Соболева Лариса. Нимб над Мефистофелем

   Ванька подчинился. Лидочка не пошла по протоптанной тропинке, ее женское чутье выбрало другую дорогу – ту самую, трудную. У нее, помимо того, что она короткая, было еще одно преимущество – к берегу можно подкрасться незаметно, а сверху открывался идеальный обзор. Именно на берегу Лидочка надеялась увидеть нечто необычное. Ванька ворчал и бурчал, но его сестра стремительно карабкалась по скалам, цепляясь за ветки, перепрыгивала бугорки. И наконец...
   – Что это? – остановился Ванька.
   Лидочка тоже различила женские вскрики, помчалась на них и вдруг резко присела. О, какая картина открылась! То же место, та же сцена, что и год назад. Но Ирина с Сашей были полностью голыми, стонала теперь Ирина да еще как... Казалось, она рыдает и бьется под Сашей, словно вырываясь, но его крепкое, мускулистое тело придавливало ее к земле намертво.
   – Грязная шлюха, тьфу! – выругался шепотом Ванька. – Идем...
   – Отстань, – прошипела Лидочка.
   Крадучись, Ванька ушел, Лидочка осталась, изучая зрелище. Не безучастной была Ирина, как тогда с отцом, а сама впивалась в губы Саши, будто действительно хотела их съесть. Иногда она широко распахивала глаза, и в них, совершенно бессмысленных, отражалось небо. Подобный невидящий, отчужденный от всего земного взгляд Лидочка видела у городской сумасшедшей. Но сейчас девушка и в себе почувствовала разницу. Тогда у нее словно вырвали сердце, теперь оно бешено колотилось, подталкивая к горлу тягуче-сладкую волну. Возбуждение Ирины докатилось до Лидочки, рассыпалось испариной по спине и лбу, отдалось дрожью в коленях, руках, шумом в голове. Юная наблюдательница как бы ощущала вкус губ Саши, его сильные руки на себе, соприкосновение своего тела с его... И вспыхнуло ожидание чего-то неизведанного, но близкого, чего-то неземного, но до изнеможения приятного. Лидочка испугалась новых ощущений и побежала вниз, туда, где ее ждал Ванька.
   – Как тебе не стыдно? – напустился на нее брат. – Смотреть на эту гадость... Тьфу! Дрянь, шлюха... Никогда не женюсь, никогда. Я убью ее.
   – Не болтай, – задыхаясь, произнесла Лидочка и всю дорогу молчала, потому что думала: «Что влечет людей проделывать подобное бесстыдство? Раз отец этого хотел, и мачеха хочет, и Саша, значит, в этом что-то есть». Конечно, есть. Ведь достаточно вспомнить свое состояние, когда тело застыло в ожидании... свинского счастья, которое так и не наступило, но осело тяжестью в животе, утяжелило грудь. А мачеха свинское счастье, звериное удовольствие получила, и дал ей его Саша...
   За ужином Лидочка не сводила хищных глаз с Ирины. Взрослых глаз, понимающих многое и видящих насквозь, уличающих глаз. Мачеха недоуменно поглядывала на падчерицу. Наконец, убирая со стола посуду, спросила:
   – Что ты на меня так смотришь, Лидочка?
   – Учусь, – усмехнулась та. – Нельзя?
   – Чему ты учишься?
   – Лживости. Подлости. Предательству.
   – О чем ты? – беспокойно заерзала аквамаринами Ирина. – Может, нам пора поговорить?
   – Хм! – Лидочка поражалась умению мачехи делать вид невинного воробышка. – Человеку дано природой лишнее – умение говорить, а ведь слова ничего не значат. Смысл в том, куда человека влечет его животное начало, а оно учит приспосабливаться, изворачиваться, отнимать. Как у животных. Этому я учусь у тебя. Причем совсем необязательно слушать пустые слова.
   – Лидочка, ты так непонятно изъясняешься, что у меня мозги кипят, – попыталась обернуть в шутку выпад падчерицы Ирина. – Ну, почему ты злишься? Мы ведь были подругами...
   – Были!
   Лидочка сверкнула гневными глазами и встала из-за стола, покончив с разговорами.
 
   Следующую ночь она встретила на дереве, вооружившись биноклем, который направляла по очереди на окна мачехи и Саши. Ирина готовилась не ко сну, нет! Она готовилась на бал: оделась в лучший ночной наряд, придирчиво укладывала волосы, мазалась кремами и прыскала на себя духами. От их изобилия наверняка задохнуться можно!
   Лидочка перевела бинокль на окно Саши. Тот курил папиросу в постели. И вот она – Ирина, вплыла в его комнату, опустила подлые глаза, изображая, наверное, целомудрие. Он ткнул папиросу в пепельницу, закинул руки за голову и в упор смотрел на мачеху. Она поплыла к нему, поплыла несмело, не поднимая глаз, словно не ее воля руководила ею, села на край кровати. Ладони мачехи гладили его грудь, потом их губы соединились... Рука Саши протянулась к выключателю настольной лампы на тумбочке...
   Пришлось слезть с дерева и подобраться к окну. Лидочка высунула голову так, чтоб только глаза очутились над подоконником, но, черт возьми, слишком темно, хотя два тела на белой постели различить было нетрудно. Приглушенные стоны и шепот мало интересовали Лидочку, ей нужны были подробности. Однако она выяснила главное – не Саша к Ирине бегает, а мачеха – блудливая кошка.
   Лидочка вернулась к себе, улеглась в кровать и долго смотрела в темный потолок. Поворачиваясь на бок, уже сонная, она пробормотала вслух:
   – Отниму. Я смогу.
 
   Она ждала отца, чтоб осуществить свой план. Накануне его приезда вечером Ваня отозвал Лидочку в глухой угол сада, огляделся по сторонам и, смущаясь, спросил:
   – Отцу будем говорить, что видели в лесу?
   – Ни в коем случае.
   – Но почему?
   – Потому что Ирина найдет способ оправдаться, еще и нас обвинит. Отец поверит ей, а не нам. Давай подождем немного?
   – Чего ждать, чего? – кипел Ваня.
   – Не знаю.
   – Смотри...
   Из-за пазухи он вынул револьвер, Лидочка отшатнулась:
   – Где взял?
   – У отца в кабинете. Убью обоих.
   – Положи на место, дурак! Вот еще, выдумал, убьет он... Да и зачем Сашу убивать? Не он к ней ходит по ночам, а мачеха к нему. Я своими глазами видела, как Ирина в постель к нему залезала. У меня есть план...
   – Какой? – заинтересовался Ваня. Он готов был помогать Лидочке, лишь бы отомстить мачехе.
   – Ваня, если я расскажу тебе, ты будешь против. Но обещаю: Ирка зарыдает горючими слезами. Тебе не надо ее убивать, а то за убийство, знаешь, что бывает? То-то. Доверься мне.
 
   Отец приехал утром вместе с дядей Федором, приехал всего на три денька, и было это пятого июня. И сразу он уединился со своей гадиной, которая порхала вокруг него, изображая любящую, преданную, соскучившуюся жену. Лидочка без эмоций, которые зачастую мешают рассудку, анализировала поведение мачехи, несколько раз ловила на себе вороватый и беспокойный ее взгляд – догадалась, что та боится злющей падчерицы. А Лидочка весь этот и следующий день посвятила Саше, у которого после разговора с дядей Федором ухудшилось настроение. Можно сказать, он впал в уныние. После обеда девушка предложила ему сходить на море. Мачеха нервно и робко попыталась отговорить, мол, пасмурно, вот-вот дождь пойдет. А дождем и не пахло! Просто небо заволокло серой пеленой, разве это помеха купанию?
   По дороге в основном диспутировали. Лидочка сообразила: чтобы стать интересной Саше, надо его чем-то поразить. А чем поразить взрослого мужчину, воевавшего в небе Испании, глядящего на тебя как на дитя? Женская природа вела ее точно по курсу: заинтересовать Сашу можно неординарными суждениями, без рисовки. В школе Лидочка слыла чуть ли не философом, поскольку не только имела свое мнение по тому или иному вопросу, но и обосновывала его. Сейчас она ненавязчиво рассказала историю семьи. А то, может, Саша не знает, с какой гадиной связался? Но тот неохотно принял тему:
   – Я знаю, Лидочка. Ирине тоже нелегко, не суди ее строго.
   – Нелегко? Потому что она не любит отца, а лжет?
   – Обстоятельства иногда сильнее нас, а страх бывает сильнее разума. Она не хотела, чтобы твоя мама погибла.
   – Не хотела... – приостановилась Лидочка, задумавшись. Нет, она не способна простить Ирину, не судить ее. – Но вышло именно так. Скажи, ты чего-то боишься? – перешла на другую тему, интересовавшую ее не меньше.
   – Боятся все, когда обстоятельства сильнее.
   – И так говоришь ты, летчик, который сражался в Испании?
   – Хм, – усмехнулся Саша. – Ради этого я туда и поехал. Ведь тоже боялся, как все, что меня собьют или убьют. Но тот страх преодолеть было нетрудно.
   Лидочка подошла к нему очень близко. Так близко, что ее дыхание сталкивалось с преградой – лицом Саши. От него шел поток мощного тепла, отчего сердце девушки как бы повисло на тонкой ниточке, которая вот-вот оборвется. Вновь появилось то самое ожидание, взволновавшее ее в лесу, когда он был с мачехой. Она заглянула в глаза Саши, затаив дыхание, спросила:
   – А какой трудно?
   – Видишь ли, там моя жизнь зависела от меня, от моего умения и опыта, скорости реакции. Но существуют условия, когда не от тебя зависит твоя жизнь – от других, от их справедливости. А люди не всегда хотят быть справедливыми. И тогда подтачивает страх бессилия.
   – Очень мудрено, – произнесла Лидочка, потупившись. Сейчас она тоже боялась, что он прочтет ее тайные и весьма грешные мысли. – Идем, а то до вечера не доберемся.
   Море штормило. Белая пена с шипением ворошила гальку, жадно облизывая берег, и чайки, отбрасываемые ветром, кричали как-то уж очень надрывно, словно беду пророчили. Лидочка подставила солоноватому ветру лицо и прищурилась. Она, только-только шагнувшая из детства во взрослое состояние, жила с внутренней тревогой и успела полюбить ее, потому что тревога заставляет жить сегодня, а не потом. Возможно она же и давала ощущение свободы, того высшего блага, когда ничего не боишься. Лидочка сбросила всю одежду, услышала за спиной растерянный голос Саши:
   – Лидочка, ты забыла, что здесь еще я...
   Но девушка уже вошла в воду, преодолевая удары волн. Плавая среди разыгравшейся стихии, Лидочка чувствовала в себе силу – огромную, неуемную, беспощадную. Ей чудилось, что живет она на свете очень долго, знает все-все и любое ее желание исполнится тотчас, стоит только захотеть. Исполнится, потому что есть сегодня, завтра будет другой день, другие желания. А может, их вообще не будет.
   Над головой ее клубились сизые облака, опускаясь все ниже и ниже. Сверкнула молния, по воде зловеще запрыгали капли, сорвавшиеся с неба, их становилось все больше. Лидочка поплыла к берегу и, рассчитав усилия, вылетела на гальку вместе с волной. Но не удержалась на ногах, упала. Руки Саши взяли ее за плечи, помогли подняться, тут же он набросил на нее полотенце:
   – Бежим под скалу. Дождь ненадолго, туча скоро уйдет.
   Он подобрал вещи и ринулся под каменный навес, слишком маленький, чтоб разместиться там свободно. Едва очутились в сухом месте, где можно только сидеть, как дождь пошел сплошной стеной, закрыв полупрозрачной завесой бушующее море. Саша отвернулся, не глядя, протянул Лидочке ее одежду, она не взяла, а промокала длинные волосы полотенцем, которое он набросил на нее. Раскат грома оглушил, казалось, рядом что-то взорвалось. Но Лидочка была не из пугливых и после стихшего грохота восторженным шепотом сказала:
   – Люблю грозу. И дождь. Саша, а почему ты не смотришь на меня? Я некрасивая?
   – Ты очень красивая, Лидочка, – сказал он, встряхнул рубашку, сунул руку в рукав. – Но тебе лучше одеться.
   – Одеваюсь.
   Не ум, а женский инстинкт подсказал ей не лезть напролом. Одевшись, они посидели в молчании некоторое время, дождь на самом деле уходил в сторону. Когда капли стали редкими, Саша вылез из-под навеса, протянул руку Лидочке. Выбравшись, она намеренно не отпускала его руку, изучая в нем изменения, произошедшие за тот короткий срок, что они пробыли здесь, вдвоем, так близко друг к другу. В Саше появилось нечто новое и, глядя на нее, его кадык ходил вверх-вниз, как когда-то – всего год назад! – у дяди Федора, когда тот смотрел на мачеху. Теперь-то дядя в упор не видел жену брата.
 
   – Вы промокли? – встретила их Ирина, а сама обследовала обоих своими беспокойными аквамаринами.
   – Почти нет, – сказал Саша, отправляясь в свою комнату.
   Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: Ирина увидела в Лидочке, несмотря на нежный возраст падчерицы, коварную соперницу. И та поняла ее чувства. У нее оставалась последняя ночь перед отъездом отца – мачеха не посмеет покинуть мужнюю постель, чтобы очутиться в постели Саши.
   Поздно вечером, когда все уходили спать, Лидочка нарочно произнесла фразу Ирины:
   – Мы еще посидим, правда, Саша?
   – Посидим, – не отказался он, нежно перебирая струны гитары.
   Взвинченная мачеха сжала челюсти, но ей не оставалось ничего другого, как только уйти к мужу. Саша тихонько пел испанские и русские песни, Лидочка слушала, определив, что и ему не хочется уходить к себе в комнату.
   А ночь была удивительно безмятежна, напоена летней свежестью и пахла ночными фиалками, дурманящими и без того горячие головы. Лидочка не боялась, что Саша прогонит ее. А если и попытается, то это будет проявлением страха, о котором он говорил днем. Не получится сейчас, получится чуть позже, в следующий приезд отца! Лидочка была уверена в своих силах, в том, что ее план удастся.
   В его комнате было темно, она двигалась на ощупь и бесшумно, но он услышал:
   – Кто здесь?
   – Я, – тихонько отозвалась Лидочка, садясь на край кровати.
   – Лидочка? Что ты здесь делаешь?
   Глупейший вопрос из уст взрослого мужчины.
   – Пришла посмотреть, как ты спишь, – сказала она.
   Долгая пауза затесалась между ними, но Лидочку она не смущала, нечто подобное она предполагала. Близость мужчины, который ей не безразличен, его напряжение, азарт перед запретным плодом, предвкушение таинства сделали ее бесстрашной и помогли находить приемы, заложенные природой. Лидочка наклонилась к Саше, он затаил дыхание.
   – Поцелуй меня, – прошептала она.
   – Лида...
   – Молчи, молчи... – Лидочка нашла его рот и закрыла ладошкой. – Я знаю, что веду себя плохо, и мне нравится быть плохой. Однажды я видела тебя с Ириной... Саша... сделай со мной то, что ты делал с ней.
   – Что?! – заерзал он. – Ты соображаешь...
   – Соображаю.
   Лидочка прильнула губами к его губам, прильнула неумело, но искренно и жарко. Потом она развязала поясок своего ситцевого халатика, распахнула его, нашла руки Саши, положила их себе на плечи, спустила на грудь. Мягкие, теплые мужские ладони, впервые коснувшиеся ее тела, привели Лидочку в восторг. Все получится так, как она сейчас хочет! И всегда будет так!
   – Разве я хуже? – шептала Лидочка и ластилась, ластилась к нему. – Ты научишь меня, я буду лучше...
   – Лида, ты потом пожалеешь...
   – Нет. Нет. Не пожалею. Молчи... Хочу, чтоб ты... только ты...
   Видимо, Саше трудно было справиться с собой. Его руки заскользили по телу Лидочки, высвобождая из халатика, а у нее закружилась голова. Находясь в густом тумане, она прижалась всем телом к Саше, чувствовала жар, исходящий от него, экстаз от ласк и поцелуев останавливал сердце... Она победила мачеху, Сашу, себя. Даже мгновенная боль не уменьшила радости и счастья от победы. Собственно, Лидочка не столько торжествовала – это у нее впереди, – сколько осваивалась с новой, потайной частью жизни.
 
   Отца и дядю Федора проводили. Мачеха то слонялась по двору, то в гамаке валялась, а то вдруг пригласила Лидочку и Ваню прогуляться к морю и предложила позвать Сашу, он почему-то не вышел к завтраку. Пасынок и падчерица отказались от ее приглашения, причем грубо. Ирина этого вроде бы и не заметила: Только обронила:
   – Тогда навещу Александра, может, он болен. И поплыла в дом.
   Лидочка подхватилась и бегом к окну. Села под ним, прислушалась.
   – Не понимаю, почему? – панически прозвучал голос мачехи.
   – Надоело сидеть в подполье, поеду и – будь, что будет.
   – Прошу тебя не уезжай...
   – Ирина! – сказал он строго. – Мы зашли слишком далеко, у тебя своя жизнь, у меня своя. Пора поставить точку.
   Лидочка замерла, пытаясь угадать, что происходило в комнате.
   – Ты охладел ко мне? – дрогнул голос Ирины. – Или ревнуешь к мужу? Вот ведь глупо. Нам же было хорошо вместе...
   – Закончим этот разговор. Я так решил. Уходи.
   Лидочка отползла от окна, побежала в дом и увидела: мачеха, опустив плечи, побрела в свою комнату. Ах, как сладко заныла внутри месть. Но то, что Саша собрался уехать, испугало. Лидочка рванула к нему, постучала.
   Чемодан стоял на кровати, Саша насупился.
   – Уезжаешь? – спросила она, глядя ему прямо в глаза. – Из-за меня?
   – Нам не следовало этого делать, – выдавил он, отвернулся к окну. – Тебя не виню. Я неправильно себя повел.
   Лидочка подлетела к нему, прижалась щекой к спине, обняла и сбивчивым шепотом, задыхаясь от счастья, потому что она, а не Ирина, сумеет задержать его, проговорила:
   – Ты жалеешь? Нет, нет, неправда! И я не жалею. Я сама хотела. Останься. Или хочешь... хочешь, уеду с тобой? Буду твоей рабой, служанкой, хочешь?
   – Глупая ты, Лидочка.
   – Останься... Останься...
   Она сделала пару шагов и очутилась с ним лицом к лицу. За ночь Лидочка неплохо усвоила практические уроки, ее поцелуи уже не были детскими и неумелыми. А Саша... Чем-то она зацепила его, может быть, непосредственной простотой, неумением играть роль и скрывать чувства. Или девственная свежесть Лидочки вместе с чистыми глазами ангела околдовали его, но минуту спустя он крепко обнимал ее и целовал в губы.
   – Обещай, – лепетала Лидочка, – что ты никогда, никогда не будешь с Ириной.
   – Обещаю...
 
   Ирина сделала еще одну попытку устроиться на кровати рядом с ним, но Саша сдержал слово и был вознагражден. Лидочка проводила ночи у него, возвращалась в свою комнату на рассвете и спала до обеда. Конечно, Ирина не могла не заметить в ней перемен, падчерица перестала язвить и грубить, в ней появилось нечто новое, сугубо женское. А то, что Саша отверг ее, Ирину, явилось новым поводом к подозрениям.
   Однажды все вместе пошли к морю. Мужчины поплыли в открытое море, Лидочка разделась и улеглась на полотенце. Вот тогда до Ирины многое дошло.
   – Ты отдалась Александру...
   Нет, она не спрашивала – утверждала. Лидочка подобного откровения не ожидала, приоткрыла веки и взглянула на мачеху безучастно.
   – С чего ты решила? – произнесла она, переворачиваясь на живот.
   – По твоему телу. Когда девушка отдается мужчине, в ее теле появляются особенные признаки. У тебя женский живот. И ноги стали женскими.
   – Вот как... – усмехнулась Лидочка. Что ж, настал момент отплатить Ирине. – Да, я отдалась Саше. И мне нравится отдаваться ему, целовать его губы, обнимать его тело. Разве ты не то же самое делаешь... с отцом?
   – Опомнись, что ты несешь? – Удар достиг цели, Ирина бело-зеленой стала, а губы у нее посинели. Видимо, подобная реакция и родила фразу «позеленела от злости». – Ты забыла, сколько тебе лет! А он... Как он мог! Развратник!
   – Ты любовь называешь развратом? – делано удивилась Лидочка. – Но ведь когда мама была жива, ты тоже занималась с отцом развратом. Или я чего-то не понимаю?
   – Ты слишком много понимаешь для своих лет, – окрысилась Ирина. – Тебе хоть известно, что от этого беременеют?
   – Но ты же не забеременела. А если я забеременею, так от любимого человека. Скажу тебе как подруге: когда он во мне, я задыхаюсь от счастья, – добивала ее Лидочка. – Мне хочется кричать от восторга, а потом хочу, чтоб все повторилось снова и снова. Скажи, ты испытывала подобное?
   – Боже мой... – едва не умерла Ирина. – Это говорит юная девочка... Я расскажу твоему отцу, он должен принять меры...
   – Попробуй, – с угрозой прошипела Лидочка, мстительно прищурившись. – Ты сделаешь большую ошибку.
 
   Через несколько дней приехал отец. Как всегда, с дядей Федором. Сначала они переговорили с Сашей, потом вышли к обеду. Лидочка ждала натиска со стороны Ирины и готовилась к отпору, не чувствуя страха ни в малейшей степени. Но мачеха, позеленевшая от злости, как болотная лягушка, не уводила отца, чтобы сообщить ему о происшествии.
   Отец позвал Лидочку после ужина. Она успела шепнуть Ване:
   – Послушай у окна. Там растет дерево, залезь на него. Только тихо, чтоб никто не заметил.
   – Ты что! – вытаращился Ванька. – Это же... неприлично.
   – Неприлично? Все, что у нас произошло – неприлично. Иди, я сказала!
   И помчалась в кабинет. Ее не обрадовало присутствие там дяди – дядя Федор оставался единственным человеком, которого она уважала и любила, которого стеснялась и не хотела бы огорчить. Он сидел в кресле, Ирина на тахте, отец расхаживал из угла в угол. С нехорошим лицом расхаживал– губы поджал, скулы свел, брови нахмурил. Лидочке предоставили стул возле стола, она села.
   – Ирина сказала, что ты... – начал сквозь стиснутые зубы отец, но не смог сразу закончить фразу, потупился, набрал воздуха в грудь, – что ты спишь с Александром. Это правда?
   – Нет, – сказала Лидочка, глядя на отца невинными глазами. Они, взрослые, и научили ее лгать.
   – Она тебе лжет, – бросила с тахты Ирина. – Если бы ты слышал, как она описывала свои утехи с ним... Такие подробности может знать только женщина, испытавшая их, а не девчонка.
   – Лжет твоя жена, – невозмутимо заявила Лидочка.
   – Своди ее к врачу, и ты без труда узнаешь, кто из нас говорит правду, – выпалила мачеха.
   Поход к врачу грозил позором. Сразу же в городке, похожем на поселок, станет известно, зачем папа привел дочь, заговорят: уважаемые люди, а дочь у них шлюха. Лидочка к такому не была готова, но сейчас ее интересовало, что скажет отец, и она выжидающе уставилась на него. А он сказал:
   – Хорошо. Завтра же с утра я отвезу тебя к врачу.
   Теперь Лидочка разозлилась. О, как она разозлилась – непередаваемо! Отец не только не поверил ей, но готов вынести на всеобщий суд поведение своей дочери. А это уже предательство. Кивнув в сторону мачехи, она процедила:
   – Ты веришь этой?
   – А почему я должен верить тебе? Хочу убедиться, что ты, Лидия, держала себя в строгости, как и подобает...
   – Например, тебе, – вставила она, перебив отца. – А как ты проверишь свою жену? Спроси у нее, она хранила тебе верность? Спроси.
   – Боря, я пойду, – встала Ирина. – Не хочу слушать оскорбления.
   – Сядь, святоша, – елейно произнесла Лидочка. – Да, я спала с Сашей. А что в этом особенного? Ты, папа, изменял маме. Ведь из-за твоей измены она и отравилась, правда? Почему же меня упрекаешь? Я никому не изменила.
   – Лидия! – побагровел отец. – Ты забываешься! Да как ты посмела? Вон из моего дома, мерзавка!
   – Я ничего не забываю и не забываюсь, – парировала она. – Так вот, раз уж меня тут судят самым строгим образом, слушай, пока я не ушла из твоего лживого дома. Это было в лесу. Ты же знаешь дорогу к морю, которая ведет через скалу, она короче, но трудней. И когда переходишь скалу, чуть внизу есть площадка... – Отец замер, уж он-то хорошо знал то место. А Лидочка спокойно продолжала: – Я видела, как твоя жена на этой площадке лежала голой, а на ней лежал мужчина. Тоже неодетый. Она дергалась под ним, как полоумная, и стонала. Незабываемое зрелище. Поучительное. Я беру пример с твоей жены.
   – Врешь! – закричала Ирина. – Не верь ей! Она назло говорит. Она ненавидит меня...
   – Да, я ненавижу тебя, – призналась Лидочка. – Потому что ты убила маму. Но говорю я правду. Ты мне не веришь, папа?
   – Боже мой... – опустил голову дядя Федор. – Какая это все гадость.
   – Ну и с кем я была, с кем? – Ирина надеялась, что падчерица не посмеет назвать имя своего любовника, то есть Саши, следовательно, ей нечем крыть.
   – А я не рассмотрела, – не обманула ее ожидания Лидочка. Ирина не знала, что у падчерицы есть другой козырь против нее. – Видела только его голый зад и спину. Но под ним видела тебя. Мне этого было достаточно, а уж кто на тебе – неважно.
   – Все – ложь! – прошипела Ирина.
   Наступила пора козыря, который Лидочка и предоставила:
   – Ты, папа, можешь узнать у Вани, он был со мной и тоже все видел. А произошло это через неделю, как мы сюда приехали. Спроси, спроси...
   У Ирины лицо побелело, но она не потерялась:
   – Они сговорились. Твоя дочь и твой сын. Они изводят меня, хотят, чтоб мы с тобой разошлись. Вспомни, как они вели себя весь год.
   Желваки отца ходили ходуном на скулах, глаза покраснели от ярости, но он не знал, верить словам дочери или нет. Вернее, не хотел верить в измену. В тот момент Лидочка ясно увидела, прочувствовала, что папа ненавидит ее, свою дочь, за ту правду, которую она открыла. Впрочем, любовь из дома ушла со смертью матери. Ирина рыдала, уткнув лицо в руки, и бормотала:
   – Какая дрянь... Я даже не хочу оправдываться, не хочу...
   И тут всех удивил дядя Федор. Он подскочил к Ирине и ударил ее, да так сильно, что та, охнув, упала на пол.
   Отец тоже удивил Лидочку, которая отпрыгнула к двери. Он ударил дядю Федора кулаком по лицу, но тот устоял на ногах, только из носа у него потекла кровь.
   – Убирайся вон! – рявкнул Борис Михайлович... дочери, а не жене. – Чтоб я никогда не видел тебя, никогда! Шлюхам не место в моем доме!
   – Подожди, Лида, – сказал дядя, заслонив собой племянницу. – Ты, Боря, подонок. Кого ты прогоняешь? Дочь? Ради какой-то твари?
   – Тебя это не касается, с ней я сам разберусь, – огрызнулся отец, его перекосило от обиды. На себя, на жену или на дочь он обиделся? Наверное, на всех. Он был в такой ярости, когда человек не контролирует, что делает и говорит. – И ты убирайся с ней. Завтра же поеду домой и заявлю, что твой друг, которому я дал приют, диверсант. И ты вместе с ним. Ты бездарь. И твои идеи бездарны. Вы оба угробили самолет. Вы вредители. Пора вам баланды попробовать, а не учить меня, каким я должен быть. Теперь я вас буду учить. Жестоко учить, как вы меня.