И я ношу вас с тех пор в душе моей, и с тех пор я презираю сомнение, и с тех пор много утешительных чувств, которым я не хотел верить, осенили меня свыше.
В вас сосредоточилось мое возрождение, и вам обязан я тем, что гляжу на жизнь без презрения и на смерть без страха.
Но я любил вас безнадежно. Я знал от сестры вашей, что вы помолвлены с детства за другого. Я глубоко скрывал свое горе под личиною равнодушия, и теперь, когда все для меня кончается, мысль эта меня терзает.
Будьте счастливы, но не отдавайте свету святости вашей душевной чистоты! Поверьте замогильному голосу и, когда вам будет грустно, Надина, вспомните о человеке, который вас так долго, так искренно, так неограниченно любил".
- Няня, - закричала Наденька, кидаясь на шею испуганной Савишне, няня, поедем назад в деревню!
И слезы брызнули ручьем из глаз бедной девушки.
- Няня, увези меня отсюда, я не хочу адесь оставаться. Здесь страшно; здесь все друг против друга.
Его убили нынче... Зачем убили?.. Поедем в деревню.
- Успокойся, матушка. Господь подкрепит тебя!
- Я сама не знаю, что со мною, - продолжала Наденька, - только мне хотелось бы умереть.
В эту минуту графиня отворила дверь и остановилась у порога.
В руках ее была записка.
- Не беспокойся, Наденька, - сказала она, - они драться не будут.
XIII
Еще не рассветало, а щегольская коляска уже промелькнула мимо Волкова кладбища и остановилась у запустелого места, назначенного для поединка. Из коляски вышли Щетинин в шинели с бобровым воротником и граф в бекеше с воротником, поднятым выше ушей, по случаю мороза. Они шли молча, волнуемые каждый различными чувствами. Щетинин думал о Наденьке, о письме, которое она, может быть, получит в девять часов, если он к тому времени не возвратится домой. Впрочем, он хладнокровно готовился к кровавой встрече. Граф казался очень недовольным и что-то про себя ворчал.
"Мальчики, - говорил он про себя, - мальчики! вздумали тревожить такого человека, как я. Что скажет министр, когда узнает, что я попал в такое сумасбродство?
А что делать? Щетинину отказать нельзя. Посмотрел бы я, чтоб кто другой пришел звать меня в секунданты, а к Щетинину не пойти, так он так осмеет, что после и глаз показать нигде нельзя будет. Черт бы его побрал!..
К тому же и жена моя тут замешана; я должен поддержать мою репутацию... И что было ей в этом Леонине?
Сколько раз спорил я с ней; был бы он порядочный человек, или француз, а то корнет армейский. Бррр..."
Щетинин остановился.
- Здесь, кажется, - сказал он.
Граф робко огляделся, а потом надменно сказал:
- Какова неучтивость... наших противников до сих пор здесь нет! Могли бы они, однако ж, знать, что люди, как мы, не созданы для того, чтоб дожидаться.
- Не успели, может быть, - сказал Щетинин.
- Не успели? когда они знают, что они имеют честь иметь дело с нами; когда мы им делаем честь с ними стреляться, то они могли бы явиться в настоящее время...
Щетинин сел на случившееся тут бревно и погрузился в размышления. Граф всунул обе руки в карманы своей бекеши и начал прохаживаться взад и вперед, грозно нахмурив брови. Прошло полчаса.
- Бррр... - сказал граф, - холодно! Я думаю, у меня нос побелел. Посмотрите, пожалуйста. Знаете что? поедемте домой. Человек, как я, не ездит для того, чтоб быть на таком холоде.
- Помилуйте, - отвечал Щетинин, - как можно! они сейчас будут.
- Как хотите, я один уеду.
Он опять нахмурился и опять скорее начал ходить взад и вперед. Снова прошло полчаса.
- Ну, ей-богу, уеду! - закричал он. - Просто-таки уеду, сейчас уеду... Что они вправду дурачить нас хотят?
- Ради бога, - сказал Щетинин, - подождите еще немножко!
Между тем уж совершенно рассвело; кругом был снег и белая равнина. Вдали пестрые могилы Волкова кладбища, а за ним уж гудел первый говор пробуждавшегося города.
- Нет! - закричал граф. - Это уж слишком! Прощайте... Я покажу этим молокососам, что значит манкировать такому человеку, как я. Давайте мне их только, уж я их отделаю! уж я их!
Тут граф остановился.
Вдали скакала во всю прыть коляска и быстро к ним устремлялась.
- Наконец! - сказал Щетинин.
- Я думаю, - заметил граф, - что после неучтивости, которую они нам сделали, нам бы следовало уехать и заставить их оставаться на морозе.
Щетинин улыбнулся.
Коляска быстро к ним катилась, и, наконец, покрытые пеною лошади примчали ее к месту поединка. Из нее выскочил Сафьев.
- Один! - закричал граф.
- Один! - сказал с удивлением Щетинин.
Сафьев подошел к Щетинину.
- Князь, - сказал он, - два слова наедине.
Они отошли.
- Вот что, - продолжал он, - Леонин уезжает. Не знаю, каким образом узнали о вашем поединке, только голубчика моего спровадили.
- Я за ним скачу вслед! - закричал Щетинин.
- Не нужно; Леонин драться не будет и не хочет.
Вы не знаете, что он был женихом Надины?
- Как, это он?
- То-то, что он. Он уступает ее вам, он знает, что вы ее любите.
- А кто сказал ему, что я люблю ее?
- Я...
Щетинин стоял неподвижный, устремив удивленный взор свой на Сафьева, который с своей бездушной наружностью отгадал глубокую тайну его души.
- Леонин просил у вас извинения, - продолжал Сафьев. - Жаль мне его: добрый малый, да глуп был сердцем.
- Поедемте к нему! - закричал Щетинин. - Я обниму его перед отъездом и поклянусь ему в вечной дружбе.
- Что до этого, - сказал хладнокровно Сафьев, - это опять пустяки.
Граф, заметив, что никакие смертоносные приготовления не угрожали его спокойствию, почел тут нужным вмешаться в разговор с тоном оскорбленного достоинства.
- Я очень удивляюсь... - сказал он.
Сафьев грозно на него взглянул.
- Мне странно кажется, - продолжал он, - что вы так долго заставляли ждать таких людей, как князь, например, или я, например. Разумеется, тут не было дурного намерения, однако ж все-таки, как бы то ни было, очень бы можно было, даже следовало бы...
- А! - сказал Сафьев. - Ваше сиятельство гневается, что вас понапрасну дожидаться заставили. Так зачем же дело стало? По-моему, всякая дуэль ужасная глупость, однако ж, чтоб сделать вам удовольствие, я готов.
Вы знаете, что, по старинному закону, когда два избранные по какому-либо помешательству не могут стреляться, то их заменяют секунданты их. Не угодно ли будет вам отойти на пятнадцать шагов? Человек, как я, может стреляться с человеком, как вы.
- Нет уж, спасибо, - отвечал граф, рассмеявшись принужденно. - Я так замерз, что теперь только думаю, как бы мне домой. Министр ожидает меня в десять часов. Не правда ли, холод ужасный? Бррр... бррр... бррр...
Тут он повернулся и бросился изо всей силы бежать к своей коляске.
- Поедем к Леонину! - закричал Щетинин. - Дорогой вы мне все объясните.
- Поедем.
И в радости своей Щетинин забыл, что уже девять часов и что верный его камердинер уже отнес к швейцару графини Воротынской письмо, писанное для Наденьки.
XIV
Вот что было два часа пред тем.
На дворе еще темнело, но бледный луч, дрожавший на небосклоне, уже предвещал зимнюю утреннюю зарю.
На улицах царствовало глубокое молчание. В комнате Леонина догоравшая свеча бросала длинные тени на окружавшие предметы. Он сидел мрачный и задумчивый перед столом, покрытым бумагами, и от времени до времени пробуждался от грустных размышлений и принимался разбирать письма и вещи свои для последних распоряжений.
"Вот письма бабушки!" - грустно подумал он и, собрав в кучу большие листы, исписанные крупным старинным почерком, обвязал их снурком и поцеловал с почтением.
. "Бедная бабушка! в два года я едва вспомнил о вас.
Вы посвятили нам всю жизнь свою, а я, неблагодарный, писал только вам о деньгах и не читал ваших советов, и не обращал внимания на ваши слова! Неблагодарность - вот чем я отплатил за ваши ласки, за ваши попечения, за любовь вашу! Добрая бабушка! Здесь отомстили за вас...
Вот, - продолжал Леонин, - записки графини, раздушенные и обманчивые, как ее жизнь. Вот букет, который она будто забыла в руках моих; вот книга, которую она читала; вот ленты, которые она носила...
Прочь! - закричал он. - Прочь! Все это обман, обман, обман!"
И раздраженный корнет начал рвать в куски записки, терзать букет и книгу, и все прежние талисманы любви его с силою полетели на пол.
В дверях раздался голос:
- Душа моя! к чему эта горячность?
- А, Сафьев, пора! Пистолеты с тобой?
- Со мной; только торопись, душа моя. Дело наше плохо. Графиня написала о нашей истории к твоему начальнику. Я тебе опять предскажу судьбу твою{ не прогневайся, душа, тебя пошлют в прежний полк или еще далее; ты во всяком случае можешь готовиться на большое путешествие. Одевайся скорее, чтоб нас не застали.
Слушайся только на месте моих советов. Я тебя так поставлю, что тебя пуля не тронет. По-моему, дуэль ужасная глупость. Только если уж драться, так все-таки лучше убить своего противника, чем быть убитым. Кстати, зачем ты стреляешься?
- За кровную обиду, - сказал Леонин. - Щетинин смеялся надо мной с графиней.
- Только-то, душа моя? Я думал, что это у вас был предлог. Ну, да пора! Готов ты?
- Готов.
В эту минуту что-то скрипнуло у подъезда, и Тимофей, задыхавшись, вбежал в комнату с радостным криком:
- Барыня приехала! барыня приехала!
В передней послышался шум; два человека, в дорожных тулупах, вели под руки маленькую согнутую старушку, которая крестилась и охала от усталости и приговаривала дряхлым голосом:
- Миша, Миша! где мой Миша?..
- Бабушка!.. - закричал Леонин. - Бабушка!.. - и взволнованный юноша упал к ногам старухи.
- Миша, Миша, Миша! Господи помилуй, господи помилуй! Слава тебе, господи! Благодарю тебя, небесный владыко! Встань, Миша. Что это с тобой?.. Насилу доехала, ужасно устала. Ну, привелось мне тебя опять увидеть!
Странная была картина. При слабом мерцанье свечки и начинающейся зари молодой человек у ног согнутой старушки, которая его благословляла; подле них высокая фигура Сафьева, с пистолетами в руках; к стене несколько слуг; в это время принесли запечатанный пакет.
- А! - сказал Сафьев. - Я это предвидел. Ну, теперь делать нечего. А дело твое я как-нибудь улажу с Щетининым.
Старушка с удивлением осмотрелась кругом и поклонилась Сафьеву.
- Здравствуйте, Сергей Александрович! Сколько лет, сколько зим не видались мы с вами! Попеременились, батюшка, оба... Года идут...
- Идут, Настасья Александровна.
- Ты знаешь бабушку? - спросил Леонин с удивлением.
- Да, когда я служил в гусарах, я стоял у бабушки твоей в деревне.
- Миша! - сказала старушка. - Знаешь ли, зачем я приехала? Завтра моей Наденьке семнадцать лет, и в семнадцать лет она должна, по воле покойной матери, объявить: хочет ли она быть твоей женой.
- О! - воскликнул Сафьев. - Теперь я все понял!
Леонин распечатал пакет.
- Так точно, - сказал он, - вот приказание немедленно отправиться. Бабушка, опять вам от меня горе! я должен сейчас ехать...
- Да что это такое? - спросила старушка. - Объясните мне; ума не приложу. Миша, скажи мне всю правду... Судьбы господни неисповедимы!
- Я все вам объясню, - сказал Сафьев, - пойдемте только в другую комнату. Вы говорите, - продолжал Сафьев, когда они вышли в другую комнату, - вы говорите, что сестра графини - невеста Леонина!
- Да, батюшка Сергей Александрыч, это была воля покойной матушки моей Наденьки; когда минет семнадцать лет, наша Наденька должна выйти замуж за моего Мишу, если у него другой наклонности не будет.
В выборе графиня не должна иметь права вмешиваться, потому что мать ее всегда говаривала, что она продаст сестру, как сама себя продала. Да что вам говорить, вы сами лучше моего, Сергей Александрыч, это знаете. Добрая моя приятельница - дай бог ей царствие небесное! - все имение свое отдала своей Наденьке и моему Мише, которого она с детства любила, как своего сына. "Дочь моя, графиня (говаривала она), богата: все, что я имею, нашим детям". Все это, батюшка, должно быть тайною между нами до совершеннолетия Наденьки, да я как-то раз проговорилась в письме к Мише, года два назад.
Леонин закрыл лицо руками. Письма его бабушки лежали у него до того времени без внимания и едва прочитанные...
- Теперь, - продолжал Сафьев, - я все понял: у графини были письма покойной матери и приказание не вмешиваться в замужество сестры своей, а только объявить ей, когда ей минет семнадцать лет, что покойная мать выбрала ей в женихи Леонина, и желала, умирая, чтоб он ей понравился, - не так ли?
- Так, батюшка.
- Извините меня, Настасья Александровна, я буду говорить языком вам понятным. Леонин, внук ваш, хороший и добрый малый, но в свете, Настасья Александровна, он ничего не значит; он не что иное, как маленький Леонин, офицерчик из армии, довольно бедный, никому не родня; имя его - Леонин, похоже на водевильное и вовсе ничего не имеет аристократического, то есть знатного, одним словом, Миша ваш в свете менее нуля.
Я говорил ему все это прежде, да он не хотел мне верить. Графиня же, Настасья Александровна, которую мы с вами знали милой, бедной девушкой, сделалась такою знатною, такой разборчивой, такой светской дамой, что мысль быть сестрой г-жи Леониной, супруги маленького Леонина, ее может убить. Вообще все женщины, попавшие из скромной семьи в нашу золотую знать, более самых коренных придерживаются всем мелочам гербовой спеси. Я уверен, что графиня, сохраняя в душе своей, еще не совсем испорченной, тайное почтение к приказаниям матери, многое бы отдала, чтобы их изменить, и с истинным сокрушением глядела на свою сестру. Вот что она придумала: так как ей приказано матерью принимать и видеть Леонина, она употребила все женские хитрости свои, чтобы влюбить его в себя и тем отвлечь от сестры.
- Помилуйте! - воскликнула старушка с истинной деревенской простотой. Да она замужем.
Сафьев улыбнулся.
- Это уж так водится: чем больше у женщины влюбленных вздыхателей, тем более ей завидуют, и потому тем более она в моде. К тому же человек, как Леонин, для женщины, как графиня, - клад: через него она содержит равновесие между своими обожателями. Он - ширмы для ее кокетства... Вы этого не поймете, Настасья Александровна, да зачем вам это понимать?.. Словом, в маскараде начались нападения графини на вашего внука, и он, несмотря на мои советы, поверил всем ее заманкам, влюбился страстно и начал всюду преследовать, тогда как она любила - если она может любить кого-нибудь - известного франта князя Чудина, что было всем известно. Не имея состояния, ни родства, ни связей, ваш внук бросился в большой свет, втерся во все передние, клялся всем толстым барыням, начал пренебрегать службой, наделал целую пропасть долгов, жил в вечной лихорадке и, наконец, после двух лёт мучительной жизни, нынче должен стреляться с своим лучшим приятелем, потому что тот хохотал вместе с графиней над его простотою.
- Миша... - закричала старуха.
- Не бойтесь, он стреляться не будет. Графиня испугалась сама своего проступка, а так как у нее есть обожатели всех званий и возрастов, она написала к своему генералу письмо. Поединок - дело, запрещенное законом: следовательно, говорить нечего. Внук ваш выпроваживается поделом. - Душа моя! - продолжал Сафьев, обращаясь к Леонину. - Говорил я вам, что плохо вам будет. Теперь делать нечего: поезжайте, а дела ваши предоставьте мне. Уладим как-нибудь. У вас много долгов, я могу вам дать денег взаймы, разумеется, с поручительством бабушки.
Леонин бросился к Сафьеву и хотел прижать его к своему сердцу. Сафьев его хладнокровно остановил.
- По восьми процентов, душа моя. Что касается до свадьбы твоей, жаль, что она не состоится. Твоя Надина, право, кажется, препорядочная. После и она будет как все... а теперь еще нет.
- Я люблю ее! - воскликнул с отчаянием Леонин. - Я чувствую, что я всегда ее буду любить.
- Ну, душа моя, жаль мне тебя, а дело это конченое! Она будет любить не тебя, которого она не знает, а Щетинина, за которого она боится, и потом, душа моя, Щетинин князь, богат, хорош, человек светский и влюбленный, а ты что?.. Поезжай себе: ты ни для графини, ни для Щетинина, ни для повестей светских, ни для чего более не нужен... Поезжай на Кавказ, а я покуда отправлюсь на Волкове поле, где противники наши, чай, бесятся на морозе.
- Послушай, - сказал Леонин, - скажи Щетинину, что я беру свой вызов назад, что я прошу извинения, что я не хочу стреляться... Скажи ему что хочешь. Да пожелай ему счастья с той, которую я вечно буду любить.
Прощай же, Сафьев! Спасибо за твою язвительную дружбу; она лучше светской ласковой ненависти. Я не ворочусь более никогда в Петербург! что мне делать в Петербурге? Если увидишь Надину, скажи ей, что там, далеко, есть человек, который готов за нее умереть... Да нет, не говори ничего... ничего не говори... решительно ничего. Прощай... Тебя ждут. Прощай, Сафьев.
Сафьев молча пожал у Леонина руку и бросился в коляску.
На дворе уже было светло.
Леонин не говорил ни слова. Долго стоял он пред бабушкой своей. Оба потупляли глаза, оба молчали, и вдруг, по внезапному стремлению, старушка и юноша бросились в объятия друг друга...
XV
55-е представление, в котором будет
участвовать г-жа Тальони.
Афишки
В тот самый день, вечером, Тальони танцевала в Большом театре: давали новый балет - случай в Петербурге торжественный, Светская фешен, по праву своему присутствовать на первых представлениях, наполняла ложи и кресла. Всюду перья, шляпки, обнаженные плечи, блестящие лорнеты, и общий говор, и поклоны, и киванья из лож в кресла, из кресел в ложи. В воздухе было чтото праздничное; все наряды были наряднее, а толпа гуще, чем когда-нибудь. Все известные вельможи упирались на перила оркестра и разговаривали меж собой, отвечая от времени до времени почтительным поклонам из третьего и четвертого ряда кресел. Все обычные посетители театра были в белых галстухах и казались озабоченнее обыкновенного, перебегая от знакомого к знакомому, как будто виновники или участники в ожидаемом зрелище. Капельдинеры суетились около кресел, и последние пустые ложи первого яруса наполнились после предисловного акта русской оперы, которую слушают одни лишь помещики, приехавшие из деревни, да дети, наклоненные над ложей подле гувернера в очках.
В одной из лож первого яруса сидела, с брильянтами на голове, новобрачная Кривухина, еще недавно пленявшая Коломну под именем мамзель Армидйн. Подле нее униженно ежился начальник отделения, с Анной на шее, а между ними, в желтых перчатках, красовался известный нам господчик, который шутил и любезничал как можно громче, надеясь навлечь внимание зевак и выказать себя в первом ярусе лож, подле женщины в брильянтах. Рядом с ложею г-жи Кривухиной сидела графиня Воротынская, всегда пышная, всегда дышащая каким-то невыразимым ароматом щегольства и женской миловидности. Она бросила самую обворожительную улыбку толстому генералу, стоящему у первого ряда кресел, за что обрадованный генерал с рыцарским подобострастием и значительной улыбкой наклонил к ней свою главу.
В ложе графини переменялись ежеминутно молодые франты в мундирах и в желтых перчатках, которые несли светский вздор, спрашивали, зачем сестры графини не было в театре, и шепотом говорили меж себя, что, по дневным слухам, уже помолвили ее за князя Щетинина.
Графиня отвечала полуответами, поправляя свои воздушные рукава и оборачиваясь, чтоб небрежно наводить двойной лорнет свой на ложи и разбирать женские наряды своих дружеских соперниц. О Леонине ни слова, ни ползвука; жив ли он был, пропал ли,-куда пропал, зачем пропал - никто о том не спрашивал: Леонин был человек слишком ничтожный, чтоб обратить внимание света.
О поединке никто не знал, и никому не было надобности ни узнать, ни рассказывать о нем. Графиня казалась веселою и беззаботливою по обыкновению. Но опытный наблюдатель, по невольному движению ее бровей, легко мог заключить, что ее беспокоило какое-то нестерпимое преследование. И точно: в шестом ряду кресел, с пальцем, задетым за жилет, с вечной улыбкой, стоял Сафьев и неутомимо преследовал графиню своим пронзительным и обнажающим взором. Она чувствовала себя прикованною к магнетическому влиянию неподвижного взгляда, который высказывал насмешку, упрек и ненасытное мщение. Граф скрылся за пышным тюрбаном своей жены, уступив место с ней рядом какому-то важному сановнику. Но вот в театре волнение утихло, оркестр загремел, и балет начался. Публика ожила... Вдруг из боковой кулисы выпорхнула наша воздушная гостья с тамбурином в руках, легкая, как пух, не касаясь земли, порхнула она в три прыжка кругом сцены и вдруг остановилась и приветствовала своих северных поклонников. Толпа, безмолвная дотоле, вдруг встрепенулась, оживилась, и гром рукоплесканий, как бурный поток, разразился громче и громче и потряс своды театра. Все взоры засверкали, и все чувства помолодели, и, как бы оживляясь общим восторгом, Гитана приударила в тамбурин и понеслась резво и весело, то гордо расправляя руки, то как будто изнемогая под сладким бременем неги стыдливой и непонятной...
В это самое время на московской дороге, за Ижорою, тянулась бедная кибитка, при грустном жужжании колокольчика. На облучке сидел денщик, печально повесив голову. В кибитке лежал офицер.
Ночь была темная. Ветер выл по гладкой равнине, вздымая снежную метель, ослеплявшую путников. Лошади едва передвигали ногами. Мрачно было в природе, мрачно было в душе офицера. Он лежал и думал.
Он думал, что ни за что схоронил заживо свою молодость; он думал, что в Петербурге осталась, и не для него, та, которая рождена была для него, та, которую он сам рожден был любить... Чем более он удалялся, тем более им овладевала мысль о Наденьке. Чувство, которое в нем рождалось к ней, не было мелочное, честолюбивое и взволнованное, как любовь его к графине, не было жеманное, как отношение его к Армидиной: оно было тихое, смешанное с глубокой грустью, с сознанием утраты невозвратимой, и в то же время в нем была какая-то мучительная отрада. Таково должно быть впечатление слепого, когда он чувствует, что воздух чист и благоуханен, что солнце греет, и догадывается только, что небо должно быть лазурно и необъятно хорошо. Образ Наденьки, как горестный упрек, врезывался все более и более в воображение молодого человека. Мыслью он был прикован к Петербургу...
А в Петербурге на его квартире, всю ночь горела свечка перед образом. Дрожащий свет, отражаемый золотистым окладом, тускло освещал исхудалую старушку в черном длинном платье, которая, поникнув головою, усердно молилась на коленях. То набожно сжимала она руки, то творила земные поклоны и шептала усердно молитвы, тогда как слезы, крупные слезы, невольно катились из дряхлых очей и сверкали одна за другою, падая по глубоким морщинам.
БОЛЬШОЙ СВЕТ
Впервые напечатано: "Отечественные записки", 1840, т. IX, No 3. 31 мая 1839 года Соллогуб выслал из Москвы В. Ф. Одоевскому (тогда одному из редакторов "Отечественных записок")
первую часть. В сопроводительном письме Соллогуб обещал выслать вторую часть к июльскому номеру и просил- у Одоевского ряда со- ветов. (См.: Р. Б. 3 а б о р о в а. Материалы о М. Ю. Лермонтове в фонде В. Ф. Одоевского. - В кн.: Труды ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Л.. 1958, т. V (8), с. 195.) Вторая часть, однако, прислана не была, возможно, в связи с начавшейся работой над "Тарантасом". По выходе в свет повесть стала предметом бурных обсуждений, в ней находили (слова П. А. Вяземского) "много петербургских намеков и актуалитетов". (См. Э. Г. Гер штейн.
Судьба Лермонтова. М.. 1964, с. 215.) В мемуарах Соллогуб заметил по поводу "Большого света": "...светское его (Лермонтова.
A. Н.) значение я изобразил под именем Леонина". (См.:
B. А. Соллогуб. Воспоминания. М. - Л.. 1931, с. 376.) Повесть воспринималась как антилермонтовский акт, однако этой точки зрения не разделяли ни сам Лермонтов, ни высоко оценившие "Большой свет" А. А. Краевский и В. Г. Белинский. Прототипов имеют почти все герои: Наденька С. М. Виельгорская (с ноября 1840 года жена Соллогуба), Сафьев - С. А. Соболевский, друг Пушкина, известный острослов и библиофил, Воротынская А. К. Воронцова-Дашкова, блестящая великосветская красавица, Армидина - Е" А. Сушкова, Щетинин - сам Соллогуб. Следует заметить, что персонажи узнаются лишь по некоторым деталям портрета или манер, прототипические отношения не затрагивают сюжета (С. М. Виельгорская не была сельской барышней-бесприданницей.
Соллогуб не служил в гвардии, неизвестен роман Соболевского и Воронцовой-Дашковой и пр.). Позднее Леонин появился в рассказе "Бал. Из дневника Леонина" ("Новоселье", ч. III, СПб.. 1845).
Стр. 86. Посвящение *** - Под тремя звездами понимаются императрица Александра Федоровна и ее дочери: великая княгиня Мария Николаевна, по свидетельству писателя, заказавшая ему вту повесть (см.: В. А. Соллогуб. Воспоминания, в. 376), и великая княжна Ольга Николаевна.
Стр. 87. Большой театр - не сохранился, на его месте Ленинградская консерватория.
Святочная ночь - Святки - промежуток между рождеством и крещением (25.XII - 6. I ст. ст.)
Стр. 96. ...в Михайловском театре - ныне Малый театр оперы и балета.
...на железной дороге - имеется в виду первая русская железная дорога Петербург - Павловск (открыта в 1837 году). Поездки по железной дороге были одним из светских развлечений.
Вы обедаете у Дюмё... - Дюмё - петербургский ресторатор, ресторан находился на углу Малой Морской и Гороховой (ныне ул. Дзержинского).
Стр. 97. ...несколько литографий Греведона... - Греведон П. Л.
( 1782 - 1860) - модный французский гравер.
Стр. 99. ...в Воронеж, святому угоднику... - имеется в виду св. Тихон Задонский (1724 - 1783).
Стр. 101. Андреевская лента - лента ордена св. Андрея Первозванного,, высшей российской награды.
Стр. 103. ...беранжеровские песни - Беранже П. Ж. (1780 - 1857) популярный французский поэт, его песни отличались вольнолюбием.
Стр. 106. Беггров К. П. (1799 - 1875) - русский литограф и рисовальщик.
Стр. 108. ...санкт-петербургский Faubourg St. Qermaln - СенЖермен аристократический квартал в Париже, подробно описанный Бальзаком.
Стр. 109. ...в "Русской грамматике" Греча. - Имеется в виду одно из нескольких пособий Н. И. Греча (1787 - 1867): "Пространная русская грамматика", "Практическая русская грамматика", "Начальные правила русской грамматики".
Стр. 112. ...дантачовские бюсты... - бюсты работы Ж.-П. Дантана (1800 1869), выдающегося французского скульптора-портретиста.
Кипсек - роскошное иллюстрированное издание.
Стр. 113. ...авось ключ их откроет. - Традиционный для эпохр каламбур, ключ - знак придворного звания камергера.
Стр. 114. ...поеду слушать стихи Л... и повести С-ба... - имеются в виду стихи Лермонтова и повести Соллогуба.
Стр. 126. "Хромой колдун" - имеется в виду балет К. Жида "Хромой бес" (на сюжет повести А. Лесажа), на петербургской сцене шел под названием "Хромой колдун" в 1839 года (постановка А. Титюса).
Стр. 127. ...звезды да толстые эполеты. - Звезды прилагались лишь.к высшим орденам, толстые эполеты носили военные, начиная с полковников.
Ловелас - Ловлас - -герой романа G, Ричардсона (1689 - 1761) "Кларисса Гарлоу" (1748), нарицательное аначенив - соблазнитель.
Стр. 131. Волкова кладбище - петербургский пригород, традиционное место дуэлей.
...бея шнеллеров. - Шнеллер - приспособление, облегчающее взвод курка.
Стр. 138. ...сделался шематоном... - шематок - бездельник, повеса.
Стр. 139. Allan - Аллан-Депрео Л.-Р. (1809 - 1856) - актриса петербургского театра (французская труппа).
...видел пятнадцать раз сряду "Гитану". - "Гитана, или Испанская цыганка" (1838), балет на музыку И. Ф. Шмидта и Обера, поставленный Ф. Тальони, в главной роли - М. Тальони.
Кулон, Legrand - петербургские рестораторы. Ресторан и гостиница Кулона находились на углу Михайловской улицы (ныне ул. Бродского) и Михайловской площади (ныне пл. Искусств); ресторан Леграна находился на Большой Морской (ныне ул. Герцена).
Стр. 140. Асенкова В. Н. (1817 - 1841) - актриса Александрийского театра, играла в водевилях.
Стр. 145. Грандисон - герой романа Ричардсона "История сэра Чарльза Грандисона" (1754), тип абсолютно добродетельного героя.
В вас сосредоточилось мое возрождение, и вам обязан я тем, что гляжу на жизнь без презрения и на смерть без страха.
Но я любил вас безнадежно. Я знал от сестры вашей, что вы помолвлены с детства за другого. Я глубоко скрывал свое горе под личиною равнодушия, и теперь, когда все для меня кончается, мысль эта меня терзает.
Будьте счастливы, но не отдавайте свету святости вашей душевной чистоты! Поверьте замогильному голосу и, когда вам будет грустно, Надина, вспомните о человеке, который вас так долго, так искренно, так неограниченно любил".
- Няня, - закричала Наденька, кидаясь на шею испуганной Савишне, няня, поедем назад в деревню!
И слезы брызнули ручьем из глаз бедной девушки.
- Няня, увези меня отсюда, я не хочу адесь оставаться. Здесь страшно; здесь все друг против друга.
Его убили нынче... Зачем убили?.. Поедем в деревню.
- Успокойся, матушка. Господь подкрепит тебя!
- Я сама не знаю, что со мною, - продолжала Наденька, - только мне хотелось бы умереть.
В эту минуту графиня отворила дверь и остановилась у порога.
В руках ее была записка.
- Не беспокойся, Наденька, - сказала она, - они драться не будут.
XIII
Еще не рассветало, а щегольская коляска уже промелькнула мимо Волкова кладбища и остановилась у запустелого места, назначенного для поединка. Из коляски вышли Щетинин в шинели с бобровым воротником и граф в бекеше с воротником, поднятым выше ушей, по случаю мороза. Они шли молча, волнуемые каждый различными чувствами. Щетинин думал о Наденьке, о письме, которое она, может быть, получит в девять часов, если он к тому времени не возвратится домой. Впрочем, он хладнокровно готовился к кровавой встрече. Граф казался очень недовольным и что-то про себя ворчал.
"Мальчики, - говорил он про себя, - мальчики! вздумали тревожить такого человека, как я. Что скажет министр, когда узнает, что я попал в такое сумасбродство?
А что делать? Щетинину отказать нельзя. Посмотрел бы я, чтоб кто другой пришел звать меня в секунданты, а к Щетинину не пойти, так он так осмеет, что после и глаз показать нигде нельзя будет. Черт бы его побрал!..
К тому же и жена моя тут замешана; я должен поддержать мою репутацию... И что было ей в этом Леонине?
Сколько раз спорил я с ней; был бы он порядочный человек, или француз, а то корнет армейский. Бррр..."
Щетинин остановился.
- Здесь, кажется, - сказал он.
Граф робко огляделся, а потом надменно сказал:
- Какова неучтивость... наших противников до сих пор здесь нет! Могли бы они, однако ж, знать, что люди, как мы, не созданы для того, чтоб дожидаться.
- Не успели, может быть, - сказал Щетинин.
- Не успели? когда они знают, что они имеют честь иметь дело с нами; когда мы им делаем честь с ними стреляться, то они могли бы явиться в настоящее время...
Щетинин сел на случившееся тут бревно и погрузился в размышления. Граф всунул обе руки в карманы своей бекеши и начал прохаживаться взад и вперед, грозно нахмурив брови. Прошло полчаса.
- Бррр... - сказал граф, - холодно! Я думаю, у меня нос побелел. Посмотрите, пожалуйста. Знаете что? поедемте домой. Человек, как я, не ездит для того, чтоб быть на таком холоде.
- Помилуйте, - отвечал Щетинин, - как можно! они сейчас будут.
- Как хотите, я один уеду.
Он опять нахмурился и опять скорее начал ходить взад и вперед. Снова прошло полчаса.
- Ну, ей-богу, уеду! - закричал он. - Просто-таки уеду, сейчас уеду... Что они вправду дурачить нас хотят?
- Ради бога, - сказал Щетинин, - подождите еще немножко!
Между тем уж совершенно рассвело; кругом был снег и белая равнина. Вдали пестрые могилы Волкова кладбища, а за ним уж гудел первый говор пробуждавшегося города.
- Нет! - закричал граф. - Это уж слишком! Прощайте... Я покажу этим молокососам, что значит манкировать такому человеку, как я. Давайте мне их только, уж я их отделаю! уж я их!
Тут граф остановился.
Вдали скакала во всю прыть коляска и быстро к ним устремлялась.
- Наконец! - сказал Щетинин.
- Я думаю, - заметил граф, - что после неучтивости, которую они нам сделали, нам бы следовало уехать и заставить их оставаться на морозе.
Щетинин улыбнулся.
Коляска быстро к ним катилась, и, наконец, покрытые пеною лошади примчали ее к месту поединка. Из нее выскочил Сафьев.
- Один! - закричал граф.
- Один! - сказал с удивлением Щетинин.
Сафьев подошел к Щетинину.
- Князь, - сказал он, - два слова наедине.
Они отошли.
- Вот что, - продолжал он, - Леонин уезжает. Не знаю, каким образом узнали о вашем поединке, только голубчика моего спровадили.
- Я за ним скачу вслед! - закричал Щетинин.
- Не нужно; Леонин драться не будет и не хочет.
Вы не знаете, что он был женихом Надины?
- Как, это он?
- То-то, что он. Он уступает ее вам, он знает, что вы ее любите.
- А кто сказал ему, что я люблю ее?
- Я...
Щетинин стоял неподвижный, устремив удивленный взор свой на Сафьева, который с своей бездушной наружностью отгадал глубокую тайну его души.
- Леонин просил у вас извинения, - продолжал Сафьев. - Жаль мне его: добрый малый, да глуп был сердцем.
- Поедемте к нему! - закричал Щетинин. - Я обниму его перед отъездом и поклянусь ему в вечной дружбе.
- Что до этого, - сказал хладнокровно Сафьев, - это опять пустяки.
Граф, заметив, что никакие смертоносные приготовления не угрожали его спокойствию, почел тут нужным вмешаться в разговор с тоном оскорбленного достоинства.
- Я очень удивляюсь... - сказал он.
Сафьев грозно на него взглянул.
- Мне странно кажется, - продолжал он, - что вы так долго заставляли ждать таких людей, как князь, например, или я, например. Разумеется, тут не было дурного намерения, однако ж все-таки, как бы то ни было, очень бы можно было, даже следовало бы...
- А! - сказал Сафьев. - Ваше сиятельство гневается, что вас понапрасну дожидаться заставили. Так зачем же дело стало? По-моему, всякая дуэль ужасная глупость, однако ж, чтоб сделать вам удовольствие, я готов.
Вы знаете, что, по старинному закону, когда два избранные по какому-либо помешательству не могут стреляться, то их заменяют секунданты их. Не угодно ли будет вам отойти на пятнадцать шагов? Человек, как я, может стреляться с человеком, как вы.
- Нет уж, спасибо, - отвечал граф, рассмеявшись принужденно. - Я так замерз, что теперь только думаю, как бы мне домой. Министр ожидает меня в десять часов. Не правда ли, холод ужасный? Бррр... бррр... бррр...
Тут он повернулся и бросился изо всей силы бежать к своей коляске.
- Поедем к Леонину! - закричал Щетинин. - Дорогой вы мне все объясните.
- Поедем.
И в радости своей Щетинин забыл, что уже девять часов и что верный его камердинер уже отнес к швейцару графини Воротынской письмо, писанное для Наденьки.
XIV
Вот что было два часа пред тем.
На дворе еще темнело, но бледный луч, дрожавший на небосклоне, уже предвещал зимнюю утреннюю зарю.
На улицах царствовало глубокое молчание. В комнате Леонина догоравшая свеча бросала длинные тени на окружавшие предметы. Он сидел мрачный и задумчивый перед столом, покрытым бумагами, и от времени до времени пробуждался от грустных размышлений и принимался разбирать письма и вещи свои для последних распоряжений.
"Вот письма бабушки!" - грустно подумал он и, собрав в кучу большие листы, исписанные крупным старинным почерком, обвязал их снурком и поцеловал с почтением.
. "Бедная бабушка! в два года я едва вспомнил о вас.
Вы посвятили нам всю жизнь свою, а я, неблагодарный, писал только вам о деньгах и не читал ваших советов, и не обращал внимания на ваши слова! Неблагодарность - вот чем я отплатил за ваши ласки, за ваши попечения, за любовь вашу! Добрая бабушка! Здесь отомстили за вас...
Вот, - продолжал Леонин, - записки графини, раздушенные и обманчивые, как ее жизнь. Вот букет, который она будто забыла в руках моих; вот книга, которую она читала; вот ленты, которые она носила...
Прочь! - закричал он. - Прочь! Все это обман, обман, обман!"
И раздраженный корнет начал рвать в куски записки, терзать букет и книгу, и все прежние талисманы любви его с силою полетели на пол.
В дверях раздался голос:
- Душа моя! к чему эта горячность?
- А, Сафьев, пора! Пистолеты с тобой?
- Со мной; только торопись, душа моя. Дело наше плохо. Графиня написала о нашей истории к твоему начальнику. Я тебе опять предскажу судьбу твою{ не прогневайся, душа, тебя пошлют в прежний полк или еще далее; ты во всяком случае можешь готовиться на большое путешествие. Одевайся скорее, чтоб нас не застали.
Слушайся только на месте моих советов. Я тебя так поставлю, что тебя пуля не тронет. По-моему, дуэль ужасная глупость. Только если уж драться, так все-таки лучше убить своего противника, чем быть убитым. Кстати, зачем ты стреляешься?
- За кровную обиду, - сказал Леонин. - Щетинин смеялся надо мной с графиней.
- Только-то, душа моя? Я думал, что это у вас был предлог. Ну, да пора! Готов ты?
- Готов.
В эту минуту что-то скрипнуло у подъезда, и Тимофей, задыхавшись, вбежал в комнату с радостным криком:
- Барыня приехала! барыня приехала!
В передней послышался шум; два человека, в дорожных тулупах, вели под руки маленькую согнутую старушку, которая крестилась и охала от усталости и приговаривала дряхлым голосом:
- Миша, Миша! где мой Миша?..
- Бабушка!.. - закричал Леонин. - Бабушка!.. - и взволнованный юноша упал к ногам старухи.
- Миша, Миша, Миша! Господи помилуй, господи помилуй! Слава тебе, господи! Благодарю тебя, небесный владыко! Встань, Миша. Что это с тобой?.. Насилу доехала, ужасно устала. Ну, привелось мне тебя опять увидеть!
Странная была картина. При слабом мерцанье свечки и начинающейся зари молодой человек у ног согнутой старушки, которая его благословляла; подле них высокая фигура Сафьева, с пистолетами в руках; к стене несколько слуг; в это время принесли запечатанный пакет.
- А! - сказал Сафьев. - Я это предвидел. Ну, теперь делать нечего. А дело твое я как-нибудь улажу с Щетининым.
Старушка с удивлением осмотрелась кругом и поклонилась Сафьеву.
- Здравствуйте, Сергей Александрович! Сколько лет, сколько зим не видались мы с вами! Попеременились, батюшка, оба... Года идут...
- Идут, Настасья Александровна.
- Ты знаешь бабушку? - спросил Леонин с удивлением.
- Да, когда я служил в гусарах, я стоял у бабушки твоей в деревне.
- Миша! - сказала старушка. - Знаешь ли, зачем я приехала? Завтра моей Наденьке семнадцать лет, и в семнадцать лет она должна, по воле покойной матери, объявить: хочет ли она быть твоей женой.
- О! - воскликнул Сафьев. - Теперь я все понял!
Леонин распечатал пакет.
- Так точно, - сказал он, - вот приказание немедленно отправиться. Бабушка, опять вам от меня горе! я должен сейчас ехать...
- Да что это такое? - спросила старушка. - Объясните мне; ума не приложу. Миша, скажи мне всю правду... Судьбы господни неисповедимы!
- Я все вам объясню, - сказал Сафьев, - пойдемте только в другую комнату. Вы говорите, - продолжал Сафьев, когда они вышли в другую комнату, - вы говорите, что сестра графини - невеста Леонина!
- Да, батюшка Сергей Александрыч, это была воля покойной матушки моей Наденьки; когда минет семнадцать лет, наша Наденька должна выйти замуж за моего Мишу, если у него другой наклонности не будет.
В выборе графиня не должна иметь права вмешиваться, потому что мать ее всегда говаривала, что она продаст сестру, как сама себя продала. Да что вам говорить, вы сами лучше моего, Сергей Александрыч, это знаете. Добрая моя приятельница - дай бог ей царствие небесное! - все имение свое отдала своей Наденьке и моему Мише, которого она с детства любила, как своего сына. "Дочь моя, графиня (говаривала она), богата: все, что я имею, нашим детям". Все это, батюшка, должно быть тайною между нами до совершеннолетия Наденьки, да я как-то раз проговорилась в письме к Мише, года два назад.
Леонин закрыл лицо руками. Письма его бабушки лежали у него до того времени без внимания и едва прочитанные...
- Теперь, - продолжал Сафьев, - я все понял: у графини были письма покойной матери и приказание не вмешиваться в замужество сестры своей, а только объявить ей, когда ей минет семнадцать лет, что покойная мать выбрала ей в женихи Леонина, и желала, умирая, чтоб он ей понравился, - не так ли?
- Так, батюшка.
- Извините меня, Настасья Александровна, я буду говорить языком вам понятным. Леонин, внук ваш, хороший и добрый малый, но в свете, Настасья Александровна, он ничего не значит; он не что иное, как маленький Леонин, офицерчик из армии, довольно бедный, никому не родня; имя его - Леонин, похоже на водевильное и вовсе ничего не имеет аристократического, то есть знатного, одним словом, Миша ваш в свете менее нуля.
Я говорил ему все это прежде, да он не хотел мне верить. Графиня же, Настасья Александровна, которую мы с вами знали милой, бедной девушкой, сделалась такою знатною, такой разборчивой, такой светской дамой, что мысль быть сестрой г-жи Леониной, супруги маленького Леонина, ее может убить. Вообще все женщины, попавшие из скромной семьи в нашу золотую знать, более самых коренных придерживаются всем мелочам гербовой спеси. Я уверен, что графиня, сохраняя в душе своей, еще не совсем испорченной, тайное почтение к приказаниям матери, многое бы отдала, чтобы их изменить, и с истинным сокрушением глядела на свою сестру. Вот что она придумала: так как ей приказано матерью принимать и видеть Леонина, она употребила все женские хитрости свои, чтобы влюбить его в себя и тем отвлечь от сестры.
- Помилуйте! - воскликнула старушка с истинной деревенской простотой. Да она замужем.
Сафьев улыбнулся.
- Это уж так водится: чем больше у женщины влюбленных вздыхателей, тем более ей завидуют, и потому тем более она в моде. К тому же человек, как Леонин, для женщины, как графиня, - клад: через него она содержит равновесие между своими обожателями. Он - ширмы для ее кокетства... Вы этого не поймете, Настасья Александровна, да зачем вам это понимать?.. Словом, в маскараде начались нападения графини на вашего внука, и он, несмотря на мои советы, поверил всем ее заманкам, влюбился страстно и начал всюду преследовать, тогда как она любила - если она может любить кого-нибудь - известного франта князя Чудина, что было всем известно. Не имея состояния, ни родства, ни связей, ваш внук бросился в большой свет, втерся во все передние, клялся всем толстым барыням, начал пренебрегать службой, наделал целую пропасть долгов, жил в вечной лихорадке и, наконец, после двух лёт мучительной жизни, нынче должен стреляться с своим лучшим приятелем, потому что тот хохотал вместе с графиней над его простотою.
- Миша... - закричала старуха.
- Не бойтесь, он стреляться не будет. Графиня испугалась сама своего проступка, а так как у нее есть обожатели всех званий и возрастов, она написала к своему генералу письмо. Поединок - дело, запрещенное законом: следовательно, говорить нечего. Внук ваш выпроваживается поделом. - Душа моя! - продолжал Сафьев, обращаясь к Леонину. - Говорил я вам, что плохо вам будет. Теперь делать нечего: поезжайте, а дела ваши предоставьте мне. Уладим как-нибудь. У вас много долгов, я могу вам дать денег взаймы, разумеется, с поручительством бабушки.
Леонин бросился к Сафьеву и хотел прижать его к своему сердцу. Сафьев его хладнокровно остановил.
- По восьми процентов, душа моя. Что касается до свадьбы твоей, жаль, что она не состоится. Твоя Надина, право, кажется, препорядочная. После и она будет как все... а теперь еще нет.
- Я люблю ее! - воскликнул с отчаянием Леонин. - Я чувствую, что я всегда ее буду любить.
- Ну, душа моя, жаль мне тебя, а дело это конченое! Она будет любить не тебя, которого она не знает, а Щетинина, за которого она боится, и потом, душа моя, Щетинин князь, богат, хорош, человек светский и влюбленный, а ты что?.. Поезжай себе: ты ни для графини, ни для Щетинина, ни для повестей светских, ни для чего более не нужен... Поезжай на Кавказ, а я покуда отправлюсь на Волкове поле, где противники наши, чай, бесятся на морозе.
- Послушай, - сказал Леонин, - скажи Щетинину, что я беру свой вызов назад, что я прошу извинения, что я не хочу стреляться... Скажи ему что хочешь. Да пожелай ему счастья с той, которую я вечно буду любить.
Прощай же, Сафьев! Спасибо за твою язвительную дружбу; она лучше светской ласковой ненависти. Я не ворочусь более никогда в Петербург! что мне делать в Петербурге? Если увидишь Надину, скажи ей, что там, далеко, есть человек, который готов за нее умереть... Да нет, не говори ничего... ничего не говори... решительно ничего. Прощай... Тебя ждут. Прощай, Сафьев.
Сафьев молча пожал у Леонина руку и бросился в коляску.
На дворе уже было светло.
Леонин не говорил ни слова. Долго стоял он пред бабушкой своей. Оба потупляли глаза, оба молчали, и вдруг, по внезапному стремлению, старушка и юноша бросились в объятия друг друга...
XV
55-е представление, в котором будет
участвовать г-жа Тальони.
Афишки
В тот самый день, вечером, Тальони танцевала в Большом театре: давали новый балет - случай в Петербурге торжественный, Светская фешен, по праву своему присутствовать на первых представлениях, наполняла ложи и кресла. Всюду перья, шляпки, обнаженные плечи, блестящие лорнеты, и общий говор, и поклоны, и киванья из лож в кресла, из кресел в ложи. В воздухе было чтото праздничное; все наряды были наряднее, а толпа гуще, чем когда-нибудь. Все известные вельможи упирались на перила оркестра и разговаривали меж собой, отвечая от времени до времени почтительным поклонам из третьего и четвертого ряда кресел. Все обычные посетители театра были в белых галстухах и казались озабоченнее обыкновенного, перебегая от знакомого к знакомому, как будто виновники или участники в ожидаемом зрелище. Капельдинеры суетились около кресел, и последние пустые ложи первого яруса наполнились после предисловного акта русской оперы, которую слушают одни лишь помещики, приехавшие из деревни, да дети, наклоненные над ложей подле гувернера в очках.
В одной из лож первого яруса сидела, с брильянтами на голове, новобрачная Кривухина, еще недавно пленявшая Коломну под именем мамзель Армидйн. Подле нее униженно ежился начальник отделения, с Анной на шее, а между ними, в желтых перчатках, красовался известный нам господчик, который шутил и любезничал как можно громче, надеясь навлечь внимание зевак и выказать себя в первом ярусе лож, подле женщины в брильянтах. Рядом с ложею г-жи Кривухиной сидела графиня Воротынская, всегда пышная, всегда дышащая каким-то невыразимым ароматом щегольства и женской миловидности. Она бросила самую обворожительную улыбку толстому генералу, стоящему у первого ряда кресел, за что обрадованный генерал с рыцарским подобострастием и значительной улыбкой наклонил к ней свою главу.
В ложе графини переменялись ежеминутно молодые франты в мундирах и в желтых перчатках, которые несли светский вздор, спрашивали, зачем сестры графини не было в театре, и шепотом говорили меж себя, что, по дневным слухам, уже помолвили ее за князя Щетинина.
Графиня отвечала полуответами, поправляя свои воздушные рукава и оборачиваясь, чтоб небрежно наводить двойной лорнет свой на ложи и разбирать женские наряды своих дружеских соперниц. О Леонине ни слова, ни ползвука; жив ли он был, пропал ли,-куда пропал, зачем пропал - никто о том не спрашивал: Леонин был человек слишком ничтожный, чтоб обратить внимание света.
О поединке никто не знал, и никому не было надобности ни узнать, ни рассказывать о нем. Графиня казалась веселою и беззаботливою по обыкновению. Но опытный наблюдатель, по невольному движению ее бровей, легко мог заключить, что ее беспокоило какое-то нестерпимое преследование. И точно: в шестом ряду кресел, с пальцем, задетым за жилет, с вечной улыбкой, стоял Сафьев и неутомимо преследовал графиню своим пронзительным и обнажающим взором. Она чувствовала себя прикованною к магнетическому влиянию неподвижного взгляда, который высказывал насмешку, упрек и ненасытное мщение. Граф скрылся за пышным тюрбаном своей жены, уступив место с ней рядом какому-то важному сановнику. Но вот в театре волнение утихло, оркестр загремел, и балет начался. Публика ожила... Вдруг из боковой кулисы выпорхнула наша воздушная гостья с тамбурином в руках, легкая, как пух, не касаясь земли, порхнула она в три прыжка кругом сцены и вдруг остановилась и приветствовала своих северных поклонников. Толпа, безмолвная дотоле, вдруг встрепенулась, оживилась, и гром рукоплесканий, как бурный поток, разразился громче и громче и потряс своды театра. Все взоры засверкали, и все чувства помолодели, и, как бы оживляясь общим восторгом, Гитана приударила в тамбурин и понеслась резво и весело, то гордо расправляя руки, то как будто изнемогая под сладким бременем неги стыдливой и непонятной...
В это самое время на московской дороге, за Ижорою, тянулась бедная кибитка, при грустном жужжании колокольчика. На облучке сидел денщик, печально повесив голову. В кибитке лежал офицер.
Ночь была темная. Ветер выл по гладкой равнине, вздымая снежную метель, ослеплявшую путников. Лошади едва передвигали ногами. Мрачно было в природе, мрачно было в душе офицера. Он лежал и думал.
Он думал, что ни за что схоронил заживо свою молодость; он думал, что в Петербурге осталась, и не для него, та, которая рождена была для него, та, которую он сам рожден был любить... Чем более он удалялся, тем более им овладевала мысль о Наденьке. Чувство, которое в нем рождалось к ней, не было мелочное, честолюбивое и взволнованное, как любовь его к графине, не было жеманное, как отношение его к Армидиной: оно было тихое, смешанное с глубокой грустью, с сознанием утраты невозвратимой, и в то же время в нем была какая-то мучительная отрада. Таково должно быть впечатление слепого, когда он чувствует, что воздух чист и благоуханен, что солнце греет, и догадывается только, что небо должно быть лазурно и необъятно хорошо. Образ Наденьки, как горестный упрек, врезывался все более и более в воображение молодого человека. Мыслью он был прикован к Петербургу...
А в Петербурге на его квартире, всю ночь горела свечка перед образом. Дрожащий свет, отражаемый золотистым окладом, тускло освещал исхудалую старушку в черном длинном платье, которая, поникнув головою, усердно молилась на коленях. То набожно сжимала она руки, то творила земные поклоны и шептала усердно молитвы, тогда как слезы, крупные слезы, невольно катились из дряхлых очей и сверкали одна за другою, падая по глубоким морщинам.
БОЛЬШОЙ СВЕТ
Впервые напечатано: "Отечественные записки", 1840, т. IX, No 3. 31 мая 1839 года Соллогуб выслал из Москвы В. Ф. Одоевскому (тогда одному из редакторов "Отечественных записок")
первую часть. В сопроводительном письме Соллогуб обещал выслать вторую часть к июльскому номеру и просил- у Одоевского ряда со- ветов. (См.: Р. Б. 3 а б о р о в а. Материалы о М. Ю. Лермонтове в фонде В. Ф. Одоевского. - В кн.: Труды ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Л.. 1958, т. V (8), с. 195.) Вторая часть, однако, прислана не была, возможно, в связи с начавшейся работой над "Тарантасом". По выходе в свет повесть стала предметом бурных обсуждений, в ней находили (слова П. А. Вяземского) "много петербургских намеков и актуалитетов". (См. Э. Г. Гер штейн.
Судьба Лермонтова. М.. 1964, с. 215.) В мемуарах Соллогуб заметил по поводу "Большого света": "...светское его (Лермонтова.
A. Н.) значение я изобразил под именем Леонина". (См.:
B. А. Соллогуб. Воспоминания. М. - Л.. 1931, с. 376.) Повесть воспринималась как антилермонтовский акт, однако этой точки зрения не разделяли ни сам Лермонтов, ни высоко оценившие "Большой свет" А. А. Краевский и В. Г. Белинский. Прототипов имеют почти все герои: Наденька С. М. Виельгорская (с ноября 1840 года жена Соллогуба), Сафьев - С. А. Соболевский, друг Пушкина, известный острослов и библиофил, Воротынская А. К. Воронцова-Дашкова, блестящая великосветская красавица, Армидина - Е" А. Сушкова, Щетинин - сам Соллогуб. Следует заметить, что персонажи узнаются лишь по некоторым деталям портрета или манер, прототипические отношения не затрагивают сюжета (С. М. Виельгорская не была сельской барышней-бесприданницей.
Соллогуб не служил в гвардии, неизвестен роман Соболевского и Воронцовой-Дашковой и пр.). Позднее Леонин появился в рассказе "Бал. Из дневника Леонина" ("Новоселье", ч. III, СПб.. 1845).
Стр. 86. Посвящение *** - Под тремя звездами понимаются императрица Александра Федоровна и ее дочери: великая княгиня Мария Николаевна, по свидетельству писателя, заказавшая ему вту повесть (см.: В. А. Соллогуб. Воспоминания, в. 376), и великая княжна Ольга Николаевна.
Стр. 87. Большой театр - не сохранился, на его месте Ленинградская консерватория.
Святочная ночь - Святки - промежуток между рождеством и крещением (25.XII - 6. I ст. ст.)
Стр. 96. ...в Михайловском театре - ныне Малый театр оперы и балета.
...на железной дороге - имеется в виду первая русская железная дорога Петербург - Павловск (открыта в 1837 году). Поездки по железной дороге были одним из светских развлечений.
Вы обедаете у Дюмё... - Дюмё - петербургский ресторатор, ресторан находился на углу Малой Морской и Гороховой (ныне ул. Дзержинского).
Стр. 97. ...несколько литографий Греведона... - Греведон П. Л.
( 1782 - 1860) - модный французский гравер.
Стр. 99. ...в Воронеж, святому угоднику... - имеется в виду св. Тихон Задонский (1724 - 1783).
Стр. 101. Андреевская лента - лента ордена св. Андрея Первозванного,, высшей российской награды.
Стр. 103. ...беранжеровские песни - Беранже П. Ж. (1780 - 1857) популярный французский поэт, его песни отличались вольнолюбием.
Стр. 106. Беггров К. П. (1799 - 1875) - русский литограф и рисовальщик.
Стр. 108. ...санкт-петербургский Faubourg St. Qermaln - СенЖермен аристократический квартал в Париже, подробно описанный Бальзаком.
Стр. 109. ...в "Русской грамматике" Греча. - Имеется в виду одно из нескольких пособий Н. И. Греча (1787 - 1867): "Пространная русская грамматика", "Практическая русская грамматика", "Начальные правила русской грамматики".
Стр. 112. ...дантачовские бюсты... - бюсты работы Ж.-П. Дантана (1800 1869), выдающегося французского скульптора-портретиста.
Кипсек - роскошное иллюстрированное издание.
Стр. 113. ...авось ключ их откроет. - Традиционный для эпохр каламбур, ключ - знак придворного звания камергера.
Стр. 114. ...поеду слушать стихи Л... и повести С-ба... - имеются в виду стихи Лермонтова и повести Соллогуба.
Стр. 126. "Хромой колдун" - имеется в виду балет К. Жида "Хромой бес" (на сюжет повести А. Лесажа), на петербургской сцене шел под названием "Хромой колдун" в 1839 года (постановка А. Титюса).
Стр. 127. ...звезды да толстые эполеты. - Звезды прилагались лишь.к высшим орденам, толстые эполеты носили военные, начиная с полковников.
Ловелас - Ловлас - -герой романа G, Ричардсона (1689 - 1761) "Кларисса Гарлоу" (1748), нарицательное аначенив - соблазнитель.
Стр. 131. Волкова кладбище - петербургский пригород, традиционное место дуэлей.
...бея шнеллеров. - Шнеллер - приспособление, облегчающее взвод курка.
Стр. 138. ...сделался шематоном... - шематок - бездельник, повеса.
Стр. 139. Allan - Аллан-Депрео Л.-Р. (1809 - 1856) - актриса петербургского театра (французская труппа).
...видел пятнадцать раз сряду "Гитану". - "Гитана, или Испанская цыганка" (1838), балет на музыку И. Ф. Шмидта и Обера, поставленный Ф. Тальони, в главной роли - М. Тальони.
Кулон, Legrand - петербургские рестораторы. Ресторан и гостиница Кулона находились на углу Михайловской улицы (ныне ул. Бродского) и Михайловской площади (ныне пл. Искусств); ресторан Леграна находился на Большой Морской (ныне ул. Герцена).
Стр. 140. Асенкова В. Н. (1817 - 1841) - актриса Александрийского театра, играла в водевилях.
Стр. 145. Грандисон - герой романа Ричардсона "История сэра Чарльза Грандисона" (1754), тип абсолютно добродетельного героя.