Его мысли были прерваны блеянием овец. Отсрочка, причина не идти в дом. Он повернулся и пошел к сараям. Если бы с ним был Джейк, не было бы так паршиво. Эта противная девчонка убила собаку, намеренно загнав ее в трясину. Но у него опять не было доказательств, не было свидетеля. Каждый раз он оставался в дураках.
На то, чтобы задать корм овцам, у него ушло два часа — старый, усталый человек, передвигающийся медленно, бесцельно. Выполняющий работу только по необходимости, иначе овцы погибнут. Фермер должен работать, болен он или здоров, может быть, невмоготу, делая только самое основное, но он не может увиливать от работы, что бы не произошло.
Когда Фрэнк закончил, ему пришлось идти в дом — оставаться не было причины. Он шел, волоча ноги, дошел до крыльца и скинул сапоги. Они все были в кухне: Саманта, Дебби, Джанет и Эллен, сидевшая с книгой, не отрывая от нее глаз. У, падла!
Посуда была вся вымыта и сушилась на полке над раковиной. На столе стояла только одна тарелка с парой ломтиков мясных консервов и остатками домашнего хлеба. Ничего больше, то есть у них в буквальном смысле не осталось ни крошки.
— Я потерял свою собаку, — он произнес это, стоя в дверях, его взгляд переходил с одной девушки на другую, пока не остановился на Эллен; та все еще не подняла глаз.
— О, он не вернулся? — удивление Саманты могло быть и искренним. По всей вероятности, Эллен им ничего не рассказала.
— Он погиб. В трясине!
— О! — даже без «сожалею», просто равнодушие.
— Это не несчастный случай, — он все еще пристально смотрел на Эллен. Взгляни же на меня, сучка эдакая! — Она вот загнала Джейка в трясину.
— Это просто бред! — Саманта была возмущена и одновременно дурила его. — Вы все выдумываете, Фрэнк. Эллен, разве ты загнала собаку в трясину?
— Он врет, мама, — девочка не подняла голову от книги. — Он ужасный врун — разве ты не заметила? Да еще и сексуальный маньяк и убийца!
— Ты, мерзавка... — Фрэнк сделал шаг вперед, но Саманта быстро преградила ему дорогу.
— Прекратите, Фрэнк! — в ее голосе звучали истерические нотки. — Черт побери, вы расстраиваетесь из-за пса! А что, по-вашему, я испытываю из-за смерти дочери?
Он сел, опустив голову в ладони, потом поднял глаза. Они все смотрели на него, даже Эллен.
— Я думаю, мы все действуем друг другу на нервы, — сказал он. — Остается надеяться, что этот чертов паром завтра придет.
— А если нет, то нам нечего будет есть, — резко ответила Саманта, вспыхнув. — Мы и так не сможем позавтракать. Если только у вас не возникнут блестящие мысли, хотя, кажется, в данный момент у вас их чрезвычайно мало. Я не думаю, что вам удалось снять Рут со скалы.
Это не был вопрос, это было утверждение предположения, с которым она смирилась.
Он медленно покачал головой: «Ее там нет».
— Нет! — Фрэнку показалось, будто Саманта вовсе не была удивлена, что она просто притворяется пораженной, и от этого у него по спине пробежал знакомый холодок. — Она, наверно, соскользнула, и ее унес отлив, да?
— Наверно, — какое еще объяснение могло тут быть?
Саманта взглянула на Дебби, потом на Джанет. Эллен снова уткнулась в книжку.
— Но факт остается — мы должны что-то есть, — она была так цинична, так деловита в горе, что его это пугало. — Можете вы зарезать овцу?
— Если надо, но это самая крайняя, отчаянная мера. Мои овцы — кланфоресты, привезены из Шропшира за огромные деньги. Паром завтра точно придет.
— А если не придет?
Он почувствовал, как у него засосало под ложечкой, как будто она знала, что паром не придет. Нет никакой причины, чтобы паром не пришел; погода подходящая, и если паромщик опаздывает с расписанием, он, конечно, наверстает завтра. Но отчаяние было сильнее логики. Боже, да они же не хотят, чтобы пришел паром, понял он.
— Мы должны питаться, — Саманта превращала вопрос о еде в какую-то пытку для него за то, что он сделал с Рут, как бы говоря: ты наш раб, Фрэнк, ты будешь выполнять все наши приказания.
— Я попытаюсь еще раз подстрелить гуся.
Он должен быть практичным, чтобы не свихнуться.
— Завтра я выйду из дома на рассвете, чтобы подстрелить гуся.
Потому что я не могу больше выдержать тут, добавил он про себя. Мне бы надо и ночью где-то продержаться. Я мог бы это сделать, если бы Джейк был жив.
— Хорошо, — высокомерное согласие с его предложением. — Ваш ужин на столе.
— Я не голоден. Разделите его себе на завтрак, — он встал и пошел к лестнице. — Увидимся утром.
Их глаза жгли ему спину как раскаленное железо. Он чувствовал их взгляды, поднимаясь наверх — полные вожделения и ненависти, обвиняющие его. Ты убил Рут, Фрэнк, и, клянемся Богом, ты за это поплатишься!
Он вошел в спальню и захлопнул за собой дверь. Все было так, как он оставил утром — простыни откинуты, на подушке рядом вмятина, где лежала голова той, которая притворялась Гиллиан. Он посмотрел на подушку, но не почувствовал ни вины, ни угрызений совести. Потому что эта шлюшка получила все, что просила — вернее, требовала.
Чего-то не хватает, понял он, но сразу не смог понять, чего именно, оглядев комнату. Джейка, конечно же; его Фрэнку будет еще долго не хватать. Но не было чего-то еще, пустое место смотрело на него, кричало, предупреждало: «Посмотри на меня, меня здесь нет!»
Господи, исчезло ружье, исчезли патроны! Волна головокружения, комната завертелась, перед глазами повисла пелена тумана. Ружье — вот оно, а вот опять пропало! Он не увидел его, когда пол снова пришел в равновесие, и туман прояснился. Ружья не было, это точно.
Он попытался убедить себя, что он положил его где-то в другом месте — внизу, в кухонный шкаф, где он всегда его держал, или же в сарай. Нет, оно было здесь, в спальне, стояло в углу. Патроны лежали в кармане его куртки, и он вынул их и положил сегодня утром на туалетный столик. О, идиот чертов, обругал он себя, тебе надо было повсюду носить ружье с собой, как делают герои вестернов.
Так что завтра на рассвете он не пойдет охотиться на гусей. Если, конечно, он не возвратит свое ружье оттуда, где оно сейчас! Он вернулся к лестнице, тяжело спустился вниз и пинком открыл дверь в кухню.
Саманта удивленно подняла на него глаза. Казалось, она уже напрочь забыла о своем горе; она была так же серьезна, как всегда, подняла брови при его появлении. Дебби и Джанет сидели перед огнем большой печи, которую они, казалось, предпочитали плите. Фрэнк в душе обругал их за то, что они разожгли ее; не так уж и холодно, чтобы жечь два огня в доме, а потом возникнет новая проблема — нехватка торфа. У него были более важные дела, чем сбор выброшенных приливом обломков дерева. Эллен все еще читала, она не посмотрела на него.
— Так скоро вернулись? — Саманта смотрела на него с какой-то скрытой насмешливостью, что вызвало у него досаду.
— Мое ружье пропало! — тон его был угрожающий, кулаки сжаты и подняты.
— Боже мой, только не говорите, что вы потеряли его где-то на острове!
— Его... украли! — он неотрывно смотрел на Эллен. Взгляни. на меня, черт тебя возьми, мысленно приказал он, чтобы я смог прочесть вину в твоих глазах!
— Украли? — Саманта рассмеялась. — Ну, Фрэнк, вы и фантазер. У вас нервы на пределе. На острове кроме нас никого нет, так что украсть его не могли.
— Она взяла его! — он указал на Эллен, обличающий палец его дрожал от ярости.
— Это чепуха, — Саманта больше не улыбалась. — И это очень неприятное, безосновательное обвинение. Даже клевета. Пожалуйста, извинитесь.
— Черта с два! Спросите у нее!
— Я уверена, что...
— Спросите у нее! Немедленно!
— Хорошо, — Саманта повернулась к Эллен. — Эллен, это ты взяла ружье мистера Ингрэма?
— Нет, — односложный ответ, невыразительный. Перевернула страницу, не отрывает глаз от книги.
— Вот так-то, вот и ответ на ваш вопрос.
— Она врет, чертовка!
— Да как вы смеете! — Саманта вспыхнула, грудь ее под блузкой высоко вздымалась.
— Вот что, — Фрэнк выпрямился во весь рост. — Давайте-ка внесем одну-две ясности. Эта девочка украла патроны из моего ружья вчера, оскорбила меня и бросила их в болото. Потом...
— Он врет, мама, — Эллен продолжала смотреть в книгу. — Не верь ни единому его слову, потому что он все врет.
— Я и не верю ему, — резко сказала Саманта. — Он не только лжец, но и, как мне кажется, самый упрямый человек из всех, кого я знаю, и когда завтра мы поднимемся на борт парома, то, надеюсь, больше я его никогда не увижу!
— Чувство взаимное, — Фрэнк немного успокоился, он разжал кулаки и сгибал пальцы. — Я буду от души рад избавиться от вашего общества. Но, тем не менее, я даже не стану строить баррикады в спальне сегодня вечером, и если кому-то из вас троих захочется ко мне прийти — поднимайтесь. Можете все сразу, если хотите, и мы устроим веселенькую оргию!
— Грязная свинья! — Саманта повернулась к нему спиной. — Меня никто так в жизни не оскорблял. Мало ему, что Рут соблазнил, теперь и нас к себе в постель заманивает. Вот что я вам скажу, мистер Ингрэм: если даже нам придется навсегда остаться на этом острове, я обещаю, что ни одна из нас не пожелает иметь с вами ничего общего!
— Кого это вы пытаетесь обдурить? — он рассмеялся и повернулся к лестнице. — Сладких вам сновидений, леди. И я надеюсь, что не увижу вас утром до вашего отъезда. Почтовый паром должен прибыть в середине дня. Попробуйте только опоздать!
Наверху он закрыл за собой дверь спальни и посмотрел на стул — неэффективную преграду двух последних ночей. Не стоит заставлять им дверь — пустая трата времени. Ему плевать, придут они к нему или нет, но если придут, то он надеялся, что после они бросятся со скалы. Как сделала это Рут. Как сделали это Гринвуды.
— Джейк, иди сюда немедленно! — он постарался, чтобы голос не прозвучал испуганно, не встревожил собаку. Что же, черт побери, стряслось с колли? Обычно он сразу же прибегал на зов. — Ко мне, старина!
Джейк был беззаботно непослушен, он полуприсел, занимаясь своим делом. Фрэнку надо добраться до него. Он сошел с тропки на зеленую траву. Почва довольно твердая. Один шаг. Второй. Боже, я тону!
Он почувствовал, как болото начинает засасывать его, булькая, поглощать его ногу. Он начал барахтаться, он сказал себе, ляг на спину, расслабься. Трясина пузырилась, выпуская вонючие газы. Только не паникуй, что бы ты ни делал!
Джейка больше не было, вместо него появилась девочка лет 11-12, с волосами мышиного цвета, с насмешливым выражением на неприятном лице. Она стояла на трясине, но не проваливалась.
— Вы думали, будто я Джейк, да, мистер Ингрэм? — ее смех пронзил его насквозь, по спине у него пробежал ледяной холодок. — Ну, так я не Джейк, и вы теперь умрете. Болото засосет вас медленно, не торопясь. А я буду смотреть, как ты будете исчезать, дюйм за дюймом!
Он лежал ровно, но это не помогало. Трясина снова завладела его ногами и тянула их вниз. Трава раздвинулась, давая им дорогу. Он попытался сопротивляться, но все было напрасно. И, о Боже, эта ужасная вонь, как от гниющих трупов на кладбище.
Трясина была ледяной, и он ухе увяз в ней по шею. Теперь на поверхности оставались лишь его шея и голова. Еще одно движение внизу, и холодная, вонючая грязь вот-вот коснется его губ. Он едва успеет крикнуть в последний раз. Он стал кричать, но его крик заглушал безумный хохот девочки, который отдавался у него в мозгу! Мне конец, я задыхаюсь!
— Фрэнк?
Это не голос Эллен, это Саманта. Что же, значит и мать пришла посмеяться над ним. Он не видел ее, потому что глаза его залепила грязь, но каким-то образом он слышал.
— Фрэнк?
Послышался стук, как если бы кто-то стучал в дверь, быстрый, настойчивый стук. Саманта, а, может быть, и Дебби с Джанет тоже. Заговор, чтобы заманить его в ловушку, и он удался.
Но внезапно он снова начал бороться с болотом, выталкивать свое тело кверху, и трясина не была больше холодной и мокрой. Она была теплая и сухая, она распадалась, когда он отдирал ее от себя. Он снова мог дышать, он судорожно заглатывал воздух, лежа в темноте в собственной спальне, запутавшись в простынях и одеяле.
— Фрэнк, проснитесь!
Стук был настоящий, настойчивый, голос Саманты — тоже. Он задрожал, выругал себя за то, что не забаррикадировал дверь.
— В чем дело? — голос его тоже дрожал, он весь покрылся потом — он чувствовал, как воняет его тело.
— Вы можете спуститься? Быстрее!
— Зачем? Почему вы все сюда не подниметесь?
— С Джанет плохо. Она заболела!
Еще одна ложь! Он свесил ноги с постели и потянулся курткой.
— Хорошо, я иду.
Саманта стояла на площадке, бледная, похожая на привидение в тонкой ночной рубашке, но на ее лице бала неподдельная тревога. Он слышал, как внизу ходят остальные, как течет вода из крана.
— Что случилось? — спросил он. — Что с ней?
— Господи, если бы я знала! — Саманта уже спешила вниз. — Она больна, стонет, но мы не можем разобрать, что она хочет сказать. Как будто у нее кома!
Если это правда, подумал он, спускаясь вслед за ней по лестнице. Эти женщины способны на любую ложь, он не поверит ничему, пока не увидит все собственными глазами.
Но как только Фрэнк увидел Джанет, он поверил Саманте. Джанет лежала на кушетке, одеяла были откинуты, обнажив ее покрытое потом тело. Она была неспокойна, но не просыпалась, она металась, как будто испытывала неимоверную боль, тихо постанывала. Девушка была смертельно бледна, и если бы она не шевелилась, он мог бы поклясться, что это труп. Ее светлые волосы слиплись от пота, глаза были закрыты.
Дебби пыталась влить воду в рот Джанет, но вода лилась по подбородку и шее девушки, находящейся в бессознательном состоянии. Фрэнк с возмущением увидел, что Эллен спит или притворяется спящей, лицо ее было повернуто к стене. Боже, этот кошмар все еще стоит перед его глазами.
— Как вы думаете, что с ней? — Саманта была на грани истерики, она вцепилась в его руку ледяными пальцами. — О, что же нам делать? Нам нужен врач, «скорая», чтобы увезти ее в больницу!
— Ни то, ни другое невозможно, — он тут же пожа лел о своем мимолетном садистском удовлетворении. Девушка была очень больна, и внезапно вся ответственность легла на него. Сейчас он был врачом. — Мы можем только держать ее в тепле, смачивать ей лоб и попытаться влить ей в рот немного воды. — Все это прозвучало так жалко...
— Что же это, Фрэнк?
— Что? — он смел только предполагать, и думал, говорить ей или нет. — Я не врач, но мне кажется, что у нее кровоизлияние в мозг. Другими словами — удар!
21
На то, чтобы задать корм овцам, у него ушло два часа — старый, усталый человек, передвигающийся медленно, бесцельно. Выполняющий работу только по необходимости, иначе овцы погибнут. Фермер должен работать, болен он или здоров, может быть, невмоготу, делая только самое основное, но он не может увиливать от работы, что бы не произошло.
Когда Фрэнк закончил, ему пришлось идти в дом — оставаться не было причины. Он шел, волоча ноги, дошел до крыльца и скинул сапоги. Они все были в кухне: Саманта, Дебби, Джанет и Эллен, сидевшая с книгой, не отрывая от нее глаз. У, падла!
Посуда была вся вымыта и сушилась на полке над раковиной. На столе стояла только одна тарелка с парой ломтиков мясных консервов и остатками домашнего хлеба. Ничего больше, то есть у них в буквальном смысле не осталось ни крошки.
— Я потерял свою собаку, — он произнес это, стоя в дверях, его взгляд переходил с одной девушки на другую, пока не остановился на Эллен; та все еще не подняла глаз.
— О, он не вернулся? — удивление Саманты могло быть и искренним. По всей вероятности, Эллен им ничего не рассказала.
— Он погиб. В трясине!
— О! — даже без «сожалею», просто равнодушие.
— Это не несчастный случай, — он все еще пристально смотрел на Эллен. Взгляни же на меня, сучка эдакая! — Она вот загнала Джейка в трясину.
— Это просто бред! — Саманта была возмущена и одновременно дурила его. — Вы все выдумываете, Фрэнк. Эллен, разве ты загнала собаку в трясину?
— Он врет, мама, — девочка не подняла голову от книги. — Он ужасный врун — разве ты не заметила? Да еще и сексуальный маньяк и убийца!
— Ты, мерзавка... — Фрэнк сделал шаг вперед, но Саманта быстро преградила ему дорогу.
— Прекратите, Фрэнк! — в ее голосе звучали истерические нотки. — Черт побери, вы расстраиваетесь из-за пса! А что, по-вашему, я испытываю из-за смерти дочери?
Он сел, опустив голову в ладони, потом поднял глаза. Они все смотрели на него, даже Эллен.
— Я думаю, мы все действуем друг другу на нервы, — сказал он. — Остается надеяться, что этот чертов паром завтра придет.
— А если нет, то нам нечего будет есть, — резко ответила Саманта, вспыхнув. — Мы и так не сможем позавтракать. Если только у вас не возникнут блестящие мысли, хотя, кажется, в данный момент у вас их чрезвычайно мало. Я не думаю, что вам удалось снять Рут со скалы.
Это не был вопрос, это было утверждение предположения, с которым она смирилась.
Он медленно покачал головой: «Ее там нет».
— Нет! — Фрэнку показалось, будто Саманта вовсе не была удивлена, что она просто притворяется пораженной, и от этого у него по спине пробежал знакомый холодок. — Она, наверно, соскользнула, и ее унес отлив, да?
— Наверно, — какое еще объяснение могло тут быть?
Саманта взглянула на Дебби, потом на Джанет. Эллен снова уткнулась в книжку.
— Но факт остается — мы должны что-то есть, — она была так цинична, так деловита в горе, что его это пугало. — Можете вы зарезать овцу?
— Если надо, но это самая крайняя, отчаянная мера. Мои овцы — кланфоресты, привезены из Шропшира за огромные деньги. Паром завтра точно придет.
— А если не придет?
Он почувствовал, как у него засосало под ложечкой, как будто она знала, что паром не придет. Нет никакой причины, чтобы паром не пришел; погода подходящая, и если паромщик опаздывает с расписанием, он, конечно, наверстает завтра. Но отчаяние было сильнее логики. Боже, да они же не хотят, чтобы пришел паром, понял он.
— Мы должны питаться, — Саманта превращала вопрос о еде в какую-то пытку для него за то, что он сделал с Рут, как бы говоря: ты наш раб, Фрэнк, ты будешь выполнять все наши приказания.
— Я попытаюсь еще раз подстрелить гуся.
Он должен быть практичным, чтобы не свихнуться.
— Завтра я выйду из дома на рассвете, чтобы подстрелить гуся.
Потому что я не могу больше выдержать тут, добавил он про себя. Мне бы надо и ночью где-то продержаться. Я мог бы это сделать, если бы Джейк был жив.
— Хорошо, — высокомерное согласие с его предложением. — Ваш ужин на столе.
— Я не голоден. Разделите его себе на завтрак, — он встал и пошел к лестнице. — Увидимся утром.
Их глаза жгли ему спину как раскаленное железо. Он чувствовал их взгляды, поднимаясь наверх — полные вожделения и ненависти, обвиняющие его. Ты убил Рут, Фрэнк, и, клянемся Богом, ты за это поплатишься!
Он вошел в спальню и захлопнул за собой дверь. Все было так, как он оставил утром — простыни откинуты, на подушке рядом вмятина, где лежала голова той, которая притворялась Гиллиан. Он посмотрел на подушку, но не почувствовал ни вины, ни угрызений совести. Потому что эта шлюшка получила все, что просила — вернее, требовала.
Чего-то не хватает, понял он, но сразу не смог понять, чего именно, оглядев комнату. Джейка, конечно же; его Фрэнку будет еще долго не хватать. Но не было чего-то еще, пустое место смотрело на него, кричало, предупреждало: «Посмотри на меня, меня здесь нет!»
Господи, исчезло ружье, исчезли патроны! Волна головокружения, комната завертелась, перед глазами повисла пелена тумана. Ружье — вот оно, а вот опять пропало! Он не увидел его, когда пол снова пришел в равновесие, и туман прояснился. Ружья не было, это точно.
Он попытался убедить себя, что он положил его где-то в другом месте — внизу, в кухонный шкаф, где он всегда его держал, или же в сарай. Нет, оно было здесь, в спальне, стояло в углу. Патроны лежали в кармане его куртки, и он вынул их и положил сегодня утром на туалетный столик. О, идиот чертов, обругал он себя, тебе надо было повсюду носить ружье с собой, как делают герои вестернов.
Так что завтра на рассвете он не пойдет охотиться на гусей. Если, конечно, он не возвратит свое ружье оттуда, где оно сейчас! Он вернулся к лестнице, тяжело спустился вниз и пинком открыл дверь в кухню.
Саманта удивленно подняла на него глаза. Казалось, она уже напрочь забыла о своем горе; она была так же серьезна, как всегда, подняла брови при его появлении. Дебби и Джанет сидели перед огнем большой печи, которую они, казалось, предпочитали плите. Фрэнк в душе обругал их за то, что они разожгли ее; не так уж и холодно, чтобы жечь два огня в доме, а потом возникнет новая проблема — нехватка торфа. У него были более важные дела, чем сбор выброшенных приливом обломков дерева. Эллен все еще читала, она не посмотрела на него.
— Так скоро вернулись? — Саманта смотрела на него с какой-то скрытой насмешливостью, что вызвало у него досаду.
— Мое ружье пропало! — тон его был угрожающий, кулаки сжаты и подняты.
— Боже мой, только не говорите, что вы потеряли его где-то на острове!
— Его... украли! — он неотрывно смотрел на Эллен. Взгляни. на меня, черт тебя возьми, мысленно приказал он, чтобы я смог прочесть вину в твоих глазах!
— Украли? — Саманта рассмеялась. — Ну, Фрэнк, вы и фантазер. У вас нервы на пределе. На острове кроме нас никого нет, так что украсть его не могли.
— Она взяла его! — он указал на Эллен, обличающий палец его дрожал от ярости.
— Это чепуха, — Саманта больше не улыбалась. — И это очень неприятное, безосновательное обвинение. Даже клевета. Пожалуйста, извинитесь.
— Черта с два! Спросите у нее!
— Я уверена, что...
— Спросите у нее! Немедленно!
— Хорошо, — Саманта повернулась к Эллен. — Эллен, это ты взяла ружье мистера Ингрэма?
— Нет, — односложный ответ, невыразительный. Перевернула страницу, не отрывает глаз от книги.
— Вот так-то, вот и ответ на ваш вопрос.
— Она врет, чертовка!
— Да как вы смеете! — Саманта вспыхнула, грудь ее под блузкой высоко вздымалась.
— Вот что, — Фрэнк выпрямился во весь рост. — Давайте-ка внесем одну-две ясности. Эта девочка украла патроны из моего ружья вчера, оскорбила меня и бросила их в болото. Потом...
— Он врет, мама, — Эллен продолжала смотреть в книгу. — Не верь ни единому его слову, потому что он все врет.
— Я и не верю ему, — резко сказала Саманта. — Он не только лжец, но и, как мне кажется, самый упрямый человек из всех, кого я знаю, и когда завтра мы поднимемся на борт парома, то, надеюсь, больше я его никогда не увижу!
— Чувство взаимное, — Фрэнк немного успокоился, он разжал кулаки и сгибал пальцы. — Я буду от души рад избавиться от вашего общества. Но, тем не менее, я даже не стану строить баррикады в спальне сегодня вечером, и если кому-то из вас троих захочется ко мне прийти — поднимайтесь. Можете все сразу, если хотите, и мы устроим веселенькую оргию!
— Грязная свинья! — Саманта повернулась к нему спиной. — Меня никто так в жизни не оскорблял. Мало ему, что Рут соблазнил, теперь и нас к себе в постель заманивает. Вот что я вам скажу, мистер Ингрэм: если даже нам придется навсегда остаться на этом острове, я обещаю, что ни одна из нас не пожелает иметь с вами ничего общего!
— Кого это вы пытаетесь обдурить? — он рассмеялся и повернулся к лестнице. — Сладких вам сновидений, леди. И я надеюсь, что не увижу вас утром до вашего отъезда. Почтовый паром должен прибыть в середине дня. Попробуйте только опоздать!
Наверху он закрыл за собой дверь спальни и посмотрел на стул — неэффективную преграду двух последних ночей. Не стоит заставлять им дверь — пустая трата времени. Ему плевать, придут они к нему или нет, но если придут, то он надеялся, что после они бросятся со скалы. Как сделала это Рут. Как сделали это Гринвуды.
* * *
Джейк снова был на зеленой трясине. На этот раз он не бежал, а просто бесцельно бродил, нюхая траву. Беззаботно подняв лапу, он оглянулся на Фрэнка, стоящего на безопасной тропке.— Джейк, иди сюда немедленно! — он постарался, чтобы голос не прозвучал испуганно, не встревожил собаку. Что же, черт побери, стряслось с колли? Обычно он сразу же прибегал на зов. — Ко мне, старина!
Джейк был беззаботно непослушен, он полуприсел, занимаясь своим делом. Фрэнку надо добраться до него. Он сошел с тропки на зеленую траву. Почва довольно твердая. Один шаг. Второй. Боже, я тону!
Он почувствовал, как болото начинает засасывать его, булькая, поглощать его ногу. Он начал барахтаться, он сказал себе, ляг на спину, расслабься. Трясина пузырилась, выпуская вонючие газы. Только не паникуй, что бы ты ни делал!
Джейка больше не было, вместо него появилась девочка лет 11-12, с волосами мышиного цвета, с насмешливым выражением на неприятном лице. Она стояла на трясине, но не проваливалась.
— Вы думали, будто я Джейк, да, мистер Ингрэм? — ее смех пронзил его насквозь, по спине у него пробежал ледяной холодок. — Ну, так я не Джейк, и вы теперь умрете. Болото засосет вас медленно, не торопясь. А я буду смотреть, как ты будете исчезать, дюйм за дюймом!
Он лежал ровно, но это не помогало. Трясина снова завладела его ногами и тянула их вниз. Трава раздвинулась, давая им дорогу. Он попытался сопротивляться, но все было напрасно. И, о Боже, эта ужасная вонь, как от гниющих трупов на кладбище.
Трясина была ледяной, и он ухе увяз в ней по шею. Теперь на поверхности оставались лишь его шея и голова. Еще одно движение внизу, и холодная, вонючая грязь вот-вот коснется его губ. Он едва успеет крикнуть в последний раз. Он стал кричать, но его крик заглушал безумный хохот девочки, который отдавался у него в мозгу! Мне конец, я задыхаюсь!
— Фрэнк?
Это не голос Эллен, это Саманта. Что же, значит и мать пришла посмеяться над ним. Он не видел ее, потому что глаза его залепила грязь, но каким-то образом он слышал.
— Фрэнк?
Послышался стук, как если бы кто-то стучал в дверь, быстрый, настойчивый стук. Саманта, а, может быть, и Дебби с Джанет тоже. Заговор, чтобы заманить его в ловушку, и он удался.
Но внезапно он снова начал бороться с болотом, выталкивать свое тело кверху, и трясина не была больше холодной и мокрой. Она была теплая и сухая, она распадалась, когда он отдирал ее от себя. Он снова мог дышать, он судорожно заглатывал воздух, лежа в темноте в собственной спальне, запутавшись в простынях и одеяле.
— Фрэнк, проснитесь!
Стук был настоящий, настойчивый, голос Саманты — тоже. Он задрожал, выругал себя за то, что не забаррикадировал дверь.
— В чем дело? — голос его тоже дрожал, он весь покрылся потом — он чувствовал, как воняет его тело.
— Вы можете спуститься? Быстрее!
— Зачем? Почему вы все сюда не подниметесь?
— С Джанет плохо. Она заболела!
Еще одна ложь! Он свесил ноги с постели и потянулся курткой.
— Хорошо, я иду.
Саманта стояла на площадке, бледная, похожая на привидение в тонкой ночной рубашке, но на ее лице бала неподдельная тревога. Он слышал, как внизу ходят остальные, как течет вода из крана.
— Что случилось? — спросил он. — Что с ней?
— Господи, если бы я знала! — Саманта уже спешила вниз. — Она больна, стонет, но мы не можем разобрать, что она хочет сказать. Как будто у нее кома!
Если это правда, подумал он, спускаясь вслед за ней по лестнице. Эти женщины способны на любую ложь, он не поверит ничему, пока не увидит все собственными глазами.
Но как только Фрэнк увидел Джанет, он поверил Саманте. Джанет лежала на кушетке, одеяла были откинуты, обнажив ее покрытое потом тело. Она была неспокойна, но не просыпалась, она металась, как будто испытывала неимоверную боль, тихо постанывала. Девушка была смертельно бледна, и если бы она не шевелилась, он мог бы поклясться, что это труп. Ее светлые волосы слиплись от пота, глаза были закрыты.
Дебби пыталась влить воду в рот Джанет, но вода лилась по подбородку и шее девушки, находящейся в бессознательном состоянии. Фрэнк с возмущением увидел, что Эллен спит или притворяется спящей, лицо ее было повернуто к стене. Боже, этот кошмар все еще стоит перед его глазами.
— Как вы думаете, что с ней? — Саманта была на грани истерики, она вцепилась в его руку ледяными пальцами. — О, что же нам делать? Нам нужен врач, «скорая», чтобы увезти ее в больницу!
— Ни то, ни другое невозможно, — он тут же пожа лел о своем мимолетном садистском удовлетворении. Девушка была очень больна, и внезапно вся ответственность легла на него. Сейчас он был врачом. — Мы можем только держать ее в тепле, смачивать ей лоб и попытаться влить ей в рот немного воды. — Все это прозвучало так жалко...
— Что же это, Фрэнк?
— Что? — он смел только предполагать, и думал, говорить ей или нет. — Я не врач, но мне кажется, что у нее кровоизлияние в мозг. Другими словами — удар!
21
— На сей раз море не получит ее тело! — Мари говорила страстно, вся дрожа. — Они забрали Маргарет, но им не видать Элизабет!
Они сгрудились в своей комнате, мрачные, с сухими глазами, стоя у неподвижного тела Элизабет. Костлявое тело, кожа, которая когда-то была гладкая и чистая, теперь натянулась как пергамент на выступающих костях; с трудом можно было узнать девушку, которая приплыла с ними на остров в ту штормовую ночь.
Несчастные женщины, изнуренные голодом и пищей из водорослей, были так слабы, что едва могли стоять на ногах. За исключением Идис. Девочка, конечно, похудела, но она в основном потеряла лишь детскую упитанность, что не причинило ей вреда. От этого она стала только взрослее выглядеть, теперь это была юная девушка, а не ребенок.
Она чувствовала свое господство, ощущая физическое превосходство над другими; ее скорбь о сестре была плохо исполненным притворством. Втайне злорадствуя, она презирала их всех.
Зок кашлянул. Он старался сдержать шум в своих легких, но это ему не удалось, последовал сильный спазм, он весь скрючился, из беззубого рта потекла слюна. Мари молча посмотрела на него с неодобрением, и его кашель перешел в хриплое дыхание.
— Что же мы будем делать с Элизабет? — со страхом спросила Мэри. — Ее бы следовало похоронить по-христиански.
— По-христиански! — тон Мари был едкий, она словно бы выплюнула это слово. — Слишком долго мы были рабами этого так называемого христианства. И что хорошего оно дало нам? Ночи напролет мы молились Богу, чтобы он смиловался над нами. И Он пощадил нас, но обрек на смерть заживо на этом острове, который, несомненно, является жилищем Сатаны. Нас учили, что страдание — удел христианина. Мы страдали — какова же наша награда? Медленная, мучительная смерть. Нет, дети мои, не будет нам спасения. Маргарет умерла быстро, ее миновали последние мучения, которые мы испытываем теперь. Но даже она не покоится в мире, ибо темные силы, которым поклонялся ваш отец, забрали ее тело, ее душу, приняли ее. О да, я это точно знаю, и теперь мы должны взглянуть судьбе в лицо. Было бы слишком просто броситься со скалы и покончить со всем, но это стало бы лишь началом другой пытки, которая никогда не кончится!
Мари опустилась на пол, обессилев после своей вспышки, после попытки рассказать правду Мэри и Идис. Она бы сделала это раньше, если бы не Идис; нельзя рассказывать ребенку о Сатане и о темных силах, но теперь она не могла больше откладывать. И Зок, он был всего лишь слугой лэрда, такой же порочный, как сам Альвер; но его хозяин обрек его на эту жизнь в аду вместе с ними.
— Несколько ночей назад я видела сон, — продолжала Мари, когда силы вернулись к ней, она хрипло дышала. — Мне приснилось, будто муж мой тайно вернулся на остров и живет в темной пещере на берегу. Он жив, но в то же время мертв, слуга Люцифера, он поссорился со своим господином и был сослан сюда к нам, смертным. Его мечты о сыне разбились, он захотел вернуть дочерей, которых отвергал при жизни. Но зная, что они теперь отвернутся от него, он ждал их смерти, а затем забрал их тела в свой подземный ад, где сохранил их плоть и кровь и пленил их души. Да, это сон, но сон настолько реальный, что это могло быть правдой. Наш Господин отверг нас, и нас ждет Хозяин тьмы. Поэтому мы не будем издеваться над собой и устраивать христианское погребение. Мы последуем обычаю наших предков. Сожжем ее тело. Если огонь поглотит ее, даже мой муж не сможет заполучить Элизабет. Отдадим ее древним языческим богам!
Мэри задохнулись от ужаса. Она схватила мать за руку и крепко сжала ее. Зок громко застонал в страхе. Только Идис не шевельнулась, глядя на пламя, глаза ее ярко светились, на юных губах играла улыбка.
— Иди и сложи погребальный костер! — решительно приказала Зоку Мари. — Нам надо спешить. Используй сухой камыш, который служил нам постелями, чтобы разжечь мокрые обломки дерева. Пусть дым от костра подымется до небес, пусть его увидят люди на материке и поймут, что мы победили силы тьмы. Огонь разрушает и очищает; давайте же поступим так с Элизабет и с каждым из нас, когда мы умрем!
Зок трудился большую часть дня, складывая огромный погребальный костер — массивное сооружение из кусков дерева. Он складывал его позади дома, из последних сил стараясь выполнить волю своей госпожи. Его мучила мысль о своем вероломстве, о последнем предательстве своего хозяина, он со страхом думал, каково может быть его наказание. Но у него не было выбора.
Сумерки перешли в глубокую темноту, когда он закончил свою работу — костер получился восемь футов высотой, он состоял из слоев мокрых обломков кораблей и веток, принесенных на берег приливом. Но ветер был свеж; он разожжет пламя от сухих камышей, и оно охватит все остальное. Наверху он устроил помост, чтобы положить туда труп, и теперь им предстояло перенести мертвую девушку к месту ее последнего успокоения.
Они еле затащили наверх труп, окоченевший, вызывающий отвращение; даже в смерти тело Элизабет, казалось, сопротивлялось им. Сооружение опасно покачивалось, когда они тащили и толкали тело Элизабет от одного слоя костра к другому; острые шипы и торчащие гвозди впивались в ее плоть. Однажды она громко застонала, когда внезапно лопнул застрявший воздушный пузырь. Зок задохнулся от ужаса, но женщина, почти превратившаяся г. скелет, тут же обругала его и стала подгонять с неимоверной настойчивостью. Наконец тело было на помосте, оно неподвижно лежало на ложе из веток, уставившись мертвыми глазами в низко нависшее небо, как будто даже Элизабет ощущала присутствие наблюдающей за ними силы.
— Разожги огонь! — закричала Мари сквозь усиливающийся ветер. — И пусть древние боги примут мою возлюбленную дочь в свои надежные владения!
Пламя затрещало в сухой топке, его желтые и оранжевые языки прыгали и росли, шипя лизали мокрое дерево, но не гасли. Поднялся дым, заклубился и поплыл на восток.
Отблеск пламени костра освещал голых людей, стоящих рядом, золотистым светом, согревал их дрожащие тела, затем заставил отойти назад, потому что жар усилился. Костер сдвинулся, переместился в облаке искр, и тело Элизабет шевельнулось, как будто пыталось спастись. Повернувшись на бок, оно смотрело невидящими глазами сквозь густой дым. Языки пламени дотянулись до него, вцепились своими злобными пальцами, обугливая мертвую плоть.
Зок упал на колени, опустив голову. Мари и Мэри стояли за ним. Идис была в нескольких ярдах от них, ее силуэт виднелся сквозь дым, она думала свои думы.
Столб пламени прорвался сквозь помост, и он наклонился. Труп девушки соскользнул с него ногами вперед и встал в центре этого ада. Тело Элизабет было охвачено пламенем, плоть стала плавиться, капать с костей, от нее пошел острый удушающий запах, запах жареного человеческого мяса. Элизабет стояла как живая, они видели теперь ее лицо, ожившее в пламени; почерневшие губы ее шевелились. Глаза ее были открыты, сияющие и зрячие, они смотрели на присутствующих на сожжении.
Она жива! — завопил Зок. — Мертвая ожила!
Мари и Мэри закричали, но было ясно, что старый лодочник сказал правду. Может быть, это была просто оптическая иллюзия, созданная пляшущим пламенем, но ведь они слышали крики Элизабет, ее вопли от ужаса и боли, когда огонь начал пожирать ее.
— Мама, сестры, что вы сделали со мной? Вы бросили меня в пламя ада!
Лицо ее почернело, растаяло, словно сало свечи, пока не превратилось в бесформенную жидкую массу. Труп все еще стоял, извиваясь, издавая мучительные крики, а ветер выл и все сильнее раздувал пламя костра.
Зок лежал лицом вниз, он стонал. Мари попыталась броситься к костру, но жар пламени оттолкнул ее.
— Дитя мое, дитя мое, прости нас за то, что мы сделали с тобой!
— Она жива! — истерически закричала Мэри. — Она не умерла, она только заснула, а мы сожгли ее заживо!
Только Идис молчала, отступив от жаркого пламени адского в темноту, безмолвная фигура, для которой это был последний час детства. Она смотрела на происходящее с бесстрастным лицом, она не показывала ни горя, ни ужаса. Ее небольшое тело оставалось прямым, потому что она отрицала покорность и презирала остальных. Она одна понимала и ждала.
Наступило утро, снова полил дождь, зашипев на раскаленных угольях; он начал тушить остатки погребального костра. Куча пепла разлетелась по ветру и стала частью природы.
Идис смотрела на остальных, они начали шевелиться; Зок украдкой посматривал сквозь пальцы, Мэри отряхивалась, словно собака, только что переплывшая реку. А ее мать была карикатурой на когда-то гордую леди Альвер — она с трудом поднималась на ноги. Тело ее ослабло, но душа еще была сильна и непокорна. Она отбросила назад голову и широко раскинула руки.
— Слушайте меня, — прокаркала Мари, обратившись к серым небесам, — ибо это остров смерти, и да будут все те, кто ходит по этой земле, прокляты, как прокляты мы. Никто не покинет этого места, и пусть же они страдают от мук, как мы, обреченные на вечные страдания!
Над их головами прогрохотал гром, и темное небо на мгновение разорвал огненный зигзаг молнии. Это был отсвет темных сил, а потом облака вновь поплыли.
И даже Идис бросилась на землю и спрятала лицо, дрожа вместе с остальными.
Огонь тлел в камине. Стало невозможно как следует высушивать куски дерева на топливо, чтобы получить согревающее пламя. Мари закашлялась, и когда она повернулась к дочерям, они впервые увидели в ее глазах поражение. Их мать больше не в силах была скрыть свое чувство безысходности.
— Я была не права, — прошептала она. — Я предала Элизабет огню, но он не очистил, не разрушил — ибо это был огонь ада! Он прибрал ее точно так же, как Сатана прибрал Маргарет. Скоро они возьмут всех нас.
— Мы умираем, потому что нам нечего есть! — возразила Идис, и в голосе девушки прозвучала жестокость, заставившая других отпрянуть. — Другой причины нет. Мы не воспользовались пищей, которая поддержала бы в нас жизнь.
— О чем ты говоришь, дитя? — Мари уже догадалась и пожалела, что задала этот вопрос Идис.
— Элизабет была мертва. Ей ее тело было ни к чему, и все же ты настояла на сожжении, уничтожении его огнем, — упрекнула она мать, презрительно скривив губы. — Но что сделано, то сделано, прах ее приняла природа, — она вздохнула.
— Нет, — прошептала Мари. — Мы же не могли...
— Мы могли, и мы были должны, — Идис сжала губы, ее глаза злобно сузились. — Мы должны были съесть человеческое мясо, которое мы поджарили, а не сжигать его зря!
Мари задохнулась от ужаса; Мэри прикрыла рот ладонью. Широко раскрытыми глазами они смотрели на Идис, друг на друга, затем погрузились в скорбное молчание.
Они сгрудились в своей комнате, мрачные, с сухими глазами, стоя у неподвижного тела Элизабет. Костлявое тело, кожа, которая когда-то была гладкая и чистая, теперь натянулась как пергамент на выступающих костях; с трудом можно было узнать девушку, которая приплыла с ними на остров в ту штормовую ночь.
Несчастные женщины, изнуренные голодом и пищей из водорослей, были так слабы, что едва могли стоять на ногах. За исключением Идис. Девочка, конечно, похудела, но она в основном потеряла лишь детскую упитанность, что не причинило ей вреда. От этого она стала только взрослее выглядеть, теперь это была юная девушка, а не ребенок.
Она чувствовала свое господство, ощущая физическое превосходство над другими; ее скорбь о сестре была плохо исполненным притворством. Втайне злорадствуя, она презирала их всех.
Зок кашлянул. Он старался сдержать шум в своих легких, но это ему не удалось, последовал сильный спазм, он весь скрючился, из беззубого рта потекла слюна. Мари молча посмотрела на него с неодобрением, и его кашель перешел в хриплое дыхание.
— Что же мы будем делать с Элизабет? — со страхом спросила Мэри. — Ее бы следовало похоронить по-христиански.
— По-христиански! — тон Мари был едкий, она словно бы выплюнула это слово. — Слишком долго мы были рабами этого так называемого христианства. И что хорошего оно дало нам? Ночи напролет мы молились Богу, чтобы он смиловался над нами. И Он пощадил нас, но обрек на смерть заживо на этом острове, который, несомненно, является жилищем Сатаны. Нас учили, что страдание — удел христианина. Мы страдали — какова же наша награда? Медленная, мучительная смерть. Нет, дети мои, не будет нам спасения. Маргарет умерла быстро, ее миновали последние мучения, которые мы испытываем теперь. Но даже она не покоится в мире, ибо темные силы, которым поклонялся ваш отец, забрали ее тело, ее душу, приняли ее. О да, я это точно знаю, и теперь мы должны взглянуть судьбе в лицо. Было бы слишком просто броситься со скалы и покончить со всем, но это стало бы лишь началом другой пытки, которая никогда не кончится!
Мари опустилась на пол, обессилев после своей вспышки, после попытки рассказать правду Мэри и Идис. Она бы сделала это раньше, если бы не Идис; нельзя рассказывать ребенку о Сатане и о темных силах, но теперь она не могла больше откладывать. И Зок, он был всего лишь слугой лэрда, такой же порочный, как сам Альвер; но его хозяин обрек его на эту жизнь в аду вместе с ними.
— Несколько ночей назад я видела сон, — продолжала Мари, когда силы вернулись к ней, она хрипло дышала. — Мне приснилось, будто муж мой тайно вернулся на остров и живет в темной пещере на берегу. Он жив, но в то же время мертв, слуга Люцифера, он поссорился со своим господином и был сослан сюда к нам, смертным. Его мечты о сыне разбились, он захотел вернуть дочерей, которых отвергал при жизни. Но зная, что они теперь отвернутся от него, он ждал их смерти, а затем забрал их тела в свой подземный ад, где сохранил их плоть и кровь и пленил их души. Да, это сон, но сон настолько реальный, что это могло быть правдой. Наш Господин отверг нас, и нас ждет Хозяин тьмы. Поэтому мы не будем издеваться над собой и устраивать христианское погребение. Мы последуем обычаю наших предков. Сожжем ее тело. Если огонь поглотит ее, даже мой муж не сможет заполучить Элизабет. Отдадим ее древним языческим богам!
Мэри задохнулись от ужаса. Она схватила мать за руку и крепко сжала ее. Зок громко застонал в страхе. Только Идис не шевельнулась, глядя на пламя, глаза ее ярко светились, на юных губах играла улыбка.
— Иди и сложи погребальный костер! — решительно приказала Зоку Мари. — Нам надо спешить. Используй сухой камыш, который служил нам постелями, чтобы разжечь мокрые обломки дерева. Пусть дым от костра подымется до небес, пусть его увидят люди на материке и поймут, что мы победили силы тьмы. Огонь разрушает и очищает; давайте же поступим так с Элизабет и с каждым из нас, когда мы умрем!
Зок трудился большую часть дня, складывая огромный погребальный костер — массивное сооружение из кусков дерева. Он складывал его позади дома, из последних сил стараясь выполнить волю своей госпожи. Его мучила мысль о своем вероломстве, о последнем предательстве своего хозяина, он со страхом думал, каково может быть его наказание. Но у него не было выбора.
Сумерки перешли в глубокую темноту, когда он закончил свою работу — костер получился восемь футов высотой, он состоял из слоев мокрых обломков кораблей и веток, принесенных на берег приливом. Но ветер был свеж; он разожжет пламя от сухих камышей, и оно охватит все остальное. Наверху он устроил помост, чтобы положить туда труп, и теперь им предстояло перенести мертвую девушку к месту ее последнего успокоения.
Они еле затащили наверх труп, окоченевший, вызывающий отвращение; даже в смерти тело Элизабет, казалось, сопротивлялось им. Сооружение опасно покачивалось, когда они тащили и толкали тело Элизабет от одного слоя костра к другому; острые шипы и торчащие гвозди впивались в ее плоть. Однажды она громко застонала, когда внезапно лопнул застрявший воздушный пузырь. Зок задохнулся от ужаса, но женщина, почти превратившаяся г. скелет, тут же обругала его и стала подгонять с неимоверной настойчивостью. Наконец тело было на помосте, оно неподвижно лежало на ложе из веток, уставившись мертвыми глазами в низко нависшее небо, как будто даже Элизабет ощущала присутствие наблюдающей за ними силы.
— Разожги огонь! — закричала Мари сквозь усиливающийся ветер. — И пусть древние боги примут мою возлюбленную дочь в свои надежные владения!
Пламя затрещало в сухой топке, его желтые и оранжевые языки прыгали и росли, шипя лизали мокрое дерево, но не гасли. Поднялся дым, заклубился и поплыл на восток.
Отблеск пламени костра освещал голых людей, стоящих рядом, золотистым светом, согревал их дрожащие тела, затем заставил отойти назад, потому что жар усилился. Костер сдвинулся, переместился в облаке искр, и тело Элизабет шевельнулось, как будто пыталось спастись. Повернувшись на бок, оно смотрело невидящими глазами сквозь густой дым. Языки пламени дотянулись до него, вцепились своими злобными пальцами, обугливая мертвую плоть.
Зок упал на колени, опустив голову. Мари и Мэри стояли за ним. Идис была в нескольких ярдах от них, ее силуэт виднелся сквозь дым, она думала свои думы.
Столб пламени прорвался сквозь помост, и он наклонился. Труп девушки соскользнул с него ногами вперед и встал в центре этого ада. Тело Элизабет было охвачено пламенем, плоть стала плавиться, капать с костей, от нее пошел острый удушающий запах, запах жареного человеческого мяса. Элизабет стояла как живая, они видели теперь ее лицо, ожившее в пламени; почерневшие губы ее шевелились. Глаза ее были открыты, сияющие и зрячие, они смотрели на присутствующих на сожжении.
Она жива! — завопил Зок. — Мертвая ожила!
Мари и Мэри закричали, но было ясно, что старый лодочник сказал правду. Может быть, это была просто оптическая иллюзия, созданная пляшущим пламенем, но ведь они слышали крики Элизабет, ее вопли от ужаса и боли, когда огонь начал пожирать ее.
— Мама, сестры, что вы сделали со мной? Вы бросили меня в пламя ада!
Лицо ее почернело, растаяло, словно сало свечи, пока не превратилось в бесформенную жидкую массу. Труп все еще стоял, извиваясь, издавая мучительные крики, а ветер выл и все сильнее раздувал пламя костра.
Зок лежал лицом вниз, он стонал. Мари попыталась броситься к костру, но жар пламени оттолкнул ее.
— Дитя мое, дитя мое, прости нас за то, что мы сделали с тобой!
— Она жива! — истерически закричала Мэри. — Она не умерла, она только заснула, а мы сожгли ее заживо!
Только Идис молчала, отступив от жаркого пламени адского в темноту, безмолвная фигура, для которой это был последний час детства. Она смотрела на происходящее с бесстрастным лицом, она не показывала ни горя, ни ужаса. Ее небольшое тело оставалось прямым, потому что она отрицала покорность и презирала остальных. Она одна понимала и ждала.
Наступило утро, снова полил дождь, зашипев на раскаленных угольях; он начал тушить остатки погребального костра. Куча пепла разлетелась по ветру и стала частью природы.
Идис смотрела на остальных, они начали шевелиться; Зок украдкой посматривал сквозь пальцы, Мэри отряхивалась, словно собака, только что переплывшая реку. А ее мать была карикатурой на когда-то гордую леди Альвер — она с трудом поднималась на ноги. Тело ее ослабло, но душа еще была сильна и непокорна. Она отбросила назад голову и широко раскинула руки.
— Слушайте меня, — прокаркала Мари, обратившись к серым небесам, — ибо это остров смерти, и да будут все те, кто ходит по этой земле, прокляты, как прокляты мы. Никто не покинет этого места, и пусть же они страдают от мук, как мы, обреченные на вечные страдания!
Над их головами прогрохотал гром, и темное небо на мгновение разорвал огненный зигзаг молнии. Это был отсвет темных сил, а потом облака вновь поплыли.
И даже Идис бросилась на землю и спрятала лицо, дрожа вместе с остальными.
* * *
Зок опять отправился на охоту — бесполезная затея, потому что он ничего не добудет. Всего лишь предлог, чтобы побыть одному, они это знали, но были рады избавиться от него.Огонь тлел в камине. Стало невозможно как следует высушивать куски дерева на топливо, чтобы получить согревающее пламя. Мари закашлялась, и когда она повернулась к дочерям, они впервые увидели в ее глазах поражение. Их мать больше не в силах была скрыть свое чувство безысходности.
— Я была не права, — прошептала она. — Я предала Элизабет огню, но он не очистил, не разрушил — ибо это был огонь ада! Он прибрал ее точно так же, как Сатана прибрал Маргарет. Скоро они возьмут всех нас.
— Мы умираем, потому что нам нечего есть! — возразила Идис, и в голосе девушки прозвучала жестокость, заставившая других отпрянуть. — Другой причины нет. Мы не воспользовались пищей, которая поддержала бы в нас жизнь.
— О чем ты говоришь, дитя? — Мари уже догадалась и пожалела, что задала этот вопрос Идис.
— Элизабет была мертва. Ей ее тело было ни к чему, и все же ты настояла на сожжении, уничтожении его огнем, — упрекнула она мать, презрительно скривив губы. — Но что сделано, то сделано, прах ее приняла природа, — она вздохнула.
— Нет, — прошептала Мари. — Мы же не могли...
— Мы могли, и мы были должны, — Идис сжала губы, ее глаза злобно сузились. — Мы должны были съесть человеческое мясо, которое мы поджарили, а не сжигать его зря!
Мари задохнулась от ужаса; Мэри прикрыла рот ладонью. Широко раскрытыми глазами они смотрели на Идис, друг на друга, затем погрузились в скорбное молчание.