Страница:
Митрохина Софья
Мы сражались в полку 'Нормандия - Неман'
Софья МИТРОХИНА
МЫ СРАЖАЛИСЬ В ПОЛКУ "НОРМАНДИЯ - НЕМАН"
По рассказам ветерана полка "Нормандия - Неман",
радиста, офицера связи и фронтового переводчика майора
Игоря Ричарда Эйхенбаума.
Майор Игорь Ричард Эйхенбаум воевал на советско-германском
фронте в 1-м отдельном истребительном авиационном полку
"Нормандия - Неман" с сентября 1943 года по май 1945 года. Во
время наступления Красной Армии на 3-м Белорусском фронте он
осуществлял радионаводку на передовой, вызывая французских
летчиков на прикрытие наземных войск или на перехват вражеских
самолетов. Был фронтовым переводчиком. После окончания войны
становится Генеральным секретарем Ассоциации французских
летчиков-ветеранов "Нормандии - Неман". Ассоциация хранит память
о победе над гитлеровским фашизмом и о тех, кто отдал свои жизни
ради этой победы, укрепляет узы дружбы между французскими
ветеранами полка и их советскими братьями по оружию.
Майор Игорь Ричард Эйхенбаум награжден многими французскими
и советскими орденами и медалями, в том числе высшей французской
наградой - орденом Почетного легиона и советским орденом
Отечественной войны II степени.
Я служил на французской авиабазе: в Райяке (Ливан), когда начинались события второй мировой войны. Мы жадно слушали радио. 2 сентября 1939 года Гитлер нападает на Польшу. Франция и Англия, союзники Польши, объявляют войну фашистской Германии. Ту самую "странную войну", когда Франция не предпринимала никаких военных действий. Так называемая "война с балкона". Оторванные от родины, отделенные от нее Средиземным морем, мы ждем приказа начать борьбу, но вместо этого пришедшее к власти в июне 1940 года капитулянтское правительство Петена практически без боя отдает нашу страну в рабство и на разграбление, подписав позорный акт о капитуляции. Две трети территории Франции оккупировано, а в ноябре 1942 года оккупирована вся страна...
Мы, кадровые военные, не хотели поверить в случившееся, нам это казалось чудовищной ошибкой, которая немедленно будет исправлена. Но шло время, часы и дни, ничего не происходило; мы все равно отказывались считать это перемирие законным, тем более что по его условиям французские гарнизоны в колониях не были полностью разоружены (рядом были войска англичан; состоя в антигитлеровском блоке, англичане вели военные действия против вишистской* Франции).
_______________
* Капитулянтское правительство Петена избрало своей столицей
город Виши, поэтому петеновский режим называли также вишистским
режимом.
Мы любили свою родину, мы имели при себе оружие, мы отказывались считать акт о капитуляции Франции законным. Местные французские колониальные власти вели дипломатические переговоры с вишистским правительством о правомерности перемирия. Это давало какую-то надежду. Но 18 июня 1940 года командир французских ВВС в Сирии и Ливане собрал нас всех на нашей авиабазе, чтобы объявить: колониальные французские власти в Сирии приняли условия перемирия. Некоторые из нас заплакали, услышав это сообщение. Я же не мог плакать, я бесился и в присутствии шестисот человек громко выкрикнул: "Фрицы были биты и снова будут биты!" За это я, конечно, получил дисциплинарное взыскание и был взят под учет и надзор как неблагонадежный - мой выкрик расценивался как конкретный акт неповиновения и подстрекательства.
Но моя фраза была не только эмоциональным пожеланием: как и все мы, я знал, что 18 июня из Лондона по радио прозвучало обращение генерала де Голля, призывавшего всех французов, где бы они ни находились, вступать во вновь формируемые им Силы Сражающейся Франции (ССФ), чтобы вместе с союзниками продолжать борьбу против Гитлера. "Самозваные правительства сдались, поддавшись панике, забыв честь, отдав страну в рабство. Между тем ничто еще не потеряно, потому что эта война - мировая война... Наша родина в смертельной опасности. Давайте все бороться, чтобы спасти ее!"*
_______________
* 7 июня 1940 года подпольный Центральный Комитет французской
Коммунистической партии передал обращение превратить войну с
гитлеровской Германией в "народную войну за свободу и независимость
родины". Так было организовано героическое Движение Сопротивления.
Возникшее в Лондоне движение за освобождение Франции получило
название "Свободная Франция" (с июля 1942 года - "Сражающаяся
Франция"), во главе которого находился генерал Шарль де Голль.
Призыв генерала де Голля прозвучал из Лондона, поэтому на следующий же день мы вместе с моим товарищем явились в английское консульство и просили консула помочь нам перебраться в Палестину, а потом в Лондон, к де Голлю. Нам было холодно отказано, но визит этот, как я узнал позже, не остался незамеченным.
Шесть месяцев спустя, в конце декабря 1940 года, я неожиданно получил приказ покинуть Ливан в 24 часа и прибыть на крупную авиабазу в южной Франции. Я отправился туда на пароходе вместе с женой, дочерью и младшим братом.
Commandant d'Armes этого парохода знал меня лично еще по прежней службе, и он предупредил меня, предварительно взяв слово молчать о нашем разговоре, что ему вручили на меня целое дело, где указано, что я "потенциальный голлист", и уж во всяком случае не сторонник петеновского режима.
- В ваше дело занесен также и визит к английскому консулу, и некоторые частные высказывания. При высадке во Франции вас, скорее всего, ожидает увольнение из армии.
Я поблагодарил за честное предупреждение и по прибытии сразу же взял причитающийся мне отпуск, чтобы устроить семейные дела: определить в школу брата, снять квартиру и оглядеться. Наяву все казалось еще более нереальным: формально юг Франции пока не был оккупирован немецкими войсками (это произойдет позже), но по всем авиабазам гуляли боши (так во Франции называли фашистов). Мирное население казалось подавленным, а французские военные выполняли приказы оккупантов. Это вызывало ужас и непонимание: как же можно было сдаться, да еще почти без боя? Надежда оставалась только на обращение де Голля: "Я призываю всех французов, где бы они ни находились, присоединиться ко мне для действия, самопожертвования и надежды".
Моя семья была устроена, и я опять начал думать о побеге в Англию. Но в первый же день после отпуска я увидел на нашей авиабазе объявление о наборе добровольцев в Мадагаскар и Индокитай (в то время - французские колонии, так называемые "заморские территории"). Некоторые мои товарищи, настроенные так же, как и я, надеялись, что французские военные в этих колониях раньше всех возьмутся за оружие и выступят за освобождение Франции. Мы считали, что именно в колониях, где Петен не мог проводить свою политику полного разоружения французской армии, сохранятся силы, способные либо восстать, либо бежать к де Голлю.
Индокитай был далеко, а вот Мадагаскар казался мне ближе к Лондону. Я подал прошение в Мадагаскар, но очень сомневался, что мне пойдут навстречу: я уже знал, какое "дело" прибыло вместе со мной, да к тому же наш командир авиабазы был отъявленным фашистом, и не только не скрывал этого, а наоборот, не упускал малейшей возможности выразить свои верноподданнические чувства сразу и Петену и Гитлеру, громогласно желая и пророча последнему победы во всех его начинаниях.
Но прошение мое было удовлетворено, и 26 февраля пароходом "Шэнонсо" я отплыл из Марселя в Таматаве через Гибралтар и Дакар. Уже на пароходе определилась группа единомышленников. Нас было человек двенадцать, и мы обсуждали тайком, как примкнуть к Сопротивлению и как вести пропаганду среди других.
Мадагаскар предстал перед нами тучными пастбищами. Прямо библейский рай. Миллионы голов рогатого скота. Залежи алмазов, золота. И - полное непонимание местными военнослужащими этой "странной войны", перемирия и всего, что связано со словом "вишизм".
Мой расчет на то, что Мадагаскар быстро перейдет на сторону Сопротивления, и информация, что в колониях больше тайных антивишистских сил и организаций, оказались верны лишь отчасти. В Мадагаскаре я действительно нашел единомышленников, но география острова не способствовала бы удачному побегу. Оставалось только надеяться на счастливый случай. А пока я - член маленькой боевой группы.
Руководит нами минер Мюттлэ, он получил образование еще во Франции. Здесь, в Тананариве (столице Мадагаскара), ему поручили вести небольшой учебный семинар по минному делу. Я туда записался и получил возможность постоянного общения с Мюттлэ; мы делали мины, поскольку официально в процессе обучения имели право на некоторое количество потерь взрывчатого вещества. Мюттлэ решил готовить эти "подарки" для предстоящей высадки японцев; он узнал, что французское командование распорядилось снабжать плавающие неподалеку японские подлодки горючим и продовольствием. (Японцы были тогда союзниками Гитлера и пользовались покровительством вишистского правительства.)
Случилось то, чего вся группа опасалась: среди нас оказался провокатор. Это был аспирант* Альфонси. Он доносил на нас, но какие-то остатки совести, а может быть страх перед всевышним - он был очень набожным, - мучили его, и он исповедовался в грехах пастору. Пастор был нашим единомышленником. Он, правда, не нарушил тайну исповеди, но его жена дала нам понять, чтобы мы были осторожнее с Альфонси.
_______________
* А с п и р а н т - здесь: кандидат в офицеры.
Он следил за нами и каким-то образом раскрыл наши взгляды, но, к счастью, ничего не узнал про мины, и это спасло нас: он строил свои доносы пока что только на догадках, а мы, благодаря предупреждению, принимали все меры предосторожности.
И вот - мы как раз отмечали мой диплом пиротехника - в кафе вошел наш провокатор. Нервы мои не выдержали, и я плеснул ему в лицо свой бокал со словами: "Предатель, доносчик, нацистская сволочь, вишист!"
Началась драка, нас растащили, Мюттлэ побледнел: "Эйхенбаум, остановись, что ты делаешь, давай сгладим это. Я сейчас приглашу его выпить стаканчик на мировую, чокнетесь, как будто ничего не произошло. Скандал может погубить все дело". Я согласился, понимая уже, что в запальчивости сказал лишнее и что могут быть серьезные неприятности.
Альфонси также дал согласие примириться. Нас подвели друг к другу. Подошел гарсон. Мы заказали на всех по коньяку. Официант вернулся с подносом, на котором стояло пять рюмок. На беду, этот поднос оказался как раз между нами, то есть между мною и Альфонси, - и я снова, повинуясь гневу, а скорее бешенству бессилия, смахнул все рюмки прямо на него. Снова драка. Скрипки сначала смолкли, а потом грянули во всю мощь какой-то неистовый фокстрот, чтобы заглушить хоть немного этот скандал. Но музыка не помогла. Друзья скрутили мне руки, оттащили. Кафе постепенно пустело. Вдруг передо мной появился человек в гражданской одежде, но с военной выправкой, и медленно отчеканил:
- Полковник Танти, командующий первым полком мальгашей. Кто вы?
- Старшина Эйхенбаум, оружейный мастер, авиастрелок и теперь еще пиротехник с базы Иват.
- Немедленно возвращайтесь на вашу базу. Вы под арестом, и вас будут судить.
Дополнительный приказ о двух месяцах тюрьмы я получил на другой день.
И вот - тюремная камера вместо желанного побега к де Голлю.
На двадцать седьмой день заключения - неожиданная весть. Ее принес старшина де Балатье:
- Бум-Бум (мое прозвище), ты знаешь, в Джибути - блокада, англичане осадили город. Там дохнут с голоду, поэтому набирают добровольцев, трех пилотов и пять механиков. Не хватает пятого.
Вот он, спасательный пояс! Конечно же, я - доброволец в Джибути!
Порт Джибути был в то время крупным стратегическим вишистским центром на побережье Французского Сомали. Союзные антигитлеровские войска блокировали его. Блокада длилась уже много месяцев, и силы французского гарнизона были серьезно истощены. По договору с англичанами женщин и детей эвакуировали на Мадагаскар. Условия службы в Джибути из-за голода были настолько тяжелыми, что командование посылало туда только добровольцев.
Все равно я считал, что мне выпала необыкновенная удача. Английские союзные войска рядом - рукой подать, мечта о побеге приобретает черты реальности.
Но пока еще моя реальность - тюремная камера, не больше. Я с волнением жду, как будут развиваться события. В 17.00 приходит стражник и ведет меня к телефону. Майор Фор, начальник штаба ВВС Мадагаскара, хочет уточнить:
- Вы действительно доброволец в Джибути?
- Да, мой майор*.
_______________
* Принятая форма обращения к высшему по званию во французской
армии.
- Но там нужны техники-мотористы, а вы - оружейный мастер.
Неужели все рухнет? Я стараюсь отвечать как можно убедительнее:
- По армейскому аттестату я - специалист-оружейник высокой квалификации, но по гражданскому образованию я - авиамеханик и еще раньше, в Сирии, в течение семи лет работал сразу по двум этим специальностям.
- Сейчас уже семнадцать ноль-ноль. Поезд из Тананаривы до Таматавы отходит в девятнадцать ноль-ноль. В вашем распоряжении всего два часа. Успеете ли вы?
- Да, мой майор. Все мое имущество уместится в одном небольшом чемодане. А личные обязательства у меня только перед десятью хамелеонами, которые пожирали у меня в комнате комаров и заслужили, чтобы я выпустил их на свободу.
- Хорошо. Вы амнистированы и направляетесь добровольцем в Джибути.
Ровно в 19.00 я сидел в поезде, отправлявшемся в порт. Таматава. Там я пересел на вспомогательный крейсер "Бугенвилль". Он шел в Джибути, груженный продовольствием, медикаментами и запчастями.
На крейсере я подружился с моряками и вел среди них пропаганду, убеждая примкнуть к деголлевцам и бежать, как только представится возможность, к английским союзникам. Ответом же мне была старинная песенка французских моряков, которую они поют еще со времен Нельсона, английского адмирала, потопившего французский флот: "И - вот тебе кукиш, английская королева, объявившая нам войну!" Они не выдали меня, мы по-настоящему подружились, но они не могли преодолеть свои столетние предрассудки и простить де Голлю, что он обосновался в Лондоне, у англичан, потопивших когда-то флот Франции. Теперь они были на стороне предателя Петена и утробные, веками культивированные распря и вражда мешали им понимать происходящее.
Для меня, оружейника, а теперь минера, не составляло труда понять, что наш корабль был заминирован "буханками" динамита. Мои новые друзья объяснили мне, что это сделано по приказу адмирала Дарлана (правая рука Петена) и что, в свою очередь, командир корабля капитан Фонтэн, отъявленный вишист, выполнит приказ Петена взрывать французские корабли, в случае если англичане предпримут попытку взять их в плен. Они не знали тогда, что через три месяца "Бугенвилль", не пожелавший перейти на сторону де Голля и присоединиться к английским союзникам, будет потоплен англичанами.
А тогда я спорил с моряками, до хрипоты убеждал их, доказывал, что спасти Францию можно, только объединившись с союзниками, и в первую очередь с англичанами, так как территориально они были рядом, особенно здесь, в колониях. В ответ они все равно пели мне свою песенку про королеву, впрочем, не выдавая меня.
...Мы подходим к Ардэну. Этот порт - в руках англичан. На нашей мачте горит красный огонь - знак, что мы потеряли управление. Идем зигзагами, тщательно имитируя признаки лжеаварии. Пропустили! Уф!
Порт Джибути. Причал. Матросы в последний раз пропели мне "королеву", но провожали очень тепло. Я спускаюсь по трапу под звуки их песенки. Мне жаль, что я не смог убедить их. Удивляюсь, поражаюсь их слепоте.
Потом они еще дважды приходили в Джибути, звонили мне, звали на борт и кормили-поили. Эти "пиры" во время изнурительного голода в осажденном городе - не позабыть, и не позабыть их дружбу.
А заминированному кораблю оставалось жить считанные недели: 5 мая 1942 года англичане атаковали бухту Оранж, где находился "Бугенвилль". Сигнальными флажками атакующие передали предложение сдаться без боя и перейти на сторону Свободных Сил Франции. Ответом были отказ и огонь. Заминированный крейсер взорвался. Некоторым удалось спастись, и завязался рукопашный бой в порту. Почти все моряки "Бугенвилля" погибли. Я переживаю до сих пор, что не смог убедить их бежать к английским союзникам. Они были смелые, честные люди, но вековые предрассудки и социальная слепота оказались сильнее их. Слепо выполнили они и последний приказ петеновского Морского Командования.
* * *
Каждого из вновь прибывших в Джибути летчиков принял лично, с глазу на глаз, командир ВВС Французского Сомали майор Дельже. Мне он сказал следующее: "Эйхенбаум, вы прибыли в Джибути добровольно. Здесь мы на строгом военном положении, мы оккупированы, блокированы врагами, наши люди умирают с голоду, все французские дети и женщины эвакуированы в Мадагаскар или во Францию. Мы не позволяем ни малейшего проявления сочувствия в сторону англоголлистов. И помните: мы здесь не шутим, чуть что - сразу расстреливаем. Вам полезно узнать об этом".
Как оказалось, в Джибути уже были удачные и неудачные попытки бегства. Поэтому руководство принимало различные предосторожности, особенно на авиаполе: на ночь и в нелетную погоду из моторов под личную ответственность дежурного вынимались детали. Ангары запирались на замки, а часовые в каждого подошедшего стреляли без предупреждения.
Эти порядки существовали уже два года и всячески "совершенствовались".
Обстановка была мрачная: в гарнизоне выпускали вишистскую газету, где сообщали, что немецкие войска вот-вот победят Советский Союз, что Сталинград пал. Поощрялись также доносы на патриотов: "Кто скажет, где находится голлистская сволочь, получит две пачки сигарет". Радиоприемники были изъяты у населения, и хотя в официальную информацию не верилось, оснований для оптимизма было мало.
Иногда над городом появлялся английский самолет. Низко кружа, он сбрасывал листовки с призывом бить гитлеровцев. В этих листовках была также информация о поражениях вермахта на русском фронте, и это вселяло в нас надежду. Но таких вестей было мало: действовал приказ - по всем английским самолетам стрелять без предупреждения.
Существовал еще один источник правды: связные, приносившие вести от голлистов - участников французского Сопротивления в Эфиопии. Они пересекали границу, и если их арестовывали, то, как правило, без суда казнили. В мае 1941 года схватили двух связных, переносивших нелегальную почту из Франции через Эфиопию. Это были две молодые женщины. Их расстреляли на месте без суда, не посчитавшись даже с тем, что одна из них вскоре ждала ребенка.
Через два дня, также без суда и следствия, расстреляли еще двух отважных связных, мальчика 14 лет и 18-летнего парня. Всего за короткое время, для устрашения остальных, казнили на месте 9 человек.
Среди них был известный антифашист Донар, которому сейчас в Джибути воздвигнут памятник.
Вишисты удостоили его особой "чести": поскольку Донар был подданным Франции, его судили военно-полевым судом. Судьями были пять вишистов. После войны они сами предстали перед судом Франции как военные преступники.
Последними словами Донара были: "Да здравствуют де Голль и свободная Франция!" Он произнес их под пулей, пав смертью храбрых. Теперь они высечены на его памятнике.
* * *
Мое первое задание по прибытии - разминировать базу. Она была подготовлена к взрыву на случай захвата англичанами, но приказ этот был отменен, и я приступил к тщательному выполнению этого задания. Зная, что за мной следят, я с величайшими предосторожностями утаивал часть взрывчатки, чтобы так же, как и на Мадагаскаре, делать самодельные мины. Я был уверен, что они пригодятся.
К счастью, у меня был единомышленник - начальник ангара старшина Пьер Лабат. Мы поняли друг друга с первого слова. Наши разногласия касались только одного вопроса - каким путем бежать к де Голлю: сушей, морем или по воздуху. В Джибути были проводники, хорошо знавшие морской брод. Но мы с Лабатом, как-то отплыв на парусной лодке от берега, заметили две японские подводные лодки. Вечером, как бы невзначай прогуливаясь, мы были свидетелями того, как подлодки подходили к берегу, тайно загружаясь горючим и продовольствием. Морской берег, подумали мы, наверное находится сейчас под усиленной охраной.
Выбраться из Джибути поездом нечего было и думать: на границе с Эфиопией военные власти разобрали полотно.
Угнать самолет тоже почти невозможно. К тому же оба мы - механики, а не пилоты. И все же мы решили лететь.
Мы ждали своего часа, но каждый день на этой ненавистной вишистской авиабазе становился все тягостнее, и все труднее было сдерживаться, когда, например, мой прямой командир старший лейтенант Сасар делал свой ежедневный обход. Во время этих обходов он захаживал и в мою мастерскую, чтобы читать мне наставления и информировать о "блестящих" победах фрицев на всех фронтах. Его любимой шуткой была изобретенная им фраза-пожелание, что он с удовольствием принадлежал бы к взводу, который расстреливает голлистов. При этом он выразительно посматривал на меня, очевидно считая, что "воспитание" достигает цели.
Через официальные источники информации мы знали о колоссальных потерях среди войск Красной Армии, но мы догадывались, что потери эти, во-первых, сильно преувеличены, а во-вторых, если они есть, значит, идут жестокие бои и слух о том, что пали Москва и Сталинград, очередная ложь.
Две попытки побега сорвались. И вдруг - повезло: Лабату предложили лететь в Алис-Абъет, почти на границе с Эфиопией, где из-за технических неполадок произвел вынужденную посадку наш самолет, который теперь нуждается в ремонте.
Наш план был такой: Лабат перед самым отлетом пожалуется на внезапное отравление, назначив своего заместителя. Но сам "внезапно заболевший" окажется рано утром у ангара на территории авиаполя, не вызвав ни у кого подозрения. Я же, как единственный оружейник, приду чинить какую-нибудь самолетную пушку, объявив ее неисправной. Таким образом, мы оба окажемся в одно и то же время в назначенном месте. Один из ангаров будет открыт, поскольку из него будут брать снятые части для улетевшего самолета. Нам необходимо будет воспользоваться этим. Охрану поля несет взвод сомалийцев, они почти не говорят по-французски, и у них приказ - стрелять после третьего предупреждения в каждого подозрительного. Но я понимал их язык, успел подружиться с ними и надеялся либо договориться, либо выиграть время.
Мне также предстояло ночью, накануне, разоружить базу, воспользовавшись тем, что я "заведовал" оружием и благодаря этому имел в своем распоряжении все ключи. Итак, всю ночь я ползал по авиабазе, вынимая детали из пушек и пулеметов.
Через окно я пробрался также в комнату канцелярии, где хранились наши документы, и выкрал их. Мы хотели представиться союзникам по всей форме.
Для полета выбрали самолет устаревшей конструкции - "Потез-25" (максимальная скорость - 200 километров в час). На современной машине бежать не решились - двухмоторные самолеты сложно пилотировать, ведь оба не пилоты, а техники. Это был дополнительный риск, такой маломощный самолет легче догнать, если будет погоня, но зато для нас самих - меньше возможности разбиться. Мы тянули жребий (спичку), кому пилотировать, жребий выпал Пьеру, хотя умение наше было совершенно одинаково. В шесть часов утра, как было приказано (на час раньше начала работы), старший лейтенант Сасар улетел на "санитарке", взяв с собой четырех человек, включая техника, заменившего собой в последнюю минуту "мнимого больного" Лабата.
Я подхожу к ангару. Лабат, вместе с охранниками-сомалийцами, уже толкает якобы неисправный "Потез-25". Спрашивает меня беспечно, как ни в чем не бывало:
- Что ты тут делаешь?
Я небрежно отвечаю:
- Да вот, тут надо одну пушку отрегулировать.
Я сказал сомалийцам, с которыми у меня были добрые отношения:
- Положите ваши винтовки и помогите откатить самолет.
Они послушались, и мы поставили самолет поперек взлетной полосы по направлению нашего взлета. Мы решили взять взлет не по взлетной дорожке, а по траве, чтобы не рулить к полосе и выиграть время у своих преследователей.
Я снова как мог спокойно сказал сомалийцам:
- Вы можете идти на КП отдыхать, все равно мы здесь работаем, заодно будем и охранять.
Они послушались, ушли. Тут мы сразу выпустили воздух из шин трех ближайших самолетов, чтобы затруднить погоню.
Оставалось снять колодки под нашим "Потезом". Лабат уже вставлял левую ногу в стремя пилота, когда из-за угла показался сержант Али, начальник сомалийского отряда стражи. Нас разделяло десять метров. Лабат уже готов к запуску и ждет моего сигнала. Я делаю вид, что мы просто проверяем исправность машины после небольших доделок и говорю как можно спокойнее: "Запускай". Он дал ручной запуск, мотор взревел. Но колодки держат самолет. Тогда я делаю вид, что просто забыл о них, и говорю: "Али, прими колодку с твоей стороны" - и при этом смахнул ногою сам одну из них. Али, улыбаясь, выбил свою. Самолет уже рулит, я прыгаю на свое место пулеметчика, позади Лабата, и кричу: "Али, уходи скорей, погибнешь!" Он послушался, побежал, и тогда я бросил ему связку ключей от ремонтной мастерской и складов оружия. Прямо на глазах он поднял связку и исчез.
Сначала мы летели вдоль полотна железной дороги и в районе Алис-Абъета увидели группу, с которой должен был лететь Лабат, которая приземлилась за 10 минут до нашего появления и чинила неисправный самолет. Повинуясь азарту, мы подразнили их, прибавив шум мотора и покачав крыльями, не сообразив, что они по телефону могут дать знать на границу, чтобы нас обстреляли. Что они и сделали. Но к счастью, пограничники промахнулись. Англичане тоже стреляли по нашему самолету, увидев петеновские знаки на крыльях и думая, что мы летим их бомбить. Но нам еще раз повезло, они тоже не попали.
МЫ СРАЖАЛИСЬ В ПОЛКУ "НОРМАНДИЯ - НЕМАН"
По рассказам ветерана полка "Нормандия - Неман",
радиста, офицера связи и фронтового переводчика майора
Игоря Ричарда Эйхенбаума.
Майор Игорь Ричард Эйхенбаум воевал на советско-германском
фронте в 1-м отдельном истребительном авиационном полку
"Нормандия - Неман" с сентября 1943 года по май 1945 года. Во
время наступления Красной Армии на 3-м Белорусском фронте он
осуществлял радионаводку на передовой, вызывая французских
летчиков на прикрытие наземных войск или на перехват вражеских
самолетов. Был фронтовым переводчиком. После окончания войны
становится Генеральным секретарем Ассоциации французских
летчиков-ветеранов "Нормандии - Неман". Ассоциация хранит память
о победе над гитлеровским фашизмом и о тех, кто отдал свои жизни
ради этой победы, укрепляет узы дружбы между французскими
ветеранами полка и их советскими братьями по оружию.
Майор Игорь Ричард Эйхенбаум награжден многими французскими
и советскими орденами и медалями, в том числе высшей французской
наградой - орденом Почетного легиона и советским орденом
Отечественной войны II степени.
Я служил на французской авиабазе: в Райяке (Ливан), когда начинались события второй мировой войны. Мы жадно слушали радио. 2 сентября 1939 года Гитлер нападает на Польшу. Франция и Англия, союзники Польши, объявляют войну фашистской Германии. Ту самую "странную войну", когда Франция не предпринимала никаких военных действий. Так называемая "война с балкона". Оторванные от родины, отделенные от нее Средиземным морем, мы ждем приказа начать борьбу, но вместо этого пришедшее к власти в июне 1940 года капитулянтское правительство Петена практически без боя отдает нашу страну в рабство и на разграбление, подписав позорный акт о капитуляции. Две трети территории Франции оккупировано, а в ноябре 1942 года оккупирована вся страна...
Мы, кадровые военные, не хотели поверить в случившееся, нам это казалось чудовищной ошибкой, которая немедленно будет исправлена. Но шло время, часы и дни, ничего не происходило; мы все равно отказывались считать это перемирие законным, тем более что по его условиям французские гарнизоны в колониях не были полностью разоружены (рядом были войска англичан; состоя в антигитлеровском блоке, англичане вели военные действия против вишистской* Франции).
_______________
* Капитулянтское правительство Петена избрало своей столицей
город Виши, поэтому петеновский режим называли также вишистским
режимом.
Мы любили свою родину, мы имели при себе оружие, мы отказывались считать акт о капитуляции Франции законным. Местные французские колониальные власти вели дипломатические переговоры с вишистским правительством о правомерности перемирия. Это давало какую-то надежду. Но 18 июня 1940 года командир французских ВВС в Сирии и Ливане собрал нас всех на нашей авиабазе, чтобы объявить: колониальные французские власти в Сирии приняли условия перемирия. Некоторые из нас заплакали, услышав это сообщение. Я же не мог плакать, я бесился и в присутствии шестисот человек громко выкрикнул: "Фрицы были биты и снова будут биты!" За это я, конечно, получил дисциплинарное взыскание и был взят под учет и надзор как неблагонадежный - мой выкрик расценивался как конкретный акт неповиновения и подстрекательства.
Но моя фраза была не только эмоциональным пожеланием: как и все мы, я знал, что 18 июня из Лондона по радио прозвучало обращение генерала де Голля, призывавшего всех французов, где бы они ни находились, вступать во вновь формируемые им Силы Сражающейся Франции (ССФ), чтобы вместе с союзниками продолжать борьбу против Гитлера. "Самозваные правительства сдались, поддавшись панике, забыв честь, отдав страну в рабство. Между тем ничто еще не потеряно, потому что эта война - мировая война... Наша родина в смертельной опасности. Давайте все бороться, чтобы спасти ее!"*
_______________
* 7 июня 1940 года подпольный Центральный Комитет французской
Коммунистической партии передал обращение превратить войну с
гитлеровской Германией в "народную войну за свободу и независимость
родины". Так было организовано героическое Движение Сопротивления.
Возникшее в Лондоне движение за освобождение Франции получило
название "Свободная Франция" (с июля 1942 года - "Сражающаяся
Франция"), во главе которого находился генерал Шарль де Голль.
Призыв генерала де Голля прозвучал из Лондона, поэтому на следующий же день мы вместе с моим товарищем явились в английское консульство и просили консула помочь нам перебраться в Палестину, а потом в Лондон, к де Голлю. Нам было холодно отказано, но визит этот, как я узнал позже, не остался незамеченным.
Шесть месяцев спустя, в конце декабря 1940 года, я неожиданно получил приказ покинуть Ливан в 24 часа и прибыть на крупную авиабазу в южной Франции. Я отправился туда на пароходе вместе с женой, дочерью и младшим братом.
Commandant d'Armes этого парохода знал меня лично еще по прежней службе, и он предупредил меня, предварительно взяв слово молчать о нашем разговоре, что ему вручили на меня целое дело, где указано, что я "потенциальный голлист", и уж во всяком случае не сторонник петеновского режима.
- В ваше дело занесен также и визит к английскому консулу, и некоторые частные высказывания. При высадке во Франции вас, скорее всего, ожидает увольнение из армии.
Я поблагодарил за честное предупреждение и по прибытии сразу же взял причитающийся мне отпуск, чтобы устроить семейные дела: определить в школу брата, снять квартиру и оглядеться. Наяву все казалось еще более нереальным: формально юг Франции пока не был оккупирован немецкими войсками (это произойдет позже), но по всем авиабазам гуляли боши (так во Франции называли фашистов). Мирное население казалось подавленным, а французские военные выполняли приказы оккупантов. Это вызывало ужас и непонимание: как же можно было сдаться, да еще почти без боя? Надежда оставалась только на обращение де Голля: "Я призываю всех французов, где бы они ни находились, присоединиться ко мне для действия, самопожертвования и надежды".
Моя семья была устроена, и я опять начал думать о побеге в Англию. Но в первый же день после отпуска я увидел на нашей авиабазе объявление о наборе добровольцев в Мадагаскар и Индокитай (в то время - французские колонии, так называемые "заморские территории"). Некоторые мои товарищи, настроенные так же, как и я, надеялись, что французские военные в этих колониях раньше всех возьмутся за оружие и выступят за освобождение Франции. Мы считали, что именно в колониях, где Петен не мог проводить свою политику полного разоружения французской армии, сохранятся силы, способные либо восстать, либо бежать к де Голлю.
Индокитай был далеко, а вот Мадагаскар казался мне ближе к Лондону. Я подал прошение в Мадагаскар, но очень сомневался, что мне пойдут навстречу: я уже знал, какое "дело" прибыло вместе со мной, да к тому же наш командир авиабазы был отъявленным фашистом, и не только не скрывал этого, а наоборот, не упускал малейшей возможности выразить свои верноподданнические чувства сразу и Петену и Гитлеру, громогласно желая и пророча последнему победы во всех его начинаниях.
Но прошение мое было удовлетворено, и 26 февраля пароходом "Шэнонсо" я отплыл из Марселя в Таматаве через Гибралтар и Дакар. Уже на пароходе определилась группа единомышленников. Нас было человек двенадцать, и мы обсуждали тайком, как примкнуть к Сопротивлению и как вести пропаганду среди других.
Мадагаскар предстал перед нами тучными пастбищами. Прямо библейский рай. Миллионы голов рогатого скота. Залежи алмазов, золота. И - полное непонимание местными военнослужащими этой "странной войны", перемирия и всего, что связано со словом "вишизм".
Мой расчет на то, что Мадагаскар быстро перейдет на сторону Сопротивления, и информация, что в колониях больше тайных антивишистских сил и организаций, оказались верны лишь отчасти. В Мадагаскаре я действительно нашел единомышленников, но география острова не способствовала бы удачному побегу. Оставалось только надеяться на счастливый случай. А пока я - член маленькой боевой группы.
Руководит нами минер Мюттлэ, он получил образование еще во Франции. Здесь, в Тананариве (столице Мадагаскара), ему поручили вести небольшой учебный семинар по минному делу. Я туда записался и получил возможность постоянного общения с Мюттлэ; мы делали мины, поскольку официально в процессе обучения имели право на некоторое количество потерь взрывчатого вещества. Мюттлэ решил готовить эти "подарки" для предстоящей высадки японцев; он узнал, что французское командование распорядилось снабжать плавающие неподалеку японские подлодки горючим и продовольствием. (Японцы были тогда союзниками Гитлера и пользовались покровительством вишистского правительства.)
Случилось то, чего вся группа опасалась: среди нас оказался провокатор. Это был аспирант* Альфонси. Он доносил на нас, но какие-то остатки совести, а может быть страх перед всевышним - он был очень набожным, - мучили его, и он исповедовался в грехах пастору. Пастор был нашим единомышленником. Он, правда, не нарушил тайну исповеди, но его жена дала нам понять, чтобы мы были осторожнее с Альфонси.
_______________
* А с п и р а н т - здесь: кандидат в офицеры.
Он следил за нами и каким-то образом раскрыл наши взгляды, но, к счастью, ничего не узнал про мины, и это спасло нас: он строил свои доносы пока что только на догадках, а мы, благодаря предупреждению, принимали все меры предосторожности.
И вот - мы как раз отмечали мой диплом пиротехника - в кафе вошел наш провокатор. Нервы мои не выдержали, и я плеснул ему в лицо свой бокал со словами: "Предатель, доносчик, нацистская сволочь, вишист!"
Началась драка, нас растащили, Мюттлэ побледнел: "Эйхенбаум, остановись, что ты делаешь, давай сгладим это. Я сейчас приглашу его выпить стаканчик на мировую, чокнетесь, как будто ничего не произошло. Скандал может погубить все дело". Я согласился, понимая уже, что в запальчивости сказал лишнее и что могут быть серьезные неприятности.
Альфонси также дал согласие примириться. Нас подвели друг к другу. Подошел гарсон. Мы заказали на всех по коньяку. Официант вернулся с подносом, на котором стояло пять рюмок. На беду, этот поднос оказался как раз между нами, то есть между мною и Альфонси, - и я снова, повинуясь гневу, а скорее бешенству бессилия, смахнул все рюмки прямо на него. Снова драка. Скрипки сначала смолкли, а потом грянули во всю мощь какой-то неистовый фокстрот, чтобы заглушить хоть немного этот скандал. Но музыка не помогла. Друзья скрутили мне руки, оттащили. Кафе постепенно пустело. Вдруг передо мной появился человек в гражданской одежде, но с военной выправкой, и медленно отчеканил:
- Полковник Танти, командующий первым полком мальгашей. Кто вы?
- Старшина Эйхенбаум, оружейный мастер, авиастрелок и теперь еще пиротехник с базы Иват.
- Немедленно возвращайтесь на вашу базу. Вы под арестом, и вас будут судить.
Дополнительный приказ о двух месяцах тюрьмы я получил на другой день.
И вот - тюремная камера вместо желанного побега к де Голлю.
На двадцать седьмой день заключения - неожиданная весть. Ее принес старшина де Балатье:
- Бум-Бум (мое прозвище), ты знаешь, в Джибути - блокада, англичане осадили город. Там дохнут с голоду, поэтому набирают добровольцев, трех пилотов и пять механиков. Не хватает пятого.
Вот он, спасательный пояс! Конечно же, я - доброволец в Джибути!
Порт Джибути был в то время крупным стратегическим вишистским центром на побережье Французского Сомали. Союзные антигитлеровские войска блокировали его. Блокада длилась уже много месяцев, и силы французского гарнизона были серьезно истощены. По договору с англичанами женщин и детей эвакуировали на Мадагаскар. Условия службы в Джибути из-за голода были настолько тяжелыми, что командование посылало туда только добровольцев.
Все равно я считал, что мне выпала необыкновенная удача. Английские союзные войска рядом - рукой подать, мечта о побеге приобретает черты реальности.
Но пока еще моя реальность - тюремная камера, не больше. Я с волнением жду, как будут развиваться события. В 17.00 приходит стражник и ведет меня к телефону. Майор Фор, начальник штаба ВВС Мадагаскара, хочет уточнить:
- Вы действительно доброволец в Джибути?
- Да, мой майор*.
_______________
* Принятая форма обращения к высшему по званию во французской
армии.
- Но там нужны техники-мотористы, а вы - оружейный мастер.
Неужели все рухнет? Я стараюсь отвечать как можно убедительнее:
- По армейскому аттестату я - специалист-оружейник высокой квалификации, но по гражданскому образованию я - авиамеханик и еще раньше, в Сирии, в течение семи лет работал сразу по двум этим специальностям.
- Сейчас уже семнадцать ноль-ноль. Поезд из Тананаривы до Таматавы отходит в девятнадцать ноль-ноль. В вашем распоряжении всего два часа. Успеете ли вы?
- Да, мой майор. Все мое имущество уместится в одном небольшом чемодане. А личные обязательства у меня только перед десятью хамелеонами, которые пожирали у меня в комнате комаров и заслужили, чтобы я выпустил их на свободу.
- Хорошо. Вы амнистированы и направляетесь добровольцем в Джибути.
Ровно в 19.00 я сидел в поезде, отправлявшемся в порт. Таматава. Там я пересел на вспомогательный крейсер "Бугенвилль". Он шел в Джибути, груженный продовольствием, медикаментами и запчастями.
На крейсере я подружился с моряками и вел среди них пропаганду, убеждая примкнуть к деголлевцам и бежать, как только представится возможность, к английским союзникам. Ответом же мне была старинная песенка французских моряков, которую они поют еще со времен Нельсона, английского адмирала, потопившего французский флот: "И - вот тебе кукиш, английская королева, объявившая нам войну!" Они не выдали меня, мы по-настоящему подружились, но они не могли преодолеть свои столетние предрассудки и простить де Голлю, что он обосновался в Лондоне, у англичан, потопивших когда-то флот Франции. Теперь они были на стороне предателя Петена и утробные, веками культивированные распря и вражда мешали им понимать происходящее.
Для меня, оружейника, а теперь минера, не составляло труда понять, что наш корабль был заминирован "буханками" динамита. Мои новые друзья объяснили мне, что это сделано по приказу адмирала Дарлана (правая рука Петена) и что, в свою очередь, командир корабля капитан Фонтэн, отъявленный вишист, выполнит приказ Петена взрывать французские корабли, в случае если англичане предпримут попытку взять их в плен. Они не знали тогда, что через три месяца "Бугенвилль", не пожелавший перейти на сторону де Голля и присоединиться к английским союзникам, будет потоплен англичанами.
А тогда я спорил с моряками, до хрипоты убеждал их, доказывал, что спасти Францию можно, только объединившись с союзниками, и в первую очередь с англичанами, так как территориально они были рядом, особенно здесь, в колониях. В ответ они все равно пели мне свою песенку про королеву, впрочем, не выдавая меня.
...Мы подходим к Ардэну. Этот порт - в руках англичан. На нашей мачте горит красный огонь - знак, что мы потеряли управление. Идем зигзагами, тщательно имитируя признаки лжеаварии. Пропустили! Уф!
Порт Джибути. Причал. Матросы в последний раз пропели мне "королеву", но провожали очень тепло. Я спускаюсь по трапу под звуки их песенки. Мне жаль, что я не смог убедить их. Удивляюсь, поражаюсь их слепоте.
Потом они еще дважды приходили в Джибути, звонили мне, звали на борт и кормили-поили. Эти "пиры" во время изнурительного голода в осажденном городе - не позабыть, и не позабыть их дружбу.
А заминированному кораблю оставалось жить считанные недели: 5 мая 1942 года англичане атаковали бухту Оранж, где находился "Бугенвилль". Сигнальными флажками атакующие передали предложение сдаться без боя и перейти на сторону Свободных Сил Франции. Ответом были отказ и огонь. Заминированный крейсер взорвался. Некоторым удалось спастись, и завязался рукопашный бой в порту. Почти все моряки "Бугенвилля" погибли. Я переживаю до сих пор, что не смог убедить их бежать к английским союзникам. Они были смелые, честные люди, но вековые предрассудки и социальная слепота оказались сильнее их. Слепо выполнили они и последний приказ петеновского Морского Командования.
* * *
Каждого из вновь прибывших в Джибути летчиков принял лично, с глазу на глаз, командир ВВС Французского Сомали майор Дельже. Мне он сказал следующее: "Эйхенбаум, вы прибыли в Джибути добровольно. Здесь мы на строгом военном положении, мы оккупированы, блокированы врагами, наши люди умирают с голоду, все французские дети и женщины эвакуированы в Мадагаскар или во Францию. Мы не позволяем ни малейшего проявления сочувствия в сторону англоголлистов. И помните: мы здесь не шутим, чуть что - сразу расстреливаем. Вам полезно узнать об этом".
Как оказалось, в Джибути уже были удачные и неудачные попытки бегства. Поэтому руководство принимало различные предосторожности, особенно на авиаполе: на ночь и в нелетную погоду из моторов под личную ответственность дежурного вынимались детали. Ангары запирались на замки, а часовые в каждого подошедшего стреляли без предупреждения.
Эти порядки существовали уже два года и всячески "совершенствовались".
Обстановка была мрачная: в гарнизоне выпускали вишистскую газету, где сообщали, что немецкие войска вот-вот победят Советский Союз, что Сталинград пал. Поощрялись также доносы на патриотов: "Кто скажет, где находится голлистская сволочь, получит две пачки сигарет". Радиоприемники были изъяты у населения, и хотя в официальную информацию не верилось, оснований для оптимизма было мало.
Иногда над городом появлялся английский самолет. Низко кружа, он сбрасывал листовки с призывом бить гитлеровцев. В этих листовках была также информация о поражениях вермахта на русском фронте, и это вселяло в нас надежду. Но таких вестей было мало: действовал приказ - по всем английским самолетам стрелять без предупреждения.
Существовал еще один источник правды: связные, приносившие вести от голлистов - участников французского Сопротивления в Эфиопии. Они пересекали границу, и если их арестовывали, то, как правило, без суда казнили. В мае 1941 года схватили двух связных, переносивших нелегальную почту из Франции через Эфиопию. Это были две молодые женщины. Их расстреляли на месте без суда, не посчитавшись даже с тем, что одна из них вскоре ждала ребенка.
Через два дня, также без суда и следствия, расстреляли еще двух отважных связных, мальчика 14 лет и 18-летнего парня. Всего за короткое время, для устрашения остальных, казнили на месте 9 человек.
Среди них был известный антифашист Донар, которому сейчас в Джибути воздвигнут памятник.
Вишисты удостоили его особой "чести": поскольку Донар был подданным Франции, его судили военно-полевым судом. Судьями были пять вишистов. После войны они сами предстали перед судом Франции как военные преступники.
Последними словами Донара были: "Да здравствуют де Голль и свободная Франция!" Он произнес их под пулей, пав смертью храбрых. Теперь они высечены на его памятнике.
* * *
Мое первое задание по прибытии - разминировать базу. Она была подготовлена к взрыву на случай захвата англичанами, но приказ этот был отменен, и я приступил к тщательному выполнению этого задания. Зная, что за мной следят, я с величайшими предосторожностями утаивал часть взрывчатки, чтобы так же, как и на Мадагаскаре, делать самодельные мины. Я был уверен, что они пригодятся.
К счастью, у меня был единомышленник - начальник ангара старшина Пьер Лабат. Мы поняли друг друга с первого слова. Наши разногласия касались только одного вопроса - каким путем бежать к де Голлю: сушей, морем или по воздуху. В Джибути были проводники, хорошо знавшие морской брод. Но мы с Лабатом, как-то отплыв на парусной лодке от берега, заметили две японские подводные лодки. Вечером, как бы невзначай прогуливаясь, мы были свидетелями того, как подлодки подходили к берегу, тайно загружаясь горючим и продовольствием. Морской берег, подумали мы, наверное находится сейчас под усиленной охраной.
Выбраться из Джибути поездом нечего было и думать: на границе с Эфиопией военные власти разобрали полотно.
Угнать самолет тоже почти невозможно. К тому же оба мы - механики, а не пилоты. И все же мы решили лететь.
Мы ждали своего часа, но каждый день на этой ненавистной вишистской авиабазе становился все тягостнее, и все труднее было сдерживаться, когда, например, мой прямой командир старший лейтенант Сасар делал свой ежедневный обход. Во время этих обходов он захаживал и в мою мастерскую, чтобы читать мне наставления и информировать о "блестящих" победах фрицев на всех фронтах. Его любимой шуткой была изобретенная им фраза-пожелание, что он с удовольствием принадлежал бы к взводу, который расстреливает голлистов. При этом он выразительно посматривал на меня, очевидно считая, что "воспитание" достигает цели.
Через официальные источники информации мы знали о колоссальных потерях среди войск Красной Армии, но мы догадывались, что потери эти, во-первых, сильно преувеличены, а во-вторых, если они есть, значит, идут жестокие бои и слух о том, что пали Москва и Сталинград, очередная ложь.
Две попытки побега сорвались. И вдруг - повезло: Лабату предложили лететь в Алис-Абъет, почти на границе с Эфиопией, где из-за технических неполадок произвел вынужденную посадку наш самолет, который теперь нуждается в ремонте.
Наш план был такой: Лабат перед самым отлетом пожалуется на внезапное отравление, назначив своего заместителя. Но сам "внезапно заболевший" окажется рано утром у ангара на территории авиаполя, не вызвав ни у кого подозрения. Я же, как единственный оружейник, приду чинить какую-нибудь самолетную пушку, объявив ее неисправной. Таким образом, мы оба окажемся в одно и то же время в назначенном месте. Один из ангаров будет открыт, поскольку из него будут брать снятые части для улетевшего самолета. Нам необходимо будет воспользоваться этим. Охрану поля несет взвод сомалийцев, они почти не говорят по-французски, и у них приказ - стрелять после третьего предупреждения в каждого подозрительного. Но я понимал их язык, успел подружиться с ними и надеялся либо договориться, либо выиграть время.
Мне также предстояло ночью, накануне, разоружить базу, воспользовавшись тем, что я "заведовал" оружием и благодаря этому имел в своем распоряжении все ключи. Итак, всю ночь я ползал по авиабазе, вынимая детали из пушек и пулеметов.
Через окно я пробрался также в комнату канцелярии, где хранились наши документы, и выкрал их. Мы хотели представиться союзникам по всей форме.
Для полета выбрали самолет устаревшей конструкции - "Потез-25" (максимальная скорость - 200 километров в час). На современной машине бежать не решились - двухмоторные самолеты сложно пилотировать, ведь оба не пилоты, а техники. Это был дополнительный риск, такой маломощный самолет легче догнать, если будет погоня, но зато для нас самих - меньше возможности разбиться. Мы тянули жребий (спичку), кому пилотировать, жребий выпал Пьеру, хотя умение наше было совершенно одинаково. В шесть часов утра, как было приказано (на час раньше начала работы), старший лейтенант Сасар улетел на "санитарке", взяв с собой четырех человек, включая техника, заменившего собой в последнюю минуту "мнимого больного" Лабата.
Я подхожу к ангару. Лабат, вместе с охранниками-сомалийцами, уже толкает якобы неисправный "Потез-25". Спрашивает меня беспечно, как ни в чем не бывало:
- Что ты тут делаешь?
Я небрежно отвечаю:
- Да вот, тут надо одну пушку отрегулировать.
Я сказал сомалийцам, с которыми у меня были добрые отношения:
- Положите ваши винтовки и помогите откатить самолет.
Они послушались, и мы поставили самолет поперек взлетной полосы по направлению нашего взлета. Мы решили взять взлет не по взлетной дорожке, а по траве, чтобы не рулить к полосе и выиграть время у своих преследователей.
Я снова как мог спокойно сказал сомалийцам:
- Вы можете идти на КП отдыхать, все равно мы здесь работаем, заодно будем и охранять.
Они послушались, ушли. Тут мы сразу выпустили воздух из шин трех ближайших самолетов, чтобы затруднить погоню.
Оставалось снять колодки под нашим "Потезом". Лабат уже вставлял левую ногу в стремя пилота, когда из-за угла показался сержант Али, начальник сомалийского отряда стражи. Нас разделяло десять метров. Лабат уже готов к запуску и ждет моего сигнала. Я делаю вид, что мы просто проверяем исправность машины после небольших доделок и говорю как можно спокойнее: "Запускай". Он дал ручной запуск, мотор взревел. Но колодки держат самолет. Тогда я делаю вид, что просто забыл о них, и говорю: "Али, прими колодку с твоей стороны" - и при этом смахнул ногою сам одну из них. Али, улыбаясь, выбил свою. Самолет уже рулит, я прыгаю на свое место пулеметчика, позади Лабата, и кричу: "Али, уходи скорей, погибнешь!" Он послушался, побежал, и тогда я бросил ему связку ключей от ремонтной мастерской и складов оружия. Прямо на глазах он поднял связку и исчез.
Сначала мы летели вдоль полотна железной дороги и в районе Алис-Абъета увидели группу, с которой должен был лететь Лабат, которая приземлилась за 10 минут до нашего появления и чинила неисправный самолет. Повинуясь азарту, мы подразнили их, прибавив шум мотора и покачав крыльями, не сообразив, что они по телефону могут дать знать на границу, чтобы нас обстреляли. Что они и сделали. Но к счастью, пограничники промахнулись. Англичане тоже стреляли по нашему самолету, увидев петеновские знаки на крыльях и думая, что мы летим их бомбить. Но нам еще раз повезло, они тоже не попали.