Соколов Василий. Школа для дураков

или с другими людьми, или с нашей рекой, например, разве она не может
иссякнуть? Ты произнес сейчас странное слово, что ты сказал, что это за
слово -- с я к у. Нет, тебе показалось, послышалось, было не такое слово,
похожее на это, но не такое, я уже не могу вспомнить. А о чем я вообще
говорил только что, ты не мог бы помочь мне восстановить нить моего
рассуждения, она оборвана. Мы беседовали о том, как однажды Трахтенберг
отвинтила кран в ванной и куда-то его спрятала, а когда пришел смотритель,
он долго стоял в ванной и смотрел. Он долго молчал, потому что ничего не
понимал. Вода текла, шумела и ванна постепенно наполнялась, и вот смотритель
спросил Трахтенберг: где кран? И старая женщина отвечала ему: у меня есть
патефон (неправда, патефон есть только у меня), а крана нет. Но ведь крана
нет и у ванной, сказал смотритель. Об этом, гражданин, судить вам, я же вам
не ответчик, -- и ушла в комнату. А смотритель подошел к двери и начал
стучать, но ни Трахтенберг, ни Тинберген не открывала ему. Я же стоял в
прихожей и думал, и когда смотритель обернулся ко мне и спросил, что делать,
я сказал: стучите, и вам откроют. Он опять стал стучать и Трахтенберг вскоре
открыла ему, и он опять поинтересовался: где кран? Я не знаю, возражала ему
старая Тинберген, спросите у молодого человека. И она указала своим
костлявым пальцем в мою сторону. Смотритель заметил: возможно, у паренька не
все дома, но, сдается мне, он не настолько глуп, чтобы отвинчивать краны,
это сделали вы, и я пожалуюсь домоуправу Сорокину. Тинберген расхохоталась
смотрителю в лицо. Зловеще. И смотритель ушел жаловаться. Я же стоял в
прихожей и размышлял. Здесь, на вешалке, висели пальто и головные уборы,
здесь стояли два контейнера для перевозки мебели. Эти веши принадлежали
соседям, то есть Трахтенберг-Тинберген и ее экскаваторщику. Во всяком случае
замасленная кепка-восьмиклинка была точно его, потому что сама старуха
носила только шляпы. Я нередко стою в прихожей и рассматриваю всякие
предметы на вешалке. Мне кажется, что они добрые и с ними уютно, и я совсем
не боюсь их, когда в них никто не одет. Еще я думаю о контейнерах, из какого
они дерева, сколько стоят и на каком поезде и по какой ветке их привезли в
наш город.
Дорогой ученик такой-то, я, автор книги, довольно ясно представляю себе
тот поезд -- товарный и длинный. Его вагоны, по преимуществу коричневые,
были исписаны мелом -- буквы, цифры, слова, целые фразы. Видимо на некоторых
вагонах работники в специальных железнодорожных костюмах и фуражках с
оловянными кокардами делали выкладки, заметки, расчеты. Предположим, поезд
уже несколько суток стоит в тупике и еще неизвестно -- никто не знает этого
-- когда он снова поедет, и никто не знает -- куда. И вот в тупик приходит
комиссия, смотрит на пломбы, бьет молотками по колесам, заглядывает в буксы,
проверяя, нет ли трещин в металле и не подмешал ли кто песок в масло.
Комиссия спорит, ругается, ей давно надоела ее однообразная работа, и она с
удовольствием ушла бы на пенсию. А сколько же лет до пенсии? -- размышляет
комиссия. Она берет кусок мела и пишет на чем попало, обычно на одном из
вагонов: год рождения -- такой-то, трудовой стаж -- такой-то, значит, до
пенсии столько-то. Потом на работу выходит следующая комиссия, она очень
задолжала своим коллегам из первой комиссии, вот отчего вторая комиссия не
спорит и не ругается, а старается делать все тихо и даже не пользуется
молотками. Этой комиссии грустно, она тоже достает из кармана мел (здесь я
должен в скобках заметить, что станция, где происходит действие, никогда,
даже во времена мировых войн, не могла пожаловаться на нехватку мела. Ей,
случалось, недоставало шпал, дрезин, спичек, молибденовой руды,
стрелочников, гаечных ключей, шлангов, шлагбаумов, цветов для украшения
откосов, красных транспарантов с необходимыми лозунгами в честь того или
совершенно иного события, запасных тормозов, сифонов и поддувал, стали и
шлаков, бухгалтерских отчетов, амбарных книг, пепла и алмаза, паровозных
труб, скорости, патронов и марихуаны, рычагов и будильников, развлечений и
дров, граммофонов и грузчиков, опытных письмоводителей, окрестных лесов,
ритмичных расписаний, сонных мух, щей, каши, хлеба, воды. Но мела на этой
станции всегда было столько, что, как указывалось в заявлении телеграфного
агентства, понадобится составить столько-то составов такой-то
грузоподъемностью каждый, чтобы вывезти со станции весь потенциальный мел.
Вернее не со станции, а из меловых карьеров в районе станции. А сама станция
называлась М е л, и река -- туманная белая река с меловыми берегами -- не
могла называться иначе как М е л. Короче, все здесь, на станции и в поселке,
было построено на этом мягком белом камне: люди работали в меловых карьерах
и шахтах, получали меловые, перепачканные мелом рубли, из мела строили дома,
улицы, устраивали меловые побелки, в школах детей учили писать мелом, мелом
мыли руки, умывались, чистили кастрюли и зубы и, наконец, умирая, завещали
похоронить себя на поселковом кладбище, где вместо земли был мел и каждую
могилу украшала меловая плита. Надо думать, поселок Мел был на редкость
чистый, весь белый и прибранный, и над ним постоянно висели облака и тучи,
беременные меловыми дождями, и когда они выпадали, поселок становился еще
белее и чище, то есть совсем белым, как свежая простыня в хорошей больнице.
Что же касается больницы, то она и была тут хорошая и большая. В ней болели
и умирали шахтеры, больные особой болезнью, которую в разговоре друг с
другом называли меловой. Пыль мела попадала рабочим в легкие, проникала в
кровь, и кровь становилась слабой и жидкой. Люди бледнели, лица светились в
сумраке ночных смен бело и призрачно, в часы передач и свиданий светились в
окнах больницы на фоне изумительно чистых занавесок, прощально светились на
фоне предсмертных подушек, а потом лица светились только на фотографиях в
семейных альбомах. Снимок наклеивался на отдельной странице и кто-нибудь из
домашних старательно обводил его черным карандашом. Рамка получалась
неровной, но торжественной. Однако вернемся ко второй железнодорожной
комиссии, которая достает из кармана мел, и -- закроем скобки) и пишет на
вагоне: Петрову -- столько-то, Иванову -- столько-то, Сидорову --
столько-то, итого -- столько-то меловых рублей. Комиссия идет дальше и на
каких-то вагонах и платформах пишет слово п р о в е р е н о, а на других --
п р о в е р и т ь, ибо нельзя же проверить все сразу, есть же, в самом-то
деле, и третья комиссия: пусть она и проверит оставшиеся вагоны. Но кроме
комиссий на станции есть н е -- к о м и с с и и, иначе говоря, люди, не
являющиеся членами комиссий, они стоят вне этого, заняты на других работах
или вообще не служат. Тем не менее они тоже не могут побороть в себе желание
взять кусочек мела и что-нибудь написать на стенке вагона -- деревянной и
теплой от солнца. Вот идет солдат в пилотке, направляется к вагону: д о д е
м б е л я д в а м е с я ц а. Появляется шахтер, белая рука выводит
лаконичное г а д ы. Двоечник пятого класса, кому, быть может, жить труднее,
чем нам всем вместе взятым: М а р ь я С т е п а н н а -- с у к а.
Станционная рабочая в оранжевой безрукавке, которая обязана подвинчивать
гайки и подметать виадуки, сбрасывая мусор вниз, на рельсы, умеет рисовать
море. Она рисует на вагоне волнистую линию, и правда -- получается море, а
старик-нищий, что не умеет ни петь, ни играть на гармони, а купить шарманку
до сих пор не собрался, пишет два слова: в а м с п а с и б о. Какой-то
парень, пьяный и кудлатый, узнавший стороной об измене подружки, в отчаянии:
В а л ю л ю б и л и т р о е. Наконец поезд выходит из тупика и движется по
перегонам России. Он составлен из проверенных комиссиями вагонов, из чистых
и бранных слов, кусочков чьих-то сердечных болей, памятных замет, деловых
записок, бездельных графических упражнений, из смеха и клятв, из воплей и
слез, из крови и мела, из белым по черному и коричневому, из страха смерти,
из жалости к дальним и ближним, из нервотрепки, из добрых побуждений и
розовых мечтаний, из хамства, нежности, тупости и холуйства. Поезд идет, на
нем едут контейнеры Шейны Соломоновны Трахтенберг, и вся Россия, выходя на
проветренные перроны, смотрит ему в глаза и читает начертанное -- мимолетную
книгу собственной жизни, книгу бестолковую, бездарную, скучную, созданную
руками некомпетентных комиссий и жалких, оглупленных людей. Спустя
сколько-то дней поезд прибывает в наш город, на товарную станцию. Сотрудники
железнодорожной почты озабочены: им нужно сообщить Шейне Трахтенберг, что
контейнеры с мебелью наконец-то получены. На дворе дождь, небо все в тучах.
В специальной почтовой конторе у так называемой границы станции горит
стосвечевая лампочка, она рассеивает полумрак и создает уют. В помещении
конторы -- несколько озабоченных конторщиков в голубой форме. Они озабоченно
греют чай на электрической плитке и озабоченно пьют его. Пахнет бечевкой,
сургучом, оберточной бумагой. Окно смотрит на ржавые запасные пути, меж шпал
пробивается трава и растут какие-то мелкие, но прекрасные цветы. Глядеть на
них из окна очень приятно. Форточка открыта, поэтому хорошо слышны некоторые
характерные для узловой станции звуки: рожок сцепщика, лязг фаркопфов и
буферов, шипение пневматических тормозов, команды диспетчера, а также
разного рода гудки. Слышать все это тоже приятно, особенно если ты
профессионал и можешь объяснить природу любого из звуков, его смысл и
значение. А ведь конторщики почтовой железнодорожной конторы и есть
профессионалы, у них за плечами масса путевых километров, все они в свое
время служили начальниками почтовых вагонов или работали проводниками тех же
вагонов, а кое-кто даже на международных линиях и, как принято говорить,
повидали свет и знают что к чему. И если явиться и спросить их начальника,
так ли это...
Да, дорогой автор, именно так: придти к нему домой, позвонить звучным
велосипедным звонком у дверей -- пусть он услышит и откроет. Кто там?
Там-там, здесь живет Начальник такой-то? Здесь. Открывайте, пришли, чтобы
спросить и получить правдивый ответ. Кто? Те Кто Пришли. Приходите завтра,
сегодня уже поздно, мы с женой спим. Проснитесь, ибо наступила пора сказать
правду. О ком, о чем? О ребятах вашей конторы. Почему ночью? Ночью все звуки
слышнее: крик младенца, стон умирающего, полет Найтингейла, кашель
трамвайного констриктора: проснитесь, откройте и отвечайте. Подождите, я
надену пижаму. Надевайте, она вам очень к лицу, симпатичная клеточка, шили
или покупали? Не помню, не знаю, следует поинтересоваться у жены, мама,
пришли Те Кто Пришли, они хотели бы знать про пижаму, шили или покупали, а
если да, то где и почем. Да шили нет покупали шел снег было холодно мы
возвращались из кино и я подумала что вот у мужа и в эту зиму не будет
теплой пижамы заглянула в универмаг а ты остался на улице купить бананов за
ними очередь была и я не особенно торопилась посмотрела сначала ковры и
записалась на полтора метра на метр семьдесят пять на через три года потому
что фабрику закрыли на ремонт а потом в мужском нижнем белье увидела сразу
эту пижаму и китайские кальсоны с сорочкой лохматые такие и все не решу что
лучше вообще-то мне больше нравились кальсоны и недорогие и цвет хороший в
них и спать можно и на работу поддеть и дома ходить но ведь мы с соседями
живем значит в прихожую или на кухню уже не выйдешь а в пижаме все-таки и
прилично и мило даже вот и выписала пижаму на улицу возвращаюсь а ты еще за
бананами стоишь и говорю тебе дай мол деньги я пижаму выписала а ты говоришь
да не надо зачем барахло наверно какое-нибудь нет говорю не барахло вовсе а
очень приличная вещь импортная с деревянными пуговицами ступай сам погляди а
впереди тебя какая-то дама пожилая в жакетке стояла с клипсами полная такая
седоватая она обернулась и говорит вы идете идите не бойтесь я все время
буду стоять если что так я скажу что вы тут были за мной а насчет пижамы
говорит вы зря с супругой спорите я эту пижаму знаю очень стоящая покупка
будет я на прошлой неделе всей семье такие купила отцу купила брату купила
мужу купила а одну зятю в Гомель отправила он теперь на курсах там учится
так что и не думайте даже покупайте и дело с концом потому что иной раз
приспичит ищешь эту самую пижаму по всему городу а тебе говорят зайдите в
конце месяца зайдите в конце месяца заходишь в конце месяца а тебе говорят
вчера были продали так что и не думайте даже жене после спасибо скажете а
очередь я подержу не бойтесь и ты говоришь тогда ну ладно пойдем посмотрим
мы в универмаг заходим и я спрашиваю ну как нравится а ты плечами как-то так
пожимаешь и отвечаешь не знаю черт его знает ничего вроде пижама только
странная почему-то в клетку и брюки по-моему узковатые это ты говоришь а
продавщица услышала молоденькая симпатичная и предлагает да вы говорит
померяйте прикиньте кабина-то у нас для чего поставлена не для меня же я
взяла пижаму она на плечиках на деревянных висела пошли за занавеску там три
зеркала больших ты когда раздеваться стал то снежинки все то есть не
снежинки уже а капельки они прямо все зеркала забрызгали я из-за занавески
высунулась и кричу продавщице девушка у вас тряпочка есть какая-нибудь а она
а для чего вам а я да зеркало протереть нужно а она а что забрызгали да
немножко на улице же снег идет а у вас в магазине так тепло что растаяло все
она тогда достала из-под прилавка фланельку желтенькую нате говорит и
спрашивает потом ну что примерили а я говорю да нет еще примеряем пока я вам
скажу когда все готово будет вы уж загляните тогда посоветуйте может брюки
правда узковатые потом я смотрю а ты уже в пижаме весь и вертишься в разные
стороны даже присел два раза чтобы в паху проверить ну как спрашиваю а ты да
все вроде толком вот брюки узковатые разве немного да и клетка тревожная
какая-то не наша еще бы говорю импортная же вещь и продавщицу зову
посоветоваться у нее покупателей как раз полно она сейчас сейчас отзывается
а сама не идет и не идет тогда ты говоришь я сам к ней пойду а я не пускаю
ты что неудобно народ кругом а ты отвечаешь ну и что народ что они пижамы
что ли не видели у них у самих у каждого по десять пар что страшного-то
говоришь что мы сами не народ что ли и выходишь из кабины и девушку
спрашиваешь как мол ничего сидит а она как на вас шили очень даже берите не
пожалеете такого размера всего полтора комплекта осталось к вечеру ничего не
будет берут очень тогда ты спрашиваешь мне кажется брюки немного узковатые а
вам как кажется девушка отвечает а это фасон такой самый теперь модный
куртка длинная и широковатая а брюки наоборот но если захотите так перешить
же можно где расставить а вот тут например на куртке я бы наоборот в оборку
взяла потому что куртка в талии действительно чуть широкая да вам жена
сделает или в ателье снесите и меня спрашивает у вас машинка есть дома есть
только неважная она раньше у меня зингеровская ножная была материна еще а
когда дочь замуж выходила я ей подарила не жалею конечно но немного все же
жалко но дочке тоже ведь необходимо у них теперь маленький растет ему то да
се пошить иногда требуется пусть конечно шьет дочка на зингеровской а мы
себе другую купили новая совсем электрическая но трудно на ней работать то
ли она плохая то ли я не привыкла строчка на ней неровная выходит нитку рвет
но уж лучше на ней чем в ателье нести в ателье же долго да и дорого так что
дома подошьем разумеется а девушка говорит конечно подшейте дома один <час>
посидеть и все зато хорошая получится не на один год хватит и тебя
спрашивает а вам-то самому нравится ты улыбнулся даже застеснялся по-моему
да нормальная пижама говоришь чего там тогда девушка тебе а вы на железной
дороге небось работаете мы с тобой переглянулись откуда мол она догадалась и
я вопрос ей задаю вы как узнали интересуюсь очень просто отвечает у вашего
мужа фуражка на голове форменная с молотком и ключом разводным а у меня брат
тоже на поездах пригородные линии обслуживает придет иногда вечером и все
рассказывает про работу где какое крушение произошло где что интересно я
даже завидую ему каждый день что-то новое а здесь одно и то же деться некуда
брать-то будете говорит я тогда прошу ее вы пижаму пожалуйста заверните нам
а я сейчас выбью пойду а она да вы сначала выбейте я и заверну сразу я пошла
выбила в кассе очередь была а ты пижаму снял в кабине и смотрю несешь уже ей
на плечиках она стала заворачивать ленточкой даже перевязала неправда мама
неправда я все вспомнил это была бечевка я еще подумал как у нас на работе
мы пакуем бандероли и перевязываем посылки у нас ее целые мотки и катушки
всегда есть никогда не кончается сколько угодно хорошей бечевки это была
бечевка там в магазине там у девушки там там работаем с превышением графика
не беспокойтесь заходите заглядывайте проверяйте звоните велосипедным
звонком в любое время посмотрим бечевку почитаем японских поэтов Николаев
Семен знает их наизусть и вообще умница много читает.
Горит стосвечевая лампочка, пахнет сургучем, веревкой, бумагой. За
окном -- ржавые рельсы, мелкие цветы, дождь и звуки узловой станции.
Действующие лица. Начальник Такой-то -- человек с видами на повышение. Семен
Николаев -- человек с умным видом. Федор Муромцев -- человек обычного вида.
Эти, а также Остальные Железнодорожники сидят за общим столом и пьют чай с
баранками.Те Кто Пришли стоят в дверях. Говорит Начальник Такой-то:
Николаев, пришли Те Кто Пришли, они желали бы послушать стихи или прозу
японских классиков. С. Николаев, открывая книгу: у меня с собой совершенно
случайно Ясунари Кавабата, он пишет: "Неужели здесь такие холода? Очень уж
вы все закутаны. Да, господин. Мы все уже в зимнем. Особенно морозно по
вечерам, когда после снегопада наступит ясная погода. Сейчас, должно быть,
ниже нуля. Уже ниже нуля? Н-да, холодно. До чего ни дотронешься, все
холодное. В прошлом году тоже стояли большие холода. До двадцати с чем-то
градусов ниже нуля доходило. А снегу много? В среднем снежный покров --
семь-восемь сяку, а при сильных снегопадах более одного дзе. Теперь,
наверное, начнет сыпать. Да, сейчас самое время снегопадов, ждем. Вообще-то
снег выпал недавно, покрыл землю, а потом подтаял, опустился чуть ли не на
сяку. Разве сейчас тает? Да, но теперь только и жди снегопадов". Ф.
Муромцев: вот так история, Семен Данилович, вот так рассказец. С. Николаев:
это не рассказец, Федор, это отрывок из романа. Начальник Такой-то:
Николаев, Те Кто Пришли хотели бы еще. С. Николаев: пожалуйста, вот наугад:
"Девушка сидела и била в барабан. Я видел ее спину. Казалось, она совсем
близко -- в соседней комнате. Мое сердце забилось в такт барабану. Как
барабан оживляет застолье! -- сказала сорокалетняя, тоже смотревшая на
танцовщицу. Ф. Муромцев: подумать только, а? С. Николаев: я прочту еще, это
стихи одного японского поэта, это дзенский поэт Доген. Ф. Муромцев:
дзенский? понятно, Семен Данилович, но вы не назвали даты его рождения и
смерти, назовите, если не секрет. С. Николаев: извините, я сейчас вспомню,
вот они: 1200-- 1253. Начальник Такой-то: всего пятьдесят три года? С.
Николаев: но каких! Ф. Муромцев: каких? С. Николаев, вставая с табуретки:
"Цветы весной, кукушка летом. И осенью -- луна. Холодный чистый снег зимой".