Дина! Или другая какая женщина.
Будь они все прокляты...
Я обнял Наташу. - Милая... я не знаю, как быть... куда ехать... - А ведь у меня есть деньги на предъявителя... - вдруг пролепетала она, сконфуженно глядя в сторону. - Но нету свидетельства о рождении... у Валеры... А сберкнижку прихватила. Может, дадут? - Она полезла в сумочку, набитую красочными открытками и тюбиками. - Если ты сейчас появишься в городе, тебя тут же схватят. - Я понимаю. - Она вздохнула. - А если из другого города запросить? С этим паспортом не получится?.. - Он может быть в розыске... Мы растерянно посидели в аэропорту до вечера, в сумерках сели в автобус и поехали на железнодорожный вокзал. Видно, судьба наша такая. А куда еще деваться? Только на рельсы. Вышли в громе объявлений по радио. - Ну, что?.. Куда глаза глядят? Только не в сторону дома? Хоть выспимся... Измученная Наташа кивнула. Через часа два мы лежали в плацкартном вагоне 76-го поезда, ехавшего на запад... Вокруг кричали дети, тренькали гитары. Где сойдем? Билеты я взял наудачу - до Тюмени... 22. СНЫ САБАНОВА
И снится сон, что я проснулся, и в длинном поезде ночном один лежу - и нету рядом любимой... нету никого... И я бегу через вагоны, и я кричу, и я зову, и ни людей, ни машиниста, ни чемоданов - пустота...
Ах, это ты во тьме мелькнула - внизу бежала по снегам, кричала, мне вослед махая и падая в лиловый снег?..
Я высунулся из вагона - а поезд мой влетел в тоннель... и он часами, днями длится, и ни сойти, ни спрыгнуть мне... И снова будто я проснулся - я в самолете... боже мой, ведь можно так стать сумасшедшим. Я в самолете, я лечу,
но где же милая, где люди... мой самолет пустой насквозь гремит сквозь сумрачные тучи, и сами движутся рули...
А кто же там - не ангел светлый на облаке?.. стояла ты! Я закричал тебе в оконце, но разве можно услыхать?
Я вырвал дверцу - в шуме ветра к тебе желая проскользнуть, но, на крыле стальном повиснув, лечу меж молний и дождя...
И снова я от сна очнулся - иду дорогою в снегу, вокруг блестят глазами волки и нету светлого окна.
Но здесь ты шла - след узкой туфли мгновенно снегом замело... Ты здесь была - на голой ветке сверкает золотой твой шарф...
Но кто же там? Не ты ль блеснула, как юный месяц, в небесах? И подо льдом, как свет, прозрачным - с веселым гребнем в волосах?
И за окном у самовара с чужим мужчиной и детьми? Где ты, счастливая, смеешься... О, черт возьми! О, черт возьми!
И черт уже стоит, осклабясь: - Ты как всегда нетерпелив. Что высших тайных знаний кладезь? Тебе вина бы и олив.
Вернее, самогонки с хлебом... и бабы теплой на всю ночь... А я-то, бегая по склепам, все мыслил, как тебе помочь.
Но у тебя не выйдет счастья - не держишь слово. Как листва меняется под ветром в чаще - твое лицо, твои слова...
Что за народец воспитали в стране рабочих и крестьян? Куда смотрел товарищ Сталин? Один обман, один туман.
Здесь Мефистофелю бы горе с его доверчивой душой... Его бы Фауст объегорил, объехал на козе кривой.
И молодость свою вернул бы, а черта сдал бы в КПЗ. Ты слышал, как запели трубы, когда я о кривой козе?
Се - истина, и ты напрасно нас затеваешь обмануть... Отдай свою любовь, и ясно, что твой до звезд продлится путь.
Отдай ее, и слава грянет, и деньги полетят дождем... И каждый камень будет пряник на розовом пути твоем.
И каждая из лучших женщин твоей готова будет стать... Но эту - нам отдашь. Я вечен - и я дождусь, е... м...!
Но эта - точно наша. То-есть, ты сам о ней тогда не знал?.. ...И я проснулся - темный поезд... в окне - неведомый вокзал.
23.
С нами в вагоне ехала группа студентов: юноша с бородищей не по годам, юноша с усиками и жиденькой эспаньолкой, как у актера, играющего комическую роль короля, и три девицы. Все в синих китайских ватниках и унтах. У них не было ни гитары с собой, ни, к счастью, магнитофона с громкой музыкой. Они читали, передавая другу, ксерокопии печатных текстов, помечали в блокнотах.
Из их слегка хвастливых разговоров мы с Наташей узнали - они с биофака НГУ, готовят для всемирной организации "Гринпис" отчет о положении дел вокруг нефтяных поселков Западной Сибири. Завтра летят на север Тюменщины, на платформу с названием Южная. Наверное, кто-то в шутку так назвал. - А полетим вертолетом, - объявила самая строгая на вид студентка, в тяжелых очках, с тонкими губками. В наши времена несомненно она была бы комсорг. - А не дорого?.. - спросила вдруг Наташа. - Сейчас же тонна керосина шестьсот или даже больше долларов... Я был удивлен - знает о таких вещах. Конечно, от НЕГО знает, который вот так, время от времени, напоминал и будет напоминать о себе... - Дорого, но не для таких, как Алик Концевич, - внушительно произнес бородатый. - У него даже самолет есть. Хочет получить права. Но только не у нас - в Италии. Там дешевле. - А кто это? - теперь уже я ввязался в разговор.
- Не слышали про Концевича?! Президент фирмы. Он нас и повезет. Сойдем на полустанке "Еловка" и - тр-р-р.
Одна из девушек, завистливо смотревшая на браслет Наташи (там как бы две золотые змейки сплелись, и четыре голубых камушка сверкают), вздохнула:
- Холостой, знает три языка.
- Главное не это! - сердясь, заговорил парнишка с усиками и бородкой. - Не побоялся пустить на свою территорию. Другие нефтяные бароны от нас, от экологов, как черт от ладана!..
По вагону шли два милиционера. Я напрягся. Если это люди Мамина, мы пропали - у них наверное есть наши фотографии. Милиционеры были угрюмы, небриты, вот остановились возле босого пьяноватого парня, который изображал перед соседками, что открывает пивную бутылку "глазом" - зажав жестяной колпачок меж скулой и бровью. Парень поставил бутылку на стол, смирно опустил руки, милиция прошла мимо.
"Может, нам с этими экологами и поехать? - подумал я, незаметно для прочих подмигивая Наташе. - В тундре нас никто не найдет."
- А как вы думаете, рабочие ему нужны?.. - спросил я. Я не решился сказать "музыкант" - вдруг студенты, любопытствующий народ, смотрели передачу "Час пик".
- Вряд ли, - значительно нахмурился широкобородый. - Он хорошо платит. К нему только по контрактам едут... Я зевнул и вызвал взглядом Наташу в тамбур посоветоваться. Если мы сойдем на полустанке, а вертолета еще не будет, придется ждать. А поезд уйдет. Что ж, не возьмет нас "барон" к себе - купим билеты на другой поезд и дальше покатим. - Как думаешь? - Ты мой муж, ты и решай... - рассудительно сказала Наташа. Рано утром мы сошли вместе со студентами возле заметенного до крыш крохотного поселка Еловка. Старики, скрипя деревянными лопатами, вычищали коридоры в сугробах. Сладкий древесный дым пьянил как водка. Ровно в одиннадцать по местному времени в сверкающем синем небе показался вертолет, он сделал круг, снизился над единственной улицей и поднял снежную бурю вокруг. Он завис, работая винтами, мягко присев лыжами на белый наст, не давая им провалиться. Открылась дверца - вылез, чуть пригибаясь, в легкой белой курточке и джинсах моложавый мужчина. Он, улыбаясь, быстро перебрасывая глаза, осмотрел девушек. И мою Наташа тоже. - Ну, отдаетесь в рабство? - спросил. - Прошу. - Но дело в том, что они не наши, - девица, которая раньше была бы комсоргом, показала на нас. - Он рабочий. И с таким высокомерием она это сказала... - Не совсем. У меня секретный разговор! - Я успел вклиниться во-время, ибо на лице хозяина вот-вот могло возникнуть выражение смертельной скуки. - Можно вас на семь секунд? То ли Концевича заинтриговали неожиданные "семь секунд", то ли Наташа понравилась... Смуглый, быстрый, он поиграл губами и шагнул в сторону. Я, стоя спиной к студентам и грохочущему вертолету, внятно прокричал: - Я - скрипач! Окончил консерваторию! Но могу делать и черную работу. - Лишь бы он не вспомнил про скрипача, о котором говорил по телевизору Мамин ( удивительное дело, народ запоминает именно такие слухи - кто украл, кто увел!). И поэтому я торопился с новой информацией. - Нам не дала пожениться ее мама. (Ах, надо было сказать не "мама", а "мать". "Мама" тоже опасное слово - близко к "Мамину".) Богатая стерва, директриса магазина. - Я врал и бил наверняка. Моему собеседнику, крутившему миллионами долларов, была, я думаю, смешна фраза о богатой матери Наташи. Так и оказалось. - Деньги... какая чушь собачья. Что выше любви? - У него запел в нагрудном кармане телефон. - Сорри. - Достал трубку, оскалился, как это делаю я, вслушиваясь. - Да. Сейчас еду. - И подмигнул с улыбкой, как заговорщик. - Альберт Иваныч. Будете моим личным музыкантом? А твоя жена - фрейлиной? Летим. "Там разберемся..." - я вскинул на спину рюкзак, схватил чемодан и повел под руку Наташу к елозящему на снегу вертолету. Что нас ждет? Внизу проплывали нефтяные вышки. Горел над трубами газ. В голове неотвязно гремела очередная песенка из ресторанного репертуара: "Стою я раз на стреме... держу в руке наган... И вдруг ко мне подходит неизвестный мне граждан... Он говорит: - В Марселе такие кабаки! Такие там мамзели, такие бардаки! Там девочки танцуют голые, там дамы в соболях... лакеи носят вина, а воры носят фрак..." И еще вспомнилась: "Постой, паровоз, не стучите, колеса..." Когда я теперь увижу маму родную мою, отца, сестренку?.. Внизу показался красный кирпичный городок на снежной целине с серыми надутыми полосами грязи, круглая площадка с флажками по краям, к которой, завалясь на бок, вертолет и устремился.
Нас встречали две машины со включенными фарами - синий длинный "форд" (вроде микроавтобуса) и "мерседес". Наташу и меня Концевич посадил в "медседес", а студентов - в другую машину. Жить всем нам предоставили номера в гостинице "Парадиз" для приезжих специалистов. Если бы не знать доподлинно, что мы вблизи полярного круга, ни в жизнь бы не поверил, что в тундре может быть такое великолепие: мебель-ампир из черного дерева, в ванной белый кафель, "лунные" шторы, телевизор "SONI", холодильник со спиртными напитками и минеральной водой. - Отдыхайте, вечером ко мне в офис на собеседование. В шесть вечера здесь уже темно, как ночью. Мы с Наташей пришли в длинное, старое здание с освещенным флагом российской федерации над крыльцом. Но и внутри все сверкало пластиком и зеркалами. На втором этаже в середине огромного кабинета сидел Концевич. Кивнув на черные кожаные кресла, он сказал: - Итак-с. Будут приезжать гости - вы... Алексей Иваныч?... играете, услаждаете слух. Пируем в ресторации - также... услаждаете... Плачу сто баксов в неделю... думаю, чаевые у вас будут не меньше. - Он повернулся к Наташе на крутящемся стуле с прямой спинкой. - Теперь с вами. На компьютере не работали? - Клавиатуру знаю, - изумила меня в который раз моя малышка. - Файлы могу находить. А вот насчет программ... - С программой поможем. Главное - нет программы партии. В зале смех. Будете тексты набирать и печатать. И по телефону отвечать. Как можно более нежно: "Алёу?.." Если не нежно, мне не нужно. - Он рассмеялся, вскочил. - Но это - днем. Он набрал номер. - Ты дома? Мы едем. - Отключил связь. - Муш-ш-ш покажет класс игры, а вы с мадам познакомитесь. Будете при ней, когда надо... а если что - выходить на меня по этому телефону. - И он протянул Наташе трубку с антенной. - Дарю. Вот так раскрывается, так закрывается. Можете по межгороду звонить... своей сердитой маме. - Концевич подмигнул мне. - Авось, простит, если узнает, что вы у меня работаете... В Сибири три человека, которых все знают... это я, это Россель на Урале и это... как его, бандит Мамин. Но в него вроде бы опять стреляли на днях... - И он посмотрел на меня и на Наташу с каким-то особенным интересом ( или это теперь мне так кажется в разговорах с кем угодно?). - Стреляли?.. - вырвалось у меня. И я постарался рассмеяться. - Я как-то видел по телеку... у него же сто охранников. И у самого, наверное, оружие в кармане... - Я все это говорил медленно, изображая пальцами пистолет, чтобы Концевич слушал меня и не оглянулся бы опять на Наташу - я думал, сейчас она упадет. - Если очень надо кого-то убить, убьют. - Произнес Концевич, гримасничая в такт щелчкам ключа, запирая кабинет. - Не во второй, так в третий раз... Против лома нет приема. Как там можно сочинить дальше? Против пули нет пилюли...
"Если Мамин мертв, значит, можно и вернуться домой... - звенело у меня в голове. - А вдруг он еще жив остался? А может, нарочно распустил слух? Сейчас так делают... чтобы народ зауважал... чтобы избрали во власть повыше..."
В полном смятении мы с Наташей поехали домой к Концевичу. Их коттедж в ряду других подобных строений из красного кирпича ничем не выделялся - двухэтажный, с гаражом сбоку и мансардой под высокой асимметричной крышей. Услышав гудок "мерседеса", на крылечко вышла в серебристой шубейке, наброшенной на плечи, женщина лет тридцати, с очень легкомысленным личиком. Но это лишь на первый взгляд. - Ах какие гости! - пропела она. - Это они, Алик? Вы играете цыганские напевы Сарасатэ? И мне пришлось прямо с порога приступать к работе... Вынул из футляра скрипку, футляр отдал Наташе. Вспомнив школу цыганского ансамбля, усмехнулся сатанинской улыбкой (это действует на слушателей) и, слегка комикуя, дергая плечами и встряхивая головой, в которой кружились огненные мысли "Мамин, Мамин...", выдал стремительную страстную мелодию - сразу из финала "Напевов". Наташенька сидела рядом с хозяйкой и вымученно улыбалась. Я думаю, Концевичи если и обратили внимание на ее дрожащие ручки, то решили - девочка устала из-за перелета. - Шарман!.. - промурлыкала хозяйка, когда я закончил. - Брависсимо!.. Не правда, Алик?
- Правда, - кивал Концевич, стоя у бара и наливая в бокалы французское шампанское. - Угощайтесь. Сам он почти не пил - так, пригубит и уйдет в другую комнату, слышим - звонит по телефону. А жена его, Эля, мигом опьянела, лицо пошло красными пятнышками, стала мне подпевать. Голосок у нее был слабенький, но слух имелся. - Он гений!.. - заговорила бурно Эля, когда муж вернулся с деловым, бесстрастным видом. - Он что угодно умеет!.. Но говорит, руку замучил в молодости, сейчас трудно играть высокую классику. - Если лечится, вылечим, - великодушно пообещал Концевич, поцеловал жену в лоб и уехал - у него срочное совещание на второй буровой. Это рядом, ненадолго. До полуночи по просьбе "мадам" я играл то сидя, то стоя. Она пила, произнося громкие тосты, и насильно нас угощала. - Так мало приезжает культурных людей...- жаловалась она. - Нефть, газ... ужасно! Вовку Спивакова Алик хотел привезти... знаете, "Виртуозы Москвы"? Но Вовка обещал королю Испании концерт... а ведь Алик заплатил бы больше!.. Ах, давайте споем из "Травиаты" застольную!.. Ляль-ля-я!..
Когда Концевич вернулся, моя Наташа сидела в кресле с ногами, дремала, а у меня уже пальцы не слушались. Правда, к этому времени Эля включила очень громко CD-проигрыватель и под его звуки перед нами танцевала босая, как Дункан. Смуглый муж, сверкая глазами, стоял в дверях. Заметив на его лице след губной помады, я быстро подошел к нему, отвел как бы по делу в другую комнату и, достав платочек, стер.
- Сэр... с меня фунт... - пробормотал Концевич, - но не масла, а просто... - Я только теперь понял, что он изрядно пьян. - Вас отвезет водитель. Если мадам отпускает... Мадам отпускала. Она стояла в дверях спальни в голубом сверкающем халате, зажмурив глаза, ожидая немедленных объятий молодого супруга.. С этого дня началась наша с Наташенькой работа, ее - в роли "фрейлины", моя в роли скрипача-затейника. Я играл перед важными гостями из Москвы ( например, прилетали два вице-премьера ) - и они удивлялись, откуда в такой "дыре", в мире сумрачных метелей блестящий музыкант. Я играл и каким-то туркам в зеленых чалмах, эти, слушая, сосали губами: харашо, очень харашо... Я со своей скрипкой предстал и на съезде промышленников Сибири в ресторане "Труба" - мне сограждане кидали червонцы в ноги... Но когда не было концертов (это обычно днем), я должен был идти к жене "барона" и поддерживать с ней светский разговор. Моя Наташа в это время сидела за компьютером и телефонами в приемной Концевича. Она принимала факсовки, варила кофе для шефа и посетителей, улыбалась, улыбалась, улыбалась - так требовал Концевич. К вечеру она сменяла меня - бежала к тоскующей от безделья мадам гладить ей платья и восхищаться ее обувью. А я плелся в ресторан (деться мне больше некуда), играл за деньги. Я еще не оставил мечту увезти мою Наташу за границу. Прошел месяц, мы с ней толком не могли и поговорить - все время на людях. А встретившись в гостиничном номере за полночь, не высыпались - в восемь Наташа должна была быть на месте... Но больше не секретарская работа ее донимала, а жена шефа. - Зачем мне всё это?!. - восклицала Эля, расшвыривая дорогие платья по комнатам ( так рассказывала Наташа). - Куда я в этом могу пойти?! Летом здесь комар размером с таракана... гнус... вы знаете, что такое гнус? О, это живой кошмар, огненный воздух... А зимой? Зимой можно сдохнуть от волчьего воя... и не то что телевизор, даже радио не работает - магнитные бури!.. Ну, съезжу я на пару недель в Венецию или Барселону... но он же не может без своих буровых! Оставит меня - и в Россию... - И мадам рыдала. - А там, Натали, там страшно одинокой... они же все такие горячие, все жаждут схватить русскую девочку!
Видимо, не доставало ей ласки. Алик, как я понял, был великий ходок в своей вотчине по амурной части. Я как-то заглянул к нему к кабинет (он сам пригласил), смотрю - перед ним сидит одна из тех студенток, с которыми мы прилетели - одета в роскошное бордовое платье с вырезом до бедра (прямо Кармен из стихотворения Орлова...) и пьет, клянусь, не нарзан из фужера. Я не сразу признал в длинноногой красавице "комсорга". Тем более, она теперь была не в очках. Всех других ее спутников, оказывается, Концевич давно отправил на "материк", а Нелю оставил заканчивать отчет для "гринписа". Знаем мы эти отчеты! Подмигнув мне, Концевич тут же сделал лицо деловым, надменным, буркнул, что должен лететь на одну далекую буровую, берет с собой секретаря. Но дело не в этом - прилетают нефтяные начальнички из Башкирии, их угостят, но до завтра их надо побаловать. - Неля им расскажет, как надо беречь природу... а ты поиграешь. Но смотри, не отбей ее у меня! - Так вы... Наташу хотите взять? - только сейчас я понял намерение Алика. - А... а как же ваша супруга? - Почитает книги! - небрежно махнул рукой Концевич.- Я лично всем хорошим во мне обязан книгам. - И рассмеялся, и Неля-студентка тоже тихо засмеялась, преданно глядя на него. Думаю, и платье, и кулон на груди - это были его подарки.
В сквернейшем настроении я вернулся домой и передал Наташе наш разговор с шефом. Она заплакала.
- Что такое?.. - Я не хотела говорить... Он... он ко мне пристает... - Жалобным шепотом жена рассказала, как он порой вызывает ее к себе официальным голосом, а лишь войдет - вскочит, быстро хватает за талию и мурлычет: "Разве я немного не красив?.." И даже, даже... наконец, Наташа досказала... говорит: "Чего ты боишься? Я же с противопожарным средствами...". - Уедем отсюда, Андрей!
Легко сказать. Как?
И мне ведь тут не сахар. Людям музыка в ресторане нравится, но все считают своим долгом угостить скрипача. В "Трубе" имеется еще неплохой аккордеонист, и всё. От бесконечной водки у меня в голове свет вспыхивает, сердцу тесно... Но хоть платят хорошо. У нас уже с Наташей кое-какие деньги накопились.
Нет, наверное, надо потерпеть до весны... а там - вместе с птицами в небо. Они - на север, мы - на юг... - Мне не ехать с ним? Сказаться больной? - обливалась слезами Наташа. - Обидится ж. - Не ехать, - отрезал я. И вдруг придумал. - Я заболею, я!.. - Это был выход... - Сбросил пиджак, лег и попросил Наташу вызвать "скорую". Местного врача Андрея, моего тезку (только ему это неведомо!), я знал - суетливый молодой гуцул с усами вроде бублика вокруг рта. На дне рождения его жены Оксаны весь вечер я им играл украинские мелодии. Он приехал через пару минут. С ним - медсестра в белом халате с металлическим ящичком в руке. - Что такое, Алексей Иваныч? - Подскочил, уже меряет давление. - Не знаю... - прохрипел я. - Кружится все... голова болит... - Так. - Кивнул медсестре. - Тройчатку ему. Пока. - И пригнувшись, шепнул. - Алкогольная интоксикация... надо отдохнуть... Дня три полежите. - Так много?
- Ничего, ничего!.. Если надо, выпишу больничный... Когда врачи уехали, Наташа позвонила Концевичам домой, трубку сняла Эля. Наташа сказала, что мне было плохо, вызывали "скорую". Что она боится завтра оставлять меня одного, но тревожится, не сочтет ли Альберт Иванович все это ее выдумкой из-за нежелания лететь на буровую.
Эля мужу, видимо, что-то сказала, тот перехватил трубку, закричал:
- Где он там? Дай-ка ему!..
- Ему сделали укол, спит... - соврала Наташа. - Но я могу поехать, Альберт Иваныч, если очень нужно... Может быть, ничего с ним не случится? Как думаете, Альберт Иваныч?
Помедлив, Концевич потеплевшим голосом ей ответил: - Еще не вечер... вы еще посмотрите мои буровые... Я поразился его откровенности - ведь жена стоит рядом... Впрочем, это их проблемы. Прошло несколько дней. На наше счастье поднялась пурга, вокруг поселка стало темно, как при пожаре. А может, где-то и вправду нефть горит... И однажды я подумал: "Как бы наверняка узнать, жив ли Мамин?.." По телевидению и по радио за все это время о нашем сибирском авторитете ни разу не упомянули. Но, может быть, здесь имеются московские газеты? Хотя вряд ли. Кто и зачем повезет их к Полярному кругу? Но я все же решил наведаться в местную библиотеку. Она располагалась в бараке с облезлой штукатуркой. Возле крыльца на снегу лежали, жмурясь, белые лайки с хвостами, закрученными бубликом. "Библиотека имени Есенина", - было написано на стеклянной с отколотым краем дощечке у входа. Библиотекарь, как все библиотекари в России, тихая бледная женщина вне возраста, сидела одна, закутавшись в шубу и шаль цвета пепла, читала книгу. Очень осторожно, чтобы не обидеть, я осведомился, нет ли у нее какой-либо периодики, хотя бы областной. - Почему же нет! - она явно расстроилась. - У нас преуспевающая фирма, Концевич интеллигентный господин. Только вот читателей мало, все на буровых. А приедут - не до газет. - И кивнула на длинный стол. - Подшивка "Российской газеты" вас устроит? Есть разрозненные номера "Комсомолки"... Это уже было кое-что. Если Мамин в декабре все же прошел в депутаты Госдумы, о нем должна быть информация. Я начал листать большие страницы... Постановления правительства... Указы президента... И уже потеряв надежду встретить что-нибудь о Мамине, я смотрел мельком, по диагонали. И вдруг - на последней полосе газеты от 17 февраля ( это неделю назад!) в траурной рамке напечатано: "Трагически погиб депутат Государственной думы Мамин В.П. Вчера на него совершено покушение на окраине Москвы, на кольцевой дороге. Неизвестный преступник изрешетил из автомата машину Мамина и скрылся. Это было уже третье по счету покушение на известного депутата и бизнесмена. Труп Мамина В.П. отправлен в Сибирь, на родину." Надо было сразу смотреть некрологи... Но я боялся сглазить надежду. Если жив, нам есть чего опасаться. А если он теперь действительно мертв, мы можем вернуться. Я могу снова пойти в цыганский ансамбль "Ромен-стрит"... Но ведь в городе остались его люди. Ну и что? Небось, делят власть, им сейчас не до нас... Нет, все же лучше уехать за границу: в России все равно страшно нам, и Наташа никак не может забеременеть, хотя очень хочет доказать, что любит меня. Тут у нас не получается... Но как выбраться с Севера? На мой первый же намек Концевич обозлился, засверкал глазами на темном лице: - Бежите, как крысы с корабля?.. - Почему?! - Потому! Наверное, у него случились неведомые нам трудности. Неспроста в последнее время стал раздражительным, и никто к нему не приезжает. Он оставил в покое мою Наташу (правда, до сих пор в гостинице живет студентка Неля). Эх, как бы долететь до железной дороги, до материка. А там сообразим. Может, с его женой договориться - дескать, давайте вместе съездим в теплые края? А по дороге распростимся... Но Эля хандрила: опустив шторы ( весеннее солнце уже мешало) целыми днями валялась на огромном диване, смотрела по "видику" эротические фильмы. Пила в одиночку и курила. Пока еще не растаяла тундра, не ожили смрадные болота, в которых, говорят, лежит не одна сотня тракторов и вертолетов, можно попробовать сбежать на попутных машинах. Но где эти попутные машины? В лучшем случае до соседнего поселка со сгоревшей в прошлом году скважиной... Пешком пойти - волки съедят. Выручил случай - Концевич улетел на вертолете в Тюмень, оттуда, как мы поняли, он самолетом должен добраться до Москвы: предстоял некий съезд нефтяных "тузов". Вертолет вернулся вечером, я взял две бутылки коньяка и пошел в гости к первому пилоту. Я его знал в лицо, он не раз приходил к Алику, когда я играл на скрипке, - приносил красную рыбу. Найти его в этом крохотном селении было проще простого - спросить у мальчишек. - Иваныч? А вон, с флюгером дом. Крепкий, с суровым лицом, как Чкалов, вертолетчик как раз ужинал - ел бруснику ложками. Жена подала скворчащую яичницу с ломтиками лука и сала. - А, музыкант! - обрадовался хозяин. И пояснил жене. - Он тоже Иваныч!У нас и шеф Иваныч! Мы все Иванычи. Хоть русский, хоть еврей. Садись! Что, на охоту хочешь, пока его нету? Он был уже слегка во хмелю, я достал свои бутылки, мы выпили, и я тихо объяснил ему, что нам с Наташей срочно надо к ее маме. Лежит, не встает. Не дай Бог, не увидев дочери, угаснет... Летчик закивал стриженой головой, пот сверкал на его коротких "баках" возле ушей. - Но керосин... - завздыхал он. - Алик ведь все помнит. Может, его дождешься? - Не могу. Наташка ревмя ревет. - Да?.. А как вы узнали, что маманя больна? - И он вдруг очень пристально посмотрел на меня, как будто ничего не пил. Я во-время нашелся, что сказать. - Так ведь.. Альберт Иваныч подарил ей телефон с антенной... Слышно плохо, но мы все поняли. Летчик кивнул и, подумав, скривился - ему самому было неприятно это произносить: - Тысяча баксов. Завтра утром отвезу. - И как бы объясняясь без слов, что ему тоже надо жить, приложил руки к горлу. Ночью мы Наташей собрали наши немудреные пожитки, спали плохо, все чего-то боялись. В шесть часов утра за нами на вездеходе заехал Иваныч. А через час мы уже летели на юг области, к железной дороге. После расчета с вертолетчиком ( мы это сделали перед посадкой), у нас с Наташей осталось всего четыре сотни долларов и тысяч пять новыми деньгами. Не бог весть какие деньги, но все-таки. Концевич нам должен еще тысячи полторы долларов, но мы обойдемся без них... Вертолет дребезжал, гремел, несся в утреннем сумраке. И в моей душе вырастал огромный сверкающий оркестр - разворачивалась неведомая музыка, которую, может быть, я когда-нибудь запишу... Я сидел на железной лавке возле бочки, вонявшей керосином, Наташа - на тряпках. И вдруг она, едва не упав, бросилась ко мне, повисла на шее, стала рыдать. - Что? Что ты?.. - кричал я ей в ушко. Она плакала и ничего не отвечала. То ли до нее лишь сегодня дошло, что Мамина более нет на свете... то ли радовалась обретенной свободе... Я спрятал ее лицо у себя на груди и подумал: что-то, наконец, меняется в нашей жизни. Надоело бегать с чужими документами... да еще и попадешься с ними... Надо ближе к дому. Заработаем денег и - в июле-августе уедем, наконец, в чужие теплые края. Настоящие паспорта для выезда оформим. Ведь Наташеньке исполнилось семнадцать. А сейчас уже в четырнадцать выдают... 3 глава. ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА 24. Они вернулись в родной город - здесь сверкало горячее солнце, в обеденные часы лило с крыш, молодые люди ходили без шапок. Андрей и Наташа вошли в квартиру Сабанова с опасением - вдруг она уже кем-то занята, но нет, ключ подошел к замку, только записка белела, воткнутая между дверью и косяком: "Я теперь другая, не узнаешь. Нина". А, да, это медсестра из БСМП. Наверно, стала обладательницей пышной груди... В квартире никто, кажется, не хозяйничал. А если кто и побывал, то поработал весьма осторожно. Окна целы. Краны завернуты. Все в порядке. Главное - страшный человек исчез. И казалось бы, Сабанову радоваться надо... Но тревога почему-то не уходила. Наверняка в городе живы дружки Мамина. И кто знает, что они предпримут, когда проведают о возвращении беглецов... Особенно те амбалы, которым досталось за мнимое исчезновение скрипки. А еще больше Андрея тревожили слезы Наташи. Летели - она плакала... в поезде ехали - лежала ничком, ревела... И в дом вошли - со слезами на постель легла... Все время о чем-то напряженно думает. Ночью лежит, вся изогнувшись, отстранившись от Андрея, как от раскаленной батареи. - Ты никуда не выходи, - буркнул он ей наутро. - Схожу на разведку. К цыганам схожу. Она не откликнулась. Осталась, одетая, возле стола, сидит, не прикоснувшись к чаю, положив руки на коленки, и ее синенькие глазки снова, как когда-то, смотрят мимо Андрея. Да что с ней такое?! Надо бы внимательно поговорить... Он вышел из подъезда на напружиненных ногах, как выходят на враждебную территорию. Но не встретил ни подозрительных зевак, ни просто знакомых. Первая новость, которая поджидала его, - на бетонном девятиэтажном доме среди множества стеклянных и медных дощечек со словами "Эсквайр", ООО "Симпатия", "Гранд" и т.д. отсутствовал "Ромэн-стрит". Ансамбль переехал. От продавщицы одного из киосков на первом этаже Андрей узнал - цыгане теперь гдето на улице Лебедева, это возле базара. Едва нашел родную вывеску над входом в подвал старого деревянного особняка, долго бродил по темному коридору, пока не толкнулся в дверь, за которой горел свет, курили люди, тренькали на гитаре. За столиком перед своими людьми восседал кряжистый Колотюк в свитере и пиджаке, потрясая газетой. - За это надо в суд!.. У нас половина коллектива - истинные цыгане! Так, как мы поем, никто не поет! Увидев Сабанова, зарычал, поднялся: - Ромалэ, кто это?.. Сличенко? Эрденко? - И подойдя, обнял с размаху, стукнул ладонью по спине, как утюгом. - Патив туке! О, как я рад!.. Золотозубая Аня подкралась кошечкой сбоку, хлестнула возвращенца концом черной косы, чмокнула в щеку. - А ты замужняя, не приставай, - буркнул Колотюк, чрезвычайно обрадовав этой мельком высказанной вестью Андрея. Андрей, неловко озираясь, подсел к столу, все наперебой заговорили, и через минуту он уже знал обо всем, что произошло с ансамблем. В городе зимой появились развеселые конкуренты -цыгане из Москвы, и они не то чтобы работают лучше - удачно используют своих детей. Сейчас публике нравятся пляшущие дети. Особенно девочки лет 12-14, с монистами из серебряных монет. Заработок у "ромэн-стритовцев" упал, да и в здании на центральной улице аренду подняли. Пришлось уходить в развалины... - Ведь ты вернешься к нам? Мы их вытесним... У них скрипач фальшивит, будто ему в штаны раскаленную подкову сунули... Классику не умеет, а нынче публике классику подавай... - Колотюк загибал пальцы. - "Умирающего лебедя" Анька станцует... Из "Цыганского барона" сделаешь попурри - я намажусь бронзой, спою... А? А?
Будь они все прокляты...
Я обнял Наташу. - Милая... я не знаю, как быть... куда ехать... - А ведь у меня есть деньги на предъявителя... - вдруг пролепетала она, сконфуженно глядя в сторону. - Но нету свидетельства о рождении... у Валеры... А сберкнижку прихватила. Может, дадут? - Она полезла в сумочку, набитую красочными открытками и тюбиками. - Если ты сейчас появишься в городе, тебя тут же схватят. - Я понимаю. - Она вздохнула. - А если из другого города запросить? С этим паспортом не получится?.. - Он может быть в розыске... Мы растерянно посидели в аэропорту до вечера, в сумерках сели в автобус и поехали на железнодорожный вокзал. Видно, судьба наша такая. А куда еще деваться? Только на рельсы. Вышли в громе объявлений по радио. - Ну, что?.. Куда глаза глядят? Только не в сторону дома? Хоть выспимся... Измученная Наташа кивнула. Через часа два мы лежали в плацкартном вагоне 76-го поезда, ехавшего на запад... Вокруг кричали дети, тренькали гитары. Где сойдем? Билеты я взял наудачу - до Тюмени... 22. СНЫ САБАНОВА
И снится сон, что я проснулся, и в длинном поезде ночном один лежу - и нету рядом любимой... нету никого... И я бегу через вагоны, и я кричу, и я зову, и ни людей, ни машиниста, ни чемоданов - пустота...
Ах, это ты во тьме мелькнула - внизу бежала по снегам, кричала, мне вослед махая и падая в лиловый снег?..
Я высунулся из вагона - а поезд мой влетел в тоннель... и он часами, днями длится, и ни сойти, ни спрыгнуть мне... И снова будто я проснулся - я в самолете... боже мой, ведь можно так стать сумасшедшим. Я в самолете, я лечу,
но где же милая, где люди... мой самолет пустой насквозь гремит сквозь сумрачные тучи, и сами движутся рули...
А кто же там - не ангел светлый на облаке?.. стояла ты! Я закричал тебе в оконце, но разве можно услыхать?
Я вырвал дверцу - в шуме ветра к тебе желая проскользнуть, но, на крыле стальном повиснув, лечу меж молний и дождя...
И снова я от сна очнулся - иду дорогою в снегу, вокруг блестят глазами волки и нету светлого окна.
Но здесь ты шла - след узкой туфли мгновенно снегом замело... Ты здесь была - на голой ветке сверкает золотой твой шарф...
Но кто же там? Не ты ль блеснула, как юный месяц, в небесах? И подо льдом, как свет, прозрачным - с веселым гребнем в волосах?
И за окном у самовара с чужим мужчиной и детьми? Где ты, счастливая, смеешься... О, черт возьми! О, черт возьми!
И черт уже стоит, осклабясь: - Ты как всегда нетерпелив. Что высших тайных знаний кладезь? Тебе вина бы и олив.
Вернее, самогонки с хлебом... и бабы теплой на всю ночь... А я-то, бегая по склепам, все мыслил, как тебе помочь.
Но у тебя не выйдет счастья - не держишь слово. Как листва меняется под ветром в чаще - твое лицо, твои слова...
Что за народец воспитали в стране рабочих и крестьян? Куда смотрел товарищ Сталин? Один обман, один туман.
Здесь Мефистофелю бы горе с его доверчивой душой... Его бы Фауст объегорил, объехал на козе кривой.
И молодость свою вернул бы, а черта сдал бы в КПЗ. Ты слышал, как запели трубы, когда я о кривой козе?
Се - истина, и ты напрасно нас затеваешь обмануть... Отдай свою любовь, и ясно, что твой до звезд продлится путь.
Отдай ее, и слава грянет, и деньги полетят дождем... И каждый камень будет пряник на розовом пути твоем.
И каждая из лучших женщин твоей готова будет стать... Но эту - нам отдашь. Я вечен - и я дождусь, е... м...!
Но эта - точно наша. То-есть, ты сам о ней тогда не знал?.. ...И я проснулся - темный поезд... в окне - неведомый вокзал.
23.
С нами в вагоне ехала группа студентов: юноша с бородищей не по годам, юноша с усиками и жиденькой эспаньолкой, как у актера, играющего комическую роль короля, и три девицы. Все в синих китайских ватниках и унтах. У них не было ни гитары с собой, ни, к счастью, магнитофона с громкой музыкой. Они читали, передавая другу, ксерокопии печатных текстов, помечали в блокнотах.
Из их слегка хвастливых разговоров мы с Наташей узнали - они с биофака НГУ, готовят для всемирной организации "Гринпис" отчет о положении дел вокруг нефтяных поселков Западной Сибири. Завтра летят на север Тюменщины, на платформу с названием Южная. Наверное, кто-то в шутку так назвал. - А полетим вертолетом, - объявила самая строгая на вид студентка, в тяжелых очках, с тонкими губками. В наши времена несомненно она была бы комсорг. - А не дорого?.. - спросила вдруг Наташа. - Сейчас же тонна керосина шестьсот или даже больше долларов... Я был удивлен - знает о таких вещах. Конечно, от НЕГО знает, который вот так, время от времени, напоминал и будет напоминать о себе... - Дорого, но не для таких, как Алик Концевич, - внушительно произнес бородатый. - У него даже самолет есть. Хочет получить права. Но только не у нас - в Италии. Там дешевле. - А кто это? - теперь уже я ввязался в разговор.
- Не слышали про Концевича?! Президент фирмы. Он нас и повезет. Сойдем на полустанке "Еловка" и - тр-р-р.
Одна из девушек, завистливо смотревшая на браслет Наташи (там как бы две золотые змейки сплелись, и четыре голубых камушка сверкают), вздохнула:
- Холостой, знает три языка.
- Главное не это! - сердясь, заговорил парнишка с усиками и бородкой. - Не побоялся пустить на свою территорию. Другие нефтяные бароны от нас, от экологов, как черт от ладана!..
По вагону шли два милиционера. Я напрягся. Если это люди Мамина, мы пропали - у них наверное есть наши фотографии. Милиционеры были угрюмы, небриты, вот остановились возле босого пьяноватого парня, который изображал перед соседками, что открывает пивную бутылку "глазом" - зажав жестяной колпачок меж скулой и бровью. Парень поставил бутылку на стол, смирно опустил руки, милиция прошла мимо.
"Может, нам с этими экологами и поехать? - подумал я, незаметно для прочих подмигивая Наташе. - В тундре нас никто не найдет."
- А как вы думаете, рабочие ему нужны?.. - спросил я. Я не решился сказать "музыкант" - вдруг студенты, любопытствующий народ, смотрели передачу "Час пик".
- Вряд ли, - значительно нахмурился широкобородый. - Он хорошо платит. К нему только по контрактам едут... Я зевнул и вызвал взглядом Наташу в тамбур посоветоваться. Если мы сойдем на полустанке, а вертолета еще не будет, придется ждать. А поезд уйдет. Что ж, не возьмет нас "барон" к себе - купим билеты на другой поезд и дальше покатим. - Как думаешь? - Ты мой муж, ты и решай... - рассудительно сказала Наташа. Рано утром мы сошли вместе со студентами возле заметенного до крыш крохотного поселка Еловка. Старики, скрипя деревянными лопатами, вычищали коридоры в сугробах. Сладкий древесный дым пьянил как водка. Ровно в одиннадцать по местному времени в сверкающем синем небе показался вертолет, он сделал круг, снизился над единственной улицей и поднял снежную бурю вокруг. Он завис, работая винтами, мягко присев лыжами на белый наст, не давая им провалиться. Открылась дверца - вылез, чуть пригибаясь, в легкой белой курточке и джинсах моложавый мужчина. Он, улыбаясь, быстро перебрасывая глаза, осмотрел девушек. И мою Наташа тоже. - Ну, отдаетесь в рабство? - спросил. - Прошу. - Но дело в том, что они не наши, - девица, которая раньше была бы комсоргом, показала на нас. - Он рабочий. И с таким высокомерием она это сказала... - Не совсем. У меня секретный разговор! - Я успел вклиниться во-время, ибо на лице хозяина вот-вот могло возникнуть выражение смертельной скуки. - Можно вас на семь секунд? То ли Концевича заинтриговали неожиданные "семь секунд", то ли Наташа понравилась... Смуглый, быстрый, он поиграл губами и шагнул в сторону. Я, стоя спиной к студентам и грохочущему вертолету, внятно прокричал: - Я - скрипач! Окончил консерваторию! Но могу делать и черную работу. - Лишь бы он не вспомнил про скрипача, о котором говорил по телевизору Мамин ( удивительное дело, народ запоминает именно такие слухи - кто украл, кто увел!). И поэтому я торопился с новой информацией. - Нам не дала пожениться ее мама. (Ах, надо было сказать не "мама", а "мать". "Мама" тоже опасное слово - близко к "Мамину".) Богатая стерва, директриса магазина. - Я врал и бил наверняка. Моему собеседнику, крутившему миллионами долларов, была, я думаю, смешна фраза о богатой матери Наташи. Так и оказалось. - Деньги... какая чушь собачья. Что выше любви? - У него запел в нагрудном кармане телефон. - Сорри. - Достал трубку, оскалился, как это делаю я, вслушиваясь. - Да. Сейчас еду. - И подмигнул с улыбкой, как заговорщик. - Альберт Иваныч. Будете моим личным музыкантом? А твоя жена - фрейлиной? Летим. "Там разберемся..." - я вскинул на спину рюкзак, схватил чемодан и повел под руку Наташу к елозящему на снегу вертолету. Что нас ждет? Внизу проплывали нефтяные вышки. Горел над трубами газ. В голове неотвязно гремела очередная песенка из ресторанного репертуара: "Стою я раз на стреме... держу в руке наган... И вдруг ко мне подходит неизвестный мне граждан... Он говорит: - В Марселе такие кабаки! Такие там мамзели, такие бардаки! Там девочки танцуют голые, там дамы в соболях... лакеи носят вина, а воры носят фрак..." И еще вспомнилась: "Постой, паровоз, не стучите, колеса..." Когда я теперь увижу маму родную мою, отца, сестренку?.. Внизу показался красный кирпичный городок на снежной целине с серыми надутыми полосами грязи, круглая площадка с флажками по краям, к которой, завалясь на бок, вертолет и устремился.
Нас встречали две машины со включенными фарами - синий длинный "форд" (вроде микроавтобуса) и "мерседес". Наташу и меня Концевич посадил в "медседес", а студентов - в другую машину. Жить всем нам предоставили номера в гостинице "Парадиз" для приезжих специалистов. Если бы не знать доподлинно, что мы вблизи полярного круга, ни в жизнь бы не поверил, что в тундре может быть такое великолепие: мебель-ампир из черного дерева, в ванной белый кафель, "лунные" шторы, телевизор "SONI", холодильник со спиртными напитками и минеральной водой. - Отдыхайте, вечером ко мне в офис на собеседование. В шесть вечера здесь уже темно, как ночью. Мы с Наташей пришли в длинное, старое здание с освещенным флагом российской федерации над крыльцом. Но и внутри все сверкало пластиком и зеркалами. На втором этаже в середине огромного кабинета сидел Концевич. Кивнув на черные кожаные кресла, он сказал: - Итак-с. Будут приезжать гости - вы... Алексей Иваныч?... играете, услаждаете слух. Пируем в ресторации - также... услаждаете... Плачу сто баксов в неделю... думаю, чаевые у вас будут не меньше. - Он повернулся к Наташе на крутящемся стуле с прямой спинкой. - Теперь с вами. На компьютере не работали? - Клавиатуру знаю, - изумила меня в который раз моя малышка. - Файлы могу находить. А вот насчет программ... - С программой поможем. Главное - нет программы партии. В зале смех. Будете тексты набирать и печатать. И по телефону отвечать. Как можно более нежно: "Алёу?.." Если не нежно, мне не нужно. - Он рассмеялся, вскочил. - Но это - днем. Он набрал номер. - Ты дома? Мы едем. - Отключил связь. - Муш-ш-ш покажет класс игры, а вы с мадам познакомитесь. Будете при ней, когда надо... а если что - выходить на меня по этому телефону. - И он протянул Наташе трубку с антенной. - Дарю. Вот так раскрывается, так закрывается. Можете по межгороду звонить... своей сердитой маме. - Концевич подмигнул мне. - Авось, простит, если узнает, что вы у меня работаете... В Сибири три человека, которых все знают... это я, это Россель на Урале и это... как его, бандит Мамин. Но в него вроде бы опять стреляли на днях... - И он посмотрел на меня и на Наташу с каким-то особенным интересом ( или это теперь мне так кажется в разговорах с кем угодно?). - Стреляли?.. - вырвалось у меня. И я постарался рассмеяться. - Я как-то видел по телеку... у него же сто охранников. И у самого, наверное, оружие в кармане... - Я все это говорил медленно, изображая пальцами пистолет, чтобы Концевич слушал меня и не оглянулся бы опять на Наташу - я думал, сейчас она упадет. - Если очень надо кого-то убить, убьют. - Произнес Концевич, гримасничая в такт щелчкам ключа, запирая кабинет. - Не во второй, так в третий раз... Против лома нет приема. Как там можно сочинить дальше? Против пули нет пилюли...
"Если Мамин мертв, значит, можно и вернуться домой... - звенело у меня в голове. - А вдруг он еще жив остался? А может, нарочно распустил слух? Сейчас так делают... чтобы народ зауважал... чтобы избрали во власть повыше..."
В полном смятении мы с Наташей поехали домой к Концевичу. Их коттедж в ряду других подобных строений из красного кирпича ничем не выделялся - двухэтажный, с гаражом сбоку и мансардой под высокой асимметричной крышей. Услышав гудок "мерседеса", на крылечко вышла в серебристой шубейке, наброшенной на плечи, женщина лет тридцати, с очень легкомысленным личиком. Но это лишь на первый взгляд. - Ах какие гости! - пропела она. - Это они, Алик? Вы играете цыганские напевы Сарасатэ? И мне пришлось прямо с порога приступать к работе... Вынул из футляра скрипку, футляр отдал Наташе. Вспомнив школу цыганского ансамбля, усмехнулся сатанинской улыбкой (это действует на слушателей) и, слегка комикуя, дергая плечами и встряхивая головой, в которой кружились огненные мысли "Мамин, Мамин...", выдал стремительную страстную мелодию - сразу из финала "Напевов". Наташенька сидела рядом с хозяйкой и вымученно улыбалась. Я думаю, Концевичи если и обратили внимание на ее дрожащие ручки, то решили - девочка устала из-за перелета. - Шарман!.. - промурлыкала хозяйка, когда я закончил. - Брависсимо!.. Не правда, Алик?
- Правда, - кивал Концевич, стоя у бара и наливая в бокалы французское шампанское. - Угощайтесь. Сам он почти не пил - так, пригубит и уйдет в другую комнату, слышим - звонит по телефону. А жена его, Эля, мигом опьянела, лицо пошло красными пятнышками, стала мне подпевать. Голосок у нее был слабенький, но слух имелся. - Он гений!.. - заговорила бурно Эля, когда муж вернулся с деловым, бесстрастным видом. - Он что угодно умеет!.. Но говорит, руку замучил в молодости, сейчас трудно играть высокую классику. - Если лечится, вылечим, - великодушно пообещал Концевич, поцеловал жену в лоб и уехал - у него срочное совещание на второй буровой. Это рядом, ненадолго. До полуночи по просьбе "мадам" я играл то сидя, то стоя. Она пила, произнося громкие тосты, и насильно нас угощала. - Так мало приезжает культурных людей...- жаловалась она. - Нефть, газ... ужасно! Вовку Спивакова Алик хотел привезти... знаете, "Виртуозы Москвы"? Но Вовка обещал королю Испании концерт... а ведь Алик заплатил бы больше!.. Ах, давайте споем из "Травиаты" застольную!.. Ляль-ля-я!..
Когда Концевич вернулся, моя Наташа сидела в кресле с ногами, дремала, а у меня уже пальцы не слушались. Правда, к этому времени Эля включила очень громко CD-проигрыватель и под его звуки перед нами танцевала босая, как Дункан. Смуглый муж, сверкая глазами, стоял в дверях. Заметив на его лице след губной помады, я быстро подошел к нему, отвел как бы по делу в другую комнату и, достав платочек, стер.
- Сэр... с меня фунт... - пробормотал Концевич, - но не масла, а просто... - Я только теперь понял, что он изрядно пьян. - Вас отвезет водитель. Если мадам отпускает... Мадам отпускала. Она стояла в дверях спальни в голубом сверкающем халате, зажмурив глаза, ожидая немедленных объятий молодого супруга.. С этого дня началась наша с Наташенькой работа, ее - в роли "фрейлины", моя в роли скрипача-затейника. Я играл перед важными гостями из Москвы ( например, прилетали два вице-премьера ) - и они удивлялись, откуда в такой "дыре", в мире сумрачных метелей блестящий музыкант. Я играл и каким-то туркам в зеленых чалмах, эти, слушая, сосали губами: харашо, очень харашо... Я со своей скрипкой предстал и на съезде промышленников Сибири в ресторане "Труба" - мне сограждане кидали червонцы в ноги... Но когда не было концертов (это обычно днем), я должен был идти к жене "барона" и поддерживать с ней светский разговор. Моя Наташа в это время сидела за компьютером и телефонами в приемной Концевича. Она принимала факсовки, варила кофе для шефа и посетителей, улыбалась, улыбалась, улыбалась - так требовал Концевич. К вечеру она сменяла меня - бежала к тоскующей от безделья мадам гладить ей платья и восхищаться ее обувью. А я плелся в ресторан (деться мне больше некуда), играл за деньги. Я еще не оставил мечту увезти мою Наташу за границу. Прошел месяц, мы с ней толком не могли и поговорить - все время на людях. А встретившись в гостиничном номере за полночь, не высыпались - в восемь Наташа должна была быть на месте... Но больше не секретарская работа ее донимала, а жена шефа. - Зачем мне всё это?!. - восклицала Эля, расшвыривая дорогие платья по комнатам ( так рассказывала Наташа). - Куда я в этом могу пойти?! Летом здесь комар размером с таракана... гнус... вы знаете, что такое гнус? О, это живой кошмар, огненный воздух... А зимой? Зимой можно сдохнуть от волчьего воя... и не то что телевизор, даже радио не работает - магнитные бури!.. Ну, съезжу я на пару недель в Венецию или Барселону... но он же не может без своих буровых! Оставит меня - и в Россию... - И мадам рыдала. - А там, Натали, там страшно одинокой... они же все такие горячие, все жаждут схватить русскую девочку!
Видимо, не доставало ей ласки. Алик, как я понял, был великий ходок в своей вотчине по амурной части. Я как-то заглянул к нему к кабинет (он сам пригласил), смотрю - перед ним сидит одна из тех студенток, с которыми мы прилетели - одета в роскошное бордовое платье с вырезом до бедра (прямо Кармен из стихотворения Орлова...) и пьет, клянусь, не нарзан из фужера. Я не сразу признал в длинноногой красавице "комсорга". Тем более, она теперь была не в очках. Всех других ее спутников, оказывается, Концевич давно отправил на "материк", а Нелю оставил заканчивать отчет для "гринписа". Знаем мы эти отчеты! Подмигнув мне, Концевич тут же сделал лицо деловым, надменным, буркнул, что должен лететь на одну далекую буровую, берет с собой секретаря. Но дело не в этом - прилетают нефтяные начальнички из Башкирии, их угостят, но до завтра их надо побаловать. - Неля им расскажет, как надо беречь природу... а ты поиграешь. Но смотри, не отбей ее у меня! - Так вы... Наташу хотите взять? - только сейчас я понял намерение Алика. - А... а как же ваша супруга? - Почитает книги! - небрежно махнул рукой Концевич.- Я лично всем хорошим во мне обязан книгам. - И рассмеялся, и Неля-студентка тоже тихо засмеялась, преданно глядя на него. Думаю, и платье, и кулон на груди - это были его подарки.
В сквернейшем настроении я вернулся домой и передал Наташе наш разговор с шефом. Она заплакала.
- Что такое?.. - Я не хотела говорить... Он... он ко мне пристает... - Жалобным шепотом жена рассказала, как он порой вызывает ее к себе официальным голосом, а лишь войдет - вскочит, быстро хватает за талию и мурлычет: "Разве я немного не красив?.." И даже, даже... наконец, Наташа досказала... говорит: "Чего ты боишься? Я же с противопожарным средствами...". - Уедем отсюда, Андрей!
Легко сказать. Как?
И мне ведь тут не сахар. Людям музыка в ресторане нравится, но все считают своим долгом угостить скрипача. В "Трубе" имеется еще неплохой аккордеонист, и всё. От бесконечной водки у меня в голове свет вспыхивает, сердцу тесно... Но хоть платят хорошо. У нас уже с Наташей кое-какие деньги накопились.
Нет, наверное, надо потерпеть до весны... а там - вместе с птицами в небо. Они - на север, мы - на юг... - Мне не ехать с ним? Сказаться больной? - обливалась слезами Наташа. - Обидится ж. - Не ехать, - отрезал я. И вдруг придумал. - Я заболею, я!.. - Это был выход... - Сбросил пиджак, лег и попросил Наташу вызвать "скорую". Местного врача Андрея, моего тезку (только ему это неведомо!), я знал - суетливый молодой гуцул с усами вроде бублика вокруг рта. На дне рождения его жены Оксаны весь вечер я им играл украинские мелодии. Он приехал через пару минут. С ним - медсестра в белом халате с металлическим ящичком в руке. - Что такое, Алексей Иваныч? - Подскочил, уже меряет давление. - Не знаю... - прохрипел я. - Кружится все... голова болит... - Так. - Кивнул медсестре. - Тройчатку ему. Пока. - И пригнувшись, шепнул. - Алкогольная интоксикация... надо отдохнуть... Дня три полежите. - Так много?
- Ничего, ничего!.. Если надо, выпишу больничный... Когда врачи уехали, Наташа позвонила Концевичам домой, трубку сняла Эля. Наташа сказала, что мне было плохо, вызывали "скорую". Что она боится завтра оставлять меня одного, но тревожится, не сочтет ли Альберт Иванович все это ее выдумкой из-за нежелания лететь на буровую.
Эля мужу, видимо, что-то сказала, тот перехватил трубку, закричал:
- Где он там? Дай-ка ему!..
- Ему сделали укол, спит... - соврала Наташа. - Но я могу поехать, Альберт Иваныч, если очень нужно... Может быть, ничего с ним не случится? Как думаете, Альберт Иваныч?
Помедлив, Концевич потеплевшим голосом ей ответил: - Еще не вечер... вы еще посмотрите мои буровые... Я поразился его откровенности - ведь жена стоит рядом... Впрочем, это их проблемы. Прошло несколько дней. На наше счастье поднялась пурга, вокруг поселка стало темно, как при пожаре. А может, где-то и вправду нефть горит... И однажды я подумал: "Как бы наверняка узнать, жив ли Мамин?.." По телевидению и по радио за все это время о нашем сибирском авторитете ни разу не упомянули. Но, может быть, здесь имеются московские газеты? Хотя вряд ли. Кто и зачем повезет их к Полярному кругу? Но я все же решил наведаться в местную библиотеку. Она располагалась в бараке с облезлой штукатуркой. Возле крыльца на снегу лежали, жмурясь, белые лайки с хвостами, закрученными бубликом. "Библиотека имени Есенина", - было написано на стеклянной с отколотым краем дощечке у входа. Библиотекарь, как все библиотекари в России, тихая бледная женщина вне возраста, сидела одна, закутавшись в шубу и шаль цвета пепла, читала книгу. Очень осторожно, чтобы не обидеть, я осведомился, нет ли у нее какой-либо периодики, хотя бы областной. - Почему же нет! - она явно расстроилась. - У нас преуспевающая фирма, Концевич интеллигентный господин. Только вот читателей мало, все на буровых. А приедут - не до газет. - И кивнула на длинный стол. - Подшивка "Российской газеты" вас устроит? Есть разрозненные номера "Комсомолки"... Это уже было кое-что. Если Мамин в декабре все же прошел в депутаты Госдумы, о нем должна быть информация. Я начал листать большие страницы... Постановления правительства... Указы президента... И уже потеряв надежду встретить что-нибудь о Мамине, я смотрел мельком, по диагонали. И вдруг - на последней полосе газеты от 17 февраля ( это неделю назад!) в траурной рамке напечатано: "Трагически погиб депутат Государственной думы Мамин В.П. Вчера на него совершено покушение на окраине Москвы, на кольцевой дороге. Неизвестный преступник изрешетил из автомата машину Мамина и скрылся. Это было уже третье по счету покушение на известного депутата и бизнесмена. Труп Мамина В.П. отправлен в Сибирь, на родину." Надо было сразу смотреть некрологи... Но я боялся сглазить надежду. Если жив, нам есть чего опасаться. А если он теперь действительно мертв, мы можем вернуться. Я могу снова пойти в цыганский ансамбль "Ромен-стрит"... Но ведь в городе остались его люди. Ну и что? Небось, делят власть, им сейчас не до нас... Нет, все же лучше уехать за границу: в России все равно страшно нам, и Наташа никак не может забеременеть, хотя очень хочет доказать, что любит меня. Тут у нас не получается... Но как выбраться с Севера? На мой первый же намек Концевич обозлился, засверкал глазами на темном лице: - Бежите, как крысы с корабля?.. - Почему?! - Потому! Наверное, у него случились неведомые нам трудности. Неспроста в последнее время стал раздражительным, и никто к нему не приезжает. Он оставил в покое мою Наташу (правда, до сих пор в гостинице живет студентка Неля). Эх, как бы долететь до железной дороги, до материка. А там сообразим. Может, с его женой договориться - дескать, давайте вместе съездим в теплые края? А по дороге распростимся... Но Эля хандрила: опустив шторы ( весеннее солнце уже мешало) целыми днями валялась на огромном диване, смотрела по "видику" эротические фильмы. Пила в одиночку и курила. Пока еще не растаяла тундра, не ожили смрадные болота, в которых, говорят, лежит не одна сотня тракторов и вертолетов, можно попробовать сбежать на попутных машинах. Но где эти попутные машины? В лучшем случае до соседнего поселка со сгоревшей в прошлом году скважиной... Пешком пойти - волки съедят. Выручил случай - Концевич улетел на вертолете в Тюмень, оттуда, как мы поняли, он самолетом должен добраться до Москвы: предстоял некий съезд нефтяных "тузов". Вертолет вернулся вечером, я взял две бутылки коньяка и пошел в гости к первому пилоту. Я его знал в лицо, он не раз приходил к Алику, когда я играл на скрипке, - приносил красную рыбу. Найти его в этом крохотном селении было проще простого - спросить у мальчишек. - Иваныч? А вон, с флюгером дом. Крепкий, с суровым лицом, как Чкалов, вертолетчик как раз ужинал - ел бруснику ложками. Жена подала скворчащую яичницу с ломтиками лука и сала. - А, музыкант! - обрадовался хозяин. И пояснил жене. - Он тоже Иваныч!У нас и шеф Иваныч! Мы все Иванычи. Хоть русский, хоть еврей. Садись! Что, на охоту хочешь, пока его нету? Он был уже слегка во хмелю, я достал свои бутылки, мы выпили, и я тихо объяснил ему, что нам с Наташей срочно надо к ее маме. Лежит, не встает. Не дай Бог, не увидев дочери, угаснет... Летчик закивал стриженой головой, пот сверкал на его коротких "баках" возле ушей. - Но керосин... - завздыхал он. - Алик ведь все помнит. Может, его дождешься? - Не могу. Наташка ревмя ревет. - Да?.. А как вы узнали, что маманя больна? - И он вдруг очень пристально посмотрел на меня, как будто ничего не пил. Я во-время нашелся, что сказать. - Так ведь.. Альберт Иваныч подарил ей телефон с антенной... Слышно плохо, но мы все поняли. Летчик кивнул и, подумав, скривился - ему самому было неприятно это произносить: - Тысяча баксов. Завтра утром отвезу. - И как бы объясняясь без слов, что ему тоже надо жить, приложил руки к горлу. Ночью мы Наташей собрали наши немудреные пожитки, спали плохо, все чего-то боялись. В шесть часов утра за нами на вездеходе заехал Иваныч. А через час мы уже летели на юг области, к железной дороге. После расчета с вертолетчиком ( мы это сделали перед посадкой), у нас с Наташей осталось всего четыре сотни долларов и тысяч пять новыми деньгами. Не бог весть какие деньги, но все-таки. Концевич нам должен еще тысячи полторы долларов, но мы обойдемся без них... Вертолет дребезжал, гремел, несся в утреннем сумраке. И в моей душе вырастал огромный сверкающий оркестр - разворачивалась неведомая музыка, которую, может быть, я когда-нибудь запишу... Я сидел на железной лавке возле бочки, вонявшей керосином, Наташа - на тряпках. И вдруг она, едва не упав, бросилась ко мне, повисла на шее, стала рыдать. - Что? Что ты?.. - кричал я ей в ушко. Она плакала и ничего не отвечала. То ли до нее лишь сегодня дошло, что Мамина более нет на свете... то ли радовалась обретенной свободе... Я спрятал ее лицо у себя на груди и подумал: что-то, наконец, меняется в нашей жизни. Надоело бегать с чужими документами... да еще и попадешься с ними... Надо ближе к дому. Заработаем денег и - в июле-августе уедем, наконец, в чужие теплые края. Настоящие паспорта для выезда оформим. Ведь Наташеньке исполнилось семнадцать. А сейчас уже в четырнадцать выдают... 3 глава. ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА 24. Они вернулись в родной город - здесь сверкало горячее солнце, в обеденные часы лило с крыш, молодые люди ходили без шапок. Андрей и Наташа вошли в квартиру Сабанова с опасением - вдруг она уже кем-то занята, но нет, ключ подошел к замку, только записка белела, воткнутая между дверью и косяком: "Я теперь другая, не узнаешь. Нина". А, да, это медсестра из БСМП. Наверно, стала обладательницей пышной груди... В квартире никто, кажется, не хозяйничал. А если кто и побывал, то поработал весьма осторожно. Окна целы. Краны завернуты. Все в порядке. Главное - страшный человек исчез. И казалось бы, Сабанову радоваться надо... Но тревога почему-то не уходила. Наверняка в городе живы дружки Мамина. И кто знает, что они предпримут, когда проведают о возвращении беглецов... Особенно те амбалы, которым досталось за мнимое исчезновение скрипки. А еще больше Андрея тревожили слезы Наташи. Летели - она плакала... в поезде ехали - лежала ничком, ревела... И в дом вошли - со слезами на постель легла... Все время о чем-то напряженно думает. Ночью лежит, вся изогнувшись, отстранившись от Андрея, как от раскаленной батареи. - Ты никуда не выходи, - буркнул он ей наутро. - Схожу на разведку. К цыганам схожу. Она не откликнулась. Осталась, одетая, возле стола, сидит, не прикоснувшись к чаю, положив руки на коленки, и ее синенькие глазки снова, как когда-то, смотрят мимо Андрея. Да что с ней такое?! Надо бы внимательно поговорить... Он вышел из подъезда на напружиненных ногах, как выходят на враждебную территорию. Но не встретил ни подозрительных зевак, ни просто знакомых. Первая новость, которая поджидала его, - на бетонном девятиэтажном доме среди множества стеклянных и медных дощечек со словами "Эсквайр", ООО "Симпатия", "Гранд" и т.д. отсутствовал "Ромэн-стрит". Ансамбль переехал. От продавщицы одного из киосков на первом этаже Андрей узнал - цыгане теперь гдето на улице Лебедева, это возле базара. Едва нашел родную вывеску над входом в подвал старого деревянного особняка, долго бродил по темному коридору, пока не толкнулся в дверь, за которой горел свет, курили люди, тренькали на гитаре. За столиком перед своими людьми восседал кряжистый Колотюк в свитере и пиджаке, потрясая газетой. - За это надо в суд!.. У нас половина коллектива - истинные цыгане! Так, как мы поем, никто не поет! Увидев Сабанова, зарычал, поднялся: - Ромалэ, кто это?.. Сличенко? Эрденко? - И подойдя, обнял с размаху, стукнул ладонью по спине, как утюгом. - Патив туке! О, как я рад!.. Золотозубая Аня подкралась кошечкой сбоку, хлестнула возвращенца концом черной косы, чмокнула в щеку. - А ты замужняя, не приставай, - буркнул Колотюк, чрезвычайно обрадовав этой мельком высказанной вестью Андрея. Андрей, неловко озираясь, подсел к столу, все наперебой заговорили, и через минуту он уже знал обо всем, что произошло с ансамблем. В городе зимой появились развеселые конкуренты -цыгане из Москвы, и они не то чтобы работают лучше - удачно используют своих детей. Сейчас публике нравятся пляшущие дети. Особенно девочки лет 12-14, с монистами из серебряных монет. Заработок у "ромэн-стритовцев" упал, да и в здании на центральной улице аренду подняли. Пришлось уходить в развалины... - Ведь ты вернешься к нам? Мы их вытесним... У них скрипач фальшивит, будто ему в штаны раскаленную подкову сунули... Классику не умеет, а нынче публике классику подавай... - Колотюк загибал пальцы. - "Умирающего лебедя" Анька станцует... Из "Цыганского барона" сделаешь попурри - я намажусь бронзой, спою... А? А?