Страница:
Свидетельские показания, особенно если свидетель был близок с жертвой, бывают ненадежны, но все же… Комботекре надо услышать то, что слышал Саймон. Слова Корди О’Xара, как ему показалось, заслуживали большего доверия, чем предсмертная записка Джеральдин Бретерик.
Бретерики отпраздновали десятую годовщину свадьбы за три недели до смерти Джеральдин и Люси. Поздравительные открытки все еще стояли на каминной полке, – вернее, снова стояли на каминной полке. Наверняка команда, работавшая на месте преступления, их исследовала. Если бы Саймон по-прежнему работал вместе с Чарли, он обсудил бы с ней открытки и их содержание. С Комботекрой говорить на эту тему бессмысленно.
– Одного из костюмов не хватает, – сообщил Бретерик. Он говорил резко, будто ожидая возражений. – От Освальда Боатенга, коричневый, двубортный. Он исчез.
– Когда вы видели его в последний раз? Когда заметили пропажу? – спросил Саймон.
– Сегодня утром. Не знаю, что заставило меня посмотреть, но… я не слишком часто его ношу. По-моему, вообще ни разу не надевал. Так что затрудняюсь сказать, когда он пропал.
– Марк, я не понимаю, – вступил Комботекра. – По-вашему, пропавший костюм имеет отношение к тому, что случилось с Джеральдин и Люси?
– Именно так. Если кто-то их убил, у него на одежде осталась кровь, а ему нужно было в чем-то уйти из дома.
Саймон думал о том же. А Комботекра явно нет, Саймон понял это по его чрезмерно сочувственному тону:
– Марк, я понимаю, сама мысль о том, что Джеральдин совершила самоубийство, для вас невероятно печальна…
– Не самоубийство! Убийство. Убийство нашей дочери. Не изображайте тактичность, сержант. Можно подумать, я смогу забыть, что Люси мертва, если вы не произнесете этого вслух.
Бретерик вдруг словно обвис. Обхватив голову руками, будто защищаясь от удара, он беззвучно зарыдал, раскачиваясь взад-вперед.
– Люси…
Комботекра подошел и похлопал его по спине:
– Марк, почему бы вам не присесть?
– Нет! Как вы объясните это, сержант? Почему пропал мой костюм? У вас есть объяснения, кроме того, которое я предложил? Он пропал. Я обыскал весь дом! – Бретерик повернулся к Саймону: – А вы что думаете?
– Где обычно висел костюм? В шкафу в вашей спальне?
Бретерик кивнул.
– И вы точно его оттуда не брали? Не оставляли в отеле? – предположил Саймон.
– Он висел в моем шкафу! Я не терял его, не отдавал на благотворительность и никому не дарил.
Бретерик вытер мокрое лицо рукавом.
– А Джеральдин не могла отнести его в химчистку, скажем, на прошлой неделе? – спросил Комботекра.
– Нет. Она относила одежду в химчистку, только когда я просил. Точнее, когда я приказывал, потому что я был слишком занят, чтобы самому заботиться о чистоте своей одежды. Грустно, правда? Вот и хожу теперь грязный. – Бретерик поднял руки, демонстрируя новые влажные пятна под мышками. – Вы, наверное, удивляетесь, почему я вообще расстроен, – он обращался к сводчатому потолку, – я ведь едва знал жену и дочь. Даже когда они были здесь, я на них не смотрел – пялился в газету, или в телевизор, или в смартфон. Будь они живы, проводил бы я с ними больше времени? Вряд ли. Так что с этой точки зрения я не так уж много и теряю, правда? Теперь, когда они мертвы.
– Вы проводили с ними все выходные, – терпеливо проговорил Комботекра.
– Если не уезжал на очередную конференцию. Я никогда не одевал Люси, представляете? Ни разу, за все шесть лет ее жизни. Ни разу не купил ей ничего из одежды – ни пары туфель, ни кофты. Все это делала Джеральдин…
– Вы покупали ей одежду, Марк, – сказал Комботекра. – Вы много работали, чтобы содержать семью. Джеральдин смогла отказаться от работы благодаря вам.
– Я думал, она этого хотела! Она так сказала, и я думал, что она была счастлива. Сидя дома, присматривая за Люси, обедая с другими родителями из школы… Я-то ни с кем из них не знаком. Корди О’Xара – вот ее теперь знаю. Я вообще многое узнал о своей жене, прочитав этот дневник…
– Какой химчисткой пользовалась Джеральдин? – спросил Саймон.
Бретерик мрачно усмехнулся:
– Откуда мне знать? Я никогда не встречался с ней днем.
– Она предпочитала делать покупки в Спиллинге или в Роундесли?
– Я не знаю. И там и там, думаю.
Он упал в кресло, голос его стих до едва слышного бормотания:
– Чудовища. Люси боялась чудовищ. Я с трудом вспомнил разговор про ночник – едва слушал Джеральдин. Я думал: «Разберись с этим сама, не грузи меня, я слишком занят работой, я делаю деньги». Разберись с этим – я так на все отвечал.
– В дневнике написано иначе, – заметил Саймон. – Судя по записи Джеральдин, вы были достаточно озабочены этой проблемой, чтобы убедить ее позволить Люси спать с открытой дверью.
Бретерик фыркнул.
– Поверьте, я больше и не вспоминал, что моя дочь боится монстров, – думал, у нее просто такой период.
– Дети проходят через столько всяких «периодов», что вполне естественно забывать о них, когда они заканчиваются.
У Комботекры было двое мальчиков, семи и четырех лет. Он носил их фотографии в бумажнике, там же, где и деньги. Фотографии вываливались всякий раз, как он доставал банкноту, и Саймону частенько приходилось подбирать их с пола.
– Джеральдин не писала этот дневник. Теперь я уверен, сержант.
– Прошу прощения?
Саймон смотрел, как глаза Комботекры медленно округляются. С удовольствием смотрел.
– Тот, кто его писал, знал о жизни Люси и Джеральдин достаточно, чтобы сделать его убедительным. Отдаю ему должное – он знал о Люси и Джеральдин больше, чем я.
– Марк, вы позволяете своему…
– Я подводил свою семью много раз, сержант. Даже не сосчитать сколько. И теперь я тоже не многое могу для них сделать, но хотя бы то единственное, что в моих силах. Я отказываюсь принимать вашу убогую теорию. Где-то бродит убийца, и если вы думаете, что не сможете его найти, – скажите мне, я заплачу тому, кто это сделает.
Комботекра выглядел смущенно. Он никогда не вступал в открытые конфликты, всячески избегал их.
– Марк, я понимаю, что вы чувствуете. И все же нельзя выстраивать гипотезу на пропаже костюма, нет никаких улик, зато есть предсмертная записка, найденная на месте преступления. Прошу прощения.
– Вы уже нашли Уильяма Маркса?
Саймон напрягся. Этот вопрос задал бы и он. Ему не хотелось выступать в качестве союзника Бретерика против Комботекры, и он не хотел думать так же, как этот фактически незнакомый ему человек, – чтобы случайно не почувствовать его боль.
Он знал, что Бретерик сейчас представляет, как Уильям Маркс – насколько возможно представить незнакомца – покидает Корн-Милл-хаус, одетый в коричневый костюм от Освальда Боатенга, а под мышкой у него сверток с окровавленной одеждой. Он и сам это сейчас представлял. Ладно, он представлял просто коричневый костюм. Модный бренд не говорил ему ничего, кроме «наверняка абсурдно дорогой».
– Я хочу знать, кто он, – сказал Марк. – Если Джеральдин… встречалась с ним…
– Мы не нашли никаких свидетельств в пользу того, что у Джеральдин была связь с другим мужчиной. – Комботекра улыбнулся, используя шанс сказать что-нибудь одновременно правдивое и воодушевляющее. – Пока имя Уильям Маркс ничего не дало, но мы делаем все, что в наших силах, Марк.
«Делаем или делали?» – подумал Саймон. Изначально над делом работали три группы. Теперь, когда с Марка Бретерика сняты подозрения, когда нет причин предполагать, что в смерти девочки повинен кто-то другой, а не мать, расследование продолжали только Саймон, Селлерс, Гиббс и Комботекра. Пруст выжидал, не вмешиваясь, чтобы облить их ледяным неодобрением в самый неподходящий момент, – так он представлял себе обязанности лидера. Саймон сомневался, что поиски упомянутого в дневнике Уильяма Маркса продолжатся.
Ему захотелось в туалет, и он уже собрался встать, как вспомнил: в Корн-Милл-хаус есть только две ванные комнаты, обе наверху. Бретерик еще в прошлый их визит сообщил, что переделка большой кладовой в ванную комнату значилась на первом месте в списке ожидаемых улучшений дома. И добавил: «Теперь этого не будет».
Тело Джеральдин нашли в большой, примыкающей к хозяйской спальне ванной, а Люси – во второй, поменьше, хотя все равно огромной ванной, по соседству с ее комнатой. Саймон невольно вспомнил, как контрастно это выглядело: родительская ванна, наполненная красной от крови водой, и нетронутый белый мрамор второй ванной, прозрачная вода, чистое тело Люси. Лицо погружено в воду, волосы, точно черные водоросли, колышутся вокруг головы. В одну ванную комнату вели полированные каменные ступени прямо из спальни, дверь во вторую располагалась посреди коридора. Ванны были устроены по центру помещения, как будто их вынесли на сцену, чтобы подать эти чудовищные смерти как можно драматичнее.
Саймон решил потерпеть. Не станет он подниматься ни в одну из этих ванных комнат.
– Моя теща, мать Джеральдин… она хотела бы прочесть дневник, – сказал Бретерик. – А я этого не хочу. Это ее убьет. В отличие от меня, она верит, что это написала Джеральдин, потому что так считает полиция. – В его голосе угадывалось презрение. – Что ей сказать? Что обычно происходит в таких случаях?
Нет больше таких случаев, подумал Саймон. По крайней мере, он не сталкивался. Он повидал достаточно зарезанных в драках у ночных клубов, но только не матерей с дочерями, убитыми в одинаковых ваннах с забавными витыми бортиками и золочеными ножками-лапами… как будто ванна вот-вот прыгнет и обрушит на вас свое содержимое…
– Это тяжелый выбор, – Комботекра опять похлопывал Бретерика по плечу, – тут не может быть правильного решения. Сделайте так, как будет лучше и для вас, и для матери Джеральдин.
– Тогда я не буду ей показывать, – сказал Бретерик. – Не буду расстраивать ее, поскольку знаю, что Джеральдин этого не писала. Дневник написал Уильям Маркс, кто бы он ни был.
– Я знала, что возникнут проблемы, – говорила Филлис Кент. – На том первом собрании я так и выложила суперинтенданту. Повернулась к нему и сказала: «Ничего хорошего из этого не выйдет». Вам-то что! Так оно и получилось. Это для меня все проблемы.
Чарли Зэйлер позволила заведующей Спиллингским почтовым отделением завершить тираду. Они смотрели на фотографию радостно скалящего зубы члена приходского совета Робби Микена. Фото было прикреплено к небольшому красному почтовому ящику на стене, справа от рабочего места, и рекламировало Микена в качестве представителя полиции Спиллинга. «Полиция Калвер-Вэлли – мы работаем ради большей безопасности в обществе». Слоган, написанный жирными прописными буквами, на вкус Чарли, выглядел угрожающе. Под фотографией значился телефон Микена и призыв к гражданам – звонить ему по любому волнующему их вопросу.
– Я повернулась и сказала суперинтенданту: «Почему он должен быть красным? У нас красные почтовые ящики для нормальных писем. Люди будут путать». Они и путают. Постоянно возвращаются и говорят: «По-моему, я опустил письмо не в тот ящик». А обратного хода нет. Ваш человек ящик-то запер и ушел, и все письма пропали.
– Если к нам что-то попадет по ошибке, мы сделаем все возможное, чтобы переслать письмо по назначению, – пообещала Чарли. Интересно, каким идиотом надо быть, чтобы не заметить огромной полицейской эмблемы на ящике? – Я поговорю с Микеном и остальной командой и проверю.
– Сегодня утречком приходила женщина, – продолжала Филлис. – Прямо кипела от ярости. Написала письмо своему дружку, а письмо-то не дошло. Я ей и говорю: «Это не я виновата, милочка, обратитесь в полицию». Но злятся-то они все на меня. И почему суперинтендант не может прийти и поговорить со мной? Почему он вместо этого прислал вас? Ему слишком стыдно? Понял наконец, что идея ужасная?..
Монологу конца-края не было. Чарли сдавленно зевнула. Точно такой же полицейский ящик висел в почтовом отделении Силсфорда, и там никто не жаловался. Исследование, которое она провела в прошлом году, недвусмысленно показало, что люди желают иметь больше возможностей связаться с местной полицией.
Чарли подозревала, что Филлис Кент наслаждается своим выступлением. Придется ходить в супермаркет, только бы не слушать нудных речей этой дамы. А жаль. Почта Спиллинга была также и магазином – и неплохим, на вкус Чарли. В маленьком помещении продавалось ровно по одному варианту всего необходимого, так что не приходилось тратить время, ковыряясь в рядах с одинаковым товаром. Нарезной белый хлеб и мягкий чеддер соседствовали с довольно необычными продуктами – консервированными маринованными осьминогами и фазаньим паштетом. И располагался магазин как раз на полпути между работой и домом Чарли. Удобней и не придумаешь. Чарли даже начала планировать свои покупки в зависимости от того, что имелось в продаже у Филлис. Хлопья на завтрак, бутылка джина «Гордонс» и шоколадные конфеты на день рождения сестре Оливии, для ванны – медовый «Радокс», единственное жидкое мыло, имевшееся в магазинчике. Оно стояло за холодильником, на третьей полке снизу, между зубной пастой «Колгейт Тотал» и супердлинными прокладками «Олвэйс» с крылышками.
– Я прослежу, чтобы Микен вернул всю почту, которая попадет к нам по ошибке, – повторила Чарли, когда Филлис все же умолкла.
– Ну так мне-то ее возвращать, поди, ни к чему, а? Ее надо опустить в нормальный ящик, как тот, что снаружи.
– Если письма будут с марками и адресом, мы так и поступим.
Ничего иного Чарли пообещать не могла, так что оставалось надеяться, что Филлис этим удовлетворится. Но почтальоншу было не так-то легко успокоить.
– Вы ведь не уходите, нет? – всколыхнулась она, заметив, как Чарли медленно отступает к двери. – Что насчет женщины?
– Какой женщины?
– А той, что утречком заходила. Ну, та, что бросила письмо своему полюбовнику в ваш ящик. Она хочет получить свое письмецо обратно. Я так и сказала: «Положись не меня, дорогуша. Я прослежу, чтоб суперинтендант забрал твое письмо. Весь этот бедлам из-за него».
Чарли вздохнула. Господи, почему бы этой бабе не позвонить своему кавалеру? Или не отправить электронное письмо? Или, в конце концов, не запустить в его окно кирпичом – в зависимости от характера сообщения, которое она хотела передать.
– Я обязательно прослежу, чтобы Микен прислал кого-нибудь за почтой.
– А сами-то, что, не можете открыть ящик? Вы вроде бы говорили, что вы сержант.
– У меня нет ключа. – Чарли рискнула ответить честно. – Понимаете, этот ящик, честно говоря, ко мне не относится. Я предложила прийти просто потому, что Робби Микен в отпуске по уходу за ребенком, и… ну, мне нужно было сделать покупки.
– У меня есть ключик! – воскликнула Филлис, и глаза ее победно сверкнули. – Я его здесь держу, под прилавком. Но мне нельзя открывать ящик, это должен сделать офицер полиции.
Чарли больше не могла держать набитые покупками пакеты. Она нежно опустила их на пол, чтобы не разбить яйца и лампочки. Значит, у Филлис имеется ключ. Так какого черта она так законопослушна? Открыла бы ящик, достала письмо для полюбовника, а прочее не трогала. Зачем напрягать Чарли, если ничего не стоит самой с этим справиться?
Но раз уж Филлис такая ярая любительница правил… Однако ничто не мешает менее щепетильному человеку в любой момент залезть в ящик и спереть пару писем, когда рядом нет полиции, то есть – давайте смотреть фактам в лицо – когда угодно. Чья это была смехотворная идея – оставить ключ на почте? Чарли с удовольствием сказала бы этому болвану пару ласковых.
Пока Филлис искала ключ, она достала из кармана телефон и стерла десяток эсэмэсок. Хоть какое-то занятие. Перспектива даже минуту остаться без дела приводила Чарли в ужас. Такой опасности не было на работе или дома, там дел хватало. Чарли ободрала стены во всем доме около года назад и теперь переделывала комнату за комнатой. Это был долгий и медленный процесс. На данный момент она закончила кухню и занялась спальней, в прочих помещениях стены могли похвастать только голым бетоном.
– Хоть бы оставила старую мебель, пока не купишь новую, – регулярно ворчала ее сестра, ерзая на деревянном кухонном стуле. Оливия была принципиальной противницей подобного спартанского существования – округлости ее фигуры не приспособлены к прямым углам и твердым сиденьям.
– Не хочу старую, хочу поменять на новую. Я бы и себя поменяла, будь такая возможность, – отвечала ей Чарли. – Заменила бы на новую модель.
– Вариантов хватает, – радостно огрызалась Оливия, пытаясь спровоцировать сестру.
Правда заключалась в том, что Чарли не хотела заканчивать ремонт. Закончишь – а что потом? Что делать дальше? Найдет ли она достаточно масштабное предприятие, чтобы не оставалось места для мыслей и чувств? Легко содрать старые обои и заменить их более радостными, а вот с отчаянием разобраться не так просто.
Из глубин конторы вынырнула Филлис Кент, помахивая ключом. Вручила его Чарли и отступила в сторону, изготовившись разразиться очередным монологом. Чарли не знала, читала ли о ней Филлис в газетах в прошлом году. Некоторые читали, некоторые – нет. Кто-то знал, кто-то – нет. Филлис вполне могла бы брякнуть что-то, если б знала, но Чарли не обольщалась. Каждый, с кем она разговаривала, рано или поздно вдруг вспоминал о той истории. И всякий раз это было словно выстрел в спину.
Большинство знакомых все понимали и старались не судить строго. Но от слов, что это не ее вина, внутри Чарли все так и скисало. Им бы честно сказать: «Как ты, мать твою, могла быть такой тупицей?»
Она отперла ящик, вынула четыре конверта и разлинованный листок. Два конверта адресованы Робби Микену, на одном ни имени, ни адреса, а еще один, вздувшийся так, что, казалось, сейчас лопнет по швам, предназначался Тимоти Лэшу.
– Вот ваше письмо, – сказала Чарли, сочувствуя бедному мистеру Лэшу. Несчастному придется продраться через роман. У Чарли самой периодически возникало искушение написать такое же письмо Саймону. К счастью, она сдерживалась. Дурная идея – рассказывать о своих чувствах. Нет уж, увольте.
Филлис выхватила конверт из рук Чарли и бросила в железный поддон под стеклянной крышкой прилавка, как будто письмо могло взорваться. Два конверта, адресованных Микену, Чарли опустила обратно в ящик и развернула линованный листок. Это письмо тоже предназначалось Микену, автором его был доктор Морис Гидли, который обедал на прошлой неделе в «Бэй Три» в Спиллинге, и на пути от ресторана к машине ему докучали подростки. Молодежь на него не напала, но над ним насмехались «в неприемлемой и оскорбительной манере». Он хотел знать, можно ли что-нибудь сделать, дабы «нежелательные элементы» не шатались вокруг его любимых ресторанов, а именно «Бэй Три Шиллингс Брассери» и «Хэд 13».
А как же, доктор. Закон 2006 года о нежелательных элементах… Чарли улыбнулась. С каким удовольствием она пересказала бы эту абсурдную записку Саймону, но все это в прошлом. А теперь у нее не осталось даже его эсэмэсок. Она уже жалела, что стерла их, хотя большую часть могла воспроизвести слово в слово. Это серьезно. Пора бросать пить и встретиться лицом к лицу с музыкой. Так Саймон ответил на вопрос, как у него с похмельем после особенно бурного вечера. Гуляю по воздуху, парю в лунном небе. Ее любимое. Она была в замешательстве, получив его, совершенно не понимала, в чем дело. Позже уточнила у Саймона, что бы это значило.
Тебя Снеговик искал. Это песенка из мультика. Ну, знаешь, Аледа Джонса[4].
А она взяла и удалила. Дура. Идиотка, потому что нажала на кнопку, удалив то, что хотела сохранить, и дважды идиотка, потому что хотела сохранить. Ничего особенного, обычные ничего не значащие слова, написанные больше года назад. Господи, я жалкая дура.
Она положила письмо доктора Гидли в ящик и открыла четвертый конверт, без адреса. Это могло быть как дурной шуткой, так и чем похуже. Неподписанные запечатанные конверты редко содержат что-нибудь приятное.
– А вам можно это открывать? – раздался из-за плеча голос Филлис.
Чарли не ответила. Она смотрела на короткое отпечатанное письмо. В голове билась мысль: это шанс снова встретиться, слишком хороший, чтобы его упускать. Чарли моргнула и прочла еще раз. Джеральдин и Люси Бретерик. Дело, над которым работает Саймон. Ну и остальная команда.
Чарли скучала по всем. Даже по Прусту. Стоять в его кабинете, выслушивать дурацкие покровительственные выволочки… Всякий раз, проходя мимо бывшего своего отдела, Чарли чувствовала, как ее сердце рвется туда.
Длиной всего в один абзац, письмо было отпечатано обычным шрифтом, без засечек и маленьким кеглем.
И все. Ни объяснений, ни имени, ни подписи, ни контактной информации.
Чарли достала телефон. Выбрав номер Саймона, замерла. Надо всего лишь нажать кнопку. Ну что может случиться?
Чарли знала по опыту, что случиться может такое, что и в страшном сне не приснится. Она вздохнула, прокрутила телефонную книжку и позвонила Прусту.
Четверг, 7 августа 2007
Сегодня утром меня преследовали. Или я схожу с ума.
Я иду к столу, опустив глаза, через весь наш просторный офис без перегородок. Из-за того, что все постоянно на виду, мы стараемся не замечать друг друга и притворяемся, будто работаем в отдельных комнатах.
Включаю компьютер, открываю первый попавшийся файл, делая вид, что работаю. Это старый черновик доклада, который я представляю в Лиссабоне в следующем месяце: «Искусственное создание солончаковых экосистем». Вроде нормально.
Интересно, есть хоть одно доказательство того, что от глубоких вдохов становится легче?
Кто-то преследовал меня на красной «альфа ромео». Я запомнила номер: YF52 DNB. Эстер посоветовала бы позвонить в автоинспекцию и уговорить их выдать мне имя владельца машины, но я не умею уламывать людей. И пусть в каждом голливудском фильме всегда найдется один отчаянный клерк, с радостью готовый предоставить информацию незнакомцу, в реальном мире – по крайней мере, в моем мире – большинство клерков обычно с нетерпением ждут возможности сообщить, как мало они могут для вас сделать и как им строго запрещено хоть чуточку облегчить вашу жизнь.
У меня есть идея получше. Беру телефон, игнорирую прерывистый писк, уведомляющий, что на автоответчике есть сообщения, набираю 118118 и прошу соединить меня со спа-отелем Сэддон-Холл. Мужской голос интересуется, в каком городе.
– Йорк, – отвечаю я.
– Одну минуту.
Только бы не начали задавать вопросы, от которых мне обычно хочется разбить себе голову чем-нибудь тяжелым. Голос спрашивает:
– Вас соединить?
– Да. Я так и сказала – «не могли бы вы меня соединить», – не сдержалась я. Включи мозги, болван. Любое промедление стоит мне толики моей жизни.
Даже если никто и не пытается меня убить, все равно лишней жизни у меня нет. Пытаюсь найти в происходящем что-то забавное – безуспешно.
В трубке раздается другой голос, женский, и выдает стандартное приветствие: «Доброе-утро-отель-„Сэддон-Холл“». Это я уже слышала прежде. Прошу ее проверить, останавливался ли у них некий Марк Бретерик между пятницей, второго июня, и пятницей, девятого июня 2006 года. Первые два дня он провел в номере 11, потом переехал в номер 15. Ясно представляю оба номера, расположенные на галерее над внутренним двориком.
Судя по возникшей паузе, она уже смотрела новости.
– Могу я спросить, как вас зовут?
– Салли Торнинг. Я останавливалась в отеле в это же время.
– Могу я узнать, зачем вам эта информация?
– Просто хочу кое-что проверить.
– Ну, обычно мы не…
– Ладно, забудьте Марка Бретерика, – прерываю ее я. – Возможно, его звали не так. Я просто хочу узнать, кем был мужчина, останавливавшийся у вас со второго по девятое июня прошлого года. Он занял номер одиннадцать на всю неделю, но потом возникла проблема с горячей…
– Простите, мэм, – прерывает меня вежливый голос. Слышу тихий гул ее компьютера; возможно, прямо сейчас она смотрит на его имя. – Сожалею, что не могу вам помочь, но мы не сообщаем информацию о гостях без веских причин.
– У меня есть веская причина. Кто бы он ни был, я провела неделю с этим человеком. Он сказал, что его зовут Марк Бретерик, но, по-моему, это был не он. И по причинам, которые я не могу выдавать из-за моей собственной политики конфиденциальности, мне необходимо узнать его имя. Срочно. Так что если вы можете проверить записи…
Бретерики отпраздновали десятую годовщину свадьбы за три недели до смерти Джеральдин и Люси. Поздравительные открытки все еще стояли на каминной полке, – вернее, снова стояли на каминной полке. Наверняка команда, работавшая на месте преступления, их исследовала. Если бы Саймон по-прежнему работал вместе с Чарли, он обсудил бы с ней открытки и их содержание. С Комботекрой говорить на эту тему бессмысленно.
– Одного из костюмов не хватает, – сообщил Бретерик. Он говорил резко, будто ожидая возражений. – От Освальда Боатенга, коричневый, двубортный. Он исчез.
– Когда вы видели его в последний раз? Когда заметили пропажу? – спросил Саймон.
– Сегодня утром. Не знаю, что заставило меня посмотреть, но… я не слишком часто его ношу. По-моему, вообще ни разу не надевал. Так что затрудняюсь сказать, когда он пропал.
– Марк, я не понимаю, – вступил Комботекра. – По-вашему, пропавший костюм имеет отношение к тому, что случилось с Джеральдин и Люси?
– Именно так. Если кто-то их убил, у него на одежде осталась кровь, а ему нужно было в чем-то уйти из дома.
Саймон думал о том же. А Комботекра явно нет, Саймон понял это по его чрезмерно сочувственному тону:
– Марк, я понимаю, сама мысль о том, что Джеральдин совершила самоубийство, для вас невероятно печальна…
– Не самоубийство! Убийство. Убийство нашей дочери. Не изображайте тактичность, сержант. Можно подумать, я смогу забыть, что Люси мертва, если вы не произнесете этого вслух.
Бретерик вдруг словно обвис. Обхватив голову руками, будто защищаясь от удара, он беззвучно зарыдал, раскачиваясь взад-вперед.
– Люси…
Комботекра подошел и похлопал его по спине:
– Марк, почему бы вам не присесть?
– Нет! Как вы объясните это, сержант? Почему пропал мой костюм? У вас есть объяснения, кроме того, которое я предложил? Он пропал. Я обыскал весь дом! – Бретерик повернулся к Саймону: – А вы что думаете?
– Где обычно висел костюм? В шкафу в вашей спальне?
Бретерик кивнул.
– И вы точно его оттуда не брали? Не оставляли в отеле? – предположил Саймон.
– Он висел в моем шкафу! Я не терял его, не отдавал на благотворительность и никому не дарил.
Бретерик вытер мокрое лицо рукавом.
– А Джеральдин не могла отнести его в химчистку, скажем, на прошлой неделе? – спросил Комботекра.
– Нет. Она относила одежду в химчистку, только когда я просил. Точнее, когда я приказывал, потому что я был слишком занят, чтобы самому заботиться о чистоте своей одежды. Грустно, правда? Вот и хожу теперь грязный. – Бретерик поднял руки, демонстрируя новые влажные пятна под мышками. – Вы, наверное, удивляетесь, почему я вообще расстроен, – он обращался к сводчатому потолку, – я ведь едва знал жену и дочь. Даже когда они были здесь, я на них не смотрел – пялился в газету, или в телевизор, или в смартфон. Будь они живы, проводил бы я с ними больше времени? Вряд ли. Так что с этой точки зрения я не так уж много и теряю, правда? Теперь, когда они мертвы.
– Вы проводили с ними все выходные, – терпеливо проговорил Комботекра.
– Если не уезжал на очередную конференцию. Я никогда не одевал Люси, представляете? Ни разу, за все шесть лет ее жизни. Ни разу не купил ей ничего из одежды – ни пары туфель, ни кофты. Все это делала Джеральдин…
– Вы покупали ей одежду, Марк, – сказал Комботекра. – Вы много работали, чтобы содержать семью. Джеральдин смогла отказаться от работы благодаря вам.
– Я думал, она этого хотела! Она так сказала, и я думал, что она была счастлива. Сидя дома, присматривая за Люси, обедая с другими родителями из школы… Я-то ни с кем из них не знаком. Корди О’Xара – вот ее теперь знаю. Я вообще многое узнал о своей жене, прочитав этот дневник…
– Какой химчисткой пользовалась Джеральдин? – спросил Саймон.
Бретерик мрачно усмехнулся:
– Откуда мне знать? Я никогда не встречался с ней днем.
– Она предпочитала делать покупки в Спиллинге или в Роундесли?
– Я не знаю. И там и там, думаю.
Он упал в кресло, голос его стих до едва слышного бормотания:
– Чудовища. Люси боялась чудовищ. Я с трудом вспомнил разговор про ночник – едва слушал Джеральдин. Я думал: «Разберись с этим сама, не грузи меня, я слишком занят работой, я делаю деньги». Разберись с этим – я так на все отвечал.
– В дневнике написано иначе, – заметил Саймон. – Судя по записи Джеральдин, вы были достаточно озабочены этой проблемой, чтобы убедить ее позволить Люси спать с открытой дверью.
Бретерик фыркнул.
– Поверьте, я больше и не вспоминал, что моя дочь боится монстров, – думал, у нее просто такой период.
– Дети проходят через столько всяких «периодов», что вполне естественно забывать о них, когда они заканчиваются.
У Комботекры было двое мальчиков, семи и четырех лет. Он носил их фотографии в бумажнике, там же, где и деньги. Фотографии вываливались всякий раз, как он доставал банкноту, и Саймону частенько приходилось подбирать их с пола.
– Джеральдин не писала этот дневник. Теперь я уверен, сержант.
– Прошу прощения?
Саймон смотрел, как глаза Комботекры медленно округляются. С удовольствием смотрел.
– Тот, кто его писал, знал о жизни Люси и Джеральдин достаточно, чтобы сделать его убедительным. Отдаю ему должное – он знал о Люси и Джеральдин больше, чем я.
– Марк, вы позволяете своему…
– Я подводил свою семью много раз, сержант. Даже не сосчитать сколько. И теперь я тоже не многое могу для них сделать, но хотя бы то единственное, что в моих силах. Я отказываюсь принимать вашу убогую теорию. Где-то бродит убийца, и если вы думаете, что не сможете его найти, – скажите мне, я заплачу тому, кто это сделает.
Комботекра выглядел смущенно. Он никогда не вступал в открытые конфликты, всячески избегал их.
– Марк, я понимаю, что вы чувствуете. И все же нельзя выстраивать гипотезу на пропаже костюма, нет никаких улик, зато есть предсмертная записка, найденная на месте преступления. Прошу прощения.
– Вы уже нашли Уильяма Маркса?
Саймон напрягся. Этот вопрос задал бы и он. Ему не хотелось выступать в качестве союзника Бретерика против Комботекры, и он не хотел думать так же, как этот фактически незнакомый ему человек, – чтобы случайно не почувствовать его боль.
Он знал, что Бретерик сейчас представляет, как Уильям Маркс – насколько возможно представить незнакомца – покидает Корн-Милл-хаус, одетый в коричневый костюм от Освальда Боатенга, а под мышкой у него сверток с окровавленной одеждой. Он и сам это сейчас представлял. Ладно, он представлял просто коричневый костюм. Модный бренд не говорил ему ничего, кроме «наверняка абсурдно дорогой».
– Я хочу знать, кто он, – сказал Марк. – Если Джеральдин… встречалась с ним…
– Мы не нашли никаких свидетельств в пользу того, что у Джеральдин была связь с другим мужчиной. – Комботекра улыбнулся, используя шанс сказать что-нибудь одновременно правдивое и воодушевляющее. – Пока имя Уильям Маркс ничего не дало, но мы делаем все, что в наших силах, Марк.
«Делаем или делали?» – подумал Саймон. Изначально над делом работали три группы. Теперь, когда с Марка Бретерика сняты подозрения, когда нет причин предполагать, что в смерти девочки повинен кто-то другой, а не мать, расследование продолжали только Саймон, Селлерс, Гиббс и Комботекра. Пруст выжидал, не вмешиваясь, чтобы облить их ледяным неодобрением в самый неподходящий момент, – так он представлял себе обязанности лидера. Саймон сомневался, что поиски упомянутого в дневнике Уильяма Маркса продолжатся.
Ему захотелось в туалет, и он уже собрался встать, как вспомнил: в Корн-Милл-хаус есть только две ванные комнаты, обе наверху. Бретерик еще в прошлый их визит сообщил, что переделка большой кладовой в ванную комнату значилась на первом месте в списке ожидаемых улучшений дома. И добавил: «Теперь этого не будет».
Тело Джеральдин нашли в большой, примыкающей к хозяйской спальне ванной, а Люси – во второй, поменьше, хотя все равно огромной ванной, по соседству с ее комнатой. Саймон невольно вспомнил, как контрастно это выглядело: родительская ванна, наполненная красной от крови водой, и нетронутый белый мрамор второй ванной, прозрачная вода, чистое тело Люси. Лицо погружено в воду, волосы, точно черные водоросли, колышутся вокруг головы. В одну ванную комнату вели полированные каменные ступени прямо из спальни, дверь во вторую располагалась посреди коридора. Ванны были устроены по центру помещения, как будто их вынесли на сцену, чтобы подать эти чудовищные смерти как можно драматичнее.
Саймон решил потерпеть. Не станет он подниматься ни в одну из этих ванных комнат.
– Моя теща, мать Джеральдин… она хотела бы прочесть дневник, – сказал Бретерик. – А я этого не хочу. Это ее убьет. В отличие от меня, она верит, что это написала Джеральдин, потому что так считает полиция. – В его голосе угадывалось презрение. – Что ей сказать? Что обычно происходит в таких случаях?
Нет больше таких случаев, подумал Саймон. По крайней мере, он не сталкивался. Он повидал достаточно зарезанных в драках у ночных клубов, но только не матерей с дочерями, убитыми в одинаковых ваннах с забавными витыми бортиками и золочеными ножками-лапами… как будто ванна вот-вот прыгнет и обрушит на вас свое содержимое…
– Это тяжелый выбор, – Комботекра опять похлопывал Бретерика по плечу, – тут не может быть правильного решения. Сделайте так, как будет лучше и для вас, и для матери Джеральдин.
– Тогда я не буду ей показывать, – сказал Бретерик. – Не буду расстраивать ее, поскольку знаю, что Джеральдин этого не писала. Дневник написал Уильям Маркс, кто бы он ни был.
– Я знала, что возникнут проблемы, – говорила Филлис Кент. – На том первом собрании я так и выложила суперинтенданту. Повернулась к нему и сказала: «Ничего хорошего из этого не выйдет». Вам-то что! Так оно и получилось. Это для меня все проблемы.
Чарли Зэйлер позволила заведующей Спиллингским почтовым отделением завершить тираду. Они смотрели на фотографию радостно скалящего зубы члена приходского совета Робби Микена. Фото было прикреплено к небольшому красному почтовому ящику на стене, справа от рабочего места, и рекламировало Микена в качестве представителя полиции Спиллинга. «Полиция Калвер-Вэлли – мы работаем ради большей безопасности в обществе». Слоган, написанный жирными прописными буквами, на вкус Чарли, выглядел угрожающе. Под фотографией значился телефон Микена и призыв к гражданам – звонить ему по любому волнующему их вопросу.
– Я повернулась и сказала суперинтенданту: «Почему он должен быть красным? У нас красные почтовые ящики для нормальных писем. Люди будут путать». Они и путают. Постоянно возвращаются и говорят: «По-моему, я опустил письмо не в тот ящик». А обратного хода нет. Ваш человек ящик-то запер и ушел, и все письма пропали.
– Если к нам что-то попадет по ошибке, мы сделаем все возможное, чтобы переслать письмо по назначению, – пообещала Чарли. Интересно, каким идиотом надо быть, чтобы не заметить огромной полицейской эмблемы на ящике? – Я поговорю с Микеном и остальной командой и проверю.
– Сегодня утречком приходила женщина, – продолжала Филлис. – Прямо кипела от ярости. Написала письмо своему дружку, а письмо-то не дошло. Я ей и говорю: «Это не я виновата, милочка, обратитесь в полицию». Но злятся-то они все на меня. И почему суперинтендант не может прийти и поговорить со мной? Почему он вместо этого прислал вас? Ему слишком стыдно? Понял наконец, что идея ужасная?..
Монологу конца-края не было. Чарли сдавленно зевнула. Точно такой же полицейский ящик висел в почтовом отделении Силсфорда, и там никто не жаловался. Исследование, которое она провела в прошлом году, недвусмысленно показало, что люди желают иметь больше возможностей связаться с местной полицией.
Чарли подозревала, что Филлис Кент наслаждается своим выступлением. Придется ходить в супермаркет, только бы не слушать нудных речей этой дамы. А жаль. Почта Спиллинга была также и магазином – и неплохим, на вкус Чарли. В маленьком помещении продавалось ровно по одному варианту всего необходимого, так что не приходилось тратить время, ковыряясь в рядах с одинаковым товаром. Нарезной белый хлеб и мягкий чеддер соседствовали с довольно необычными продуктами – консервированными маринованными осьминогами и фазаньим паштетом. И располагался магазин как раз на полпути между работой и домом Чарли. Удобней и не придумаешь. Чарли даже начала планировать свои покупки в зависимости от того, что имелось в продаже у Филлис. Хлопья на завтрак, бутылка джина «Гордонс» и шоколадные конфеты на день рождения сестре Оливии, для ванны – медовый «Радокс», единственное жидкое мыло, имевшееся в магазинчике. Оно стояло за холодильником, на третьей полке снизу, между зубной пастой «Колгейт Тотал» и супердлинными прокладками «Олвэйс» с крылышками.
– Я прослежу, чтобы Микен вернул всю почту, которая попадет к нам по ошибке, – повторила Чарли, когда Филлис все же умолкла.
– Ну так мне-то ее возвращать, поди, ни к чему, а? Ее надо опустить в нормальный ящик, как тот, что снаружи.
– Если письма будут с марками и адресом, мы так и поступим.
Ничего иного Чарли пообещать не могла, так что оставалось надеяться, что Филлис этим удовлетворится. Но почтальоншу было не так-то легко успокоить.
– Вы ведь не уходите, нет? – всколыхнулась она, заметив, как Чарли медленно отступает к двери. – Что насчет женщины?
– Какой женщины?
– А той, что утречком заходила. Ну, та, что бросила письмо своему полюбовнику в ваш ящик. Она хочет получить свое письмецо обратно. Я так и сказала: «Положись не меня, дорогуша. Я прослежу, чтоб суперинтендант забрал твое письмо. Весь этот бедлам из-за него».
Чарли вздохнула. Господи, почему бы этой бабе не позвонить своему кавалеру? Или не отправить электронное письмо? Или, в конце концов, не запустить в его окно кирпичом – в зависимости от характера сообщения, которое она хотела передать.
– Я обязательно прослежу, чтобы Микен прислал кого-нибудь за почтой.
– А сами-то, что, не можете открыть ящик? Вы вроде бы говорили, что вы сержант.
– У меня нет ключа. – Чарли рискнула ответить честно. – Понимаете, этот ящик, честно говоря, ко мне не относится. Я предложила прийти просто потому, что Робби Микен в отпуске по уходу за ребенком, и… ну, мне нужно было сделать покупки.
– У меня есть ключик! – воскликнула Филлис, и глаза ее победно сверкнули. – Я его здесь держу, под прилавком. Но мне нельзя открывать ящик, это должен сделать офицер полиции.
Чарли больше не могла держать набитые покупками пакеты. Она нежно опустила их на пол, чтобы не разбить яйца и лампочки. Значит, у Филлис имеется ключ. Так какого черта она так законопослушна? Открыла бы ящик, достала письмо для полюбовника, а прочее не трогала. Зачем напрягать Чарли, если ничего не стоит самой с этим справиться?
Но раз уж Филлис такая ярая любительница правил… Однако ничто не мешает менее щепетильному человеку в любой момент залезть в ящик и спереть пару писем, когда рядом нет полиции, то есть – давайте смотреть фактам в лицо – когда угодно. Чья это была смехотворная идея – оставить ключ на почте? Чарли с удовольствием сказала бы этому болвану пару ласковых.
Пока Филлис искала ключ, она достала из кармана телефон и стерла десяток эсэмэсок. Хоть какое-то занятие. Перспектива даже минуту остаться без дела приводила Чарли в ужас. Такой опасности не было на работе или дома, там дел хватало. Чарли ободрала стены во всем доме около года назад и теперь переделывала комнату за комнатой. Это был долгий и медленный процесс. На данный момент она закончила кухню и занялась спальней, в прочих помещениях стены могли похвастать только голым бетоном.
– Хоть бы оставила старую мебель, пока не купишь новую, – регулярно ворчала ее сестра, ерзая на деревянном кухонном стуле. Оливия была принципиальной противницей подобного спартанского существования – округлости ее фигуры не приспособлены к прямым углам и твердым сиденьям.
– Не хочу старую, хочу поменять на новую. Я бы и себя поменяла, будь такая возможность, – отвечала ей Чарли. – Заменила бы на новую модель.
– Вариантов хватает, – радостно огрызалась Оливия, пытаясь спровоцировать сестру.
Правда заключалась в том, что Чарли не хотела заканчивать ремонт. Закончишь – а что потом? Что делать дальше? Найдет ли она достаточно масштабное предприятие, чтобы не оставалось места для мыслей и чувств? Легко содрать старые обои и заменить их более радостными, а вот с отчаянием разобраться не так просто.
Из глубин конторы вынырнула Филлис Кент, помахивая ключом. Вручила его Чарли и отступила в сторону, изготовившись разразиться очередным монологом. Чарли не знала, читала ли о ней Филлис в газетах в прошлом году. Некоторые читали, некоторые – нет. Кто-то знал, кто-то – нет. Филлис вполне могла бы брякнуть что-то, если б знала, но Чарли не обольщалась. Каждый, с кем она разговаривала, рано или поздно вдруг вспоминал о той истории. И всякий раз это было словно выстрел в спину.
Большинство знакомых все понимали и старались не судить строго. Но от слов, что это не ее вина, внутри Чарли все так и скисало. Им бы честно сказать: «Как ты, мать твою, могла быть такой тупицей?»
Она отперла ящик, вынула четыре конверта и разлинованный листок. Два конверта адресованы Робби Микену, на одном ни имени, ни адреса, а еще один, вздувшийся так, что, казалось, сейчас лопнет по швам, предназначался Тимоти Лэшу.
– Вот ваше письмо, – сказала Чарли, сочувствуя бедному мистеру Лэшу. Несчастному придется продраться через роман. У Чарли самой периодически возникало искушение написать такое же письмо Саймону. К счастью, она сдерживалась. Дурная идея – рассказывать о своих чувствах. Нет уж, увольте.
Филлис выхватила конверт из рук Чарли и бросила в железный поддон под стеклянной крышкой прилавка, как будто письмо могло взорваться. Два конверта, адресованных Микену, Чарли опустила обратно в ящик и развернула линованный листок. Это письмо тоже предназначалось Микену, автором его был доктор Морис Гидли, который обедал на прошлой неделе в «Бэй Три» в Спиллинге, и на пути от ресторана к машине ему докучали подростки. Молодежь на него не напала, но над ним насмехались «в неприемлемой и оскорбительной манере». Он хотел знать, можно ли что-нибудь сделать, дабы «нежелательные элементы» не шатались вокруг его любимых ресторанов, а именно «Бэй Три Шиллингс Брассери» и «Хэд 13».
А как же, доктор. Закон 2006 года о нежелательных элементах… Чарли улыбнулась. С каким удовольствием она пересказала бы эту абсурдную записку Саймону, но все это в прошлом. А теперь у нее не осталось даже его эсэмэсок. Она уже жалела, что стерла их, хотя большую часть могла воспроизвести слово в слово. Это серьезно. Пора бросать пить и встретиться лицом к лицу с музыкой. Так Саймон ответил на вопрос, как у него с похмельем после особенно бурного вечера. Гуляю по воздуху, парю в лунном небе. Ее любимое. Она была в замешательстве, получив его, совершенно не понимала, в чем дело. Позже уточнила у Саймона, что бы это значило.
Тебя Снеговик искал. Это песенка из мультика. Ну, знаешь, Аледа Джонса[4].
А она взяла и удалила. Дура. Идиотка, потому что нажала на кнопку, удалив то, что хотела сохранить, и дважды идиотка, потому что хотела сохранить. Ничего особенного, обычные ничего не значащие слова, написанные больше года назад. Господи, я жалкая дура.
Она положила письмо доктора Гидли в ящик и открыла четвертый конверт, без адреса. Это могло быть как дурной шуткой, так и чем похуже. Неподписанные запечатанные конверты редко содержат что-нибудь приятное.
– А вам можно это открывать? – раздался из-за плеча голос Филлис.
Чарли не ответила. Она смотрела на короткое отпечатанное письмо. В голове билась мысль: это шанс снова встретиться, слишком хороший, чтобы его упускать. Чарли моргнула и прочла еще раз. Джеральдин и Люси Бретерик. Дело, над которым работает Саймон. Ну и остальная команда.
Чарли скучала по всем. Даже по Прусту. Стоять в его кабинете, выслушивать дурацкие покровительственные выволочки… Всякий раз, проходя мимо бывшего своего отдела, Чарли чувствовала, как ее сердце рвется туда.
Пожалуйста, передайте это тому, кто расследует смерти Джеральдин и Люси Бретерик.
Длиной всего в один абзац, письмо было отпечатано обычным шрифтом, без засечек и маленьким кеглем.
Возможно, человек, которого в новостях назвали Марком Бретериком, на самом деле – не Марк Бретерик. Присмотритесь к нему повнимательней и удостоверьтесь, что он тот, за кого себя выдает. К сожалению, не могу сказать больше.
И все. Ни объяснений, ни имени, ни подписи, ни контактной информации.
Чарли достала телефон. Выбрав номер Саймона, замерла. Надо всего лишь нажать кнопку. Ну что может случиться?
Чарли знала по опыту, что случиться может такое, что и в страшном сне не приснится. Она вздохнула, прокрутила телефонную книжку и позвонила Прусту.
Четверг, 7 августа 2007
Сегодня утром меня преследовали. Или я схожу с ума.
Я иду к столу, опустив глаза, через весь наш просторный офис без перегородок. Из-за того, что все постоянно на виду, мы стараемся не замечать друг друга и притворяемся, будто работаем в отдельных комнатах.
Включаю компьютер, открываю первый попавшийся файл, делая вид, что работаю. Это старый черновик доклада, который я представляю в Лиссабоне в следующем месяце: «Искусственное создание солончаковых экосистем». Вроде нормально.
Интересно, есть хоть одно доказательство того, что от глубоких вдохов становится легче?
Кто-то преследовал меня на красной «альфа ромео». Я запомнила номер: YF52 DNB. Эстер посоветовала бы позвонить в автоинспекцию и уговорить их выдать мне имя владельца машины, но я не умею уламывать людей. И пусть в каждом голливудском фильме всегда найдется один отчаянный клерк, с радостью готовый предоставить информацию незнакомцу, в реальном мире – по крайней мере, в моем мире – большинство клерков обычно с нетерпением ждут возможности сообщить, как мало они могут для вас сделать и как им строго запрещено хоть чуточку облегчить вашу жизнь.
У меня есть идея получше. Беру телефон, игнорирую прерывистый писк, уведомляющий, что на автоответчике есть сообщения, набираю 118118 и прошу соединить меня со спа-отелем Сэддон-Холл. Мужской голос интересуется, в каком городе.
– Йорк, – отвечаю я.
– Одну минуту.
Только бы не начали задавать вопросы, от которых мне обычно хочется разбить себе голову чем-нибудь тяжелым. Голос спрашивает:
– Вас соединить?
– Да. Я так и сказала – «не могли бы вы меня соединить», – не сдержалась я. Включи мозги, болван. Любое промедление стоит мне толики моей жизни.
Даже если никто и не пытается меня убить, все равно лишней жизни у меня нет. Пытаюсь найти в происходящем что-то забавное – безуспешно.
В трубке раздается другой голос, женский, и выдает стандартное приветствие: «Доброе-утро-отель-„Сэддон-Холл“». Это я уже слышала прежде. Прошу ее проверить, останавливался ли у них некий Марк Бретерик между пятницей, второго июня, и пятницей, девятого июня 2006 года. Первые два дня он провел в номере 11, потом переехал в номер 15. Ясно представляю оба номера, расположенные на галерее над внутренним двориком.
Судя по возникшей паузе, она уже смотрела новости.
– Могу я спросить, как вас зовут?
– Салли Торнинг. Я останавливалась в отеле в это же время.
– Могу я узнать, зачем вам эта информация?
– Просто хочу кое-что проверить.
– Ну, обычно мы не…
– Ладно, забудьте Марка Бретерика, – прерываю ее я. – Возможно, его звали не так. Я просто хочу узнать, кем был мужчина, останавливавшийся у вас со второго по девятое июня прошлого года. Он занял номер одиннадцать на всю неделю, но потом возникла проблема с горячей…
– Простите, мэм, – прерывает меня вежливый голос. Слышу тихий гул ее компьютера; возможно, прямо сейчас она смотрит на его имя. – Сожалею, что не могу вам помочь, но мы не сообщаем информацию о гостях без веских причин.
– У меня есть веская причина. Кто бы он ни был, я провела неделю с этим человеком. Он сказал, что его зовут Марк Бретерик, но, по-моему, это был не он. И по причинам, которые я не могу выдавать из-за моей собственной политики конфиденциальности, мне необходимо узнать его имя. Срочно. Так что если вы можете проверить записи…