Страница:
Что до Дженкнис, то она притворяется, будто принимает все мечты своей хозяйки за евангельскую истину. Она также испытывает сердечный трепет и парение духа. Да простит мне бог, если я сужу несправедливо, но все это кажется мне только лицемерием и обманом! Однако же бедная девушка, может быть, сама обманывается. Всегда она в волнении и часто страдает ипохондрией. С тех пор как приехали мы в Шотландию, ей начали являться привидения, и она открыла у себя пророческий дар. Если бы могла я верить во все эти сверхъестественные явления, то должна была бы почитать себя лишенной благодати, потому что ничего похожего на это не видала, не слыхала, не чувствовала, хоть я и стараюсь исполнять религиозные обязанности со всею искренностью, рвением и благочестием и делать для этого все, что только по силам, дорогая Летти, всегда вас любящей Лидии Мелфорд.
Глазго, 7 сентября
Мы уже собираемся в обратный путь, в Брамблтон-Холл, и я тешу себя надеждой, что по дороге заедем в Глостер, а в таком случае я буду иметь невыразимое удовольствие расцеловать мою милую Уиллис. Прошу вас, поклонитесь от меня моей почтенной воспитательнице.
Мисс Мэри Джонс, Брамблтон-Холл
Милая Мэри!
Шотландец Сундерс Макулли, который едет прямехонько в Вэлс, пообещался вручить вам это прямо в руки, потому я не пропущу аказии и сообщаю вам, что нахожусь еще в живых, а с той поры, как отправила вам последнее письмо, я чуть было не отправилась на тот свет.
Поехали мы по морю в другое королевство, а называется оно Файф, а как поплыли назад, то чуть не утопли в бурю. Так я испужалась, и ужасти как тошнило меня, что я уж подумала, как бы сердце из меня не выскочило. Через двои сутки, как вышли мы на землю, даже мистер Клинкер все еще был сам не свой. Кой для кого хорошо, что мы не утопли, потому как моя хозяйка ужасти как серчала и, видно, совсем не приготовилась к тому свету. Но, слава богу, скоро она переменилась к лучшему, когда увищевал ее с глазу на глаз преподобный мистер Макрокодил.
А после поехали мы в Старлинг и Глазку, два красивых города, а потом поселились в доме одного джентльмена на Лох Ломине, а это чудо какое море с пресной водой, и на середине островов и не перечесть. Сказывают, что у него нет дна, и сделал его какой-то музыкант, а я тому не верю, потому такого от природы не бывает. Ходят по тому морю волны без ветра, водится в нем рыба без плавников, и есть на нем плавучий остров. На одном острове есть погост, на котором хоронят мертвецов, и всякий раз, как надобно человеку помирать, звонит колокол сам собою для того, чтобы о том предупредить.
Ох, Мэри, здесь заколдованное место! Колокол звонил, когда мы там были. Я видела огоньки и слышала стоны. У нашего хозяина есть еще один дом, и пришлось ему оттудова убраться, потому как зловредный дух не давал людям спать. Феи живут в пропасти близехонько отсюда, у горы Каирман, и они утаскивают добрых женщин, как они начинают рожать, коли к двери не прибита подкова.
Показывали мне одну старую ведьму, зовут ее Элисамат Рингавей, ходит она в красной юбке, глаза тусклые, а на подбородке седая щетина. Чтоб не навела она на меня порчу, я сунула ей в руку шесть пенсов и попросила погадать мне, и уж такое она наваражила! Мистера Клинкера описала как вылитого, — ну да уж никто не скажет, чтобы я хоть словечко об этом проронила. Как мучат меня припадки, то и присоветовала она мне купаться в Лохе, а вода там святая. Пошли мы поутру с горничной служанкой в укромное местечко и купались, в чем мать родила, такой уж здесь обычай. Полощемся мы в этом Лохе, ан смотрим — идет сэр Джордж Кун с ружьем; ну, мы закрыли лицо руками и прошли мимо него туда, где оставили свое платье. Учтивый джентльмен отвернулся бы в сторону, но я утешаюсь мыслию, что он никак не мог узнать, кто из нас кто, потому, как говорит народная пословица, «ночью все кошки серы».
Покуда жили мы у Лох Ломина, он с обоими нашими сквайрами поехал на три или четыре дня к диким горным людям. Живут эти дикари в пещерах, среди скал, пожирают малых детей, говорят, как в Вэлсе, только слова у них другие. Наши леди не хотели разлучаться с мистером Клинкером, потому как он такой храбрый и набожный и не боится ни людей, ни чертей, коли только не захватят его врасплох. Правда, один разок он так перепужался привидения, что чуть было не сомлел. Уверял он нас, что привиделся ему старый абмирал, но от абмирала у него волосы не поднялись бы дыбом, да и не мог он зубами щелкать. А мистер Клинкер говорил это, потому боялся, чтобы наши леди не испужались.
Мисс Лидди отощала и совсем было зачахла; боюсь я, что сердечко у нее слишком уж нежное, но козье молоко опять поставило ее на ноги. Вы видь знаете, что для валлийской женщины козье молоко все равно, что материнское. А хозяйка, господь с ней, никакой хвори не знает. Желудок у ней хороший, и она набирается жиру и благочестия. А все ж, мне кажется, зараза может пристать к ней, как и к другим людям, и не станет она тужить, если ее будут называть не миссис, а леди, только бы сэр Джордж надумался попросить ее об этом. Но про себя скажу: что бы я там ни видела и слышала, но, милая Молли, ни словечка не сорвется с губ вашей любящей подруги Уин Дженкинс.
Глазка, 7 сентября
Поклонитесь от меня, как всегда, Сауле. Мы теперь едем домой, хоть и не ближней дорогой. Верно, котенок к моему приезду будет ростом с медвежонка.
Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса
Дорогой баронет!
Снова вступил я на английскую землю, которая нравится мне не меньше прежнего после полуторамесячных скитаний в лесах и горах Шотландии — не в обиду будь сказано стране, где, как говорится, овсяные лепешки растут на соломе!
Никогда не случалось мне видеть дядюшку таким здоровым и бодрым, каков он теперь. Лидди совсем оправилась, и у мисс Табиты нет причин жаловаться. Однако ж я думаю, что вплоть до вчерашнего дня она не прочь была послать к черту всех шотландцев, как бесчувственных тварей, пред которыми она тщетно выставляла напоказ свои прелести. Всюду, где мы останавливались, выходила она на арену и размахивала своим заржавевшим оружием, но ни единой победы не одержала. Одной из последних ее попыток было покушение на сердце сэра Джорджа Колхуна, с которым она сражалась неоднократно, пуская в ход различное оружье. Она бывала то степенна, то весела, читала поучения и толковала о методизме, смеялась, резвилась, плясала, пела, вздыхала, строила глазки, шепелявила и лебезила, но это было все равно, что проповедовать в пустыне. Баронет, как человек благовоспитанный, простирал свою учтивость лишь настолько, насколько она, по совести, могла ожидать, а если дать веру злым языкам, то и несколько дальше; но он слишком искушен как в любовных, так и в военных делах, чтобы попасть в засаду, которую она могла ему устроить.
Когда мы с ним отлучились в горы, она принялась осаждать лэрда Ладришмора и даже назначила ему свидание в лесу Дромскайлох. Однако лэрд столь рачительно заботился о своей репутации, что пришел в сопровождении приходского священника, и ничего между ними не было, кроме духовного общения. После всех этих неудач тетушка наша вдруг вспомнила о лейтенанте Лисмахаго, о котором она со дня нашего прибытия в Эдинбург как будто и думать позабыла; но теперь она выражает надежду увидеться с ним, согласно его обещанию, в Дамфрисе.
Из Глазго мы отправились в Ланарк, город в графстве Клайдсдел, близ которого великолепным и грозным водопадом низвергается с крутой скалы река Клайд. На следующий день принуждены мы были остановиться в маленьком городке, покуда не починят нашу карету, поломавшуюся в дороге, и здесь мы были свидетелями происшествия, глубоко растрогавшего доброе сердце мистера Брамбла.
В то время как мы стояли у окна гостиницы, находящейся против городской тюрьмы, подъехал верхом человек в пристойной, но небогатой одежде, — в синем кафтане, с подстриженными волосами, без парика, в шляпе с золотым галуном. Сойдя с лошади и передав ее хозяину гостиницы, он подошел к какому-то старику, мостившему улицу, и обратился к нему с такими словами:
— Тяжелая это работа для такого старого человека, как вы. Он взял у него из рук колотушку и попробовал бить по мостовой. После нескольких ударов он спросил:
— Разве нет у вас сына, который избавил бы вас от такого труда?
— Есть, ваша честь, — отвечал старик, — есть у меня трое славных ребят, но нет их теперь при мне.
— Что это вы меня величаете! — воскликнул незнакомец. — Скорее мне подобает почтить ваши седины! Где же эти сыновья, о которых вы говорите?
Престарелый мостильщик ответил, что старший его сын служит офицером в Ост-Индии, а младший недавно завербовался в солдаты и надеется преуспеть в жизни по примеру своего брата. Когда же джентльмен пожелал узнать, что сталось со средним сыном, мостильщик утер слезы и признался, что тот принял на себя долги старика отца, за которые и сидит теперь вон в этой тюрьме.
Путешественник устремился было к тюрьме, но, сделав три шага, обернулся и спросил:
— Скажите мне, неужели этот бессердечный капитан ничего не прислал, чтобы помочь вам в беде?
— Не называйте его бессердечным, — возразил старик. — Да благословит его бог! Он прислал мне много денег, но я плохо распорядился ими: поручился за одного джентльмена, своего хозяина, и лишился их, да к тому же отобрали у меня и веемое имущество.
В эту минуту какой-то молодой человек, просунув голову между железными прутьями тюремного оконца, закричал:
— Отец! Отец! Если мой брат Уильям еще жив, так это он!
— Да, да! — воскликнул путешественник, сжимая в объятиях старика и проливая ручьи слез. — Я точно ваш сын Уили!
Не успел потрясенный отец ответить на его ласки, как из двери бедного домишка выбежала скромная старушка, восклицая:
— Где мой мальчик? Где мой дорогой Уили? Увидав ее, капитан оставил отца и бросился в ее объятия. Уверяю вас, что дядюшка мой, который видел и слышал все происходящее, был взволнован не меньше, чем сами участники этого трогательного свидания. Он всхлипывал, плакал, хлопал в ладоши, кричал от радости и наконец выбежал на улицу. К тому времени капитан удалился со своими родителями, а у дверей его дома собрались все жители этого местечка. Однако же мистер Брамбл пробился сквозь толпу и, войдя в дом, сказал:
— Капитан, прошу удостоить меня знакомства с вами! Я согласился бы проехать сто миль, только бы увидеть такое трогательное зрелище. Я буду почитать за счастье, если вы и родители ваши отобедаете со мною в трактире.
Капитан поблагодарил его за любезное приглашение, которое, как объяснил он, принял бы с радостью, но сейчас он и думать не может о еде и питье, пока не выручит из беды своего брата. И он тотчас же отнес городскому судье всю сумму, покрывающую долг, и тот решил выпустить его брата на свободу без всяких судебных проволочек. После сего все семейство вместе с дядюшкой отправилось в гостиницу в сопровождении толпы народа; многие пожимали руку своему земляку, а тот отвечал на их приветствия простодушно и без всякой заносчивости.
Этот честный баловень фортуны, которого звали Браун, рассказал дядюшке, что был обучен ткацкому ремеслу и лет восемнадцать назад из-за лени и беспутства пошел в солдаты Ост-Индской компании; что на службе посчастливилось ему привлечь внимание и получить одобрение лорда Клайва, который производил его из чина в чин, покуда не стал он капитаном и полковым казначеем и в сем звании честно накопил около двенадцати тысяч фунтов, а по заключении мира подал в отставку. Несколько раз посылал он деньги отцу, который получил только первую посылку — сто фунтов; в другой раз деньги попали в руки одного банкрота, а в третий были пересланы одному шотландскому джентльмену, который умер до получения их, и предстоит еще их взыскивать с его душеприказчиков.
Теперь он подарил старику на неотложные его нужды пятьдесят фунтов сверх той сотни фунтов, которую внес за освобождение брата. Он привез с собою уже заверенный документ, по которому закрепил за родителями пожизненную ренту в восемьдесят фунтов в год, каковая по смерти их переходила к обоим его братьям. Для младшего брата он обещал купить патент на офицерский чин, а среднего собирался взять компаньоном в дело, ибо хотел завести мануфактуру, чтобы доставить работу и кусок хлеба людям трудолюбивым, а сестре своей, бывшей замужем за бедным фермером, решил дать в приданое пятьсот фунтов. Наконец, еще пятьдесят фунтов роздал он беднякам города, где родился, и поставил угощение всем обитателям его без исключения.
Дядюшка был столь восхищен натурой капитана Брауна, что за обедом трижды пил за его здоровье. Он говорил, что гордится знакомством с ним, что капитан делает честь своей отчизне и в некоторой мере очищает человеческую природу от обвинений в гордыне, себялюбии и неблагодарности. Да и мне очень понравились скромность и сыновняя любовь этого честного воина, который не хвалился своими успехами и очень мало говорил о делах своих, но на вопросы наши отвечал кратко и разумно.
Мисс Табита обходилась с ним очень милостиво, покуда не узнала, что он собирается жениться на девице низкого сословия, которую любил еще в бытность свою подмастерьем у ткача. Услыхав о его намерении, тетушка наша изменила свое поведение и стала чопорной и сдержанной, а когда гости разошлись, объявила, задрав нос, что Браун — человек довольно учтивый, если принять во внимание низкое его происхождение, но что фортуна, позаботившись о его благополучии, оказалась неспособной изменить понятия его, которые так и остались низменными и плебейскими.
Спустя день после сего приключения мы свернули на несколько миль с прямой дороги, чтобы осмотреть Друмланриг, резиденцию Куинсберри, великолепный дворец, возникший, как бы по волшебству, среди дикой пустыни. Это поистине роскошное здание, окруженное садами и парком, и оно тем сильнее поражает воображение, что находится в пустынной местности, — в одном из самых диких уголков во всей Шотландии. Однако край этот отличается от других областей горной Шотландии, ибо горы здесь покрыты не вереском, а нежной зеленой муравой и служат пастбищем, на котором пасутся бесчисленные стада овец. Но руно в этой области, называемой Нисдейл, нельзя сравнить с руном Голуэя, которое, говорят, не уступает шерсти овец, разводимых на равнинах Солсбери.
Переночевав в замке Друмланриг по приглашению самого герцога, одного из прекраснейших людей на свете, мы поехали дальше в Дамфрис, очень красивый торговый город близ английской границы, где нашли в изобилии хорошие съестные припасы и превосходное вино за весьма умеренную цену, и расположились здесь со всеми удобствами, не хуже, чем в любой части южной Британии. Если б суждено мне было остаться до конца жизни в Шотландии, я избрал бы Дамфрис.
Здесь осведомились мы о капитане Лисмахаго и, не получив о нем никаких вестей, отправились через залив Солуэй в Карлейль. Должно вам сказать, что солуэйские пески, по которым путники проезжают во время отлива, чрезвычайно опасны, ибо в иных местах пески эти зыбучие, а в прилив вода заливает их столь стремительно, что нередко путешественники бывают настигнуты морем и погибают.
Пробираясь с проводником по этим предательским зыбучим пескам, заметили мы утонувшую лошадь, которую Хамфри Клинкер после осмотра признал за того самого коня, на котором ехал мистер Лисмахаго, когда расстался с нами у Фелтонского моста в Нортумберленде. Это заключение, казалось, возвещавшее, что наш приятель лейтенант разделил участь своей лошади, огорчило всех нас, а особливо тетушку Табиту, которая, проливая горькие слезы, попросила Клинкера вырвать из хвоста погибшей лошади два-три волоса, дабы сделать из них кольцо в память ее хозяина.
Но печаль тетушкина и наша была недолгой, ибо одним из первых, кого мы увидели в Карлейле, был лейтенант in propria persona 59, торговавший у барышника лошадь во дворе той самой гостиницы, куда мы приехали. Первой заметила его мисс Брамбл и взвизгнула так, точно узрела привидение; и в самом деле, в положенный час и в подходящем месте его легко можно было принять за выходца с того света, ибо он был еще более худ и мрачен, чем прежде. Мы встретились с ним с сугубой сердечностью, ибо думали, что он утонул, а лейтенант, в свою очередь, не поскупился на изъявления радости при этом свидании.
Он сообщил, что осведомлялся о нас в Дамфрисе и услыхал от странствующего торговца из Глазго, будто мы решили возвратиться домой через Колдстрим. Рассказал он нам, что, когда проезжал без проводника по зыбучим пескам, лошадь его увязла да и он бы погиб, если бы, по счастью, не выручила его из беды возвращавшаяся почтовая карета. Потом поведал нам, что мечта его устроиться на родине не сбылась, и теперь он держит путь в Лондон, чтобы оттуда отплыть в Северную Америку, где он надеется провести остаток дней среди старых своих друзей миами, занимаясь образованием сына, которого родила ему его возлюбленная Скуинкинакуста.
Намерение его пришлось совсем не по вкусу нашей милой тетушке, которая завела длинный разговор о тяготах и опасностях столь долгого плавания по морю и столь утомительного засим путешествия по суше. В особенности же распространялась она о том, какой опасности подвергнется его драгоценная душа среди дикарей, еще не получивших радостной вести о спасении. И, наконец, намекнула ему, что отъезд его из Великобритании может оказаться роковым для сердца некой достойной особы, которую он призван осчастливить.
Дядюшка мой, по великодушию своему подлинный Дон Кихот, догадавшись, что настоящая причина, понуждающая Лисмахаго покинуть Шотландию, есть невозможность жить пристойно на скудное половинное жалованье субалтерна, начал проникаться к нему горячим сочувствием. Казалось ему жестоким, что джентльмен, служивший с честью своей родине, принужден покинуть ее по бедности и жить на старости лет среди отбросов рода человеческого в отдаленнейшей части света. Об этом он поведал мне и прибавил, что с охотою предложил бы лейтенанту приют в Брамблтон-Холле, если бы не опасался того, не окажется ли он несносным сожителем по причине странностей своих и духа противоречия, хотя беседа с ним бывает иногда и поучительной и занимательной.
Однако ж нам с дядюшкой казалось, что он с особенным вниманием относится к мисс Табите, а потому мы с ним и порешили поощрять его ухаживание и, если возможно, довести дело до брачного союза; буде это случится, у обоих у них будет достаточное обеспечение, и они могут поселиться в своем доме, так что дядюшке не придется видаться с ними чаще, чем он сам того пожелает.
В исполнение этого замысла Лисмахаго получил приглашение провести зиму в Брамблтон-Холле, ибо свое намерение отплыть в Америку он может отложить до весны. Он попросил дать ему время подумать об этом предложении, а теперь решил сопровождать нас, покуда мы едем по дороге, ведущей в Бристоль, где он надеется сесть на корабль, отплывающий в Америку. Но я не сомневаюсь, что он поездку отложит и будет продолжать свое ухаживание вплоть до счастливого конца; а если союз сей принесет плоды, они, без сомнения, будут отличаться сивеем особенным ароматом.
Погода все еще стоит хорошая, а потому мы, вероятно, побываем по дороге в горах на северо-западе Дербишира и на водах в Бакстоне. Как бы там ни было, из первого же городка, где мы остановимся, вы снова получите весточку от вашего Дж. Мелфорда.
Карлейл, 21 сентября
Доктору Льюису
Любезный доктор!
Шотландские крестьяне живут во всем королевстве весьма бедно, однако же вид у них лучше и одеты они лучше, чем люди равного им положения в Бургундии, а также и во многих других местах Франции и Италии; смею даже сказать, что и едят они лучше, невзирая на хваленые вина сих чужеземных стран. Поселяне северной Британии едят главным образом овсянку, сыр, масло, кое-какие овощи и время от времени, как лакомство, соленые сельди, но мясо употребляют редко, почти никогда, так же как и крепкие напитки, разве что выпьют по большим праздникам на два пенса. Завтракают они заварным пудингом из овсяной или гороховой муки, запивая молоком. В обед они едят похлебку из капусты, порея, ячменя, приправленную маслом, да к тому же хлеб с сыром из снятого молока. За ужином подают овсяную кашу. Ежели овса не хватает, прибавляют ячменя или гороха; и то и другое питательно и вкусно. Кое у кого можно найти картофель, а пастернак растет в каждом огороде. Одежда у них домотканая из грубого сукна бурого цвета; она и тепла, и на вид пристойна. Живут они в жалких хижинах, сложенных из булыжника и торфа, не скрепленных известью, посреди хижины у них бывает очаг из старого жернова, а над ним отверстие в кровле для выхода дыма.
Однако же народ здешний не жалуется и обладает удивительным здравомыслием. Все читают Библию и столь понятливы, что могут спорить о догматах своей веры, которая всюду, где мне довелось быть, пресвитерианская. Сказывали, что жители Абердиншира еще более сметливы. В Лондоне я знавал одного шотландского джентльмена, который весьма резко отзывался о жителях Абердиншира и клялся, что их бесстыдство и плутовство поистине покрывают весь шотландский народ беспримерным позором.
Река Клайд, вверх по течению, за Глазго, имеет вид весьма идиллический, и берега ее украшены прекрасными усадьбами. От самого моря до верховьев можно насчитать немало замков, принадлежащих знатнейшим родам: в Розните герцогу Аргайлю, графу Бьюту на острове сего же названия, герцогу Гленкерну в Финлейстоне, лорду Блентайру в Эрскине, герцогине Дуглас в Ботвелле, герцогу Гамильтону в Гамильтоне, герцогу Дугласу в Дугласе и графу Хиндфорду в Кармайкле. Замок Гамильтон величественный дворец с богатейшим убранством, а рядом с ним городок того же названия, один из самых чистеньких городков, какие я видел. Древний замок Дугласов сгорел до основания, и покойный герцог Дуглас, глава знатнейшего рода Шотландии, решил построить самое большое в королевстве здание и приказал, соответственно сему, составить план, но, выстроив одно только крыло, скончался. Надобно полагать, что его племянник, ныне наследовавший огромное его состояние, выполнит намерение своего предшественника.
Долина Клайда многолюдна, и население живет в достатке, ибо там весьма много помещиков, обладающих независимым состоянием; но она богата более скотом, чем хлебом. То же можно сказать о долине Твида, часть коей мы пересекли, а также о Нисдейле, местности дикой и гористой. В горах этих пасутся огромные стада, и здешняя баранина куда лучше, чем та, какую найдешь на рынках в Лондоне. Корм здесь столь дешев, что овец бьют только пятигодовалых, когда мясо их становится особливо вкусным и сочным. Но шерсть у овец весьма страдает оттого, что их мажут дегтем, чтобы охранить от коросты зимой, когда они денно и нощно скитаются по горам, а при этом гибнут тысячами от снежных обвалов. Жаль, что здешние поселяне не могут защитить сих полезных животных от сурового климата, а особливо от постоянных дождей, которые наносят им даже больший вред, чем жестокая стужа.
На небольшой речке Нид стоит замок Друмланриг, один из самых великолепных во всей Великобритании; принадлежит он герцогу Куинсберри, одному из тех немногих вельмож, чья сердечная доброта делает честь роду человеческому. Я воздержусь от описания сего дворца, который есть подлинный образец величия как по великолепию своему, так и по местоположению, и вызывает в памяти прекраснейший город Пальмиру, точно видение, появляющееся в пустыне. Его светлость держит открытый стол и дом и живет с большой роскошью. Он оказал нам честь, пригласив нас остаться на ночлег вместе с двумя десятками других гостей, у которых было немало слуг и лошадей. Столь же любезна была и герцогиня, приняв под особое свое покровительство наших леди.
Чем дольше я живу, тем все более убеждаюсь, что никогда не удается искоренить предрассудки, которые в нас заложены воспитанием, хотя бы мы удостоверились в их ложности и глупости. Таковые предрассудки, имеющие влияние на глубокие страсти, столь внедряются в человеческое сердце, что хотя усилием разума и можно их оттуда изгнать на короткое Бремя, однако, как только усилие ослабевает, они еще крепче к нему прилипают.
На эти рассуждения навела меня беседа у герцога за его столом после ужина. Разговор зашел о духах, предзнаменованиях и грубых о них понятиях, свойственных простолюдинам северной Британии, и все согласились, что они в высшей степени смешны.
Однако же один джентльмен рассказал о замечательном приключении, которое случилось с ним самим.
«Как-то я с приятелями поехал на север охотиться, — сказал он, — и решил навестить старинного друга, которого не видел лет двадцать. Именно столько лет прошло с той поры, как он удалился от света, порвал со своими прежними знакомыми и проводил дни в тоске и печали, оплакивая свою умершую жену, которую он любил со всей страстью.
Жил он далеко, в глухом месте, а нас было пятеро джентльменов да столько же слуг в придачу, и, рассудив, что он не ждет нашего приезда, мы купили съестных припасов в ближайшем городке, где был рынок. Дороги были отвратительны, добрались мы до моего друга к двум часам дня и были приятно поражены, когда увидели, что стол накрыт на шесть персон, а в кухне уже готов прекрасный обед.
Глазго, 7 сентября
Мы уже собираемся в обратный путь, в Брамблтон-Холл, и я тешу себя надеждой, что по дороге заедем в Глостер, а в таком случае я буду иметь невыразимое удовольствие расцеловать мою милую Уиллис. Прошу вас, поклонитесь от меня моей почтенной воспитательнице.
Мисс Мэри Джонс, Брамблтон-Холл
Милая Мэри!
Шотландец Сундерс Макулли, который едет прямехонько в Вэлс, пообещался вручить вам это прямо в руки, потому я не пропущу аказии и сообщаю вам, что нахожусь еще в живых, а с той поры, как отправила вам последнее письмо, я чуть было не отправилась на тот свет.
Поехали мы по морю в другое королевство, а называется оно Файф, а как поплыли назад, то чуть не утопли в бурю. Так я испужалась, и ужасти как тошнило меня, что я уж подумала, как бы сердце из меня не выскочило. Через двои сутки, как вышли мы на землю, даже мистер Клинкер все еще был сам не свой. Кой для кого хорошо, что мы не утопли, потому как моя хозяйка ужасти как серчала и, видно, совсем не приготовилась к тому свету. Но, слава богу, скоро она переменилась к лучшему, когда увищевал ее с глазу на глаз преподобный мистер Макрокодил.
А после поехали мы в Старлинг и Глазку, два красивых города, а потом поселились в доме одного джентльмена на Лох Ломине, а это чудо какое море с пресной водой, и на середине островов и не перечесть. Сказывают, что у него нет дна, и сделал его какой-то музыкант, а я тому не верю, потому такого от природы не бывает. Ходят по тому морю волны без ветра, водится в нем рыба без плавников, и есть на нем плавучий остров. На одном острове есть погост, на котором хоронят мертвецов, и всякий раз, как надобно человеку помирать, звонит колокол сам собою для того, чтобы о том предупредить.
Ох, Мэри, здесь заколдованное место! Колокол звонил, когда мы там были. Я видела огоньки и слышала стоны. У нашего хозяина есть еще один дом, и пришлось ему оттудова убраться, потому как зловредный дух не давал людям спать. Феи живут в пропасти близехонько отсюда, у горы Каирман, и они утаскивают добрых женщин, как они начинают рожать, коли к двери не прибита подкова.
Показывали мне одну старую ведьму, зовут ее Элисамат Рингавей, ходит она в красной юбке, глаза тусклые, а на подбородке седая щетина. Чтоб не навела она на меня порчу, я сунула ей в руку шесть пенсов и попросила погадать мне, и уж такое она наваражила! Мистера Клинкера описала как вылитого, — ну да уж никто не скажет, чтобы я хоть словечко об этом проронила. Как мучат меня припадки, то и присоветовала она мне купаться в Лохе, а вода там святая. Пошли мы поутру с горничной служанкой в укромное местечко и купались, в чем мать родила, такой уж здесь обычай. Полощемся мы в этом Лохе, ан смотрим — идет сэр Джордж Кун с ружьем; ну, мы закрыли лицо руками и прошли мимо него туда, где оставили свое платье. Учтивый джентльмен отвернулся бы в сторону, но я утешаюсь мыслию, что он никак не мог узнать, кто из нас кто, потому, как говорит народная пословица, «ночью все кошки серы».
Покуда жили мы у Лох Ломина, он с обоими нашими сквайрами поехал на три или четыре дня к диким горным людям. Живут эти дикари в пещерах, среди скал, пожирают малых детей, говорят, как в Вэлсе, только слова у них другие. Наши леди не хотели разлучаться с мистером Клинкером, потому как он такой храбрый и набожный и не боится ни людей, ни чертей, коли только не захватят его врасплох. Правда, один разок он так перепужался привидения, что чуть было не сомлел. Уверял он нас, что привиделся ему старый абмирал, но от абмирала у него волосы не поднялись бы дыбом, да и не мог он зубами щелкать. А мистер Клинкер говорил это, потому боялся, чтобы наши леди не испужались.
Мисс Лидди отощала и совсем было зачахла; боюсь я, что сердечко у нее слишком уж нежное, но козье молоко опять поставило ее на ноги. Вы видь знаете, что для валлийской женщины козье молоко все равно, что материнское. А хозяйка, господь с ней, никакой хвори не знает. Желудок у ней хороший, и она набирается жиру и благочестия. А все ж, мне кажется, зараза может пристать к ней, как и к другим людям, и не станет она тужить, если ее будут называть не миссис, а леди, только бы сэр Джордж надумался попросить ее об этом. Но про себя скажу: что бы я там ни видела и слышала, но, милая Молли, ни словечка не сорвется с губ вашей любящей подруги Уин Дженкинс.
Глазка, 7 сентября
Поклонитесь от меня, как всегда, Сауле. Мы теперь едем домой, хоть и не ближней дорогой. Верно, котенок к моему приезду будет ростом с медвежонка.
Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса
Дорогой баронет!
Снова вступил я на английскую землю, которая нравится мне не меньше прежнего после полуторамесячных скитаний в лесах и горах Шотландии — не в обиду будь сказано стране, где, как говорится, овсяные лепешки растут на соломе!
Никогда не случалось мне видеть дядюшку таким здоровым и бодрым, каков он теперь. Лидди совсем оправилась, и у мисс Табиты нет причин жаловаться. Однако ж я думаю, что вплоть до вчерашнего дня она не прочь была послать к черту всех шотландцев, как бесчувственных тварей, пред которыми она тщетно выставляла напоказ свои прелести. Всюду, где мы останавливались, выходила она на арену и размахивала своим заржавевшим оружием, но ни единой победы не одержала. Одной из последних ее попыток было покушение на сердце сэра Джорджа Колхуна, с которым она сражалась неоднократно, пуская в ход различное оружье. Она бывала то степенна, то весела, читала поучения и толковала о методизме, смеялась, резвилась, плясала, пела, вздыхала, строила глазки, шепелявила и лебезила, но это было все равно, что проповедовать в пустыне. Баронет, как человек благовоспитанный, простирал свою учтивость лишь настолько, насколько она, по совести, могла ожидать, а если дать веру злым языкам, то и несколько дальше; но он слишком искушен как в любовных, так и в военных делах, чтобы попасть в засаду, которую она могла ему устроить.
Когда мы с ним отлучились в горы, она принялась осаждать лэрда Ладришмора и даже назначила ему свидание в лесу Дромскайлох. Однако лэрд столь рачительно заботился о своей репутации, что пришел в сопровождении приходского священника, и ничего между ними не было, кроме духовного общения. После всех этих неудач тетушка наша вдруг вспомнила о лейтенанте Лисмахаго, о котором она со дня нашего прибытия в Эдинбург как будто и думать позабыла; но теперь она выражает надежду увидеться с ним, согласно его обещанию, в Дамфрисе.
Из Глазго мы отправились в Ланарк, город в графстве Клайдсдел, близ которого великолепным и грозным водопадом низвергается с крутой скалы река Клайд. На следующий день принуждены мы были остановиться в маленьком городке, покуда не починят нашу карету, поломавшуюся в дороге, и здесь мы были свидетелями происшествия, глубоко растрогавшего доброе сердце мистера Брамбла.
В то время как мы стояли у окна гостиницы, находящейся против городской тюрьмы, подъехал верхом человек в пристойной, но небогатой одежде, — в синем кафтане, с подстриженными волосами, без парика, в шляпе с золотым галуном. Сойдя с лошади и передав ее хозяину гостиницы, он подошел к какому-то старику, мостившему улицу, и обратился к нему с такими словами:
— Тяжелая это работа для такого старого человека, как вы. Он взял у него из рук колотушку и попробовал бить по мостовой. После нескольких ударов он спросил:
— Разве нет у вас сына, который избавил бы вас от такого труда?
— Есть, ваша честь, — отвечал старик, — есть у меня трое славных ребят, но нет их теперь при мне.
— Что это вы меня величаете! — воскликнул незнакомец. — Скорее мне подобает почтить ваши седины! Где же эти сыновья, о которых вы говорите?
Престарелый мостильщик ответил, что старший его сын служит офицером в Ост-Индии, а младший недавно завербовался в солдаты и надеется преуспеть в жизни по примеру своего брата. Когда же джентльмен пожелал узнать, что сталось со средним сыном, мостильщик утер слезы и признался, что тот принял на себя долги старика отца, за которые и сидит теперь вон в этой тюрьме.
Путешественник устремился было к тюрьме, но, сделав три шага, обернулся и спросил:
— Скажите мне, неужели этот бессердечный капитан ничего не прислал, чтобы помочь вам в беде?
— Не называйте его бессердечным, — возразил старик. — Да благословит его бог! Он прислал мне много денег, но я плохо распорядился ими: поручился за одного джентльмена, своего хозяина, и лишился их, да к тому же отобрали у меня и веемое имущество.
В эту минуту какой-то молодой человек, просунув голову между железными прутьями тюремного оконца, закричал:
— Отец! Отец! Если мой брат Уильям еще жив, так это он!
— Да, да! — воскликнул путешественник, сжимая в объятиях старика и проливая ручьи слез. — Я точно ваш сын Уили!
Не успел потрясенный отец ответить на его ласки, как из двери бедного домишка выбежала скромная старушка, восклицая:
— Где мой мальчик? Где мой дорогой Уили? Увидав ее, капитан оставил отца и бросился в ее объятия. Уверяю вас, что дядюшка мой, который видел и слышал все происходящее, был взволнован не меньше, чем сами участники этого трогательного свидания. Он всхлипывал, плакал, хлопал в ладоши, кричал от радости и наконец выбежал на улицу. К тому времени капитан удалился со своими родителями, а у дверей его дома собрались все жители этого местечка. Однако же мистер Брамбл пробился сквозь толпу и, войдя в дом, сказал:
— Капитан, прошу удостоить меня знакомства с вами! Я согласился бы проехать сто миль, только бы увидеть такое трогательное зрелище. Я буду почитать за счастье, если вы и родители ваши отобедаете со мною в трактире.
Капитан поблагодарил его за любезное приглашение, которое, как объяснил он, принял бы с радостью, но сейчас он и думать не может о еде и питье, пока не выручит из беды своего брата. И он тотчас же отнес городскому судье всю сумму, покрывающую долг, и тот решил выпустить его брата на свободу без всяких судебных проволочек. После сего все семейство вместе с дядюшкой отправилось в гостиницу в сопровождении толпы народа; многие пожимали руку своему земляку, а тот отвечал на их приветствия простодушно и без всякой заносчивости.
Этот честный баловень фортуны, которого звали Браун, рассказал дядюшке, что был обучен ткацкому ремеслу и лет восемнадцать назад из-за лени и беспутства пошел в солдаты Ост-Индской компании; что на службе посчастливилось ему привлечь внимание и получить одобрение лорда Клайва, который производил его из чина в чин, покуда не стал он капитаном и полковым казначеем и в сем звании честно накопил около двенадцати тысяч фунтов, а по заключении мира подал в отставку. Несколько раз посылал он деньги отцу, который получил только первую посылку — сто фунтов; в другой раз деньги попали в руки одного банкрота, а в третий были пересланы одному шотландскому джентльмену, который умер до получения их, и предстоит еще их взыскивать с его душеприказчиков.
Теперь он подарил старику на неотложные его нужды пятьдесят фунтов сверх той сотни фунтов, которую внес за освобождение брата. Он привез с собою уже заверенный документ, по которому закрепил за родителями пожизненную ренту в восемьдесят фунтов в год, каковая по смерти их переходила к обоим его братьям. Для младшего брата он обещал купить патент на офицерский чин, а среднего собирался взять компаньоном в дело, ибо хотел завести мануфактуру, чтобы доставить работу и кусок хлеба людям трудолюбивым, а сестре своей, бывшей замужем за бедным фермером, решил дать в приданое пятьсот фунтов. Наконец, еще пятьдесят фунтов роздал он беднякам города, где родился, и поставил угощение всем обитателям его без исключения.
Дядюшка был столь восхищен натурой капитана Брауна, что за обедом трижды пил за его здоровье. Он говорил, что гордится знакомством с ним, что капитан делает честь своей отчизне и в некоторой мере очищает человеческую природу от обвинений в гордыне, себялюбии и неблагодарности. Да и мне очень понравились скромность и сыновняя любовь этого честного воина, который не хвалился своими успехами и очень мало говорил о делах своих, но на вопросы наши отвечал кратко и разумно.
Мисс Табита обходилась с ним очень милостиво, покуда не узнала, что он собирается жениться на девице низкого сословия, которую любил еще в бытность свою подмастерьем у ткача. Услыхав о его намерении, тетушка наша изменила свое поведение и стала чопорной и сдержанной, а когда гости разошлись, объявила, задрав нос, что Браун — человек довольно учтивый, если принять во внимание низкое его происхождение, но что фортуна, позаботившись о его благополучии, оказалась неспособной изменить понятия его, которые так и остались низменными и плебейскими.
Спустя день после сего приключения мы свернули на несколько миль с прямой дороги, чтобы осмотреть Друмланриг, резиденцию Куинсберри, великолепный дворец, возникший, как бы по волшебству, среди дикой пустыни. Это поистине роскошное здание, окруженное садами и парком, и оно тем сильнее поражает воображение, что находится в пустынной местности, — в одном из самых диких уголков во всей Шотландии. Однако край этот отличается от других областей горной Шотландии, ибо горы здесь покрыты не вереском, а нежной зеленой муравой и служат пастбищем, на котором пасутся бесчисленные стада овец. Но руно в этой области, называемой Нисдейл, нельзя сравнить с руном Голуэя, которое, говорят, не уступает шерсти овец, разводимых на равнинах Солсбери.
Переночевав в замке Друмланриг по приглашению самого герцога, одного из прекраснейших людей на свете, мы поехали дальше в Дамфрис, очень красивый торговый город близ английской границы, где нашли в изобилии хорошие съестные припасы и превосходное вино за весьма умеренную цену, и расположились здесь со всеми удобствами, не хуже, чем в любой части южной Британии. Если б суждено мне было остаться до конца жизни в Шотландии, я избрал бы Дамфрис.
Здесь осведомились мы о капитане Лисмахаго и, не получив о нем никаких вестей, отправились через залив Солуэй в Карлейль. Должно вам сказать, что солуэйские пески, по которым путники проезжают во время отлива, чрезвычайно опасны, ибо в иных местах пески эти зыбучие, а в прилив вода заливает их столь стремительно, что нередко путешественники бывают настигнуты морем и погибают.
Пробираясь с проводником по этим предательским зыбучим пескам, заметили мы утонувшую лошадь, которую Хамфри Клинкер после осмотра признал за того самого коня, на котором ехал мистер Лисмахаго, когда расстался с нами у Фелтонского моста в Нортумберленде. Это заключение, казалось, возвещавшее, что наш приятель лейтенант разделил участь своей лошади, огорчило всех нас, а особливо тетушку Табиту, которая, проливая горькие слезы, попросила Клинкера вырвать из хвоста погибшей лошади два-три волоса, дабы сделать из них кольцо в память ее хозяина.
Но печаль тетушкина и наша была недолгой, ибо одним из первых, кого мы увидели в Карлейле, был лейтенант in propria persona 59, торговавший у барышника лошадь во дворе той самой гостиницы, куда мы приехали. Первой заметила его мисс Брамбл и взвизгнула так, точно узрела привидение; и в самом деле, в положенный час и в подходящем месте его легко можно было принять за выходца с того света, ибо он был еще более худ и мрачен, чем прежде. Мы встретились с ним с сугубой сердечностью, ибо думали, что он утонул, а лейтенант, в свою очередь, не поскупился на изъявления радости при этом свидании.
Он сообщил, что осведомлялся о нас в Дамфрисе и услыхал от странствующего торговца из Глазго, будто мы решили возвратиться домой через Колдстрим. Рассказал он нам, что, когда проезжал без проводника по зыбучим пескам, лошадь его увязла да и он бы погиб, если бы, по счастью, не выручила его из беды возвращавшаяся почтовая карета. Потом поведал нам, что мечта его устроиться на родине не сбылась, и теперь он держит путь в Лондон, чтобы оттуда отплыть в Северную Америку, где он надеется провести остаток дней среди старых своих друзей миами, занимаясь образованием сына, которого родила ему его возлюбленная Скуинкинакуста.
Намерение его пришлось совсем не по вкусу нашей милой тетушке, которая завела длинный разговор о тяготах и опасностях столь долгого плавания по морю и столь утомительного засим путешествия по суше. В особенности же распространялась она о том, какой опасности подвергнется его драгоценная душа среди дикарей, еще не получивших радостной вести о спасении. И, наконец, намекнула ему, что отъезд его из Великобритании может оказаться роковым для сердца некой достойной особы, которую он призван осчастливить.
Дядюшка мой, по великодушию своему подлинный Дон Кихот, догадавшись, что настоящая причина, понуждающая Лисмахаго покинуть Шотландию, есть невозможность жить пристойно на скудное половинное жалованье субалтерна, начал проникаться к нему горячим сочувствием. Казалось ему жестоким, что джентльмен, служивший с честью своей родине, принужден покинуть ее по бедности и жить на старости лет среди отбросов рода человеческого в отдаленнейшей части света. Об этом он поведал мне и прибавил, что с охотою предложил бы лейтенанту приют в Брамблтон-Холле, если бы не опасался того, не окажется ли он несносным сожителем по причине странностей своих и духа противоречия, хотя беседа с ним бывает иногда и поучительной и занимательной.
Однако ж нам с дядюшкой казалось, что он с особенным вниманием относится к мисс Табите, а потому мы с ним и порешили поощрять его ухаживание и, если возможно, довести дело до брачного союза; буде это случится, у обоих у них будет достаточное обеспечение, и они могут поселиться в своем доме, так что дядюшке не придется видаться с ними чаще, чем он сам того пожелает.
В исполнение этого замысла Лисмахаго получил приглашение провести зиму в Брамблтон-Холле, ибо свое намерение отплыть в Америку он может отложить до весны. Он попросил дать ему время подумать об этом предложении, а теперь решил сопровождать нас, покуда мы едем по дороге, ведущей в Бристоль, где он надеется сесть на корабль, отплывающий в Америку. Но я не сомневаюсь, что он поездку отложит и будет продолжать свое ухаживание вплоть до счастливого конца; а если союз сей принесет плоды, они, без сомнения, будут отличаться сивеем особенным ароматом.
Погода все еще стоит хорошая, а потому мы, вероятно, побываем по дороге в горах на северо-западе Дербишира и на водах в Бакстоне. Как бы там ни было, из первого же городка, где мы остановимся, вы снова получите весточку от вашего Дж. Мелфорда.
Карлейл, 21 сентября
Доктору Льюису
Любезный доктор!
Шотландские крестьяне живут во всем королевстве весьма бедно, однако же вид у них лучше и одеты они лучше, чем люди равного им положения в Бургундии, а также и во многих других местах Франции и Италии; смею даже сказать, что и едят они лучше, невзирая на хваленые вина сих чужеземных стран. Поселяне северной Британии едят главным образом овсянку, сыр, масло, кое-какие овощи и время от времени, как лакомство, соленые сельди, но мясо употребляют редко, почти никогда, так же как и крепкие напитки, разве что выпьют по большим праздникам на два пенса. Завтракают они заварным пудингом из овсяной или гороховой муки, запивая молоком. В обед они едят похлебку из капусты, порея, ячменя, приправленную маслом, да к тому же хлеб с сыром из снятого молока. За ужином подают овсяную кашу. Ежели овса не хватает, прибавляют ячменя или гороха; и то и другое питательно и вкусно. Кое у кого можно найти картофель, а пастернак растет в каждом огороде. Одежда у них домотканая из грубого сукна бурого цвета; она и тепла, и на вид пристойна. Живут они в жалких хижинах, сложенных из булыжника и торфа, не скрепленных известью, посреди хижины у них бывает очаг из старого жернова, а над ним отверстие в кровле для выхода дыма.
Однако же народ здешний не жалуется и обладает удивительным здравомыслием. Все читают Библию и столь понятливы, что могут спорить о догматах своей веры, которая всюду, где мне довелось быть, пресвитерианская. Сказывали, что жители Абердиншира еще более сметливы. В Лондоне я знавал одного шотландского джентльмена, который весьма резко отзывался о жителях Абердиншира и клялся, что их бесстыдство и плутовство поистине покрывают весь шотландский народ беспримерным позором.
Река Клайд, вверх по течению, за Глазго, имеет вид весьма идиллический, и берега ее украшены прекрасными усадьбами. От самого моря до верховьев можно насчитать немало замков, принадлежащих знатнейшим родам: в Розните герцогу Аргайлю, графу Бьюту на острове сего же названия, герцогу Гленкерну в Финлейстоне, лорду Блентайру в Эрскине, герцогине Дуглас в Ботвелле, герцогу Гамильтону в Гамильтоне, герцогу Дугласу в Дугласе и графу Хиндфорду в Кармайкле. Замок Гамильтон величественный дворец с богатейшим убранством, а рядом с ним городок того же названия, один из самых чистеньких городков, какие я видел. Древний замок Дугласов сгорел до основания, и покойный герцог Дуглас, глава знатнейшего рода Шотландии, решил построить самое большое в королевстве здание и приказал, соответственно сему, составить план, но, выстроив одно только крыло, скончался. Надобно полагать, что его племянник, ныне наследовавший огромное его состояние, выполнит намерение своего предшественника.
Долина Клайда многолюдна, и население живет в достатке, ибо там весьма много помещиков, обладающих независимым состоянием; но она богата более скотом, чем хлебом. То же можно сказать о долине Твида, часть коей мы пересекли, а также о Нисдейле, местности дикой и гористой. В горах этих пасутся огромные стада, и здешняя баранина куда лучше, чем та, какую найдешь на рынках в Лондоне. Корм здесь столь дешев, что овец бьют только пятигодовалых, когда мясо их становится особливо вкусным и сочным. Но шерсть у овец весьма страдает оттого, что их мажут дегтем, чтобы охранить от коросты зимой, когда они денно и нощно скитаются по горам, а при этом гибнут тысячами от снежных обвалов. Жаль, что здешние поселяне не могут защитить сих полезных животных от сурового климата, а особливо от постоянных дождей, которые наносят им даже больший вред, чем жестокая стужа.
На небольшой речке Нид стоит замок Друмланриг, один из самых великолепных во всей Великобритании; принадлежит он герцогу Куинсберри, одному из тех немногих вельмож, чья сердечная доброта делает честь роду человеческому. Я воздержусь от описания сего дворца, который есть подлинный образец величия как по великолепию своему, так и по местоположению, и вызывает в памяти прекраснейший город Пальмиру, точно видение, появляющееся в пустыне. Его светлость держит открытый стол и дом и живет с большой роскошью. Он оказал нам честь, пригласив нас остаться на ночлег вместе с двумя десятками других гостей, у которых было немало слуг и лошадей. Столь же любезна была и герцогиня, приняв под особое свое покровительство наших леди.
Чем дольше я живу, тем все более убеждаюсь, что никогда не удается искоренить предрассудки, которые в нас заложены воспитанием, хотя бы мы удостоверились в их ложности и глупости. Таковые предрассудки, имеющие влияние на глубокие страсти, столь внедряются в человеческое сердце, что хотя усилием разума и можно их оттуда изгнать на короткое Бремя, однако, как только усилие ослабевает, они еще крепче к нему прилипают.
На эти рассуждения навела меня беседа у герцога за его столом после ужина. Разговор зашел о духах, предзнаменованиях и грубых о них понятиях, свойственных простолюдинам северной Британии, и все согласились, что они в высшей степени смешны.
Однако же один джентльмен рассказал о замечательном приключении, которое случилось с ним самим.
«Как-то я с приятелями поехал на север охотиться, — сказал он, — и решил навестить старинного друга, которого не видел лет двадцать. Именно столько лет прошло с той поры, как он удалился от света, порвал со своими прежними знакомыми и проводил дни в тоске и печали, оплакивая свою умершую жену, которую он любил со всей страстью.
Жил он далеко, в глухом месте, а нас было пятеро джентльменов да столько же слуг в придачу, и, рассудив, что он не ждет нашего приезда, мы купили съестных припасов в ближайшем городке, где был рынок. Дороги были отвратительны, добрались мы до моего друга к двум часам дня и были приятно поражены, когда увидели, что стол накрыт на шесть персон, а в кухне уже готов прекрасный обед.