– У нас есть еще одно дело, – сказал он и взглянул на Большого Дэниела. – Приведите пленных на палубу, мастер Дэниел.
   Первым во главе жалкой цепочки из трюма показался Сэм Боуэлз. Пленники моргали на ярком свету. Всех их поставили перед экипажем и заставили опуститься на колени. Сэр Фрэнсис поднял листок бумаги и прочел по нему их имена.
   – Сэмюэл Боуэлз. Эдвард Брум. Питер Ло. Питер Миллер. Джон Тэйт. Вы стоите на коленях перед товарищами и обвиняетесь в трусости, предательстве перед лицом врага и неисполнении своих обязанностей.
   Все заворчали, глядя на пленных.
   – Что вы ответите на эти обвинения? Действительно ли вы трусы и предатели, в чем мы вас обвиняем?
   – Умоляем о милосердии, – сказал Сэм Боуэлз от лица всех обвиняемых. – Простите нас. Мы просим ради наших жен и малых деток, которых мы оставили дома.
   – У тебя нет жен, кроме шлюх из публичных домов на Док-стрит, – насмешливо сказал Большой Дэниел, и экипаж рассмеялся.
   – Посмотрите на них!
   – Вздернуть их на рее!
   – Пусть станцуют во славу дьявола!
   – Стыдитесь! – остановил их сэр Фрэнсис. – Разве таков английский справедливый суд? Каждый человек, какие бы низкие поступки он ни совершил, имеет право на справедливое судебное разбирательство. – Все посерьезнели, а сэр Фрэнсис продолжил: – Мы решим это дело должным образом. Кто выдвигает против них обвинения?
   – Мы! – закричали все в один голос.
   – Кто свидетели?
   – Мы! – в один голос ответил экипаж.
   – Вы были свидетелями трусости и предательства? Видели, как эти подлые твари бежали из схватки и бросили своих товарищей?
   – Видели.
   – Вы слышали обвинения. Что вы можете сказать в свое оправдание?
   – Милосердия! – взвыл Сэм Боуэлз. Остальные тупо молчали.
   Сэр Фрэнсис повернулся к экипажу.
   – Что вы решили?
   – Виновны!
   – Виновны, будь я проклят! – добавил Большой Дэниел, чтобы устранить всякие сомнения.
   – И каков приговор? – спросил сэр Фрэнсис. Ответом ему был громовой рев:
   – Повесить!
   – Повешение слишком хорошо для этих свиней! Протащить их под килем!
   – Нет! Нет! Четвертовать. Пусть жрут собственные яйца!
   – Поджарить немного свинины. Пусть ублюдки горят на колу!
   Сэр Фрэнсис снова призвал к молчанию.
   – Я вижу, мы разошлись во мнениях. – Он сделал знак Большому Дэниелу. – Отведите их вниз и заприте. Пусть день-два потомятся в собственном вонючем соку. Мы займемся ими, когда придем в порт. А пока у нас есть более важные дела.
 
   Впервые в жизни у Хэла на борту корабля была своя каюта. Теперь не нужно все время сна и бодрствования проводить в тесной близости с остальными членами экипажа.
   По сравнению с маленькой каравеллой галеон просторен, и отец нашел Хэлу место рядом со своей роскошной каютой – бывший чулан слуги голландского капитана.
   – Тебе нужно светлое место, чтобы продолжать занятия, – оправдывал сэр Фрэнсис свою снисходительность. – Ночью ты слишком много часов тратишь на сон, а мог бы в это время работать.
   Он приказал корабельному плотнику сколотить койку и полку, куда Хэл мог бы класть книги и тетради.
   Над его головой висела масляная лампа (потолок почернел от копоти, но она давала довольно света, чтобы Хэл мог выполнять задания, данные отцом). Глаза у него горели от усталости, он с трудом сдерживал зевки, окуная гусиное перо в чернила и глядя на лист пергамента: он списывал данные маршрута голландского капитана, захваченные отцом. У каждого штурмана – собственная лоция, бесценный журнал, куда записываются особенности океанов и морей, течений и побережий, гаваней и удобных мест для высадки; а также таблицы загадочных отклонений компаса, когда корабль углубляется в чуждые воды, и карты ночного неба, которое меняется с широтой. Эти знания каждый штурман с огромным трудом накапливает всю жизнь – и по собственным наблюдениям, и по чужим рассказам. Отец ожидает, что он закончит работу до своей вахты, которая начинается в четыре утра.
   Хэла отвлек слабый звук за переборкой, и он поднял голову, по-прежнему держа перо в руке. Шаги такие мягкие, что едва слышны, и исходят они из роскошных помещений губернатора и его жены. Хэл жадно слушал, пытаясь истолковать эти звуки. Сердце говорило ему, что это прекрасная Катинка, но он сомневался. Возможно, это ее уродливая старая служанка или даже нелепый супруг. При этой мысли Хэл почувствовал себя обманутым и обездоленным.
   Он убедил себя, что это Катинка, и ее близость возбудила его, хотя их и разделяла переборка. Он так стремился к ней, что не мог сосредоточиться на задании и даже сидеть.
   Хэл встал, поневоле пригнулся из-за низкого потолка и неслышно прошел к переборке. Он слушал и слушал. Легкий скрип, шум чего-то, что протащили по палубе, шорох одежды, другие звуки, которые он не смог истолковать, потом плеск наливаемой в чашку или ванну жидкости. Прижав ухо к стене, он представлял себе каждое движение за ней. Вот она набирает воду в горсти и плещет на лицо, вот негромко ахнула от холодной воды, потом снова заплескалась в ванне.
   Посмотрев вниз, Хэл увидел: сквозь щель в стене пробивается слабый свет, узкая желто-серебристая полоска, которая меняется в такт движениям корабля. Не думая о последствиях, Хэл опустился на колени и прижал глаз к щели. Он мало что увидел, потому что щель была очень узкой, а мягкий свет свечи бил ему прямо в глаза.
   Потом что-то прошло между ним и свечой – облачко шелков и кружев. Он посмотрел и ахнул, уловив жемчужный блеск безупречной белой кожи. Это длилось всего мгновение, и ему едва хватило времени рассмотреть очертания обнаженной спины, отливающей в желтом свете перламутром.
   Он прижался лицом к панели, стремясь еще раз увидеть эту красоту. Ему показалось, что сквозь обычный плеск волн о борта судна он слышит мягкие вдохи и выдохи, легкие, как шепот тропического зефира. Он затаил дыхание, вслушиваясь, и не дышал, пока не начали гореть легкие; у него закружилась голова от благоговения.
   В этот момент свечу за стеной передвинули, луч света, проникавший через щель, промелькнул перед его глазами и исчез. Он услышал, как удаляются мягкие шаги, за стеной стало темно и тихо.
   Хэл еще долго стоял на коленях, как верующий в святилище, потом медленно поднялся и снова сел за рабочий стол. Он попробовал заставить усталый мозг заняться задачей, которую поставил перед ним отец, но мысли его все время уходили, как норовистый жеребец из узды конюха. Буквы рукописи превращались в алебастровую кожу и золотые волосы. В ноздрях чувствовался тот мучительный аромат, который он ощутил, когда впервые ворвался в ее каюту. Хэл прикрыл глаза рукой, чтобы помешать видениям вторгаться в мозг.
   Напрасно: он утратил власть над своими мыслями. Он потянулся к Библии, лежавшей рядом с журналом, и раскрыл кожаный переплет. Между страницами лежала красивая золотая филигрань с тонкой золотой прядью, которую он украл с ее гребня. Хэл поднес ее к губам и негромко застонал: ему показалось, что и от волос исходит тот же аромат, и он крепко зажмурился.
   Прошло некоторое время, прежде чем он осознал предательские действия своей правой руки. Как вор, она прокралась под свободную парусиновую юбочку – его единственную одежду в этой жаркой и тесной каморке. К тому времени как он понял, что делает, останавливаться было уже поздно. Он капитулировал и продолжал сильно давить и тереть пальцами. Пот тек из каждой поры, твердые молодые мышцы взмокли. Стержень, который он держал в пальцах, стал твердым, как кость, и зажил собственной жизнью.
   Ее запах кружил Хэлу голову. Рука его двигалась быстро, но не так быстро, как билось сердце. Он знал, что это грех и глупость. Отец предупреждал его, но он не мог остановиться. Он корчился на стуле. Океан любви все сильнее давил на дамбу его сопротивления, словно высокий неудержимый прилив. Хэл негромко вскрикнул, и океан прорвал дамбу. Хэл почувствовал, как теплая жидкость стекает по напряженным мышцам его ног; потом ее тяжелый запах изгнал из его ноздрей священный аромат волос женщины.
   Хэл сел, тяжело дыша, весь в поту, и позволил себе погрузиться в море вины и отвращения. Он предал доверие отца, нарушил данное ему обещание, своей низкой похотью осквернил чистый, любимый святой образ.
   Не в силах больше ни мгновения оставаться в своей каюте, он набросил парусиновую куртку и побежал по лестнице на палубу. Немного постоял у форштевня, тяжело дыша. Свежий соленый воздух прогнал чувство вины и отвращения. Хэл почувствовал себя увереннее и осмотрелся, желая понять, что происходит.
   Корабль по-прежнему шел под парусами, попутный ветер дул в корму. Его мачты раскачивались на фоне великолепного звездного ковра. Слева можно было с трудом рассмотреть темную массу материка. В ладони над темной полоской суши стояла Большая Медведица, ностальгическое воспоминание о земле, в которой он родился, и о прошедшем там детстве.
   На юге ослепительно горело созвездие Кентавра, стоявшее над его правым плечом, а посередине – могучий Южный Крест. Это символ нового мира за Линией.
   Хэл посмотрел на руль и увидел в защищенном от ветра углу полуюта огонек трубки отца. Он не хотел сейчас встречаться с отцом, поскольку был уверен: вина и порок будут так ясно начертаны на его лице, что отец увидит это даже в полутьме. Однако Хэл знал, что отец его видел и сочтет странным, если сын не продемонстрирует свое уважение. Поэтому Хэл быстро подошел к отцу.
   – Прошу снисхождения, отец. Я вышел глотнуть воздуха, чтобы прочистить голову, – пробормотал он, не глядя в глаза сэру Фрэнсису.
   – Не болтайся здесь слишком долго, – предупредил его отец. – Я хочу, чтобы ты закончил задание до начала твоей вахты.
   Хэл торопливо пошел вперед. Просторная палуба все еще была ему незнакома. Многие товары и груз с каравеллы не вошли в забитые трюмы галеона и теперь лежали на палубе. Хэл пробирался между бочками, ящиками и бронзовыми кулевринами.
   Он так погрузился в свою вину и раскаяние, что почти ничего вокруг не замечал, пока не услышал где-то поблизости тихий заговорщицкий шепот. Он мгновенно пришел в себя и всмотрелся.
   Несколько фигур прятались в тени грузов у самой носовой надстройки. Их вкрадчивые движения показались Хэлу подозрительными.
 
   После суда экипажа Сэма Боуэлза и его товарищей отвели на нижнюю палубу галеона и закрыли в небольшом помещении, которое служило, должно быть, кладовой плотника. Здесь не было света и почти не было воздуха. Запах перца и трюмной воды душил, и было так тесно, что все пятеро не могли лечь на полу одновременно. Пленники устроились как могли в этом узком пространстве и долго молчали в отчаянии.
   – Где мы? Ниже ватерлинии, как вы думаете? – жалобно спросил Эд Брум.
   – Никто из нас не знает этот голландский корпус, – сказал Сэм Боуэлз.
   – Думаете, они нас убьют? – спросил Питер Ло.
   – Да уж не обнимут и не поцелуют, не сомневайся, – хмыкнул Сэм.
   – Протащат под килем, – прошептал Эд. – Я однажды видел такое. Когда беднягу протащили под кораблем и вытянули с другой стороны, он был мертв, как крыса в пивном бочонке. И мяса на его костях почти не осталось: все соскребли раковины на днище. Из него торчали белые кости.
   Они немного подумали над этим. Потом Питер Ло сказал:
   – Я видел, как в Тайберне в пятьдесят девятом вешали судей, приговоривших к смерти короля. Они казнили короля Карла, отца Черного Парня. Этим судьям вспороли животы, как рыбе, подвесили на железные крюки и вертели, пока не выпали все внутренности; кишки вытягивали из них, как веревки. Потом отрубили им члены и яйца…
   – Заткни пасть! – рявкнул Сэм, и все снова погрузились в мрачное молчание.
   Час спустя Эд Брум пробормотал:
   – Откуда-то идет воздух. Вроде дует в шею.
   Немного погодя Питер Ло сказал:
   – Эй, и верно. Я тоже это чувствую.
   – Что за этой переборкой?
   – Никто не знает. Может, главный грузовой трюм.
   Послышалось царапанье, и Сэм спросил:
   – Что ты делаешь?
   – Тут щель между досками. Из нее идет воздух.
   – Дай-ка посмотреть. – Сэм подполз и через несколько мгновений согласился: – Ты прав. Я могу просунуть в нее пальцы.
   – Если б расширить ее…
   – Если Большой Дэниел поймает тебя за этим, ты пропал.
   – А что он сделает? Утопит нас или четвертует? Он и так собирается это сделать.
   Сэм какое-то время трудился в темноте, потом сказал:
   – Если бы чем разжать доски.
   – Я сижу на куске дерева.
   – Дай-ка его сюда.
   Теперь работали все и в конце концов сумели просунуть в щель в переборке конец прочной деревянной распорки. Используя ее в качестве рычага, они надавили всем своим весом. Дерево с треском подалось, и Сэм просунул руку в отверстие.
   – Там свободное пространство. Возможно, сумеем выбраться.
   Все по очереди принялись расширять отверстие, в спешке ломая ногти и загоняя щепки в ладони.
   – Назад! Отойдите! – сказал Сэм и первым протиснулся в отверстие. Как только они услышали, что он с той стороны отползает, все по очереди последовали за ним.
   Пробираясь на ощупь вперед, Сэм задыхался: острый запах перца жег горло. Они очутились в трюме, где лежали бочонки с пряностями. Света почти не было; его слабые лучи пробивались только сверху, где не были закреплены люки.
   Они едва протискивались между рядами бочек (каждая выше человеческого роста), а проползти над ними было нельзя: слишком низкая палуба. И хотя протиснуться в конечном счете удавалось, это было трудно и опасно.
   От движения корабля тяжелые бочки слегка смещались. Они ударялись друг о друга и натягивали удерживавшие их канаты. Если человек застрянет между ними, его раздавит, как таракана.
   Сэм Боуэлз был самый малорослый. Он полз впереди, остальные следом. Вдруг в трюме прозвучал резкий, полный боли крик. Все застыли.
   – Тише, тупой ублюдок! – в ярости обернулся Сэм. – Ты всех нас выдашь.
   – Рука! – кричал Питер Ло. – Вытащите меня!
   Большая бочка качнулась в сторону, потом вернулась на место и прижала руку к палубе. Она продолжала двигаться, терзая конечность; все слышали треск костей, словно сухую пшеницу размалывали жернова. Питер Ло истошно кричал, и его невозможно было успокоить: боль лишила его разума.
   Сэм повернул назад и подполз к нему.
   – Закрой пасть!
   Он схватил Питера за плечо и попытался высвободить его руку. Но та прочно застряла, а Питер закричал еще громче.
   – Ничего не поделаешь, – проворчал Сэм, развязывая веревку, которая служила ему поясом. Он набросил на голову Ло петлю и затянул. Откинулся, упираясь обеими ногами в спину жертвы, и потянул изо всех сил. Дикий крик Питера резко оборвался. Сэм еще какое-то время держал веревку, пока тело не перестало дергаться, потом снял и снова обернул вокруг талии.
   – Что поделаешь, пришлось, – сказал он остальным. – Лучше пусть умрет один из нас, чем все.
   Все молчали, но последовали за Сэмом; он пополз вперед, оставив тело, которое продолжали терзать движущиеся бочки.
   – Подсадите меня, – сказал Сэм, и ему помогли взобраться на одну из бочек сразу под люком.
   – Между нами и палубой только кусок парусины, – торжествующе прошептал он немного погодя, поднял руку и коснулся плотно привязанной ткани.
   – Давайте выбираться отсюда, – прошептал Эд Брум.
   – Там наверху день. – Сэм поддерживал Брума, который распутывал узлы веревок, удерживавших ткань. – Надо подождать темноты. Уже скоро.
   Свет, просачивавшийся в зазоры между парусиной и краями люка, постепенно тускнел. Слышны были корабельные склянки.
   – Конец последней полувахты, – сказал Эд. – Пошли.
   – Подождем еще немного, – ответил Сэм.
   Спустя час он кивнул.
   – Снимайте полотнище.
   – А что мы будем делать? – Теперь, когда пришла пора двигаться, пленники почувствовали страх. – Ты ведь не собираешься захватить корабль?
   – Нет, ослы. С меня довольно проклятого капитана Фрэнки. Найду что-нибудь плавучее – и за борт. Земля близко.
   – А акулы?
   – Капитан Фрэнки кусает больнее любой акулы.
   Никто не стал с этим спорить.
   Они освободили угол парусины, Сэм приподнял ее и выглянул.
   – Все чисто. Здесь у фок-мачты несколько пустых бочек из-под воды. Они нам как раз пригодятся.
   Он выскользнул из-под парусины и побежал по палубе. Остальные по одному последовали за ним и помогли ему разорвать крепления, удерживавшие бочки на месте. Через несколько секунд они освободили две бочки.
   – А ну дружно, парни, – прошептал Сэм, и они покатили первую бочку по палубе. Все вместе подняли бочку, бросили ее за борт и побежали за второй.
   – Эй! Вы, там! Что вы делаете?
   Крик прозвучал так близко, что они пораженно остановились и оглянулись. И сразу узнали Хэла.
   – Это щенок Фрэнки! – крикнул один из них, и, бросив бочку, они устремились к борту. Первым в море прыгнул Эд Брум. Он нырнул головой вперед, Питер Миллер и Джон Тейт сразу за ним.
   Хэлу потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что они делают, и он бросился вперед наперерез Сэму Боуэлзу. Это предводитель предателей, самый виновный из них, и Хэл схватил его, когда тот уже вцепился в борт.
   – Отец! – закричал Хэл так громко, что его голос разнесся по всем палубам корабля. – Отец, помоги!
   Они боролись грудь к груди. Хэл прочно держал Сэма руками, но тот откинул голову и ударил ею, надеясь разбить Хэлу нос. Однако Хэл учился мастерству драки у Большого Дэниела и был готов к такому приему. Он прижал подбородок к груди, и их черепа столкнулись. Удар отчасти ошеломил обоих, и они отпустили друг друга.
   Сэм мгновенно бросился к поручню, но Хэл, стоя на коленях, схватил его за ноги.
   – Отец! – снова крикнул он. Сэм пинал его, но Хэл упрямо не выпускал противника. Сэм оглянулся и увидел, что с полуюта к ним бежит сэр Фрэнсис. Он уже извлек саблю, и ее клинок блестел в звездном свете.
   – Держись, Хэл! Я иду!
   У Сэма не было времени снимать веревку с пояса, чтобы набросить на Хэла петлю. Он наклонился и обеими руками сжал Хэлу горло. Роста Сэм небольшого, но пальцы у него сильные от работы и крепкие, как железные свайки. Он безжалостно передавил дыхательное горло Хэла.
   Боль пронзила Хэла, он выпустил ноги Сэма и схватил предателя за запястья, пытаясь разорвать его хватку, но Сэм одной ногой нажал ему на грудь, отбросил назад и кинулся к борту. Сэр Фрэнсис на бегу замахнулся саблей, но Сэм нырнул под удар и прыгнул с поручня.
   – Предатель уходит! – закричал сэр Фрэнсис. – Боцман, свистать всех наверх! Надо подобрать их.
 
   Ударившись с силой о воду, Сэм Боуэлз ушел в глубину, а от потрясения при соприкосновении с холодной водой воздух вырвался из легких. Он почувствовал, что тонет, и принялся отчаянно бороться, поднимаясь. Наконец его голова оказалась над поверхностью воды, он набрал полную грудь воздуха и почувствовал, как проходят головокружение и слабость.
   Подняв голову, он увидел величественно плывущий рядом корпус корабля и почти сразу попал в корабельный след, масляно блестевший в звездном свете. Эта дорога приведет его к бочке. Он должен двигаться по ней, пока след не рассеется и у него в темноте не останется ориентиров. Ноги у него босые, из одежды – только рваная хлопчатобумажная рубашка и парусиновая юбочка, не стесняющие движений. Сэм поплыл, выбрасывая вперед руки, потому что в отличие от большинства других членов экипажа хорошо плавал.
   После десятка гребков из темноты поблизости донесся голос:
   – Помоги мне, Сэм Боуэлз. – Он узнал по дикому выкрику Эда Брума. – Дай руку, товарищ, или я погибну.
   Сэм перестал грести и при свете звезд увидел всплески движений Эда. А за ним на вершине волны и еще кое-что, круглое и черное.
   Бочка!
   Но между ним и возможностью спасения – Эд. Сэм снова поплыл, но на сей раз от Эда. Опасно приближаться к тонущему: он всегда хватает тебя и держит мертвой хваткой, пока не утянет с собой.
   – Сэм, не бросай меня!
   Голос Эда звучал все слабее.
   Сэм подплыл к бочке и ухватился за торчащую затычку. Он немного отдохнул, но снова насторожился, когда рядом появилась еще одна голова.
   – Кто это?
   – Я, Джон Тейт, – ответил пловец, выплевывая морскую воду и стараясь ухватиться за бочку.
   Сэм опустил руку и развязал веревку на поясе.
   Он обернул ее вокруг затычки и просунул руку в петлю. Джон Тейт тоже ухватился за петлю.
   Сэм попытался оттолкнуть его.
   – Отцепись! Она моя.
   Но паника удвоила силы Джона, и через минуту Сэм оставил его в покое. Он не мог тратить силы на борьбу с другим человеком, сильнее его.
   Они держались за веревку во враждебном перемирии.
   – Что случилось с Питером Миллером? – спросил Джон Тейт.
   – К дьяволу Питера Миллера! – рявкнул Сэм.
   Вода была холодной и темной, и оба рисовали себе, что может таиться у них под ногами. Стая чудовищных тигровых акул в этих широтах всегда следует за кораблем в надежде на отбросы и содержимое ведер с экскрементами, которое выплескивают за борт. Сэму приходилось видеть страшилище размером с полубаркас «Леди Эдвины», и сейчас он вспомнил об этом. Почувствовал, как тело дрожит и съеживается от холода и ужаса, представил себе ряды острых клыков, способные раскусить его надвое, как он раскусывает яблоко.
   – Смотри!
   Джон Тейт подавился: вода ударила его в открытый рот и заглушила слова. Сэм поднял голову и увидел вблизи в воде темный страшный бугор.
   – Чертов Фрэнки вернулся, чтобы найти нас, – проворчал он, стуча зубами. Они в ужасе смотрели, как галеон движется на них, становясь с каждой секундой все больше. Наконец он закрыл все звезды, и они услышали голоса на палубе.
   – Видите что-нибудь, мастер Дэниел?
   Оклик капитана.
   – Ничего, капитан, – прогудел с носа голос Большого Дэниела. С палубы почти невозможно разглядеть в темной воде бочку и две головы возле нее.
   Галеон прошел, их ударило кормовой волной, и они закачались в кипящей воде, глядя, как удаляется кормовой огонь.
   Дважды за ночь видели они этот огонь, но каждый раз корабль проходил все дальше от них. Много часов спустя, когда рассвело, они с ужасом ожидали, что увидят «Решительный», но корабля не было в поле зрения. Должно быть, на корабле посчитали их утонувшими и вернулись на первоначальный курс. Оцепенев от холода и усталости, они с трудом держались за неустойчивую опору.
   – Земля там, – прошептал Сэм, когда волна подняла их и они смогли увидеть темные очертания побережья. – Близко, легко доплыть.
   Джон Тейт ничего не ответил, он молча смотрел на Сэма покрасневшими опухшими глазами.
   – Это твой лучший шанс. Ты силен и молод. А обо мне не беспокойся. – Голос Сэма от соли звучал хрипло.
   – Ты не избавишься от меня так легко, Сэм Боуэлз, – прохрипел в ответ Джон Тейт, и Сэм замолчал. Он берег силы, потому что почти совсем оцепенел от холода.
   Солнце поднялось выше, и они почувствовали головами его тепло, вначале мягкое, придававшее силы, но потом, как открытое пламя печи, обжигавшее кожу и ослеплявшее отражениями в воде.
   Солнце продолжало подъем, но земля не приближалась, течение неумолимо несло их параллельно скалистому берегу и белым пляжам. Сэм тупо заметил, что совсем близко по поверхности воды проплыла тень облака. Но вот тень повернула и вернулась; теперь она двигалась против ветра, и Сэм шевельнулся и поднял голову.
   – Господи Иисусе! – прохрипел он потрескавшимися, обожженными солью губами. Вода чистая, как стакан джина, и сквозь нее виден большой пятнистый силуэт с темными полосками, как у зебры, на спине. Он закричал.
   Джон Тейт поднял голову.
   – Что с тобой? Солнце тебя доконало, Сэм Боуэлз?
   Он посмотрел в безумные глаза Сэма, потом медленно повернул голову и проследил за его взглядом. Оба увидели массивный раздвоенный хвост, который неуклюже поворачивался из стороны в сторону, толкая вперед гибкое тело. Акула поднималась, ее спинной плавник разорвал поверхность всего на толщину человеческого пальца, остальное оставалось под водой.
   – Акула! – просипел Джон Тейт. – Тигровая!
   Он принялся отчаянно дрыгать ногами, пытаясь повернуть бочку так, чтобы она и Сэм оказались между ним и акулой.
   – Не дергайся! – рявкнул Сэм. – Она как кошка. Если шевельнешься, она набросится.
   Они видели глаза акулы, маленькие для такого огромного туловища. Эти глаза смотрели на них непроницаемым взглядом, акула начала новый круг. Она все кружила и кружила, и каждый круг становился все уже, а центром его оставалась бочка.
   – Эта гадина охотится на нас, как горностай на куропатку.
   – Заткни пасть. Не шевелись, – простонал Сэм, но и он не мог больше сдерживать ужас. Его сфинктер разжался, мочевой пузырь непроизвольно начал опустошаться, и Сэм почувствовал, как вокруг стало тепло. Движения акулы мгновенно ускорились, она ощутила вкус экскрементов, и ее хвост задвигался быстрее. Спинной плавник поднялся над поверхностью на всю высоту, длинный и изогнутый, как лезвие серпа, каким жнут.
   Хвост акулы взбил на воде белую пену, акула продолжала приближаться, пока мордой не задела бочку. Сэм с ужасом наблюдал за невероятным превращением гладкой головы. Верхняя губа выпятилась вперед и вверх, и стали видны широкие челюсти. Они раскрылись, ряды острых зубов выдвинулись вперед и вцепились в край деревянной бочки.
   Оба моряка в панике старались вскарабкаться на бочку, чтобы не оставаться в воде. Они нечленораздельно кричали, цепляясь за бочку и отпихивая друг друга.