Смит Уилбур. Когда пируют львы

   – Ну где ты?
   Он неловко вышел из воды, прикрываясь руками. Энн подвинулась.
   – Можешь сесть, если хочешь.
   Он торопливо сел и поднял колени к подбородку.
   Краем глаза он продолжал наблюдать за ней. Вокруг сосков Энн от холодной воды появились маленькие пупырышки. Она заметила, что он смотрит на нее, и, наслаждаясь этим, расправила плечи. Шон пришел в замешательство – хозяйкой положения теперь определенно стала Энн.
   Раньше на нее можно было покрикивать, а теперь она отдавала приказы, и он слушался.
   – У тебя на груди волосы, – сказала Энн, поворачиваясь и глядя на него.
   Хоть волосы были редкие и шелковистые, Шон обрадовался, что они есть. Он вытянул ноги.
   – И здесь у тебя гораздо больше, чем у Фрикки.
   Шон попытался снова поднять колени к подбородку, но Энн положила ладонь ему на ногу и остановила.
   – Можно мне потрогать?
   Шон хотел ответить, но у него перехватило горло; он не мог произнести ни звука. А Энн не стала ждать разрешения.
   – Смотри! Какой большой он становится, как у Карибу!
   Карибу – это жеребец Ван Эссена.
   – Я всегда знаю, когда па отводит Карибу, чтобы тот покрыл кобылу. Тогда он посылает меня в гости к тете Летти. А я прячусь на плантации. Оттуда очень хорошо виден выгон.
   Руки Энн, мягкие, ни на мгновение не останавливались, и Шон ни о чем другом уже не мог думать.
   – А ты знаешь, что люди делают так же, как лошади? – спросила она.
   Шон кивнул – он посещал уроки биологии мсье Даффеля и к тому же состоял в «туалетном клубе». Некоторое время они молчали, потом Энн прошептала:
   – Шон, ты покроешь меня?
   – Я не знаю как, – хрипло ответил Шон.
   – Поначалу и лошади не знают, как это сделать. Люди тоже, – сказала Энн. – Но мы можем узнать.
 
   Они возвращались ранним вечером. Энн сидела позади Шона, обнимая его за талию и прижимаясь лицом к его плечам. Он высадил ее на краю плантации.
   – Увидимся в понедельник в школе, – сказала она и повернулась, собираясь уходить.
   – Да. Тебе еще больно?
   – Нет. – После недолгого раздумья Энн добавила: – Сейчас очень приятно.
   Она повернулась и побежала под деревьями домой.
   Шон медленно поехал домой. Внутри у него была пустота – чувство было печальным, и это удивило его.
   – А где рыба? – спросила Ада.
   – Не клевала.
   – Нет ни одной?
   Шон покачал головой и пошел на кухню.
   – Шон!
   – Да, ма?
   – Что-то случилось?
   – Нет, все в порядке.
   И он исчез в коридоре.
   Гаррик сидел в постели, кожа вокруг его ноздрей покраснела и распухла. Он опустил книгу, которую читал, и улыбнулся вошедшему Шону. Шон подошел к своей кровати и сел на нее.
   – Где ты был?
   Голос Гаррика звучал хрипло из-за простуды.
   – Выше по реке, у водопадов.
   – Рыбачил?
   Шон не ответил, он наклонился вперед, упираясь локтями в колени.
   – Я встретил Энн, и мы пошли вместе.
   При этом имени Гаррик сразу заинтересовался и посмотрел Шону в лицо. На этом лице все еще держалось выражение легкого удивления.
   – Гарри…
   Он колебался. Но ему нужно было поговорить об этом.
   – Гарри, я покрыл Энн.
   Гаррик с легким свистом втянул воздух. Он очень побледнел, только кожа вокруг носа оставалась красной.
   – Я хочу сказать… – Шон говорил медленно, словно старался объяснить самому себе. – Я правда это сделал. Точно, как мы с тобой говорили. Это было…
   Он сделал беспомощный жест руками, не в силах подыскать слова. Потом лег.
   – Она тебе разрешила?
   Гаррик говорил шепотом.
   – Она меня попросила об этом, – ответил Шон. – Было скользко, тепло и скользко.
   Много времени спустя, после того как они погасили лампу и оба лежали в постели, Шон услышал движения Гаррика в темноте. Он слушал, пока не уверился.
   – Гарри! – громко воскликнул он.
   – Я не делал, не делал.
   – Ты знаешь, что говорил па. У тебя выпадут зубы, и ты сойдешь с ума.
   – Я не делал, не делал.
   В хриплом от простуды голосе Гаррика звучали слезы.
   – Я слышал, – сказал Шон.
   – Я просто чесал ногу. Честно, честно, просто чесал.
 
   Мистер Кларк не смог сломать Шона. Напротив, он затеял жестокое состязание, в котором медленно проигрывал, и теперь боялся мальчика. Он больше не заставлял Шона вставать, потому что тот уже стал одного с ним роста. Состязание длилось два года; они обнаружили слабости друг друга и знали, как их использовать.
   Мистер Кларк не терпел, когда кто-то чихал: возможно, подсознательно он воспринимал это как насмешку над своим курносым носом. У Шона был обширный репертуар: от легкого, еле слышного сопения, с каким гурман принюхивается к орхидее, до громогласного трубного звука из глубины горла.
   – Простите, сэр, не сдержался. У меня простуда.
   Но однажды, уравнивая счет, мистер Кларк понял, что уязвимое место Шона – Гаррик. Причини хотя бы легкую боль Гаррику – и вызовешь почти нестерпимые страдания Шона.
   Неделя у мистера Кларка выдалась очень тяжелая. Его беспокоила печень, ослабленная постоянными приступами малярии. Три дня у него страшно болела голова. Были трения с городским советом по поводу предстоящего возобновления контракта; накануне Шон чихал непрерывно, и мистер Кларк решил, что с него довольно.
   Он вошел в класс и занял свое место на возвышении; медленно обвел взглядом учеников, остановившись на Шоне.
   «Пусть только начнет, – со злостью думал мистер Кларк. – Пусть только начнет сегодня, и я его убью».
   Еще два года назад он рассадил учеников по-своему, разлучив Шона с Гарриком. Гаррик сидел впереди, где мистер Кларк мог легко до него дотянуться, Шон – у дальней стены класса.
   – Чтение, – сказал мистер Кларк. – Первая группа. Страница пять. Вторая группа…
   И тут Гаррик чихнул, шумно и влажно. Мистер Кларк громко захлопнул книгу.
   – Черт побери! – негромко сказал он. И повторил, уже громче: – Черт побери!
   Он дрожал от гнева, кожа вокруг вывернутых ноздрей побелела.
   Он подошел к парте Гаррика.
   – Будь ты проклят, хромой калека! – закричал он и открытой ладонью ударил Гаррика по лицу. Гаррик закрылся руками и с испугом смотрел на учителя.
   – Грязный поросенок! – закричал мистер Кларк. – Теперь и ты начал это!
   Он схватил Гаррика за волосы и дернул вниз, так что Гаррик лбом ударился о парту.
   – Я тебя проучу! Клянусь Господом, я тебя проучу! Я тебе покажу!
   Еще удар.
   – Я тебя проучу!
   Удар.
   За это время Шон успел подбежать к ним. Он схватил мистера Кларка за руку и отвел ее.
   – Оставьте его в покое! Он ничего не сделал!
   Мистер Кларк увидел перед собой лицо Шона – ученика, который два года его мучил. Здравый смысл покинул его. Он сжал кулак и ударил.
   Шон упал, от боли на глаза его навернулись слезы. Секунду он смотрел на учителя, потом зарычал.
   Этот звук отрезвил Кларка, и он попятился, сделав два шага назад, но Шон настиг его. Нанося удары обеими руками и продолжая рычать, он прижал учителя к доске. Кларк попробовал высвободиться, но Шон схватил его за воротник и потащил назад; воротник порвался, и Шон ударил снова. Кларк съехал по стене на пол, а Шон, тяжело дыша, навис над ним.
   – Уходи! – сказал мистер Кларк. Зубы его покраснели от крови, немного крови вылилось изо рта. Воротник под нелепым углом торчал за ухом.
   В классе не было слышно ни звука, кроме тяжелого дыхания Шона.
   – Уходи, – повторил Кларк, и гнев Шона рассеялся, теперь мальчика трясло. Он пошел к двери.
   – Ты тоже, – показал Кларк на Гаррика. – Убирайтесь и больше не приходите!
   – Пошли, Гарри, – сказал Шон.
   Гаррик встал, хромая подошел к Шону, и вдвоем они вышли на школьный двор.
   – Что нам теперь делать?
   На лбу Гарри краснела большая шишка.
   – Наверно, лучше пойти домой.
   – А как же наши вещи? – спросил Гаррик.
   – Нам все равно их не унести, пошлем за ними потом. Пошли.
   Они прошли через город и двинулись по дороге на ферму. И молча добрались почти до моста через Бабуиновый ручей.
   – Как ты думаешь, что сделает па? – спросил Гаррик.
   Он здал вопрос, который занимал обоих с тех самых пор, как они вышли из школы.
   – Ну, что бы он ни сделал, оно того стоило, – улыбнулся Шон. – Видел, как я его поколотил?
   – Не надо было этого делать, Шон. Па убьет нас. Меня тоже, а ведь я ни в чем не виноват.
   – Ты чихнул, – напомнил Шон.
   Они поднялись на мост и остановились у парапета, глядя на воду.
   – Как твоя нога? – спросил Шон.
   – Болит. Думаю, надо отдохнуть.
   – Хорошо, пусть так, – согласился Шон.
   Наступило долгое молчание. Потом:
   – Зря ты это сделал, Шон.
   – Снявши голову, по волосам не плачут. Старину Ноздрю побили так, как никогда в жизни, и теперь нужно только придумать, что сказать па.
   – Он меня ударил, – сказал Гаррик. – Он мог меня убить.
   – Да, – согласился Шон. – Меня он тоже ударил.
   Они поразмыслили над этим.
   – Может, просто уйти? – предположил Гаррик.
   – Ничего не говоря па?
   Мысль показалась привлекательной.
   – Да, мы могли бы уйти в море или еще куда-нибудь.
   Лицо Гаррика прояснилось.
   – У тебя морская болезнь, тебя тошнит даже в поезде.
   Они снова задумались.
   Потом Шон взглянул на Гаррика, Гаррик на Шона и, не сговариваясь, оба встали и снова пошли к Тёнис-краалю.
   Перед домом они увидели Аду. На ней был широкополая соломенная шляпа, защищавшая лицо от солнца, а в руке она держала корзину с цветами. Занятая садом, она не заметила братьев, пока они не миновали половину лужайки, а когда увидела, застыла. Она готовилась обуздать свои чувства – опыт научил ее ожидать от приемных сыновей худшего и быть благодарной, если это не так.
   Подходя к ней, они постепенно замедляли шаг и наконец остановились, точно заводные игрушки, у которых кончился завод.
   – Здравствуйте, – сказала Ада.
   – Здравствуйте, – хором ответили они.
   Гаррик порылся в кармане, достал платок и высморкался. Шон внимательно разглядывал крутую «голландскую» крышу дома Тёнис-крааля, словно никогда раньше ее не видел.
   – Ну?
   Она говорила спокойно.
   – Мистер Кларк отправил нас домой, – объявил Гаррик.
   – Почему?
   Спокойствие начинало покидать Аду.
   – Ну…
   В поисках поддержки Гаррик взглянул на Шона. Тот продолжал разглядывать крышу дома.
   – Ну… Понимаешь, Шон вроде настучал ему по голове, а он упал.
   Ада негромко застонала.
   – О, нет!
   Она глубоко вздохнула.
   – Ну, хорошо. Начни сначала и расскажи мне все.
   Они принялись рассказывать по очереди, торопливым потоком слов, перебивая друг друга и споря из-за подробностей.
   Когда они закончили, Ада сказала:
   – Вам лучше пойти к себе в комнату. Отец сейчас на домашнем участке и скоро придет обедать. Постараюсь немного подготовить его.
   В комнате установилась веселая атмосфера каземата.
   – Как по-твоему, сильно он нас накажет? – спросил Гаррик.
   – Думаю, будет пороть, пока не устанет, потом отдохнет и снова начнет, – ответил Шон.
   Они слышали, как лошадь Уэйта остановилась во дворе. Он что-то сказал конюху, и мальчики услышали его смех. Хлопнула дверь кухни, и наступили полминуты тишины. Затем Уэйт взревел. Гаррик нервно вздрогнул.
   Еще десять минут они слушали, как Уэйт и Ада разговаривают на кухне – рев и успокаивающий голос перемежались. Потом в коридоре послышались шаги, и в комнату вошла Ада.
   – Отец хочет вас видеть. Он в кабинете.
   Уэйт стоял перед камином. В его бороду набилась пыль, а мрачно нахмуренный лоб прорезали морщины, словно борозды вспаханное поле.
   – Входите! – проревел он, когда Шон постучал в дверь, и они вошли и остановились перед ним. Уэйт хлопнул хлыстом по ноге, и с его брюк для верховой езды полетела пыль.
   – Иди сюда, – сказал он Гаррику, взял его за волосы и принялся поворачивать голову, осматривая синяк на лбу.
   – Гм, – сказал он и выпустил волосы. Они остались стоять дыбом. Уэйт бросил хлыст на стол.
   – Теперь ты, – велел он Шону. – Вытяни руки. Нет, не так. Ладонями вниз.
   Кожа на руках была в ссадинах и покраснела, одна костяшка разбита и вздулась.
   – Гм, – снова сказал Уэйт. Повернулся к каминной полке, взял с нее трубку и набил табаком из каменного кувшина.
   – Вы пара обалдуев, прах вас побери, – сказал он наконец, – но я рискну, начав с пяти шиллингов в неделю на каждого. Идите поешьте… сегодня еще много работы.
   Они несколько мгновений недоверчиво смотрели на него, потом повернулись к двери.
   – Шон.
   Шон остановился. Он знал, что происходящее слишком хорошо, чтобы быть правдой.
   – Куда ты его ударил?
   – Везде, па, везде, куда смог дотянуться.
   – Это неправильно, – сказал Уэст. – Нужно бить сбоку, по голове, вот сюда, – он концом трубки показал на свою челюсть, – и плотнее сжимать кулаки, не то сломаешь пальцы, до того как повзрослеешь.
   – Да, па.
   Дверь за ним неслышно закрылась, и Уэйт позволил себе улыбнуться.
   – Достаточно с них ученья, – сказал он вслух и чиркнул спичкой, чтобы раскурить трубку; когда табак затлел ровно, он затянулся и выпустил клуб дыма. – Боже, хотел бы я на это посмотреть! В следующий раз не станет связываться с моими парнями.

Глава 12

   Теперь у Шона была своя беговая дорожка. Он был рожден для бега, и Уэйт Кортни вывел его из стойла, где он только злился, на волю. И Шон бежал, не думая о наградах, не сознавая дистанций – бежал радостно, что было сил.
   Еще затемно, стоя на кухне с отцом и Гарриком, Шон с чашкой кофе в руках с нетерпением ждал наступления нового дня.
   – Шон, возьми с собой Мбаму и Н’дути и проверь, нет ли отставших животных в зарослях у реки.
   – Я возьму с собой только одного пастуха, па, Н’дути понадобится тебе у чанов с дезинфицирующим раствором.
   – Хорошо. К полудню подъезжай к чанам, нам нужно прогнать сегодня тысячу голов.
   Шон залпом допил кофе и застегнул куртку.
   – Тогда я пойду.
   Конюх держал его лошадь у кухонной двери. Шон спрятал ружье в чехол и вскочил на лошадь, не коснувшись ногой стремени; улыбнулся, повернул лошадь и поехал по двору. Было еще темно и холодно.
   Уэйт следил за ним с порога.
   «Он так в себе уверен», – подумал он. Вот сын, на которого он надеялся и которым мог гордиться.
   – А что делать мне? – спросил стоявший сзади Гаррик.
   – Так… в загоне для больных животных есть телки… – Уэйт остановился. – Нет, лучше пойдешь со мной, Гарри.
 
   Шон работал ранними утрами, когда солнце, как в театре, покрывало все веселой позолотой, а тени становились длинными и черными. Он работал под полуденным солнцем, обливаясь потом; работал в дождь; в сером и влажном тумане, который спускался с плато; работал в короткие африканские сумерки и возвращался домой в темноте. И каждую минуту был счастлив.
   Он научился узнавать животных. Не по кличкам – клички были только у тягловых быков, – но по размеру, цвету и клеймам, так что стоило ему скользнуть взглядом по стаду, и он сразу видел, какого животного не хватает.
   – Зама, где старая корова со сломанным рогом?
   – Нкози, – больше не уменьшительное «нкозизана», «маленький господин», – нкози, вчера я отвел ее в загон для больных, у нее червь в глазу.
   Он научился распознавать болезнь чуть ли не раньше, чем она начиналась, – по тому, как двигается животное, как держит голову. Он узнал средства от болезней. Завелись черви – полить рану керосином, пока личинки не высыплются, как рис. Глаза больны – промыть их марганцовкой. Сибирская язва – пуля и костер для туши.
   Он принял своего первого теленка под раскидистыми акациями на берегу Тугелы; один, закатав рукава по локоть и ощущая скользкие прикосновения к рукам. Потом, когда мать облизывала теленка и тот шатался под прикосновениями ее языка, у Шона сдавило горло.
   Но всего этого было недостаточно, чтобы поглотить всю его энергию. Работал он играючи.
   Шон совершенствовал искусство верховой езды – спрыгивал с седла и бежал рядом с лошадью, снова вскакивал ей на спину, соскакивал с другой стороны, на всем скаку вставал в седле, потом шире расставлял ноги, снова садился, и его ноги безошибочно отыскивали стремена.
   Практиковался в стрельбе, пока не научился попадать в бегущего шакала за сто пятьдесят шагов, тяжелой пулей поражая середину тела животного.
   И еще нужно было выполнять работу Гаррика.
   – Я плохо себя чувствую, Шон.
   – Что случилось?
   – Нога болит. Знаешь, натирает, когда я много езжу верхом.
   – А что домой не идешь?
   – Па велел починить ограду у чана номер три.
   Гаррик держался за лошадь, растирая ногу, и улыбался легкой храброй улыбкой.
   – Ты чинил ее на прошлой неделе, – возразил Шон.
   – Да, но проволока опять распустилась.
   Все, что чинил Гаррик, непостижимым образом тут же снова выходило из строя.
   – Есть у тебя ножницы для проволоки?
   Гаррик с готовностью достал их из седельной сумки.
   – Я сделаю, – сказал Шон.
   – Эй, парень, спасибо. – Потом, после секундного колебания: – Ты ведь не скажешь па?
   – Нет. Ты ведь не виноват, что у тебя нога болит.
   И Гаррик возвращался домой, тайком пробирался в спальню и убегал на страницы «Острова сокровищ» к Джиму Хопкинсу.
 
   Работа стала для Шона источником новых переживаний. Когда дожди возрождали зеленую траву и заполняли водой мелкие впадины на плато, это перестало означать только, что начался сезон гнездования птиц и что теперь рыба в Бабуиновом ручье будет лучше клевать; это означало, что можно выводить скот из долины, что животные, которых они отправят в загоны для продажи в Ледибурге, нагуляли жир; это значило, что закончилась еще одна зима и земля вновь готова порождать жизнь и богатство. Новое чувство распространялось и на скот – сильное, почти свирепое чувство собственника.
   Был конец дня. Шон сидел на лошади среди деревьев и смотрел на небольшое стадо, цепочкой растянувшееся по затопляемой низине. Животные паслись, опустив головы, лениво помахивая хвостами. Между Шоном и стадом стоял теленок трех дней от роду, все еще светло-бежевый и неуверенно держащийся на ногах. Он неуклюжими кругами бегал по траве, разминая ноги.
   В стаде замычала корова, и теленок застыл, насторожив уши; ноги под ним подломились. Шон улыбнулся и взял поводья с шеи лошади – пора возвращаться на ферму.
   Но в этот миг он увидел ягнятника: тот уже начал камнем падать на теленка с неба, большой, темно-коричневый, отведя назад крылья и выставив когти для удара. Его стремительное падение производило отчетливо слышимый шорох.
   Шон оцепенело наблюдал. Орел вцепился в теленка, и Шон услышал, как хрустнули кости, резко, словно сломалась сухая ветка. Теленок упал; он слабо дергался, а орел сидел на нем.
   Еще секунду Шон сидел, ошеломленный быстротой произошедшего. И тут его охватила ненависть. Такая сильная, что у него свело живот. Он ударил лошадь пятками, и она рванула вперед. Шон направил лошадь на орла, пронзительно вопя. Это было звериное выражение ненависти.
   Орел повернул голову и искоса посмотрел на него одним глазом. Раскрыл большой желтый клюв и ответил на крик, потом высвободил когти из туши теленка и поднялся в воздух. Тяжело взмахивая крыльями, он летел над самой землей, набирая скорость, поднимаясь, уходя от Шона.
   Шон выхватил ружье и остановил лошадь. Соскочил с седла и раскрыл казенник.
   Орел был уже в пятидесяти ярдах и быстро поднимался.
   Шон вложил в казенник патрон, захлопнул его и одним плавным движением поднял ружье.
   Выстрел был трудным. Орел продолжал подниматься, от взмахов крыльев все его тело дергалось. Шон выстрелил.
   Отдача ударила в плечо, но ветер отнес пороховой дым, и Шон увидел, как пуля нашла цель.
   Орел остановился в воздухе, взорвался, как подушка, набитая перьями, и начал падать – его шестифутовые крылья слабо дергались. Шон сорвался с места, прежде чем он упал на землю.
   Когда он подбежал, орел был уже мертв, но Шон повернул ружье и ударил прикладом по голове орла. На третьем ударе ложе сломалось, но Шон продолжал бить, всхлипывая от ярости.
   Наконец он остановился и стоял, тяжело дыша – пот катился по его лицу, а все тело дрожало. Орел превратился в кровавое месиво разорванной плоти и перьев.
   Теленок был еще жив. Ружье заклинило. Шон наклонился и со слезами гнева прикончил теленка охотничьим ножом.

Глава 13

   Новое чувство было таким сильным, что Шон мог возненавидеть даже Гаррика. Но его ненависти хватало ненадолго. Гнев и ненависть Шона походили на огонь в сухой траве – горячий и высокий, этот огонь быстро выжигает все вокруг, и остается только мертвый пепел, нет даже тления.
   Когда это произошло, Уэйт был в отъезде. Три года подряд Уэйта выдвигали на пост президента Ассоциации скотоводов, и он трижды отказывался. Ему не чуждо было тщеславие, и он ценил столь почетную должность, но в то же время понимал, что из-за его частых отлучек пострадает ферма. Шон и Гарри работали на ферме уже два года, когда подоспели очередные ежегодные выборы.
   Накануне своего отъезда на собрание в Питермарицбург Уэйт поговорил с Адой.
   – На прошлой неделе я получил письмо от Бернарда, дорогая. – Уэйт, стоя перед зеркалом в спальне, подравнивал бороду. – Они настаивают, чтобы на этот раз я занял этот пост.
   – Очень разумно с их стороны, – ответила Ада. – Если согласишься, они получат самого подходящего человека.
   Уэйт сосредоточенно нахмурился, подрезая усы. Она так безоговорочно в него верила, что и он сам редко сомневался в себе. И теперь, глядя в зеркало на свое отражение, он думал, что своими успехами в большой степени обязан Аде.
   – Соглашайся, Уэйт. Ты справишься.
   Не вызов, не вопрос – спокойное утверждение. Когда она так говорит, он верит.
   Он положил ножницы на комод и повернулся к жене. Она, в белой ночной сорочке, сидела на кровати нога на ногу; волосы темной массой падали на плечи.
   – Думаю, присмотреть тут за всем сможет Шон, – и сразу же, поспешно: – И, конечно, Гарри.
   – Шон быстро учится, – согласился Уэйт.
   – Ты примешь предложение?
   Уэйт поколебался.
   – Да, – кивнул он, и Ада улыбнулась.
   – Иди сюда, – сказала она, протягивая к нему руки.
 
   Шон отвез Уэйта и Аду на станцию в Ледибург – в последнюю минуту Уэйт настоял, чтобы Ада поехала с ним, он хотел, чтобы она разделила с ним торжество.
   Шон отнес их багаж в купе и остановился, пережидая, пока они поговорят с группой скотоводов, которые тоже ехали на собрание. Раздался свисток, и все разошлись по своим купе. Ада поцеловала Шона и поднялась в вагон. Уэйт еще на секунду задержался на платформе.
   – Шон, если понадобится помощь, обратись к мистеру Эразмусу в Лайон-Кор. Я вернусь в четверг.
   – Мне не понадобится помощь, па.
   Лицо Уэйта стало твердым.
   – Должно быть, ты Господь Бог. Только ему никогда не нужна помощь, – хрипло сказал он. – Не дури. Если будут неприятности, обратись к Эразмусу.
   Он поднялся в вагон вслед за Адой. Поезд дернулся и, набирая скорость, двинулся к откосу. Шон смотрел ему вслед, потом вернулся к коляске. Он почувствовал себя хозяином Тёнис-крааля, и это ощущение ему понравилось. Небольшая толпа на станции расходилась, и из нее показалась Энн.
   – Привет, Шон.
   На ней было зеленое платье, вылинявшее от частых стирок; ноги были голыми. Она улыбнулась, показав мелкие белые зубы, и посмотрела ему в лицо.
   – Привет, Энн.
   – Ты не поехал в Питермарицбург?
   – Нет, меня оставили смотреть за фермой.
   Они стояли молча, в присутствии стольких людей чувствуя себя неловко. Шон кашлянул и почесал нос.
   – Энн, пошли. Пора домой, – позвал один из ее братьев от билетной кассы, и Энн прислонилась к Шону.
   – Увидимся в воскресенье? – прошептала она.
   – Приду, если смогу. Но не знаю. Мне нужно смотреть за фермой.
   – Постарайся, Шон. – Лицо ее осветилось искренностью. – Я возьму с собой еды и буду ждать весь день. Пожалуйста, приходи, пусть ненадолго.
   – Приду. Обещаю.
   Она с облегчением улыбнулась.
   – Буду ждать на тропе над водопадом.
   Она повернулась и побежала к семье, а Шон поехал в Тёнис-крааль. Гаррик лежал на веранде и читал.
   – Я думал, па велел тебе клеймить новый скот, который мы купили в среду.
   Гаррик отложил книгу и сел.
   – Я приказал Заме держать их в краале, пока ты не вернешься.
   – Но па велел это сделать тебе.
   – Ненавижу клеймение, – сказал Гаррик. – Они так мычат, когда прикладываешь клеймо, и я терпеть не могу запах паленой кожи и волос, у меня от него голова болит.
   – Ну, кто-то должен. Я не могу – мне нужно готовить раствор на завтра. – Шон начинал терять терпение. – Дьявольщина, Гаррик, почему ты всегда такой беспомощный?
   – Да ведь я одноногий.
   Гаррик был близок к слезам. Упоминание о ноге произвело нужное действие – Шон мгновенно сдержался.
   – Прости. – Шон улыбнулся своей неотразимой улыбкой. – Вот что я тебе скажу: я буду клеймить скот, а ты займись чанами. Отвези бочки с раствором на шотландской телеге, возьми в помощь двух пастухов. Вот ключи от кладовой. – Он бросил на кровать рядом с Гарри связку ключей. – Ты должен закончить до темноты.
   От двери он обернулся.