под мнемой. Ему теперь чем старше, тем лучше.
   Малый Букер механически повторял чужие сплетни, не понимая странных преимуществ юного возраста.
   — Верно, — кивнул Катыш-Латыш, который слыл тугодумом и не успевал сообразить самых простых вещей. Тем более — сделать вид, будто сообразил.

5. Три дня до родительского Дня.
Шашечки для Тритонов: синяя, синяя, синяя, синяя

   — Ежкин корень. Ты ведешь себя, как мужик, — сказал Миша, выбираясь из-под начальницы.
   Он потянулся за спичками и по пути посмотрел на часы: пять утра.
   Полусумрак рассмеялся хриплым смешком. Бархат звучания вобрал в себя пепел и дым. Под одеялом щелкнуло: «Митоз,» — механически отметил Миша. Туберкулезные палочки в очередной раз удвоились.
   Нога выпросталась из-под простыни, поиграла пальцами.
   — Немудрено, — начальница «Бригантины» отпила из высокого стакана. На столике, задрав стеклянный носик-нос, дремал макет одноименного судна, служивший графином. — Я сделалась комбайном по ошибке.
   — Как это? — Миша бессознательно отодвинулся. Бисексуалы одновременно отталкивали и привлекали его.
   — Перепутали родительские мнемы, — простыня зашевелилась: под ней что-то чесали. В лагере было полно насекомых, и зуд поражал многих. — У нас фамилия нейтральная, бесполая: Фартух. Вместо маминой приехала папина.
   — Эпрон, — сказал Миша.
   — Что?
   — Просто так. Эпрон. Фартук по-английски.
   — Эпрон… Капрон.
   — Иприт.
   — Ифрит.
   — Ибикус.
   — Инкуб.
   — Суккуб тогда уж, — рассмеялась начальница, перекатилась и обняла Мишу, походя вынув из его пальцев сигарету.
   Миша, не успевший собраться с силами, отвел ее руку. Одновременно он, пытаясь возбудиться, прикрыл глаза, чтобы вызвать умозрительный образ той, что лежала с ним рядом. Ему казалось, что если приукрасить действительность, то дело пойдет на лад. В торжественные дни, например, начальница «Бригантины» смотрелась очень даже выгодно: она одевалась, как скаут, в рубашку и шорты, повязывала галстук и в этом виде принимала парад; после одного такого случая Миша сказал себе: решено! — и в тот же вечер постучался к ней, прихватив с собой все, что положено брать в этих случаях: шампанское, полевые цветы, коробку каких-то страшненьких конфет, седых и пыльных. «Оставь все здесь, выйди и зайди, как нашкодивший мальчик», — сказала она ему с порога.
   Сейчас, отвернувшись и с закрытыми глазами, он видел только большие ступни, короткую шею с родинкой и ненормально узкую талию, способную пройти в кольцо из пальцев. Сущая машина, думал Миша. Совсем заездила евреечку-врачиху: та спала с лица, и глаза стали, как сливы, и чем-то пахло все время, черт-те чем.
   — Как же так, — проговорил он задумчиво. — Как это вышло технически, чтоб отцовская мнема легла… не понимаю.
   — Оказывается, все просто, — начальница уступила и теперь лежала на спине, не касаясь Миши. — Претензий с моей стороны не было. Если бы мне дали выбрать, я сама…Это же интересно, разве нет? Почему мужики такие правильные? Неужели тебе никогда не хотелось неестественного — ведь все в тебе есть, и оно тоже, где же пытливость ума?
   Мишу передернуло:
   — Нет уж, спасибо. Не надо мне таких экспериментов.
   — Почему, глупый? Боишься, что дальше, по детишкам твоим пойдет, да? Так им, если мальчишки, немного пассивности не повредит.
   — У меня не может быть детишек.
   — Забыла, извини. А я-то, дура, таблетки глотаю.
   — Ерунда. Мне просто трудно… — Миша сделал паузу, подбирая слово. Он редко беседовал на абстрактные темы. — Трудно самому, своими руками…переломить природу. Да и мамашины душевные терзания меня никогда не привлекали. Зачем я буду грузиться?
   — Ты ничего не переломишь. В природе возможно все. Нам в институте как говорили? Мир бесконечен, и все возможно, а раз возможно, то и станет. И никакого предназначения у нас, кстати, нет. Мы — один из возможных и потому неизбежных вариантов, и все.
   Миша покосился на часы. Он окончательно убедился, что больше любви не будет. Из-под брошенного полотенца выглядывал корешок какой-то книги, и Миша потянул его, как бы захваченный внезапным интересом. Вытянув, и вправду заинтересовался фамилией автора: Букер.
   — Надо же, — усмехнулся он, показывая обложку начальнице. — У меня в отряде тоже есть Букер.
   — Сынок, — улыбнулась та. — Ты не знал?
   — Понятия не имел, — Миша раскрыл книгу и прочитал заглавие: «Пониженная Дифференцированность как Основа и Цель Современного Развития». — Можно взять почитать?
   — Почитай, — начальница зевнула. — Автор противоречит себе. Рассуждает о простоте, а сам пишет книги. Он крупный идеолог, между прочим, стыдно не знать. Ты можешь идти, если хочешь; ты совершенно не обязан здесь задерживаться против воли.
   Миша беззвучно чертыхнулся.
   — О чем ты говоришь! Просто я…
   — Да-да, Второй Энергоблок, я знаю.
   По ее тону было ясно, что она действительно знает. Второй Реактор часто оказывался полезным прикрытием, и Миша, расставаясь с женщинами, не раз себе говорил, что нет худа без добра.
   Он быстро оделся. Начальница продолжала улыбаться.
   — Зайду на ферму, посмотрю, что там, — Миша, не находясь с темой, сморозил глупость. Но пришлось продолжать: — Вчера, знаешь, свинья там…потомство свое сожрала, всех поросят.
   — И что тебе? Сожрала — и Слава Богу, ну скушала — и хорошо, можно больше не волноваться за них, не переживать, лучше самой съесть. Поспать теперь можно спокойно.
   Она потянулась, снова взяла стакан и продолжила:
   — В природе есть мудрость. Я часто думаю, что хорошо бы и людям — сожрать так вот сразу, чтобы не расстраиваться. Все равно им не жить по-нормальному. Что-нибудь, да случится, везде и за всеми не углядишь. Мама моя, помню, очень переживала. А я, к ее ужасу, после мнемы прямиком — к папе… Поневоле замечтаешься, что не сожрала дитём.
   Миша стоял столбом, не решаясь уйти, и крепко сжимал под мышкой книгу Большого Букера. Взгорбленная простыня рассуждала:
   — Вот бы все уничтожить самим! Из чистой любви. Когда-нибудь это будет. Мы не позволим ввязаться боженьке, который привык снимать сливки. Мой папа… — на этом слове она запнулась. — Он часто говорил: кто я и кто Бог, как мне его любить? Как я могу? Кто я такой, чтобы завидовать и подражать святым?
   — Я давно хотел спросить, — Миша сменил-таки тему. — Как это бывает у женщин? Мнема?
   — Перестань психовать. Уходишь — уходи со спокойной душой, я не сержусь. Не надо выдумывать, что тебе интересно. Ты даже не соображаешь, о чем спрашиваешь. Мне же перепутали мнему, понимаешь? Пе-ре-пу-тали!
   — Подружки могли рассказать, — Миша попробовал выкрутиться.
   — Тс-с! — начальница приложила палец к верхней губе, которая чуть закруглялась кожаной горбушкой и портила профиль. — Не суйся не в свое дело. В конце концов, я не перестала быть женщиной, как не стыдно?
   — Извини, молчу, — Миша взялся за ручку двери. — В общем, я пошел, хорошо?
   — Стой! — та села и скрестила на груди руки. — Куда ты собрался? В дверь? На рассвете? Нет, голубчик, в дверь нельзя.
   — Но меня уже видели, как я шел…
   Веки начальницы дрогнули. Первый лазерный луч поразил Мишу в сердце, второй — в пах.
   — Могли видеть! — поправился Миша. — Я же осторожно!
   — Мужчины уходят от меня через окна, — мягко объяснила начальница.
   — Так здесь второй этаж!
   — Ну и что?
   Миша подумал, что будет, если он просто пошлет эту стерву к веселой матери. Скорее всего, ничего. Запросто. Сказав про себя это слово, он понял, что уже карабкается на подоконник.
   — Глупость, вот те крест, — процедил сквозь зубы старший вожатый. — У всех на виду…
   — Молва меня не волнует. Ты, никак, боишься? А как же Второй Энергоблок?
   Миша сидел на корточках, похожий на уродливого демона из восточной сказки. Правильнее было уцепиться руками, зависнуть, разжать пальцы, полететь. Но сделать это ему мешал проклятый Букер, норовивший выскользнуть из-под мышки. Миша почему-то не мог с ним расстаться. Возможно, это просто не приходило ему в голову. Рискуя сломать себе шею, он продолжал сидеть и чувствовал шкурой, как позади него занимается пожар. Уже слышалось потрескиванье, в ноздри плыл невидимый дым — все очень знакомое, однажды уже пережитое. Сухо щелкнули ладошки, и Миша прыгнул, словно его ужалили. Ему повезло, он не убился и сломал лишь руку — свободную, не занятую Букером. Но книга все равно отлетела в крапиву, и Миша, превозмогая боль, полез за ней, взял, отошел от административного корпуса и посмотрел на окно. Там никого не было. Занавеска подрагивала на ветру, и казалось, что в нее кто-то дышит.
   …Врачиха, судя по ее лицу, провела бессонную ночь. Она ни о чем не спросила, и все лечение прошло в молчании. В какую-то секунду Миша почувствовал себя женщиной, врачихиной сестрой по несчастью. Та все понимала и честно выполняла свой долг, поддерживая подругу, помогая ей в общей беде.
   Метаморфоза до того разозлила Мишу, что он выместил наболевшее на Тритонах. Все у них оказалось не так.
   Их задержали на плацу, когда другие уже разошлись завтракать, и долго выговаривали. Наконец, вогнали в синюю краску по четырем показателям, и посулили подпортить мнемирование.

6. Два дня до родительского Дня.
Шашечки для Тритонов: желтая, желтая, желтая, зеленая

   Купальня была самая обычная. С обрыва, нависавшего над ней, она казалась хрупкой рамкой, поделенной надвое и пущенной в ручей, словно кораблик. Или плот, которому не хватало муравьев и огня. В ней было два отделения неравной величины: крокодильник и лягушатник, оба — с осклизлыми лесенками, теряющимися в мутном мраке. Лягушатником давно не пользовались, и он зарос тиной. В него однажды помочился глупый Катыш-Латыш, и был мало что строго наказан, но и бит.
   Крокодильник стоял чистый.
   К купальням спускалась тропинка, склон был крут; повсюду вились полированные корни. Сандалии отчаянно скользили по хвойной дорожке, и скаутам запрещали спускаться наперегонки.
   Игорь Геннадьевич, который боялся речного течения и тоже пользовался купальней, спешил окунуться до их прихода. Тритоны застигли его в неподходящий момент: военрук только что переоделся и самозабвенно прополаскивал исподнее. Он увлекся, завороженный детским страхом упустить трусы, очутившиеся в забортной неизвестности купальни: утонут, страшно перекувыркиваясь. Играя с водой, как с огнем, он иногда нарочно выпускал их на миг и ловил в последний момент, за которым маячила катастрофа расставания.
   И, конечно, упустил окончательно, напуганный свистом и улюлюканьем.
   Тритоны едва не смяли его, наплевав на скоростные и возрастные ограничения. Игорь Геннадьевич шикал на них, махал руками и ругался дошкольной сортирной руганью. Его оттеснили в угол, откуда он с негодованием взирал на Мишу, который спускался по склону медленно и с опаской, беспокоясь за гипс.
   — Степин! — позвал подраненный вожатый. — Строй отряд!