Страница:
Галина Кара-Ленская еще немного пообличала любовника, выкарабкиваясь из наркоза. Сомнения в том, что Юра способен покуситься на жизнь Левы из-за выплаченного Алексом гонорара, меня оставили.
Галка вновь ненадолго забылась. Очухавшись на сей раз окончательно, заладила классическое: «Где я и что со мной?» Я отвезла ее домой на такси. Пожелала здравствовать. Она заверила, что с телефоном под боком быстро организует уход за собой.
Глава 9
Глава 10
Галка вновь ненадолго забылась. Очухавшись на сей раз окончательно, заладила классическое: «Где я и что со мной?» Я отвезла ее домой на такси. Пожелала здравствовать. Она заверила, что с телефоном под боком быстро организует уход за собой.
Глава 9
Утром на очереди у меня была Мишелиха. С этой милашкой я церемониться не собиралась. Однако позвонила, прежде чем нагрянуть.
— Полинка, я до дрожи соскучилась! — воскликнула Ленка.
Елки-палки, а уж я — то вообще крупно тряслась без тебя.
По пути к укрывательнице недобросовестных водителей я, как обычно, увидела то, что мне не следовало. В четырехэтажный свежеотреставрированный особняк, по слухам принадлежащий преступному дельцу международного масштаба, вошел Саша. Коммерческий директор конторы Федорова, безусловно, обладал свободой передвижения. Но я прильнула к стеклянной двери и отметила, что охранник вскочил при его появлении. Неплохо для прилюдно тертой мордой об асфальт федоровской «шестерки». Передо мной никто не расшаркивается, а перед парнем, на котором бывший холуй Алекса отыгрывается за свое прошлое, — запросто. «Зависть — смертельный грех, Полина, — осадила я себя. — При чем тут ты? Достаточно было удивиться, не приплетая свою персону». Но даже огрызаться на замечание проснувшегося вдруг голоса совести я не стала. Потому что охранник — надо же! — щелкнул каблуками, когда Александр направился к лифту. Я отлепила нос от тонированной преграды и прибыла к Мишелихе несколько рассеянной.
Ага, шкаф уже стоял в углу, где раньше находилось кресло. Кресло же Ленка переместила на середину комнаты. По-моему, она агонизировала. Необходимо было менять квартиру, мебель и начинать сначала.
— До чего ты докатилась, подруга, — попеняла я.
— Не нравится? — встрепенулась Мишелиха. — Кажется, так уютнее.
— Мне не нравится другое…
Это была лавина. В ответ на произведенное мною сотрясение воздуха Мишелиха сначала выдала в мой адрес несколько нелестных определений типа «дура, фантазерка, идиотка». А потом понеслось:
— Оборзела, Поля? Да кто ее преднамеренно сбивал? Кому она нужна? Мы даже удара не слыхали! Иван не врубился. Кара-Ленская отпросилась в отпуск, чтобы ухаживать за приехавшей погостить родственницей. И вдруг возникает на проезжей части! Не лезь, Полина, он эту сучку на помойке подобрал. Она вешала лапшу на уши вкладчикам разорившегося банка. Ему тоже усладила слух, он и пригласил ее в ипресс-секретари. Не беспокойся, она за каждый свой синяк счет в баксах предъявит.
И так далее в течение часа. Можно подумать, что кто-то из скрывшихся с места наезда щадит побывавшего под колесами. Но поскольку я сама еще вчера не помешала Гале организовать ее маленький бизнес на полученной травме, ссориться с Мишелихой смысла не имело. Главное — не сбавлять тон. И на той же ноте я резко сменила тему. Ленка бросилась прикрывать тугой своей грудью честь мужчины, не сообразив, что я палю уже не по директору фирмы «Во саду ли, в огороде», а по Алексу.
— Иван — старинный приятель Алекса, — громко вещала Мишелиха. — Надо же мне с кем-то поговорить о нем. Ты представить себе не можешь, кого мы лишились.
Куда мне, убогой, рассуждать о реинкарнациях незабвенного Остапа Ибрагимовича Бендера.
Довольно скоро я поняла, что в отличие от Гали Ленка любила Алекса и ненавидела Юру.
— Алекс гений, стратег, теоретик, — вдалбливала мне Мишелиха. — Его комбинации приносили миллионы «зеленых». Он бы никогда не опустился до формирования банды, до управленческой должности — словом, до осуществления идей. Он был мыслитель, творец. Но тогда, кроме Юры и подобных ему бездарей, под руками никого не было. Он хохотал, вспоминая, как они заваливали верные дела: трусили, не могли сориентироваться при малейшем вмешательстве случая в разработанный Алексом план. Он хохотал, и этим все сказано.
Далее последовало повествование о том как Алекса использовали неленивые посредственности без комплексов, а он, автор всех проектов, не получал и сотой доли того, что заслуживал. Лев по гороскопу, он покупался на лесть и всех считал своими придворными. Он осознавал, что крупнейшие преступные авторитеты и многие стартующие с места в карьер политики зависели от него. До Юры ли ему было.
— Однажды я четыре с лишним часа просидела в банке, ждала зарплаты, — расчувствовалась Мишелиха. — Помнишь, тогда налички не хватало. На нашем частном предприятии работали всего пять человек. Смотрю, идет Алекс со свитой. Остановился, спросил, что я тут делаю. Я объяснила. Он мне: «И на какую сумму ты нацелилась?» Получил ответ, засмеялся, достал из бумажника деньги: «Возьми, расплатись с людьми, твой покой стоит гораздо дороже». Я принялась отказываться, директора банка заколотило, через пять минут мне все выдали… Алекс был щедр до безрассудства. А Юра жался из-за каждой копейки.
— Может, это потому, что у Юры копеек не было? — спросила я, сообразив, что задаю вопрос от имени Гали Кара-Ленской.
— А кто виноват? — рассердилась Мишелиха. — Алекс сыпал задумками направо и налево. Будь Юра порасторопнее, посмелее и поумнее, в бриллиантах бы купался. Половина тех, кто сейчас богат и властен, живут на придуманное Алексом.
Роль арбитра между Ленкой и Галей в заочном бою меня не прельщала.
— Бог с ним, с Юрой, — сдалась я.
— Черт с ним, дьявол! — взвизгнула Мишелиха. — Алекс стал треплив от наркоты, перестал вьдавать суперидеи. Юрке наверняка предложили его устранить. А расплатились фирмой. Невелик подвиг — ввести лишней «дури» в опавшую вену обреченного.
— Елена, — сразу посерьезнела я, — ты не болтай такого. Идет? Нюх потеряла в загранке, что ли? Костеришь Федорова, а его заместитель, будто на обед к мамаше, бегает в особняк мафии.
— Вон ты о чем, — прыснула Мишелиха. — Кто чей заместитель, еще вопрос. Особняк принадлежит последнему другу и покровителю Алекса. Юрке дали шанс, Саня за ним наблюдает, притворяется забитым подчиненным. Федорова когда-то подозревали в попытке спереть предназначенный в общую кассу взнос. Алекс вернулся, отмазал, оставил при себе. Но такие подозрения не снимаются, они срока давности не имеют.
— Так вот почему он прятался несколько лет, — прорвало меня.
— Ты не слишком зациклилась на Юрке? — насторожилась Мишелиха.
— Хочешь сказать, что «последний друг и покровитель» приказал «слуге» убить Алекса? — проигнорировала я выпад.
— Иногда милосерднее вовремя убить, Поля. Хотя все решает экономика. Кому хотелось содержать наркомана?
Только тут я заметила, как изменилось выражение лица Мишелихи, которую в юности именовали «медведицей» — за эмоциональную неуклюжесть. Ее лицо сделалось если не враждебным, то демонстративно скучающим.
— Кроме того, Поля, я просвещала тебя в вопросах, которые давно уже обсудили за рюмкой все городские «шестерки». Почему бы и не обсудить бездоказательные предположения?
Опять «шестерки»! Пришла пора протестировать ментов. Они обладают доступной «шестеркам» информацией или пребывают в неведении? Но запугать меня или сбить с толку у Ленки еще никогда не получалось.
— Вот что, крутая леди… — сказала я нарочито тихо и внятно. — Как твой блестящий Алекс расплатился с Левой за проект? Об этом тоже любая шваль знает? Уж Юра-то — наверняка.
— Полинка, до меня сразу дошло, что ты ради Левушки в лепешку расшибаешься, не злись. Я на неделе подамся в Англию, муторно в России. Конкретно, конечно, не скажу. Но Алекс был Алексом. Он не паковал вознаграждения, да еще архитекторам, в целлофановые кульки. Для этих нужд у него всегда имелись новенькие «дипломаты» с кодовыми замками. Голливуд! Полагаю, Лева ушел из номера с таким.
— Лен, мог Левка вывезти деньги из страны, не задекларировав? Я хочу разобраться, украли их у него или нет.
— Поль, ты действительно идиотка. Прикинь, сколько у него было, — квартирку продал да Алекс подкинул. Я научила его в три раза большие суммы прятать…
— Вы просили в подарок компьютер, — перебила я.
— Как память об Алексе, — поспешно заверила Мишелиха.
— Спасибо, Лена, — закруглилась я.
— Надеюсь, мы квиты? — спросила та. — Я удовлетворила твое любопытство. А ты не была свидетельницей ДТП. Не вреди Ивану публикациями.
— Я, собственно, к тебе не заходила.
Мы с Ленкой простились, будто в былые времена — тепло и легкомысленно.
«В нашу первую встречу она утверждала, что Лева притащил ей компьютер на память, и представила Юру близким другом Алекса, этакой бескорыстной сиделкой при контуженном жизнью человеке, — размышляла я, спускаясь по лестнице. — Нет, ни на чьи „правдивые“ заявления нельзя полагаться. Но тогда как докопаться до истины?» И, чтобы встряхнуться, я передразнила себя: «Как, как? Заладила, попугаиха. Копать надо!»
Во исполнение этого опрометчивого решения я из дома сразу позвонила в архитектурную мастерскую и попросила соединить меня с Евгенией Альбертовной Ениной.
— Евгения Альбертовна на заслуженном отдыхе. Отныне мастерской руковожу я, Константин Александрович Ерофеев, — раздалось в ответ.
Я уже устала поражаться. Спросила, есть ли у Ениной домашний телефон.
Ерофеев охотно сообщил мне его.
И зачем-то добавил:
— Зимой ей исполнилось пятьдесят пять, она несколько месяцев оформляла пенсию.
Я договорилась о свидании с Евгенией Альбертовной, вернее, с Лялей, «поверенной в ее делах», как эта дама тотчас же отрекомендовалась. Поскольку письмо Федорова оказалось липой, сварганенной Галей Кара-Ленской с целью спровоцировать скандал между супругами, писать о последствиях автокатастроф я была не расположена. Но Ляля так загорелась идеей поведать продажному миру о мучениях малоимущих больных, что я воспряла духом. Да и необходимость притворяться, искать повод заговорить о Левушке исчезла. Я прозрела. Мне осталось лишь выложить свои соображения полковнику Измайлову, ему — арестовать убийцу.
Никогда я с таким нетерпением не ждала вечера. Внушала себе, дескать, не гони, ты торопишься жить, расслабься, не дергайся, проведи с толком время своей молодости. Однако самовнушение не действовало. Наверное, впервые я валялась средь бела дня на диване и смотрела на часы. Наконец явился Вик. Меньше всего ему хотелось дискутировать со мной. Больше всего — справиться о моем самочувствии, а затем спуститься к себе, запереться на засов и завалиться спать. Но щадить полковника я не собиралась. Он попытался усомниться в моем здравомыслии. Тщетно. Я не обращаю внимания на оскорбления, когда добиваюсь своего. Измайлов сиротским голосом запросил есть. Я выдала ему бутерброд с засохшим сыром и таким же огурцом. Это произвело на Вика угнетающее впечатление.
— Рассказывай, иначе уморишь голодом, — проворчал он. И вдруг в отчаянии предложил: — Может, попьем кофе?
— Свари, если приспичило, — кивнула я сурово.
Полковник понял, что поблажек не будет. Бубня что-то вроде «себе дороже», он устроился в кресле, будто на электрическом стуле. Поскольку его преисполненный горького героизма и взгляд меня не растрогал, Вик отчетливо произнес:
— Зверюга.
— Человек изо всех гражданских сил содействует расследованию, а ты отбрыкиваешься, — возмутилась я.
— Ты не человек, детка, а причина моих инфаркта, инсульта, язвы…
— Лишь бы не сифилиса, — пресекла я бунт.
Измайлов изобразил суеверный ужас и процедил:
— Валяй, излагай. Когда ты теряешь чувство юмора, становишься опасной.
Сообразив, что переборщила, я смягчилась, сварила кофе и пообещала быть краткой. Измайлов лишь махнул рукой.
— Как ты относишься к поверью, будто до сорокового дня покойник забирает с собой, кого хочет? — начала я.
— Я протестую против подобного произвола. Вот ежели бы жмурики советовались с правоохранительными органами и вызывали туда по нашему списку…
— Вик, я не шучу. Некорнюка убили на девятый, а Леву на сороковой день после смерти сына Ениной.
Полковник прочитал мне лекцию о ритуальных убийствах и поклялся, что не станет проверять окружение Евгении Альбертовны Ениной на предмет принадлежности к запрещенным сектам. Я и сама уже готова была верить в совпадения. Поэтому подлизалась к Вику возгласом:
— Какой ты умный!
Он живо признался мне в навязчивом стремлении уничтожать болтливых любовниц. Отодвинувшись подальше, я продолжала:
— У вас в ментовке положено интересоваться, кому выгодна смерть, чтобы выяснить, кто убийца? Так вот, Костя Ерофеев занял место Ениной. Лида Симонова говорила, будто Левушка был любимцем шефини. Ерофеев бледнел от зависти. Она могла оформлять пенсию, но не собираться уходить от дел. И Ерофеев инсценировал неблаговидное поведение Зингера, чтобы почувствительней уязвить Енину. Он мог и бывшего мужа, Некорнюка, на девятый день порешить, чтобы напугать ее. Понимаешь, Вик, скандал во вверенном Ениной учреждении не способствовал авторитету у заказчиков, раз. Енина ослабла от потрясений, два. Симонова сказала: «Сама чуть на тот свет не отправилась». Какая уж тут работа. А подруга, которую Ерофеев якобы растолкал в девять утра, либо покрывает его, либо он использовал старый трюк с переводом часовых стрелок назад — вперед. И Лида юлит, потому что сообщница. Разыграли все, как на детском утреннике, когда приперлись открывать мастерскую вместе. Костя галантно занялся замками, зная, что у Симоновой ключей нет — они их Леве подкинули.
— Поля, откуда тебе известно, что Енина была замужем за Некорнюком и что ее сын умер? Когда ты успела побеседовать с Симоновой? — спросил Измайлов.
— Это ненужные тебе детали, милый, — попыталась я вырваться из полковничьей западни.
— И все-таки.
— Не скажу.
— И Ерофеев не скажет ничего, что порочило бы его. И Симонова. Пытать их? Тебя пытать?
Последний вопрос Измайлов задал с мечтательным выражением лица. Даже причмокнул, словно в предвкушении десерта.
— Вик, а убийцей всегда оказывается тот, на кого и полушки не ставят? — решилась я на отвлекающий маневр.
— В романах — обязательно, иначе их никто покупать не будет. На практике — наоборот. Но ты не отползай с поля боя. Ножонки небось стерла, выслеживая Енину, и мозоль на язык заработала, вызывая на откровенность Симонову? А Юрьев доложил мне о каждом из архитекторов на третий день после смерти Зингера. Поля, когда до тебя дойдет, что, нуждайся я в оперативнике, предпочел бы мужика, обитающего на другом конце города? Ты красивая женщина. Вообрази: зачем ты мне? Поднатужься, детка, иногда тебе даются свыше правильные выводы. Мне стало не по себе. «Ножонки стерла и мозоль на язык заработала?» Примерно так оно и есть. Сколько дней рысачила без толку.
— Значит, новостями я тебя не порадовала, Вик?
— Нет.
— И версию причастности Ерофеева и Симоновой к убийству вы учитывали?
— Да. Я пытался тебе вдолбить, ты пропустила мимо ушей.
— Не пропустила, полковник. Просто тогда ерофеевского мотива не усмотрела.
Мне бы прикусить свой язык вместе с мозолью от греха. Но! Сложно ли доказать Измайлову, что я его люблю? Хоть сейчас. Доказать, что я поизворотливей и поудачливеи его хваленого Юрьева буду, — это класс.
— Некто Алекс выплатил Леве крупную сумму в долларах и почил следом за ним от передозировки, — брякнула я. — И «слуга» Алекса, и обслуга гостиницы были в курсе финансового вопроса. Заметь, Вик, одной и той же гостиницы.
— Интригующе, — прищурился Измайлов и забарабанил длинными загорелыми пальцами по столу.
Нервы у меня ни к черту: его дробь здорово напоминала мотив похоронного марша.
— Источник своей информации не открою, — предупредила я.
— Дыба, — сладко протянул Измайлов. — Дыба… Эффективное приспособление для налаживания диалога с неуравновешенными журналистками.
— Мент, — припечатала я.
— Ближе к мафии, пожалуйста, — не обиделся Вик.
Я кратко, но емко изложила историю с гонораром. Полковник обошелся без комментариев. И взял с меня слово не приближаться к гостинице. Я дала. В конце концов — чем мне там заниматься? Хватать за полы всех подряд и вкрадчиво нашептывать: «Признавайся в убийстве Левушки Зингера, признавайся…»?
Кроме того, я была уничтожена как инициативная единица. Обманывала Аллу, носилась по кладбищу за Ениной, поила Симонову, вникала в наркозный бред Гали, грызлась с Мишелихой. А проку? Никакого. Я искала причины, милиционеры — вещдоки и свидетелей. И мне, и им до успеха было неблизко.
— Вик, почему ты не женился? Работа адская, да?
У меня это вырвалось. Легко представить, в каком состоянии я находилась, если нарушила табу на обсуждение прошлого полковника.
— Поесть бы, — напомнил Измайлов.
Но подальше не послал. Видно, тоже временно утратил форму. Пока я разогревала щи, Вик раздувал ноздри. И вдруг заговорил:
— Я пришел в отдел по расследованию убийств в лейтенантских погонах и сразу сдружился с парнем по фамилии Луценко. Сейчас он руководит железнодорожной милицией, дважды дед. А когда-то его лихорадило от желания найти стойкую спутницу жизни. Однажды он представил нам красавицу-брюнетку. Мода на истощение еще не возникла, так что…
— Я когда-нибудь растолстею, Вик.
— Очень обяжешь, — улыбнулся полковник. — Прошел год, Луценко пригласил нас на свадьбу. И каково же было изумление почтеннейшей публики, когда в качестве нареченной он вывел страшненькую, между нами, подружку своей сногсшибательной пассии.
— Ой, она забеременела?
— Она пуговицы пришивала.
От Измайлова серьезности не дождешься. Для сохранения чувства собственного достоинства надо внушать себе, будто он имеет привычку подтрунивать, а не измываться.
— Ей-ей, Поленька, не жги меня взглядом. Луценко мужик хуторской, правильный. Мы ведь потребовали объяснений. Должен же быть повод для замены пантеры на крысу. Так вот, наш Ромео заметил как-то у красотки отпоротый подол юбки. Прожженную сигаретой дырочку на платье. Неделя миновала, починка тряпья не состоялась. И подумалось мудрому хохлу: «Она себя обиходить не может. А меня, мужчину?» Зато подруга, пока Луценко свою девушку в комнате общежития ждал, чаю ему плеснет, одежду на вешалке осмотрит, тут пуговицу укрепит, там заштопает.
— Я поняла, почему женился Луценко. Но почему не женился ты?
— Несовременная история, детка? Про общагу, чай, штопку?
— Вечная история. Почему ты не…
— Потому что согласен: жену следует выбирать по принципу и методу Луценко. И потому, что мне его принцип не подходит.
— Так зачем я, дура, готовлю, стираю, глажу, убираю?
— Я сам поражаюсь, — хохотнул Измайлов. — Наверное, потребность.
Кастрюля с горячими щами не была нахлобучена на его голову лишь чудом.
Вик подкрепился и ушел. Я быстро заснула. А утром у меня возникло странное ощущение. Помнится, выведывая кое-что о Леве у Лиды Симоновой, я упивалась образами реальных людей. Трудно расследовать убийство умозрительно. Теперь мне чудилось, будто эти реальные, подверженные страстям, переполненные разным жизненным опытом люди толпой надвигались на меня. Уже и лица их сливались в единственное — в лицо убийцы Левы. Но узнать его мне не удавалось. Потому что, в сущности, они «всем кагалом приложились» — разгильдяйствовали, лгали, соблюдали свою корысть. Как Измайлов вычленяет из однородной массы того, кто затягивает леску на шее или долбит голову пресс-папье? Как? Не мудрствуя лукаво, я спустилась к полностью одетому Вику, поцеловала его в пахнущие одеколоном губы и спросила:
— Каковы отличительные черты убийцы?
Он ответил мне адекватным поцелуем и убежал «вычленять». Ликбеза, на который я рассчитывала, не случилось. Слабеют мои чары. Лишь на физическую близость их и хватает, елки… А этого мне недостаточно. Это любая регулярно принимающая ванну и подкрашивающая ресницы кретинка может. Придется самой шевелить извилинами.
— Полинка, я до дрожи соскучилась! — воскликнула Ленка.
Елки-палки, а уж я — то вообще крупно тряслась без тебя.
По пути к укрывательнице недобросовестных водителей я, как обычно, увидела то, что мне не следовало. В четырехэтажный свежеотреставрированный особняк, по слухам принадлежащий преступному дельцу международного масштаба, вошел Саша. Коммерческий директор конторы Федорова, безусловно, обладал свободой передвижения. Но я прильнула к стеклянной двери и отметила, что охранник вскочил при его появлении. Неплохо для прилюдно тертой мордой об асфальт федоровской «шестерки». Передо мной никто не расшаркивается, а перед парнем, на котором бывший холуй Алекса отыгрывается за свое прошлое, — запросто. «Зависть — смертельный грех, Полина, — осадила я себя. — При чем тут ты? Достаточно было удивиться, не приплетая свою персону». Но даже огрызаться на замечание проснувшегося вдруг голоса совести я не стала. Потому что охранник — надо же! — щелкнул каблуками, когда Александр направился к лифту. Я отлепила нос от тонированной преграды и прибыла к Мишелихе несколько рассеянной.
Ага, шкаф уже стоял в углу, где раньше находилось кресло. Кресло же Ленка переместила на середину комнаты. По-моему, она агонизировала. Необходимо было менять квартиру, мебель и начинать сначала.
— До чего ты докатилась, подруга, — попеняла я.
— Не нравится? — встрепенулась Мишелиха. — Кажется, так уютнее.
— Мне не нравится другое…
Это была лавина. В ответ на произведенное мною сотрясение воздуха Мишелиха сначала выдала в мой адрес несколько нелестных определений типа «дура, фантазерка, идиотка». А потом понеслось:
— Оборзела, Поля? Да кто ее преднамеренно сбивал? Кому она нужна? Мы даже удара не слыхали! Иван не врубился. Кара-Ленская отпросилась в отпуск, чтобы ухаживать за приехавшей погостить родственницей. И вдруг возникает на проезжей части! Не лезь, Полина, он эту сучку на помойке подобрал. Она вешала лапшу на уши вкладчикам разорившегося банка. Ему тоже усладила слух, он и пригласил ее в ипресс-секретари. Не беспокойся, она за каждый свой синяк счет в баксах предъявит.
И так далее в течение часа. Можно подумать, что кто-то из скрывшихся с места наезда щадит побывавшего под колесами. Но поскольку я сама еще вчера не помешала Гале организовать ее маленький бизнес на полученной травме, ссориться с Мишелихой смысла не имело. Главное — не сбавлять тон. И на той же ноте я резко сменила тему. Ленка бросилась прикрывать тугой своей грудью честь мужчины, не сообразив, что я палю уже не по директору фирмы «Во саду ли, в огороде», а по Алексу.
— Иван — старинный приятель Алекса, — громко вещала Мишелиха. — Надо же мне с кем-то поговорить о нем. Ты представить себе не можешь, кого мы лишились.
Куда мне, убогой, рассуждать о реинкарнациях незабвенного Остапа Ибрагимовича Бендера.
Довольно скоро я поняла, что в отличие от Гали Ленка любила Алекса и ненавидела Юру.
— Алекс гений, стратег, теоретик, — вдалбливала мне Мишелиха. — Его комбинации приносили миллионы «зеленых». Он бы никогда не опустился до формирования банды, до управленческой должности — словом, до осуществления идей. Он был мыслитель, творец. Но тогда, кроме Юры и подобных ему бездарей, под руками никого не было. Он хохотал, вспоминая, как они заваливали верные дела: трусили, не могли сориентироваться при малейшем вмешательстве случая в разработанный Алексом план. Он хохотал, и этим все сказано.
Далее последовало повествование о том как Алекса использовали неленивые посредственности без комплексов, а он, автор всех проектов, не получал и сотой доли того, что заслуживал. Лев по гороскопу, он покупался на лесть и всех считал своими придворными. Он осознавал, что крупнейшие преступные авторитеты и многие стартующие с места в карьер политики зависели от него. До Юры ли ему было.
— Однажды я четыре с лишним часа просидела в банке, ждала зарплаты, — расчувствовалась Мишелиха. — Помнишь, тогда налички не хватало. На нашем частном предприятии работали всего пять человек. Смотрю, идет Алекс со свитой. Остановился, спросил, что я тут делаю. Я объяснила. Он мне: «И на какую сумму ты нацелилась?» Получил ответ, засмеялся, достал из бумажника деньги: «Возьми, расплатись с людьми, твой покой стоит гораздо дороже». Я принялась отказываться, директора банка заколотило, через пять минут мне все выдали… Алекс был щедр до безрассудства. А Юра жался из-за каждой копейки.
— Может, это потому, что у Юры копеек не было? — спросила я, сообразив, что задаю вопрос от имени Гали Кара-Ленской.
— А кто виноват? — рассердилась Мишелиха. — Алекс сыпал задумками направо и налево. Будь Юра порасторопнее, посмелее и поумнее, в бриллиантах бы купался. Половина тех, кто сейчас богат и властен, живут на придуманное Алексом.
Роль арбитра между Ленкой и Галей в заочном бою меня не прельщала.
— Бог с ним, с Юрой, — сдалась я.
— Черт с ним, дьявол! — взвизгнула Мишелиха. — Алекс стал треплив от наркоты, перестал вьдавать суперидеи. Юрке наверняка предложили его устранить. А расплатились фирмой. Невелик подвиг — ввести лишней «дури» в опавшую вену обреченного.
— Елена, — сразу посерьезнела я, — ты не болтай такого. Идет? Нюх потеряла в загранке, что ли? Костеришь Федорова, а его заместитель, будто на обед к мамаше, бегает в особняк мафии.
— Вон ты о чем, — прыснула Мишелиха. — Кто чей заместитель, еще вопрос. Особняк принадлежит последнему другу и покровителю Алекса. Юрке дали шанс, Саня за ним наблюдает, притворяется забитым подчиненным. Федорова когда-то подозревали в попытке спереть предназначенный в общую кассу взнос. Алекс вернулся, отмазал, оставил при себе. Но такие подозрения не снимаются, они срока давности не имеют.
— Так вот почему он прятался несколько лет, — прорвало меня.
— Ты не слишком зациклилась на Юрке? — насторожилась Мишелиха.
— Хочешь сказать, что «последний друг и покровитель» приказал «слуге» убить Алекса? — проигнорировала я выпад.
— Иногда милосерднее вовремя убить, Поля. Хотя все решает экономика. Кому хотелось содержать наркомана?
Только тут я заметила, как изменилось выражение лица Мишелихи, которую в юности именовали «медведицей» — за эмоциональную неуклюжесть. Ее лицо сделалось если не враждебным, то демонстративно скучающим.
— Кроме того, Поля, я просвещала тебя в вопросах, которые давно уже обсудили за рюмкой все городские «шестерки». Почему бы и не обсудить бездоказательные предположения?
Опять «шестерки»! Пришла пора протестировать ментов. Они обладают доступной «шестеркам» информацией или пребывают в неведении? Но запугать меня или сбить с толку у Ленки еще никогда не получалось.
— Вот что, крутая леди… — сказала я нарочито тихо и внятно. — Как твой блестящий Алекс расплатился с Левой за проект? Об этом тоже любая шваль знает? Уж Юра-то — наверняка.
— Полинка, до меня сразу дошло, что ты ради Левушки в лепешку расшибаешься, не злись. Я на неделе подамся в Англию, муторно в России. Конкретно, конечно, не скажу. Но Алекс был Алексом. Он не паковал вознаграждения, да еще архитекторам, в целлофановые кульки. Для этих нужд у него всегда имелись новенькие «дипломаты» с кодовыми замками. Голливуд! Полагаю, Лева ушел из номера с таким.
— Лен, мог Левка вывезти деньги из страны, не задекларировав? Я хочу разобраться, украли их у него или нет.
— Поль, ты действительно идиотка. Прикинь, сколько у него было, — квартирку продал да Алекс подкинул. Я научила его в три раза большие суммы прятать…
— Вы просили в подарок компьютер, — перебила я.
— Как память об Алексе, — поспешно заверила Мишелиха.
— Спасибо, Лена, — закруглилась я.
— Надеюсь, мы квиты? — спросила та. — Я удовлетворила твое любопытство. А ты не была свидетельницей ДТП. Не вреди Ивану публикациями.
— Я, собственно, к тебе не заходила.
Мы с Ленкой простились, будто в былые времена — тепло и легкомысленно.
«В нашу первую встречу она утверждала, что Лева притащил ей компьютер на память, и представила Юру близким другом Алекса, этакой бескорыстной сиделкой при контуженном жизнью человеке, — размышляла я, спускаясь по лестнице. — Нет, ни на чьи „правдивые“ заявления нельзя полагаться. Но тогда как докопаться до истины?» И, чтобы встряхнуться, я передразнила себя: «Как, как? Заладила, попугаиха. Копать надо!»
Во исполнение этого опрометчивого решения я из дома сразу позвонила в архитектурную мастерскую и попросила соединить меня с Евгенией Альбертовной Ениной.
— Евгения Альбертовна на заслуженном отдыхе. Отныне мастерской руковожу я, Константин Александрович Ерофеев, — раздалось в ответ.
Я уже устала поражаться. Спросила, есть ли у Ениной домашний телефон.
Ерофеев охотно сообщил мне его.
И зачем-то добавил:
— Зимой ей исполнилось пятьдесят пять, она несколько месяцев оформляла пенсию.
Я договорилась о свидании с Евгенией Альбертовной, вернее, с Лялей, «поверенной в ее делах», как эта дама тотчас же отрекомендовалась. Поскольку письмо Федорова оказалось липой, сварганенной Галей Кара-Ленской с целью спровоцировать скандал между супругами, писать о последствиях автокатастроф я была не расположена. Но Ляля так загорелась идеей поведать продажному миру о мучениях малоимущих больных, что я воспряла духом. Да и необходимость притворяться, искать повод заговорить о Левушке исчезла. Я прозрела. Мне осталось лишь выложить свои соображения полковнику Измайлову, ему — арестовать убийцу.
Никогда я с таким нетерпением не ждала вечера. Внушала себе, дескать, не гони, ты торопишься жить, расслабься, не дергайся, проведи с толком время своей молодости. Однако самовнушение не действовало. Наверное, впервые я валялась средь бела дня на диване и смотрела на часы. Наконец явился Вик. Меньше всего ему хотелось дискутировать со мной. Больше всего — справиться о моем самочувствии, а затем спуститься к себе, запереться на засов и завалиться спать. Но щадить полковника я не собиралась. Он попытался усомниться в моем здравомыслии. Тщетно. Я не обращаю внимания на оскорбления, когда добиваюсь своего. Измайлов сиротским голосом запросил есть. Я выдала ему бутерброд с засохшим сыром и таким же огурцом. Это произвело на Вика угнетающее впечатление.
— Рассказывай, иначе уморишь голодом, — проворчал он. И вдруг в отчаянии предложил: — Может, попьем кофе?
— Свари, если приспичило, — кивнула я сурово.
Полковник понял, что поблажек не будет. Бубня что-то вроде «себе дороже», он устроился в кресле, будто на электрическом стуле. Поскольку его преисполненный горького героизма и взгляд меня не растрогал, Вик отчетливо произнес:
— Зверюга.
— Человек изо всех гражданских сил содействует расследованию, а ты отбрыкиваешься, — возмутилась я.
— Ты не человек, детка, а причина моих инфаркта, инсульта, язвы…
— Лишь бы не сифилиса, — пресекла я бунт.
Измайлов изобразил суеверный ужас и процедил:
— Валяй, излагай. Когда ты теряешь чувство юмора, становишься опасной.
Сообразив, что переборщила, я смягчилась, сварила кофе и пообещала быть краткой. Измайлов лишь махнул рукой.
— Как ты относишься к поверью, будто до сорокового дня покойник забирает с собой, кого хочет? — начала я.
— Я протестую против подобного произвола. Вот ежели бы жмурики советовались с правоохранительными органами и вызывали туда по нашему списку…
— Вик, я не шучу. Некорнюка убили на девятый, а Леву на сороковой день после смерти сына Ениной.
Полковник прочитал мне лекцию о ритуальных убийствах и поклялся, что не станет проверять окружение Евгении Альбертовны Ениной на предмет принадлежности к запрещенным сектам. Я и сама уже готова была верить в совпадения. Поэтому подлизалась к Вику возгласом:
— Какой ты умный!
Он живо признался мне в навязчивом стремлении уничтожать болтливых любовниц. Отодвинувшись подальше, я продолжала:
— У вас в ментовке положено интересоваться, кому выгодна смерть, чтобы выяснить, кто убийца? Так вот, Костя Ерофеев занял место Ениной. Лида Симонова говорила, будто Левушка был любимцем шефини. Ерофеев бледнел от зависти. Она могла оформлять пенсию, но не собираться уходить от дел. И Ерофеев инсценировал неблаговидное поведение Зингера, чтобы почувствительней уязвить Енину. Он мог и бывшего мужа, Некорнюка, на девятый день порешить, чтобы напугать ее. Понимаешь, Вик, скандал во вверенном Ениной учреждении не способствовал авторитету у заказчиков, раз. Енина ослабла от потрясений, два. Симонова сказала: «Сама чуть на тот свет не отправилась». Какая уж тут работа. А подруга, которую Ерофеев якобы растолкал в девять утра, либо покрывает его, либо он использовал старый трюк с переводом часовых стрелок назад — вперед. И Лида юлит, потому что сообщница. Разыграли все, как на детском утреннике, когда приперлись открывать мастерскую вместе. Костя галантно занялся замками, зная, что у Симоновой ключей нет — они их Леве подкинули.
— Поля, откуда тебе известно, что Енина была замужем за Некорнюком и что ее сын умер? Когда ты успела побеседовать с Симоновой? — спросил Измайлов.
— Это ненужные тебе детали, милый, — попыталась я вырваться из полковничьей западни.
— И все-таки.
— Не скажу.
— И Ерофеев не скажет ничего, что порочило бы его. И Симонова. Пытать их? Тебя пытать?
Последний вопрос Измайлов задал с мечтательным выражением лица. Даже причмокнул, словно в предвкушении десерта.
— Вик, а убийцей всегда оказывается тот, на кого и полушки не ставят? — решилась я на отвлекающий маневр.
— В романах — обязательно, иначе их никто покупать не будет. На практике — наоборот. Но ты не отползай с поля боя. Ножонки небось стерла, выслеживая Енину, и мозоль на язык заработала, вызывая на откровенность Симонову? А Юрьев доложил мне о каждом из архитекторов на третий день после смерти Зингера. Поля, когда до тебя дойдет, что, нуждайся я в оперативнике, предпочел бы мужика, обитающего на другом конце города? Ты красивая женщина. Вообрази: зачем ты мне? Поднатужься, детка, иногда тебе даются свыше правильные выводы. Мне стало не по себе. «Ножонки стерла и мозоль на язык заработала?» Примерно так оно и есть. Сколько дней рысачила без толку.
— Значит, новостями я тебя не порадовала, Вик?
— Нет.
— И версию причастности Ерофеева и Симоновой к убийству вы учитывали?
— Да. Я пытался тебе вдолбить, ты пропустила мимо ушей.
— Не пропустила, полковник. Просто тогда ерофеевского мотива не усмотрела.
Мне бы прикусить свой язык вместе с мозолью от греха. Но! Сложно ли доказать Измайлову, что я его люблю? Хоть сейчас. Доказать, что я поизворотливей и поудачливеи его хваленого Юрьева буду, — это класс.
— Некто Алекс выплатил Леве крупную сумму в долларах и почил следом за ним от передозировки, — брякнула я. — И «слуга» Алекса, и обслуга гостиницы были в курсе финансового вопроса. Заметь, Вик, одной и той же гостиницы.
— Интригующе, — прищурился Измайлов и забарабанил длинными загорелыми пальцами по столу.
Нервы у меня ни к черту: его дробь здорово напоминала мотив похоронного марша.
— Источник своей информации не открою, — предупредила я.
— Дыба, — сладко протянул Измайлов. — Дыба… Эффективное приспособление для налаживания диалога с неуравновешенными журналистками.
— Мент, — припечатала я.
— Ближе к мафии, пожалуйста, — не обиделся Вик.
Я кратко, но емко изложила историю с гонораром. Полковник обошелся без комментариев. И взял с меня слово не приближаться к гостинице. Я дала. В конце концов — чем мне там заниматься? Хватать за полы всех подряд и вкрадчиво нашептывать: «Признавайся в убийстве Левушки Зингера, признавайся…»?
Кроме того, я была уничтожена как инициативная единица. Обманывала Аллу, носилась по кладбищу за Ениной, поила Симонову, вникала в наркозный бред Гали, грызлась с Мишелихой. А проку? Никакого. Я искала причины, милиционеры — вещдоки и свидетелей. И мне, и им до успеха было неблизко.
— Вик, почему ты не женился? Работа адская, да?
У меня это вырвалось. Легко представить, в каком состоянии я находилась, если нарушила табу на обсуждение прошлого полковника.
— Поесть бы, — напомнил Измайлов.
Но подальше не послал. Видно, тоже временно утратил форму. Пока я разогревала щи, Вик раздувал ноздри. И вдруг заговорил:
— Я пришел в отдел по расследованию убийств в лейтенантских погонах и сразу сдружился с парнем по фамилии Луценко. Сейчас он руководит железнодорожной милицией, дважды дед. А когда-то его лихорадило от желания найти стойкую спутницу жизни. Однажды он представил нам красавицу-брюнетку. Мода на истощение еще не возникла, так что…
— Я когда-нибудь растолстею, Вик.
— Очень обяжешь, — улыбнулся полковник. — Прошел год, Луценко пригласил нас на свадьбу. И каково же было изумление почтеннейшей публики, когда в качестве нареченной он вывел страшненькую, между нами, подружку своей сногсшибательной пассии.
— Ой, она забеременела?
— Она пуговицы пришивала.
От Измайлова серьезности не дождешься. Для сохранения чувства собственного достоинства надо внушать себе, будто он имеет привычку подтрунивать, а не измываться.
— Ей-ей, Поленька, не жги меня взглядом. Луценко мужик хуторской, правильный. Мы ведь потребовали объяснений. Должен же быть повод для замены пантеры на крысу. Так вот, наш Ромео заметил как-то у красотки отпоротый подол юбки. Прожженную сигаретой дырочку на платье. Неделя миновала, починка тряпья не состоялась. И подумалось мудрому хохлу: «Она себя обиходить не может. А меня, мужчину?» Зато подруга, пока Луценко свою девушку в комнате общежития ждал, чаю ему плеснет, одежду на вешалке осмотрит, тут пуговицу укрепит, там заштопает.
— Я поняла, почему женился Луценко. Но почему не женился ты?
— Несовременная история, детка? Про общагу, чай, штопку?
— Вечная история. Почему ты не…
— Потому что согласен: жену следует выбирать по принципу и методу Луценко. И потому, что мне его принцип не подходит.
— Так зачем я, дура, готовлю, стираю, глажу, убираю?
— Я сам поражаюсь, — хохотнул Измайлов. — Наверное, потребность.
Кастрюля с горячими щами не была нахлобучена на его голову лишь чудом.
Вик подкрепился и ушел. Я быстро заснула. А утром у меня возникло странное ощущение. Помнится, выведывая кое-что о Леве у Лиды Симоновой, я упивалась образами реальных людей. Трудно расследовать убийство умозрительно. Теперь мне чудилось, будто эти реальные, подверженные страстям, переполненные разным жизненным опытом люди толпой надвигались на меня. Уже и лица их сливались в единственное — в лицо убийцы Левы. Но узнать его мне не удавалось. Потому что, в сущности, они «всем кагалом приложились» — разгильдяйствовали, лгали, соблюдали свою корысть. Как Измайлов вычленяет из однородной массы того, кто затягивает леску на шее или долбит голову пресс-папье? Как? Не мудрствуя лукаво, я спустилась к полностью одетому Вику, поцеловала его в пахнущие одеколоном губы и спросила:
— Каковы отличительные черты убийцы?
Он ответил мне адекватным поцелуем и убежал «вычленять». Ликбеза, на который я рассчитывала, не случилось. Слабеют мои чары. Лишь на физическую близость их и хватает, елки… А этого мне недостаточно. Это любая регулярно принимающая ванну и подкрашивающая ресницы кретинка может. Придется самой шевелить извилинами.
Глава 10
Как хорошо быть журналисткой, а не сыщицей-любительницей. Сосредоточиваешься на проблеме, вникаешь, но не рвешься вычислять одного-единственного виновного. Добиваешься справедливости, но не настаиваешь на наказании. Лишь бы люди узнали правду, а после — как им бог на душу положит, ведь все разные.
С такими благостными мыслями я нажала кнопку звонка на просторной лестничной площадке второго этажа бывшего элитного дома. Мне отворили, и я без проволочек оценила понятия «обеспеченность» и «индивидуальный проект». Дитя панельных пеналов, ну как я опишу рукотворную прелесть этого жилища? Двери с витражами, арки, полукруглые ниши, темнеющие на фоне стен, обитых тканями пастельных тонов. В нишах — антиквариат. Паркетный пол золотисто блистал. Овальные окна были задрапированы тем, что раньше называлось «задергушками». Да, «задергушками» из натуральных шелковых платков цветов сочных, гармонирующих — сказка! Проснуться бы здесь однажды.
Евгения Альбертовна Енина предложила мне устраиваться в гостиной и отлучилась за минералкой. Я глазела вокруг, что не мешало мне и прислушиваться. В кухне вполголоса разговаривали женщины.
— Не уверена. Стоит ли бередить наши раны? И как втолковать этой девочке, что приличный с виду дом прогнил от старости до последней нитки на занавесках? Не в ее возрасте понимать разницу между формой и содержанием. Еще решит, будто мы не все вложили в операцию Колюши.
— Как ты можешь рассуждать об имидже? На твой первый вопрос отвечаю однозначно: стоит. Стоит ради живых. Мы миллион раз обсуждали эту тему. Родная, после операции мальчику было бы вредно очутиться в сарае. Мы же приучали его к роскоши. Если не жить, то умереть. Извини. Прости. Но девушка ждет чего-то для своей газеты.
— Я не выдержу.
— Так, как условились — выдержишь.
— Ладно, идем. Неудобно томить человека.
«А как вы условились?» — чуть не вырвалось у меня. Но для того, что называется человеческой речью, необходимы движения нижней челюсти. Моя же отвисла и не шевелилась. Потому что на пороге возникли две Евгении Альбертовны. Одна в голубом атласном халате, другая — в желтом. Случаются глюки от жары? Наверняка. Верю.
Видимо, они привыкли к подобной реакции на совместный выход, поэтому ждали, пока я созрею. «Сестры? Близнецы или двойняшки? Боже, не вспомню, одни — однояйцевые, другие — нет, и это определяет степень схожести… Ничего не соображаю, ничегошеньки…» Мысли диким табуном скакали в моей голове и, кажется, сильно пылили. Вот, пожалуйста, уже и зрение подводит. За кем я увязалась? С кого не сводила глаз в автобусе и на кладбище? Елки-палки, черты лиц у них не слишком сходные. Тогда почему я сбита с толку и блею?
— Здра-а-а-вствуйте, да-а-амы.
Мне вдруг почудилось, что они сейчас хором ответят: «Здравствуй, здравствуй, черт мордастый». Захотелось перекреститься. Даже неосуществленное это желание помогло. Я кинула на Ениных прояснившийся взгляд и ощутила, что дар речи ко мне вернулся. Попросила:
— Простите мое замешательство. Но и загримировавшись шутки ради, вы не произвели бы более сильного впечатления. Не познакомиться ли нам?
Они не возражали. После незатейливых представлений Ляля примостилась справа, а Евгения Альбертовна села напротив меня. Я достала блокнот и приступила к делу.
Очередная грустная история из тех, что всех трогает и никого не ранит. В родильном доме у Коли Некорнюка проглядели порок сердца. Косолапость выявили, а главное упустили. Мальчик чах, держался лишь благодаря прекрасному уходу и инстинктивной вялости. В десятилетнем возрасте его, наконец, приговорили к обязательной операции и поставили в очередь. Девятьсот восемьдесят вторым. Пока спасали первые три сотни детишек, медицина изменилась. «Платники» сломали график. У Евгении Альбертовны денег тогда не было.
— Я развелась с мужем и прервала с ним всякие отношения, когда Коленьке поставили диагноз, — монотонно вещала Енина. — Зареклась имя его произносить. Не вздыхай он столь демонстративно при виде чужих наследников, я бы не беременела, делала бы свою карьеру. Но стоило родить Колю, как чадолюбивый отец мгновенно к нему охладел. Услышав же о болезни, обозвал «уродцем».
— Бывает, — посочувствовала я.
— Бывает, да. Многие продолжают удерживать мужей, а я его, поганца, выдворила.
Енина билась, как могла, однако рушившиеся «пирамиды» и кризисы уничтожали ее сбережения, будто нарочно. И вот, когда она наловчилась менять все рубли на доллары, доллары рассовывать по жестянкам от чая и бдительно следить за изменениями курса, Коля влюбился, попытался стать мужчиной и умер.
— Не утешайтесь тем, что это была «сладкая смерть», — пресекла мои поползновения в сторону оптимизма Евгения Альбертовна. — Сын устал ждать, когда ему помогут. А ведь и до плановой операции оставалось чуть-чуть. Но Коля не был самым тяжелым пациентом кардиологов, четверть века протянул. Множество малышей лишаются детства, не могут развиться, надеются на чудодейственные возможности скальпеля и, не взрослея, умирают.
У меня першило в горле и пощипывало веки. Обессилевшая Енина откинулась на спинку стула. Тихонько всхлипывала Ляля.
— При необходимости я побеспокою вас снова? — спросила я.
— Только при крайней необходимости, — просипела Евгения Альбертовна.
С такими благостными мыслями я нажала кнопку звонка на просторной лестничной площадке второго этажа бывшего элитного дома. Мне отворили, и я без проволочек оценила понятия «обеспеченность» и «индивидуальный проект». Дитя панельных пеналов, ну как я опишу рукотворную прелесть этого жилища? Двери с витражами, арки, полукруглые ниши, темнеющие на фоне стен, обитых тканями пастельных тонов. В нишах — антиквариат. Паркетный пол золотисто блистал. Овальные окна были задрапированы тем, что раньше называлось «задергушками». Да, «задергушками» из натуральных шелковых платков цветов сочных, гармонирующих — сказка! Проснуться бы здесь однажды.
Евгения Альбертовна Енина предложила мне устраиваться в гостиной и отлучилась за минералкой. Я глазела вокруг, что не мешало мне и прислушиваться. В кухне вполголоса разговаривали женщины.
— Не уверена. Стоит ли бередить наши раны? И как втолковать этой девочке, что приличный с виду дом прогнил от старости до последней нитки на занавесках? Не в ее возрасте понимать разницу между формой и содержанием. Еще решит, будто мы не все вложили в операцию Колюши.
— Как ты можешь рассуждать об имидже? На твой первый вопрос отвечаю однозначно: стоит. Стоит ради живых. Мы миллион раз обсуждали эту тему. Родная, после операции мальчику было бы вредно очутиться в сарае. Мы же приучали его к роскоши. Если не жить, то умереть. Извини. Прости. Но девушка ждет чего-то для своей газеты.
— Я не выдержу.
— Так, как условились — выдержишь.
— Ладно, идем. Неудобно томить человека.
«А как вы условились?» — чуть не вырвалось у меня. Но для того, что называется человеческой речью, необходимы движения нижней челюсти. Моя же отвисла и не шевелилась. Потому что на пороге возникли две Евгении Альбертовны. Одна в голубом атласном халате, другая — в желтом. Случаются глюки от жары? Наверняка. Верю.
Видимо, они привыкли к подобной реакции на совместный выход, поэтому ждали, пока я созрею. «Сестры? Близнецы или двойняшки? Боже, не вспомню, одни — однояйцевые, другие — нет, и это определяет степень схожести… Ничего не соображаю, ничегошеньки…» Мысли диким табуном скакали в моей голове и, кажется, сильно пылили. Вот, пожалуйста, уже и зрение подводит. За кем я увязалась? С кого не сводила глаз в автобусе и на кладбище? Елки-палки, черты лиц у них не слишком сходные. Тогда почему я сбита с толку и блею?
— Здра-а-а-вствуйте, да-а-амы.
Мне вдруг почудилось, что они сейчас хором ответят: «Здравствуй, здравствуй, черт мордастый». Захотелось перекреститься. Даже неосуществленное это желание помогло. Я кинула на Ениных прояснившийся взгляд и ощутила, что дар речи ко мне вернулся. Попросила:
— Простите мое замешательство. Но и загримировавшись шутки ради, вы не произвели бы более сильного впечатления. Не познакомиться ли нам?
Они не возражали. После незатейливых представлений Ляля примостилась справа, а Евгения Альбертовна села напротив меня. Я достала блокнот и приступила к делу.
Очередная грустная история из тех, что всех трогает и никого не ранит. В родильном доме у Коли Некорнюка проглядели порок сердца. Косолапость выявили, а главное упустили. Мальчик чах, держался лишь благодаря прекрасному уходу и инстинктивной вялости. В десятилетнем возрасте его, наконец, приговорили к обязательной операции и поставили в очередь. Девятьсот восемьдесят вторым. Пока спасали первые три сотни детишек, медицина изменилась. «Платники» сломали график. У Евгении Альбертовны денег тогда не было.
— Я развелась с мужем и прервала с ним всякие отношения, когда Коленьке поставили диагноз, — монотонно вещала Енина. — Зареклась имя его произносить. Не вздыхай он столь демонстративно при виде чужих наследников, я бы не беременела, делала бы свою карьеру. Но стоило родить Колю, как чадолюбивый отец мгновенно к нему охладел. Услышав же о болезни, обозвал «уродцем».
— Бывает, — посочувствовала я.
— Бывает, да. Многие продолжают удерживать мужей, а я его, поганца, выдворила.
Енина билась, как могла, однако рушившиеся «пирамиды» и кризисы уничтожали ее сбережения, будто нарочно. И вот, когда она наловчилась менять все рубли на доллары, доллары рассовывать по жестянкам от чая и бдительно следить за изменениями курса, Коля влюбился, попытался стать мужчиной и умер.
— Не утешайтесь тем, что это была «сладкая смерть», — пресекла мои поползновения в сторону оптимизма Евгения Альбертовна. — Сын устал ждать, когда ему помогут. А ведь и до плановой операции оставалось чуть-чуть. Но Коля не был самым тяжелым пациентом кардиологов, четверть века протянул. Множество малышей лишаются детства, не могут развиться, надеются на чудодейственные возможности скальпеля и, не взрослея, умирают.
У меня першило в горле и пощипывало веки. Обессилевшая Енина откинулась на спинку стула. Тихонько всхлипывала Ляля.
— При необходимости я побеспокою вас снова? — спросила я.
— Только при крайней необходимости, — просипела Евгения Альбертовна.