Страница:
Рассказ о капитане Ван Страатене, прозванным Летучим Голландцем
Ты ли, Голландец Летучий, Вновь распустил паруса? Э. Багрицкий
Ветер рвал паруса невидимого корабля. Далекая музыка гобоя отмечала путь Летучего Голландца в неведомых водах. П. Мак-Орлан
В начале нашего века мой дядя, Иван Иванович Веретенников, работал в одном парижском издательстве. Владельцы этого издательства интересовались бретонскими легендами, материалами по истории Арморикского королевства и средневековыми хрониками, посвященными герцогству Бретани. По делам фирмы дядя частенько бывал в местах, почти не известных географам, и привык к маленьким тихим приморским городам с кривыми улочками и домами, глядящими в прошлое. В летние дни он с наслаждением вдыхал запах гаваней, крепкий запах разогретой солнцем корабельной смолы, канатов, рыбы и соленой морской воды. Осенними вечерами он слушал равномерный шум волн, разбивавшихся о прибрежные камни. Весенними утрами любовался белыми простенькими цветами плюща, висевшего живым ковром на стенах островерхих, крытых черепицей домов. Он торопился к похожему на старый гриб букинисту за обещанной редкой книгой или старинной рукописью с затейливыми, ярко раскрашенными миниатюрами. В зимние ночи он возвращался домой из пропахших матросским табаком харчевен под впечатлением вновь услышанных рассказов и преданий, мельком бросая взгляды на закутанные влажным туманом камни знакомых улиц. Когда приятели подшучивали над его работой, он добродушно улыбался: "Чтобы вырастить цветы, надо ухаживать за ростками и выбирать из них необходимые нам, В этих трогательных старых и спокойных городишках, пустынную тишь которых нарушают лишь рокот моря, туманные сигналы и редкий звон церковных колоколов, ищите живую историю. Там рождались не только сказки и суеверия, а задумчиво-гордые люди с простыми, но горячими сердцами. Их трудом возведены и эти городишки, и многовековая своеобразная культура кельтов. История-то ведь не сегодня начинается.. Однажды судьба забросила его в маленький портовый го-родок, имеющий теперь значение только для рыболовов. Своим жилищем он выбрал затерянный в зелени дом, построенный пять столетий назад. Это был дом с окнами, пропускавшими свет сквозь густую листву заросшего сада, с толстой дверью из почерневшего дуба и тяжелым молотком вместо звонка, с традиционной готической крышей, с массивной мебелью, столетиями стоявшей на раз предназначенных для нее местах. Ему понравился особенный запах давно нежилых комнат, огромные пасти каминов, мерное тиканье и башенный звон похожих на шкаф часов и мягкие ковры, заглушавшие суетливый стук каблуков. Кроме него, в доме никто не жил. Только по утрам стро-гая пожилая бретонка приходила убрать комнаты и приготовить несложный обед. Знакомства в этом городке завязывались нескоро. Дядя мог не бояться назойливых посетителей и свободно наслаж- даться одиночеством, проводя вечера либо в портовых тавернах, либо у себя дома за разборкой полуистлевших манускриптов. Но в первый же вечер, когда он рассчитывал поработать дома, постучали во входную дверь. Как он удивился, когда местный почтальон положил на стол пергаментный конверт! - Извините меня, мосье! Вам письмо. - Мне? Но я так скоро не ожидаю никакого письма. - Извините, мосье! Письмо адресовано на этот дом. Притом оно без марки, мосье. И очень тяжелое. Простите, но нам сейчас придется совершить кое-какие формальности .. с вами, если мадемуазель не сможет или не захочет получить его лично. - Какая мадемуазель? Я живу один в этом доме. Моя служанка живет не здесь. И она не мадемуазель, а вдова или что-то в этом роде. - Тысяча извинений, мосье! Но, согласно почтовым правилам, письмо должно быть вручено. Тем более без марки и такое тяжелое, мосье. Если адресата и нет, то он должен быть. Почтовые правила в этом отношении непоколебимы, как закон. Видя, что не ему, пигмею Веретенникову, бороться с грозным великаном-почтовым ведомством французской республики, дядя взял в руки объемистый, пожелтевший от времени конверт. Адрес был написан правильно (чего не оспоришь), старинным почерком, каким писали два столетия назад. Письмо предназначалось некой мадемуазель Гарэн-Мари де Карадок. Получив чаевые, почтальон горячо поблагодарил и скрылся, оставив в руках Ивана Ивановича тяжелый конверт с загадочным письмом, владелицу которого предстоит разыскивать по милости французской почты. Ни штемпель города Гонконга, ни печать с неизвестным гербом не могли разрешить недоумения. Лучше было не думать о полученном письме до завтра, надеясь на пословицу "Утро вечера мудренее". Но и утро не помогло. Служанка ничего не могла сообщить о личности мадемуазель де Карадок. Справки в полиции также не принесли никаких результатов. Соседи ничего не знали об адресате. Можно было бы позабыть о письме, но его присутствие вызывало странное беспокойство. Все, к кому ни приходилось обращаться, проявляли несвойственную спо-койным бретонцам энергию, пытаясь помочь дяде. Были ли их старания вызваны любопытством или любезностью по отношению к приезжему человеку, но русский гость принимал это как должное. Дня через три приходский кюре сообщил ему, что конфирмация мадемуазель Гарэн-Мари де Карадок состоялась в его церкви ровно двести четыре года назад. Наиболее полные сведения были получены от мэра, представившего несколько документов из муниципальных архивов. Таким образом, Иван Иванович узнал, что таинственная незнакомка была единственной дочерью Рэне-Амбруаза де Карадоки, капитана флота его величества короля Людовика XIV, владелицей дома, в котором он проживал, и умерла от какой-то болезни в двадцатисемилетнем возрасте, незамужней, в Лориане, куда она поехала отыскивать своего же-ниха. Дом этот после ее смерти унаследовал двоюродный брат, носивший другую фамилию. И больше фамилия Кара-доков среди владельцев дома и его обитателей не встречалась. Гарэн-Мари выехала в Лориан, когда ей было двадцать лет. Следовательно, письмо опоздало вручением ровно на двести лет. Гонконг было бесполезно запрашивать: письмо мог сдать на почту всякий, кому заблагорассудится, и ни один сыщик не взялся бы установить личность отправителя. Оставалось только одно: вскрыть конверт и ознакомиться с содержанием. Заручившись любезным разрешением мэра, мой дядя поспешил домой и с нетерпением вскрыл пакет. В нем было обширное письмо, написанное тем же почерком, что и адрес. Вот его содержание, приведенное без каких-либо сокращений или изменений. "Моя дорогая, горячо любимая Гарэн! Не родился еще живописец, краски которого могли бы достойно изобразить светлое сияние красоты твоей. Не было еще на нашей земле музыканта, способного нежными звуками воспроизвести переливы твоего голоса. И ни один трагический актер не смог бы своим божественным искусством передать тоску по тебе, далекой, как звезда, сверкающая в первых лучах денницы. Днем и ночью шепчу твое имя. Оно для меня-заклятье от бед, налетевших на меня подобно толпе эриний. Оно- светлый луч в мрачном лабиринте, в котором заблудилась моя жизнь с того времени, как я послал последний привет тебе, королева моего сердца. Да не оскорбятся глаза твои тем, что опишу тебе с возможной подробностью, стилем искренним, но не совсем приличным для разговоров с прелестными повелительницами на-ших сердец и жизней. Когда я вспоминаю все, что произошло со мною за последнее время, то не могу отличить сна от яви, действительности от призраков, жизни от смерти. Как будто рок ввергнул меня в пучины преисподней, и я, как Орфей или Дант, брожу среди ее мрачных лесов и скал, в царстве кошмаров и фантасмагорий. Началось это год назад, во время нашего плавания по Индийскому океану. Было тихо, и, кроме рулевого и меня, на вахте никого не было. Мы шли курсом норд-норд-ост теплой безлунной ночью, не ожидая встреч на пустынном просторе волн, разрезаемых килем нашего корвета. Я только что сделал последнюю запись в судовом журнале и поднялся на мостик, как увидел прямо перед собой очертания мачт странного корабля. На его клотиках и реях беспрестанно вспыхивали белые огни, горевшие холодным светом и освещавшие темные надутые паруса. Ветра не было, но корабль мчался на нас с неимоверной быстротой, точно его подгоняла невидимая буря. Когда он подошел ближе, я заметил, что на его бортах блестят такие же огни, как и на мачтах. Это было большое старинное трехмачтовое судно голландской постройки, из тех, что бороздили Океаны лет сто-полтораста назад. Я приказал рулевому отвернуть вправо, но встречный корабль явно шел на сближение. Какое-то непонятное оцепенение не позволило мне поднять тревогу, тем более что по отношению к нам корабль не проявлял никакой враждебности и в этих водах мы не встречали ни неприятельских, ни пиратских судов. Мы с рулевым как завороженные смотрели на освещенный мертвыми огнями черный корабль. Еще мгновенье-и он прошел почти борт о борт с нами. На его мостике стоял высокий бледный мужчина с черной бородой и огненными глазами. Вцепившись в поручни и жадно вглядываясь в сторону юго-запада, он кричал по-голландски: "К мысу Бурь! К мысу Бурь!" Все это продолжалось несколько секунд. Таинственный корабль исчез в темноте ночи, точно растаял, как льдина, брошенная в крутой кипяток. Даже волны, рассеченные им, не ударились с привычным шумом о волны, рассекаемые нашим корветом, как будто корабль проплыл по воздуху. Только тогда мы очнулись. - Пресвятая дева Мария! Да сохранит нас бог! - пробормотал рулевой. - Это "Летучий Голландец"! Больше он ничего не сказал, и я, стараясь не обнаружить беспокойства, пошел в рубку. Когда я записывал в судовом журнале эту встречу, тонкие линии букв получились волнистыми, как хребты валов во время начинающегося прилива. Следующий день прошел без приключений, но вся команда мрачно посматривала на юго-запад, а наш судовой кюре долго перебирал четки, и в глазах его, обращенных к небу, были надежда и скорбь. Никто не упомянул имени проклятого корабля, но это безмолвие было страшнее стонов и ругани. Как будто на корвете появился покойник. Несчастье произошло в следующую ночь. Мой сон прервал сильный толчок, выбросивший меня из гамака. Рев ветра и всплески воды заглушали встревоженные голоса наших матросов. Наскоро одевшись, я выбежал на палубу. Корвет тонул, наскочив в темноте на какой-то неизвестный предмет. В носовую пробоину широким потоком вливалась вода. Бесполезно было предпринимать что-нибудь. Катастрофа разразилась неожиданно и неотвратимо. Наши шлюпки сорвались в океан и исчезли в ночной темноте. Гибель была неминуемой. Оставалось только прыгнуть за борт и как можно скорее отплыть от тонущего судна, чтобы не попасть в водоворот. Долго ли я плыл, не знаю. Может быть, меня просто уносило волнами без всякого с моей стороны противодействия их роковой силе. Временами я терял сознание, и, когда я вновь приходил в себя, надо мною висело черное небо, а вокруг прыгали темные ночные волны. Я был совершенно один, и только твое имя, Гарэн, спасло меня от сумасшествия. Силы мои не иссякали, но мертвый сон все чаще и чаще отуманивал голову, пока наконец не погрузил меня в небытие. Очнулся я в небольшой каюте. Солнечный луч пробивался сквозь шелковую старинную ткань занавески иллюминатора. Первое, что я увидел, было странное лицо матроса, заботливо склоненное надо мной. Глаза его были бесцветны и тусклы, а щеки словно изъедены крысами. От него сильно пахло йодом и морской солью. Встретив мой удивленный взгляд, он поднял голову и сказал глухим, деревянным голосом: - Слава создателю, мин гер! Капитан очень беспокоится о вашем здоровье. - Где я? - Вы на лучшем судне. Равного не было еще со дня сотворения мира и никогда не будет, мин гер! - Кто ваш капитан? - Лучший кораблеводитель во всей Вселенной-капитан Ван Страатен. - Летучий Голландец? Но как я попал к вам? - Так угодно было судьбе, мин гер! Мы подобрали вас в море после крушения вашего корвета. Только вы один спаслись, мин гер! И теперь вы будете плавать с нами до дня страшного суда, потому что накануне гибели вашего корвета вы встретились глазами с нашим капитаном. Если бы и ваш рулевой тогда посмотрел в его глаза, он тоже был бы вместе с вами на борту этого корабля. Ты не можешь представить себе, дорогая Гарэн, мои чувства после разговора с матросом. Мне казалось, что все это сон, что не было никакого кораблекрушения, что я нахожусь под впечатлением ночной встречи после моей вахты, о которой я рассказал тебе. Когда я очнулся снова, то был один. В открытый иллюминатор дышал свежий солоноватый ветер, а занавеска трепетала, как праздничный флаг. В каюте стояла тяжелая, привинченная к полу мебель из черного дуба. Переборки были обиты толстой тисненой кожей. Запахи старого дерева и вытканных золотом шелковых материй смешивались с йодисто-соленым запахом моря и чего-то почти неуловимого, приторно-сладковатого. На полу расстилался мягкий восточный ковер. Я попробовал встать и удивился необычайной легкости и гибкости своих членов. Судно слегка покачивало. Через иллюминатор я видел окрашенные вечерним багрянцем волны океана и изредка - белые острые крылья альбатросов на розовом закатном небе. События последних дней промелькнули в памяти как что-то постороннее, будто картины, увиденные из окна дилижанса. Раздался легкий стук в переборку. На мой оклик в каюту вошел уже знакомый матрос. Запах йода и чего-то сладковатого усилился. - Мин гер, если вы чувствуете себя достаточно хорошо, то капитан просит вас посетить его каюту. Я молча и решительно отправился вслед за посланцем, для того чтобы понять наконец все происходящее со мною я вокруг меня. Моя каюта была в кормовой части судна, капитанская- на юте. Такие же кожаные обои, такая же массивная мебель, только более богатой отделки, и каюта - обширнее моей. На пороге меня встретил высокий мужчина с бледным, будто освещенным светом лицом, с темной, слегка курчавящейся бородой и с горящими, как смоляные факелы, глазами. Одет он был в морской костюм того покроя, который любили голландские капитаны сто или полтораста лет назад. Я представился. Хозяин крепко пожал мне руку: - Капитан Ван Страатен. Он пригласил меня к столу и налил в золотые кубки работы Бенвенуто Челлини красного, как кровь, бургундского вина. - Вы невольный гость на моем корабле, и теперь, хотите вы того или не хотите, но нам с вами придется жить и работать, может быть, не одно столетие. Не удивляйтесь ничему, это будет самое лучшее. Как вы себя сейчас чувствуете? - Благодарю вас, капитан. Но разрешите задать вам один вопрос я до сих пор не пойму, где я нахожусь и что будет дальше со мной. - Вы, дорогой друг, находитесь на корабле Летучего Голландца, как меня прозвали и о котором легкомысленные люди сложили много нелепых легенд. Вы среди искренних друзей, иначе никогда не попали бы на этот борт. Я вас знаю со дня вашего рождения, как и всех моряков мира. Иногда, в силу не зависящих от меня обстоятельств, мне приходится восполнять убыль своего экипажа методами, странными для всякого моряка, сходящего на землю, и, к сожалению, весьма обычными для меня. До гибели вашего корвета, в которой, поверьте моему слову, я не столь уж виноват, на моем корабле была вакансия вахтенного офицера. А команда моего корабля должна всегда быть полной. Так уж установлено не моей волей и не моим желанием. Вы один из лучших вахтенных офицеров флота и будете им на этом судне. Сегодня отдохните, а завтра можете приступать к своим обязан-ностям. Пока он говорил, я внимательно всматривался в его лицо. В его резких чертах непоколебимая сила воли смягчалась грустью и приветливостью. Странно, я не чувствовал ни удивления, ни сожаления о случившемся, ни страха. Наоборот, меня влекла к капитану необъяснимая симпатия, как будто мы были друзьями не один десяток лет. Трудно объяснить, но мне казалось, что ради капитана я был бы способен на любой безумный поступок. Капитан смотрел на меня с сожалением и искренней симпатией. - Увы! Не все на земле зависит от наших желаний,- продолжал он.-Я знаю, у вас есть прекрасная невеста, которая будет ждать и искать вас. Единственное, что в моих силах,-предоставлять вам возможность писать ей письма. Большего вы сами теперь не пожелаете. В этом вы убедитесь через некоторое время. Но ваше положение лучше моего. Вы не виноваты ни в чем. Вас привело сюда несчастье, а меня - безумие и гордость. Вы можете избавиться от своего положения, а меня избавит либо последний день мира, либо невозможное. Поэтому будем друзьями. Больше пока ничего не скажу. Со временем вы поймете все сами. Теперь, если хотите, осмотрите корабль и его снаряжение. Я вышел на палубу. Первый, кого я увидел, был стоящий на вахте офицер со смуглым, подвижным лицом и лихо закрученными усами. -О ля-ля!-весело приветствовал он меня.-Лучший город в мире-Перпиньян, лучшее вино-коньяк, самый беспутный человек-виконт д'Арманьян, ваш покорнейший слуга. Давно вы утонули, мосье? Видя мое удивленное лицо, он улыбнулся: - Разве вы не знаете, что на этом прелестном корабле весь экипаж, за исключением капитана, состоит из утопленников? Признаться, не очень веселое общество. Но лучше быть живым утопленником, чем мертвым телом, мирно разлагающимся в земле. Это я твердо усвоил во время своего тридцатилетнего плавания на нашей божественной посудине. Ко всему привыкаешь, мосье. Даже к роли забавного утопленника, носящегося по южным морям. Ради чего? Ради несбыточной мечты пройти трижды подряд у мыса Бурь. А от него черт ловко отбрасывает нас, как бильярдный шар от лузы. Такие-то дела, мосье! У нас с вами богатейшие возможности. Работа не тяжелая. Никаких поломок и аварий. Позади-бренная жизнь со всеми ее треволнениями. Впереди- почти вечность, если быть благоразумным. И иногда приятные шалости с миленькими портовыми девчонками. Самое главное-не засиживаться на земле после трех часов ночи. Я вижу, вы еще не привыкли к нашему положению. Ничего, мосье! Бодро смотрите вперед и благословляйте существование, отпущенное нам милосердным богом после смерти. Это куда приятнее, чем поджариваться в аду или прозябать в чистилище! Так начались мои знакомства на новом судне. Вторым и несомненно весьма значительным лицом, кого я встретил на палубе, был штурман, плотный, краснощекий пожилой англичанин с тщательно подбритыми бачками, нацелившийся. подзорной трубой в неизмеримое пространство океана. Увидев меня, он опустил свой инструмент, медленно оглядел меня с ног до головы и вежливо представился: - Баронет Рандольф Уинслоу, штурман дальнего плавания. С кем имею честь, сэр? Я назвал себя и сообщил о той роли, какая предназначена мне на этом судне. - Очень приятно, сэр! Вы приступаете к своим обязанностям завтра? Для того чтобы они были вам вполне понятны, считаю своим долгом сообщить следующее. Наш достоуважаемый капитан еще в дни своей молодости - не могу знать, из каких побуждений,-поклялся страшной клятвой, что, несмотря ни на какую погоду, три раза подряд минует мыс Бурь, самое гиблое место в мире, как вы сами знаете, сэр. Не осуждая старшего начальника, могу сказать, что это было весьма рискованное обещание. Оно, конечно, не выполнено Небесный судия, не желая рассматривать капитана Ван Страатена как клятвопреступника, обрек его на блуждание по южным морям до того времени, пока он не выполнит свой обет. Но повелитель ада всячески препятствует этому, желая дотянуть дело до страшного суда и таким образом приобрести Душу нашего капитана и вверенный ему корабль, хотя бы с учетом амортизации. Наша задача вполне ясна; совершить троекратное путешествие мимо мыса Бурь. Средства к ее осуществлению: корабль несколько устаревшего типа, но прекрасно экипированный, с прочным, не подвергающимся разрушительному влиянию времени рангоутом, стоячим и бегучим такелажем. Это - во-первых. Во-вторых, опытный экипаж, набранный хотя и из утопленников, как мы с вами, сэр, но добросовестных, знающих свое дело моряков. В-третьих, воля к достижению цели, ибо благополучное завершение наших трудов предполагает прощение всех земных грехов и отдых от вечных блужданий по океану. Должен оговориться. У некоторой части команды бывают минуты уныния и отчаяния. Они особенно остро сказываются раз в семь лет, во время высадки на берег. Это выражается в отдельных безумных поступках, чему, может быть, со временем вы будете свидетелем. Означенные печальные поступки затрудняют и тормозят наше общее дело. Что касается меня, то за свою пятидесятилетнюю службу на этом корабле я еще ни разу не жаловался на свою судьбу. Наоборот, очень доволен, что она дала мне возможность применить свои скромные познания и намного углубить их под руководством такого опытного судоводителя, как капитан Ван Страатен. Надеюсь, сэр, что в вашем лице мы встретим не поддающегося панике волевого офицера, способного оказать нам ценные услуги в достижении поставленной перед нами благородной цели. Затем желаю вам спокойного отдыха и свежих сил. С этими словами чудаковатый штурман церемонно раскланялся, крепко пожал мне руку и снова поднял подзорную трубу. Осмотр корабля убедил меня в правоте характеристик виконта и штурмана. Спокойно отправился я в свою каюту, где меня ожидал приставленный ко мне вестовой, бретонец из Бреста, седой матрос с глазами, напоминающими осенние волны в Северном море. Утомленный всем увиденным и услышанным, я сразу отпустил его и заснул мертвым сном. Со следующего дня началась моя служба на корабле. Не буду описывать ее, так как ее однообразие навеяло бы на тебя тоску, моя дорогая, и повесть о ней заняла бы слишком много места и времени, а ее особенности заинтересовали бы только твоего уважаемого покойного отца. Отмечу лишь одно обстоятельство. Весь экипаж прилагал неимоверные, но бесполезные усилия для того, чтобы достичь заколдованного мыса Бурь. Ветер уносил нас к нему, как поднявшийся ураган уносит подхваченные щепки. И, когда мы подходили к мрачным скалам, этот же ветер, внезапно переменив направление, гнал нас обратно, до самых берегов сказочного острова Ципангу. Мы носились по океанам как безумные, тщетно убирая и поднимая паруса, перекладывая руль и ища ошибок в прокладке курса. На своем пути мы не встречали ни одного судна, ни одной гавани. Нас окружали только небо и море. Небо безмолвствовало, а море приветствовало фонтанами выплывающих на поверхность китов и сверкающими на солнце спинами акул. Матросы тщательно выполняли порученную им работу, а неутомительная вахта сменялась часами грустного безделья, скрашиваемого печальными песнями и чудесными рассказами моего бретонца. Он плавал на нашем корабле около сотни лет, помнил еще наших прадедушек, а вместе с моим дедом совершил не одно плавание. Я был искренне благодарен капитану, назначившему этого старика в Мои вестовые. Несколько раз я замечал, что капитан хочет мне что-то сказать, но потом, словно раздумав, закусит губу и поспешно уходит в свою каюту. Наконец случай помог мне узнать тайну капитана. Однажды мне пришлось сменять на вахте такого же офицера, как и я, загорелого и задумчивого итальянца Паганел-ли, глаза которого как будто чего-то искали вдали. Такой бурной ночи я еще не помнил со дня своего рождения. Шквалистый ветер носился в темноте, как сорвавшаяся с цени собака, завывая в вантах и реях. Косой дождь бил по туго натянутым парусам и шумно катался по верхней палубе Если бы не вечные наши спутники, огни святого Эльма, равномерно вспыхивающие и угасающие, нельзя было бы различить даже собственной протянутой руки.
Ты ли, Голландец Летучий, Вновь распустил паруса? Э. Багрицкий
Ветер рвал паруса невидимого корабля. Далекая музыка гобоя отмечала путь Летучего Голландца в неведомых водах. П. Мак-Орлан
В начале нашего века мой дядя, Иван Иванович Веретенников, работал в одном парижском издательстве. Владельцы этого издательства интересовались бретонскими легендами, материалами по истории Арморикского королевства и средневековыми хрониками, посвященными герцогству Бретани. По делам фирмы дядя частенько бывал в местах, почти не известных географам, и привык к маленьким тихим приморским городам с кривыми улочками и домами, глядящими в прошлое. В летние дни он с наслаждением вдыхал запах гаваней, крепкий запах разогретой солнцем корабельной смолы, канатов, рыбы и соленой морской воды. Осенними вечерами он слушал равномерный шум волн, разбивавшихся о прибрежные камни. Весенними утрами любовался белыми простенькими цветами плюща, висевшего живым ковром на стенах островерхих, крытых черепицей домов. Он торопился к похожему на старый гриб букинисту за обещанной редкой книгой или старинной рукописью с затейливыми, ярко раскрашенными миниатюрами. В зимние ночи он возвращался домой из пропахших матросским табаком харчевен под впечатлением вновь услышанных рассказов и преданий, мельком бросая взгляды на закутанные влажным туманом камни знакомых улиц. Когда приятели подшучивали над его работой, он добродушно улыбался: "Чтобы вырастить цветы, надо ухаживать за ростками и выбирать из них необходимые нам, В этих трогательных старых и спокойных городишках, пустынную тишь которых нарушают лишь рокот моря, туманные сигналы и редкий звон церковных колоколов, ищите живую историю. Там рождались не только сказки и суеверия, а задумчиво-гордые люди с простыми, но горячими сердцами. Их трудом возведены и эти городишки, и многовековая своеобразная культура кельтов. История-то ведь не сегодня начинается.. Однажды судьба забросила его в маленький портовый го-родок, имеющий теперь значение только для рыболовов. Своим жилищем он выбрал затерянный в зелени дом, построенный пять столетий назад. Это был дом с окнами, пропускавшими свет сквозь густую листву заросшего сада, с толстой дверью из почерневшего дуба и тяжелым молотком вместо звонка, с традиционной готической крышей, с массивной мебелью, столетиями стоявшей на раз предназначенных для нее местах. Ему понравился особенный запах давно нежилых комнат, огромные пасти каминов, мерное тиканье и башенный звон похожих на шкаф часов и мягкие ковры, заглушавшие суетливый стук каблуков. Кроме него, в доме никто не жил. Только по утрам стро-гая пожилая бретонка приходила убрать комнаты и приготовить несложный обед. Знакомства в этом городке завязывались нескоро. Дядя мог не бояться назойливых посетителей и свободно наслаж- даться одиночеством, проводя вечера либо в портовых тавернах, либо у себя дома за разборкой полуистлевших манускриптов. Но в первый же вечер, когда он рассчитывал поработать дома, постучали во входную дверь. Как он удивился, когда местный почтальон положил на стол пергаментный конверт! - Извините меня, мосье! Вам письмо. - Мне? Но я так скоро не ожидаю никакого письма. - Извините, мосье! Письмо адресовано на этот дом. Притом оно без марки, мосье. И очень тяжелое. Простите, но нам сейчас придется совершить кое-какие формальности .. с вами, если мадемуазель не сможет или не захочет получить его лично. - Какая мадемуазель? Я живу один в этом доме. Моя служанка живет не здесь. И она не мадемуазель, а вдова или что-то в этом роде. - Тысяча извинений, мосье! Но, согласно почтовым правилам, письмо должно быть вручено. Тем более без марки и такое тяжелое, мосье. Если адресата и нет, то он должен быть. Почтовые правила в этом отношении непоколебимы, как закон. Видя, что не ему, пигмею Веретенникову, бороться с грозным великаном-почтовым ведомством французской республики, дядя взял в руки объемистый, пожелтевший от времени конверт. Адрес был написан правильно (чего не оспоришь), старинным почерком, каким писали два столетия назад. Письмо предназначалось некой мадемуазель Гарэн-Мари де Карадок. Получив чаевые, почтальон горячо поблагодарил и скрылся, оставив в руках Ивана Ивановича тяжелый конверт с загадочным письмом, владелицу которого предстоит разыскивать по милости французской почты. Ни штемпель города Гонконга, ни печать с неизвестным гербом не могли разрешить недоумения. Лучше было не думать о полученном письме до завтра, надеясь на пословицу "Утро вечера мудренее". Но и утро не помогло. Служанка ничего не могла сообщить о личности мадемуазель де Карадок. Справки в полиции также не принесли никаких результатов. Соседи ничего не знали об адресате. Можно было бы позабыть о письме, но его присутствие вызывало странное беспокойство. Все, к кому ни приходилось обращаться, проявляли несвойственную спо-койным бретонцам энергию, пытаясь помочь дяде. Были ли их старания вызваны любопытством или любезностью по отношению к приезжему человеку, но русский гость принимал это как должное. Дня через три приходский кюре сообщил ему, что конфирмация мадемуазель Гарэн-Мари де Карадок состоялась в его церкви ровно двести четыре года назад. Наиболее полные сведения были получены от мэра, представившего несколько документов из муниципальных архивов. Таким образом, Иван Иванович узнал, что таинственная незнакомка была единственной дочерью Рэне-Амбруаза де Карадоки, капитана флота его величества короля Людовика XIV, владелицей дома, в котором он проживал, и умерла от какой-то болезни в двадцатисемилетнем возрасте, незамужней, в Лориане, куда она поехала отыскивать своего же-ниха. Дом этот после ее смерти унаследовал двоюродный брат, носивший другую фамилию. И больше фамилия Кара-доков среди владельцев дома и его обитателей не встречалась. Гарэн-Мари выехала в Лориан, когда ей было двадцать лет. Следовательно, письмо опоздало вручением ровно на двести лет. Гонконг было бесполезно запрашивать: письмо мог сдать на почту всякий, кому заблагорассудится, и ни один сыщик не взялся бы установить личность отправителя. Оставалось только одно: вскрыть конверт и ознакомиться с содержанием. Заручившись любезным разрешением мэра, мой дядя поспешил домой и с нетерпением вскрыл пакет. В нем было обширное письмо, написанное тем же почерком, что и адрес. Вот его содержание, приведенное без каких-либо сокращений или изменений. "Моя дорогая, горячо любимая Гарэн! Не родился еще живописец, краски которого могли бы достойно изобразить светлое сияние красоты твоей. Не было еще на нашей земле музыканта, способного нежными звуками воспроизвести переливы твоего голоса. И ни один трагический актер не смог бы своим божественным искусством передать тоску по тебе, далекой, как звезда, сверкающая в первых лучах денницы. Днем и ночью шепчу твое имя. Оно для меня-заклятье от бед, налетевших на меня подобно толпе эриний. Оно- светлый луч в мрачном лабиринте, в котором заблудилась моя жизнь с того времени, как я послал последний привет тебе, королева моего сердца. Да не оскорбятся глаза твои тем, что опишу тебе с возможной подробностью, стилем искренним, но не совсем приличным для разговоров с прелестными повелительницами на-ших сердец и жизней. Когда я вспоминаю все, что произошло со мною за последнее время, то не могу отличить сна от яви, действительности от призраков, жизни от смерти. Как будто рок ввергнул меня в пучины преисподней, и я, как Орфей или Дант, брожу среди ее мрачных лесов и скал, в царстве кошмаров и фантасмагорий. Началось это год назад, во время нашего плавания по Индийскому океану. Было тихо, и, кроме рулевого и меня, на вахте никого не было. Мы шли курсом норд-норд-ост теплой безлунной ночью, не ожидая встреч на пустынном просторе волн, разрезаемых килем нашего корвета. Я только что сделал последнюю запись в судовом журнале и поднялся на мостик, как увидел прямо перед собой очертания мачт странного корабля. На его клотиках и реях беспрестанно вспыхивали белые огни, горевшие холодным светом и освещавшие темные надутые паруса. Ветра не было, но корабль мчался на нас с неимоверной быстротой, точно его подгоняла невидимая буря. Когда он подошел ближе, я заметил, что на его бортах блестят такие же огни, как и на мачтах. Это было большое старинное трехмачтовое судно голландской постройки, из тех, что бороздили Океаны лет сто-полтораста назад. Я приказал рулевому отвернуть вправо, но встречный корабль явно шел на сближение. Какое-то непонятное оцепенение не позволило мне поднять тревогу, тем более что по отношению к нам корабль не проявлял никакой враждебности и в этих водах мы не встречали ни неприятельских, ни пиратских судов. Мы с рулевым как завороженные смотрели на освещенный мертвыми огнями черный корабль. Еще мгновенье-и он прошел почти борт о борт с нами. На его мостике стоял высокий бледный мужчина с черной бородой и огненными глазами. Вцепившись в поручни и жадно вглядываясь в сторону юго-запада, он кричал по-голландски: "К мысу Бурь! К мысу Бурь!" Все это продолжалось несколько секунд. Таинственный корабль исчез в темноте ночи, точно растаял, как льдина, брошенная в крутой кипяток. Даже волны, рассеченные им, не ударились с привычным шумом о волны, рассекаемые нашим корветом, как будто корабль проплыл по воздуху. Только тогда мы очнулись. - Пресвятая дева Мария! Да сохранит нас бог! - пробормотал рулевой. - Это "Летучий Голландец"! Больше он ничего не сказал, и я, стараясь не обнаружить беспокойства, пошел в рубку. Когда я записывал в судовом журнале эту встречу, тонкие линии букв получились волнистыми, как хребты валов во время начинающегося прилива. Следующий день прошел без приключений, но вся команда мрачно посматривала на юго-запад, а наш судовой кюре долго перебирал четки, и в глазах его, обращенных к небу, были надежда и скорбь. Никто не упомянул имени проклятого корабля, но это безмолвие было страшнее стонов и ругани. Как будто на корвете появился покойник. Несчастье произошло в следующую ночь. Мой сон прервал сильный толчок, выбросивший меня из гамака. Рев ветра и всплески воды заглушали встревоженные голоса наших матросов. Наскоро одевшись, я выбежал на палубу. Корвет тонул, наскочив в темноте на какой-то неизвестный предмет. В носовую пробоину широким потоком вливалась вода. Бесполезно было предпринимать что-нибудь. Катастрофа разразилась неожиданно и неотвратимо. Наши шлюпки сорвались в океан и исчезли в ночной темноте. Гибель была неминуемой. Оставалось только прыгнуть за борт и как можно скорее отплыть от тонущего судна, чтобы не попасть в водоворот. Долго ли я плыл, не знаю. Может быть, меня просто уносило волнами без всякого с моей стороны противодействия их роковой силе. Временами я терял сознание, и, когда я вновь приходил в себя, надо мною висело черное небо, а вокруг прыгали темные ночные волны. Я был совершенно один, и только твое имя, Гарэн, спасло меня от сумасшествия. Силы мои не иссякали, но мертвый сон все чаще и чаще отуманивал голову, пока наконец не погрузил меня в небытие. Очнулся я в небольшой каюте. Солнечный луч пробивался сквозь шелковую старинную ткань занавески иллюминатора. Первое, что я увидел, было странное лицо матроса, заботливо склоненное надо мной. Глаза его были бесцветны и тусклы, а щеки словно изъедены крысами. От него сильно пахло йодом и морской солью. Встретив мой удивленный взгляд, он поднял голову и сказал глухим, деревянным голосом: - Слава создателю, мин гер! Капитан очень беспокоится о вашем здоровье. - Где я? - Вы на лучшем судне. Равного не было еще со дня сотворения мира и никогда не будет, мин гер! - Кто ваш капитан? - Лучший кораблеводитель во всей Вселенной-капитан Ван Страатен. - Летучий Голландец? Но как я попал к вам? - Так угодно было судьбе, мин гер! Мы подобрали вас в море после крушения вашего корвета. Только вы один спаслись, мин гер! И теперь вы будете плавать с нами до дня страшного суда, потому что накануне гибели вашего корвета вы встретились глазами с нашим капитаном. Если бы и ваш рулевой тогда посмотрел в его глаза, он тоже был бы вместе с вами на борту этого корабля. Ты не можешь представить себе, дорогая Гарэн, мои чувства после разговора с матросом. Мне казалось, что все это сон, что не было никакого кораблекрушения, что я нахожусь под впечатлением ночной встречи после моей вахты, о которой я рассказал тебе. Когда я очнулся снова, то был один. В открытый иллюминатор дышал свежий солоноватый ветер, а занавеска трепетала, как праздничный флаг. В каюте стояла тяжелая, привинченная к полу мебель из черного дуба. Переборки были обиты толстой тисненой кожей. Запахи старого дерева и вытканных золотом шелковых материй смешивались с йодисто-соленым запахом моря и чего-то почти неуловимого, приторно-сладковатого. На полу расстилался мягкий восточный ковер. Я попробовал встать и удивился необычайной легкости и гибкости своих членов. Судно слегка покачивало. Через иллюминатор я видел окрашенные вечерним багрянцем волны океана и изредка - белые острые крылья альбатросов на розовом закатном небе. События последних дней промелькнули в памяти как что-то постороннее, будто картины, увиденные из окна дилижанса. Раздался легкий стук в переборку. На мой оклик в каюту вошел уже знакомый матрос. Запах йода и чего-то сладковатого усилился. - Мин гер, если вы чувствуете себя достаточно хорошо, то капитан просит вас посетить его каюту. Я молча и решительно отправился вслед за посланцем, для того чтобы понять наконец все происходящее со мною я вокруг меня. Моя каюта была в кормовой части судна, капитанская- на юте. Такие же кожаные обои, такая же массивная мебель, только более богатой отделки, и каюта - обширнее моей. На пороге меня встретил высокий мужчина с бледным, будто освещенным светом лицом, с темной, слегка курчавящейся бородой и с горящими, как смоляные факелы, глазами. Одет он был в морской костюм того покроя, который любили голландские капитаны сто или полтораста лет назад. Я представился. Хозяин крепко пожал мне руку: - Капитан Ван Страатен. Он пригласил меня к столу и налил в золотые кубки работы Бенвенуто Челлини красного, как кровь, бургундского вина. - Вы невольный гость на моем корабле, и теперь, хотите вы того или не хотите, но нам с вами придется жить и работать, может быть, не одно столетие. Не удивляйтесь ничему, это будет самое лучшее. Как вы себя сейчас чувствуете? - Благодарю вас, капитан. Но разрешите задать вам один вопрос я до сих пор не пойму, где я нахожусь и что будет дальше со мной. - Вы, дорогой друг, находитесь на корабле Летучего Голландца, как меня прозвали и о котором легкомысленные люди сложили много нелепых легенд. Вы среди искренних друзей, иначе никогда не попали бы на этот борт. Я вас знаю со дня вашего рождения, как и всех моряков мира. Иногда, в силу не зависящих от меня обстоятельств, мне приходится восполнять убыль своего экипажа методами, странными для всякого моряка, сходящего на землю, и, к сожалению, весьма обычными для меня. До гибели вашего корвета, в которой, поверьте моему слову, я не столь уж виноват, на моем корабле была вакансия вахтенного офицера. А команда моего корабля должна всегда быть полной. Так уж установлено не моей волей и не моим желанием. Вы один из лучших вахтенных офицеров флота и будете им на этом судне. Сегодня отдохните, а завтра можете приступать к своим обязан-ностям. Пока он говорил, я внимательно всматривался в его лицо. В его резких чертах непоколебимая сила воли смягчалась грустью и приветливостью. Странно, я не чувствовал ни удивления, ни сожаления о случившемся, ни страха. Наоборот, меня влекла к капитану необъяснимая симпатия, как будто мы были друзьями не один десяток лет. Трудно объяснить, но мне казалось, что ради капитана я был бы способен на любой безумный поступок. Капитан смотрел на меня с сожалением и искренней симпатией. - Увы! Не все на земле зависит от наших желаний,- продолжал он.-Я знаю, у вас есть прекрасная невеста, которая будет ждать и искать вас. Единственное, что в моих силах,-предоставлять вам возможность писать ей письма. Большего вы сами теперь не пожелаете. В этом вы убедитесь через некоторое время. Но ваше положение лучше моего. Вы не виноваты ни в чем. Вас привело сюда несчастье, а меня - безумие и гордость. Вы можете избавиться от своего положения, а меня избавит либо последний день мира, либо невозможное. Поэтому будем друзьями. Больше пока ничего не скажу. Со временем вы поймете все сами. Теперь, если хотите, осмотрите корабль и его снаряжение. Я вышел на палубу. Первый, кого я увидел, был стоящий на вахте офицер со смуглым, подвижным лицом и лихо закрученными усами. -О ля-ля!-весело приветствовал он меня.-Лучший город в мире-Перпиньян, лучшее вино-коньяк, самый беспутный человек-виконт д'Арманьян, ваш покорнейший слуга. Давно вы утонули, мосье? Видя мое удивленное лицо, он улыбнулся: - Разве вы не знаете, что на этом прелестном корабле весь экипаж, за исключением капитана, состоит из утопленников? Признаться, не очень веселое общество. Но лучше быть живым утопленником, чем мертвым телом, мирно разлагающимся в земле. Это я твердо усвоил во время своего тридцатилетнего плавания на нашей божественной посудине. Ко всему привыкаешь, мосье. Даже к роли забавного утопленника, носящегося по южным морям. Ради чего? Ради несбыточной мечты пройти трижды подряд у мыса Бурь. А от него черт ловко отбрасывает нас, как бильярдный шар от лузы. Такие-то дела, мосье! У нас с вами богатейшие возможности. Работа не тяжелая. Никаких поломок и аварий. Позади-бренная жизнь со всеми ее треволнениями. Впереди- почти вечность, если быть благоразумным. И иногда приятные шалости с миленькими портовыми девчонками. Самое главное-не засиживаться на земле после трех часов ночи. Я вижу, вы еще не привыкли к нашему положению. Ничего, мосье! Бодро смотрите вперед и благословляйте существование, отпущенное нам милосердным богом после смерти. Это куда приятнее, чем поджариваться в аду или прозябать в чистилище! Так начались мои знакомства на новом судне. Вторым и несомненно весьма значительным лицом, кого я встретил на палубе, был штурман, плотный, краснощекий пожилой англичанин с тщательно подбритыми бачками, нацелившийся. подзорной трубой в неизмеримое пространство океана. Увидев меня, он опустил свой инструмент, медленно оглядел меня с ног до головы и вежливо представился: - Баронет Рандольф Уинслоу, штурман дальнего плавания. С кем имею честь, сэр? Я назвал себя и сообщил о той роли, какая предназначена мне на этом судне. - Очень приятно, сэр! Вы приступаете к своим обязанностям завтра? Для того чтобы они были вам вполне понятны, считаю своим долгом сообщить следующее. Наш достоуважаемый капитан еще в дни своей молодости - не могу знать, из каких побуждений,-поклялся страшной клятвой, что, несмотря ни на какую погоду, три раза подряд минует мыс Бурь, самое гиблое место в мире, как вы сами знаете, сэр. Не осуждая старшего начальника, могу сказать, что это было весьма рискованное обещание. Оно, конечно, не выполнено Небесный судия, не желая рассматривать капитана Ван Страатена как клятвопреступника, обрек его на блуждание по южным морям до того времени, пока он не выполнит свой обет. Но повелитель ада всячески препятствует этому, желая дотянуть дело до страшного суда и таким образом приобрести Душу нашего капитана и вверенный ему корабль, хотя бы с учетом амортизации. Наша задача вполне ясна; совершить троекратное путешествие мимо мыса Бурь. Средства к ее осуществлению: корабль несколько устаревшего типа, но прекрасно экипированный, с прочным, не подвергающимся разрушительному влиянию времени рангоутом, стоячим и бегучим такелажем. Это - во-первых. Во-вторых, опытный экипаж, набранный хотя и из утопленников, как мы с вами, сэр, но добросовестных, знающих свое дело моряков. В-третьих, воля к достижению цели, ибо благополучное завершение наших трудов предполагает прощение всех земных грехов и отдых от вечных блужданий по океану. Должен оговориться. У некоторой части команды бывают минуты уныния и отчаяния. Они особенно остро сказываются раз в семь лет, во время высадки на берег. Это выражается в отдельных безумных поступках, чему, может быть, со временем вы будете свидетелем. Означенные печальные поступки затрудняют и тормозят наше общее дело. Что касается меня, то за свою пятидесятилетнюю службу на этом корабле я еще ни разу не жаловался на свою судьбу. Наоборот, очень доволен, что она дала мне возможность применить свои скромные познания и намного углубить их под руководством такого опытного судоводителя, как капитан Ван Страатен. Надеюсь, сэр, что в вашем лице мы встретим не поддающегося панике волевого офицера, способного оказать нам ценные услуги в достижении поставленной перед нами благородной цели. Затем желаю вам спокойного отдыха и свежих сил. С этими словами чудаковатый штурман церемонно раскланялся, крепко пожал мне руку и снова поднял подзорную трубу. Осмотр корабля убедил меня в правоте характеристик виконта и штурмана. Спокойно отправился я в свою каюту, где меня ожидал приставленный ко мне вестовой, бретонец из Бреста, седой матрос с глазами, напоминающими осенние волны в Северном море. Утомленный всем увиденным и услышанным, я сразу отпустил его и заснул мертвым сном. Со следующего дня началась моя служба на корабле. Не буду описывать ее, так как ее однообразие навеяло бы на тебя тоску, моя дорогая, и повесть о ней заняла бы слишком много места и времени, а ее особенности заинтересовали бы только твоего уважаемого покойного отца. Отмечу лишь одно обстоятельство. Весь экипаж прилагал неимоверные, но бесполезные усилия для того, чтобы достичь заколдованного мыса Бурь. Ветер уносил нас к нему, как поднявшийся ураган уносит подхваченные щепки. И, когда мы подходили к мрачным скалам, этот же ветер, внезапно переменив направление, гнал нас обратно, до самых берегов сказочного острова Ципангу. Мы носились по океанам как безумные, тщетно убирая и поднимая паруса, перекладывая руль и ища ошибок в прокладке курса. На своем пути мы не встречали ни одного судна, ни одной гавани. Нас окружали только небо и море. Небо безмолвствовало, а море приветствовало фонтанами выплывающих на поверхность китов и сверкающими на солнце спинами акул. Матросы тщательно выполняли порученную им работу, а неутомительная вахта сменялась часами грустного безделья, скрашиваемого печальными песнями и чудесными рассказами моего бретонца. Он плавал на нашем корабле около сотни лет, помнил еще наших прадедушек, а вместе с моим дедом совершил не одно плавание. Я был искренне благодарен капитану, назначившему этого старика в Мои вестовые. Несколько раз я замечал, что капитан хочет мне что-то сказать, но потом, словно раздумав, закусит губу и поспешно уходит в свою каюту. Наконец случай помог мне узнать тайну капитана. Однажды мне пришлось сменять на вахте такого же офицера, как и я, загорелого и задумчивого итальянца Паганел-ли, глаза которого как будто чего-то искали вдали. Такой бурной ночи я еще не помнил со дня своего рождения. Шквалистый ветер носился в темноте, как сорвавшаяся с цени собака, завывая в вантах и реях. Косой дождь бил по туго натянутым парусам и шумно катался по верхней палубе Если бы не вечные наши спутники, огни святого Эльма, равномерно вспыхивающие и угасающие, нельзя было бы различить даже собственной протянутой руки.