Измайлов позвонил в восемь вечера. Двенадцать часов прошло. Всего или целых?
— Поля, ты у меня туфли забыла.
— Да, и мне их остро не хватает.
— Так спускайся в тапочках, по-домашнему.
— А в подъезде никого больше…
— Зайчиха ты, Поля. Ладно, высылаю Балкова встречать.
«В тапочках…» Скажет тоже. Будто у меня одна пара туфель. Принарядившись поненавязчивей, я вспомнила, что Измайлов не дает Сергею и Борису спиртного. Но ведь арест преступника — событие и, следовательно, повод?
Очухался мой телефон.
— Полина, — заорал в трубку Слава Ивнев, — я остался жив. Кольку Муравьева повязали! Приходи ко мне пьянствовать, обмоем это дело в скопившейся пыли. Мы с Норой уже такие косые!
Мне хотелось спросить, не тянет ли булыжник за пазухой. Но человек остался жив, стоит ли лезть к нему с обидами?
— Слава, я искренне за вас рада. Но вы вдвоем боролись за спасение, вдвоем и отмечайте.
Сомнений больше не было. У них праздник, и у нас праздник. Я достала бутылку шампанского и вышла. Сергей терпеливо дожидался меня, дымя на ступеньках.
На столе у Измайлова шампанское, однако, уже стояло.
— Она всегда с чем-нибудь, но со своим, — засмеялся Юрьев. — Вот теперь, Полина, обе бутылки и выпьешь.
— А вы?
— Мы для тебя достали. Сами мешать не будем.
— Значит, мне не показалось, что от Сергея пахнет водкой?
— Балков, я ведь просил тебя держаться от нее подальше, — насупился Измайлов.
— Да она за версту чует, Виктор Николаевич, — приписал мне спаниельи способности щедрый Сергей.
— Перестаньте, иначе я умру от нетерпения. Как вы додумались до слесаря?
— Это все полковник, — сказал Борис.
И я простила ему подковырки и выпады против меня, потому что он смотрел на Измайлова тепло, как честолюбивый отец на сыночка-вундеркинда. Я воззрилась на полковника, как амбициозная мать. Но ему это не понравилось.
— Что ты уставилась на меня зверем? — спросил он.
— А почему вы не рассказываете?
— Я тебе? Но про слесаря ты мне все рассказала.
— Вы вроде не много пили, Виктор Николаевич, а симптомы белой горячки явные.
Сережа Балков наловчился выталкивать наши с Измайловым забуксовавшие отношения из любой колдобины:
— Поля, Муравьев сохранил у себя бумажники с визитными карточками и деньгами Коростылева и Артемьева. И здорово сглупил у Виктора. Но, если бы полковник его не вычислил, мы бы об этом даже не догадались.
— Я сразу понял, что орудовать в одном подъезде может кто-то для этого подъезда свой, — остался доволен вступительным словом Балкова Измайлов. — Сергей соглашался и настаивал на том, что этот кто-то — Ивнев. Борис категорически возражал и предлагал на роль убийцы наемника, канающего под дилетанта. Потом ты, Поля, воспела изумительную импортную сантехнику Артемьева и удобство ее установления специалистами из магазина. Потом счастливо сломала кран и добилась от слесаря за бутылку идеальной починки. Потом Анна Ивановна посетовала, что ту же работу он ей сделал безобразно. Плюс точный портрет алкоголика из анонимного кабинета, преданного друзьями, но спасаемого женой.
— А при чем тут проломленные черепа? — поразилась я.
— Скажи, Полина, когда Муравьев отправился от тебя за прокладками, он ведь взял с собой чемоданчик?
— Да, я поэтому и испугалась, что он не вернется.
— А почему его не оказалось в твоей квартире, когда Сергей расспрашивал тебя и Веру? Балков же предупредил: «Дожидайтесь меня втроем».
— Потому что слесарь сначала протрезвел было, а потом его скотски развезло. И Верка ему велела уползти, пока он мне квартиру не изгадил и не уснул. Мы Сергею объяснили.
— Ты объяснила, частично обеспечив Муравьеву алиби. Сказала, что он с утра возился с твоими кранами, а о выходе за прокладками не упомянула.
— Мне и в голову не… Он на десять минут отлучился… Он Виктора убил, когда… Прокладки… Виктор Николаевич, изложите вы связно, как все случилось, — взвыла я.
— Последний вопрос, — не снизошел Измайлов. — Ты ему платила деньгами во второй раз? «Мне за бутылку и деньги сделал — не придерешься, а над старухой за „спасибо“ поиздевался». Вспоминай.
— Вот это память. Я учту на будущее, что кто-то может запомнить мой треп наизусть. Нет, я посулила ему вознаграждение в купюрах, но обстоятельства не позволили расплатиться.
— Это для тебя были обстоятельства. А для в стельку пьяного мужика нет. Он же подвиг совершил — безупречно починил тебе все. Неужели не было момента потребовать оговоренную сумму?
— Были, конечно. Он парень простой, суровый и агрессивный. А Верка поначалу ничего толком и не рассказывала, только голосила.
— Ну, так оно и было, — с облегчением произнес Измайлов.
Он откупорил шампанское, налил в мой фужер и показал Юрьеву на бутылку «Столичной»:
— Поддержим компанию,
Я выждала окончания розлива и упрямо спросила:
— Как оно было? Вы можете членораздельно изъясняться? Как было?
— Виктор Николаевич, а и правда, «сделайте красиво», будто в романе, потешьте Полю, — беззаветно поддержал меня Сергей.
И тут свершилось чудо. Борис Юрьев укоризненно взглянул на разбаловавшегося победителя и пробурчал:
— Хватит уж соседа-то изображать.
Я подумала, что Измайлов его пристрелит. Но он лишь горько констатировал:
— И ты, Брут…
Затем обозвал нас заговорщиками и выдал все-таки монолог.
Глава 19
Коля Муравьев быстро допился до горя. Ему давали пристанище в паре частных фирм, но скоро раскусывали и выбрасывали. В итоге он оказался слесарем-сантехником в домоуправлении. Кстати, его и оттуда собирались увольнять по требованию добропорядочных жильцов. Узнать в этом отощавшем, заросшем, пожелтевшем и неопрятном типе денди Колю Муравьева не смог ни Петр Коростылев, захаживавший к Верке, ни купившие по его рекомендации квартиры Слава Ивнев и Виктор Артемьев. Для них он, даже если они и видели его во дворе мельком, был неопохмеленным «вздыхающим и качающимся на ходу бычком». Но он-то их узнал. И решил, что начались галлюцинации.
Пока бывшие компаньоны не мозолили Муравьеву глаза, он редко расковыривал струпья на душевных болячках. А выяснив у вездесущей Анны Ивановны, что два коммерсанта купили жилье, уезжают и приезжают на служебной машине, бывают под хмельком, Коля потрудился вспомнить все.
Удивительно, но в этом неправедно ослабевшем теле очень окреп злой дух. «Трус, — говорил о нем Слава. — Мухи не обидит, значит, неизбежно обидит себя». Только, пообижав себя вдосталь, так, что дальше было уже некуда, Муравьев стал способен обижать других. Он не все потерял, он и приобрел кое-что в новом своем положении. Например, зависимые от его умения прекратить потоп или усмирить буйство канализации неудачники, слезно благодарившие избавителя, весьма способствовали сознанию того, что он не пропал, как предрекали ему Петр и Слава. Более того, он мог влиять на настроение и самочувствие людей согласием или отказом явиться на экстренный зов. Это позволяло ему держаться. Но вновь лощеные морды старинных приятелей испортили уравновесившиеся гирями водочных бутылок весы.
Все мы до тошноты одинаковые и до нервного срыва разные. Один уверяет, что он — сторож, другой — что ночной директор. Коля Муравьев, почувствовавший себя было хозяином каждой трубы, каждого крана и вентиля в нескольких огромных домах, снова очнулся спившимся младшим партнером ребят, выпрашивавших у него в институте лекции, а затем присвоивших доходы от его идеи. Тогда он и повадился маниакально набирать врезавшийся в память рабочий номер. А потом и домашние номера Славы и Виктора. Хотел убить? Нет, попугать, чтобы жизнь малиной не казалась. Надрываясь: «Вас убьют», Коля скорее имел в виду карательные функции сил небесных. Но однажды, при случае, присвоил эти функции себе, не перекрестившись.
В субботу он поднимался на пятый этаж, матеря мертвый лифт. Предстояло выгребать дерьмо из унитаза сумасшедшей мамаши неуправляемых близнецов, осточертевшей ему предложениями выпить липово-земляничного чая и закусить сырой овсянкой с изюмом и урюком.
Коростылев трезвонил в дверь Ивнева. Он обернулся на звук шагов, скользнул рассеянным трезвым взглядом по забулдыге слесарю и продолжил свое занятие. И вдруг ощущение всесильности овладело Муравьевым. Живой может гадить, ломать чью-то судьбу, выигрывать любые турниры. А труп? Все было так элементарно. И почему он Петра, Славу и Виктора еще пять лет назад не порешил? Владел бы безраздельно фирмой, бросил зелье безо всякого кодирования, нет, употреблял бы только самые дорогие сорта виски понемногу. Но ведь не поздно осуществить возмездие. Гаечный ключ в руке. Коля приблизился к Петру и ударил его по голове, будто в детстве кулаком по роже. Коростылев медленно повернулся к нему и недоуменно прошептал:
— Ты чего, мужик?
Потом врезался затылком в Веркину дверь, застонал и сполз на пол. По дверной обивке его преследовал кровавый подтек.
— Я тебе не мужик, а Муравьев Николай Алексеевич, — напутствовал его на тот свет убийца.
Он небрежно вытер гаечный ключ о спецовку, вынул из нагрудного кармана Петра бумажник и глухо сказал:
— Это мое по праву. За тобой последуют еще двое, чтобы не скучал. А я вернусь на свое законное место.
Виктора Артемьева Муравьев навестил по пути ко мне. Мой вызов он счел символичным. Вроде рок в лице ошалевшей от струи кипятка женщины подвел его к нужной двери. Виктор посмотрел в глазок, увидел слесаря и открыл.
— Батарея у вас течет, бабка снизу начальству писать замучилась.
— Так отключили уже отопление.
— Я только проверю, пять минут.
— Не больше, ко мне могут зайти. Впрочем, уже вряд ли.
Артемьев пустил его в комнату, Коля повозился возле батареи. Виктор дососал из узкого, перепачканного губной помадой фужера «Наполеон» и глубокомысленно уставился на картину с обнаженной натурой на стене.
— Я руки сполосну, — уведомил Муравьев.
Виктор не отреагировал. Коля обошел его сзади и ударил молотком. Этот рухнул со стула сразу и молча. Видно, спрашивать было нечего. Падаль. Принижали его так же, как и Колю, а он проглотил, однокомнатной под боком у братца удостоился. У Муравьева точно такая же квартира была. И зад Ивневу вылизывать, чтобы получить, не пришлось. Он сполоснул молоток. Бумажник без особых усилий обнаружил в куртке на вешалке и просиял:
— Минус двое.
Муравьев хотел захлопнуть дверь, оставив ключи внутри, но пожадничал. Его частенько звали взламывать замки, осиротевшие по забывчивости хозяев, или просили выточить дубликат. А у Виктора были такие интересные отмычки. Кроме того, не исключалось, что запоры у братьев были одинаковыми, и ключи могли пригодиться для проникновения в дом Славы. Убийства не опьяняли этого алкоголика, а словно проясняли ум. Он устранял внешние препятствия недрогнувшей рукой, и, казалось, внутренних не существует вовсе.
Ко мне Коля явился вовремя. В ходе слесарных манипуляций он обнаружил, что забыл прокладки. Муравьев не мог оставить у меня чемоданчик. Карманы его были оборваны или опасно дырявы, поэтому бумажник Виктора пришлось зарыть в инструменты. Он заодно собирался занести добычу домой. Но на лестничной площадке соблазн выпить подмял его под себя до удушья и скачкообразного учащения пульса. Бутылка коньяка приятным видением маячила совсем рядом. Он вновь вошел к Артемьеву, удостоверился, что тот мертв, достал чистую посуду, побрезговав моим фужером, расправился со спиртным, вымыл и вытер свой стакан. И тут его посетила озорная мысль. Зачем мотаться к себе, привлекая чье-то случайное внимание? Прокладки можно снять у Артемьева, ему-то они уже ни к чему. В чемодане у него был кусок резиновой трубки, нарезки из которой покойнику в краны сойдут. Коля ловко осуществил подмену и осчастливил меня итальянскими прокладками. Да уходя от Виктора, он побоялся хлопать дверью и лишь притворил ее, услышав какой-то шумок в подъезде.
Так и осталось загадкой, действительно ли его развезло от «Наполеона» или он притворился, чтобы улизнуть. Как бы там ни было, служители Фемиды смогли побеседовать с ним только на следующий день. Он был очень пьян.
Виктор Николаевич Измайлов, чистюля, аккуратист и педант, не заметил ничего странного в квартире Артемьева, пока я сводила на нет свою истерику в его кровати. Он это странное услышал. «Кап-кап-кап», — вольничала вода в кухне. А ведь в Измайлова уже накрепко были вбиты мои впечатления о надежных итальянских кранах соседа. Но, чтобы сделать выводы, понадобилось вникнуть в претензии Анны Ивановны. Он тогда пощадил мою гордость и скрыл обидные мысли. Измайлов был убежден, что регулярно пьяный слесарь всем все чинит примерно одинаково. У мастера не было причин выделять меня из толпы. Одинокая молодая женщина с ребенком и Анна Ивановна не слишком удалены в его иерархии друг от друга: обе могут налить, а могут и взбрыкнуть.
Когда Измайлов с Борисом поднялись к Артемьеву еще раз, полковник разрешил свои сомнения. Кран тек пуще прежнего. Разумеется, жидкость и сквозь скалы пробивается, и совпадений причудливых много. Но Измайлов не смущался собственных безумств. Дядя Саша провел такую тщательную экспертизу, что возникла необходимость сполоснуть мои ванну и раковину. В нежилом доме Виктора, правда, убирать не стали.
Кстати, не кто иной, как слесарь Коля Муравьев, подбирал ключи к замку Славы Ивнева в тот вечер, когда я споткнулась на лестнице. Последнего, самого лютого врага, он желал подловить на его территории.
Все было ясно, просто и предельно скучно. И грустно. Я поняла, почему Измайлов отказывался повествовать эту историю. Но угомонить меня трудно даже трагедиями из подъездной жизни.
— Виктор Николаевич, а как вы догадались, что слесарь — Коля Муравьев? Это самое загадочное, — оскорбила я Измайлова.
— Полина, не позорься перед Борисом и Сергеем, — призвал он. — Я позвонил в домоуправление и спросил фамилию, имя и отчество слесаря.
— Гениально. Я бы не сообразила.
Измайлов рассматривал меня с жалостью. Это была довольно томительная пауза. Впрочем, и она миновала.
— Вообще-то, даже в твоей заторможенности что-то есть. Они ведь для нас все слесари, электрики, дворники; вечные Коли, Васи, Маши…
Люди! Если перевести слово заторможенность с вежливого на обычный, то получится тупость. А если в женской тупости мужчина самостоятельно находит некие философские аспекты, значит, он влюблен, И это наверняка.
Со спокойной душой я оставила мужчин допивать водку и покинула их, сославшись на перегруженность эмоциями. И ссылка эта была честной: не в кино живем.
Пока бывшие компаньоны не мозолили Муравьеву глаза, он редко расковыривал струпья на душевных болячках. А выяснив у вездесущей Анны Ивановны, что два коммерсанта купили жилье, уезжают и приезжают на служебной машине, бывают под хмельком, Коля потрудился вспомнить все.
Удивительно, но в этом неправедно ослабевшем теле очень окреп злой дух. «Трус, — говорил о нем Слава. — Мухи не обидит, значит, неизбежно обидит себя». Только, пообижав себя вдосталь, так, что дальше было уже некуда, Муравьев стал способен обижать других. Он не все потерял, он и приобрел кое-что в новом своем положении. Например, зависимые от его умения прекратить потоп или усмирить буйство канализации неудачники, слезно благодарившие избавителя, весьма способствовали сознанию того, что он не пропал, как предрекали ему Петр и Слава. Более того, он мог влиять на настроение и самочувствие людей согласием или отказом явиться на экстренный зов. Это позволяло ему держаться. Но вновь лощеные морды старинных приятелей испортили уравновесившиеся гирями водочных бутылок весы.
Все мы до тошноты одинаковые и до нервного срыва разные. Один уверяет, что он — сторож, другой — что ночной директор. Коля Муравьев, почувствовавший себя было хозяином каждой трубы, каждого крана и вентиля в нескольких огромных домах, снова очнулся спившимся младшим партнером ребят, выпрашивавших у него в институте лекции, а затем присвоивших доходы от его идеи. Тогда он и повадился маниакально набирать врезавшийся в память рабочий номер. А потом и домашние номера Славы и Виктора. Хотел убить? Нет, попугать, чтобы жизнь малиной не казалась. Надрываясь: «Вас убьют», Коля скорее имел в виду карательные функции сил небесных. Но однажды, при случае, присвоил эти функции себе, не перекрестившись.
В субботу он поднимался на пятый этаж, матеря мертвый лифт. Предстояло выгребать дерьмо из унитаза сумасшедшей мамаши неуправляемых близнецов, осточертевшей ему предложениями выпить липово-земляничного чая и закусить сырой овсянкой с изюмом и урюком.
Коростылев трезвонил в дверь Ивнева. Он обернулся на звук шагов, скользнул рассеянным трезвым взглядом по забулдыге слесарю и продолжил свое занятие. И вдруг ощущение всесильности овладело Муравьевым. Живой может гадить, ломать чью-то судьбу, выигрывать любые турниры. А труп? Все было так элементарно. И почему он Петра, Славу и Виктора еще пять лет назад не порешил? Владел бы безраздельно фирмой, бросил зелье безо всякого кодирования, нет, употреблял бы только самые дорогие сорта виски понемногу. Но ведь не поздно осуществить возмездие. Гаечный ключ в руке. Коля приблизился к Петру и ударил его по голове, будто в детстве кулаком по роже. Коростылев медленно повернулся к нему и недоуменно прошептал:
— Ты чего, мужик?
Потом врезался затылком в Веркину дверь, застонал и сполз на пол. По дверной обивке его преследовал кровавый подтек.
— Я тебе не мужик, а Муравьев Николай Алексеевич, — напутствовал его на тот свет убийца.
Он небрежно вытер гаечный ключ о спецовку, вынул из нагрудного кармана Петра бумажник и глухо сказал:
— Это мое по праву. За тобой последуют еще двое, чтобы не скучал. А я вернусь на свое законное место.
Виктора Артемьева Муравьев навестил по пути ко мне. Мой вызов он счел символичным. Вроде рок в лице ошалевшей от струи кипятка женщины подвел его к нужной двери. Виктор посмотрел в глазок, увидел слесаря и открыл.
— Батарея у вас течет, бабка снизу начальству писать замучилась.
— Так отключили уже отопление.
— Я только проверю, пять минут.
— Не больше, ко мне могут зайти. Впрочем, уже вряд ли.
Артемьев пустил его в комнату, Коля повозился возле батареи. Виктор дососал из узкого, перепачканного губной помадой фужера «Наполеон» и глубокомысленно уставился на картину с обнаженной натурой на стене.
— Я руки сполосну, — уведомил Муравьев.
Виктор не отреагировал. Коля обошел его сзади и ударил молотком. Этот рухнул со стула сразу и молча. Видно, спрашивать было нечего. Падаль. Принижали его так же, как и Колю, а он проглотил, однокомнатной под боком у братца удостоился. У Муравьева точно такая же квартира была. И зад Ивневу вылизывать, чтобы получить, не пришлось. Он сполоснул молоток. Бумажник без особых усилий обнаружил в куртке на вешалке и просиял:
— Минус двое.
Муравьев хотел захлопнуть дверь, оставив ключи внутри, но пожадничал. Его частенько звали взламывать замки, осиротевшие по забывчивости хозяев, или просили выточить дубликат. А у Виктора были такие интересные отмычки. Кроме того, не исключалось, что запоры у братьев были одинаковыми, и ключи могли пригодиться для проникновения в дом Славы. Убийства не опьяняли этого алкоголика, а словно проясняли ум. Он устранял внешние препятствия недрогнувшей рукой, и, казалось, внутренних не существует вовсе.
Ко мне Коля явился вовремя. В ходе слесарных манипуляций он обнаружил, что забыл прокладки. Муравьев не мог оставить у меня чемоданчик. Карманы его были оборваны или опасно дырявы, поэтому бумажник Виктора пришлось зарыть в инструменты. Он заодно собирался занести добычу домой. Но на лестничной площадке соблазн выпить подмял его под себя до удушья и скачкообразного учащения пульса. Бутылка коньяка приятным видением маячила совсем рядом. Он вновь вошел к Артемьеву, удостоверился, что тот мертв, достал чистую посуду, побрезговав моим фужером, расправился со спиртным, вымыл и вытер свой стакан. И тут его посетила озорная мысль. Зачем мотаться к себе, привлекая чье-то случайное внимание? Прокладки можно снять у Артемьева, ему-то они уже ни к чему. В чемодане у него был кусок резиновой трубки, нарезки из которой покойнику в краны сойдут. Коля ловко осуществил подмену и осчастливил меня итальянскими прокладками. Да уходя от Виктора, он побоялся хлопать дверью и лишь притворил ее, услышав какой-то шумок в подъезде.
Так и осталось загадкой, действительно ли его развезло от «Наполеона» или он притворился, чтобы улизнуть. Как бы там ни было, служители Фемиды смогли побеседовать с ним только на следующий день. Он был очень пьян.
Виктор Николаевич Измайлов, чистюля, аккуратист и педант, не заметил ничего странного в квартире Артемьева, пока я сводила на нет свою истерику в его кровати. Он это странное услышал. «Кап-кап-кап», — вольничала вода в кухне. А ведь в Измайлова уже накрепко были вбиты мои впечатления о надежных итальянских кранах соседа. Но, чтобы сделать выводы, понадобилось вникнуть в претензии Анны Ивановны. Он тогда пощадил мою гордость и скрыл обидные мысли. Измайлов был убежден, что регулярно пьяный слесарь всем все чинит примерно одинаково. У мастера не было причин выделять меня из толпы. Одинокая молодая женщина с ребенком и Анна Ивановна не слишком удалены в его иерархии друг от друга: обе могут налить, а могут и взбрыкнуть.
Когда Измайлов с Борисом поднялись к Артемьеву еще раз, полковник разрешил свои сомнения. Кран тек пуще прежнего. Разумеется, жидкость и сквозь скалы пробивается, и совпадений причудливых много. Но Измайлов не смущался собственных безумств. Дядя Саша провел такую тщательную экспертизу, что возникла необходимость сполоснуть мои ванну и раковину. В нежилом доме Виктора, правда, убирать не стали.
Кстати, не кто иной, как слесарь Коля Муравьев, подбирал ключи к замку Славы Ивнева в тот вечер, когда я споткнулась на лестнице. Последнего, самого лютого врага, он желал подловить на его территории.
Все было ясно, просто и предельно скучно. И грустно. Я поняла, почему Измайлов отказывался повествовать эту историю. Но угомонить меня трудно даже трагедиями из подъездной жизни.
— Виктор Николаевич, а как вы догадались, что слесарь — Коля Муравьев? Это самое загадочное, — оскорбила я Измайлова.
— Полина, не позорься перед Борисом и Сергеем, — призвал он. — Я позвонил в домоуправление и спросил фамилию, имя и отчество слесаря.
— Гениально. Я бы не сообразила.
Измайлов рассматривал меня с жалостью. Это была довольно томительная пауза. Впрочем, и она миновала.
— Вообще-то, даже в твоей заторможенности что-то есть. Они ведь для нас все слесари, электрики, дворники; вечные Коли, Васи, Маши…
Люди! Если перевести слово заторможенность с вежливого на обычный, то получится тупость. А если в женской тупости мужчина самостоятельно находит некие философские аспекты, значит, он влюблен, И это наверняка.
Со спокойной душой я оставила мужчин допивать водку и покинула их, сославшись на перегруженность эмоциями. И ссылка эта была честной: не в кино живем.
Глава 20
Кончается май, такой же прохладный, как апрель. Измайлов все-таки вырвался на работу, не сняв гипса. Недавно он избавился от жесткого кокона, но до сих пор немного прихрамывает. Врач уверяет, что это ненадолго. Полковник опять живет на службе, так что Нора может, не страшась разоблачений, прятать у себя кого заблагорассудится. Но она собирается замуж за Славу Ивнева. Они нашли смежные квартиры в нашем же доме. Девушка из трехкомнатной учится в консерватории по классу фортепиано. Поэтому ее соседи из двухкомнатной облобызали будущих молодоженов, едва те успели предложить им свой разноэтажный вариант. А Измайлов достоин сострадания. График собачьего лая — милая безделица по сравнению с графиком музицирования начинающей солистки. Уж она-то превратит его обиталище в юдоль слез без надежды на воздаяние.
Анна Ивановна еще не исчерпала на скамейке детали убийств, расследования и ареста. То ли она каким-то мистическим способом узнает истину, то ли сочиняет детективы с продолжением.
Квартиру Виктора Артемьева безотказный Слава поменял для его матери в другой район. И у меня новый сосед — интеллигентный пенсионер, кандидат биологических наук, отставной доцент. Он развлекает моего сынишку описаниями морских чудовищ и бесконечными примерами кошачьей верности хозяевам. А я ношу старику хлеб, молоко и газеты, когда у него прихватывает сердце.
Кот частыми вычесываниями и вылизываниями культивирует неотразимую внешность. Но он еще маленький, толстый и забавный.
Сегодня в четверть шестого утра я увидела Верку. Она жмурилась на крыльце, как актриса-дебютантка на освещенной сцене. Но это не повод, чтобы не сказать ей: «Привет».
— О, Поля, доброе утро. Все бегаешь? А я вот в круиз уезжаю. Нервы совсем обнаглели после этих кошмаров, постоянно о себе напоминают, требуют отдыха.
— И куда тебя несет?
— По Средиземноморью.
— Чудесно, Вер.
— У меня роман, — разоткровенничалась польщенная Верка. — Теперь серьезно, на всю жизнь. Смотри, вон мой герой рулит.
Из довольно свежей, что правда, то правда, иномарки выглядывал пожилой, лысый и жирный дядя. Это бы ничего. Кто полагает, что только юные, красивые, стройные и богатые имеют право на любовь и счастье, тот неизбежно кончит в сумасшедшем доме или в тюрьме. Но дядя не соизволил даже выйти из машины. Верка подхватила два тяжеленных чемодана и сама поволокла их. Я уже было собралась ей помочь, когда она грохнула ношу оземь якобы для того, чтобы со мной попрощаться.
— Счастливо оставаться, Поля. И обязательно передай привет полковнику, наикласснейший он мужик.
Я остолбенела. Не может быть, врет, зараза. Ладно, с Измайловым разберусь, а пока… Верка, открыв заднюю дверь, запихивала свою поклажу. Принцесса! Похоже, багажник был переполнен тряпьем принца. Я улыбнулась самой чарующей своей улыбкой и подмигнула ему. Он чуть стекло лбом не вышиб, так расчувствовался от нежданного кокетства спортивной штучки. И послал мне трогательный воздушный поцелуй, сердито косясь на пыхтящую попутчицу и сокруизницу. Я засмеялась и неотвратимо отправилась к полковнику выяснять насчет привета.
Анна Ивановна еще не исчерпала на скамейке детали убийств, расследования и ареста. То ли она каким-то мистическим способом узнает истину, то ли сочиняет детективы с продолжением.
Квартиру Виктора Артемьева безотказный Слава поменял для его матери в другой район. И у меня новый сосед — интеллигентный пенсионер, кандидат биологических наук, отставной доцент. Он развлекает моего сынишку описаниями морских чудовищ и бесконечными примерами кошачьей верности хозяевам. А я ношу старику хлеб, молоко и газеты, когда у него прихватывает сердце.
Кот частыми вычесываниями и вылизываниями культивирует неотразимую внешность. Но он еще маленький, толстый и забавный.
Сегодня в четверть шестого утра я увидела Верку. Она жмурилась на крыльце, как актриса-дебютантка на освещенной сцене. Но это не повод, чтобы не сказать ей: «Привет».
— О, Поля, доброе утро. Все бегаешь? А я вот в круиз уезжаю. Нервы совсем обнаглели после этих кошмаров, постоянно о себе напоминают, требуют отдыха.
— И куда тебя несет?
— По Средиземноморью.
— Чудесно, Вер.
— У меня роман, — разоткровенничалась польщенная Верка. — Теперь серьезно, на всю жизнь. Смотри, вон мой герой рулит.
Из довольно свежей, что правда, то правда, иномарки выглядывал пожилой, лысый и жирный дядя. Это бы ничего. Кто полагает, что только юные, красивые, стройные и богатые имеют право на любовь и счастье, тот неизбежно кончит в сумасшедшем доме или в тюрьме. Но дядя не соизволил даже выйти из машины. Верка подхватила два тяжеленных чемодана и сама поволокла их. Я уже было собралась ей помочь, когда она грохнула ношу оземь якобы для того, чтобы со мной попрощаться.
— Счастливо оставаться, Поля. И обязательно передай привет полковнику, наикласснейший он мужик.
Я остолбенела. Не может быть, врет, зараза. Ладно, с Измайловым разберусь, а пока… Верка, открыв заднюю дверь, запихивала свою поклажу. Принцесса! Похоже, багажник был переполнен тряпьем принца. Я улыбнулась самой чарующей своей улыбкой и подмигнула ему. Он чуть стекло лбом не вышиб, так расчувствовался от нежданного кокетства спортивной штучки. И послал мне трогательный воздушный поцелуй, сердито косясь на пыхтящую попутчицу и сокруизницу. Я засмеялась и неотвратимо отправилась к полковнику выяснять насчет привета.