Смирнов Сергей Георгиевич. И конь проклянет седока (И конь проклянет седока - 1)

Смирнов Сергей (Томск)
И конь проклянет седока (И конь проклянет седока - 1)

   Сергей СМИРНОВ (г.Томск)
   И КОНЬ ПРОКЛЯНЕТ СЕДОКА
   - Вам часы не нужны? - молодой человек спросил это таким голосом, что сразу стало понятно: часы краденые.
   Я отвернулся. Толпа тянулась к эскалатору, поднимаясь на второй этаж огромного торгового центра.
   Под эскалатором сидел нищий, похожий на евангелиста Луку.
   Рядом юнец на столике разложил специфическую печатную продукцию. Несколько случайных людей рассматривали голые задницы и - если можно так выразиться - их оборотные стороны, будто увидели их впервые в жизни. Юнец скучал. Ему были противны потенциальные покупатели, и я в их числе.
   Чуть дальше два парня пытались петь, перекрывая шум толпы.
   Один играл на гитаре, другой колотил в барабан. Они стояли друг против друга и вопили что было сил на неизвестном мне языке.
   Народ катил мимо, бушевал у прилавков, дети ели мороженое и глазели по сторонам, их потные мамаши кричали от касс:
   - Марина! Отойди от дяди, я кому сказала?
   В толпе были единицы, которые никуда не бежали, ничего не хватали, не кричали и даже не глазели по сторонам. Прислонясь к колоннам, они глядели внутрь себя, - или в какой-то другой мир, видимый только им самим. Они были похожи на манекены, с той лишь разницей, что одеты были куда лучше.
   К одному из этих людей меня и поднесла толпа, поднесла и выплеснула на пятачок, где он стоял.
   Я хотел отдышаться. Мне не был интересен человек, глядевший сквозь меня и жевавший жвачку. Я даже не взглянул на него - о чем сейчас жалею. Как бы там ни было, я примостился рядом с ним и тоже прислонился к колонне, хотя места было маловато: со всех сторон колонну омывала кипучая целеустремленная людская масса.
   Тот, что стоял рядом, разглядывая свой собственный мир, теснее прижался ко мне и сказал:
   - Ты поездом приехал или самолетом прилетел?
   Я машинально ответил, как старому знакомому:
   - Хотел самолетом, да билет не взял - поздно спохватился. Вот и пришлось...
   Он не дослушал. Да я и не спешил договорить. Потому что в этот самый момент произошло что-то странное. Я увидел... Вернее, нет: передо мной распахнулась дверь Туда. Именно. Я как-то даже сразу понял, что это вход в другое измерение, в другой мир. Из него пахнуло чем-то... Затрудняюсь определить, чем именно, но от легкого сквозняка мне стало не по себе. Длинный полутемный коридор, который к тому же покачивался - я не успел рассмотреть его, как почувствовал предательский толчок в спину. Толчок был основательный: я упал на качавшийся пол и понял одновременно две вещи: я оказался в поезде и меня втолкнул сюда манекен, втолкнул, равнодушно двигая челюстями и глядя именно сюда, в длинный качающийся коридор.
   Первое, что я сделал - вскочил и попытался выбраться обратно, в такой привычный, такой волнующе переполненный торговый зал.
   Я повернулся, но не увидел никакой двери. Все тот же вагон, в топке титана плясали огненные язычки и на окнах колыхались грязные занавески.
   "Черт!" - подумал я и черт тотчас же появился из открывшейся двери купе проводников. Черт был невысоким, в синей форменной рубашке. Он открыл топку титана и начал подбрасывать в огонь уголь. Мне кажется, топлива было достаточно и он бросал уголь специально для меня, как бы намекая на что-то, чего я еще не понимал.
   Прошло какое-то время, пока я пришел в себя, потрогал с недоверием стенку, потоптался и двинулся к проводнику. Я еще не успел открыть рта, как он, не оборачиваясь, сказал:
   - Чаю нет. Кипяток.
   "Ага! - помнится, с облегчением подумал я. - И тут нету чаю!
   Значит, тут как у нас и, значит, еще не все потеряно".
   - А станция скоро?
   - Скоро-скоро, - буркнул проводник, помешивая совком в топке.
   - А какая станция-то?
   - Конечная, какая еще, - тут он повернулся ко мне и я увидел его улыбающееся лицо. Нет, это было не лицо. Это была натуральная харя. Даже хуже. Пожалуй, есть только одно слово, которое соответствовало бы облику проводника, правда, это слово находится за пределами нормативной лексики. Ну, так вот, я и говорю: это самое ело ухмыльнулось. Тут же ухмылка пропала, уступив место выражению ужаса. Я посмотрел назад, соображая, что же могло так испугать проводника в пустом коридоре, и ничего не увидел кроме прежних занавесок и цепочки огней, бежавшей за окнами.
   Дверь в тамбур была открыта и та, что должна была вести в соседний вагон - тоже. Но никакого соседнего вагона не было. В проеме виднелась кирпичная стена, обыкновенная стена, исписанная привычными словами. Стена не качалась вместе с вагоном, мчавшимся сквозь ночь, и это-то поразило меня больше всего. Когда я повернулся, проводника уже не было, только гудело пламя в топке и столбик термометра титана прочно застыл на высшей отметке.
   Я кинулся к двери проводника и стал рвать ее влево, но она не поддалась. Держась за поручни, я двинулся в противоположный конец вагона, дергая ручки других купе - с тем же успехом.
   Я испугался. Кирпичная стена приближалась и надписи на ней стали видны лучше. Где-то я уже видел эту стену, в какой-то подворотне, в проходном дворе или еще где-то, где был совсем недавно.
   Я уже был рядом с последним купе, из-за двери вдруг донеслись жалобные голоса. Кажется, там плакали дети. Я рванул дверь раз и другой, приложил ухо, еще раз дернул за ручку - дверь приоткрылась на пару сантиметров. В темном купе ничего нельзя было разобрать, вроде бы мелькнули чьи-то руки, и сейчас же дверь с треском закрылась. Щелкнул замок.
   Я постоял, прислонившись к двери спиной и глядя в грязное, залитое чем-то бурым окно: там была мутная тьма, виднелись какие-то строения и, кажется, сеял мелкий дождь.
   В следующее мгновение вагон дернулся и остановился. Вспыхнул свет и с обеих сторон в коридор вбежали люди - верзилы, как на подбор. Первый же из них, оказавшийся возле меня, сбил меня с ног. Потом я почувствовал, что меня тащат из вагона. Я увидел рельсы, огромное здание вокзала, семафоры и грязный, покрытый теми же бурыми пятнами перрон. Тут мне дали отдышаться и кто-то прорычал в самое ухо:
   - Туфли!
   С меня сняли туфли.
   Где-то поблизости, за пеленой дождя, плакали дети, кричали охранники-елы, и где-то совсем далеко, по ту сторону вокзала, играл духовой оркестр.
   Меня потащили к вокзалу. Там, среди раскуроченных автоматических камер хранения с меня сняли рубашку, сунули в руки какое-то тряпье.
   - Одевайся!
   Я натянул на себя вонючую грязную куртку.
   Потом меня толкнули в спину и заставили идти к выходу, и, выйдя из здания на привокзальную площадь, я сделал еще одно неприятное открытие: вся площадь была запружена елами. Мужчины и женщины, молодые и старые, с перекошенными рожами и глазами, выражавшими звериный голод. Толпа бесновалась. Елы показывали на меня пальцами и возбужденно рычали.
   Подкатил трамвай с разбитыми окнами, отрезав нас от толпы. В трамвае было несколько елов, вооруженных странными орудиями, напоминающими гигантские ножницы. Меня втолкнули в вагон, вместе с детьми - множеством детей, разного возраста, но одинаково испуганными и безропотными.
   Вагоновожатый-ел прозвонил отходную и мы помчались по полутемным улицам смутно знакомого города. Кажется, я узнавал улицы и дома, но на всем городе лежала печать запустения и распада.
   Трамвай несся как угорелый и на поворотах визжал, будто его резали по-живому. Мы проносились по мостам над чернильной водой - из воды торчали надстройки затонувших теплоходов; мчались мимо обветшавших домов, по аллее с засохшими деревьями, мимо разбитых статуй и колоннад.
   Трамвай перепрыгнул через узкий канал, свернул и притормозил.
   - Станция метро "Московская"! - издевательски прокричал вагоновожатый и несколько верзил с гоготом выскочили в открытые двери трамвая.
   Тут мне пришла в голову интересная мысль. Я искоса, насколько позволял заплывший глаз, посмотрел на сидевших рядом. Елы равнодушно повесили головы, поставив свои чудовищные ножницы между колен, как карабины. Конечно, силы были неравны. Но попытаться стоило - еще неизвестно, что мне грозило в конце этой многообещающей поездки.
   Трамвай снова завизжал резанной свиньей - мы выруливали на площадь, на которую в том, привычном мире, непременно водят экскурсантов полюбоваться на исторический паровоз. И когда трамвай занесло на повороте, я вскочил и выпрыгнул в дверной проем. Покатился по выщербленному асфальту, вскочил и нырнул в колючие кусты. Трамвай промчался мимо и загрохотал, невидимый, между домами.
   Я огляделся. Улица была пуста и тишина звенела в ушах, как будто в этом огромном городе больше не осталось людей.
   Тишину нарушило отдаленное дребезжание - трамвай возвращался, или, может быть, это был уже другой трамвай, увозивший очередную партию детей.
   Я метнулся в узкий переулок, побежал мимо старых домов, свернул под арку двора, миновал один двор, и другой, и третий, и присел в груде мусора возле глухой кирпичной стены.
   Отдышался. Прямо передо мной была железная полуподвальная дверь с вывеской "Прием стеклотары". Рядом с дверью находилась прикрытая фанеркой амбразура для приема этой самой стеклотары, которую, судя по всему, тысячу лет уже никто не принимал. Я отодрал фанерку и вполз было в амбразуру, но амбразура заканчивалась решеткой. Да, на выходы мне сегодня явно везло.
   Я представил себе, что елы появились во дворе и заметили мои босые ноги, торчащие из амбразуры. Это заставило меня поторопиться. Ужом выскользнув наружу, я сорвал с себя куртку, сообразив, что елы могли обнаружить меня по запаху, свернул ее и сунул в разбитое подвальное окно. Прислушался. Пока было тихо, но я чувствовал их приближение. Меня выдавал запах. Мне нужна была обувь, чтобы сбить их со следа, но времени не было.
   Я бросился к пожарной лестнице, подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину, полез вверх. Лестница шаталась, но держалась. Когда до крыши оставалось совсем немного, внизу появились елы. Это были не те ротозеи, что сопровождали меня от вокзала, это были ищейки в мотоциклетных шлемах, с фонарями в руках, вооруженные ножницами, которые были чуть короче, с никелированными лезвиями.
   Крыша была крыта жестью, с высоким гребнем, крайне неудобная для бегства. Я двинулся по ней, держась за невысокий чугунный парапет. Перебрался на крышу соседнего дома, откуда уже не был виден двор. Я знал, что делают елы: обнюхивают амбразуру, идут по следу к пожарной лестнице, и вот-вот обнаружат мои следы. И тогда, возможно, они оцепят весь квартал, слишком маленький для беглеца: одно здание, слепленное из причудливо расположенных разноэтажных секций.
   Я приостановился, и в этот момент парапет дрогнул и обрушился вниз с невероятным грохотом. Я замер, ожидая выстрелов, криков, света прожекторов - но все было тихо. И тогда я понял:
   они уже здесь. Они не шумят потому, что не хотят выдавать свое присутствие.
   В тусклом сиянии редких фонарей я посмотрел на свои окровавленные руки, вздохнул и понял: мне не уйти.
   Я присел передохнуть. Хотелось курить, но сигареты остались в том, теперь уже далеком и недостижимом мире. У меня были спички, я достал их и чиркнул. Дунул ветерок - огонек погас.
   Выхода не было.
   Я поднялся и побрел дальше вдоль парапета - то над пустыми гулкими дворами, то над переулками, с крыши на крышу, с одного дома на другой. И вдруг обнаружил, что нахожусь уже совсем в другом квартале. Теперь внизу была довольно широкая улица, освещенная редкими фонарями. Тускло светила вода канала, а за каналом высился огромный квадрат торгового центра. У меня дрогнуло сердце: неужели это тот самый магазин, в котором возле колонны стоит "проводник" и жует свою бесконечную жвачку?..
   Я перебежал на следующую крышу. Дома расступились. Теперь нужно спуститься вниз. Поиски пожарной лестницы ни к чему не привели, зато я нашел слуховое окно с разбитыми стеклами. Я влез в окно, прислушался. Зажег спичку и успел рассмотреть стропила, кирпичные дымоходы, паутину. Что-то скрипело в дальнем конце чердака. Зажигая спичку за спичкой, я нашел выход на лестницу. Окованная железом дверь была заперта, но она открывалась на лестницу, и я стал вышибать ее плечом.
   Грохот разносился, наверное, по всему городу. Я торопился.
   Наконец звякнула железяка, дверь распахнулась. Впереди была темная широкая лестница.
   Из темных пустых квартир тянуло сыростью и гнилью, и я даже не приостанавливался возле открытых дверей, торопясь вниз.
   Выглянул из парадного. Улица по-прежнему выглядела безжизненной. Перебежками, укрываясь в тени домов, через полчаса я добрался до канала. Огляделся и бегом кинулся по освещенному мосту. И сейчас же на мост вкатился трамвай. Он проскочил мимо, задребезжал и остановился. Я кинулся назад - следом затопали армейские ботинки. Я бежал по набережной, лихорадочно ища укрытия.
   Единственное, что можно было сделать - это прыгнуть в маслянистую стоячую воду. И я сделал это. Клацанье огромных ножниц, топот и вопли все осталось на набережной. В несколько гребков я пересек канал, ухватился за старинное причальное кольцо, дотянулся до парапета. Еще мгновение - и темный проулок скрыл меня от преследователей.
   Снова каменный пустой двор, забитый деревянными ящиками и картонными коробками, проржавевшими контейнерами, промасленной бумагой.
   Отсюда - если только я правильно сориентировался - можно было напрямую выйти к торговому центру.
   Я присел на корточки, дрожа от холода и напряжения. Я подумал, что совершенно напрасно стремлюсь к этому торговому центру:
   скорее всего он тоже находится в запустении, как и весь этот проклятый город. Вскоре придут елы и порубят меня своими ножницами на мелкие кусочки - вместе с мокрыми джинсами: рагу по-ельски.
   Когда я поднял голову, в проулке появился ел. Этот явно не принадлежал к моим преследователям. У него был довольный и беззаботный вид, он урчал себе под нос и шлепал по мокрому асфальту, по отражениям пыльных лампочек, прерывистой цепочкой горевших над проулком.
   Спрятавшись между ящиками, я затаил дыхание. Ел прошел мимо, а я выполз следом и двинулся за ним. Это был мой шанс.
   Ел прошел мимо опрокинутого мусорного контейнера. В куче мусора блестела пустая бутылка из-под шампанского. Я поднял бутылку. Ел что-то почувствовал и стал медленно поворачиваться ко мне. Возможно, он даже успел увидеть меня. Но в этот момент тяжелая бутылка опустилась на его покатую стриженную голову.
   Хрустнула височная кость. Он свалился, не издав ни звука.
   Я оттащил его в тень, раздел, натянул его одежду на себя. Ел был крупноват для меня. Ладно. Буду небольшим елом. Не совсем елом. Недоелом. Елом, похудевшим от тоски. От тоски по нездешнему, другому миру.
   Теперь я был обут и следы мои меня не выдавали. Теперь от меня пахло елом.
   Я выбрался на улицу. Прямо передо мной светились огромные окна торгового центра.
   Я зашагал к магазину походкой голодного ела, когда прямо на меня из полутьмы выкатился трамвай. Угрюмый вагоновожатый высунул рoжу из разбитого окошка и несколько секунд молча изучал меня. Я постоял, потом сделал ему ручкой и перешагнул через рельсы. Трамвай покатил дальше.
   Я решил обойти здание. Огромные окна первого этажа были завешены изнутри плотными шторами.
   Свернул за угол. Здание, примыкавшее к центру, стояло в лесах.
   Этим лесам, однако, было столько же лет, сколько и бутылке изпод шампанского - стояки проржавели, часть досок обрушилась. Я вскарабкался по металлической лесенке. Леса кряхтели подо мной, но держались. На уровне второго этажа я подобрался к светящемуся окну. На окне не было штор, и я увидел внутри огромный мясокомбинат: ряды мясных туш на металлических столах, рабочие-елы в фартуках. Над ними, на крюках транспортера, покачиваясь, медленно двигались освежеванные туши.
   Елы-рабочие сновали между тушами, орудуя огромными ножницами.
   Туман, висевший в помещении, мешал рассмотреть все как следует, но я увидел достаточно.
   Остаток ночи я провел, пробираясь по проулкам и проходным дворам, пересекая огромные запущенные площади с потрескавшимся и провалившемся асфальтом, парки с почти непроходимыми аллеями, потом вышел на берег реки и долго шел вдоль кромки воды, пока не оказался на кладбище теплоходов и барж. Здесь я, наконец, нашел укромное местечко, лег на пыльные доски и забылся.
   ...Кто-то тряс меня за плечо. Я не хотел просыпаться, но тот, кто будил меня, был очень настойчив. Я увидел огромные окровавленные ножницы - они вот-вот должны были сомкнуться на моем горле, - застонал и проснулся.
   Я лежал в трюме корабля. В щели пробивался свет, а надо мной стоял человек с длинной бородой, белой, как у Деда Мороза. Он приставил палец к губам: тише!
   Передо мной, несoмненно, был человек. Человек, а не ел. Я схватил его за руку, а он испуганно проговорил:
   - Пожалуйста, тише! Мы сейчас в безопасности, но кто знает...
   Одет он был в дорогое женское платье, порванное в подмышках, и к тому же с оторванным подолом. На плече у него была котомка.
   Проследив за моим взглядом, он кивнул, вытащил из котомки сухарь и протянул его мне. И, пока я грыз сухарь, он говорил:
   - Вы устали. Но теперь все позади. Теперь вы не один. Нас, правда, мало и нам приходится прятаться, да. Но зато мы вместе и у нас есть убежища. Там, в нижнем городе.
   Потом мы вылезли наружу. Был солнечный день и теперь я мог разглядеть страшное запустение, царившее в этом гигантском городе. Из воды тут и там поднимались груды ржавого металла, торчали палубные надстройки и днища затонувших кораблей.
   Справа тянулись кирпичные стены заводских цехов. На стене одного из них была громадная, полустертая временем надпись:
   "Завод имени Октябрьской Революции".
   Мы вошли в широкий проход под этой надписью, прошли насквозь один корпус, другой, обогнули третий и оказались у полуразрушенной электроподстанции с проржавевшей дверью, на которой еще был виден череп с костями. Длиннобородый наклонился к лазу, заложенному кирпичами и сказал кому-то вниз:
   - Мы здесь!
   Кирпичи зашевелились, длиннобородый, помогая кому-то, стал вытаскивать их из прохода. Потом полез в лаз. Я двинулся следом. Кто-то снизу подхватил меня и я оказался в бункере среди людей - десятка людей. Свет проникал сверху и его было достаточно. Обросшие, исхудавшие, в самой невообразимой одежде (на одном был даже камзол времен Екатерины), они тесно обступили меня, трясли за руки, и улыбались, при этом никто из них не проронил ни слова. Странное молчание нарушил невысокий, лысый, в очках человек, выступивший вперед.
   - Здравствуйте, - сказал он. - Я - Александр Александрович.
   Вы, конечно, голодны? Знаю, знаю. Мы узнали о вас ночью, когда началась облава. Молодец! Ловко вы обманули вампиров!
   Вампирами они называли елов. Стекло в его очках было треснуто и трещина неприятно сверкнула.
   Мы прошли в глубину помещения, там был накрыт настоящий стол, правда, посуда тоже была самой разнообразной - от сервизных фарфоровых чашечек до армейских алюминиевых кружек. Вместо стульев стояли длинные скамьи.
   Все расселись. Передо мной оказалась большая тарелка жареного мяса, от его запаха мгновенно засосало под ложечкой, и я съел все, кажется, мгновенно. И снова передо мной появилась полная тарелка.
   - Кушайте, кушайте, - ласково приговаривал Александр Александрович. - У нас сегодня праздничный обед - в вашу честь. Мы всегда отмечаем прибытие новеньких. Вам ведь нравится мясо?
   Он мигнул при этом. Я перехватил его взгляд, и вдруг почувствовал, как все присуствующие напряглись. Кусок затрял у меня в горле, но думать было некогда: хотелось есть.
   - Очень, очень вкусно, - ворковал Александр Александрович. - Выпейте вот это.
   Я выпил кисленькой водички.
   Александр Александрович отрыгнул и отодвинулся от стола. И все тотчас же отодвинулись тоже.
   - Ну, а теперь рассказывайте.
   Я стал рассказывать, увлекся, и рассказал все, даже то, о чем хотелось бы пока умолчать. Впрочем, Александр Александрович дополнял мой рассказ, иногда делал пояснения, так что кое-что стало проясняться. Так, когда я рассказал о том, что видел в торговом центре, присутствующие заволновались и Александр Александрович сказал с жаром:
   - Да-да, они пожирают детей! О, вы их еще не знаете!
   При этом он облизнулся и очень странно посмотрел на меня.
   - Вот куда пропадают наши дети, - добавил он. - Вы понимаете?
   О, сколько людей пропадает из нашего мира - и почти все они оказываются жертвами этих ненасытных тварей.
   Александр Александрович рассказал, что сам он попал сюда много лет назад. Ему удалось бежать от елов, потом он встретил Прежних - так он называл людей, ушедших под землю после прихода елов. Прежние научили его скрываться, добывать пропитание, выискивать и укрывать беглецов.
   - Тех, прежних, уже не осталось: кто попал в лапы вампиров, кто погиб от наводнений, кто умер и своей смертью. Все, кого вы видите здесь бывшие жители нашего мира, попавшие сюда и сбежавшие от вампиров, говорил Александр Александрович.
   Я спросил о виденном мною в торговом центре, и предводитель прежних подтвердил, что елы питаются теми, кого мы считаем без вести пропавшими. Видимо, пропадающих без вести достаточно для того, чтобы жуткая цивилизация елов могла существовать.
   - Я даже не знаю, который сейчас год, - сообщил Александр Александрович. - Здесь нет смены времен года, и мы ведем счет не годам, а потерям.
   Длиннобородый, сидевший рядом с нами, схватился за голову и застонал.
   - Он самый старый из нас, - пояснил Александр Александрович. - Он помнит многих из прежних, поскольку попал сюда раньше меня.
   Почти год он прожил среди вампиров. У него, видите ли, редкая специальность, и вампиры оставили его в живых.
   - А какая у него специальность? - спросил я.
   Мне никто не ответил. Длиннобородый глухо выговорил:
   - Я попал сюда сорок лет назад. Я все забыл. Вампы многих изрубили на моих глазах.
   Помолчали.
   - Нас не так уж мало, - снова заговорил А. А. - Конспирация.
   Мы никогда не собираемся числом больше десяти. Кстати, сейчас вы одиннадцатый.
   Длиннобородый поднял голову:
   - Время одиннадцатого.
   - Что?
   - Время одиннадцатого человека.
   Мне очень не понравились его слова. Но вмешался А. А.:
   - У нас есть подземные убежища и переходы; весь метрополитен, за исключением нескольких центральных станций - наш. А кроме того - подвалы, старые кладбища, канализация... Вампы панически боятся всего, что находится ниже уровня земли. И нас они, кстати, называют Нижними.
   - А вампы - верхние? - спросил я, уже не надеясь получить ответ: кажется, никто здесь не отвечал на вопросы.
   - Вампы - не люди! - закричал А. А. Трещина в очках сверкнула, словно ударила молния.
   Я неожиданно для себя вскочил на ноги. Они тоже вскочили, их тени отделились от стен и придвинулись ко мне.
   - Мы ведь вам объяснили, - вкрадчиво проговорил А. А. - Вы - среди друзей. Почему вы нам не доверяете? Я откровенно говорю с вами, ничего не утаиваю... Информацию надо усваивать постепенно. Десять человек предельная норма. Одиннадцатого быть не должно. Но больно вам не будет.
   Голова у меня пошла кругом, я подумал, что верхним есть чего опасаться здесь, внизу.
   - Чье мясо мы сейчас ели? - задыхаясь, спросил я.
   - Мясо?.. - переспросил Александр Александрович. - А действительно, чье?
   Он снял очки, покрутил ими в воздухе так, что молнии засверкали, сливаясь в ослепительный круг.
   Я молчал. Мне уже ничего не хотелось - не хотелось даже вырваться из этого круговорота кошмаров.
   - Вы действительно хотите это знать? - с нажимом спросил А. А.
   - Ну, так хотите или нет?
   Он сделал шаг ко мне. Над его лысиной столбом стояла золотая пыль.
   - Хочу!
   - Хорошо. Слышали? - А. А. повернулся к остальным.
   Длиннобородый вдруг зарыдал, протягивая ко мне руки:
   - Одиннадцатый! Как жалко!..
   И тут же Александр Александрович схватил мою руку и впился в нее зубами. Я ударил его кулаком в очки. Хрустнула дужка, посыпались осколки. Александр Александрович выпустил руку, я отскочил к стене и схватил скамейку. Из прокушенной руки текла кровь.
   С дикими воплями они скопом кинулись на меня. Я отбился скамейкой, прыгнул на стол. А. А. погрозил мне длинным пальцем. Длиннобородый оказался в опасной близости от меня и скамейка опустилась ему на голову. Что-то хрустнуло у него в шее, голова неестественно склонилась набок и длиннобородый упал. Скамейка выпала у меня из рук, а нижние, вопя и толкаясь, бросились на длиннобородого, запуская пальцы ему в уши, ноздри, глазницы. Брызнула кровь.
   Я подпрыгнул, зацепился за край лаза, подтянулся. Кто-то из нижних попытался схватить меня за ноги, но я отбился и через секунду уже был снаружи. Побежал к заводскому корпусу, потом долго брел вдоль ржавых выгнутых рельсов, а потом, наконец, на меня дохнула свежесть большой реки.
   Долго-долго шел я вдоль берега к западу, к центру этого огромного города. Перебирался через завалы кирпичей, обходил выброшенные на берег речные теплоходики, полузатонувшие плавучие пристани. Присаживался отдохнуть, пытался перебинтовать израненные ноги и снова плелся на запад под мерный плеск мертвых волн.
   До сумерек я просидел среди старых кораблей, все время боясь нападения елов или нижних людей. В сумерках я начал строить плот. Чайки кричали надо мной в меркнущем небе, и казалось, что чайки тоже жаждут моей крови.
   К ночи плот - сооружение из досок и спасательных кругов, снятых с баржи - был готов. Помогая себе багром, я столкнул плот в воду, вскочил на него и отчалил. Река медленно подхватила меня и понесла на запад.