Страница:
зажаты в горсти стружки.
Юрий почувствовал, как у него подгибаются колени и как кровь отхлынула
от сердца. Мгновенная тошнота заполнила рот сладкой слюной. Его чуть не
вырвало.
Стружки! Боже мой! Стружки - сейчас, здесь... Кто поверит?..
- Кажи портфель! - прохрипел, задыхаясь от бега, солдат, и Юрий
ужаснулся, что тот сказал именно портфель, а не портфель. В этом было самое
страшное, бесповоротное и окончательное.
Кто-то поднял над головами портфель. В черной, растянутой руками пасти
его желтели остатки стружек.
- Вот, товарищи, стружки в портфеле и спички! - отчаянно кричал солдат,
кашляя и стараясь отдышаться. - Спички он в карман сунул, как меня увидал...
Чего это значит, товарищи? Коли не сам поджигал, так запасной?
Юрий метался взглядом по толпе. Крики улеглись, и теперь молчаливые
враждебные люди смотрели на него. И ни одного - с "Петропавловска"...
- Что ж, отвечайте, гражданин, раз спрашивают, - сказал сбоку тот же
хрипловатый голос, что советовал обождать, того ли словили. - Стружки и в
самом деле не к месту, зачем у вас в портфеле стружки?
Юрий снова почему-то отметил ударение, на этот раз неверное. И, как
будто это имело решающее значение, он почувствовал невыразимое облегчение.
- Яй-яйца, - сказал он, слыша с отвращением, что заикается.
Тот, кто держал его руку сзади, выкрикнул грубую и полную грозного
смысла шутку.
- Обожди, не трепись, - сказал спрашивающий. - Вы с какого корабля?
Теперь Юрия несколько отпустили, и он смог повернуться к нему. Это был
матрос с "Гавриила", тот, который побежал на буксир. Красивое его лицо было
теперь измазано и черно, ладный бушлат прогорел на животе, левая рука была
обмотана тряпкой, весь он был мокрым, и от него пахло дымом. Он посмотрел на
Шалавина внимательно, будто припоминая, и закончил:
- С эсминцев вы, что ли?
- С "Петропавловска", младший штурман, - опять заикаясь, сказал
Шалавин.
Матрос обернулся к толпе:
- Кто здесь с "Петропавловска", товарищи? Есть кто?
Из толпы отозвались два голоса, как на перекличке:
- Есть с "Петропавловска".
- Ходи сюда.
Матрос с "Гавриила" распоряжался деловито и властно. Двое протиснулись
к нему, и Юрий с тоской увидел, что оба они незнакомые. Один со штатом
кочегара на рукаве, другой в грязном рабочем без всяких признаков
специальности.
- Ваш?
Оба матроса осмотрели Шалавина, как осматривают опознаваемую утерянную
вещь.
- Кто его знает? - сказал кочегар. - Может, и наш, - всех не упомнишь.
- Чего за трибунал? Веди прямо к воде! - закричал солдат, торопливо
протискиваясь к Шалавину. - Ты чего, матрос, раскомандовался? Гляди -
стружки! Чего чикаться, в самом деле!..
- Обожди, - опять властно отвел его руку матрос и снова повторил: -
Ваш?
Тот, кто был в грязном рабочем, вгляделся. Это был один из тысячи
матросов линкора, который мог видеть Юрия на корабле только случайно - на
вахте или на мостике. Видел или не видел? От этого сейчас зависела жизнь
Юрия, и решал вопрос один из тех, кого в кают-компании безлично и
презрительно обобщали коротким словом "команда". И что для них Юрий Шалавин?
Один из тех, кого матросы, в свою очередь, обобщали безличным и
презрительным словом "офицера". Видел или не видел?
Матрос молчал, и Юрий с завистью подумал, что Луковского тот не
рассматривал бы с таким равнодушием, а признал бы сразу, и тут же с горечью
обвинил себя, что неделю назад не послушался Луковского и отказался
заниматься с матросами на выдуманных тем общеобразовательных курсах. Может
быть, этот, в грязной робе, был бы его учеником, и все сейчас обошлось бы
хорошо... Но вдруг он с ужасом понял, что все уже кончено, что никаких
курсов для него больше не будет, что жизнь, так глупо и неверно начатая,
сейчас оборвется... Сейчас опять пригнут к земле или потащат к стенке, и
этот солдат с кабаньими глазками возьмет его портсигар... Впрочем, нет,
берут не портсигары, а кольца... И не солдаты... Бржевский говорил: матросы
снимают кольца... Кто же снимет - вот этот?
Он открыл глаза и взглянул опять на матроса, и мысль о том, что матрос
этот не найдет на нем никаких колец, показалась ему такой забавной, что он
усмехнулся.
- Наш, - вдруг сказал матрос облегченно, как человек, решивший трудную
головоломку. - Наш. На велосипеде все гоняет. - И, подумав, добавил: -
Веселый.
- Фамилия как? - спросил матрос с "Гавриила", и Шалавин не сразу понял,
что тот обращается к нему. Он назвался:
- Где-то я вас видел, не припомню? - спросил матрос, всматриваясь. - На
эсминцах раньше плавали?
- На барже, - почти беззвучно сказал Юрий, не веря надежде. Неужто
выручит? Этот?.. "Чужой"?..
- Я на баржах не плавал, - усмехнулся матрос, и Юрий заторопился:
- Нынче... Я вам о барже со снарядами крикнул, а вы побежали... Там
усатый еще был, он не пустил за вами...
- Еще о чем спроси, каланча, с кем на крестинах пили! - опять закричал
солдат и повернулся к толпе. - Товарищи, что за шашни? Они тут снюхаются, а
мы гляди? Заступа какая нашлась! Тебя бы с ним вместе к Стенке!.. Товарищи,
становись за революционный закон, эх, нагана нет, не рассусоливал бы!..
- Зато у меня есть, - сказал высокий матрос жестко и вдруг закричал
так, что загудевшая было вместе с солдатом толпа притихла: - Заткнись, орово
господа бога и трех святителей, таких не одного сшибал! Закон!.. Да что ты о
законе слыхал, ты...
И матрос закончил таким словцом, которое было как точный и злой портрет
солдата. Тот смешался, а кругом засмеялись. Матрос опять повернулся к Юрию.
- Так какие же яйца, не пойму? - спросил он опять спокойно и негромко,
словно это и не он сейчас кричал и бранился.
Шалавин, путаясь и все еще заикаясь, рассказал. Кое-кто улыбнулся,
остальные рассматривали его недоверчиво и неприязненно. Солдат втихомолку
сбивал вокруг себя кучу сторонников. И уже не он, а кто-то другой насмешливо
крикнул:
- Сказочки! Там офицера подтвердят, одна шатия!
Матрос с "Гавриила", не слушая, повернулся к кочегару с
"Петропавловска".
- Беги, браток, к пожару, найди в охранной цепи кого с "Гавриила",
двоих с винтовками. Скажи, комиссар зовет... Товарищи, отпустите ему руки.
Комиссар?.. Так вот какие бывают комиссары! Вот же орел-мужчина - и
патруль вызвал, чтобы проводить его до корабля. Шалавин приободрился и,
растирая красные пятна на кистях рук, улыбнулся, будто ничего не случилось.
- Спасибо, товарищ комиссар, что выручили. Я и не знал, кто вы, -
сказал он развязно.
- А это не обязательно. Не царствующий дом, - ответил тот и оглянулся.
- Расходитесь, товарищи, в Чека выяснят. Вы арестованы, военмор Шалавин.
- Есть, - сказал Юрий упавшим голосом.
Чека! У него опять засосало внутри - на этот раз медлительно и тускло,
но сейчас же он опять улыбнулся: это же отвод глаз! Надо же как-нибудь
комиссару спасти его от самосуда толпы...
Но комиссар уже действовал дальше.
- Обожди, товарищ, - остановил он солдата, собравшегося уходить и
смотревшего на него злыми глазами. - Пройди-ка вместе, там расскажешь, что
видел.
Солдат с удовольствием взял протянутый ему из толпы портфель, вложил в
него стружки, которые он так и держал в руке, и злорадно посмотрел на Юрия.
Тот повернулся к комиссару.
- Товарищ комиссар, - сказал он умоляюще, - все же ясно. Ну, справьтесь
на корабле... Зачем же в Чека, неужели вы мне не верите? О барже поверили, а
тут...
Комиссар посмотрел на него внимательно.
- Всему нынче верить не приходится, - сказал он медленно и потом
улыбнулся, белые зубы сверкнули на замазанном сажей его лице успокоительно и
мирно. - И чего вы так Чека боитесь? Не съедят вас там, а разобраться надо.
Да, машина ваша... - Он поймал за рукав петропавловского матроса в грязной
робе. - Отведи, товарищ, машину на корабль, сдай комиссару. Скажи, комиссар
"Гавриила" прислал, Белосельский. И о штурмане расскажи, чего он тут со
стружками начудил, пусть в Чека позвонит и сам разберется, понятно? Не
сломай дорогой...
Первое, что увидел Шалавин, когда после двухчасового томления в темном
коридоре их ввели в комнату дежурного следователя, был накрытый газетой
стол. На нем стояли банки с мясными консервами (о которых на линкоре давно
забыли и которые хранились в неприкосновенном запасе), бутылки с янтарным
подсолнечным маслом, цибик чаю, синие пакеты сахара - старого, царского
сахара. Желтым чудом сиял у чернильницы большой кусок сливочного масла.
Пожалуй, Бржевский был прав: в Чека не голодают...
За столом сбоку стоял матрос, видимо следователь. При входе их он
обернулся, и Юрий узнал в нем чубатого матроса с Петроградской пристани.
Перстни на его пальцах сверкнули Юрию в глаза страшным предостерегающим
блеском: цепь замкнулась, и кошмар воплощался в жизнь... Слабая надежда,
которая блеснула ему в белозубой улыбке гаврииловского комиссара и помогла
спокойно ждать в коридоре, теперь исчезла. Комната поплыла перед его
глазами, он прислонился к косяку.
Вероятно, он пошатнулся, потому что конвойный с "Гавриила" поддержал
его за локоть, и Юрию стало стыдно. Что ж, если умирать, так умирать
красиво! Он будет острить, издеваться, смеяться в лицо этому чубатому
палачу, обжирающемуся здесь и снимающему с трупов кольца!.. Он покажет ему,
как умирают офицеры, И жаль, что Бржевскому никто об этом не расскажет...
Чубатый не начинал допроса. Он стоял молча, и только кольца на его
пальцах зловеще сверкали. Открылась дверь в глубине комнаты, вошел пожилой
матрос и, мельком взглянув на Шалавина, протянул чубатому какую-то бумагу.
Неужели уже приговор?.. Чубатый, даже не глядя на Юрия, подписал, и тогда
пожилой матрос сказал хмуро и категорично:
- Сымай перстни.
Чубатый, всхлипнув, стал стаскивать кольца, бормоча жалкие и умоляющие
слова, и Юрий внезапно все понял. Легенда Бржевского о матросах, снимавших
кольца с расстрелянных офицеров, глупо, но убедительно обернулась
спекулянтом-артельщиком третьей роты, имевшим доступ в провизионку. Кошмар
таял на глазах, и жгучая, острая ненависть к Бржевскому вдруг вспыхнула в
Юрии, как будто Бржевский был той причиной, которая вызвала весь сегодняшний
ужас. Он сам еще не понимал, что в нем произошло, но чувствовал огромное
облегчение, словно с плеча его сняли чью-то тяжелую и липкую руку, которая
настойчиво и властно вела его против воли. Веселое спокойствие овладело им,
и, когда чубатого увели, он подошел к столу смело и охотно. Пожилой матрос
спросил солдата и повернулся к Юрию. Тот рассказал следователю о стружках и
яйцах, о барже со снарядами и Белосельском, о перебранке с солдатом и о
семечках. Следователь позвонил на корабль комиссару, долго хмыкал в трубку в
ответ на то, что там говорилось, и Юрию стало ясно, что все идет как нельзя
лучше. Следователь повесил трубку и спросил, придвигая к себе бумагу, может
ли кто-нибудь подтвердить, что Юрий действительно сошел с корабля только
после обеда и что он поехал за яйцами.
- Механик Луковский может, - сказал Юрий.
- Тоже офицер? - спросил пожилой матрос, и Юрий обиделся.
- Он, по-моему, большевик, - сказал он с гордостью.
Следователь потянулся опять к трубке, но Шалавин вдруг торопливо
сказал:
- Вызовите сюда еще командира второй роты Стронского и старшего
механика Бржевского, они тоже свидетели.
- Не надо, - сказал следователь. - Дело ясное.
- Я вас очень прошу, - умоляюще сказал Юрий. - Пожалуйста... Все-таки
трое, а не один...
- Ну, хорошо, - сказал следователь, пожав плечами, и завертел ручку
звонка.
Шалавин представил себе, как замечется сейчас на корабле Стронский, как
медленно побледнеет красивое лицо Бржевского, когда ему скажут, что его
вызывают в Чека, - и мысль об этом доставила ему такую блаженную радость,
что он повернулся к солдату, все еще державшему в руках портфель, и сказал с
широкой улыбкой:
- Закурим, что ли? Папиросы есть?
Солдат удивленно посмотрел на него маленькими своими глазками. Но лицо
Шалавина сияло такой заразительной веселостью, что он сам невольно
усмехнулся и полез в карман.
- Давай закурим, - сказал он и качнул головой. - Чудной. В Чека сидит -
и зубы скалит...
Юрий почувствовал, как у него подгибаются колени и как кровь отхлынула
от сердца. Мгновенная тошнота заполнила рот сладкой слюной. Его чуть не
вырвало.
Стружки! Боже мой! Стружки - сейчас, здесь... Кто поверит?..
- Кажи портфель! - прохрипел, задыхаясь от бега, солдат, и Юрий
ужаснулся, что тот сказал именно портфель, а не портфель. В этом было самое
страшное, бесповоротное и окончательное.
Кто-то поднял над головами портфель. В черной, растянутой руками пасти
его желтели остатки стружек.
- Вот, товарищи, стружки в портфеле и спички! - отчаянно кричал солдат,
кашляя и стараясь отдышаться. - Спички он в карман сунул, как меня увидал...
Чего это значит, товарищи? Коли не сам поджигал, так запасной?
Юрий метался взглядом по толпе. Крики улеглись, и теперь молчаливые
враждебные люди смотрели на него. И ни одного - с "Петропавловска"...
- Что ж, отвечайте, гражданин, раз спрашивают, - сказал сбоку тот же
хрипловатый голос, что советовал обождать, того ли словили. - Стружки и в
самом деле не к месту, зачем у вас в портфеле стружки?
Юрий снова почему-то отметил ударение, на этот раз неверное. И, как
будто это имело решающее значение, он почувствовал невыразимое облегчение.
- Яй-яйца, - сказал он, слыша с отвращением, что заикается.
Тот, кто держал его руку сзади, выкрикнул грубую и полную грозного
смысла шутку.
- Обожди, не трепись, - сказал спрашивающий. - Вы с какого корабля?
Теперь Юрия несколько отпустили, и он смог повернуться к нему. Это был
матрос с "Гавриила", тот, который побежал на буксир. Красивое его лицо было
теперь измазано и черно, ладный бушлат прогорел на животе, левая рука была
обмотана тряпкой, весь он был мокрым, и от него пахло дымом. Он посмотрел на
Шалавина внимательно, будто припоминая, и закончил:
- С эсминцев вы, что ли?
- С "Петропавловска", младший штурман, - опять заикаясь, сказал
Шалавин.
Матрос обернулся к толпе:
- Кто здесь с "Петропавловска", товарищи? Есть кто?
Из толпы отозвались два голоса, как на перекличке:
- Есть с "Петропавловска".
- Ходи сюда.
Матрос с "Гавриила" распоряжался деловито и властно. Двое протиснулись
к нему, и Юрий с тоской увидел, что оба они незнакомые. Один со штатом
кочегара на рукаве, другой в грязном рабочем без всяких признаков
специальности.
- Ваш?
Оба матроса осмотрели Шалавина, как осматривают опознаваемую утерянную
вещь.
- Кто его знает? - сказал кочегар. - Может, и наш, - всех не упомнишь.
- Чего за трибунал? Веди прямо к воде! - закричал солдат, торопливо
протискиваясь к Шалавину. - Ты чего, матрос, раскомандовался? Гляди -
стружки! Чего чикаться, в самом деле!..
- Обожди, - опять властно отвел его руку матрос и снова повторил: -
Ваш?
Тот, кто был в грязном рабочем, вгляделся. Это был один из тысячи
матросов линкора, который мог видеть Юрия на корабле только случайно - на
вахте или на мостике. Видел или не видел? От этого сейчас зависела жизнь
Юрия, и решал вопрос один из тех, кого в кают-компании безлично и
презрительно обобщали коротким словом "команда". И что для них Юрий Шалавин?
Один из тех, кого матросы, в свою очередь, обобщали безличным и
презрительным словом "офицера". Видел или не видел?
Матрос молчал, и Юрий с завистью подумал, что Луковского тот не
рассматривал бы с таким равнодушием, а признал бы сразу, и тут же с горечью
обвинил себя, что неделю назад не послушался Луковского и отказался
заниматься с матросами на выдуманных тем общеобразовательных курсах. Может
быть, этот, в грязной робе, был бы его учеником, и все сейчас обошлось бы
хорошо... Но вдруг он с ужасом понял, что все уже кончено, что никаких
курсов для него больше не будет, что жизнь, так глупо и неверно начатая,
сейчас оборвется... Сейчас опять пригнут к земле или потащат к стенке, и
этот солдат с кабаньими глазками возьмет его портсигар... Впрочем, нет,
берут не портсигары, а кольца... И не солдаты... Бржевский говорил: матросы
снимают кольца... Кто же снимет - вот этот?
Он открыл глаза и взглянул опять на матроса, и мысль о том, что матрос
этот не найдет на нем никаких колец, показалась ему такой забавной, что он
усмехнулся.
- Наш, - вдруг сказал матрос облегченно, как человек, решивший трудную
головоломку. - Наш. На велосипеде все гоняет. - И, подумав, добавил: -
Веселый.
- Фамилия как? - спросил матрос с "Гавриила", и Шалавин не сразу понял,
что тот обращается к нему. Он назвался:
- Где-то я вас видел, не припомню? - спросил матрос, всматриваясь. - На
эсминцах раньше плавали?
- На барже, - почти беззвучно сказал Юрий, не веря надежде. Неужто
выручит? Этот?.. "Чужой"?..
- Я на баржах не плавал, - усмехнулся матрос, и Юрий заторопился:
- Нынче... Я вам о барже со снарядами крикнул, а вы побежали... Там
усатый еще был, он не пустил за вами...
- Еще о чем спроси, каланча, с кем на крестинах пили! - опять закричал
солдат и повернулся к толпе. - Товарищи, что за шашни? Они тут снюхаются, а
мы гляди? Заступа какая нашлась! Тебя бы с ним вместе к Стенке!.. Товарищи,
становись за революционный закон, эх, нагана нет, не рассусоливал бы!..
- Зато у меня есть, - сказал высокий матрос жестко и вдруг закричал
так, что загудевшая было вместе с солдатом толпа притихла: - Заткнись, орово
господа бога и трех святителей, таких не одного сшибал! Закон!.. Да что ты о
законе слыхал, ты...
И матрос закончил таким словцом, которое было как точный и злой портрет
солдата. Тот смешался, а кругом засмеялись. Матрос опять повернулся к Юрию.
- Так какие же яйца, не пойму? - спросил он опять спокойно и негромко,
словно это и не он сейчас кричал и бранился.
Шалавин, путаясь и все еще заикаясь, рассказал. Кое-кто улыбнулся,
остальные рассматривали его недоверчиво и неприязненно. Солдат втихомолку
сбивал вокруг себя кучу сторонников. И уже не он, а кто-то другой насмешливо
крикнул:
- Сказочки! Там офицера подтвердят, одна шатия!
Матрос с "Гавриила", не слушая, повернулся к кочегару с
"Петропавловска".
- Беги, браток, к пожару, найди в охранной цепи кого с "Гавриила",
двоих с винтовками. Скажи, комиссар зовет... Товарищи, отпустите ему руки.
Комиссар?.. Так вот какие бывают комиссары! Вот же орел-мужчина - и
патруль вызвал, чтобы проводить его до корабля. Шалавин приободрился и,
растирая красные пятна на кистях рук, улыбнулся, будто ничего не случилось.
- Спасибо, товарищ комиссар, что выручили. Я и не знал, кто вы, -
сказал он развязно.
- А это не обязательно. Не царствующий дом, - ответил тот и оглянулся.
- Расходитесь, товарищи, в Чека выяснят. Вы арестованы, военмор Шалавин.
- Есть, - сказал Юрий упавшим голосом.
Чека! У него опять засосало внутри - на этот раз медлительно и тускло,
но сейчас же он опять улыбнулся: это же отвод глаз! Надо же как-нибудь
комиссару спасти его от самосуда толпы...
Но комиссар уже действовал дальше.
- Обожди, товарищ, - остановил он солдата, собравшегося уходить и
смотревшего на него злыми глазами. - Пройди-ка вместе, там расскажешь, что
видел.
Солдат с удовольствием взял протянутый ему из толпы портфель, вложил в
него стружки, которые он так и держал в руке, и злорадно посмотрел на Юрия.
Тот повернулся к комиссару.
- Товарищ комиссар, - сказал он умоляюще, - все же ясно. Ну, справьтесь
на корабле... Зачем же в Чека, неужели вы мне не верите? О барже поверили, а
тут...
Комиссар посмотрел на него внимательно.
- Всему нынче верить не приходится, - сказал он медленно и потом
улыбнулся, белые зубы сверкнули на замазанном сажей его лице успокоительно и
мирно. - И чего вы так Чека боитесь? Не съедят вас там, а разобраться надо.
Да, машина ваша... - Он поймал за рукав петропавловского матроса в грязной
робе. - Отведи, товарищ, машину на корабль, сдай комиссару. Скажи, комиссар
"Гавриила" прислал, Белосельский. И о штурмане расскажи, чего он тут со
стружками начудил, пусть в Чека позвонит и сам разберется, понятно? Не
сломай дорогой...
Первое, что увидел Шалавин, когда после двухчасового томления в темном
коридоре их ввели в комнату дежурного следователя, был накрытый газетой
стол. На нем стояли банки с мясными консервами (о которых на линкоре давно
забыли и которые хранились в неприкосновенном запасе), бутылки с янтарным
подсолнечным маслом, цибик чаю, синие пакеты сахара - старого, царского
сахара. Желтым чудом сиял у чернильницы большой кусок сливочного масла.
Пожалуй, Бржевский был прав: в Чека не голодают...
За столом сбоку стоял матрос, видимо следователь. При входе их он
обернулся, и Юрий узнал в нем чубатого матроса с Петроградской пристани.
Перстни на его пальцах сверкнули Юрию в глаза страшным предостерегающим
блеском: цепь замкнулась, и кошмар воплощался в жизнь... Слабая надежда,
которая блеснула ему в белозубой улыбке гаврииловского комиссара и помогла
спокойно ждать в коридоре, теперь исчезла. Комната поплыла перед его
глазами, он прислонился к косяку.
Вероятно, он пошатнулся, потому что конвойный с "Гавриила" поддержал
его за локоть, и Юрию стало стыдно. Что ж, если умирать, так умирать
красиво! Он будет острить, издеваться, смеяться в лицо этому чубатому
палачу, обжирающемуся здесь и снимающему с трупов кольца!.. Он покажет ему,
как умирают офицеры, И жаль, что Бржевскому никто об этом не расскажет...
Чубатый не начинал допроса. Он стоял молча, и только кольца на его
пальцах зловеще сверкали. Открылась дверь в глубине комнаты, вошел пожилой
матрос и, мельком взглянув на Шалавина, протянул чубатому какую-то бумагу.
Неужели уже приговор?.. Чубатый, даже не глядя на Юрия, подписал, и тогда
пожилой матрос сказал хмуро и категорично:
- Сымай перстни.
Чубатый, всхлипнув, стал стаскивать кольца, бормоча жалкие и умоляющие
слова, и Юрий внезапно все понял. Легенда Бржевского о матросах, снимавших
кольца с расстрелянных офицеров, глупо, но убедительно обернулась
спекулянтом-артельщиком третьей роты, имевшим доступ в провизионку. Кошмар
таял на глазах, и жгучая, острая ненависть к Бржевскому вдруг вспыхнула в
Юрии, как будто Бржевский был той причиной, которая вызвала весь сегодняшний
ужас. Он сам еще не понимал, что в нем произошло, но чувствовал огромное
облегчение, словно с плеча его сняли чью-то тяжелую и липкую руку, которая
настойчиво и властно вела его против воли. Веселое спокойствие овладело им,
и, когда чубатого увели, он подошел к столу смело и охотно. Пожилой матрос
спросил солдата и повернулся к Юрию. Тот рассказал следователю о стружках и
яйцах, о барже со снарядами и Белосельском, о перебранке с солдатом и о
семечках. Следователь позвонил на корабль комиссару, долго хмыкал в трубку в
ответ на то, что там говорилось, и Юрию стало ясно, что все идет как нельзя
лучше. Следователь повесил трубку и спросил, придвигая к себе бумагу, может
ли кто-нибудь подтвердить, что Юрий действительно сошел с корабля только
после обеда и что он поехал за яйцами.
- Механик Луковский может, - сказал Юрий.
- Тоже офицер? - спросил пожилой матрос, и Юрий обиделся.
- Он, по-моему, большевик, - сказал он с гордостью.
Следователь потянулся опять к трубке, но Шалавин вдруг торопливо
сказал:
- Вызовите сюда еще командира второй роты Стронского и старшего
механика Бржевского, они тоже свидетели.
- Не надо, - сказал следователь. - Дело ясное.
- Я вас очень прошу, - умоляюще сказал Юрий. - Пожалуйста... Все-таки
трое, а не один...
- Ну, хорошо, - сказал следователь, пожав плечами, и завертел ручку
звонка.
Шалавин представил себе, как замечется сейчас на корабле Стронский, как
медленно побледнеет красивое лицо Бржевского, когда ему скажут, что его
вызывают в Чека, - и мысль об этом доставила ему такую блаженную радость,
что он повернулся к солдату, все еще державшему в руках портфель, и сказал с
широкой улыбкой:
- Закурим, что ли? Папиросы есть?
Солдат удивленно посмотрел на него маленькими своими глазками. Но лицо
Шалавина сияло такой заразительной веселостью, что он сам невольно
усмехнулся и полез в карман.
- Давай закурим, - сказал он и качнул головой. - Чудной. В Чека сидит -
и зубы скалит...