– Гарри благодарит вас за это, – сказала она холодновато.
Это значило, что инфекция в пальце.
«Чтоб твой Гарри сдох!» – подумал я, когда она ушла. Затем я ухмыльнулся себе, как Чеширский кот, так как вдруг осознал, что стал теперь настолько значим, что они просто не позволят мне умереть. Неважно, как я буду жить, но я буду жить. И после долгой сумятицы и треволнений мысли быстро вернулись в привычное русло.
Я вспомнил случай с ребенком. Даже если ребенок окажется еще одним переносчиком, пройдет слишком много времени, пока он вырастет и его смогут использовать.
Я пошел дальше. Ведь не колесил же я по округе, кусая наивных граждан. Видно, вполне достаточно меньшего контакта. Укус просто ускоряет процесс.
Так что я здесь в полной безопасности и в соответствии со своими желаниями. Могу остаться с Фелпсом и кусать только фелпсовых аристократов, а могу отправиться к людям хайвэя и кусать там кого заблагорассудится.
Я усмехнулся, глядя в зеркало. Пусть, я добрый парень, но уж кусаю лучше, чем другие. Я показал зубы своему отражению, получилась отличная реклама зубной пасты с голливудской улыбкой.
Мое отражение посуровело.
«Стив! – подумало оно. – Старый чертяка! Уж если собрался кого-нибудь укусить, ступай подальше от Медицинского центра».
19
20
Это значило, что инфекция в пальце.
«Чтоб твой Гарри сдох!» – подумал я, когда она ушла. Затем я ухмыльнулся себе, как Чеширский кот, так как вдруг осознал, что стал теперь настолько значим, что они просто не позволят мне умереть. Неважно, как я буду жить, но я буду жить. И после долгой сумятицы и треволнений мысли быстро вернулись в привычное русло.
Я вспомнил случай с ребенком. Даже если ребенок окажется еще одним переносчиком, пройдет слишком много времени, пока он вырастет и его смогут использовать.
Я пошел дальше. Ведь не колесил же я по округе, кусая наивных граждан. Видно, вполне достаточно меньшего контакта. Укус просто ускоряет процесс.
Так что я здесь в полной безопасности и в соответствии со своими желаниями. Могу остаться с Фелпсом и кусать только фелпсовых аристократов, а могу отправиться к людям хайвэя и кусать там кого заблагорассудится.
Я усмехнулся, глядя в зеркало. Пусть, я добрый парень, но уж кусаю лучше, чем другие. Я показал зубы своему отражению, получилась отличная реклама зубной пасты с голливудской улыбкой.
Мое отражение посуровело.
«Стив! – подумало оно. – Старый чертяка! Уж если собрался кого-нибудь укусить, ступай подальше от Медицинского центра».
19
Часом позже они вырвали мне клыки без всякой анестезии.
Торндайк зашел посмотреть развитие инфекции и признал, что через несколько дней я буду готов к основному лечению.
– Мы бы хотели отсрочить основные процедуры как можно дольше, – сообщил он. – Потому что это слишком надолго лишает пациента способности передвигаться.
Он нажал кнопку звонка, выждал, и скоро дверь открылась, пропуская санитара, толкающего передвижной столик, нагруженный медицинским хламом. Я все еще не понимал, что лежит на столике, потому что был слишком поражен, чтобы это заметить.
Я уделил все внимание Катарине, выряженной в униформу Серой Леди и ставшей чрезвычайно услужливой, посвежевшей, веселой и довольной. Язык мой застыл, дернулся и остался неподвижен.
Управлялась Катарина вполне профессионально. Она взяла подкожный инъектор и вложила в протянутую руку Торндайка. Ее глаза глянули на меня и ободряюще улыбнулись. Она твердой рукой взяла мою руку, крепко сжала ладонь и держала ее, в то время как Торндайк выстрелил мне во второй сустав. Ее хватка стала еще крепче, когда она выдохнула:
– Стив, я так рада!
И затем продолжила свою работу.
Меня поразила ирония происходящего, но я вспомнил чудовищную радость тех, кто подхватил инфекцию.
Затем меня захватила волна агонии, и я запомнил только то, как Катарина сложила полотенце, вытирая капельки пота с моего лица. Она обняла мою голову руками и тихо напевала, пока не прошла пучина боли. Потом она вновь взялась за дело и отодвинула Торндайка в сторону, чтобы самой закрепить ремешки манипулятора. Она сделала это нежно и осторожно. Затем наградила меня стаканом ледяной воды, поставив его так, чтобы я мог дотянуться до него здоровой рукой. Она вышла, посмотрев мне в глаза долгим изучающим взглядом, и я понял, что она вернется позже, чтобы поговорить со мной наедине. Такой искушенный телепат, как Торндайк, мог запросто подслушать смысл нашей интимной беседы и обернуть ее в свою пользу.
Как только Катарина вышла, Торндайк обернулся ко мне и с циничной самоуверенностью сказал:
– Вот и нашли на вас управу, Стив! Наркотик сломил все, но притупленные волны боли устояли.
– Так вы предложили ей уплатить по счету, Торндайк? – умудрился я улыбнуться.
– Да за вашу шкуру она не даст и монеты, – отозвался он презрительно и, хмыкнув, вышел, оставив меня наедине с мыслями и болью.
Крошечный манипулятор обрабатывал второй сустав моего пальца, ритмично перемещаясь вверх и вниз, и с каждым мгновением боль возвращалась. К тому же, он упражнял и первый сустав, который так закостенел, что мускулы отказывались им двигать уже несколько часов. Это тоже подливало масла в огонь.
Наркотик помогал, но он также мешал моей способности сосредоточиться. Начиная с этой точки, все становилось ясно, логично и понятно. Катарина была здесь, потому что они связались с ней по каким-то каналам и сказали: «Попробуйте отказаться, и увидите, что ваш любимый умрет в муках». Вроде бы разумно, но дальше все обретало какой-то сумбурный и загадочный смысл. При обычных обстоятельствах Катарина должна была бы прийти ко мне при первой же возможности, как, впрочем, и я к ней, если бы знал, как. И, мало того, я, возможно, поклялся бы им в вечной преданности, даже если бы не разделял их воззрений.
Но Катарина была достаточно смышленой, чтобы понять, что я более ценен живой, нежели мертвый. Зачем же тогда она пришла сюда и отдалась им в руки? Одна, она могла бы потерять голову от беспокойства. Но у людей хайвэя было достаточно хороших советников, которые объяснили бы, что Стив Корнелл был тем малым, который мог запросто устроиться среди врагов или друзей. Почему они не пытались подобрать меня, пока не стало очевидным, что я на пороге курса лечения. Тогда они забрали меня, поскольку Медицинскому центру требовалась любая информация, которую они могли добыть обо мне, как о переносчике. Если бы кто-нибудь в Хоумстиде знал о происшедшем в зале суда, я бы сейчас был среди друзей.
И тут жуткая мысль поразила меня как удар грома.
Переориентация.
Добровольное желание Катарины помогать им было вызвано переориентацией и ничем больше.
Хотя я слышал о ней и раньше, но теперь столкнулся с ней воочию и понял, какая это мерзость. С ее помощью доктор Джекил превращался в мистера Хайда. Она проходила почти мгновенно, ее скорость зависела от соотношения силы мозга оператора и испытуемого объекта. Сопротивляющийся мозг переориентировать куда труднее, чем уступивший добровольно. И залипнет образ надолго, пока кто-нибудь не высвободит его вновь. Причем, проще сделать плохого человека из хорошего, чем наоборот. Слишком трудное дело – удовлетворить каждого, хотя люди выработали теорию, будто все «хорошее» должно идти на пользу человечеству, в то время как «плохое» несет ему одни неприятности. Короче, я считаю так: ни одна культура, основанная на грабеже, жульничестве, разбое и мракобесии, не выживет.
При мысли о том, что в Катаринин мозг кто-то вмешался, я закипел от негодования. Забыв о боли, я начал неистово зондировать окружающее. И чем больше я зондировал, тем больше понимал, что все тщетно.
Здесь я был практически неподвижен и зависел во всем от них. Не было времени пытаться спасти возлюбленную, которая будет брыкаться и звать на помощь. Всю дорогу, пока я не доберусь до укромного места, где получу и проведу переориентацию. Последнее не так уж сложно – среди многих вещей, которые я слышал о переориентации, было то, что она могла не устоять и рухнуть перед сильными человеческими чувствами и узами. Да и подсознание всегда оказывает сопротивление новой личности.
Что касается моего экстрасенсорного прощупывания, я не нашел ничего нового. Пациенты, медсестры, персонал, сиделки, пара врачей и ученых, корпевших над кипами бумаг. И, наконец, Катарина, склонившаяся над автоклавом. Она раскладывала в ряд инструменты под надзором старшей медсестры, объяснявшей, что для чего служит.
У меня вырвался глубокий вздох. Она была слишком занята, чтобы читать мысли, исходившие из моего мозга. Мне не хотелось, чтобы она знала о моей ужасной беспомощности и гневе.
И тут, пока я был поглощен мыслями о себе и Катарине, дверь вдруг распахнулась, и я не успел прощупать входящего. Открывший дверь был именно тем, в ком я нуждался, чтобы открыть пошире пасть и завыть в припадке бешенства. Это было так кстати. Помочь невозможно, оставалось только идти навстречу.
– Привет! Напоминает прежние деньки.
Мисс Фарроу даже не удостоила меня ответом. Ее лицо казалось мрачнее моих мыслей, если это возможно. Сомнительно, чтобы она занималась своей телепатией. Люди, которые выполняют подобную работу, говорят, что это тяжело, даже когда видишь и слышишь. Пусть так. Но телепаты и эсперы выходят из любой заварухи первыми, потому что пси – довольно деликатный фактор.
Она холодно глянула на меня:
– Ты настоящий недоумок!
– Ох, детка! – огрызнулся я. – Полегче! Я, конечно, не блеск, но что поделаешь? – и шлепнул ее по щеке. Это было как болеутоляющее, если бы она была мекстромом.
Фарроу сразу остыла. Ее лицо сделалось безучастным и апатичным, и она рухнула на кровать и уткнулась лицом мне в грудь. Помочь я не мог, но мог утешить. Она была как кусок мрамора, но теплый и дрожащий. Все равно, что плачущая статуя на твоем плече. Она повисла на мне, словно огромный мешок цемента, а руки обвили плечи, будто пара скоб. Большие, горькие слезы скатывались по ее щекам мне на грудь, и я был по-настоящему поражен, обнаружив, что слезы мекстромов не падают подобно каплям ртути. Они разбивались словно капли обыкновенной воды и увлажняли мою грудь.
Я отстранил ее, слегка встряхнул и сказал:
– Ну зачем так убиваться, Фарроу?
Она затрясла головой, будто прочищая мозговой аппарат.
– Стив, – сказала она спокойно и серьезно. – Я была такой непроходимой дурой.
– Вы не одиноки, Фарроу, – сообщил я. – Все люди выкидывают такие глупые фокусы.
– Знаю, – оборвала она. – И, собравшись с духом, добавила: – Наверное, есть еще одна версия сказки о Садах Эдема. Еву уже обвинили в совращении Адама. А ведь могло получиться так, что совратил Адам?
Я не знал, к чему она клонит. Лишь гладил ее волосы и ждал. Существует всего два способа образовать одну пару.
– Стив, беги отсюда! Пока ты в безопасности!
– Что за бред, Фарроу?
– Я была тряпкой, – сказала она и выпрямилась. – Я была дурой, Стив. Если бы Джеймс Торндайк попросил меня спрыгнуть с крыши, я бы только спросила «куда?». Я просто потеряла голову.
– Да, теперь кое-что начало проясняться.
– Я… выдала тебя.
Как обухом по голове! Видно, это не просто треп. Полминуты она проревела на моем плече и в моих объятиях, и это, наверное, был наш первый, чисто физический контакт с Фарроу. Вроде…
– Нет, Стив. Не тот случай. Я не собираюсь подменить тобой Торндайка, как ты мной – Катарину. – Очевидно, к ней вернулась телепатия. – Стив, – сказала она, – я тебя выдала, сделала все, как велел Торндайк. Уже тогда твоя участь была решена. Мне полагалось заманить тебя в ловушку, а потом таинственно исчезнуть. Ну, а дальше, мы либо… сторговались бы… либо…
Она вновь начала распускать нюни, ушла в плечи, а потом посмотрела на меня с жалостью.
– Бедный эспер! – сказала она тихо. – Ты по-настоящему даже не знаешь…
– Что? – спросил я сурово.
– Он одурачил меня, – сказала она, будто речь шла о чем-то, не относящемся к делу.
– Послушайте, Фарроу! Окажите любезность бедному эсперу, который не может читать мыслей. Прощупайте их вокруг, ладно?
Снова, будто невзначай, она проронила:
– Он телепат чрезвычайно высокого разряда. Он умеет контролировать.
– Контролировать? – тупо спросил я.
– Ты не понимаешь, – сказала она. – Хороший телепат может мыслить символами, которые мешают по-настоящему глубоко прослушивать его менее сведущему телепату. А Торндайк – превосходный телепат, действительно высшего класса. Он…
– Подождите! Что за чушь вы городите?
Она гневно вскинула голову:
– Я о вашей драгоценной Катарине!
Я глядел на нее без холода, но с возрастающим недоумением. Я попробовал сформулировать собственные мысли, но она резко продолжала:
– Ваша авария была одной из тех приятных случайностей, которую вам не подстроили, Стив.
– Когда же стало известно, что я переносчик Мекстромовой? – спросил я.
– Почти за три недели до того, как вы повстречали Катарину Левис, – ответила она так же прямо. – Медицинский центр изрядно потрудился, чтобы вы сошлись с ней, Стив.
Вот те на! Если не будет еще каких-либо сюрпризов, становится ясно, почему Катарина оказалась здесь добровольно. По правде говоря, я в это никогда не верил, потому что трудно поверить. Но я не мог отрицать, что подобные утверждения требуют доказательств. Если это окажется правдой, моя помолвка с Катариной была подстроена ими для нажима, вроде той белокурой. Катастрофа должна была действительно спутать им планы.
– Так и было, Стив, – сказала Фарроу, которая следила за моими мыслями. – Люди хайвэя спасли ее и помогли. А это спутало карты и тем, и другим.
– Тем и другим?
Она кивнула:
– До аварии Медицинский центр не знал, что существуют люди хайвэя. Но, когда Катарина исчезла, не оставив следа, Торндайк хорошенько поработал, исследуя тебя. Тогда-то он и отыскал, как слабую улику, дорожный знак и старого Харрисона, поднимавшего машину, в то время как Филипп извлекал тебя оттуда. Тут он понял…
– Фарроу! – прорычал я. – В вашей истории масса пробелов. К примеру…
Она подняла руку, останавливая меня.
– Стив, – сказала она спокойно. – Ты ведь знаешь, как трудно нетелепату найти кого-то, кому можно по-настоящему верить. Но я постараюсь доказать тебе…
Тут уж я остановил Фарроу.
– А как же вам верить? – спросил я чуть ли не ее словами. – Какую роль играете вы в этой тихой войне?
Сестра скривилась, словно только сейчас догадалась, что держит во рту клубок шерстяных многоножек.
– Я женщина, – сказала она просто. – Я уступчива и легковерна, особенно когда в благодушном настроении. Но потом я узнала, что их подход к женщине основан на том, что ни одна культура не может обойтись без плодящих самок. Я вдруг обнаружила, что… – она умолкла, сглотнула, и в голосе ее прорезались стальные нотки, – пригодна лишь как рожающая скотина. Как одна из тех бедняжек, которые с гордостью, вынашивают им потомство. А я говорила тебе, Стив, – здесь она воспрянула, – что буду клясть себя всю жизнь, если позволю своему ребенку вырасти с непреклонной уверенностью, что он – Божьей Милостью Царь Земли.
Мое чувство эспера обнаружило изменение в распределении людей по зданию. Люди задвигались. Нет, передвигался кто-то один.
Внизу в лаборатории, в дальнем конце здания, Катарина все еще продолжала работать над автоклавом и инструментами. Ее наставница куда-то вышла, и пока Катарина была одна, она оказалась в объятиях доктора Торндайка. Испугавшись, что они почувствуют мое незримое присутствие своим собственным телепатическим чутьем, я подглядывал осторожно.
Дверь отворилась, и вошел Торндайк. Катарина обернулась, оставив свое занятие, и что-то сказала. Что, конечно, я не мог уловить.
«О чем они говорят, Фарроу?» – спросил я мысленно.
– Не знаю. Для моего ранга они слишком далеко от меня.
Я выругался, но, по правде говоря, меня не особенно интересовал их диалог. То, что они делали, было ясно и без слов.
Катарина обернулась и похлопала его по щеке. Они улыбались друг другу. А потом Катарина начала передавать ему инструменты из автоклава, которые он складывал на хирургическом столе. Катарина смотрела, что он делает, и отпускала какие-то замечания, затем пригрозила ему парочкой щипцов, достаточно больших, чтобы вырвать с корнем его трехдюймовый шланг. Это была довольно забавная и невинная игра, вроде той интимной близости людей, которые знают друг друга долгое время. Торндайк, конечно, вовсе не испугался щипцов, а Катарина вовсе не мечтала претворить в жизнь свою угрозу. Наконец, им надоело бороться за инструменты, и Торндайк их отобрал. Они прислонились бок о бок к стене кабинета. Их колени коснулись, и они продолжали разговор, будто обсуждая что-то важное и смешное.
Или это была переориентация, или Катарина собственной персоной. Но все же я не мог полностью поверить, что она меня разыгрывала. Мой мозг прикидывал то так, то эдак, пока, наконец, с моих губ не сорвался прямой вопрос:
– Фарроу, а какого класса Катарина как телепат?
– Класса доктора, – сказала она спокойно. – Может, потребовалось бы несколько подготовительных тренировок, если бы не запретили экономисты. Я не запрашивала о ней материалов Школы Райна, но у меня к ней предубеждение.
Если Фарроу говорит правду, Катарина была достаточно сведущим телепатом, чтобы контролировать себя и управлять своими мыслями. Она могла думать и планировать, не боясь, что другие телепаты выведут ее на чистую воду. И была достаточно умна, чтобы водить за нос недоучку-эспера вроде меня. Я был таким же большим дураком, как и Фарроу.
Торндайк зашел посмотреть развитие инфекции и признал, что через несколько дней я буду готов к основному лечению.
– Мы бы хотели отсрочить основные процедуры как можно дольше, – сообщил он. – Потому что это слишком надолго лишает пациента способности передвигаться.
Он нажал кнопку звонка, выждал, и скоро дверь открылась, пропуская санитара, толкающего передвижной столик, нагруженный медицинским хламом. Я все еще не понимал, что лежит на столике, потому что был слишком поражен, чтобы это заметить.
Я уделил все внимание Катарине, выряженной в униформу Серой Леди и ставшей чрезвычайно услужливой, посвежевшей, веселой и довольной. Язык мой застыл, дернулся и остался неподвижен.
Управлялась Катарина вполне профессионально. Она взяла подкожный инъектор и вложила в протянутую руку Торндайка. Ее глаза глянули на меня и ободряюще улыбнулись. Она твердой рукой взяла мою руку, крепко сжала ладонь и держала ее, в то время как Торндайк выстрелил мне во второй сустав. Ее хватка стала еще крепче, когда она выдохнула:
– Стив, я так рада!
И затем продолжила свою работу.
Меня поразила ирония происходящего, но я вспомнил чудовищную радость тех, кто подхватил инфекцию.
Затем меня захватила волна агонии, и я запомнил только то, как Катарина сложила полотенце, вытирая капельки пота с моего лица. Она обняла мою голову руками и тихо напевала, пока не прошла пучина боли. Потом она вновь взялась за дело и отодвинула Торндайка в сторону, чтобы самой закрепить ремешки манипулятора. Она сделала это нежно и осторожно. Затем наградила меня стаканом ледяной воды, поставив его так, чтобы я мог дотянуться до него здоровой рукой. Она вышла, посмотрев мне в глаза долгим изучающим взглядом, и я понял, что она вернется позже, чтобы поговорить со мной наедине. Такой искушенный телепат, как Торндайк, мог запросто подслушать смысл нашей интимной беседы и обернуть ее в свою пользу.
Как только Катарина вышла, Торндайк обернулся ко мне и с циничной самоуверенностью сказал:
– Вот и нашли на вас управу, Стив! Наркотик сломил все, но притупленные волны боли устояли.
– Так вы предложили ей уплатить по счету, Торндайк? – умудрился я улыбнуться.
– Да за вашу шкуру она не даст и монеты, – отозвался он презрительно и, хмыкнув, вышел, оставив меня наедине с мыслями и болью.
Крошечный манипулятор обрабатывал второй сустав моего пальца, ритмично перемещаясь вверх и вниз, и с каждым мгновением боль возвращалась. К тому же, он упражнял и первый сустав, который так закостенел, что мускулы отказывались им двигать уже несколько часов. Это тоже подливало масла в огонь.
Наркотик помогал, но он также мешал моей способности сосредоточиться. Начиная с этой точки, все становилось ясно, логично и понятно. Катарина была здесь, потому что они связались с ней по каким-то каналам и сказали: «Попробуйте отказаться, и увидите, что ваш любимый умрет в муках». Вроде бы разумно, но дальше все обретало какой-то сумбурный и загадочный смысл. При обычных обстоятельствах Катарина должна была бы прийти ко мне при первой же возможности, как, впрочем, и я к ней, если бы знал, как. И, мало того, я, возможно, поклялся бы им в вечной преданности, даже если бы не разделял их воззрений.
Но Катарина была достаточно смышленой, чтобы понять, что я более ценен живой, нежели мертвый. Зачем же тогда она пришла сюда и отдалась им в руки? Одна, она могла бы потерять голову от беспокойства. Но у людей хайвэя было достаточно хороших советников, которые объяснили бы, что Стив Корнелл был тем малым, который мог запросто устроиться среди врагов или друзей. Почему они не пытались подобрать меня, пока не стало очевидным, что я на пороге курса лечения. Тогда они забрали меня, поскольку Медицинскому центру требовалась любая информация, которую они могли добыть обо мне, как о переносчике. Если бы кто-нибудь в Хоумстиде знал о происшедшем в зале суда, я бы сейчас был среди друзей.
И тут жуткая мысль поразила меня как удар грома.
Переориентация.
Добровольное желание Катарины помогать им было вызвано переориентацией и ничем больше.
Хотя я слышал о ней и раньше, но теперь столкнулся с ней воочию и понял, какая это мерзость. С ее помощью доктор Джекил превращался в мистера Хайда. Она проходила почти мгновенно, ее скорость зависела от соотношения силы мозга оператора и испытуемого объекта. Сопротивляющийся мозг переориентировать куда труднее, чем уступивший добровольно. И залипнет образ надолго, пока кто-нибудь не высвободит его вновь. Причем, проще сделать плохого человека из хорошего, чем наоборот. Слишком трудное дело – удовлетворить каждого, хотя люди выработали теорию, будто все «хорошее» должно идти на пользу человечеству, в то время как «плохое» несет ему одни неприятности. Короче, я считаю так: ни одна культура, основанная на грабеже, жульничестве, разбое и мракобесии, не выживет.
При мысли о том, что в Катаринин мозг кто-то вмешался, я закипел от негодования. Забыв о боли, я начал неистово зондировать окружающее. И чем больше я зондировал, тем больше понимал, что все тщетно.
Здесь я был практически неподвижен и зависел во всем от них. Не было времени пытаться спасти возлюбленную, которая будет брыкаться и звать на помощь. Всю дорогу, пока я не доберусь до укромного места, где получу и проведу переориентацию. Последнее не так уж сложно – среди многих вещей, которые я слышал о переориентации, было то, что она могла не устоять и рухнуть перед сильными человеческими чувствами и узами. Да и подсознание всегда оказывает сопротивление новой личности.
Что касается моего экстрасенсорного прощупывания, я не нашел ничего нового. Пациенты, медсестры, персонал, сиделки, пара врачей и ученых, корпевших над кипами бумаг. И, наконец, Катарина, склонившаяся над автоклавом. Она раскладывала в ряд инструменты под надзором старшей медсестры, объяснявшей, что для чего служит.
У меня вырвался глубокий вздох. Она была слишком занята, чтобы читать мысли, исходившие из моего мозга. Мне не хотелось, чтобы она знала о моей ужасной беспомощности и гневе.
И тут, пока я был поглощен мыслями о себе и Катарине, дверь вдруг распахнулась, и я не успел прощупать входящего. Открывший дверь был именно тем, в ком я нуждался, чтобы открыть пошире пасть и завыть в припадке бешенства. Это было так кстати. Помочь невозможно, оставалось только идти навстречу.
– Привет! Напоминает прежние деньки.
Мисс Фарроу даже не удостоила меня ответом. Ее лицо казалось мрачнее моих мыслей, если это возможно. Сомнительно, чтобы она занималась своей телепатией. Люди, которые выполняют подобную работу, говорят, что это тяжело, даже когда видишь и слышишь. Пусть так. Но телепаты и эсперы выходят из любой заварухи первыми, потому что пси – довольно деликатный фактор.
Она холодно глянула на меня:
– Ты настоящий недоумок!
– Ох, детка! – огрызнулся я. – Полегче! Я, конечно, не блеск, но что поделаешь? – и шлепнул ее по щеке. Это было как болеутоляющее, если бы она была мекстромом.
Фарроу сразу остыла. Ее лицо сделалось безучастным и апатичным, и она рухнула на кровать и уткнулась лицом мне в грудь. Помочь я не мог, но мог утешить. Она была как кусок мрамора, но теплый и дрожащий. Все равно, что плачущая статуя на твоем плече. Она повисла на мне, словно огромный мешок цемента, а руки обвили плечи, будто пара скоб. Большие, горькие слезы скатывались по ее щекам мне на грудь, и я был по-настоящему поражен, обнаружив, что слезы мекстромов не падают подобно каплям ртути. Они разбивались словно капли обыкновенной воды и увлажняли мою грудь.
Я отстранил ее, слегка встряхнул и сказал:
– Ну зачем так убиваться, Фарроу?
Она затрясла головой, будто прочищая мозговой аппарат.
– Стив, – сказала она спокойно и серьезно. – Я была такой непроходимой дурой.
– Вы не одиноки, Фарроу, – сообщил я. – Все люди выкидывают такие глупые фокусы.
– Знаю, – оборвала она. – И, собравшись с духом, добавила: – Наверное, есть еще одна версия сказки о Садах Эдема. Еву уже обвинили в совращении Адама. А ведь могло получиться так, что совратил Адам?
Я не знал, к чему она клонит. Лишь гладил ее волосы и ждал. Существует всего два способа образовать одну пару.
– Стив, беги отсюда! Пока ты в безопасности!
– Что за бред, Фарроу?
– Я была тряпкой, – сказала она и выпрямилась. – Я была дурой, Стив. Если бы Джеймс Торндайк попросил меня спрыгнуть с крыши, я бы только спросила «куда?». Я просто потеряла голову.
– Да, теперь кое-что начало проясняться.
– Я… выдала тебя.
Как обухом по голове! Видно, это не просто треп. Полминуты она проревела на моем плече и в моих объятиях, и это, наверное, был наш первый, чисто физический контакт с Фарроу. Вроде…
– Нет, Стив. Не тот случай. Я не собираюсь подменить тобой Торндайка, как ты мной – Катарину. – Очевидно, к ней вернулась телепатия. – Стив, – сказала она, – я тебя выдала, сделала все, как велел Торндайк. Уже тогда твоя участь была решена. Мне полагалось заманить тебя в ловушку, а потом таинственно исчезнуть. Ну, а дальше, мы либо… сторговались бы… либо…
Она вновь начала распускать нюни, ушла в плечи, а потом посмотрела на меня с жалостью.
– Бедный эспер! – сказала она тихо. – Ты по-настоящему даже не знаешь…
– Что? – спросил я сурово.
– Он одурачил меня, – сказала она, будто речь шла о чем-то, не относящемся к делу.
– Послушайте, Фарроу! Окажите любезность бедному эсперу, который не может читать мыслей. Прощупайте их вокруг, ладно?
Снова, будто невзначай, она проронила:
– Он телепат чрезвычайно высокого разряда. Он умеет контролировать.
– Контролировать? – тупо спросил я.
– Ты не понимаешь, – сказала она. – Хороший телепат может мыслить символами, которые мешают по-настоящему глубоко прослушивать его менее сведущему телепату. А Торндайк – превосходный телепат, действительно высшего класса. Он…
– Подождите! Что за чушь вы городите?
Она гневно вскинула голову:
– Я о вашей драгоценной Катарине!
Я глядел на нее без холода, но с возрастающим недоумением. Я попробовал сформулировать собственные мысли, но она резко продолжала:
– Ваша авария была одной из тех приятных случайностей, которую вам не подстроили, Стив.
– Когда же стало известно, что я переносчик Мекстромовой? – спросил я.
– Почти за три недели до того, как вы повстречали Катарину Левис, – ответила она так же прямо. – Медицинский центр изрядно потрудился, чтобы вы сошлись с ней, Стив.
Вот те на! Если не будет еще каких-либо сюрпризов, становится ясно, почему Катарина оказалась здесь добровольно. По правде говоря, я в это никогда не верил, потому что трудно поверить. Но я не мог отрицать, что подобные утверждения требуют доказательств. Если это окажется правдой, моя помолвка с Катариной была подстроена ими для нажима, вроде той белокурой. Катастрофа должна была действительно спутать им планы.
– Так и было, Стив, – сказала Фарроу, которая следила за моими мыслями. – Люди хайвэя спасли ее и помогли. А это спутало карты и тем, и другим.
– Тем и другим?
Она кивнула:
– До аварии Медицинский центр не знал, что существуют люди хайвэя. Но, когда Катарина исчезла, не оставив следа, Торндайк хорошенько поработал, исследуя тебя. Тогда-то он и отыскал, как слабую улику, дорожный знак и старого Харрисона, поднимавшего машину, в то время как Филипп извлекал тебя оттуда. Тут он понял…
– Фарроу! – прорычал я. – В вашей истории масса пробелов. К примеру…
Она подняла руку, останавливая меня.
– Стив, – сказала она спокойно. – Ты ведь знаешь, как трудно нетелепату найти кого-то, кому можно по-настоящему верить. Но я постараюсь доказать тебе…
Тут уж я остановил Фарроу.
– А как же вам верить? – спросил я чуть ли не ее словами. – Какую роль играете вы в этой тихой войне?
Сестра скривилась, словно только сейчас догадалась, что держит во рту клубок шерстяных многоножек.
– Я женщина, – сказала она просто. – Я уступчива и легковерна, особенно когда в благодушном настроении. Но потом я узнала, что их подход к женщине основан на том, что ни одна культура не может обойтись без плодящих самок. Я вдруг обнаружила, что… – она умолкла, сглотнула, и в голосе ее прорезались стальные нотки, – пригодна лишь как рожающая скотина. Как одна из тех бедняжек, которые с гордостью, вынашивают им потомство. А я говорила тебе, Стив, – здесь она воспрянула, – что буду клясть себя всю жизнь, если позволю своему ребенку вырасти с непреклонной уверенностью, что он – Божьей Милостью Царь Земли.
Мое чувство эспера обнаружило изменение в распределении людей по зданию. Люди задвигались. Нет, передвигался кто-то один.
Внизу в лаборатории, в дальнем конце здания, Катарина все еще продолжала работать над автоклавом и инструментами. Ее наставница куда-то вышла, и пока Катарина была одна, она оказалась в объятиях доктора Торндайка. Испугавшись, что они почувствуют мое незримое присутствие своим собственным телепатическим чутьем, я подглядывал осторожно.
Дверь отворилась, и вошел Торндайк. Катарина обернулась, оставив свое занятие, и что-то сказала. Что, конечно, я не мог уловить.
«О чем они говорят, Фарроу?» – спросил я мысленно.
– Не знаю. Для моего ранга они слишком далеко от меня.
Я выругался, но, по правде говоря, меня не особенно интересовал их диалог. То, что они делали, было ясно и без слов.
Катарина обернулась и похлопала его по щеке. Они улыбались друг другу. А потом Катарина начала передавать ему инструменты из автоклава, которые он складывал на хирургическом столе. Катарина смотрела, что он делает, и отпускала какие-то замечания, затем пригрозила ему парочкой щипцов, достаточно больших, чтобы вырвать с корнем его трехдюймовый шланг. Это была довольно забавная и невинная игра, вроде той интимной близости людей, которые знают друг друга долгое время. Торндайк, конечно, вовсе не испугался щипцов, а Катарина вовсе не мечтала претворить в жизнь свою угрозу. Наконец, им надоело бороться за инструменты, и Торндайк их отобрал. Они прислонились бок о бок к стене кабинета. Их колени коснулись, и они продолжали разговор, будто обсуждая что-то важное и смешное.
Или это была переориентация, или Катарина собственной персоной. Но все же я не мог полностью поверить, что она меня разыгрывала. Мой мозг прикидывал то так, то эдак, пока, наконец, с моих губ не сорвался прямой вопрос:
– Фарроу, а какого класса Катарина как телепат?
– Класса доктора, – сказала она спокойно. – Может, потребовалось бы несколько подготовительных тренировок, если бы не запретили экономисты. Я не запрашивала о ней материалов Школы Райна, но у меня к ней предубеждение.
Если Фарроу говорит правду, Катарина была достаточно сведущим телепатом, чтобы контролировать себя и управлять своими мыслями. Она могла думать и планировать, не боясь, что другие телепаты выведут ее на чистую воду. И была достаточно умна, чтобы водить за нос недоучку-эспера вроде меня. Я был таким же большим дураком, как и Фарроу.
20
Сестра Фарроу коснулась моей руки.
– Стив, – сказала она спокойно, – прикинь одну вещь. Подумай о том, как Катарина оказалась здесь. Она приехала защитить твою жизнь и твое будущее.
– Что?
– Представь себе! – она почти взвизгнула. – Она скоро придет.
Я словно ощупывал. Потом ухватил мысль – Катарина придет, чтобы перемещать манипулятор и побеседовать со мной. Я не хотел ее видеть, но пришлось согласиться. Меня вдруг озарило, и я понял, что знаю теперь правду, что гораздо важнее Первой Орбитальной Станции. Я перевел мозги на низкие обороты и начал ленивые размышления, погружаясь в какие-то фантазии. Я убеждал себя, что все не так просто, но мысли текли чересчур драматично. Я обсасывал последнее сообщение. Когда я обдумывал его снова, оно казалось мне все более вероятным. Я попался в ловушку, и Катарина приехала сюда как заложник моего примерного поведения. Она бежала из убежища или тихо покинула его. Видно, Фелпс проследил, чтобы Катарине дали знать обо мне. Важно то, что Катарина оказалась здесь, чтобы сохранить мне жизнь.
Я продолжал обдумывать положение.
Вдруг стремительно вошла Катарина и увидела, что делает сестра Фарроу.
– Я сама собираюсь сделать это, – сказала она.
Фарроу выпрямилась, отрываясь от работы.
– Простите, – сказала она холодно. – Я не знала. Обычно это моя работа. Ведь это довольно тонкая операция. – В голосе Фарроу послышался холод профессионального отпора. Дерзкая белая шляпка с золотой булавкой смотрела сверху вниз на серую униформу без каких-либо украшений. Катарина почувствовала себя несколько неуютно, но потом, очевидно, справилась с собой.
– Видите ли, мистер Корнелл – мой жених, – неудачно отпарировала она.
Фарроу набросилась еще яростнее:
– Мне известно об этом. Тем более, не стоит забывать, что дипломированные медики не лечат близких по этическим соображениям.
Катарину словно ударили.
– Я уверена, что доктор Торндайк не доверил бы мне ухаживать за ним, если это так, – ответила она.
– Возможно, доктор Торндайк не учел, что мистера Корнелла нужно готовить для Лечебного Отделения. Или, – добавила она лукаво, – может, вы возьметесь подготовить пациента к основному курсу лечения?
– К основному курсу? По-моему, доктор Торндайк не имел в виду ничего подобного.
– Пожалуйста, – сказала Фарроу. Ее голос был непреклонен. – Как сестра, я должна придерживаться указания врачей. Я выполняю приказ.
Это был хороший удар. Катарине практически выговаривалось, что она, как простая санитарка, имеет еще меньше прав. Катарина попыталась ответить, но передумала. Вместо этого она нагнулась и взглянула на меня. Потом вытерла мой лоб.
– О, Стив! – вздохнула она. – Так тебя подготавливают к лечению! Благодаря мне, Стив. Пусть оно будет не слишком тяжелым!
Я слабо улыбнулся и посмотрел ей в глаза – нежные и теплые. Ее губы были полными и красными, а нижняя губа слегка блестела на солнце.
Как бы я целовал эти сладкие губы, как бы держал в руках ее лицо! Не так просто грезить и лежать здесь.
Она отпрянула, и ее лицо резко изменилось, явив из-под маски нежной заботы суровую расчетливость. Я чуть было не поскользнулся на последнем отрезке своих умствований и не провалил все дело.
Катарина выпрямилась и направилась к двери. Сделав один шаг, она рухнула, как мокрое полотенце.
Над ее неподвижным телом я увидел сестру Фарроу. Она хладнокровно всадила вторую дозу в основание шеи Катарины, чуть ниже ключицы.
– Это, – сказала коротко Фарроу, – свалит ее на неделю. Из меня получился бы настоящий убийца.
– Что?
– Одевайтесь! – оборвала она меня. – На улице холодно.
Фарроу швырнула мою одежду, и я принялся одеваться. Между тем, она продолжала:
– Я знала, что тебе не удастся утаить наш разговор. Она слишком хороший телепат. Поэтому, пока ты отвлек ее внимание, я выстрелила ей в шею. Преимущество мекстромов в том, что они почти не замечают легких воздействий инъектора.
Я замер:
– А разве это хорошо? Кажется, я слышал, что боль – необходимый фактор для защиты…
– Кончай разглагольствовать и одевайся! – оборвала Фарроу. – Боль полезна, когда необходима. А зачем она нужна, когда колешь шкуру мекстрома иглой? Другое дело, когда мекстрому что-то причиняет настоящий физический вред.
– Вроде паровоза, свалившегося ему на голову?
– Одевайся, а то мы вообще не выберемся из этих дебрей.
– А у тебя есть что-то на уме?
Она кивнула:
– Да, Стив… Раз ты попросил меня быть твоим телепатом, мы составим отличную команду. Я ведь тебя подвела. Теперь я снова с тобой и выведу тебя отсюда.
– Заметано, – кивнул я ей.
– Хорошо. Теперь, Стив, прощупай приемную. Я так и сделал. Там никого не было. Я открыл рот, чтобы сказать ей об этом, и с глупым видом закрыл вновь.
– Прощупай приемную слева, через три двери от той, что сейчас прощупываешь. Там есть кресла-каталки?
– Кресла-каталки?
– Это госпиталь, Стив. Здесь не разрешается разгуливать поодиночке, даже если идешь к стоматологу с больным зубом. Тебя отвезут. А теперь хорошенько прощупай. Если кто-то появится, пока я выйду, хорошенько всмотрись в их лица. Возможно, на таком близком расстоянии я узнаю их по твоему образному восприятию. Хотя, Бог знает. Уж если, столкнувшись нос к носу, путают двоих, то что же говорить о ясновидении.
Она вышла, оставив меня наедине с распростертым телом возлюбленной. Ее лицо приобрело расслабленное сонное выражение.
«Крепись, детка!», – подумал я, прикрывая глаза, чтобы направить всю энергию на восприятие.
Фарроу спустилась в холл, словно профессиональный катальщик, явившийся по вызову. Никто и не подумал ее остановить. Она достигла запертой комнаты и вывезла каталку, словно готовя ее для настоящего пациента. Дрожь и подергивание пальцев возобновились, и я вспомнил, что ничем не отличаюсь от настоящего пациента. Она покатила кресло назад в мою комнату.
– Садись! – сказала она, и я сосредоточился на восприятии холла, лифта и лестницы центрального коридора.
Она пристегнула меня ремнями, расположив их так, чтобы не была видна моя верхняя одежда и башмаки. Потом подхватила с пола Катарину, опустила на мою постель, и закатала в одно из полотнищ, которые медики использовали вместо постельного белья. Если кто-нибудь наскоро здесь прощупает, то решит, что она – пациент. Если, конечно, щупач не знает, что эту комнату занимает больной мужчина, Стив Корнелл.
– Ну, а теперь, Стив, справишься?
– Справлюсь.
– Я повезу тебя, а ты прощупывай. Уж, дорогу я найду сама, – сказала она мне со смехом. – Заостряй свое восприятие только на тех типах, которые любят всюду совать свой нос. А остальное я возьму на себя.
Мы выехали в вестибюль. Я быстро окинул взором комнаты и зал впереди. Вроде бы все чисто. Ждать грузового лифта было равносильно пытке. Медики уже завели эти модные штучки. Но, наконец, он подъехал, и мы загрузились. Лифтер оказался на высоте. Он улыбнулся сестре Фарроу и весело кивнул мне. Может, он был слепой.
Но как только лифт начал спускаться, из одной из комнат нижнего этажа вышел какой-то доктор. Он бросил быстрый взгляд на индикатор над дверью лифта и шлепнул рукой по кнопке. Лифт со скрежетом затормозил, и тот вошел вовнутрь.
Это насторожило меня. Но Фарроу только идиотски улыбнулась парню. Тот растаял, и она оттерла его в сторону. Она отпустила какое-то смешное замечание, которое я не расслышал, но по внезапному учащению пульса понял, что она отделывается от провожатого. Она взяла его за руку, и если бы приятель вспомнил обо мне, то назвала бы меня не иначе как Синг Хау Лау, и был бы я китайским полицейским.
Он держал ее руку до тех пор, пока мы не достигли первого этажа, где он выгрузился с осоловелым взглядом, не сводя глаз с сестры. Мы проследовали на нижний этаж и по коридору к выходу. Там мы выждали некоторое время, заполнив какой-то картонный бланк.
Управляющий окинул меня презрительным взглядом.
– Я вызову машину, – сказал он.
Я ожидал, что сестра отпустит какое-то замечание, но она молча кивнула, и мы еще немного подождали, пока не подрулила большая машина. Вошли два здоровенных парня, выдвинули рычаг на спинке кресла-каталки, превратив его в тележку на колесах, и, как в начале, когда Фарроу усадила меня на каталку, меня обдало холодом, так что я почувствовал первые спазмы где-то пониже пупка. В последнюю минуту они развернули меня и всунули вперед головой в заднюю дверь машины.
Машина? Это была полностью оборудованная лаборатория длиной в квартал, тяжелая как броненосец. Она была приспособлена для чего угодно и имела ножной турбоэлектрогенератор, способный обеспечить электроэнергией за много миль от ближайшей розетки.
– Стив, – сказала она спокойно, – прикинь одну вещь. Подумай о том, как Катарина оказалась здесь. Она приехала защитить твою жизнь и твое будущее.
– Что?
– Представь себе! – она почти взвизгнула. – Она скоро придет.
Я словно ощупывал. Потом ухватил мысль – Катарина придет, чтобы перемещать манипулятор и побеседовать со мной. Я не хотел ее видеть, но пришлось согласиться. Меня вдруг озарило, и я понял, что знаю теперь правду, что гораздо важнее Первой Орбитальной Станции. Я перевел мозги на низкие обороты и начал ленивые размышления, погружаясь в какие-то фантазии. Я убеждал себя, что все не так просто, но мысли текли чересчур драматично. Я обсасывал последнее сообщение. Когда я обдумывал его снова, оно казалось мне все более вероятным. Я попался в ловушку, и Катарина приехала сюда как заложник моего примерного поведения. Она бежала из убежища или тихо покинула его. Видно, Фелпс проследил, чтобы Катарине дали знать обо мне. Важно то, что Катарина оказалась здесь, чтобы сохранить мне жизнь.
Я продолжал обдумывать положение.
Вдруг стремительно вошла Катарина и увидела, что делает сестра Фарроу.
– Я сама собираюсь сделать это, – сказала она.
Фарроу выпрямилась, отрываясь от работы.
– Простите, – сказала она холодно. – Я не знала. Обычно это моя работа. Ведь это довольно тонкая операция. – В голосе Фарроу послышался холод профессионального отпора. Дерзкая белая шляпка с золотой булавкой смотрела сверху вниз на серую униформу без каких-либо украшений. Катарина почувствовала себя несколько неуютно, но потом, очевидно, справилась с собой.
– Видите ли, мистер Корнелл – мой жених, – неудачно отпарировала она.
Фарроу набросилась еще яростнее:
– Мне известно об этом. Тем более, не стоит забывать, что дипломированные медики не лечат близких по этическим соображениям.
Катарину словно ударили.
– Я уверена, что доктор Торндайк не доверил бы мне ухаживать за ним, если это так, – ответила она.
– Возможно, доктор Торндайк не учел, что мистера Корнелла нужно готовить для Лечебного Отделения. Или, – добавила она лукаво, – может, вы возьметесь подготовить пациента к основному курсу лечения?
– К основному курсу? По-моему, доктор Торндайк не имел в виду ничего подобного.
– Пожалуйста, – сказала Фарроу. Ее голос был непреклонен. – Как сестра, я должна придерживаться указания врачей. Я выполняю приказ.
Это был хороший удар. Катарине практически выговаривалось, что она, как простая санитарка, имеет еще меньше прав. Катарина попыталась ответить, но передумала. Вместо этого она нагнулась и взглянула на меня. Потом вытерла мой лоб.
– О, Стив! – вздохнула она. – Так тебя подготавливают к лечению! Благодаря мне, Стив. Пусть оно будет не слишком тяжелым!
Я слабо улыбнулся и посмотрел ей в глаза – нежные и теплые. Ее губы были полными и красными, а нижняя губа слегка блестела на солнце.
Как бы я целовал эти сладкие губы, как бы держал в руках ее лицо! Не так просто грезить и лежать здесь.
Она отпрянула, и ее лицо резко изменилось, явив из-под маски нежной заботы суровую расчетливость. Я чуть было не поскользнулся на последнем отрезке своих умствований и не провалил все дело.
Катарина выпрямилась и направилась к двери. Сделав один шаг, она рухнула, как мокрое полотенце.
Над ее неподвижным телом я увидел сестру Фарроу. Она хладнокровно всадила вторую дозу в основание шеи Катарины, чуть ниже ключицы.
– Это, – сказала коротко Фарроу, – свалит ее на неделю. Из меня получился бы настоящий убийца.
– Что?
– Одевайтесь! – оборвала она меня. – На улице холодно.
Фарроу швырнула мою одежду, и я принялся одеваться. Между тем, она продолжала:
– Я знала, что тебе не удастся утаить наш разговор. Она слишком хороший телепат. Поэтому, пока ты отвлек ее внимание, я выстрелила ей в шею. Преимущество мекстромов в том, что они почти не замечают легких воздействий инъектора.
Я замер:
– А разве это хорошо? Кажется, я слышал, что боль – необходимый фактор для защиты…
– Кончай разглагольствовать и одевайся! – оборвала Фарроу. – Боль полезна, когда необходима. А зачем она нужна, когда колешь шкуру мекстрома иглой? Другое дело, когда мекстрому что-то причиняет настоящий физический вред.
– Вроде паровоза, свалившегося ему на голову?
– Одевайся, а то мы вообще не выберемся из этих дебрей.
– А у тебя есть что-то на уме?
Она кивнула:
– Да, Стив… Раз ты попросил меня быть твоим телепатом, мы составим отличную команду. Я ведь тебя подвела. Теперь я снова с тобой и выведу тебя отсюда.
– Заметано, – кивнул я ей.
– Хорошо. Теперь, Стив, прощупай приемную. Я так и сделал. Там никого не было. Я открыл рот, чтобы сказать ей об этом, и с глупым видом закрыл вновь.
– Прощупай приемную слева, через три двери от той, что сейчас прощупываешь. Там есть кресла-каталки?
– Кресла-каталки?
– Это госпиталь, Стив. Здесь не разрешается разгуливать поодиночке, даже если идешь к стоматологу с больным зубом. Тебя отвезут. А теперь хорошенько прощупай. Если кто-то появится, пока я выйду, хорошенько всмотрись в их лица. Возможно, на таком близком расстоянии я узнаю их по твоему образному восприятию. Хотя, Бог знает. Уж если, столкнувшись нос к носу, путают двоих, то что же говорить о ясновидении.
Она вышла, оставив меня наедине с распростертым телом возлюбленной. Ее лицо приобрело расслабленное сонное выражение.
«Крепись, детка!», – подумал я, прикрывая глаза, чтобы направить всю энергию на восприятие.
Фарроу спустилась в холл, словно профессиональный катальщик, явившийся по вызову. Никто и не подумал ее остановить. Она достигла запертой комнаты и вывезла каталку, словно готовя ее для настоящего пациента. Дрожь и подергивание пальцев возобновились, и я вспомнил, что ничем не отличаюсь от настоящего пациента. Она покатила кресло назад в мою комнату.
– Садись! – сказала она, и я сосредоточился на восприятии холла, лифта и лестницы центрального коридора.
Она пристегнула меня ремнями, расположив их так, чтобы не была видна моя верхняя одежда и башмаки. Потом подхватила с пола Катарину, опустила на мою постель, и закатала в одно из полотнищ, которые медики использовали вместо постельного белья. Если кто-нибудь наскоро здесь прощупает, то решит, что она – пациент. Если, конечно, щупач не знает, что эту комнату занимает больной мужчина, Стив Корнелл.
– Ну, а теперь, Стив, справишься?
– Справлюсь.
– Я повезу тебя, а ты прощупывай. Уж, дорогу я найду сама, – сказала она мне со смехом. – Заостряй свое восприятие только на тех типах, которые любят всюду совать свой нос. А остальное я возьму на себя.
Мы выехали в вестибюль. Я быстро окинул взором комнаты и зал впереди. Вроде бы все чисто. Ждать грузового лифта было равносильно пытке. Медики уже завели эти модные штучки. Но, наконец, он подъехал, и мы загрузились. Лифтер оказался на высоте. Он улыбнулся сестре Фарроу и весело кивнул мне. Может, он был слепой.
Но как только лифт начал спускаться, из одной из комнат нижнего этажа вышел какой-то доктор. Он бросил быстрый взгляд на индикатор над дверью лифта и шлепнул рукой по кнопке. Лифт со скрежетом затормозил, и тот вошел вовнутрь.
Это насторожило меня. Но Фарроу только идиотски улыбнулась парню. Тот растаял, и она оттерла его в сторону. Она отпустила какое-то смешное замечание, которое я не расслышал, но по внезапному учащению пульса понял, что она отделывается от провожатого. Она взяла его за руку, и если бы приятель вспомнил обо мне, то назвала бы меня не иначе как Синг Хау Лау, и был бы я китайским полицейским.
Он держал ее руку до тех пор, пока мы не достигли первого этажа, где он выгрузился с осоловелым взглядом, не сводя глаз с сестры. Мы проследовали на нижний этаж и по коридору к выходу. Там мы выждали некоторое время, заполнив какой-то картонный бланк.
Управляющий окинул меня презрительным взглядом.
– Я вызову машину, – сказал он.
Я ожидал, что сестра отпустит какое-то замечание, но она молча кивнула, и мы еще немного подождали, пока не подрулила большая машина. Вошли два здоровенных парня, выдвинули рычаг на спинке кресла-каталки, превратив его в тележку на колесах, и, как в начале, когда Фарроу усадила меня на каталку, меня обдало холодом, так что я почувствовал первые спазмы где-то пониже пупка. В последнюю минуту они развернули меня и всунули вперед головой в заднюю дверь машины.
Машина? Это была полностью оборудованная лаборатория длиной в квартал, тяжелая как броненосец. Она была приспособлена для чего угодно и имела ножной турбоэлектрогенератор, способный обеспечить электроэнергией за много миль от ближайшей розетки.