Смирнов Сергей Георгиевич. И конь проклянет седока (И конь проклянет седока - 1)

   Я лег и долго смотрел на проплывающие мимо руины великолепных дворцов и соборов, и уснул под мирный плеск волн.
   Я проснулся от чувства тревоги. Уже светало, кричали чайки, пахло рыбой и водорослями. Река вынесла меня в море.
   Далеко-далеко на востоке торчали в сиреневое небо скелеты высотных ярусных домов.
   Я покинул обреченный город. Но не знал, радоваться мне или грустить.
   Взошло солнце и море стало синим и прозрачным, как акварельная краска. Легкий ветерок сносил меня все дальше в море и берег вскоре скрылся из глаз.
   Потом стало жарко. Я лежал на спине, наполовину в воде, закрыв руками лицо. Голова кружилась, мучила жажда. В такт волнам перед глазами вспыхивали разноцветные шары.
   Я пытался поймать рыбу и пил морскую воду. Воду, разбавленную рекой.
   Я очнулся на закате. Плот приближался к острову со стороны дамбы. Потом, размокший и разваливающийся на части, плот застыл на гниющем мелководье. Я сполз с него и побрел к берегу, едва перебирая ногами в слое загустевшего ила. На берегу чернели коробки домов, а над ними пламенел в последних лучах солнца наполовину облупленный, когда-то белоснежный купол огромного собора.
   Добравшись, наконец, до берега, я упал в траву. В глазах рябило от бесконечного мельтешения солнечных бликов, и меня качало, качало, качало. Не знаю, сколько времени прошло, пока я увидел людей, идущих по воде. В полной тишине, с длинными палками в руках, они рядами двигались по мелководью и отражения в воде удлиняли их фигуры, делая их похожими на призраков с рисунков Ярослава Панушки. Я думал, что они мне снятся, и даже не пытался их позвать. Потом они приблизились, я услышал плеск воды и негромкий разговор. Они выходили на берег, а им навстречу из-за заборов и гаражей шли женщины и дети.
   - Эй... сюда... я здесь... - прошептал я. Они не слышали.
   Я приподнялся и пополз к ним, слизывая кровь, сочившуюся из треснувших губ.
   Они заметили меня.
   Подхватили, перевели через зловонную, залитую водой низину и подвели к костру. Здесь сидели люди в старых матросских бушлатах. Мне дали воды и позволили отдохнуть. И мы снова пошли вперед, мимо полуразрушенных девятиэтажек, вошли в город, потом под арку в кирпичной стене и по лестнице спустились вниз. Здесь мне дали еды и бутылку с водой. Я поел и улегся на казенный матрац.
   Меня разбудили двое в бушлатах и велели идти за ними.
   Мы поднялись по лестнице, вошли в мрачную длинную комнату, где за столом сидели несколько человек. Один из них был в форме морского офицера.
   - Ты приплыл из Города? - спросил он.
   - Да.
   - Зачем?
   - Спасался от вампиров.
   - В Городе давно уже нет людей. Откуда ты?
   - Я из другого мира.
   Они переглянулись и один из них сказал:
   - Он врет. Это лазутчик. Его подослали.
   - Нет, я не лазутчик! Я сделал плот, чтобы не попасть в лапы вампиров и тех, нижних людей. На плоту я уснул и река вынесла меня в море.
   - Это правда, плот нашли, - произнес кто-то за моей спиной.
   - Мы не можем верить тому, кто приплыл оттуда, - покачал головой офицер. - Эта болезнь заразна и неизлечима. Он может заразить всех нас. Остров погибнет.
   - Но ведь есть еще... - произнес тот же голос.
   - Замолчи! Никто ничего не знает.
   Они зашумели все разом, а меня повели назад. Снова была камера с окном под потолком - быть может, это была бывшая комендатура, - мне дали поесть и ничего не объяснили.
   Так прошло несколько дней. Меня выводили во двор. Там, среди штабелей проржавевших торпедных корпусов я прогуливался под надзором матроса. Из обрывков разговоров я понял, что здесь укрылись те, которые называли себя Последними.
   Прошло еще несколько дней и меня, наконец, перестали стеречь.
   Я мог свободно выходить в город, гулять сколько влезет. На ночь я возвращался в комендатуру. Я обошел весь остров. Я видел обычную жизнь обычного провинциального городка - правда, городка, находящегося в осадном положении. На улицах было малолюдно, свободные клочки земли были засажены картошкой. В обветшавших зданиях в центре завывал ветер, знаменитая чугунная мостовая заросла травой. И маленькая пушка больше не стреляла в полдень, и мертвые корабли ржавели в сухих доках.
   Остров был по-прежнему красив, как когда-то. И памятник погибшему адмиралу стоял на прежнем месте, хотя буйно разросшиеся кусты забили постамент. В доках цвела зеленая вода.
   Последние занимались своими делами - ловили рыбу, копали картошку. На берегу стояли отряды вооруженной стражи. А над фортами по ночам взвмвалось пламя костров, передававших сигналы: все в порядке, опасности нет. Но однажды ночью меня разбудили раскаты. Спросонья их можно было принять за неистовые удары грома, но в промежутках между раскатами слышался характерный треск. И я понял: стреляли пушки, еще, видимо, сохраняемые Последними, и еще - трещали автоматы. Вопли и шум доносились с восточной оконечности острова - как раз оттуда, где стража была особенно блительна.
   Охранник вбежал в мою камеру и молча протянул диковатое оружие - что-то вроде копья с невозвратным наконечником.
   - Что там такое? - спросил я.
   - Они плывут! - кратко ответил охранник и выбежал из камеры.
   Я поспешил следом. При свете факелов по улицам бегали люди.
   Плкали дети, кричали женщины. Пушка палила с короткими перерывами и ее раскаты гулко и жутко отдавались от стен.
   Мужчины спешили в сторону бывшего военного порта и я побежал вместе с ними.
   Во тьме, разрываемой выстрелами берегового орудия, кипела ожесточенная схватка. Закованные в железо вампы с ножницами наперевес высаживались с катеров, лодок, пассажирских теплоходиков и бросались в бой. Наверху, у бетонных парапетов их встречали копья островитян. Пушка, послав во тьму последний снаряд, умолкла. Вампы огласили остров радостными воплями. Кое -где им уже удалось прорваться на берег и бой кипел в приморском парке, возле памятника Петру. Хищно щелкали ножницы, скрежетали наконечники копий о металлические нагрудники вампов. Где-то включили сирену и ее раскатистый плачущий крик заглушил шум битвы. Горстку островитян, защищавших парк, окружили вампы. В свете факелов я хорошо видел, как падали защитники острова, сраженные маленькими ножницами, которые вампы метали с большой ловкостью.
   Одни из этих ножниц полетели в меня, и я едва успел подставить копье. Ножницы раскрылись, завертелись и улетели вбок. И тут факела почему-то погасли. Во тьме люди слипались в темные кдубки, распадались, бежали куда-то, падали, и казалось, в темноте происходит какая-то жутковатая, непонятная игра.
   Кто-то дернул меня за ноги, я упал, ударившись головой о ржавый металлический бордюр. Я лежал и думал лишь об одном - чтобы кто-нибудь наконец выключил эту проклятую, рвавшую душу сирену.
   Я не знаю, когда прекратился вой. Подняв голову, я увидел, что уже брезжит рассвет и легкий туман клубится над травой и над телами Последних, раскиданных по кровавой траве.
   Я привстал и на четвереньках пополз к берегу. Вокруг стояла глубокая тишина, в пелене тумана высились стройные стволы деревьев, которые можно было принять за замершие фигуры людей.
   Потом выплыл и исчез Петр, а впереди показался пирс и корабли, приплывшие из города.
   Я подумал, что, может быть, стоит попытаться угнать один из кораблей. Куда? Не знаю, но море бесконечно, не у финнов, так у шведов, не у них, так у немцев, может быть, можно будет найти приют. А нет - так плыви себе дальше, по воле ветра и волн.
   Я поднялся на ноги и пошел к пирсу. Ветер быстро разгонял туман. Я перешагивал через трупы, пронзенные вертикально торчавшими копьями, порубленными ножницами, но чем дальше, тем больше вокруг становилось трупов. В конце концов я остановился, не решаясь пойти прямо по телам.
   На дальнем конце пирса раздались гвалт и клекот: чайки распробовали человчину и слетелись отовсюду, образовав настоящую птичью кучу-малу.
   Я повернулся и побежал прочь. Мне больше не хотелось ни бежать, ни видеть, ни слышать. Человек - скотина, и скотина довольно выносливая и неприхотливая. Можно привыкнуть и к человечине. Но я не хотел быть скотиной.
   Мне стало холодно, очень холодно. В ближайшей подворотне я остановился, пересек двор и вошел в двустворчатую дверь.
   Широкая лестница вела в небольшой вестибюль. Окна были забраны решетками, и я не сразу освоился в полутьме. Сначала я их услышал, и только потом увидел: нескольких детей, одетых кое-как, большей частью во взрослые обноски. Они сбились в кучку в дальнем углу вестибюля и глядели на меня, как голодные птенцы. Рядом с ними - я не сразу разглядел - была женщина.
   Она поднялась с пола, сделала шаг мне навстречу. Она была в старой телогрейке, с платочком на голове, и в армейских сапогах. В руке она держала что-то, что показалось мне и знакомым, и незнакомым одновременно. Это был электрошокер, но я не сразу разглядел это, и даже инстинктивно выставил вперед свое копье с обломанным древком. Какое-то время мы глядели друг на друга, потом она сказала:
   - Ты - тот, кто привел их сюда? - она кивнула за окно, и я понял, что она говорит о вампах.
   - Нет, я не приводил. Я только убегал от них...
   - Они следили за тобой, - сказала женщина. - Они видели твой плот и чувствовали твой запах... Впрочем, рано или поздно, но они добрались бы до острова...
   - Все погибли? - спросил я.
   - Нет. Кажется, на этот раз островитяне отбились. Просто кончились снаряды и патроны, поэтому так тихо. Бой шел там, у штаба, - она махнула рукой.
   Потом обернулась к детям, покосившись на меня, спрятала шокер под телогрейкой и сказала голосом строгой воспитательницы в детском саду:
   - Идемте, дети.
   Дети поднялись и послушно двинулись к дверям. Она шла следом и замедлила шаг возле меня:
   - И ты тоже.
   - Куда? - спросил я.
   - Ты же знаешь, куда, - ответила она.
   Я не знал, но двинулся за ней.
   Мы вышли во двор, потом - на улицу. Туман снова сгустился, передо мной маячил силуэт женщины в нелепой телогрейке с закатанными рукавами. Дети шли рядом с ней, сбившись в стайку.
   И эта картина почему-то показалась мне страшно знакомой.
   Мы шли недолго, и туман становился все плотнее, так, что я уже не видел ничего, кроме силуэта, маячившего впереди.
   Потом она полуобернулась и сказала:
   - Прощай. И не возвращайся...
   В следующий миг я полетел в бездну, перебирая ногами в тщетной надежде ощутить утерянную опору. Я летел, а мне казалось - висел в плотном тягучем тумане, и прижимал к себе копье, ожидая, что из тумана выбегут вампы с ножницами наперевес. ...И я действительно не летел. Я стоял. А вокруг шумел переполненный торговый зал, я разглядел это не сразу, оглушенный шумом. Я держал в руке копье, а вокруг сновали люди, и копье рассекало толпу, как бушприт.
   Кто-то тронул меня за плечо. Я повернулся. Глаза были те же, и только благодаря им я понял, что передо мной - та самая женщина. Только одета она была совсем иначе, а рядом с ней жались друг к дуржке несколько детей, и смотрели на нас огромными испуганными глазами.
   - Прощай, - снова сказала она.
   - Нет, - ответил я, и, боясь, что она уйдет, схватил ее за руку. Объясни...
   - Некогда, - тускло сказала она. - Надо отвести детей. У когото из них есть дом, у кого-то - нет. Их нужно пристроить.
   И тут передо мной забрезжил свет. - В детдом?
   - И в детдом, - кивнула она рассеянно. - Волокита... Но все же лучше здесь, чем ТАМ...
   - Ты выводишь детей? - спросил я, затаив дыхание.
   Она промолчала.
   - Из того безумного города?
   - Из одного - в другой. Да. И не только детей.
   Она повернулась и пошла, дети послушно заторопились за ней.
   - Подожди! - я отшвырнул ставшее вдруг ненавистным копье. Оно со звоном покатилось под ноги толпы, кто-то отпрянул, кто-то даже не обернулся. Подожди. Я ведь тоже могу...
   - Может бысть, - серьезно кивнула она.
   Я шел за ней, но все еще не чувствовал, что окончательно вернулся. Мир вокруг был тем же - и уже не тем. Мне показалось, что к виду копья, валяющегося под ногами, здесь давно привыкли.
   Над прилавком, забитом тканями, хищно защелкали ножницы в руках молодой продавщицы. Я вздрогнул и снова схватил за руку свою провожатую.
   Она остановилась. И вдруг сказала:
   - Возвращать заблудившихся и заблудших, находить потерянных, спасать детей от кошмаров... Если ты сможешь... Что ж, тогда ты тоже будешь проводником. Посмотри - видишь, вон там, на ступеньке, плачет ребенок? Подойди к нему. Узнай, из какого он мира, и отведи его туда. Ты сможешь?
   Я хотел сказать, что не знаю, но не сказал, только смотрел ей в глаза.
   - Иногда это так же трудно, как воскрешать мертвых, - она вздохнула. Ну, некогда мне...
   И ушла. Мгновенно растворилась в толпе, как будто ее и не было, и дети, которых она вела, тоже исчезли.
   Кажется, я попал куда-то не туда. Может быть, это мир еще страшнее, чем тот, в котором я только что побывал... Но кто-то же должен связывать эти миры, эту бесконечную цкпь, иначе она прервется, и тогда... Малыш держался за поручень неподалеку от эскалатора, смотрел прямо перед собой; он не звал на помощь, лишь слезы - крупные и до странности круглые, как горошины - скатывались по щекам. Я присел и сказал:
   - Ну, здравствуй. Он перестал плакать и взглянул со страхом - наверное, принял меня за вампа, или за одного из Нижних, а может быть, из Последних. Но слезы сразу же высохли, и я почувствовал огромное облегчение.
   И я стал проводником.
   Время от времени мы встречаемся у колонн в торговых залах, или на улицах, или даже у карусели в Приморском парке. Мы стараемся не замечать друг друга. Но если я вижу, как кто-то из них берет за руку незнакомого плачущего ребенка, я знаю: мы все еще здесь, и все еще занимаемся своим делом, и, значит, есть надежда, что эти времена - не самые худшие из громадного множества времен.
   Никто не сможет помешать нам, никто не отнимет у нас наших детей. Мы возвращаем детям их собственный мир.
   Уж я-то знаю, как все это страшно. В конце концов, я сам был когда-то мальчиком, которого однажды взяли за руку и увели в другие - плохие времена. И к этим новым, чужим временам я до сих пор не могу привыкнуть.
   Но те, что приходят ОТТУДА...