Страница:
Сидевший рядом Маниоро шепотом переводил.
– На землях масаи много людей. Ты хочешь знать о каждом? – спрашивали старики.
– О ваших людях мне знать ничего не надо. Меня интересуют только чужаки, белые, особенно була матари. – Була матари масаи называли немцев. В буквальном переводе это означало «ломающие камень» – первые немцы были геологами, которые постоянно носили с собой молотки и брали повсюду образцы горных пород. – Я хочу знать о передвижениях була матари и их солдат-аскари. Хочу знать, где они строят стены или копают ямы, куда ставят свои большие пушки, бундуки мкуба.
Разговор затянулся допоздна, тем не менее к единой точке зрения участники совета так и не пришли. В конце концов один из них, беззубый старик, единолично взявший на себя обязанности выразителя общего мнения, произнес судьбоносные слова:
– Мы подумаем об этом.
Все поднялись и потянулись к своим хижинам. Леон и Маниоро остались одни. И тут из гущи кустов у них за спиной донесся тихий голосок:
– Ничего они не решат. Будут думать и говорить, а потом снова думать и снова говорить. И ничего вы от них не услышите, кроме звука их голосов. Уж лучше слушать ветер в верхушках деревьев.
– Ты выказываешь неуважение к старейшинам, Лойкот. Это плохо, – укоризненно сказал Маниоро.
– Я – морани и уважение выказываю тем, кого сам выбираю.
Леон понял и рассмеялся.
– Вылезай-ка из темноты, мой славный воин, и покажи нам свое честное лицо.
Паренек ступил в круг огня и уселся между мужчинами.
– Лойкот, когда мы шли с тобой к железной дороге, ты показывал мне следы большого слона.
– Помню.
– А потом ты его следы видел?
– Я видел его в полную луну, когда он ходил в лесу около нашего лагеря.
– Где это?
– Мы пасли скот возле курящейся горы богов. Это в трех дня пути отсюда.
– С тех пор здесь прошли сильные дожди, – сказал Маниоро. – Тропинки будут размыты. К тому же после полной луны прошло много дней. Слон мог уйти далеко на юг, даже до озера Маньяра.
– Если не начать охоту с того места, где слона видел Лойкот, то откуда? – спросил Леон.
– Сделаем так, как советует Лусима. Последуем за ветром.
Когда они на следующее утро спустились с горы, ветерок, теплый и тихий, дул с запада. Высоко в небе проплывали облака, похожие на огромные галеоны под белыми парусами. Достигнув дна долины, отряд повернул по ветру. Открытые пространства преодолевали легкой трусцой, в лесу шаг сбавляли. Маниоро и Лойкот шли впереди, разбираясь в тысячах покрывавших землю следов, порой останавливаясь, указывая Леону на те, что требовали особого внимания. Ишмаэль со своим огромным узлом постепенно отставал и через какое-то время пропал из виду.
Дувший в спину ветер уносил их запах вперед, и пощипывавшие травку животные, уловив приближение человека, поднимали головы и настороженно смотрели на охотников. Потом стадо раздвигалось, пропуская людей и наблюдая за ними с безопасного расстояния.
Трижды за утро им попадался след слона. Там, где прошли великаны, остались поломанные и ободранные добела, сочащиеся соком ветки. Над кучами свежего помета вились тучи насекомых. У следопытов эти знаки интереса не вызвали.
– Молодые, – заметил Маниоро. – Не в счет.
Немного дальше Лойкот нашел другой след.
– Очень старая слониха, – рассудил он. – У нее от старости подошвы стерлись.
Часом позже Маниоро указал на еще несколько свежих отметин.
– Здесь прошли пять самок. У трех слонята.
Солнце приближалось к зениту, когда шедший впереди Лойкот внезапно остановился и вытянул руку, указывая на громадную серую тень в колючем редколесье. Тень шевельнулась, как будто какая-то крупная птица лениво взмахнула огромными крыльями. Охотники быстро свернули и с замиранием сердца двинулись в обход, пока ветер не донес до великана запах человека. Судя по размерам, в чаще был взрослый самец. Животное спокойно обрывало молодые, сочные ветки, но стояло к ним задом, так что бивней видно не было. Ветер не менялся, и им удалось подобраться достаточно близко: Леон уже различал жесткие волоски на потертом хвосте и колонии красных клещей, свисавших похожими на виноградные гроздьями с морщинистого ануса. Маниоро подал знак – приготовиться. Леон снял с плеча и, держа палец на предохранителе, взял наизготовку тяжелую двустволку. Оставалось только дождаться, пока слон повернется, чтобы рассмотреть клыки.
Настолько близко к слону Леон еще не подходил и теперь был ошеломлен размерами животного. Перед ним как будто выросла скала из серого камня, заслонившая собой полнеба. Слон вдруг повернулся, раскинул уши и в упор посмотрел на Леона с расстояния в дюжину шагов. Густые ресницы обрамляли маленькие слезящиеся глаза, под которыми пролегли темные канальцы. В темных зрачках переливался отраженный свет, и они казались двумя крупными бусинками из полированного янтаря. Леон медленно поднял ружье, но выстрелить не успел – Маниоро сжал плечо цепкими пальцами.
Один бивень у слона был сломан у самой губы, другой сколот и стерт до тупого обрубка. Перси Филипс поднимет его на смех, принеси он эти трофеи в Тандала-Кэмп. Однако ж великан, похоже, готовился атаковать, и в этом случае ему волей-неволей пришлось бы стрелять. В последние недели Перси чуть ли не каждый вечер садился рядом с ним и при свете лампы читал лекцию о том, как свалить слона одной пулей. Пособием в этих занятиях служила написанная старым охотником книга «Муссон над Африкой». Именно этому вопросу была посвящена в ней целая глава, дополненная его собственными набросками с натуры африканских животных.
«Из всех животных особенно трудно справиться со слоном. Важно помнить, что мозг – мишень сравнительно маленькая. Вы должны точно знать, как обнаружить ее под любым углом. Поднимает слон голову, наклоняет ее или поворачивает, точка наводки в любом случае меняется. Меняется она и в зависимости от того, стоит ли он прямо перед вами или развернут боком. Ваш взгляд должен проникать сквозь толщу серой шкуры и видеть спрятанные в глубине массивной головы и туловища жизненно важные органы».
Теперь Леон с отчаянием понял, что перед ним не иллюстрация из книги, а живое, во плоти, существо, способное смять его, раздавить, переломать все кости одним-единственным ударом хобота, и что для этого ему нужно сделать всего лишь два широких шага. Он понял, что, если слон ринется вперед, ему придется стрелять. Причем стрелять с расчетом на поражение. В голове зазвучал эхом голос Перси: «Если он идет прямо на тебя, целься между глаз, в верхнюю складку на хоботе. Если поднимает голову или находится совсем близко, бери еще ниже. Частая ошибка всех новичков, за которую многие расплачиваются жизнью, состоит в том, что они стреляют слишком высоко и пуля проходит над мозгом».
Леон не отрывал глаз от основания хобота. В толстой серой коже между янтарными глазками залегли глубокие поперечные бороздки. Но представить то, что находится за ними, не получалось. Не слишком ли близко слон? Может быть, стрелять нужно не в первую складку, а во вторую или даже третью? Он не знал.
Внезапно слон тряхнул головой, причем с такой силой, что уши захлопали по плечам, подняв облако пыли с облепленного засохшей грязью тела. Леон бросил ружье к плечу, но животное неловко развернулось и, шаркая ногами, устремилось в чащу.
Ноги стали вдруг как ватные, сжимающие ружье руки задрожали. Открывшаяся истина была проста и непреложна: он не готов к схватке. Только теперь Леон понял, почему Перси дал ему такое смертельно опасное поручение. Не ради проверки каких-то умений и приемов, освоить которые можно, прочитав книжку или пройдя инструктаж. Нет, здесь испытание проходили характер и дух, и проигравшего ждала смерть. Подошедший сзади Маниоро молча протянул фляжку, и Леон поймал себя на том, что готов осушить ее целиком – горло пересохло, язык распух от жажды. Он сделал три глубоких глотка и только тогда заметил, что масаи пристально наблюдают за ним. Леон опустил фляжку и постарался улыбнуться. Получилось не очень убедительно.
– В первый раз пугаются даже храбрейшие, – сказал Маниоро. – Но ты не побежал.
Привал устроили в полдень, расположившись в тени высокого, изрядно ощипанного жирафами дерева. Стали ждать Ишмаэля, который отстал почти на полмили и брел через саванну в одиночестве – фигурка с узлом на голове подрагивала в плывущем от зноя воздухе. Лойкот опустился перед Леоном на корточки и насупился, всем своим видом показывая, что намерен, как и подобает настоящим мужчинам, поговорить о чем-то важном.
– М’бого, то, что я скажу, есть истинная правда, – начал он.
– Я тебя слушаю, Лойкот. Говори, и твои слова дойдут до меня, – заверил паренька Леон, придавая лицу серьезное выражение.
– Говорить со стариками, как ты говорил два дня назад, толку нет. Мозги у них что каша из маниоки. Им бы только пиво пить. Они забыли, как выслеживать зверя. Они не слышат ничего, кроме бабьей болтовни, не видят дальше стен своей маньяты и умеют только пересчитывать скот да набивать брюхо.
– Старики все такие, – сказал Леон, понимая, что и сам в глазах мальчишки скорее всего уже стоит на грани старческого слабоумия.
– Хочешь знать, что происходит в мире, спроси нас.
– Кого это «нас»?
– Нас, хранителей стад, чунгаджи. Пока старики греются на солнышке, пьют пиво да болтают про свои великие дела, о которых никто уже не помнит, мы, чунгаджи, перегоняем скот с места на место и сами идем за ним. Мы все видим, все слышим.
– Скажи мне, Лойкот, как ты узнаешь, что видят и слышат другие чунгаджи, те, которые находятся на расстоянии нескольких дней пути?
– Они мои братья. Многие из нас в один год прошли инициацию.
– Можно ли узнать, что видели вчера чунгаджи, находящиеся со скотом где-нибудь на равнинах за Килиманджаро? Это дней десять пути.
– Можно, – уверенно ответил Лойкот. – Мы ведь разговариваем друг с другом.
Верилось в такое с трудом.
– Сегодня на закате я буду говорить с моими братьями, и ты сам можешь послушать, – предложил Лойкот.
Ответить Леон не успел – с равнины прилетел пронзительный вопль смертельно испуганного человека. Мужчины схватили оружие, вскочили и обернулись в направлении крика. Через саванну по направлению к ним мчался, придерживая обеими руками узел на голове, Ишмаэль. За ним на длинных розовых ногах несся здоровенный страус. Птица явно выигрывала в скорости и быстро нагоняла жертву. Леон уже видел распушенный плюмаж. Страус был цвета черного оникса с белыми перьями на хвосте и кончиках крыльев, трепещущими в праведном гневе. Чужак в белом посмел вторгнуться на запретную территорию, и теперь его ждало суровое наказание.
Леон и оба масаи поспешили на помощь. На бегу они кричали и размахивали руками, пытаясь отвлечь разъяренную птицу, но ее интересовал только Ишмаэль. Догнав жертву, страус вытянул длинную шею и с такой силой ударил клювом по узлу, что незадачливый слуга не удержался на ногах и упал, подняв облако пыли. От удара о землю узел раскрылся, и содержимое, горшочки и мисочки, раскатилось вокруг. Страус, подскочив ближе, принялся пинать и рвать Ишмаэля когтями, а потом, словно этого было мало, опустил голову и начал клевать несчастного в руки и ноги. Бедолага взвыл от боли, из свежих ран выступила кровь.
Проворный как заяц, Лойкот легко обогнал мужчин и, сблизившись с птицей, издал воинственный клич, словно приглашая противника на поединок. Страус соскочил с распростертого тела и угрожающе двинулся навстречу новому противнику. Раскинув короткие, будто подрезанные крылья, он высоко вскидывал ноги, задирал и опускал голову и еще издавал при этом злобные каркающие звуки.
Лойкот взялся за края накидки, задрал ее повыше, разведя в стороны, как крылья, и, в точности подражая движениям и крикам страуса, двинулся по кругу. Смысл маневра заключался, вероятно, в том, чтобы спровоцировать птицу на атакующие действия. Некоторое время противники просто ходили по кругу, однако долго так продолжаться не могло. Страусу бросили вызов на его территории, и в конце концов ярость и чувство оскорбленного достоинства взяли верх над инстинктом самосохранения. Вытянув шею и целя клювом в лицо врагу, страус устремился в наступление. Именно на это Лойкот, похоже, и рассчитывал. Наблюдая за парнишкой, Леон понял, что тот скорее всего уже оказывался в похожей ситуации и прекрасно знает, как себя вести и что делать. Смело шагнув навстречу атакующей птице, пастушок изловчился, подпрыгнул и, обхватив ее обеими руками за шею, поджал ноги. Центр тяжести у страуса сместился, и он потерял равновесие. Поднять голову не удавалось. Секунду-другую страус кружил, хлопая отчаянно крыльями и стараясь удержаться. Леон вскинул ружье и шагнул ближе, чтобы хорошенько прицелиться.
– Нет! Эфенди, нет! Не стреляйте! – закричал Ишмаэль. – Оставьте это отродье шайтана мне! – Ползая на четвереньках по земле, он искал что-то среди разбросанных кухонных принадлежностей, а когда поднялся, в его руке Леон увидел сияющий нож с загнутым лезвием. – Задери ему голову! – крикнул слуга Лойкоту, и когда мальчишка так и сделал, полоснул по горлу, одним мастерским ударом разрезав его до позвоночника.
– Теперь отпусти! – приказал Ишмаэль, и Лойкот отпустил птицу и отскочил в сторону, чтобы избежать ее когтей.
Освободившись, страус бросился было прочь, но тут из перерезанных артерий ударила вверх струя крови. Птица потеряла ориентацию, пошатнулась и пошла кругом на слабеющих розоватых ногах. Голова клонилась все ниже, как увядающий цветок на надломленном стебле. Сделав пару кругов, она упала, попыталась подняться, потом затихла, и только вытекающая толчками ярко-красная артериальная кровь свидетельствовала о том, что ее сердце еще бьется.
– Аллах велик! – торжественно произнес Ишмаэль, пиная еще живое тело. – Нет Бога, кроме Аллаха! – Наклонившись, он аккуратно вскрыл птице брюхо и вырезал печень. – Это животное пало от моего ножа. Именем Аллаха благословляю его смерть. Я пустил ему кровь, и я объявляю это мясо халяльным. – Он поднял печень на ладони. – Посмотрите! Это самое лучшее мясо в мире. Печень страуса, взятая из еще живого тела.
Кебабы из страусовой печени и жира поджарили на углях акации и съели с превеликим аппетитом. Набив животы, путники часок вздремнули в тени. Когда проснулись, спавший в полдень ветерок, снова ожил и разбежался над всей широкой равниной. Повесив на плечи оружие и мешки, путники зашагали за ветром и остановились, только когда солнце уже повисло над горизонтом на расстоянии ладони.
– Нам надо подняться туда, – сказал Лойкот, указывая на возвышение из вулканической породы, подсвеченное багровым сиянием закатного солнца. Вскарабкавшись на вершину, он повернулся к долине. Впереди, резко выделяясь на фоне синего южного неба, возвышались три напоминающие бастионы скалы. – Лулмассин, гора богов. – Дождавшись Леона, парнишка указал на западный пик, потом, прочертив рукой дугу к востоку, добавил: – Меру и Килиманджаро, обитель облаков. Эти горы на земле, которую була матари называют своей, но которая с начала времен принадлежала моему народу.
Обе горы находились на расстоянии сотни миль от границы, в самой глубине Германской Восточной Африки.
Завороженный величественным зрелищем, Леон некоторое время молча наблюдал за игрой солнечных бликов на закругленной вершине Килиманджаро, потом повернулся в сторону Лулмассина, из кратера которого поднимался длинный хвост дыма. Есть ли где-либо на земле, подумал он, пейзаж столь же величественный?
– А сейчас я буду говорить с моими братьями-чунгаджи. Слушай! – объявил Лойкот. Набрав в легкие воздуху и приставив ладони ко рту, он издал долгий, пронзительный вопль. Не ожидавший ничего подобного, Леон вздрогнул и невольно закрыл уши руками – столь высоким и сильным был звук. Повторив зов еще дважды, Лойкот сел рядом с Леоном и завернулся в шуку. – Там, за рекой, есть маньята. Он указал на растянувшуюся вдоль берега темную линию деревьев.
Несколько миль, никак не меньше, решил Леон.
– Думаешь, тебя услышат на таком расстоянии.
– Подожди и увидишь. Ветер спал, и воздух сейчас неподвижен и прохладен. Когда я зову моих братьев этим особенным голосом, он разносится еще дальше.
Потянулись секунды ожидания. Далеко внизу через полоску колючего кустарника пробиралось небольшое стадо куду: три грациозные серые самки и впереди самец с отвисшим подгрудком и раскидистыми завитыми рогами. Двигаясь легко и бесшумно, как четыре эфемерных, бесплотных облачка, они исчезли в редколесье.
– Ты все еще рассчитываешь их услышать? – спросил Леон.
Гордый пастушок не стал спешить с ответом и еще секунду-другую жевал корешок тинги, которым масаи пользуются для отбеливания зубов. Потом сплюнул и широко, во весь рот улыбнулся.
– Они уже услышали меня, но им нужно время, чтобы подняться на какую-нибудь возвышенность.
Прошло еще несколько секунд. Внизу Ишмаэль развел небольшой костер и кипятил воду в черном от копоти чайнике. Леон наблюдал за ним жадными глазами – хотелось пить.
– Слушай!
Лойкот сбросил с плеч шуку и вскочил.
Леон поднял голову. Звук шел от реки и напоминал ослабевшее эхо того, первого клича Лойкота. Парнишка постоял, склонив голову и вслушиваясь в крик, потом снова сложил руки рупором и повторил свой пронзительный однотонный крик. На сей раз ответ пришел быстро, после чего обмен сигналами продолжился до темноты.
– Ну вот, поговорили, – сказал наконец Лойкот.
Они вместе спустились к подножию холма, где Ишмаэль уже приготовил ночную стоянку. Усевшись у костра, Леон получил большую эмалированную кружку чаю. За ужином из страусовых стейков и жестких лепешек из желтой кукурузной муки Лойкот пересказал последние новости из долгого разговора с заречными чунгаджи.
– Две ночи назад лев напал на стадо. Убил черного быка с хорошими рогами. Сегодня утром морани пошли за львом и окружили его. Когда он понял, что не вырвется, то выбрал жертвой Сингиди и кинулся на него. Сингиди убил льва одним лишь ударом копья, чем заслужил великую славу. Теперь он может поставить копье у двери любой женщины. – Лойкот задумчиво помолчал, потом с грустью добавил: – Когда-нибудь и я сделаю то же самое, и тогда девчонки больше не будут надо мной смеяться и называть ребенком.
– Дай Бог, чтобы так оно и случилось, – пробормотал Леон по-английски и перешел на маа. – Что еще ты слышал? – Довольный оказанным вниманием, Лойкот несколько минут перечислял события последних дней: рождения и смерти, свадьбы, происшествия со скотом и тому подобное. – А ты спрашивал о белых людях? Где сейчас солдаты була матари и их аскари?
– Германский комиссар из Аруши с шестью аскари идет по долине в сторону Мондули. Других солдат в долине нет.
– А другие белые люди?
– Два германских охотника с женами и фургонами стоят лагерем у холмов Мето. Они убили много буйволов и насушили много мяса.
До Мето было по меньшей мере восемьдесят миль, и Леон удивился, сколько информации, да еще с такой обширной территории, удалось получить за короткое время. В книжках старых охотников упоминалась способность масаи обмениваться информацией, однако раньше он не придавал этому значения. Судя по рассказу Лойкота, сеть чунгаджи накрывала всю землю масаи. Он улыбнулся в кружку: теперь у Пенрода были глаза вдоль всей границы.
– А как насчет слона? Ты не узнавал у своих братьев? Может быть, они видели где-то неподалеку крупного самца?
– Слонов много, но по большей части самки и детеныши. В это время года самцы обычно либо уходят в горы, либо их надо искать в кратерах Нгоронгоро и Эмпакай. Это и так все знают.
– И что же, во всей долине нет ни одного самца?
– Чунгаджи заметили одного около Наманги, здоровенного, но то было несколько дней назад, и с тех пор его никто не видел. Они думают, он мог уйти в пустыню Ньири, где наших никого нет, потому что там нет корма для скота.
– Надо следовать за ветром, – напомнил Маниоро.
– Или тебе стоит научиться сладкоголосому пению, – пожал плечами Леон.
Леон проснулся раньше всех, еще до восхода, и, отойдя подальше, за большое поваленное дерево, присел справить нужду. Вокруг было тихо, ни ветерка – мир вокруг словно затаил дыхание. Над головой, проступая на фоне сереющего с приближением рассвета неба, висели на ветках тяжелые, неподвижные листья. Вернувшись в лагерь, Леон увидел, что Ишмаэль уже встал и повесил над огнем чайник, а оба масаи еще только ворочаются. Он подошел к костру, протянул руки к робким язычкам пламени – рассвет принес прохладу.
– Сегодня ветра нет, – сказал он Маниоро.
– Подождем, пока встанет солнце.
– А куда пойдем, если ветра не будет?
– Без ветра идти некуда, – покачал головой масаи. – Мы пришли сюда только потому, что следовали за ветром, как сказала моя мать. Придется ждать, пока он снова не укажет направление.
Леон отвернулся, чтобы не выдать раздражения. Не слишком ли долго он потворствовал старой мошеннице? Может быть, пора наконец покончить с этими фокусами и перестать делать вид, будто они верят всей этой звонкой чепухе? За глазами проснулась и напомнила о себе тупая боль. С вечера уснуть не давал холод, а потом, когда уснуть все же удалось, пришли кошмары с Хью Тервеем и его распятой на земле женой. Ишмаэль протянул чашку кофе, но и она не оказала привычного ободряющего эффекта. В чаще за лагерем запела, приветствуя новый день, малиновка, ей отозвалась другая, где-то вдалеке рыкнул сердито лев. И снова тишина.
Лишь допивая вторую чашку, Леон ощутил наконец просыпающуюся в теле бодрость. Он уже собрался было сказать что-то Маниоро, когда его внимание привлек громкий и какой-то дребезжащий звук, наподобие того, что получается, если энергично потрясти заполненную камешками жестянку. Все с интересом подняли головы. Птичку звали медоуказчик, и сейчас она приглашала людей следовать за ней к улью диких пчел. Согласно поверью, человек, полакомившись медом, должен поделиться добычей и с приведшей его к улью птицей – оставить ей пчелиный воск и личинок. За века соседского существования обычай укоренился у людей и стал привычным для птиц. Говорили, что обманувшего птичку ждет жестокая расплата: в следующий раз медоуказчик приведет его либо к логову льва-людоеда, либо к гнездовью ядовитых змей. В общем, обманывать птаху стал бы разве что полный дурак или скупец.
Леон поднялся, и желтовато-коричневая пташка вспорхнула с верхней ветки и захлопала крылышками, производя уже знакомый звук. При этом она то ныряла в крону, то появлялась вновь.
– Мед!
Маниоро облизнулся, предвкушая удовольствие. Устоять перед соблазном не мог ни один африканец.
– Мед, сладкий мед! – закричал Лойкот.
Головной боли как не бывало. Леон схватил ружье.
– Пошли! Поторапливайтесь!
Медоуказчик, увидев, что люди зашевелились, слетел с дерева и возбужденно зачирикал, приглашая их следовать за собой.
Почти час они бежали за крылатым проводником. Леон ничего не говорил остальным, но его не оставляло чувство, что птаха и есть тот сладкоречивый певчий, о котором говорила Мама Лусима. Тем не менее сомнения перевешивали надежды, и он, не позволяя себе увлекаться, готовился к разочарованию. Маниоро, возможно, желая ободрить птичку, негромко запел, и скакавший рядом с Леоном Лойкот тут же присоединил к его голосу свой.
– Вон оно!
Леон поднял голову – в лучах солнца мелькали быстрые золотистые пятнышки, пчелы возвращались домой, в улей. В нескольких ярдах от земли ствол раздваивался на тяжелые толстые ветви, развилку между которыми расщепила узкая глубокая трещина. Вытекавшая из расщелины тонкая струйка сока сгущалась и застывала на коре прозрачными капельками. Вот у этой расщелины и вились пчелы: одни с жужжанием прилетали, другие, выбираясь из улья, с таким же жужжанием улетали. Перед глазами возник почему-то сладострастный образ Верити О’Хирн. Сердце защемила острая грусть. Леон поймал себя на том, что вспомнил о ней впервые за несколько дней.
Остальные готовились к сбору меда. Маниоро срезал с соседнего дерева квадратный кусок коры, скрутил его в трубку и обвязал узкими полосками лыка. Потом вставил в трубку рукоятку, а рукоятку снабдил петлей из того же лыка. Ишмаэль развел небольшой костер и подбрасывал в огонь сухие веточки. Лойкот подобрал низ шуки – в результате чего нижняя часть туловища осталась голой – и, подойдя к дереву, проверил текстуру коры и посмотрел вверх, мысленно готовя себя к нелегкому восхождению.
Костер разгорелся. Ишмаэль подбросил в огонь зеленых веток, подул на них, и в воздух поднялись клубы едкого белого дыма. Подцепив на широкое лезвие панги несколько угольев, Маниоро засыпал их в закрепленную на рукоятке трубку и передал инструмент Лойкоту. Паренек повесил его на плечо, сунул за пояс пангу, поплевал на ладони и ухмыльнулся Леону.
– На землях масаи много людей. Ты хочешь знать о каждом? – спрашивали старики.
– О ваших людях мне знать ничего не надо. Меня интересуют только чужаки, белые, особенно була матари. – Була матари масаи называли немцев. В буквальном переводе это означало «ломающие камень» – первые немцы были геологами, которые постоянно носили с собой молотки и брали повсюду образцы горных пород. – Я хочу знать о передвижениях була матари и их солдат-аскари. Хочу знать, где они строят стены или копают ямы, куда ставят свои большие пушки, бундуки мкуба.
Разговор затянулся допоздна, тем не менее к единой точке зрения участники совета так и не пришли. В конце концов один из них, беззубый старик, единолично взявший на себя обязанности выразителя общего мнения, произнес судьбоносные слова:
– Мы подумаем об этом.
Все поднялись и потянулись к своим хижинам. Леон и Маниоро остались одни. И тут из гущи кустов у них за спиной донесся тихий голосок:
– Ничего они не решат. Будут думать и говорить, а потом снова думать и снова говорить. И ничего вы от них не услышите, кроме звука их голосов. Уж лучше слушать ветер в верхушках деревьев.
– Ты выказываешь неуважение к старейшинам, Лойкот. Это плохо, – укоризненно сказал Маниоро.
– Я – морани и уважение выказываю тем, кого сам выбираю.
Леон понял и рассмеялся.
– Вылезай-ка из темноты, мой славный воин, и покажи нам свое честное лицо.
Паренек ступил в круг огня и уселся между мужчинами.
– Лойкот, когда мы шли с тобой к железной дороге, ты показывал мне следы большого слона.
– Помню.
– А потом ты его следы видел?
– Я видел его в полную луну, когда он ходил в лесу около нашего лагеря.
– Где это?
– Мы пасли скот возле курящейся горы богов. Это в трех дня пути отсюда.
– С тех пор здесь прошли сильные дожди, – сказал Маниоро. – Тропинки будут размыты. К тому же после полной луны прошло много дней. Слон мог уйти далеко на юг, даже до озера Маньяра.
– Если не начать охоту с того места, где слона видел Лойкот, то откуда? – спросил Леон.
– Сделаем так, как советует Лусима. Последуем за ветром.
Когда они на следующее утро спустились с горы, ветерок, теплый и тихий, дул с запада. Высоко в небе проплывали облака, похожие на огромные галеоны под белыми парусами. Достигнув дна долины, отряд повернул по ветру. Открытые пространства преодолевали легкой трусцой, в лесу шаг сбавляли. Маниоро и Лойкот шли впереди, разбираясь в тысячах покрывавших землю следов, порой останавливаясь, указывая Леону на те, что требовали особого внимания. Ишмаэль со своим огромным узлом постепенно отставал и через какое-то время пропал из виду.
Дувший в спину ветер уносил их запах вперед, и пощипывавшие травку животные, уловив приближение человека, поднимали головы и настороженно смотрели на охотников. Потом стадо раздвигалось, пропуская людей и наблюдая за ними с безопасного расстояния.
Трижды за утро им попадался след слона. Там, где прошли великаны, остались поломанные и ободранные добела, сочащиеся соком ветки. Над кучами свежего помета вились тучи насекомых. У следопытов эти знаки интереса не вызвали.
– Молодые, – заметил Маниоро. – Не в счет.
Немного дальше Лойкот нашел другой след.
– Очень старая слониха, – рассудил он. – У нее от старости подошвы стерлись.
Часом позже Маниоро указал на еще несколько свежих отметин.
– Здесь прошли пять самок. У трех слонята.
Солнце приближалось к зениту, когда шедший впереди Лойкот внезапно остановился и вытянул руку, указывая на громадную серую тень в колючем редколесье. Тень шевельнулась, как будто какая-то крупная птица лениво взмахнула огромными крыльями. Охотники быстро свернули и с замиранием сердца двинулись в обход, пока ветер не донес до великана запах человека. Судя по размерам, в чаще был взрослый самец. Животное спокойно обрывало молодые, сочные ветки, но стояло к ним задом, так что бивней видно не было. Ветер не менялся, и им удалось подобраться достаточно близко: Леон уже различал жесткие волоски на потертом хвосте и колонии красных клещей, свисавших похожими на виноградные гроздьями с морщинистого ануса. Маниоро подал знак – приготовиться. Леон снял с плеча и, держа палец на предохранителе, взял наизготовку тяжелую двустволку. Оставалось только дождаться, пока слон повернется, чтобы рассмотреть клыки.
Настолько близко к слону Леон еще не подходил и теперь был ошеломлен размерами животного. Перед ним как будто выросла скала из серого камня, заслонившая собой полнеба. Слон вдруг повернулся, раскинул уши и в упор посмотрел на Леона с расстояния в дюжину шагов. Густые ресницы обрамляли маленькие слезящиеся глаза, под которыми пролегли темные канальцы. В темных зрачках переливался отраженный свет, и они казались двумя крупными бусинками из полированного янтаря. Леон медленно поднял ружье, но выстрелить не успел – Маниоро сжал плечо цепкими пальцами.
Один бивень у слона был сломан у самой губы, другой сколот и стерт до тупого обрубка. Перси Филипс поднимет его на смех, принеси он эти трофеи в Тандала-Кэмп. Однако ж великан, похоже, готовился атаковать, и в этом случае ему волей-неволей пришлось бы стрелять. В последние недели Перси чуть ли не каждый вечер садился рядом с ним и при свете лампы читал лекцию о том, как свалить слона одной пулей. Пособием в этих занятиях служила написанная старым охотником книга «Муссон над Африкой». Именно этому вопросу была посвящена в ней целая глава, дополненная его собственными набросками с натуры африканских животных.
«Из всех животных особенно трудно справиться со слоном. Важно помнить, что мозг – мишень сравнительно маленькая. Вы должны точно знать, как обнаружить ее под любым углом. Поднимает слон голову, наклоняет ее или поворачивает, точка наводки в любом случае меняется. Меняется она и в зависимости от того, стоит ли он прямо перед вами или развернут боком. Ваш взгляд должен проникать сквозь толщу серой шкуры и видеть спрятанные в глубине массивной головы и туловища жизненно важные органы».
Теперь Леон с отчаянием понял, что перед ним не иллюстрация из книги, а живое, во плоти, существо, способное смять его, раздавить, переломать все кости одним-единственным ударом хобота, и что для этого ему нужно сделать всего лишь два широких шага. Он понял, что, если слон ринется вперед, ему придется стрелять. Причем стрелять с расчетом на поражение. В голове зазвучал эхом голос Перси: «Если он идет прямо на тебя, целься между глаз, в верхнюю складку на хоботе. Если поднимает голову или находится совсем близко, бери еще ниже. Частая ошибка всех новичков, за которую многие расплачиваются жизнью, состоит в том, что они стреляют слишком высоко и пуля проходит над мозгом».
Леон не отрывал глаз от основания хобота. В толстой серой коже между янтарными глазками залегли глубокие поперечные бороздки. Но представить то, что находится за ними, не получалось. Не слишком ли близко слон? Может быть, стрелять нужно не в первую складку, а во вторую или даже третью? Он не знал.
Внезапно слон тряхнул головой, причем с такой силой, что уши захлопали по плечам, подняв облако пыли с облепленного засохшей грязью тела. Леон бросил ружье к плечу, но животное неловко развернулось и, шаркая ногами, устремилось в чащу.
Ноги стали вдруг как ватные, сжимающие ружье руки задрожали. Открывшаяся истина была проста и непреложна: он не готов к схватке. Только теперь Леон понял, почему Перси дал ему такое смертельно опасное поручение. Не ради проверки каких-то умений и приемов, освоить которые можно, прочитав книжку или пройдя инструктаж. Нет, здесь испытание проходили характер и дух, и проигравшего ждала смерть. Подошедший сзади Маниоро молча протянул фляжку, и Леон поймал себя на том, что готов осушить ее целиком – горло пересохло, язык распух от жажды. Он сделал три глубоких глотка и только тогда заметил, что масаи пристально наблюдают за ним. Леон опустил фляжку и постарался улыбнуться. Получилось не очень убедительно.
– В первый раз пугаются даже храбрейшие, – сказал Маниоро. – Но ты не побежал.
Привал устроили в полдень, расположившись в тени высокого, изрядно ощипанного жирафами дерева. Стали ждать Ишмаэля, который отстал почти на полмили и брел через саванну в одиночестве – фигурка с узлом на голове подрагивала в плывущем от зноя воздухе. Лойкот опустился перед Леоном на корточки и насупился, всем своим видом показывая, что намерен, как и подобает настоящим мужчинам, поговорить о чем-то важном.
– М’бого, то, что я скажу, есть истинная правда, – начал он.
– Я тебя слушаю, Лойкот. Говори, и твои слова дойдут до меня, – заверил паренька Леон, придавая лицу серьезное выражение.
– Говорить со стариками, как ты говорил два дня назад, толку нет. Мозги у них что каша из маниоки. Им бы только пиво пить. Они забыли, как выслеживать зверя. Они не слышат ничего, кроме бабьей болтовни, не видят дальше стен своей маньяты и умеют только пересчитывать скот да набивать брюхо.
– Старики все такие, – сказал Леон, понимая, что и сам в глазах мальчишки скорее всего уже стоит на грани старческого слабоумия.
– Хочешь знать, что происходит в мире, спроси нас.
– Кого это «нас»?
– Нас, хранителей стад, чунгаджи. Пока старики греются на солнышке, пьют пиво да болтают про свои великие дела, о которых никто уже не помнит, мы, чунгаджи, перегоняем скот с места на место и сами идем за ним. Мы все видим, все слышим.
– Скажи мне, Лойкот, как ты узнаешь, что видят и слышат другие чунгаджи, те, которые находятся на расстоянии нескольких дней пути?
– Они мои братья. Многие из нас в один год прошли инициацию.
– Можно ли узнать, что видели вчера чунгаджи, находящиеся со скотом где-нибудь на равнинах за Килиманджаро? Это дней десять пути.
– Можно, – уверенно ответил Лойкот. – Мы ведь разговариваем друг с другом.
Верилось в такое с трудом.
– Сегодня на закате я буду говорить с моими братьями, и ты сам можешь послушать, – предложил Лойкот.
Ответить Леон не успел – с равнины прилетел пронзительный вопль смертельно испуганного человека. Мужчины схватили оружие, вскочили и обернулись в направлении крика. Через саванну по направлению к ним мчался, придерживая обеими руками узел на голове, Ишмаэль. За ним на длинных розовых ногах несся здоровенный страус. Птица явно выигрывала в скорости и быстро нагоняла жертву. Леон уже видел распушенный плюмаж. Страус был цвета черного оникса с белыми перьями на хвосте и кончиках крыльев, трепещущими в праведном гневе. Чужак в белом посмел вторгнуться на запретную территорию, и теперь его ждало суровое наказание.
Леон и оба масаи поспешили на помощь. На бегу они кричали и размахивали руками, пытаясь отвлечь разъяренную птицу, но ее интересовал только Ишмаэль. Догнав жертву, страус вытянул длинную шею и с такой силой ударил клювом по узлу, что незадачливый слуга не удержался на ногах и упал, подняв облако пыли. От удара о землю узел раскрылся, и содержимое, горшочки и мисочки, раскатилось вокруг. Страус, подскочив ближе, принялся пинать и рвать Ишмаэля когтями, а потом, словно этого было мало, опустил голову и начал клевать несчастного в руки и ноги. Бедолага взвыл от боли, из свежих ран выступила кровь.
Проворный как заяц, Лойкот легко обогнал мужчин и, сблизившись с птицей, издал воинственный клич, словно приглашая противника на поединок. Страус соскочил с распростертого тела и угрожающе двинулся навстречу новому противнику. Раскинув короткие, будто подрезанные крылья, он высоко вскидывал ноги, задирал и опускал голову и еще издавал при этом злобные каркающие звуки.
Лойкот взялся за края накидки, задрал ее повыше, разведя в стороны, как крылья, и, в точности подражая движениям и крикам страуса, двинулся по кругу. Смысл маневра заключался, вероятно, в том, чтобы спровоцировать птицу на атакующие действия. Некоторое время противники просто ходили по кругу, однако долго так продолжаться не могло. Страусу бросили вызов на его территории, и в конце концов ярость и чувство оскорбленного достоинства взяли верх над инстинктом самосохранения. Вытянув шею и целя клювом в лицо врагу, страус устремился в наступление. Именно на это Лойкот, похоже, и рассчитывал. Наблюдая за парнишкой, Леон понял, что тот скорее всего уже оказывался в похожей ситуации и прекрасно знает, как себя вести и что делать. Смело шагнув навстречу атакующей птице, пастушок изловчился, подпрыгнул и, обхватив ее обеими руками за шею, поджал ноги. Центр тяжести у страуса сместился, и он потерял равновесие. Поднять голову не удавалось. Секунду-другую страус кружил, хлопая отчаянно крыльями и стараясь удержаться. Леон вскинул ружье и шагнул ближе, чтобы хорошенько прицелиться.
– Нет! Эфенди, нет! Не стреляйте! – закричал Ишмаэль. – Оставьте это отродье шайтана мне! – Ползая на четвереньках по земле, он искал что-то среди разбросанных кухонных принадлежностей, а когда поднялся, в его руке Леон увидел сияющий нож с загнутым лезвием. – Задери ему голову! – крикнул слуга Лойкоту, и когда мальчишка так и сделал, полоснул по горлу, одним мастерским ударом разрезав его до позвоночника.
– Теперь отпусти! – приказал Ишмаэль, и Лойкот отпустил птицу и отскочил в сторону, чтобы избежать ее когтей.
Освободившись, страус бросился было прочь, но тут из перерезанных артерий ударила вверх струя крови. Птица потеряла ориентацию, пошатнулась и пошла кругом на слабеющих розоватых ногах. Голова клонилась все ниже, как увядающий цветок на надломленном стебле. Сделав пару кругов, она упала, попыталась подняться, потом затихла, и только вытекающая толчками ярко-красная артериальная кровь свидетельствовала о том, что ее сердце еще бьется.
– Аллах велик! – торжественно произнес Ишмаэль, пиная еще живое тело. – Нет Бога, кроме Аллаха! – Наклонившись, он аккуратно вскрыл птице брюхо и вырезал печень. – Это животное пало от моего ножа. Именем Аллаха благословляю его смерть. Я пустил ему кровь, и я объявляю это мясо халяльным. – Он поднял печень на ладони. – Посмотрите! Это самое лучшее мясо в мире. Печень страуса, взятая из еще живого тела.
Кебабы из страусовой печени и жира поджарили на углях акации и съели с превеликим аппетитом. Набив животы, путники часок вздремнули в тени. Когда проснулись, спавший в полдень ветерок, снова ожил и разбежался над всей широкой равниной. Повесив на плечи оружие и мешки, путники зашагали за ветром и остановились, только когда солнце уже повисло над горизонтом на расстоянии ладони.
– Нам надо подняться туда, – сказал Лойкот, указывая на возвышение из вулканической породы, подсвеченное багровым сиянием закатного солнца. Вскарабкавшись на вершину, он повернулся к долине. Впереди, резко выделяясь на фоне синего южного неба, возвышались три напоминающие бастионы скалы. – Лулмассин, гора богов. – Дождавшись Леона, парнишка указал на западный пик, потом, прочертив рукой дугу к востоку, добавил: – Меру и Килиманджаро, обитель облаков. Эти горы на земле, которую була матари называют своей, но которая с начала времен принадлежала моему народу.
Обе горы находились на расстоянии сотни миль от границы, в самой глубине Германской Восточной Африки.
Завороженный величественным зрелищем, Леон некоторое время молча наблюдал за игрой солнечных бликов на закругленной вершине Килиманджаро, потом повернулся в сторону Лулмассина, из кратера которого поднимался длинный хвост дыма. Есть ли где-либо на земле, подумал он, пейзаж столь же величественный?
– А сейчас я буду говорить с моими братьями-чунгаджи. Слушай! – объявил Лойкот. Набрав в легкие воздуху и приставив ладони ко рту, он издал долгий, пронзительный вопль. Не ожидавший ничего подобного, Леон вздрогнул и невольно закрыл уши руками – столь высоким и сильным был звук. Повторив зов еще дважды, Лойкот сел рядом с Леоном и завернулся в шуку. – Там, за рекой, есть маньята. Он указал на растянувшуюся вдоль берега темную линию деревьев.
Несколько миль, никак не меньше, решил Леон.
– Думаешь, тебя услышат на таком расстоянии.
– Подожди и увидишь. Ветер спал, и воздух сейчас неподвижен и прохладен. Когда я зову моих братьев этим особенным голосом, он разносится еще дальше.
Потянулись секунды ожидания. Далеко внизу через полоску колючего кустарника пробиралось небольшое стадо куду: три грациозные серые самки и впереди самец с отвисшим подгрудком и раскидистыми завитыми рогами. Двигаясь легко и бесшумно, как четыре эфемерных, бесплотных облачка, они исчезли в редколесье.
– Ты все еще рассчитываешь их услышать? – спросил Леон.
Гордый пастушок не стал спешить с ответом и еще секунду-другую жевал корешок тинги, которым масаи пользуются для отбеливания зубов. Потом сплюнул и широко, во весь рот улыбнулся.
– Они уже услышали меня, но им нужно время, чтобы подняться на какую-нибудь возвышенность.
Прошло еще несколько секунд. Внизу Ишмаэль развел небольшой костер и кипятил воду в черном от копоти чайнике. Леон наблюдал за ним жадными глазами – хотелось пить.
– Слушай!
Лойкот сбросил с плеч шуку и вскочил.
Леон поднял голову. Звук шел от реки и напоминал ослабевшее эхо того, первого клича Лойкота. Парнишка постоял, склонив голову и вслушиваясь в крик, потом снова сложил руки рупором и повторил свой пронзительный однотонный крик. На сей раз ответ пришел быстро, после чего обмен сигналами продолжился до темноты.
– Ну вот, поговорили, – сказал наконец Лойкот.
Они вместе спустились к подножию холма, где Ишмаэль уже приготовил ночную стоянку. Усевшись у костра, Леон получил большую эмалированную кружку чаю. За ужином из страусовых стейков и жестких лепешек из желтой кукурузной муки Лойкот пересказал последние новости из долгого разговора с заречными чунгаджи.
– Две ночи назад лев напал на стадо. Убил черного быка с хорошими рогами. Сегодня утром морани пошли за львом и окружили его. Когда он понял, что не вырвется, то выбрал жертвой Сингиди и кинулся на него. Сингиди убил льва одним лишь ударом копья, чем заслужил великую славу. Теперь он может поставить копье у двери любой женщины. – Лойкот задумчиво помолчал, потом с грустью добавил: – Когда-нибудь и я сделаю то же самое, и тогда девчонки больше не будут надо мной смеяться и называть ребенком.
– Дай Бог, чтобы так оно и случилось, – пробормотал Леон по-английски и перешел на маа. – Что еще ты слышал? – Довольный оказанным вниманием, Лойкот несколько минут перечислял события последних дней: рождения и смерти, свадьбы, происшествия со скотом и тому подобное. – А ты спрашивал о белых людях? Где сейчас солдаты була матари и их аскари?
– Германский комиссар из Аруши с шестью аскари идет по долине в сторону Мондули. Других солдат в долине нет.
– А другие белые люди?
– Два германских охотника с женами и фургонами стоят лагерем у холмов Мето. Они убили много буйволов и насушили много мяса.
До Мето было по меньшей мере восемьдесят миль, и Леон удивился, сколько информации, да еще с такой обширной территории, удалось получить за короткое время. В книжках старых охотников упоминалась способность масаи обмениваться информацией, однако раньше он не придавал этому значения. Судя по рассказу Лойкота, сеть чунгаджи накрывала всю землю масаи. Он улыбнулся в кружку: теперь у Пенрода были глаза вдоль всей границы.
– А как насчет слона? Ты не узнавал у своих братьев? Может быть, они видели где-то неподалеку крупного самца?
– Слонов много, но по большей части самки и детеныши. В это время года самцы обычно либо уходят в горы, либо их надо искать в кратерах Нгоронгоро и Эмпакай. Это и так все знают.
– И что же, во всей долине нет ни одного самца?
– Чунгаджи заметили одного около Наманги, здоровенного, но то было несколько дней назад, и с тех пор его никто не видел. Они думают, он мог уйти в пустыню Ньири, где наших никого нет, потому что там нет корма для скота.
– Надо следовать за ветром, – напомнил Маниоро.
– Или тебе стоит научиться сладкоголосому пению, – пожал плечами Леон.
Леон проснулся раньше всех, еще до восхода, и, отойдя подальше, за большое поваленное дерево, присел справить нужду. Вокруг было тихо, ни ветерка – мир вокруг словно затаил дыхание. Над головой, проступая на фоне сереющего с приближением рассвета неба, висели на ветках тяжелые, неподвижные листья. Вернувшись в лагерь, Леон увидел, что Ишмаэль уже встал и повесил над огнем чайник, а оба масаи еще только ворочаются. Он подошел к костру, протянул руки к робким язычкам пламени – рассвет принес прохладу.
– Сегодня ветра нет, – сказал он Маниоро.
– Подождем, пока встанет солнце.
– А куда пойдем, если ветра не будет?
– Без ветра идти некуда, – покачал головой масаи. – Мы пришли сюда только потому, что следовали за ветром, как сказала моя мать. Придется ждать, пока он снова не укажет направление.
Леон отвернулся, чтобы не выдать раздражения. Не слишком ли долго он потворствовал старой мошеннице? Может быть, пора наконец покончить с этими фокусами и перестать делать вид, будто они верят всей этой звонкой чепухе? За глазами проснулась и напомнила о себе тупая боль. С вечера уснуть не давал холод, а потом, когда уснуть все же удалось, пришли кошмары с Хью Тервеем и его распятой на земле женой. Ишмаэль протянул чашку кофе, но и она не оказала привычного ободряющего эффекта. В чаще за лагерем запела, приветствуя новый день, малиновка, ей отозвалась другая, где-то вдалеке рыкнул сердито лев. И снова тишина.
Лишь допивая вторую чашку, Леон ощутил наконец просыпающуюся в теле бодрость. Он уже собрался было сказать что-то Маниоро, когда его внимание привлек громкий и какой-то дребезжащий звук, наподобие того, что получается, если энергично потрясти заполненную камешками жестянку. Все с интересом подняли головы. Птичку звали медоуказчик, и сейчас она приглашала людей следовать за ней к улью диких пчел. Согласно поверью, человек, полакомившись медом, должен поделиться добычей и с приведшей его к улью птицей – оставить ей пчелиный воск и личинок. За века соседского существования обычай укоренился у людей и стал привычным для птиц. Говорили, что обманувшего птичку ждет жестокая расплата: в следующий раз медоуказчик приведет его либо к логову льва-людоеда, либо к гнездовью ядовитых змей. В общем, обманывать птаху стал бы разве что полный дурак или скупец.
Леон поднялся, и желтовато-коричневая пташка вспорхнула с верхней ветки и захлопала крылышками, производя уже знакомый звук. При этом она то ныряла в крону, то появлялась вновь.
– Мед!
Маниоро облизнулся, предвкушая удовольствие. Устоять перед соблазном не мог ни один африканец.
– Мед, сладкий мед! – закричал Лойкот.
Головной боли как не бывало. Леон схватил ружье.
– Пошли! Поторапливайтесь!
Медоуказчик, увидев, что люди зашевелились, слетел с дерева и возбужденно зачирикал, приглашая их следовать за собой.
Почти час они бежали за крылатым проводником. Леон ничего не говорил остальным, но его не оставляло чувство, что птаха и есть тот сладкоречивый певчий, о котором говорила Мама Лусима. Тем не менее сомнения перевешивали надежды, и он, не позволяя себе увлекаться, готовился к разочарованию. Маниоро, возможно, желая ободрить птичку, негромко запел, и скакавший рядом с Леоном Лойкот тут же присоединил к его голосу свой.
Крылатый проводник вел их через лес, порхая с дерева на дерево, чирикая и пританцовывая от нетерпения на верхних ветках, дожидаясь и продолжая путь дальше. Незадолго до полудня добрались до высохшего русла реки. Деревья здесь были гуще и выше – их питали подземные воды. Пташка уже ждала людей на верхушке самого высокого дерева. Подойдя ближе, Маниоро остановился, всплеснул руками и, указывая вверх, радостно закричал:
Веди нас к улью маленьких кусачей,
И мы угостим тебя золотистым медом.
Лети, дружок,
Лети быстрей, а мы побежим за тобой.
– Вон оно!
Леон поднял голову – в лучах солнца мелькали быстрые золотистые пятнышки, пчелы возвращались домой, в улей. В нескольких ярдах от земли ствол раздваивался на тяжелые толстые ветви, развилку между которыми расщепила узкая глубокая трещина. Вытекавшая из расщелины тонкая струйка сока сгущалась и застывала на коре прозрачными капельками. Вот у этой расщелины и вились пчелы: одни с жужжанием прилетали, другие, выбираясь из улья, с таким же жужжанием улетали. Перед глазами возник почему-то сладострастный образ Верити О’Хирн. Сердце защемила острая грусть. Леон поймал себя на том, что вспомнил о ней впервые за несколько дней.
Остальные готовились к сбору меда. Маниоро срезал с соседнего дерева квадратный кусок коры, скрутил его в трубку и обвязал узкими полосками лыка. Потом вставил в трубку рукоятку, а рукоятку снабдил петлей из того же лыка. Ишмаэль развел небольшой костер и подбрасывал в огонь сухие веточки. Лойкот подобрал низ шуки – в результате чего нижняя часть туловища осталась голой – и, подойдя к дереву, проверил текстуру коры и посмотрел вверх, мысленно готовя себя к нелегкому восхождению.
Костер разгорелся. Ишмаэль подбросил в огонь зеленых веток, подул на них, и в воздух поднялись клубы едкого белого дыма. Подцепив на широкое лезвие панги несколько угольев, Маниоро засыпал их в закрепленную на рукоятке трубку и передал инструмент Лойкоту. Паренек повесил его на плечо, сунул за пояс пангу, поплевал на ладони и ухмыльнулся Леону.