Страница:
— А, граф Калиостро от водопровода. Дерзайте.
Была бы честь предложена. Он подступил к крану, как заказывали, дерзновенно. А я принялась шарить везде в поисках сигарет. Напрасно. И тогда я установила, что слесарь послан мне в качестве наказания за грехи. Вчера я не могла из-за него вовремя попасть к Измайлову. Сегодня — в табачный киоск. Черт бы его побрал. Поэтому, когда в половине одиннадцатого он сообщил, что не захватил нужных прокладок, я взорвалась:
— Опять? Вы намерены еще на сутки оставить меня без горячей воды?
— Ага, — испытал он жертву на прочность.
— Я пожалуюсь вашему начальству.
Сама знаю, каким пустым звоном звучат и для господ слесарей, и для их начальства наши жалобы, но удержаться от угроз не смогла, сотрясла воздух.
— Сейчас я сгоняю за прокладкой, ждите, — вдруг смилостивился слесарь.
Видимо, у него возникли какие-то реминесценции со вчерашней бутылкою.
— День, два, три ждать? — вцепилась я в него.
— Сказал, сегодня сделаю.
— Идет.
И он испарился. Я, конечно, курю. Но никогда ни у кого не прошу сигарету. Мне стыдно признаваться в том, что я не могу перетерпеть без табака любое время. Даже от этого зависеть мне неприятно. Поэтому я не воспользовалась отсутствием слесаря, чтобы сбегать, например, к Верке. Я воодушевила себя: «Работай, негр, работай, солнце еще высоко». И с отвращением тронула клавиши своего многострадального компьютера.
— Предприятие предлагает качественную сантехнику, трубы и запорную арматуру по самым низким в регионе ценам…
Все одно к одному. И зачем я окрысилась на менеджера этого самого предприятия, заявив, что рекламировать унитазы в стихах безвкусно? Святое для заложников слесарей дело делают люди. Сейчас я их воспою! Сейчас я им такую рекламку сооружу! Я не успела расстараться. Вернулся эксперт по сантехнике. Живьем. Он мне не только Измайлова кормить, не только курить, он еще и работать мне не дает. Сколько времени прошло? Минут десять, пятнадцать? А разило от него… Да не водярой. Он прошмыгнул к рабочему месту. Я осталась ждать. Прошло еще минут тридцать, которые без сигарет показались тридцатью часами. Забавно, но, когда у меня есть сигареты, я обхожусь без них подолгу. Слесарь возник на пороге ванной и изготовился к торжественному рапорту. Тогда-то и раздался жутчайший женский вопль. Я рванула к входной двери, слесарь за мной.
На лестничной площадке билась в конвульсиях Верка.
— Не могу больше, — выжала она. — Что они все, сговорились дохнуть?
Квартира Виктора была распахнута настежь. Со второго этажа весьма кстати неслись Бажов с Юрьевым. Помню, Сергей запихнул нас в мою прихожую и ворвался вслед за Борисом в квартиру Виктора. На сей раз Верке и рассказывать было нечего. Она спускалась по лестнице и соблазнилась заглянуть к Виктору. Дверь была прикрыта, но не заперта. Виктор валялся в густой луже крови вокруг головы. Ее затошнило, она выскочила и упала, схватившись за перила. Тут подоспела я.
Бедолага слесарь даже протрезвел. Он таращился на нас почти осмысленно и равномерно-безостановочно спрашивал:
— Чего у вас творится? Чего?
— Заткнись, — заорала Верка. — Христом Богом прошу, заткнись.
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Была бы честь предложена. Он подступил к крану, как заказывали, дерзновенно. А я принялась шарить везде в поисках сигарет. Напрасно. И тогда я установила, что слесарь послан мне в качестве наказания за грехи. Вчера я не могла из-за него вовремя попасть к Измайлову. Сегодня — в табачный киоск. Черт бы его побрал. Поэтому, когда в половине одиннадцатого он сообщил, что не захватил нужных прокладок, я взорвалась:
— Опять? Вы намерены еще на сутки оставить меня без горячей воды?
— Ага, — испытал он жертву на прочность.
— Я пожалуюсь вашему начальству.
Сама знаю, каким пустым звоном звучат и для господ слесарей, и для их начальства наши жалобы, но удержаться от угроз не смогла, сотрясла воздух.
— Сейчас я сгоняю за прокладкой, ждите, — вдруг смилостивился слесарь.
Видимо, у него возникли какие-то реминесценции со вчерашней бутылкою.
— День, два, три ждать? — вцепилась я в него.
— Сказал, сегодня сделаю.
— Идет.
И он испарился. Я, конечно, курю. Но никогда ни у кого не прошу сигарету. Мне стыдно признаваться в том, что я не могу перетерпеть без табака любое время. Даже от этого зависеть мне неприятно. Поэтому я не воспользовалась отсутствием слесаря, чтобы сбегать, например, к Верке. Я воодушевила себя: «Работай, негр, работай, солнце еще высоко». И с отвращением тронула клавиши своего многострадального компьютера.
— Предприятие предлагает качественную сантехнику, трубы и запорную арматуру по самым низким в регионе ценам…
Все одно к одному. И зачем я окрысилась на менеджера этого самого предприятия, заявив, что рекламировать унитазы в стихах безвкусно? Святое для заложников слесарей дело делают люди. Сейчас я их воспою! Сейчас я им такую рекламку сооружу! Я не успела расстараться. Вернулся эксперт по сантехнике. Живьем. Он мне не только Измайлова кормить, не только курить, он еще и работать мне не дает. Сколько времени прошло? Минут десять, пятнадцать? А разило от него… Да не водярой. Он прошмыгнул к рабочему месту. Я осталась ждать. Прошло еще минут тридцать, которые без сигарет показались тридцатью часами. Забавно, но, когда у меня есть сигареты, я обхожусь без них подолгу. Слесарь возник на пороге ванной и изготовился к торжественному рапорту. Тогда-то и раздался жутчайший женский вопль. Я рванула к входной двери, слесарь за мной.
На лестничной площадке билась в конвульсиях Верка.
— Не могу больше, — выжала она. — Что они все, сговорились дохнуть?
Квартира Виктора была распахнута настежь. Со второго этажа весьма кстати неслись Бажов с Юрьевым. Помню, Сергей запихнул нас в мою прихожую и ворвался вслед за Борисом в квартиру Виктора. На сей раз Верке и рассказывать было нечего. Она спускалась по лестнице и соблазнилась заглянуть к Виктору. Дверь была прикрыта, но не заперта. Виктор валялся в густой луже крови вокруг головы. Ее затошнило, она выскочила и упала, схватившись за перила. Тут подоспела я.
Бедолага слесарь даже протрезвел. Он таращился на нас почти осмысленно и равномерно-безостановочно спрашивал:
— Чего у вас творится? Чего?
— Заткнись, — заорала Верка. — Христом Богом прошу, заткнись.
Глава 8
Опять повторялся субботний кошмар. Пока Сергей с Борисом, не дожидаясь подкрепления, занимались соседями и время от времени заглядывали к экспертам, обследующим труп и квартиру, я зарывалась в мягкую постель Измайлова. А он, присев на край кровати, упорствовал в попытках приподнять меня и напоить пустырником. Наконец полковник победил. Я не плакала, не разговаривала — не получалось. Я просто дробно стучала зубами, смутно понимая, насколько отталкивающе смотрюсь со стороны, но не могла угомонить взбесившуюся нижнюю челюсть. Страдалицу Верку пришлось отправить в клинику на «Скорой». Следующую «неотложку» через полчаса, когда я взглянула на Виктора, Балков вызвал мне. Мрак, стыд, позор, но до этого я ни одного покойника близко не видела. Так безоблачно складывалась моя судьба. А то, что человек может лежать в вульгарной, нелепой позе у всех на виду и не подняться через минуту, не хмыкнуть: «Пардон, пардон, шутка не удалась», — было для меня открытием. Измайлов об этом не догадывался, но медикам меня не отдал.
— Она сильная, здоровая девочка, справится.
— Вы берете на себя ответственность, размеров которой не представляете, — высокомерно сообщил ему молодой бородатый врач.
У него были масленые глаза и подлый прищур. Видом своим он беззастенчиво демонстрировал, что в чем-то нечистом подозревает и эту безумствующую женщину, и этого отрешенно-спокойного мужика в гипсе.
— Пошел вон, — велел Измайлов.
— Я позвоню в милицию, — предупредил доктор, краснея.
— Ты его вызвал, Балков, ты и убери, — приказал Измайлов.
— Слушаюсь, — машинально отреагировал Сергей.
Последователь Гиппократа ойкнул и ретировался, не заботясь о мужском и профессиональном достоинстве.
Ворвался Юрьев и кисло доложил, что две таксы радостно мечутся по подъезду. Работать невозможно: слегка одетая Нора их неустанно ловит, но она совершенно пьяна. Нора доходчиво объясняет всем подряд, что уже дала показания и теперь вольна «забыться и заснуть».
— Вообще-то она молодчина, — признал Борис и неодобрительно зыркнул на меня. — Сама себя отрелаксировала в кратчайший срок, и никакие нервные срывы ей не грозят.
— Борис, если ты не справишься с мадемуазелью и ее собачонками в течение пяти минут, можешь писать рапорт, — сказал Измайлов.
Минуты через три-четыре плененные таксы заливались в родных стенах, а Нора что-то стоящее вдоль этих стен методично роняла. Но вскоре в соседней квартире все стихло.
— Итак, чувствительных женщин нейтрализовали, — буркнул Измайлов.
Мои челюсти теперь намертво заклинило. Казалось, скулы не выдержат напряжения и разлетятся на куски. Измайлов погладил меня по волосам, укрыл одеялом, мне захотелось поступиться гордостью и попросить сигарету. Но не было суждено. Суждено не было… А что было? Что-то же было… Где было? Когда было? Нигде… Никогда… И я, пригревшись, уснула. Я не слышала, как Измайлов выходил и возвращался.
Очнулась я вечером. Опытный полковник оставил включенным ночник, так что я сразу сообразила, где нахожусь. Я умылась, причесалась, пригладила ладонями джемпер с брюками и отправилась на поиски людей, коих и обнаружила в количестве трех истощенных персон: Измайлов, Балков, Юрьев. Мое поведение они сочли заключительной стадией шока или началом психопатии. Я, как сомнамбула, приблизилась к низкому стеклянному столику, возле которого сгруппировались мужчины, трясущимися пальцами выхватила у Измайлова изо рта сигарету и жадно затянулась.
— Она жива, — констатировал Измайлов.
— И склонна к грабежу, — подхватил Борис.
Я показала ему кулак.
— А также к угрозам и насилию, — присовокупил Сергей.
Я затушила показавшийся невероятно горьким окурок и откашлялась:
— Как насчет жареного мяса?
Сергей жестом нетрезвого факира сдернул крахмальную салфетку с большого овального блюда.
— Извольте.
— Я тронута, — просипела я, отшатываясь.
— Мы за ним немножко не уследили, — самокритично выступил Борис.
— Потому что Боря выловил из маринада лук, бросил в сковородку и поставил на полный огонь, — наябедничал Сергей.
— Ужин через полчаса, — мысленно прикинув свои возможности, сказала я. — И не вздумайте перебивать аппетит.
— Не настолько мы свихнулись, пока ты отдыхала, — заверил Измайлов, торопливо возвращая салфетку на прежнее место.
Я оглядела их, как родных. Сморгнула выступившие слезы, потопталась немного и осчастливила:
— Я вас уважаю. Понимаете?
— Что она пила? — немедленно завелся Юрьев.
— Пустырник, — пресек его сомнения Измайлов.
— Я тоже такого хочу, Виктор Николаевич.
— Экономная штука, — мечтательно произнес Балков. — Десять капель плюс стакан воды, и сразу достигается стадия уважения.
— Рискуете вы своим ужином, юмористы.
И я отправилась к плите. Действительно, зачем говорить глупости? Надо накормить их до отвала без лишних слов. Без лишних эмоций. Без лишних воспоминаний.
— Она сильная, здоровая девочка, справится.
— Вы берете на себя ответственность, размеров которой не представляете, — высокомерно сообщил ему молодой бородатый врач.
У него были масленые глаза и подлый прищур. Видом своим он беззастенчиво демонстрировал, что в чем-то нечистом подозревает и эту безумствующую женщину, и этого отрешенно-спокойного мужика в гипсе.
— Пошел вон, — велел Измайлов.
— Я позвоню в милицию, — предупредил доктор, краснея.
— Ты его вызвал, Балков, ты и убери, — приказал Измайлов.
— Слушаюсь, — машинально отреагировал Сергей.
Последователь Гиппократа ойкнул и ретировался, не заботясь о мужском и профессиональном достоинстве.
Ворвался Юрьев и кисло доложил, что две таксы радостно мечутся по подъезду. Работать невозможно: слегка одетая Нора их неустанно ловит, но она совершенно пьяна. Нора доходчиво объясняет всем подряд, что уже дала показания и теперь вольна «забыться и заснуть».
— Вообще-то она молодчина, — признал Борис и неодобрительно зыркнул на меня. — Сама себя отрелаксировала в кратчайший срок, и никакие нервные срывы ей не грозят.
— Борис, если ты не справишься с мадемуазелью и ее собачонками в течение пяти минут, можешь писать рапорт, — сказал Измайлов.
Минуты через три-четыре плененные таксы заливались в родных стенах, а Нора что-то стоящее вдоль этих стен методично роняла. Но вскоре в соседней квартире все стихло.
— Итак, чувствительных женщин нейтрализовали, — буркнул Измайлов.
Мои челюсти теперь намертво заклинило. Казалось, скулы не выдержат напряжения и разлетятся на куски. Измайлов погладил меня по волосам, укрыл одеялом, мне захотелось поступиться гордостью и попросить сигарету. Но не было суждено. Суждено не было… А что было? Что-то же было… Где было? Когда было? Нигде… Никогда… И я, пригревшись, уснула. Я не слышала, как Измайлов выходил и возвращался.
Очнулась я вечером. Опытный полковник оставил включенным ночник, так что я сразу сообразила, где нахожусь. Я умылась, причесалась, пригладила ладонями джемпер с брюками и отправилась на поиски людей, коих и обнаружила в количестве трех истощенных персон: Измайлов, Балков, Юрьев. Мое поведение они сочли заключительной стадией шока или началом психопатии. Я, как сомнамбула, приблизилась к низкому стеклянному столику, возле которого сгруппировались мужчины, трясущимися пальцами выхватила у Измайлова изо рта сигарету и жадно затянулась.
— Она жива, — констатировал Измайлов.
— И склонна к грабежу, — подхватил Борис.
Я показала ему кулак.
— А также к угрозам и насилию, — присовокупил Сергей.
Я затушила показавшийся невероятно горьким окурок и откашлялась:
— Как насчет жареного мяса?
Сергей жестом нетрезвого факира сдернул крахмальную салфетку с большого овального блюда.
— Извольте.
— Я тронута, — просипела я, отшатываясь.
— Мы за ним немножко не уследили, — самокритично выступил Борис.
— Потому что Боря выловил из маринада лук, бросил в сковородку и поставил на полный огонь, — наябедничал Сергей.
— Ужин через полчаса, — мысленно прикинув свои возможности, сказала я. — И не вздумайте перебивать аппетит.
— Не настолько мы свихнулись, пока ты отдыхала, — заверил Измайлов, торопливо возвращая салфетку на прежнее место.
Я оглядела их, как родных. Сморгнула выступившие слезы, потопталась немного и осчастливила:
— Я вас уважаю. Понимаете?
— Что она пила? — немедленно завелся Юрьев.
— Пустырник, — пресек его сомнения Измайлов.
— Я тоже такого хочу, Виктор Николаевич.
— Экономная штука, — мечтательно произнес Балков. — Десять капель плюс стакан воды, и сразу достигается стадия уважения.
— Рискуете вы своим ужином, юмористы.
И я отправилась к плите. Действительно, зачем говорить глупости? Надо накормить их до отвала без лишних слов. Без лишних эмоций. Без лишних воспоминаний.
Глава 9
— Я прошу, я очень прошу тебя подумать, — уговаривал меня Измайлов. — И рассказать все, как было.
Пробило четыре часа утра. Домой я вчера не пошла. Путано плела что-то про тонкие перегородки, за которыми невесомо движется сытая смерть. Проигнорировав сложную сочетаемость понятий невесомости и сытости, Измайлов проникся и оставил меня у себя. И ночь мы провели в препирательствах.
— Полина, может, ты все-таки заходила на французский коньячок?
— Нет, нет и нет. С тобой армянский употребляла, каюсь. Но это не значит, что я хлещу спиртное с любым соседом.
— Он не любой.
— Позволь мне решать, кто какой.
Я уже раз десять повторила историю визита любопытной троицы и очередного сватовства Виктора. Измайлов крепко сжимал губы, морщил высокое чело, отводил глаза, но потом собрался с духом и принимался за свое:
— Может, ты перебрала и ничего не помнишь?
— Прекрати надо мной измываться. Ладно, перебрала, выключилась и убила, если тебе это необходимо для карьеры.
Я сказала ему «ты» в начале ночи. Мы пикировались колкими фразами на огромной скорости, и его отчество мешало выдерживать им же навязанный теми. Он только погрозил мне пальцем.
— Я даже не догадываюсь, откуда у Виктора мой фужер. Он узкий, его легко было спрятать в кармане и прихватить как сувенир. Да, с такими памятными вещицами от меня еще никто не уходил, но что с того? Я никак не могу тебе вдолбить: мы пили шампанское из этих фужеров, были до занудства тверезы, посуду я мыла поздно и не считала ее, потому что прикидывала, как отвадить Виктора.
— Пусть Виктор взял фужер. Но неужели не сполоснул, прежде чем воспользоваться им для коньяка? Ведь он весь в твоей помаде.
— Фетишист…
— Полина, из одного фужера коньяк пили двое — мужчина и женщина, которые, очевидно, близки настолько…
Что на меня тогда накатило, я до сих пор не выяснила. Медленно, почти нараспев произнеся:
— Как ты сме-ешь, — я влепила Измайлову пощечину.
Мне приходилось видеть в фильмах этот номер в исполнении разных актрис. Одни были убедительны, других делалось жалко. Я многократно порывалась шлепнуть по холеной щеке Виктора, когда он грозился разобрать единственную разграничивающую наши владения стену. Представляла себе: сейчас взмахну рукой и… «Не опускайся до дешевой театральщины», — предостерегала я себя и покорялась тому, что эффектный жест, заменяющий сотни ругательных слов, останется для меня невыполнимым на веки вечные. Стоило мне захотеть дать пощечину Измайлову, и я бы не сумела. Но я хотела одного — объяснить, как ужасно, что он мне не верит. Показать, что бессильна ему это объяснить.
Он отличился неплохой реакцией, поймал мою кисть в момент соприкосновения и просто сказал:
— Прости меня,
Что я натворила! Между нами все должно было кончиться, не успев начаться.
— Ты первая, кто меня так приласкал, Полина.
— Я не понимаю, как это случилось. Это не контролировалось головой. Мне было больно-больно, слов не хватало.
— Верю.
— Веришь? Тому, что я никогда не спала с Виктором — не веришь, тому, что я не ходила пить его проклятый коньяк со своим фужером — не веришь, тому, что не убивала его — не веришь, а жалкому лепету о скудости лексического запаса веришь?
— Всему верю, — по-доброму заворчал Измайлов.
— Но почему?
— Покажи руку, которой ты меня ударила.
— И ты ее откусишь.
— Было бы за что. Ты бьешь, словно энергичнее, чем принято, гладишь. Все-таки покажи руку.
Я нерешительно протянула ему требуемое.
— Правая?
— Какая же еще?
— Дралась ты левой.
— Нет, левой исключено. Она у меня, как это, а, доминировала всего-то лет до шести-семи. С тех пор я правша.
— Левой, левой. До чего я тебя довел. Ты будто изнутри самой себя била. Да, моя работенка душу губит. Еще раз прости. И ложись спать.
— А ты?
— Я устроюсь на диване.
— Виктор…
Но он ушел в комнату. Самоё поразительное, что я, проспав пару часов, пробудилась с ощущением долгожданных каникул. Измайлов был какой-то непривычный. Я взбудораженно пыталась сформулировать свои впечатления, и наконец меня осенило:
— Ты помолодел лет на десять.
— С тобой у меня нет выбора, — сказал он.
Живительный и нежный солнечный свет играючи растворял вчерашние страхи. Мы помирились. Мы, кажется, подружились с ним, потрудившись простить друг друга. Больше я ничего не боялась.
— Поднимусь к себе. Спасибо за приют.
— А обедать я сегодня буду?
— Морить тебя голодом я не подряжалась.
— Тогда иди.
В три часа кресла в зале оккупировали Банков с Юрьевым. Я вознамерилась вежливо смыться, но Измайлов предложил мне сесть. И у меня, и у сыщиков вытянулись от изумления лица.
— Полина нужна мне в качестве эксперта-консультанта по обитателям подъезда. Подчеркиваю, нужна мне.
Похоже, парни были приучены к экстравагантным выходкам полковника. Они не издали ни звука. Я тем более. И скоро разобралась в том, как он дозировал их разговорную нагрузку. Когда дело касалось личных наблюдений, он тормошил Юрьева. Когда результатов экспертиз, каких-нибудь замеров и вычислений — Балкова. Вкратце все выглядело совсем паршиво.
Петр Коростылев, Виктор Артемьев, Вячеслав Ивнев и Николай Муравьев шесть лет назад в складчину купили небольшое предприятие по производству металлических дверей и решеток. Муравьев, пай которого был самым незначительным, через год их покинул — неведомо куда делся. Остальные продолжали крутиться и вертеться и недавно открыли маленький, но в бойком месте притулившийся к серьезным конторам магазин. У налоговой инспекции претензий к ним было не больше, чем к другим. Владение собственностью оставалось коллективным, должности распределялись согласно внесенным когда-то долям капитала. Семьями члены бизнес-команды обременены не были, жили в собственное удовольствие. И век бы никто ими не заинтересовался, но Коростылев и Артемьев были убиты, а Ивнев исчез.
Конечно, Славе Ивневу было глупо убивать компаньонов в своем подъезде. Настолько глупо, что могло и сойти. И Верке было неразумно убивать бывшего любовника Петра Коростылева и несостоявшегося любовника Виктора Артемьева в своем подъезде. И тоже могло сойти. Или лишил приятелей жизни кто-то третий, чтобы подозрение пало на Славу и Верку? Или вообще не задумывался, станут ли их подозревать?
Я начинала понимать Измайлова и сочувствовать ему. Надоел мне Витя, собрался скомпрометировать, мало ли что могло произойти за полгода нашего соседства, и я подогнала его убийство под первое, подъездное. А фужер специально оставила, чтобы подурнее выглядело. Ведь и дети знают, что улики не принято оставлять на видном месте. Или забыла спьяну. Я, получалось, напрасно оскорбилась. Измайлову теперь предстояло доказать, что Виктора убила не я. Для остальных есть очевидное; фужер, из которого кушали элитный коньяк мужчина и женщина. Их двери разделяла стена в ладонь толщиной. Он волочился за ней, и она не ведала проблем с проникновением в его дом. Даже ребенка заранее спровадила к родителям. И к Измайлову приставала, чтобы он бдительность потерял. Удобно ли вклинить в их совещание вопрос: «Неужели вы так обо мне думаете?» Однако Измайлов, разобравшись в работе живых коммерсантов и накидав Бажову с Юрьевым вопросов посерьезнее, желал без передышки обсудить хладные трупы жертв.
Смерть Коростылева наступила в субботу, около половины второго, смерть Виктора — во вторник, около половины десятого. Фантастика, но Верка ухитрялась натыкаться на тела примерно через час после убийств. Обоих угробили ударами тяжелых предметов по затылку сзади: Петра, когда стоял и звонил в дверь Славы, Виктора, когда сидел за своим столом. Поэтому эксперт не брался утверждать, что это сделал один человек одним орудием. Допускалось наличие двух убийц примерно одинакового роста, комплекции и воображения. У обоих коммерсантов пропали бумажники. В квартире Виктора все было цело. Виктор успел выпить граммов сто на голодный желудок. Кто дорасправился с коньяком, оставалось загадкой.
«Не иначе как я…» У меня было странное состояние. Вот случись мне часов в девять зайти к Вите, чтобы попробовать уговорить его сменить объект ухаживания добровольно, нас бы вместе убили или никого бы не тронули? А вот если бы…
— Полина, Полина…
Оказывается, Измайлов старательно выводил меня из задумчивости.
— Полагаю, парни, вам ясно, что интерес публики к расследованию преступлений сильно преувеличен? — расстроил он Балкова и Юрьева.
— И это — расследование? — не сдержалась я.
— И это — публика? — отбил мяч Юрьев.
— Обойдитесь без рукопашного боя, — высказал незатейливое пожелание полковник. — Полина, ты говорила, что Виктор пригласил вас в гости под предлогом того, что еще не имеет связей в городе? И о совместной работе с Ивневым не упоминал?
— С Ивневым?
— Ну, со Славой.
— Так и было. Наверное, им нравились розыгрыши. Или нужен был повод для междусобойчика. Ни я, ни Нора просто не пошли бы к нему… А у него правда был день рождения?
— Нет.
— Досадно.
— Не сникай, — отыскал-таки для меня слово поддержки отзывчивый Балков.
— Кто будет хоронить Виктора? — спросила я.
И, только задав вопрос, поняла, как это меня мучило.
— Уже звонили из фирмы, главбух. Они все берут на себя, — буднично откликнулся Сергей.
— Ты что, собиралась провожать его в последний путь, сбросившись на ритуальные услуги с Верой и Норой? — пошутил Юрьев.
— Зря смеешься, она такая, — грустно сказал Измайлов.
— А я не знаю какая, — вздохнула я. — Но знаю, что Верка и Нора отказались бы сбрасываться.
— Они жизнеспособные существа, — подытожил Борис.
— Следи за речью, Боря, — предупредил Сергей.
Как ни крути, а первое впечатление самое верное. Кажется, шептать: «Спасибо, Сережа» — я не перестану никогда.
Измайлов принялся что-то планировать с Балковым и Юрьевым. Я опять, будто в упругую муть, нырнула в себя. Совсем недавно я готова была согласиться, что кандидатов в убийцы полно. А сейчас в меня каким-то образом проникло сомнение и располагалось там, словно грузная мешочница на парковой скамейке. «Никогда они не найдут того, кто спровадил ребят к праотцам, — подумала я. — Это невозможно. Ни практически, ни теоретически».
Пробило четыре часа утра. Домой я вчера не пошла. Путано плела что-то про тонкие перегородки, за которыми невесомо движется сытая смерть. Проигнорировав сложную сочетаемость понятий невесомости и сытости, Измайлов проникся и оставил меня у себя. И ночь мы провели в препирательствах.
— Полина, может, ты все-таки заходила на французский коньячок?
— Нет, нет и нет. С тобой армянский употребляла, каюсь. Но это не значит, что я хлещу спиртное с любым соседом.
— Он не любой.
— Позволь мне решать, кто какой.
Я уже раз десять повторила историю визита любопытной троицы и очередного сватовства Виктора. Измайлов крепко сжимал губы, морщил высокое чело, отводил глаза, но потом собрался с духом и принимался за свое:
— Может, ты перебрала и ничего не помнишь?
— Прекрати надо мной измываться. Ладно, перебрала, выключилась и убила, если тебе это необходимо для карьеры.
Я сказала ему «ты» в начале ночи. Мы пикировались колкими фразами на огромной скорости, и его отчество мешало выдерживать им же навязанный теми. Он только погрозил мне пальцем.
— Я даже не догадываюсь, откуда у Виктора мой фужер. Он узкий, его легко было спрятать в кармане и прихватить как сувенир. Да, с такими памятными вещицами от меня еще никто не уходил, но что с того? Я никак не могу тебе вдолбить: мы пили шампанское из этих фужеров, были до занудства тверезы, посуду я мыла поздно и не считала ее, потому что прикидывала, как отвадить Виктора.
— Пусть Виктор взял фужер. Но неужели не сполоснул, прежде чем воспользоваться им для коньяка? Ведь он весь в твоей помаде.
— Фетишист…
— Полина, из одного фужера коньяк пили двое — мужчина и женщина, которые, очевидно, близки настолько…
Что на меня тогда накатило, я до сих пор не выяснила. Медленно, почти нараспев произнеся:
— Как ты сме-ешь, — я влепила Измайлову пощечину.
Мне приходилось видеть в фильмах этот номер в исполнении разных актрис. Одни были убедительны, других делалось жалко. Я многократно порывалась шлепнуть по холеной щеке Виктора, когда он грозился разобрать единственную разграничивающую наши владения стену. Представляла себе: сейчас взмахну рукой и… «Не опускайся до дешевой театральщины», — предостерегала я себя и покорялась тому, что эффектный жест, заменяющий сотни ругательных слов, останется для меня невыполнимым на веки вечные. Стоило мне захотеть дать пощечину Измайлову, и я бы не сумела. Но я хотела одного — объяснить, как ужасно, что он мне не верит. Показать, что бессильна ему это объяснить.
Он отличился неплохой реакцией, поймал мою кисть в момент соприкосновения и просто сказал:
— Прости меня,
Что я натворила! Между нами все должно было кончиться, не успев начаться.
— Ты первая, кто меня так приласкал, Полина.
— Я не понимаю, как это случилось. Это не контролировалось головой. Мне было больно-больно, слов не хватало.
— Верю.
— Веришь? Тому, что я никогда не спала с Виктором — не веришь, тому, что я не ходила пить его проклятый коньяк со своим фужером — не веришь, тому, что не убивала его — не веришь, а жалкому лепету о скудости лексического запаса веришь?
— Всему верю, — по-доброму заворчал Измайлов.
— Но почему?
— Покажи руку, которой ты меня ударила.
— И ты ее откусишь.
— Было бы за что. Ты бьешь, словно энергичнее, чем принято, гладишь. Все-таки покажи руку.
Я нерешительно протянула ему требуемое.
— Правая?
— Какая же еще?
— Дралась ты левой.
— Нет, левой исключено. Она у меня, как это, а, доминировала всего-то лет до шести-семи. С тех пор я правша.
— Левой, левой. До чего я тебя довел. Ты будто изнутри самой себя била. Да, моя работенка душу губит. Еще раз прости. И ложись спать.
— А ты?
— Я устроюсь на диване.
— Виктор…
Но он ушел в комнату. Самоё поразительное, что я, проспав пару часов, пробудилась с ощущением долгожданных каникул. Измайлов был какой-то непривычный. Я взбудораженно пыталась сформулировать свои впечатления, и наконец меня осенило:
— Ты помолодел лет на десять.
— С тобой у меня нет выбора, — сказал он.
Живительный и нежный солнечный свет играючи растворял вчерашние страхи. Мы помирились. Мы, кажется, подружились с ним, потрудившись простить друг друга. Больше я ничего не боялась.
— Поднимусь к себе. Спасибо за приют.
— А обедать я сегодня буду?
— Морить тебя голодом я не подряжалась.
— Тогда иди.
В три часа кресла в зале оккупировали Банков с Юрьевым. Я вознамерилась вежливо смыться, но Измайлов предложил мне сесть. И у меня, и у сыщиков вытянулись от изумления лица.
— Полина нужна мне в качестве эксперта-консультанта по обитателям подъезда. Подчеркиваю, нужна мне.
Похоже, парни были приучены к экстравагантным выходкам полковника. Они не издали ни звука. Я тем более. И скоро разобралась в том, как он дозировал их разговорную нагрузку. Когда дело касалось личных наблюдений, он тормошил Юрьева. Когда результатов экспертиз, каких-нибудь замеров и вычислений — Балкова. Вкратце все выглядело совсем паршиво.
Петр Коростылев, Виктор Артемьев, Вячеслав Ивнев и Николай Муравьев шесть лет назад в складчину купили небольшое предприятие по производству металлических дверей и решеток. Муравьев, пай которого был самым незначительным, через год их покинул — неведомо куда делся. Остальные продолжали крутиться и вертеться и недавно открыли маленький, но в бойком месте притулившийся к серьезным конторам магазин. У налоговой инспекции претензий к ним было не больше, чем к другим. Владение собственностью оставалось коллективным, должности распределялись согласно внесенным когда-то долям капитала. Семьями члены бизнес-команды обременены не были, жили в собственное удовольствие. И век бы никто ими не заинтересовался, но Коростылев и Артемьев были убиты, а Ивнев исчез.
Конечно, Славе Ивневу было глупо убивать компаньонов в своем подъезде. Настолько глупо, что могло и сойти. И Верке было неразумно убивать бывшего любовника Петра Коростылева и несостоявшегося любовника Виктора Артемьева в своем подъезде. И тоже могло сойти. Или лишил приятелей жизни кто-то третий, чтобы подозрение пало на Славу и Верку? Или вообще не задумывался, станут ли их подозревать?
Я начинала понимать Измайлова и сочувствовать ему. Надоел мне Витя, собрался скомпрометировать, мало ли что могло произойти за полгода нашего соседства, и я подогнала его убийство под первое, подъездное. А фужер специально оставила, чтобы подурнее выглядело. Ведь и дети знают, что улики не принято оставлять на видном месте. Или забыла спьяну. Я, получалось, напрасно оскорбилась. Измайлову теперь предстояло доказать, что Виктора убила не я. Для остальных есть очевидное; фужер, из которого кушали элитный коньяк мужчина и женщина. Их двери разделяла стена в ладонь толщиной. Он волочился за ней, и она не ведала проблем с проникновением в его дом. Даже ребенка заранее спровадила к родителям. И к Измайлову приставала, чтобы он бдительность потерял. Удобно ли вклинить в их совещание вопрос: «Неужели вы так обо мне думаете?» Однако Измайлов, разобравшись в работе живых коммерсантов и накидав Бажову с Юрьевым вопросов посерьезнее, желал без передышки обсудить хладные трупы жертв.
Смерть Коростылева наступила в субботу, около половины второго, смерть Виктора — во вторник, около половины десятого. Фантастика, но Верка ухитрялась натыкаться на тела примерно через час после убийств. Обоих угробили ударами тяжелых предметов по затылку сзади: Петра, когда стоял и звонил в дверь Славы, Виктора, когда сидел за своим столом. Поэтому эксперт не брался утверждать, что это сделал один человек одним орудием. Допускалось наличие двух убийц примерно одинакового роста, комплекции и воображения. У обоих коммерсантов пропали бумажники. В квартире Виктора все было цело. Виктор успел выпить граммов сто на голодный желудок. Кто дорасправился с коньяком, оставалось загадкой.
«Не иначе как я…» У меня было странное состояние. Вот случись мне часов в девять зайти к Вите, чтобы попробовать уговорить его сменить объект ухаживания добровольно, нас бы вместе убили или никого бы не тронули? А вот если бы…
— Полина, Полина…
Оказывается, Измайлов старательно выводил меня из задумчивости.
— Полагаю, парни, вам ясно, что интерес публики к расследованию преступлений сильно преувеличен? — расстроил он Балкова и Юрьева.
— И это — расследование? — не сдержалась я.
— И это — публика? — отбил мяч Юрьев.
— Обойдитесь без рукопашного боя, — высказал незатейливое пожелание полковник. — Полина, ты говорила, что Виктор пригласил вас в гости под предлогом того, что еще не имеет связей в городе? И о совместной работе с Ивневым не упоминал?
— С Ивневым?
— Ну, со Славой.
— Так и было. Наверное, им нравились розыгрыши. Или нужен был повод для междусобойчика. Ни я, ни Нора просто не пошли бы к нему… А у него правда был день рождения?
— Нет.
— Досадно.
— Не сникай, — отыскал-таки для меня слово поддержки отзывчивый Балков.
— Кто будет хоронить Виктора? — спросила я.
И, только задав вопрос, поняла, как это меня мучило.
— Уже звонили из фирмы, главбух. Они все берут на себя, — буднично откликнулся Сергей.
— Ты что, собиралась провожать его в последний путь, сбросившись на ритуальные услуги с Верой и Норой? — пошутил Юрьев.
— Зря смеешься, она такая, — грустно сказал Измайлов.
— А я не знаю какая, — вздохнула я. — Но знаю, что Верка и Нора отказались бы сбрасываться.
— Они жизнеспособные существа, — подытожил Борис.
— Следи за речью, Боря, — предупредил Сергей.
Как ни крути, а первое впечатление самое верное. Кажется, шептать: «Спасибо, Сережа» — я не перестану никогда.
Измайлов принялся что-то планировать с Балковым и Юрьевым. Я опять, будто в упругую муть, нырнула в себя. Совсем недавно я готова была согласиться, что кандидатов в убийцы полно. А сейчас в меня каким-то образом проникло сомнение и располагалось там, словно грузная мешочница на парковой скамейке. «Никогда они не найдут того, кто спровадил ребят к праотцам, — подумала я. — Это невозможно. Ни практически, ни теоретически».
Глава 10
События среды, четверга и пятницы мою догадку подтвердили. Вернее, отсутствие каких-либо событий. Жизнь такая штука, что человек вынужден сам добывать себе в ее кривых-косых рамках и радости, и горести, если не намерен удавиться от скуки. Поэтому, когда начинает твориться нечто, от самого скучающего не зависящее, он расслабляется и принимается ждать дальнейших проделок судьбы. И вдруг проказница берет тайм-аут. И опять приходится самостоятельно совершать ошибки и исправлять или усугублять их, чтобы доказать себе и окружающим: ты еще жив. Не подумайте дурно, мне трупов мало не показалось. Напротив, я возжаждала дотянуть до возмездия пороку. Говорят, мечтать не вредно. Вредно, если осуществление мечты зависит от полковника Измайлова. Он же ничего не знает и знать не желает. Кто убил, почему, как, когда его схватят и надолго ли изолируют?
— Полина, отстань. Мне известно не больше, чем тебе.
— Но у тебя образование, опыт. Елки-палки, ты продавливал такое удобное чиновничье кресло. Ты был в приличном звании и здравом уме, когда тебе предложили своим непосредственным примером подготовить людей к успешному расследованию преступлений. У тебя якобы талант. И ты явно не рвач. Твой кабинет занял подполковник, имеющий все основания считать тебя контуженным. А ты безоглядно ломанулся в практическую деятельность, которую давным-давно перерос. И где результат?
— Полина, я уже жалею, что откровенничал с тобой. Ты переходишь границы.
— Так пальни на поражение! Найди всех супостатов до единого вечером и к утру станешь генералом. А я уверена, что навести порядок в стране под силу только самим преступникам.
— Температуришь?
— Не надейся. Они, ставшие миллиардерами, рано или поздно ощутят потребность обезопасить себя и свои состояния от афериствующей шушеры. Вот тогда и настанет тишь да гладь. Причем за их же деньги и их же людскими ресурсами.
— Ты еще маленькая, Полина, и я не буду ничего тебе объяснять. Ты имеешь право на святое неведение относительно того, что такое люди. Ты всего лишь увидела труп с раскроенным черепом и послушала рассчитанный на твою наивность треп профессионалов. И спешишь с выводами. Что ты можешь знать о преступной истине, на генетическом уровне поддерживающей жизнедеятельность человечества?
Как обычно, меня не воодушевили понятия человечества и генетического уровня. А от слова «истина» у меня вообще развиваются симптомы столбняка. Зато «треп профессионалов» задел.
— Ты признаешься в том, что подговорил Балкова с Юрьевым разыграть меня?
— Спасая свою шкуру, девочка, человек способен на многое. Но, спасая шкуру беззащитного ближнего, на гораздо большее. Уже до предела затаскано, а все повторять приходится.
— Это ты про себя и парней. А мне отвечать не собираешься?
— Нет.
— Ты нехороший.
— А ты мне нравишься.
Лучше бы я в него не влюблялась. Он оказался сложнее, чем бицепсы. Он оказался притягательнее, чем смуглый симпатяга без носков, рубашки и майки, врезавший хулигану.
Но, чем ни тешься, а среда, четверг и пятница славы ему не принесли. Ни Юрьев, ни Балков не представали пред ясны очи полковника. Измайлов искапризничался с меню, и я старалась ему не надоедать. Смотреть было больно, как бездарно и пассивно он упускал время. Я отлеживалась в ванне и отсыпалась в своей постели. Меня посетила Нора. Мы поужасались, потом посетовали, что запустили каждая свою работу. После этого нам ничего не оставалось, кроме как разойтись и засесть за свои компьютеры. В пятницу днем Верка предложила помянуть «Петеньку и Витеньку».
— Поля, Нора, да не выдрючивайтесь вы, побудьте просто бабами.
Мы впервые поднялись к ней. Как и следовало ожидать, Верка блаженствовала в экспозиции базарных предметов быта всех времен и народов. Мы влили в себя водки, но от душещипательных воспоминаний бежали. Впрочем, выговорившаяся перед рыночными коллегами Верка не слишком огорчилась.
Измайлов позвонил мне в восемь. Причем имел неосторожность поставить на вид, что я где-то мотаюсь.
— Полина, зайди, пожалуйста.
— Виктор Николаевич, мне надо добить статью, — засопротивлялась я.
— Зайди, пожалуйста.
Почему-то я не хотела его видеть. Моя перебродившая влюбленность превращалась то ли в любовь, то ли в ненависть. И на данном этапе превращение не зависело от нас. Нужна была пауза. А он звал. И я пошла, скорее по невесть как появившейся, а может, рудиментарно напомнившей о себе привычке слушаться мужчину, чем по собственной потребности.
И вновь респектабельно пахло кофе в доме, который я недавно добросовестно убрала. Виктор Николаевич Измайлов травил анекдоты. Сначала я улыбалась из вежливости, потом меня разобрало. Он так бесхитростно пытался высечь из меня искру добродушия, что я и не заметила, как отправила хандру в отставку. Не умею я подолгу печалиться, натура такая. «Что есть мои неглобальные сплины по сравнению с Вечностью?» И опять несет по Екклезиасту — радуйся! В данном случае несло по Измайлову, и, да простится мне, убежденной мирянке, радовалась я вдвойне.
— Скажи честно, я была очень противная, когда грохотала зубами в истерике?
— Это и называется истерикой? А я, бедный потребитель костылей, думал, что ты опробуешь на мне новый прием рекламы зубной пасты. Так и хотелось спросить, каким фармацевтическим средством пользуется сударыня. Наикрепчайшие зубы, наиздоровейшие десны.
— Измайлов, ты можешь быть серьезным?
— Зачем?
— Философ.
— Нетушки, милиционеры мы.
Не поручусь за остальных, но этот точно был милиционером. Потому что занялся делом… Об убийствах и исчезновении.
— Полина, Юрьев с Балковым завтра допоздна будут шляться по друзьям троих коммерсантов, представляться кто кем и искать хоть какую-то зацепку по возможному пребыванию Ивнева.
— Ничего себе работенка.
— Тебе тоже работенка. Юрьев раздобыл адрес матери Ивнева. Артемьев и Коростылев начинали в городе с общежития, потом снимали жилье. А Слава родился тут и жил с мамой до того, как купил квартиру.
— И кем же я должна притвориться, чтобы вспороть чужой интим?
— Ты мне ничего не должна.
«Чистоплюй, — подумала я. — Тебе ничего, а Виктору? Поведи я себя как-то по-другому, может, он двинул бы к десяти на свою работу и остался бы невредим».
— Что ты замыслил?
— Попросить тебя об одолжении. Мамина линия считается самой бесперспективной, но тем не менее. Представь, что ты — иногородняя сокурсница Ивнева. Он окончил авиационный институт шесть лет назад. Факультет летательных аппаратов, группа номер шестнадцать ноль пять. Ты приехала и заглянула наудачу полюбопытствовать, как он устроился. Твой поезд вот-вот отходит, поэтому лишнего не болтай, в студенческие воспоминания не пускайся — запутаешься. Выслушай, что ответит мать, вели кланяться и возвращайся. Об исчезновении Ивнева никто официально не заявлял. Возможно, он с любовницей прохлаждается, полагая, что Коростылев и Артемьев пашут за троих. Такое случается. А он нам нужен, очень нужен. И поскорее.
— Полина, отстань. Мне известно не больше, чем тебе.
— Но у тебя образование, опыт. Елки-палки, ты продавливал такое удобное чиновничье кресло. Ты был в приличном звании и здравом уме, когда тебе предложили своим непосредственным примером подготовить людей к успешному расследованию преступлений. У тебя якобы талант. И ты явно не рвач. Твой кабинет занял подполковник, имеющий все основания считать тебя контуженным. А ты безоглядно ломанулся в практическую деятельность, которую давным-давно перерос. И где результат?
— Полина, я уже жалею, что откровенничал с тобой. Ты переходишь границы.
— Так пальни на поражение! Найди всех супостатов до единого вечером и к утру станешь генералом. А я уверена, что навести порядок в стране под силу только самим преступникам.
— Температуришь?
— Не надейся. Они, ставшие миллиардерами, рано или поздно ощутят потребность обезопасить себя и свои состояния от афериствующей шушеры. Вот тогда и настанет тишь да гладь. Причем за их же деньги и их же людскими ресурсами.
— Ты еще маленькая, Полина, и я не буду ничего тебе объяснять. Ты имеешь право на святое неведение относительно того, что такое люди. Ты всего лишь увидела труп с раскроенным черепом и послушала рассчитанный на твою наивность треп профессионалов. И спешишь с выводами. Что ты можешь знать о преступной истине, на генетическом уровне поддерживающей жизнедеятельность человечества?
Как обычно, меня не воодушевили понятия человечества и генетического уровня. А от слова «истина» у меня вообще развиваются симптомы столбняка. Зато «треп профессионалов» задел.
— Ты признаешься в том, что подговорил Балкова с Юрьевым разыграть меня?
— Спасая свою шкуру, девочка, человек способен на многое. Но, спасая шкуру беззащитного ближнего, на гораздо большее. Уже до предела затаскано, а все повторять приходится.
— Это ты про себя и парней. А мне отвечать не собираешься?
— Нет.
— Ты нехороший.
— А ты мне нравишься.
Лучше бы я в него не влюблялась. Он оказался сложнее, чем бицепсы. Он оказался притягательнее, чем смуглый симпатяга без носков, рубашки и майки, врезавший хулигану.
Но, чем ни тешься, а среда, четверг и пятница славы ему не принесли. Ни Юрьев, ни Балков не представали пред ясны очи полковника. Измайлов искапризничался с меню, и я старалась ему не надоедать. Смотреть было больно, как бездарно и пассивно он упускал время. Я отлеживалась в ванне и отсыпалась в своей постели. Меня посетила Нора. Мы поужасались, потом посетовали, что запустили каждая свою работу. После этого нам ничего не оставалось, кроме как разойтись и засесть за свои компьютеры. В пятницу днем Верка предложила помянуть «Петеньку и Витеньку».
— Поля, Нора, да не выдрючивайтесь вы, побудьте просто бабами.
Мы впервые поднялись к ней. Как и следовало ожидать, Верка блаженствовала в экспозиции базарных предметов быта всех времен и народов. Мы влили в себя водки, но от душещипательных воспоминаний бежали. Впрочем, выговорившаяся перед рыночными коллегами Верка не слишком огорчилась.
Измайлов позвонил мне в восемь. Причем имел неосторожность поставить на вид, что я где-то мотаюсь.
— Полина, зайди, пожалуйста.
— Виктор Николаевич, мне надо добить статью, — засопротивлялась я.
— Зайди, пожалуйста.
Почему-то я не хотела его видеть. Моя перебродившая влюбленность превращалась то ли в любовь, то ли в ненависть. И на данном этапе превращение не зависело от нас. Нужна была пауза. А он звал. И я пошла, скорее по невесть как появившейся, а может, рудиментарно напомнившей о себе привычке слушаться мужчину, чем по собственной потребности.
И вновь респектабельно пахло кофе в доме, который я недавно добросовестно убрала. Виктор Николаевич Измайлов травил анекдоты. Сначала я улыбалась из вежливости, потом меня разобрало. Он так бесхитростно пытался высечь из меня искру добродушия, что я и не заметила, как отправила хандру в отставку. Не умею я подолгу печалиться, натура такая. «Что есть мои неглобальные сплины по сравнению с Вечностью?» И опять несет по Екклезиасту — радуйся! В данном случае несло по Измайлову, и, да простится мне, убежденной мирянке, радовалась я вдвойне.
— Скажи честно, я была очень противная, когда грохотала зубами в истерике?
— Это и называется истерикой? А я, бедный потребитель костылей, думал, что ты опробуешь на мне новый прием рекламы зубной пасты. Так и хотелось спросить, каким фармацевтическим средством пользуется сударыня. Наикрепчайшие зубы, наиздоровейшие десны.
— Измайлов, ты можешь быть серьезным?
— Зачем?
— Философ.
— Нетушки, милиционеры мы.
Не поручусь за остальных, но этот точно был милиционером. Потому что занялся делом… Об убийствах и исчезновении.
— Полина, Юрьев с Балковым завтра допоздна будут шляться по друзьям троих коммерсантов, представляться кто кем и искать хоть какую-то зацепку по возможному пребыванию Ивнева.
— Ничего себе работенка.
— Тебе тоже работенка. Юрьев раздобыл адрес матери Ивнева. Артемьев и Коростылев начинали в городе с общежития, потом снимали жилье. А Слава родился тут и жил с мамой до того, как купил квартиру.
— И кем же я должна притвориться, чтобы вспороть чужой интим?
— Ты мне ничего не должна.
«Чистоплюй, — подумала я. — Тебе ничего, а Виктору? Поведи я себя как-то по-другому, может, он двинул бы к десяти на свою работу и остался бы невредим».
— Что ты замыслил?
— Попросить тебя об одолжении. Мамина линия считается самой бесперспективной, но тем не менее. Представь, что ты — иногородняя сокурсница Ивнева. Он окончил авиационный институт шесть лет назад. Факультет летательных аппаратов, группа номер шестнадцать ноль пять. Ты приехала и заглянула наудачу полюбопытствовать, как он устроился. Твой поезд вот-вот отходит, поэтому лишнего не болтай, в студенческие воспоминания не пускайся — запутаешься. Выслушай, что ответит мать, вели кланяться и возвращайся. Об исчезновении Ивнева никто официально не заявлял. Возможно, он с любовницей прохлаждается, полагая, что Коростылев и Артемьев пашут за троих. Такое случается. А он нам нужен, очень нужен. И поскорее.