Страница:
Среди шума огня Майкл не услышал топота приближающейся лошади.
Девушка направила рослого жеребца прямо на изгородь, и они перелетели через нее. Лошадь и всадница приземлились, безупречно удержав равновесие, и сразу понеслись дальше, к горящей, кричащей фигуре на поле. Девушка на скаку перекинула ногу через луку дамского седла и, как только оказалась за Майклом, резко натянула повод. Конь проскользил немного и остановился, а она соскочила с его спины.
Она всей тяжестью бросилась Майклу на спину и обхватила обеими руками за шею; Майкл упал плашмя, девушка очутилась у него на спине. Она сразу вскочила, сорвала с себя толстую габардиновую юбку-амазонку и накрыла ею горящую фигуру у своих ног. Потом опустилась рядом с ним на колени, плотнее закрыла просторной юбкой и стала руками сбивать проступающие из-под юбки язычки пламени.
Как только пламя погасло, она сдернула с Майкла юбку и усадила его на грязной земле. Проворными пальцами расстегнула дымящуюся шинель, стянула ее с плеч и отбросила в сторону. Потом стянула тлеющий свитер. Пламя добралось до тела только в одном месте: прожгло одежду на плече и руке. Майкл вскрикнул от боли, когда девушка попыталась снять с него ночную сорочку.
– О Боже!
Хлопчатая ткань сорочки прилипла к ожогам.
Девушка склонилась к нему, вцепилась в ткань зубами и грызла, пока материя не порвалась. Тогда она сорвала ее с руки, и ее лицо изменилось.
– Mon Dieu[6]! – Она вскочила. И стала затаптывать остатки пламени на дымящихся обрывках.
Майкл смотрел на нее. Боль в обожженной руке ослабла. Девушка сбросила длинную юбку; жакет от амазонки доходил ей только до бедер. На ногах у нее были черные кожаные сапоги для верховой езды, закрепленные по бокам крючками. Колени голые, кожа под ними гладкая и безупречная, зато колени в грязи, оттого что она опускалась на них ради него.
Выше колен – узкие кружевные панталоны из прозрачной ткани; сквозь них Майкл отчетливо видел ее лоснящуюся кожу. Панталоны над коленями привязаны розовыми лентами и облегают нижнюю часть ее тела так, словно она нагая – и эта полунагота влечет еще сильнее, чем нагота.
Майкл почувствовал, как у него сдавило горло: девушка наклонилась, подбирая его прожженную шинель, и в утреннем свете на мгновение блеснули ее маленькие упругие ягодицы, словно пара страусовых яиц. Он смотрел так напряженно, что заслезились глаза, а когда она снова повернулась к нему, увидел сквозь шелк в месте соединения упругих юных бедер темный треугольник. Это гипнотизирующее темное пятно оказалось в шести дюймах от его носа, когда девушка осторожно набросила шинель на обожженное плечо, что-то приговаривая, как мать разговаривает с больным ребенком.
Майкл уловил только слова froid и brыle[7]. Она была так близко, что он чувствовал ее запах – естественный запах здоровой молодой женщины, вспотевшей от быстрой езды, смешивался с ароматом духов, напоминавшим аромат высушенных розовых лепестков. Майкл попытался заговорить, поблагодарить ее, но дрожал от шока и боли. Губы тряслись, и он смог издать лишь неразборчивые звуки.
– Mon pauvre[8], – проворковала она и отступила на шаг. Ее голос звучал хрипло от тревоги и напряжения, и у нее было лицо феи с огромными, темными кельтскими глазами. Майкл подумал, не острые ли у нее уши, но их скрывали густые темные волосы. Волосы взбивало ветром, они вихрились – густые пружинистые завитки. Кельтская кровь придавала коже девушки цвет старой слоновой кости, а брови были такие же густые и темные, как волосы.
Она снова заговорила, но Майкл не удержался и опять посмотрел на заманчивый темный треугольник внизу. Она заметила, куда направлен его взгляд, и ее щеки мгновенно порозовели; девушка подхватила с земли свою грязную юбку и обвязала вокруг талии, а Майкл страдал теперь больше не от боли, а от смущения из-за своей нескромности.
Рев «сопвича» Эндрю над головой дал обоим передышку, и они с благодарностью стали смотреть, как Эндрю делает круг над полем. Как только девушка поправила юбку, Майкл с трудом, неуверенно встал и помахал Эндрю. Он видел, как тот с облегчением поднял в приветствии руку. Зеленый «сопвич» пролетел всего в пятидесяти футах над ними, и в нескольких ярдах от них упал зеленый шарф, в который было что-то увязано.
Девушка подбежала к шарфу и принесла его Майклу. Он развязал конец шарфа и криво улыбнулся, доставая серебряную фляжку. Отвернул крышку и поднял фляжку к небу. Увидел в открытой кабине блеск белых зубов Эндрю. Тот поднял руку в перчатке и повернул к аэродрому.
Майкл поднес фляжку к губам и дважды глотнул. Окружающее затуманили слезы, Майкл ахнул, когда небесная жидкость потекла ему в горло. Когда он опустил фляжку, девушка смотрела на него. Он и ей предложил выпить.
Она покачала головой и с серьезным видом спросила:
– Anglais?
– Qui… non – Sud Africain[9].
Голос его дрожал.
– Ah, vous parlez franзais[10]!
Она впервые улыбнулась, и это производило не меньшее впечатление, чем ее жемчужный маленький зад.
– A peine – с трудом, – быстро ответил он, по опыту зная, что утвердительный ответ обрушит на его голову поток французской речи.
– У вас кровь.
Ее английский был ужасен; он понял, что она сказала, только когда она показала на его голову. Майкл поднял свободную руку и коснулся слабой струйки крови, вытекающей из-под шлема. Посмотрел на вымазанные кровью пальцы.
– Да, – подтвердил он. – Боюсь, целые ведра крови.
Шлем спас его от более серьезной раны, когда он ударился головой о край кабины.
– Pardon?
Она посмотрела на него, не понимая.
– J’en ai beaucoup[11], – перевел он.
– А, вы все-таки говорите по-французски!
Она захлопала в ладоши – мило, по-детски радостно, и собственнически взяла его за руку.
– Идемте, – приказала она и щелчком пальцев подозвала жеребца. Конь продолжал щипать траву, делая вид, что ничего не слышал.
– Viens ici tout de suite, Nuage! – Она топнула. – Немедленно сюда, Облако!
Жеребец взял в пасть клок травы, демонстрируя свою независимость, и неторопливо подошел.
– Пожалуйста, – попросила девушка, и Майкл подставил ладонь под ее ногу и подсадил ее в седло. Она оказалась очень легкой и проворной.
– Давайте.
Она помогла ему, и он сел позади нее на широкий круп жеребца. Она взяла руку Майкла и положила себе на талию. Тело под его пальцами было крепким и упругим, и Майкл сквозь ткань чувствовал тепло.
– Tenez – держитесь, – сказала она, и жеребец направился к калитке в дальнем конце поля, ближайшей к шато.
Майкл оглянулся на дымящиеся обломки «сопвича». Остался только капот двигателя, дерево и ткань сгорели. Майкл почувствовал глубокое сожаление: они прошли вместе долгий путь.
– Как вас зовут? – спросила через плечо девушка, и он снова повернулся к ней.
– Майкл. Майкл Кортни.
– Мишель Кортни, – попробовала произнести она и добавила: – А я мадмуазель Сантэн де Тири.
– Enchantй, mademoiselle[12]. – Майкл помолчал, чтобы подготовить очередной перл на своем вымученном школьном французском. – Сантэн[13] – необычное имя, – сказал он и почувствовал, как она напряглась под его рукой. Он торопливо поправился: – Исключительное имя.
Неожиданно он пожалел, что недостаточно внимательно относился к урокам французского: из-за потрясения ему приходилось сосредоточиваться, чтобы следить за последующим быстрым объяснением.
– Я родилась через минуту после полуночи в первый день 1900 года. Значит, ей семнадцать лет и три месяца, она на самом пороге превращения в женщину.
Тут он вспомнил, что его собственной матери едва исполнилось семнадцать, когда он родился. Эта мысль так подбодрила его, что он сделал еще один глоток из фляжки Эндрю.
– Вы моя спасительница!
Он не шутил, но прозвучало это так глупо, что он приготовился услышать в ответ насмешливый хохот. Но она с серьезным видом кивнула. Его чувства к ней соответствовали собственным быстро возникающим чувствам Сантэн.
Когда-то ее любимцем, кроме жеребца Нюажа[14], был тощий бродячий щенок, которого она нашла в канаве, окровавленным и дрожащим. Сантэн вылечила его, заботилась о нем и любила, но месяц спустя щенок погиб под колесами армейского грузовика, направлявшегося на фронт. Эта смерть оставила в душе Сантэн глубокую пустоту. Майкл был худ, в обгорелой грязной одежде и, казалось, умирал с голоду; она чувствовала, что кроме телесных ран он страдал и от ран душевных. В его удивительно чистых голубых глазах чудилось глубокое страдание; он дрожал – так же, как когда-то ее щенок.
– Да, – решительно сказала она, – я позабочусь о вас.
Большой дом казался печальным и заброшенным, и Сантэн извинилась.
– Наших работников забрали в армию, большинство женщин с детьми бежало в Париж или Амьен. Нас всего трое.
Она приподнялась в седле и на другом языке отрывисто сказала:
– Анна! Посмотри, кого я нашла.
Из огорода возле кухни к ним двинулась коренастая, приземистая женщина, с широкими плечами и огромными бесформенными грудями под грязной блузой. Густые темные волосы с седыми прядями убраны в пучок на темени, лицо красное и круглое, как редиска, голые по локоть руки – толстые и мускулистые, как у мужчины, и в земле. В большой мозолистой руке она несла пучок репы.
– В чем дело, kleintjie – малышка?
– Я спасла храброго английского летчика, но он тяжело ранен…
– Мне он кажется здоровым.
– Анна, не будь старой ворчуньей. Помоги мне. Надо отвести его на кухню.
Женщины продолжали разговаривать, и Майкл, к своему изумлению, понимал каждое слово.
– Я не впущу в дом солдата, ты это знаешь, kleintjie! Не хочу, чтобы в одной корзине с моей кошечкой оказался кот…
– Он не солдат, Анна, он летчик.
– И, наверно, такой же назойливый котяра.
Она использовала слово fris, и Сантэн напустилась на нее:
– Ворчливая старуха! Немедленно помоги мне.
Анна внимательно оглядела Майкла и неохотно согласилась:
– У него красивые глаза, но я все равно ему не верю. Ну хорошо, но пусть он только…
– Мефрау, – впервые заговорил Майкл, – со мной ваша добродетель в полной безопасности, торжественно обещаю. Как вы ни привлекательны, я буду держать себя в руках.
Сантэн повернулась в седле и уставилась на него, а Анна выпрямилась и радостно захохотала.
– Он говорит по-фламандски!
– Вы говорите по-фламандски! – уличила Сантэн.
– Это не фламандский, – сказал Майкл, – а африкаанс, голландский язык Южной Африки.
– Нет, фламандский, – возразила Анна, подходя. – Всякий, кто говорит по-фламандски, дорогой гость в этом доме.
И она протянула руки к Майклу.
– Осторожней, – выразила беспокойство Сантэн. – Его плечо…
Она соскользнула на землю, и вдвоем они спустили Майкла с лошади и повели к кухонной двери.
В этой кухне дюжина поваров могла бы приготовить обед на пятьсот персон, но сейчас только в одной печи горел небольшой огонь. Майкла усадили перед ним на стул.
– Принеси свою знаменитую мазь, – приказала Сантэн, и Анна торопливо ушла.
– Вы фламандка? – спросил Майкл. Он радовался исчезновению языкового барьера.
– Нет, нет. – Сантэн огромными ножницами обрезала остатки рубашки вокруг ожогов. – Анна с севера. Она стала моей няней после смерти мамы и теперь считает себя не служанкой, а моей матерью. Она еще в колыбели научила меня своему языку. Но где ему научились вы?
– Там, где я вырос, все говорят на нем.
– Я рада, – сказала она, и он не понял толком, к чему это относится, потому что она продолжала осмотр его плеча.
– Я высматриваю вас каждое утро, – тихо признался он. – Мы все высматриваем, когда летим.
Она ничего не ответила, но он заметил, что ее щеки снова приобрели изумительный призрачно-розовый цвет.
– Мы называем вас своим маленьким ангелом удачи, l’ange du bonheur.
Сантэн рассмеялась.
– А я называю вас le petit jaune – маленький желтый, – ответила она. Желтый «сопвич». Майкл испытал душевный подъем. Она знает его.
А девушка между тем продолжала:
– Я жду, когда вы вернетесь, словно пересчитываю своих цыплят, но часто они не возвращаются, особенно новые. Тогда я плачу и молюсь за них. Но вы и зеленый всегда возвращаетесь, и я радуюсь.
– Вы очень добры, – начал он, но тут из кладовой появилась Анна с каменным кувшином, от которого пахло скипидаром, и настроение сразу изменилось.
– Где папа? – спросила Сантэн.
– В подвале, заботится о скоте.
– Нам приходится держать скот в подвале, – объяснила Сантэн, подходя к началу каменной лестницы, – иначе солдаты раскрадут кур, гусей и даже молочных коров. Нюажа мне пришлось отбивать! – Они крикнула вниз по лестнице: – Папа! Где ты? – Снизу послышался приглушенный ответ, и Сантэн снова крикнула: – Нам нужна бутылка коньяка. – Тон ее стал увещевательным. – Непочатая, папа. Для медицинских целей. Не для тебя, для моего пациента.
Сантэн бросила вниз связку ключей. Несколько минут спустя послышались тяжелые шаги, и в кухню вошел рослый, лохматый пузатый мужчина с бутылкой коньяка, которую он, как ребенка, прижимал к груди.
Волосы у него были такие же густые и курчавые, как у Сантэн, но нависали на лоб и в них проступали седые пряди. Усы, пышные и нафабренные, превратились по краям во внушительные пики. Папа смотрел на Майкла единственным темным блестящим глазом. Второй глаз был закрыт пиратской черной повязкой.
– Кто это? – спросил он.
– Английский летчик.
Мрачное выражение исчезло.
– Брат-воин, – сказал мужчина. – Товарищ по оружию, еще один истребитель проклятых бошей!
– За последние сорок лет вы не истребили ни одного боша, – напомнила Анна, не отрывая взгляда от ожогов Майкла, но папа не обратил на нее внимания и направился к Майклу, широко раскрыв медвежьи объятия.
– Папа, осторожней, он ранен.
– Ранен! – воскликнул папа. – Коньяк!
Он произнес это так, словно между этими двумя словами существовала самая тесная связь, нашел два тяжелых стеклянных стакана, поставил на кухонную стойку, подул на них, распространяя запах чеснока, протер полой пиджака и сломал красную восковую печать на горлышке бутылки.
– Папа, но ты ведь не ранен, – строго сказала Сантэн, видя, что он до краев наполнил оба стакана.
– Я не могу обижать столь мужественного человека, предлагая ему пить в одиночестве.
Он протянул Майклу стакан.
– Граф Луи де Тири, к вашим услугам, мсье.
– Капитан Майкл Кортни, Королевские военно-воздушные силы.
– A vфtre santй[15], капитан!
– A la vфtre, господин граф!
Граф пил с нескрываемым наслаждением, потом вздохнул, вытер тыльной стороной ладони великолепные усы и обратился к Анне:
– Лечи дальше, женщина.
– Будет жечь, – предупредила Анна, и Майклу на мгновение показалось, что речь о коньяке, но Анна взяла из каменного кувшина горсть мази и наложила прямо на открытый ожог.
Майкл взвыл от боли и начал подниматься, но Анна удержала его большой красной, со следами тяжелой работы, рукой.
– Перевязывай, – приказала она Сантэн, и когда девушка наложила повязку, боль утихла и сменилась приятным теплом.
– Так гораздо лучше, – сказал Майкл.
– Конечно, – ответила довольная Анна. – Моя мазь помогает от всех болезней, хоть это оспа, хоть почечуй.
– Мой коньяк тоже. – Граф снова наполнил стаканы.
Сантэн отошла к корзине с выстиранным бельем на одном из кухонных столов и вернулась с только что выглаженной рубашкой графа; невзирая на возмущение отца, она помогла Майклу надеть ее. Потом, когда она готовила импровизированную перевязь для раненой руки, за окном послышался звук работающего мотора, и Майкл увидел знакомую фигуру на столь же знакомом мотоцикле, который развернулся, разбрасывая гравий.
Мотор закашлялся и замолчал. Послышался голос:
– Майкл, мальчик мой, где ты?
Дверь распахнулась, и показался лорд Эндрю Киллиджеран в шотландском берете. Лорда сопровождал молодой офицер в мундире Королевской медицинской службы.
– Слава Богу, вот ты где! Не бойся, я привез тебе костоправа. – Эндрю подтащил врача к Майклу и с легкой досадой в голосе добавил: – Похоже, ты и без нас неплохо управился. Я совершил нападение на местный полевой госпиталь. Под дулом пистолета увел врача, сердце мое разрывалось от тревоги, а ты тут со стаканом в руке и… – Эндрю впервые заметил Сантэн, замолчал и начисто забыл о состоянии Майкла. Смахнул с головы свой шотландский берет. – Так это правда! – воскликнул он на прекрасном французском языке, раскатисто, по-галльски произнося «р». – Ангелы действительно ходят по земле!
– Немедленно отправляйся в свою комнату, дитя! – рявкнула Анна, и лицо ее нахмурилось, как страшная морда дракона, охраняющего вход в китайский храм.
– Я не дитя, – столь же яростно ответила ей Сантэн, но, когда она повернулась к Майклу, выражение ее лица изменилось. – Почему он называет вас «мальчиком»? Вы старше его!
– Он шотландец, – ответил Майкл, уже терзаемый ревностью, – а шотландцы все немного сумасшедшие. К тому же у него жена и четверо детей.
– Грязная ложь, – возразил Эндрю. – Дети – да, их я признаю, бедных малышей. Но не жену, определенно нет.
– Йcossais[16], – сказал граф, – великие воины и великие пьяницы. – И на вполне понятном английском добавил: – Позвольте предложить вам капельку коньяку, мсье.
Они обменивались словами на разных языках, понимая друг друга с полуслова.
– Кто-нибудь представит меня этому эталону мужчины, чтобы я мог принять его щедрое предложение?
– Граф де Тири, имею честь представить вам лорда Эндрю Киллиджерана.
Майкл свел их, и они обменялись рукопожатиями.
– Tiens[17]! Настоящий английский милорд.
– Шотландский, мой дорогой друг, – это большая разница. – Лорд поднял стакан, приветствуя графа. – Очаровательно. А эта юная леди – ваша дочь. Сходство несомненно…
– Сантэн, – вмешалась Анна, – отведи свою лошадь в конюшню и займись ей.
Сантэн, не обращая на нее внимания, улыбнулась Эндрю. Это отвлекло его от болтовни, и он уставился на девушку: улыбка совершенно преобразила ее. Казалось, она брезжила сквозь кожу, как свет сквозь алебастр, высвечивала зубы и блестела в глазах, точно солнечный луч в хрустальном сосуде с темным медом.
– Мне кажется, я должен осмотреть нашего пациента.
Молодой армейский врач разрушил очарование и сделал шаг вперед, собираясь снять с Майкла повязку. Анна поняла если не его слова, то движение и решительно преградила дорогу своим массивным телом.
– Скажите ему, если он тронет мою работу, я сломаю ему руку.
– Боюсь, ваши услуги не понадобятся, – перевел Майкл врачу.
– Выпейте коньяку, – утешил его Эндрю. – Недурной коньяк, совсем недурной.
– Вы землевладелец, милорд? – спросил граф как бы невзначай.
– Bien sыr[18]. – Эндрю сделал широкий жест, обозначая тысячи акров и в то же время искусно поднося стакан туда, где граф мог его наполнить. Граф наполнил, и Эндрю повторил: – Конечно! Родовое поместье, понимаете?
– Ага. – Единственный глаз графа блеснул, когда он посмотрел на дочь. – Ваша покойная супруга оставила вам четверых детей?
Он не очень хорошо понял предыдущий разговор.
– Ни жены, ни детей. – Эндрю показал на Майкла. – Мой веселый друг любит шутить. Очень скверные английские шутки.
– Ха! Английские шутки!
Граф захохотал и похлопал бы Майкла по плечу, если бы Сантэн не бросилась вперед и не помешала.
– Папа, осторожней! Он ранен!
– Все остаются на ужин, – объявил граф. – Вы убедитесь, милорд, что моя дочь – одна из лучших поварих в провинции.
– С некоторой помощью, – с неприязнью пробормотала Анна.
– Мне, пожалуй, пора возвращаться, – почтительно сказал молодой врач. – Я чувствую, что здесь не нужен.
– Нас пригласили на ужин, – ответил ему Эндрю. – Выпейте коньяку.
– Не возражаете, если я вам налью?
Врач подчинился без сопротивления.
Граф провозгласил:
– Необходимо спуститься в погреб.
– Папа… – начала Сантэн.
– У нас гости!
Граф показал ей пустую коньячную бутылку, и она беспомощно пожала плечами.
– Милорд, не поможете ли мне выбрать подходящий подкрепляющий напиток?
– Для меня это большая честь, мсье граф.
Сантэн следила за этой парой, рука об руку спускавшейся по лестнице, и в глазах ее было задумчивое выражение.
– Он drфle[19], ваш друг, но искренне предан вам. Видите, как он бросился вам на помощь? А как очаровал папу?
Майкла самого удивила сила неприязни, которую он в этот момент испытал к Эндрю.
– Он учуял запах коньяка, – ответил он. – Это единственная причина, из-за которой он прибыл.
– Как его четверо детей? – спросила Анна. – И их матушка?
Она, как и граф, с трудом понимала разговор.
– Четыре матери, – объяснил Майкл. – Четверо детей, но все от разных матерей.
– Да он многоженец!
Анна надулась и покраснела от такого неприличия.
– Нет, нет, – заверил Майкл. – Вы ведь сами слышали, он это отрицает. Он человек чести и так не поступил бы. Он не женат ни на одной из этих женщин.
Майкл не испытывал угрызений совести: ему нужен был союзник в семье. В этот миг из погреба появилась счастливая пара, нагруженная черными бутылками.
– Там пещера Аладдина! – радостно воскликнул Эндрю. – Граф наполнил ее отличной выпивкой. – Он поставил на кухонный стол перед Майклом с полдюжины бутылок. – Ты только посмотри! Тридцать лет выдержки, как один день! – Он пристально посмотрел на Майкла. – Ты ужасно выглядишь, старина. Надо бы взбодриться.
– Спасибо. – Майкл изобразил улыбку. – Ты сама доброта.
– Естественная братская заботливость… – ответил Эндрю, открывая бутылку, потом, понизив голос, добавил: – Клянусь Богом, она просто потрясающая! – Он посмотрел туда, где женщины что-то делали у большого медного котла. – Я бы предпочел ее выпивке.
Неприязнь Майкла перешла в откровенную ненависть.
– Я нахожу это замечание отвратительным. Говорить так о молодой женщине, такой невинной и прекрасной… – Майкл, не закончив, замолчал. Эндрю склонил голову набок и удивленно посмотрел на него.
– Майкл, мой мальчик, боюсь, это опаснее любых ожогов и синяков. Тебе необходима интенсивная терапия. Я предписываю большую дозу этого уникального кларета!
Во главе стола граф открыл другую бутылку и наполнил стакан врача.
– Тост! – воскликнул он. – Смерть проклятым бошам!
– Б bas les boches[20]! – подхватили все, и, как только выпили, граф положил руку на черную повязку, прикрывавшую его отсутствующий глаз.
– Вот как они обошлись со мной под Седаном в семидесятом. Забрали глаз… но они дорого за это заплатили, дьяволы. Sacrй blеu[21], как мы сражались! Тигры. Мы были настоящие тигры.
– Коты полосатые! – сказала Анна из угла кухни.
– Ты ничего не понимаешь в войне и битвах. Эти храбрые молодые люди – они знают, они понимают! Я пью за них!
Он выпил и спросил:
– Где еда?
Аппетитного вида рагу из свинины, сосиски, мозговые кости. Анна снимала с печи дымящиеся блюда и ставила на стол, а Сантэн грудой насыпала маленькие свежие хлебцы.
– Ну, теперь расскажите, как идет битва, – потребовал граф, разламывая хлеб и окуная его в тарелку. – Когда закончится эта война?
– Давайте не портить добрую трапезу, – попытался уйти от вопроса Эндрю, но граф, чьи усы украшали крошки и соус, настаивал:
– Что слышно о новом наступлении союзников?
– Оно будет на западе, опять на Сомме. Там нам предстоит прорвать немецкую линию фронта.
Ответил Майкл; он говорил спокойно и уверенно и почти сразу завладел общим вниманием.
Даже женщины подошли от печи. Сантэн села рядом с Майклом и устремила на него серьезный взгляд, стараясь уследить за разговором на английском.
– Откуда вы знаете? – прервал Майкла граф.
– Его дядя генерал, – объяснил Эндрю.
– Генерал! – Граф с заинтересованностью посмотрел на Майкла. – Сантэн, разве ты не видишь, что наш гость испытывает трудности?
Анна нахмурилась, а Сантэн наклонилась к тарелке Майкла и разрезала мясо на небольшие куски, чтобы он мог есть одной рукой.
Девушка направила рослого жеребца прямо на изгородь, и они перелетели через нее. Лошадь и всадница приземлились, безупречно удержав равновесие, и сразу понеслись дальше, к горящей, кричащей фигуре на поле. Девушка на скаку перекинула ногу через луку дамского седла и, как только оказалась за Майклом, резко натянула повод. Конь проскользил немного и остановился, а она соскочила с его спины.
Она всей тяжестью бросилась Майклу на спину и обхватила обеими руками за шею; Майкл упал плашмя, девушка очутилась у него на спине. Она сразу вскочила, сорвала с себя толстую габардиновую юбку-амазонку и накрыла ею горящую фигуру у своих ног. Потом опустилась рядом с ним на колени, плотнее закрыла просторной юбкой и стала руками сбивать проступающие из-под юбки язычки пламени.
Как только пламя погасло, она сдернула с Майкла юбку и усадила его на грязной земле. Проворными пальцами расстегнула дымящуюся шинель, стянула ее с плеч и отбросила в сторону. Потом стянула тлеющий свитер. Пламя добралось до тела только в одном месте: прожгло одежду на плече и руке. Майкл вскрикнул от боли, когда девушка попыталась снять с него ночную сорочку.
– О Боже!
Хлопчатая ткань сорочки прилипла к ожогам.
Девушка склонилась к нему, вцепилась в ткань зубами и грызла, пока материя не порвалась. Тогда она сорвала ее с руки, и ее лицо изменилось.
– Mon Dieu[6]! – Она вскочила. И стала затаптывать остатки пламени на дымящихся обрывках.
Майкл смотрел на нее. Боль в обожженной руке ослабла. Девушка сбросила длинную юбку; жакет от амазонки доходил ей только до бедер. На ногах у нее были черные кожаные сапоги для верховой езды, закрепленные по бокам крючками. Колени голые, кожа под ними гладкая и безупречная, зато колени в грязи, оттого что она опускалась на них ради него.
Выше колен – узкие кружевные панталоны из прозрачной ткани; сквозь них Майкл отчетливо видел ее лоснящуюся кожу. Панталоны над коленями привязаны розовыми лентами и облегают нижнюю часть ее тела так, словно она нагая – и эта полунагота влечет еще сильнее, чем нагота.
Майкл почувствовал, как у него сдавило горло: девушка наклонилась, подбирая его прожженную шинель, и в утреннем свете на мгновение блеснули ее маленькие упругие ягодицы, словно пара страусовых яиц. Он смотрел так напряженно, что заслезились глаза, а когда она снова повернулась к нему, увидел сквозь шелк в месте соединения упругих юных бедер темный треугольник. Это гипнотизирующее темное пятно оказалось в шести дюймах от его носа, когда девушка осторожно набросила шинель на обожженное плечо, что-то приговаривая, как мать разговаривает с больным ребенком.
Майкл уловил только слова froid и brыle[7]. Она была так близко, что он чувствовал ее запах – естественный запах здоровой молодой женщины, вспотевшей от быстрой езды, смешивался с ароматом духов, напоминавшим аромат высушенных розовых лепестков. Майкл попытался заговорить, поблагодарить ее, но дрожал от шока и боли. Губы тряслись, и он смог издать лишь неразборчивые звуки.
– Mon pauvre[8], – проворковала она и отступила на шаг. Ее голос звучал хрипло от тревоги и напряжения, и у нее было лицо феи с огромными, темными кельтскими глазами. Майкл подумал, не острые ли у нее уши, но их скрывали густые темные волосы. Волосы взбивало ветром, они вихрились – густые пружинистые завитки. Кельтская кровь придавала коже девушки цвет старой слоновой кости, а брови были такие же густые и темные, как волосы.
Она снова заговорила, но Майкл не удержался и опять посмотрел на заманчивый темный треугольник внизу. Она заметила, куда направлен его взгляд, и ее щеки мгновенно порозовели; девушка подхватила с земли свою грязную юбку и обвязала вокруг талии, а Майкл страдал теперь больше не от боли, а от смущения из-за своей нескромности.
Рев «сопвича» Эндрю над головой дал обоим передышку, и они с благодарностью стали смотреть, как Эндрю делает круг над полем. Как только девушка поправила юбку, Майкл с трудом, неуверенно встал и помахал Эндрю. Он видел, как тот с облегчением поднял в приветствии руку. Зеленый «сопвич» пролетел всего в пятидесяти футах над ними, и в нескольких ярдах от них упал зеленый шарф, в который было что-то увязано.
Девушка подбежала к шарфу и принесла его Майклу. Он развязал конец шарфа и криво улыбнулся, доставая серебряную фляжку. Отвернул крышку и поднял фляжку к небу. Увидел в открытой кабине блеск белых зубов Эндрю. Тот поднял руку в перчатке и повернул к аэродрому.
Майкл поднес фляжку к губам и дважды глотнул. Окружающее затуманили слезы, Майкл ахнул, когда небесная жидкость потекла ему в горло. Когда он опустил фляжку, девушка смотрела на него. Он и ей предложил выпить.
Она покачала головой и с серьезным видом спросила:
– Anglais?
– Qui… non – Sud Africain[9].
Голос его дрожал.
– Ah, vous parlez franзais[10]!
Она впервые улыбнулась, и это производило не меньшее впечатление, чем ее жемчужный маленький зад.
– A peine – с трудом, – быстро ответил он, по опыту зная, что утвердительный ответ обрушит на его голову поток французской речи.
– У вас кровь.
Ее английский был ужасен; он понял, что она сказала, только когда она показала на его голову. Майкл поднял свободную руку и коснулся слабой струйки крови, вытекающей из-под шлема. Посмотрел на вымазанные кровью пальцы.
– Да, – подтвердил он. – Боюсь, целые ведра крови.
Шлем спас его от более серьезной раны, когда он ударился головой о край кабины.
– Pardon?
Она посмотрела на него, не понимая.
– J’en ai beaucoup[11], – перевел он.
– А, вы все-таки говорите по-французски!
Она захлопала в ладоши – мило, по-детски радостно, и собственнически взяла его за руку.
– Идемте, – приказала она и щелчком пальцев подозвала жеребца. Конь продолжал щипать траву, делая вид, что ничего не слышал.
– Viens ici tout de suite, Nuage! – Она топнула. – Немедленно сюда, Облако!
Жеребец взял в пасть клок травы, демонстрируя свою независимость, и неторопливо подошел.
– Пожалуйста, – попросила девушка, и Майкл подставил ладонь под ее ногу и подсадил ее в седло. Она оказалась очень легкой и проворной.
– Давайте.
Она помогла ему, и он сел позади нее на широкий круп жеребца. Она взяла руку Майкла и положила себе на талию. Тело под его пальцами было крепким и упругим, и Майкл сквозь ткань чувствовал тепло.
– Tenez – держитесь, – сказала она, и жеребец направился к калитке в дальнем конце поля, ближайшей к шато.
Майкл оглянулся на дымящиеся обломки «сопвича». Остался только капот двигателя, дерево и ткань сгорели. Майкл почувствовал глубокое сожаление: они прошли вместе долгий путь.
– Как вас зовут? – спросила через плечо девушка, и он снова повернулся к ней.
– Майкл. Майкл Кортни.
– Мишель Кортни, – попробовала произнести она и добавила: – А я мадмуазель Сантэн де Тири.
– Enchantй, mademoiselle[12]. – Майкл помолчал, чтобы подготовить очередной перл на своем вымученном школьном французском. – Сантэн[13] – необычное имя, – сказал он и почувствовал, как она напряглась под его рукой. Он торопливо поправился: – Исключительное имя.
Неожиданно он пожалел, что недостаточно внимательно относился к урокам французского: из-за потрясения ему приходилось сосредоточиваться, чтобы следить за последующим быстрым объяснением.
– Я родилась через минуту после полуночи в первый день 1900 года. Значит, ей семнадцать лет и три месяца, она на самом пороге превращения в женщину.
Тут он вспомнил, что его собственной матери едва исполнилось семнадцать, когда он родился. Эта мысль так подбодрила его, что он сделал еще один глоток из фляжки Эндрю.
– Вы моя спасительница!
Он не шутил, но прозвучало это так глупо, что он приготовился услышать в ответ насмешливый хохот. Но она с серьезным видом кивнула. Его чувства к ней соответствовали собственным быстро возникающим чувствам Сантэн.
Когда-то ее любимцем, кроме жеребца Нюажа[14], был тощий бродячий щенок, которого она нашла в канаве, окровавленным и дрожащим. Сантэн вылечила его, заботилась о нем и любила, но месяц спустя щенок погиб под колесами армейского грузовика, направлявшегося на фронт. Эта смерть оставила в душе Сантэн глубокую пустоту. Майкл был худ, в обгорелой грязной одежде и, казалось, умирал с голоду; она чувствовала, что кроме телесных ран он страдал и от ран душевных. В его удивительно чистых голубых глазах чудилось глубокое страдание; он дрожал – так же, как когда-то ее щенок.
– Да, – решительно сказала она, – я позабочусь о вас.
* * *
Шато, если смотреть на него с земли, оказался гораздо больше, чем виделся с воздуха, и намного уродливее. Большая часть окон выбита и заколочена досками. Стены изрешечены осколками, лужайки – в воронках от снарядов: прошлой осенью имение оказалось в пределах досягаемости немецкой артиллерии, прежде чем союзникам удалось снова оттеснить немцев за гряду.Большой дом казался печальным и заброшенным, и Сантэн извинилась.
– Наших работников забрали в армию, большинство женщин с детьми бежало в Париж или Амьен. Нас всего трое.
Она приподнялась в седле и на другом языке отрывисто сказала:
– Анна! Посмотри, кого я нашла.
Из огорода возле кухни к ним двинулась коренастая, приземистая женщина, с широкими плечами и огромными бесформенными грудями под грязной блузой. Густые темные волосы с седыми прядями убраны в пучок на темени, лицо красное и круглое, как редиска, голые по локоть руки – толстые и мускулистые, как у мужчины, и в земле. В большой мозолистой руке она несла пучок репы.
– В чем дело, kleintjie – малышка?
– Я спасла храброго английского летчика, но он тяжело ранен…
– Мне он кажется здоровым.
– Анна, не будь старой ворчуньей. Помоги мне. Надо отвести его на кухню.
Женщины продолжали разговаривать, и Майкл, к своему изумлению, понимал каждое слово.
– Я не впущу в дом солдата, ты это знаешь, kleintjie! Не хочу, чтобы в одной корзине с моей кошечкой оказался кот…
– Он не солдат, Анна, он летчик.
– И, наверно, такой же назойливый котяра.
Она использовала слово fris, и Сантэн напустилась на нее:
– Ворчливая старуха! Немедленно помоги мне.
Анна внимательно оглядела Майкла и неохотно согласилась:
– У него красивые глаза, но я все равно ему не верю. Ну хорошо, но пусть он только…
– Мефрау, – впервые заговорил Майкл, – со мной ваша добродетель в полной безопасности, торжественно обещаю. Как вы ни привлекательны, я буду держать себя в руках.
Сантэн повернулась в седле и уставилась на него, а Анна выпрямилась и радостно захохотала.
– Он говорит по-фламандски!
– Вы говорите по-фламандски! – уличила Сантэн.
– Это не фламандский, – сказал Майкл, – а африкаанс, голландский язык Южной Африки.
– Нет, фламандский, – возразила Анна, подходя. – Всякий, кто говорит по-фламандски, дорогой гость в этом доме.
И она протянула руки к Майклу.
– Осторожней, – выразила беспокойство Сантэн. – Его плечо…
Она соскользнула на землю, и вдвоем они спустили Майкла с лошади и повели к кухонной двери.
В этой кухне дюжина поваров могла бы приготовить обед на пятьсот персон, но сейчас только в одной печи горел небольшой огонь. Майкла усадили перед ним на стул.
– Принеси свою знаменитую мазь, – приказала Сантэн, и Анна торопливо ушла.
– Вы фламандка? – спросил Майкл. Он радовался исчезновению языкового барьера.
– Нет, нет. – Сантэн огромными ножницами обрезала остатки рубашки вокруг ожогов. – Анна с севера. Она стала моей няней после смерти мамы и теперь считает себя не служанкой, а моей матерью. Она еще в колыбели научила меня своему языку. Но где ему научились вы?
– Там, где я вырос, все говорят на нем.
– Я рада, – сказала она, и он не понял толком, к чему это относится, потому что она продолжала осмотр его плеча.
– Я высматриваю вас каждое утро, – тихо признался он. – Мы все высматриваем, когда летим.
Она ничего не ответила, но он заметил, что ее щеки снова приобрели изумительный призрачно-розовый цвет.
– Мы называем вас своим маленьким ангелом удачи, l’ange du bonheur.
Сантэн рассмеялась.
– А я называю вас le petit jaune – маленький желтый, – ответила она. Желтый «сопвич». Майкл испытал душевный подъем. Она знает его.
А девушка между тем продолжала:
– Я жду, когда вы вернетесь, словно пересчитываю своих цыплят, но часто они не возвращаются, особенно новые. Тогда я плачу и молюсь за них. Но вы и зеленый всегда возвращаетесь, и я радуюсь.
– Вы очень добры, – начал он, но тут из кладовой появилась Анна с каменным кувшином, от которого пахло скипидаром, и настроение сразу изменилось.
– Где папа? – спросила Сантэн.
– В подвале, заботится о скоте.
– Нам приходится держать скот в подвале, – объяснила Сантэн, подходя к началу каменной лестницы, – иначе солдаты раскрадут кур, гусей и даже молочных коров. Нюажа мне пришлось отбивать! – Они крикнула вниз по лестнице: – Папа! Где ты? – Снизу послышался приглушенный ответ, и Сантэн снова крикнула: – Нам нужна бутылка коньяка. – Тон ее стал увещевательным. – Непочатая, папа. Для медицинских целей. Не для тебя, для моего пациента.
Сантэн бросила вниз связку ключей. Несколько минут спустя послышались тяжелые шаги, и в кухню вошел рослый, лохматый пузатый мужчина с бутылкой коньяка, которую он, как ребенка, прижимал к груди.
Волосы у него были такие же густые и курчавые, как у Сантэн, но нависали на лоб и в них проступали седые пряди. Усы, пышные и нафабренные, превратились по краям во внушительные пики. Папа смотрел на Майкла единственным темным блестящим глазом. Второй глаз был закрыт пиратской черной повязкой.
– Кто это? – спросил он.
– Английский летчик.
Мрачное выражение исчезло.
– Брат-воин, – сказал мужчина. – Товарищ по оружию, еще один истребитель проклятых бошей!
– За последние сорок лет вы не истребили ни одного боша, – напомнила Анна, не отрывая взгляда от ожогов Майкла, но папа не обратил на нее внимания и направился к Майклу, широко раскрыв медвежьи объятия.
– Папа, осторожней, он ранен.
– Ранен! – воскликнул папа. – Коньяк!
Он произнес это так, словно между этими двумя словами существовала самая тесная связь, нашел два тяжелых стеклянных стакана, поставил на кухонную стойку, подул на них, распространяя запах чеснока, протер полой пиджака и сломал красную восковую печать на горлышке бутылки.
– Папа, но ты ведь не ранен, – строго сказала Сантэн, видя, что он до краев наполнил оба стакана.
– Я не могу обижать столь мужественного человека, предлагая ему пить в одиночестве.
Он протянул Майклу стакан.
– Граф Луи де Тири, к вашим услугам, мсье.
– Капитан Майкл Кортни, Королевские военно-воздушные силы.
– A vфtre santй[15], капитан!
– A la vфtre, господин граф!
Граф пил с нескрываемым наслаждением, потом вздохнул, вытер тыльной стороной ладони великолепные усы и обратился к Анне:
– Лечи дальше, женщина.
– Будет жечь, – предупредила Анна, и Майклу на мгновение показалось, что речь о коньяке, но Анна взяла из каменного кувшина горсть мази и наложила прямо на открытый ожог.
Майкл взвыл от боли и начал подниматься, но Анна удержала его большой красной, со следами тяжелой работы, рукой.
– Перевязывай, – приказала она Сантэн, и когда девушка наложила повязку, боль утихла и сменилась приятным теплом.
– Так гораздо лучше, – сказал Майкл.
– Конечно, – ответила довольная Анна. – Моя мазь помогает от всех болезней, хоть это оспа, хоть почечуй.
– Мой коньяк тоже. – Граф снова наполнил стаканы.
Сантэн отошла к корзине с выстиранным бельем на одном из кухонных столов и вернулась с только что выглаженной рубашкой графа; невзирая на возмущение отца, она помогла Майклу надеть ее. Потом, когда она готовила импровизированную перевязь для раненой руки, за окном послышался звук работающего мотора, и Майкл увидел знакомую фигуру на столь же знакомом мотоцикле, который развернулся, разбрасывая гравий.
Мотор закашлялся и замолчал. Послышался голос:
– Майкл, мальчик мой, где ты?
Дверь распахнулась, и показался лорд Эндрю Киллиджеран в шотландском берете. Лорда сопровождал молодой офицер в мундире Королевской медицинской службы.
– Слава Богу, вот ты где! Не бойся, я привез тебе костоправа. – Эндрю подтащил врача к Майклу и с легкой досадой в голосе добавил: – Похоже, ты и без нас неплохо управился. Я совершил нападение на местный полевой госпиталь. Под дулом пистолета увел врача, сердце мое разрывалось от тревоги, а ты тут со стаканом в руке и… – Эндрю впервые заметил Сантэн, замолчал и начисто забыл о состоянии Майкла. Смахнул с головы свой шотландский берет. – Так это правда! – воскликнул он на прекрасном французском языке, раскатисто, по-галльски произнося «р». – Ангелы действительно ходят по земле!
– Немедленно отправляйся в свою комнату, дитя! – рявкнула Анна, и лицо ее нахмурилось, как страшная морда дракона, охраняющего вход в китайский храм.
– Я не дитя, – столь же яростно ответила ей Сантэн, но, когда она повернулась к Майклу, выражение ее лица изменилось. – Почему он называет вас «мальчиком»? Вы старше его!
– Он шотландец, – ответил Майкл, уже терзаемый ревностью, – а шотландцы все немного сумасшедшие. К тому же у него жена и четверо детей.
– Грязная ложь, – возразил Эндрю. – Дети – да, их я признаю, бедных малышей. Но не жену, определенно нет.
– Йcossais[16], – сказал граф, – великие воины и великие пьяницы. – И на вполне понятном английском добавил: – Позвольте предложить вам капельку коньяку, мсье.
Они обменивались словами на разных языках, понимая друг друга с полуслова.
– Кто-нибудь представит меня этому эталону мужчины, чтобы я мог принять его щедрое предложение?
– Граф де Тири, имею честь представить вам лорда Эндрю Киллиджерана.
Майкл свел их, и они обменялись рукопожатиями.
– Tiens[17]! Настоящий английский милорд.
– Шотландский, мой дорогой друг, – это большая разница. – Лорд поднял стакан, приветствуя графа. – Очаровательно. А эта юная леди – ваша дочь. Сходство несомненно…
– Сантэн, – вмешалась Анна, – отведи свою лошадь в конюшню и займись ей.
Сантэн, не обращая на нее внимания, улыбнулась Эндрю. Это отвлекло его от болтовни, и он уставился на девушку: улыбка совершенно преобразила ее. Казалось, она брезжила сквозь кожу, как свет сквозь алебастр, высвечивала зубы и блестела в глазах, точно солнечный луч в хрустальном сосуде с темным медом.
– Мне кажется, я должен осмотреть нашего пациента.
Молодой армейский врач разрушил очарование и сделал шаг вперед, собираясь снять с Майкла повязку. Анна поняла если не его слова, то движение и решительно преградила дорогу своим массивным телом.
– Скажите ему, если он тронет мою работу, я сломаю ему руку.
– Боюсь, ваши услуги не понадобятся, – перевел Майкл врачу.
– Выпейте коньяку, – утешил его Эндрю. – Недурной коньяк, совсем недурной.
– Вы землевладелец, милорд? – спросил граф как бы невзначай.
– Bien sыr[18]. – Эндрю сделал широкий жест, обозначая тысячи акров и в то же время искусно поднося стакан туда, где граф мог его наполнить. Граф наполнил, и Эндрю повторил: – Конечно! Родовое поместье, понимаете?
– Ага. – Единственный глаз графа блеснул, когда он посмотрел на дочь. – Ваша покойная супруга оставила вам четверых детей?
Он не очень хорошо понял предыдущий разговор.
– Ни жены, ни детей. – Эндрю показал на Майкла. – Мой веселый друг любит шутить. Очень скверные английские шутки.
– Ха! Английские шутки!
Граф захохотал и похлопал бы Майкла по плечу, если бы Сантэн не бросилась вперед и не помешала.
– Папа, осторожней! Он ранен!
– Все остаются на ужин, – объявил граф. – Вы убедитесь, милорд, что моя дочь – одна из лучших поварих в провинции.
– С некоторой помощью, – с неприязнью пробормотала Анна.
– Мне, пожалуй, пора возвращаться, – почтительно сказал молодой врач. – Я чувствую, что здесь не нужен.
– Нас пригласили на ужин, – ответил ему Эндрю. – Выпейте коньяку.
– Не возражаете, если я вам налью?
Врач подчинился без сопротивления.
Граф провозгласил:
– Необходимо спуститься в погреб.
– Папа… – начала Сантэн.
– У нас гости!
Граф показал ей пустую коньячную бутылку, и она беспомощно пожала плечами.
– Милорд, не поможете ли мне выбрать подходящий подкрепляющий напиток?
– Для меня это большая честь, мсье граф.
Сантэн следила за этой парой, рука об руку спускавшейся по лестнице, и в глазах ее было задумчивое выражение.
– Он drфle[19], ваш друг, но искренне предан вам. Видите, как он бросился вам на помощь? А как очаровал папу?
Майкла самого удивила сила неприязни, которую он в этот момент испытал к Эндрю.
– Он учуял запах коньяка, – ответил он. – Это единственная причина, из-за которой он прибыл.
– Как его четверо детей? – спросила Анна. – И их матушка?
Она, как и граф, с трудом понимала разговор.
– Четыре матери, – объяснил Майкл. – Четверо детей, но все от разных матерей.
– Да он многоженец!
Анна надулась и покраснела от такого неприличия.
– Нет, нет, – заверил Майкл. – Вы ведь сами слышали, он это отрицает. Он человек чести и так не поступил бы. Он не женат ни на одной из этих женщин.
Майкл не испытывал угрызений совести: ему нужен был союзник в семье. В этот миг из погреба появилась счастливая пара, нагруженная черными бутылками.
– Там пещера Аладдина! – радостно воскликнул Эндрю. – Граф наполнил ее отличной выпивкой. – Он поставил на кухонный стол перед Майклом с полдюжины бутылок. – Ты только посмотри! Тридцать лет выдержки, как один день! – Он пристально посмотрел на Майкла. – Ты ужасно выглядишь, старина. Надо бы взбодриться.
– Спасибо. – Майкл изобразил улыбку. – Ты сама доброта.
– Естественная братская заботливость… – ответил Эндрю, открывая бутылку, потом, понизив голос, добавил: – Клянусь Богом, она просто потрясающая! – Он посмотрел туда, где женщины что-то делали у большого медного котла. – Я бы предпочел ее выпивке.
Неприязнь Майкла перешла в откровенную ненависть.
– Я нахожу это замечание отвратительным. Говорить так о молодой женщине, такой невинной и прекрасной… – Майкл, не закончив, замолчал. Эндрю склонил голову набок и удивленно посмотрел на него.
– Майкл, мой мальчик, боюсь, это опаснее любых ожогов и синяков. Тебе необходима интенсивная терапия. Я предписываю большую дозу этого уникального кларета!
Во главе стола граф открыл другую бутылку и наполнил стакан врача.
– Тост! – воскликнул он. – Смерть проклятым бошам!
– Б bas les boches[20]! – подхватили все, и, как только выпили, граф положил руку на черную повязку, прикрывавшую его отсутствующий глаз.
– Вот как они обошлись со мной под Седаном в семидесятом. Забрали глаз… но они дорого за это заплатили, дьяволы. Sacrй blеu[21], как мы сражались! Тигры. Мы были настоящие тигры.
– Коты полосатые! – сказала Анна из угла кухни.
– Ты ничего не понимаешь в войне и битвах. Эти храбрые молодые люди – они знают, они понимают! Я пью за них!
Он выпил и спросил:
– Где еда?
Аппетитного вида рагу из свинины, сосиски, мозговые кости. Анна снимала с печи дымящиеся блюда и ставила на стол, а Сантэн грудой насыпала маленькие свежие хлебцы.
– Ну, теперь расскажите, как идет битва, – потребовал граф, разламывая хлеб и окуная его в тарелку. – Когда закончится эта война?
– Давайте не портить добрую трапезу, – попытался уйти от вопроса Эндрю, но граф, чьи усы украшали крошки и соус, настаивал:
– Что слышно о новом наступлении союзников?
– Оно будет на западе, опять на Сомме. Там нам предстоит прорвать немецкую линию фронта.
Ответил Майкл; он говорил спокойно и уверенно и почти сразу завладел общим вниманием.
Даже женщины подошли от печи. Сантэн села рядом с Майклом и устремила на него серьезный взгляд, стараясь уследить за разговором на английском.
– Откуда вы знаете? – прервал Майкла граф.
– Его дядя генерал, – объяснил Эндрю.
– Генерал! – Граф с заинтересованностью посмотрел на Майкла. – Сантэн, разве ты не видишь, что наш гость испытывает трудности?
Анна нахмурилась, а Сантэн наклонилась к тарелке Майкла и разрезала мясо на небольшие куски, чтобы он мог есть одной рукой.