Смит Уилбур. Крик дьявола

   – Да, господин капитан.
   – Так выполняйте же. – И, не обращая внимания на вяканье протестующего Фляйшера, фон Кляйне направился к штурману. – Измените курс так, чтобы мы прошли метрах в пятидесяти от выживших.
 
   – Пошел. – Флинн с мрачной ухмылкой смотрел, как крейсер угрожающе двинулся на них.
   Вопли оказавшихся в воде людей, их мольбы о пощаде напоминали жалобные крики морских птиц – крохотных на фоне необъятных океанских просторов.
   – Флинн. На мостике! – раздался голос Себастьяна. – Видишь его? В серой форме.
   Слезы от жгучей боли, вызванной попавшей в рану морской солью, и жар затуманивали зрение Флинна, и все же он смог различить на мостике крейсера серое пятно среди белой форменной одежды.
   – Кто там?
   – Ты был прав. Это Фляйшер! – крикнул в ответ Себастьян, и Флинн разразился проклятиями.
   – Эй ты, мерзкий жирный мясник! – орал он, пытаясь взгромоздиться на набитый поплавками мешок. – Ты, вонючий недоносок! – Его крик был едва различим на фоне рокота работавших на самом медленном ходу двигателей крейсера. – Давай, свинья недорезанная!
   Нос крейсера возвышался уже совсем близко – настолько близко, что можно было различить, как внушительных размеров фигура в сером, повернувшись к офицеру в белой форме и красноречиво жестикулируя, о чем-то убедительно его просила.
   Офицер, отвернувшись, отошел к поручню. Слегка перегнувшись, он махнул стоявшей ниже на палубе группе матросов.
   – Правильно, правильно. Вели им стрелять. Давай побыстрее покончим с этим. Скажи им…
   Над бортовым поручнем появился большой квадратный предмет и с шумным всплеском упал за борт.
   У Флинна перехватило в горле, когда он в полном недоумении увидел, как одетый в белое офицер поднял правую руку в жесте, похожем на салют. Шум двигателей крейсера усилился, и он, набирая скорость, свернул от них в западном направлении.
   Флинн О’Флинн расхохотался – словно в бреду он истерично хохотал от облегчения. Скатившись с набитого пробкой мешка, он с головой ушел в теплую зеленую воду, и она заглушила его хохот. Мохаммед за волосы вытянул голову Флинна на поверхность, чтобы не дать ему захлебнуться.

14

   Себастьян дотянулся до плота и ухватился за висевшую по всему его периметру сбоку веревку. Собравшись с силами, он взобрался на плот и какое-то время лежал, с трудом переводя дыхание. Теплая, как кровь, морская вода струилась с одежды; он смотрел на удалявшийся в западном направлении силуэт боевого крейсера.
   – Господин! Помогите!
   Очнувшись от этого возгласа, Себастьян сел. Мохаммед изо всех сил тянул в воде Флинна с мешком. Около дюжины уцелевших носильщиков и членов команды, отчаянно барахтаясь среди обломков кораблекрушения, устремились к плоту, более слабые уже выбивались из сил, и их крики становились все более жалобными по мере того, как они судорожно бултыхались в воде. К деревянной основе плота были привязаны весла. Быстро срезав одно из них охотничьим ножом, Себастьян стал грести навстречу парочке. Однако эти усилия не принесли ощутимых результатов, поскольку от его гребков неукротимый плот лишь упрямо раскачивался, отказываясь двигаться в нужном направлении.
   Один из арабов – членов команды, добравшись до плота, вскарабкался на него, затем – еще один и еще. Взяв по веслу, они стали помогать грести. Плот поравнялся с телом одного из носильщиков, плававшим у самой поверхности, – обе его ноги были обрублены выше колен, из культей с лохмотьями мяса торчали кости. Это был не единственный труп – среди обломков корабля виднелись останки других человеческих тел, и разносимые течением розово-бурые пятна привлекли акул.
   Сидевший возле Себастьяна араб первым увидел одну из них и указал на нее веслом.
   Акула целенаправленно плыла против течения, ее плавник раскачивался из стороны в сторону, чтобы все смогли ощутить возбуждение, вызванное холодным и бездумным чувством голода представителя отряда «настоящие акулы». Темный размытый силуэт хищницы уже был виден в воде совсем недалеко от поверхности. Она казалась небольшой – около девяти футов в длину и четыреста фунтов весом, но вполне была способна отхватить ногу одним махом. Ведомая не только вкусом крови, но и уловив распространявшиеся от барахтавшихся в воде людей вибрации, она выпрямилась и пошла на первый заход.
   – Акула! – заорал Себастьян в ту сторону, где Флинн с Мохаммедом силились преодолеть оставшиеся до плота десять ярдов. Обоих охватил ужас, и вместо того, чтобы плыть к плоту, они начали карабкаться на мешок с поплавками. Страх лишает логики. Оба стремились во что бы то ни стало убрать болтавшиеся в воде ноги, однако мешок был настолько мал и неустойчив, что они своей паникой лишь привлекли внимание акулы. Резко изменив направление, она устремилась к ним, демонстрируя высоту треугольного плавника, мощные движения ее хвоста вспенивали водную гладь.
   – Сюда, – орал Себастьян. – На плот! – Он орудовал веслом, как топором, рассекая воду, арабы-гребцы трудились не менее усердно. – Сюда, Флинн. Ради Бога, давай же сюда!
   Несмотря на панику, смысл его слов все-таки дошел до Финна с Мохаммедом, и они вновь бросились в направлении плота. Однако акула быстро настигала их; солнечные лучи сквозь водную рябь освещали ее длинное пятнистое туловище.
   Привязанный к Флинну мешок болтался сзади и мешал плыть. Сделав вираж, акула устремилась к ним. Открыв пасть, она чуть не выпрыгивала из воды – верхняя челюсть выдавалась вперед, нижняя словно отвисла, демонстрируя многочисленные ряды зубов, торчавших, как иглы дикобраза. Бросившись на мешок, она сомкнула свои челюсти на грубом джутовом материале и стала трепать его, неуклюже мотая башкой, поднимая массу брызг, разлетавшихся на солнце, будто осколки разбитого стекла.
   – Хватайтесь! – скомандовал Себастьян, перегнувшись через борт, чтобы протянуть им лопасть весла. Оба судорожно вцепились в него, и Себастьян подтянул их к плоту.
   Однако мешок с акулой все еще волочились за Флинном, угрожая оторвать его от спасительной веревки по бортам плота.
   Упав на колени, Себастьян вытащил нож и стал резать веревку. Ему удалось отсечь ее, и когда все еще занятая мешком акула удалилась от плота, Себастьян вместе с арабами выволокли Флинна и Мохаммеда из воды на плот.
   Но это было еще не все. В воде по-прежнему находились с полдюжины человек.
   В конце концов, осознав свою ошибку, акула оставила мешок с пробкой в покое, а сама, словно несколько оторопев, какое-то время оставалась неподвижной. Но вскоре она устремилась к ближайшему источнику всплесков – туда, где из последних сил по-собачьи барахтался один из охотников Флинна. Напав на него сбоку, акула утянула несчастного на глубину. Через мгновение он всплыл с разинутым от крика ртом, вода вокруг окрасилась темно-красным цветом крови. Схватив его за ноги, акула вновь утянула свою жертву вниз, и затем он вновь всплыл – на это раз лицом вниз, чуть заметно подрагивая. Акула продолжала кружить вокруг, то и дело отхватывая от тела очередной кусок мяса, и, проглотив, возвращалась за новым.
   Вскоре появилась другая акула, две, десяток, и затем их уже стало так много, что Себастьян сбился со счета. С исступленной жадностью они кружили и ныряли, и вода вокруг плота забурлила, словно закипев от такого возбуждения.
   Себастьяну с арабами удалось вытащить из воды на плот еще двоих членов команды, и они уже почти вытащили третьего, но выпрыгнувшая из воды двухметровая белая акула вцепилась ему в ногу с такой яростью, что чуть не утащила их всех за борт. Им все же удалось сохранить равновесие. Они по-прежнему удерживали за руки человека, застыв в этом жутком «перетягивании каната», а акула трепала ногу с таким собачьим остервенением, что Себастьяну казалось, она вот-вот зарычит.
   Щупленький Мохаммед, шатаясь, взялся за весло и со всей силы огрел акулу по клиновидной морде. Ее голова торчала из воды, но, несмотря на град ударов, акула не сдавалась. Свежая кровь вновь брызнула из ноги и заструилась по ее челюстям, блестящей «змеиной» голове прямо в раскрытые жабры.
   – Держите его! – выдохнул Себастьян и схватился за нож. Плот яростно закачался под ним, но он, перегнувшись через тело удерживаемой акулой жертвы, вонзил лезвие в маленький бессмысленный акулий глаз. Брызнула прозрачная жидкость, и акула напряглась и задрожала. Вытащив нож, Себастьян вонзил его в другой глаз. Акула дернулась, словно в конвульсии, разжала челюсти и, скользнув в воду, слепо блуждая, уплыла прочь.
   В воде больше никого не осталось. Сбившись в кучку, люди на плоту наблюдали, как стая акул бороздит побуревшую от крови воду, жадно подбирая остатки плоти.
   Отвоеванная у акулы жертва, обагрив плот кровью из перерезанной бедренной артерии, умерла прежде, чем кто-то из них успел наложить ему на ногу жгут.
   – Спихните его за борт, – прохрипел Флинн.
   – Нет, – затряс головой Себастьян.
   – Послушай, ради Бога, нас здесь и так битком. Выбрось этого несчастного за борт.
   – Потом… не сейчас. – Себастьяну было бы невыносимо смотреть, как акулы терзают труп.
   – Мохаммед, возьми двоих с веслами – нужно выловить как можно больше кокосов.
   До темноты им удалось достать из воды пятьдесят два кокоса, что должно было спасать семерых обитателей плота от жажды в течение недели.
   Ночью стало холодно. Чтобы согреться, они сбились в кучку и наблюдали за подводным световым шоу – стаей акул, с фосфоресцирующим блеском кружившей вокруг плота.

15

   – Придется тебе резать, – прошептал Флинн, дрожа от озноба под палящими лучами полуденного солнца.
   – Да я же ничего в этом не смыслю, – пытался возражать Себастьян. Однако он видел, что Флинн и впрямь умирает.
   – Я тоже. Но деваться некуда – и тебе скоро придется это сделать… – Глаза Флинна глубоко запали, глазницы приобрели темно-сизый оттенок. От его дыхания веяло мертвечиной.
   Глядя на его ногу, Себастьян с трудом сдерживал тошноту. Она до неузнаваемости распухла и побагровела. Входное отверстие покрылось черной коркой, под которой Себастьян заметил скопившийся гной – на этот раз тошнота кислотным комом подкатила к самому горлу. Он сглотнул.
   – Придется, Басси.
   Кивнув, Себастьян опасливо дотронулся до ноги, но тут же отдернул пальцы, испугавшись исходившего от кожи жара.
   – Ты должен, Басси, – настаивал Флинн. – Нащупай пулю – она неглубоко, прямо под кожей.
   Себастьян ощутил уплотнение размером с желудь, которое перекатывалось под пальцами в воспаленной горячей плоти.
   – Больно будет будь здоров, – хрипло произнес он.
   Перестав грести, все с любопытством наблюдали за происходящим. Плот мерно покачивался на легком волнении мозамбикского течения. Парус, который Себастьян смастерил из деревянных обломков и холста, вяло болтался над ними, бросая тень на больную ногу.
   – Мохаммед, держи с кем-нибудь его за плечи. И еще двоим нужно держать его ноги.
   Флинн послушно лежал, «пришпиленный» к дощатому полу.
   Опустившись возле него на колени, Себастьян собирался с духом. Он уже поточил нож о металлический край плота, протер его мякотью кокоса и промыл морской водой. Промыл он и ногу, а затем принялся намывать руки с такой тщательностью, что кожа на ладонях заскрипела. Рядом с ним стояла половинка кокосовой скорлупы со щепоткой выпаренной соли, которую соскребли с бортов и паруса, для обработки открытой раны.
   – Готов? – прошептал он.
   – Готов, – хрипло отозвался Флинн, и Себастьян, нащупав пулю, опасливо провел по этому месту лезвием ножа. У Флинна перехватило дыхание, однако человеческая кожа оказалась прочнее, чем предполагал Себастьян, – она не разошлась. – Чтоб тебя… – Флинн уже взмок. – Хватит дурака валять. Режь!
   На сей раз Себастьян полоснул как следует, и края раны разошлись. Выронив нож, он в ужасе отпрянул: из раны истек пузырящийся гной. Он напоминал желтую подливу с мякотью чернослива, а ударивший в ноздри запах моментально стал комом в горле.
   – Ищи пулю! Пальцами! – Флинн извивался, удерживаемый двумя мужчинами. – Давай! Быстрее! Не могу больше терпеть.
   Собрав всю волю в кулак и едва сдерживая рвотный позыв, Себастьян сунул в рану мизинец. Отыскав пулю и с трудом отделив ее от приставшей плоти, он будто крючком выковырял ее наружу, и она упала на дощатый пол. Последовавшая за ней свежая порция гноя потекла по руке Себастьяна, и он, задыхаясь от рвоты, едва успел отползти к краю плота.

16

   – Эх, если бы у нас была красная тряпка. – Флинн сидел, прислонившись к шаткой мачте. Он по-прежнему был очень слаб, однако после удаления гноя жар четыре дня назад спал.
   – Ну и что бы ты с ней делал? – поинтересовался Себастьян.
   – Поймал бы дельфина. Послушай, я настолько проголодался, что сожрал бы его живьем.
   После четырехдневной диеты, состоявшей из кокосовой мякоти и молока, у них в животах не прекращалось недовольное бурление.
   – Почему обязательно красная?
   – Они клюют на красное. Я бы сделал приманку.
   – У тебя же нет ни крючков, ни лески.
   – Привязал бы к бечевке от мешка и выманил на поверхность, а потом загарпунил бы приделанным к веслу ножом.
   Себастьян помолчал, задумчиво наблюдая за тем, как в глубине за бортом, бросая золотистые отблески, резвился косяк дельфинов.
   – Так, значит, только красное? – переспросил он. Флинн подозрительно посмотрел на него.
   – Да, непременно красное.
   – Ну… – В некоторой нерешительности Себастьян, несмотря на свой тропический загар, заметно покраснел.
   – В чем дело?
   Продолжая краснеть, Себастьян встал и расстегнул ремень. Затем смущенно, точно невеста в первую брачную ночь, спустил брюки.
   – Ничего себе! – поразился Флинн, прикрывая рукой глаза.
   – О-о! О-о! – раздались восторженные возгласы членов команды.
   – В «Хэрродз» приобрел, – со свойственной ему скромностью пояснил Себастьян.
   Красные, как по заказу Флинна, трусы Себастьяна были не просто красного, а самого что ни на есть насыщенного великолепного красного цвета, какой только мог существовать в природе, – цвета самого яркого красного заката или замечательных красных роз, о каких только можно было мечтать. Во всем своем восточном великолепии они были Себастьяну по колено.
   – Чистый шелк, – продолжал Себастьян, теребя ткань. – По десять шиллингов за пару.
 
   – Ну же! Давай, рыбка! Иди-ка сюда, – лежа на пузе пришептывал Флинн, свесив голову и плечи за борт. В зеленой воде на обрывке бечевки болтался кусок красной ткани. К нему метнулся длинный золотистый силуэт, и Флинн в последний момент дернул за бечевку. Сделав кувырок, дельфин вновь нырнул вглубь. Флинн опять стал подергивать бечевку. От водной ряби на золотистом силуэте дельфина замелькали зыбкие тени. – Давай, давай, рыбка. Догони-ка эту штуковину. – Еще один дельфин присоединился к «охоте», и они, поблескивая, стали кружить вокруг приманки, напоминая движение планет. – Будь наготове!
   – Я готов. – Себастьян замер возле Флинна в позе копьеметателя. Забыв от волнения про штаны, он стоял в весьма непристойном виде в одной развевавшейся вокруг бедер рубахе. Правда, его длинным мускулистым ногам мог бы позавидовать любой атлет. – Назад! – прикрикнул он на сгрудившуюся вокруг него команду, из-за чего плот угрожающе накренился. – Отойдите, дайте мне место! – Он поднял весло с примотанным к нему длинным охотничьим ножом.
   – Вот они, подходят. – Голос Флинна дрожал от возбуждения, в то время как он продолжал поддергивать красную тряпку все выше и выше, и стая следовала за ней. – Давай! – крикнул он, когда одна из рыб – четырехдюймовый золотистый силуэт – вырвалась на поверхность, и Себастьян сделал бросок. Верная рука и меткий глаз – в свое время он мог подать не хуже великого Фрэнка Вули^[16]. Угодив возле глаза, лезвие разодрало дельфину жабры.
   На несколько секунд весло в руках Себастьяна словно ожило – дельфин бился и извивался на импровизированном гарпуне, и поскольку на нем не было ни шипов, ни зазубрин, рыба соскользнула с лезвия.
   – Будь ты проклят, чтоб тебя! – разразился Флинн.
   – Черт бы его подрал! – эхом откликнулся Себастьян.
   Косяк мгновенно рассредоточился, однако смертельно раненный дельфин на глубине десяти футов стал трепыхаться, как воздушный змей на сильном ветру.
   Бросив весло, Себастьян принялся снимать рубаху.
   – Ты куда? – спросил Флинн.
   – За ним.
   – Сдурел? Там же акулы!
   – Я так оголодал, что съем и акулу. – Себастьян нырнул с бортика. Секунд через тридцать он уже появился вновь, пыхтя, как косатка, но с торжествующей улыбкой прижимая к животу мертвого дельфина.
   Сидя вокруг изрезанной туши, они уплетали шматки сырого мяса, посыпанного морской солью.
   – Мне случалось платить целую гинею и за худшую еду, – заметил Себастьян и негромко рыгнул. – Прошу прощения.
   – Пожалуйста, – с набитом ртом буркнул в ответ Флинн и окинул косым взглядом все еще раздетого Себастьяна, – и хватит здесь щеголять своими достоинствами, пока не растерял, – надень-ка штаны.
   Флинн О’Флинн невольно начинал пересматривать свое отношение к Себастьяну Олдсмиту. Однако происходило это очень медленно.

17

   Гребцы уже давно потеряли всякий интерес к своему занятию. Лишь повторяемые Флинном угрозы телесной расправы да подаваемый Себастьяном личный пример заставляли их трудиться. От тонкой жировой прослойки, изначально наблюдавшейся на мускулах Себастьяна, не осталось и следа, и тело, без устали работавшее с веслом, напоминало скульптуру Микеланджело.
   В течение шести дней они волоклись на своем плоту через устремлявшееся к югу течение. Это были шесть дней ослепительно солнечного штиля и безукоризненной морской глади, похожей на бескрайнее полотно зеленого бархата. Вплоть до нынешнего момента.
   – Нет, – возразил Мохаммед, – это значит: «Два дикобраза занимаются любовью под одеялом».
   – Гм! – Себастьян повторил фразу, не отрываясь от своего ритмичного занятия. Он упорно учил суахили, в чем-то порой компенсируя недостаток сообразительности настойчивостью. Мохаммед гордился своим учеником и противился любым попыткам других членов команды хоть как-то посягать на его «должность старшего преподавателя».
   – Ладно, с дикобразами, которые долюбились до изнеможения, понятно, – проворчал Флинн. – А это что такое?.. – И он произнес фразу на суахили.
   – А это значит: «На море подуют большие ветры», – перевел Себастьян, сияя от гордости.
   – И это, кстати, не шутка. – Флинн поднялся, стараясь не тревожить больную ногу, и, приставив ладонь ко лбу, стал всматриваться в даль, на восток. – Видишь ту линию облаков?
   Отложив в сторону весло, Себастьян встал рядом и потянулся, разминая затекшие спину и плечи. Все остальные тоже сразу оставили свое занятие.
   – Не останавливаться, дорогие мои! – зарычал Флинн, и они неохотно повиновались. Флинн вновь повернулся к Себастьяну. – Видишь – вон там?
   – Да. – Черная линия на горизонте напоминала подводку глаз у индианки.
   – Вот тебе, Басси, и ветерок, которого не хватало. Но, думается мне, тут грядет нечто большее, чем ты рассчитывал.
 
   Уже ночью в темноте они услышали издалека приглушенное шипение или свист. На востоке одна за другой стали исчезать крупные звезды – темные тучи наполовину затмили полуночное небо.
   Все проснулись от похожего на ружейный выстрел неожиданно раздавшегося хлопка самодельного паруса, вызванного налетевшим порывом ветра.
   – Ну, теперь держи свои модные трусы, – пробормотал Флинн, – а то унесет вместе с тобой.
   Налетел очередной порыв ветра, затем – пауза, однако уже были слышны энергичные шлепки пока еще маленьких волн о борта плота.
   – Надо бы спустить парус.
   – Пожалуй, стоит, – согласился Флинн. – И заодно займись-ка нашими спасательными средствами – может, нам следует привязаться страховочной бечевой? – Впопыхах, подстегиваемые усиливающимся ветром, они неловко повалились на дощатый пол.
   Налетевший с новой силой ветер закрутил плот, как волчок, обдавая их брызгами, – на фоне относительно теплого ветра брызги казались ледяными. Ветер уже не стихал, и плот стал двигаться рывками, словно пришпориваемое животное.
   – По крайней мере нас несет к берегу, – прокричал Себастьян Флинну.
   – Считай, что так, малыш Басси. – И первая волна захлестнула плот, заглушая голос Флинна, окатывая их с ног до головы и уходя сквозь дощатый пол. Плот угрожающе закачался, но успел выровняться, как будто готовясь к очередному нападению морской стихии.
   При постоянном неистовстве ветра море вздыбилось гораздо быстрее, чем мог предположить Себастьян. В считанные минуты волны стали захлестывать плот с такой силой, словно стремились выжать у них из легких последний воздух. Накрывая плот полностью, они утягивали его на глубину, и лишь благодаря своей плавучести он едва успевал вынырнуть в диком кульбите, давая своим пассажирам единственную возможность сделать глоток воздуха среди бушующих брызг и пены.
   Себастьяну урывками удалось доползти до Флинна.
   – Как ты? – крикнул он.
   – Отлично, лучше не придумаешь. – Их накрыло очередной волной.
   – Как нога? – едва они успели вынырнуть, спросил Себастьян, яростно отплевываясь от воды.
   – Прекрати шамкать, ради Бога. – И они вновь ушли под воду.
   Наступила полная темнота – ни звезд, ни луны, но водные валы, угрожающе накатываясь на них, поблескивали зловещим фосфоресцирующим светом, словно предупреждая о необходимости набрать воздуха и еще сильнее вцепиться заскорузлыми пальцами в доски плота.
   Среди бушующего ветра и потоков воды темнота казалась Себастьяну вечностью. Ноющее тело онемело. Мысли словно постепенно вымыло из головы. Их накрыло очередной мощной волной, до него долетел звук отрывающихся досок и жалобный вопль кого-то из арабов, смытого в ночной океан, однако услышанное было лишено для Себастьяна всякого смысла.
   Его дважды вырвало морской водой, которой он наглотался, но он даже не ощущал во рту вкуса рвоты, а лишь чувствовал, как она теплом растекалась по подбородку, шее и груди, пока ее не смывало новой громадной волной.
   Глаза горели от боли, вызванной непрерывными каскадами летящих брызг, и он моргал, как сова, неосознанно пытаясь «проморгаться» в промежутках между волнами. В какой-то момент ему показалось, что это удалось, и он медленно повернул голову. Размытое пятно маячившей рядом физиономии Флинна представилось ему в темноте гримасой прокаженного. Это его несколько озадачило, и он даже пытался об этом задуматься, однако никаких идей не появлялось до тех пор, пока ему вдруг не удалось разглядеть между волн жалкий намек на начало очередного дня в виде бледного просвета среди нагромождений черных туч.
   Себастьян попробовал заговорить, но звук так и не вышел из распухшего, словно забитого солью горла, онемевший язык саднило. Он сделал новую попытку.
   – Рассвет наступает, – прохрипел он, но неподвижно лежавший рядом Флинн был похож на окоченевший труп.
 
   Над серым бушующим морем медленно светлело, однако стремительно наступавшие громады черных туч всячески пытались этому воспрепятствовать.
   В своей безумной ярости океан казался еще более жутким. Волны вырастали над плотом, словно высоченные серые горы из стекла, срывавшаяся с их гребней пена напоминала плюмажи этрусских шлемов. На мгновение отгородив его от ветра, они рокотом и грохотом падающей толщи воды обрушивались вниз, вдребезги разбиваясь сами о себя.
   Распластавшись и вцепившись в дощатый пол, люди на плоту каждый раз с обреченной покорностью ожидали очередного погружения в водную пучину.
   Раз плот, высоко взлетев на волне, на доли секунды словно замер, и Себастьян успел оглядеться вокруг. Холст, веревки, кокосы – от всего их убогого хозяйства не осталось и следа. Там, где оторвало доски, были видны металлические поплавки, шторм сорвал с них даже одежду, оставив им лишь мокрые лохмотья. Из семи человек, бывших на плоту накануне, остались только они с Флинном, Мохаммед да еще один – троих поглотил ненасытный океан.
   Последовал очередной удар стихии, и плот закачался и закружился, угрожая перевернуться.
 
   Себастьян первым почувствовал изменения в характере волн – они стали более крутыми и частыми. Затем на общем шумовом фоне появился новый звук, напоминавший пушечные залпы. Отличаясь друг от друга мощностью, они повторялись будто вразнобой. Себастьян вдруг понял, что эти звуки продолжались уже какое-то время, но дошло это до него сквозь отупляющую толщу усталости лишь сейчас.
   Он поднял голову – каждый нерв в его теле чуть ли не возопил против прилагаемого усилия. Он посмотрел вокруг, но океан повсюду вздымался серыми стенами, ограничивавшими поле зрения радиусом около пятидесяти ярдов. Нестройный грохот тем временем неумолимо нарастал, все отчетливее доминируя над остальным шумом.