опыт, изведанное противоречие, испытанная коренная несостоятельность этого
самоутверждения может привести к вольному отречению от него и к
сознательному и свободному требованию воссоединения с безусловным началом.
Отсюда виден великий смысл отрицательного западного развития, великое
назначение западной цивилизации. Она представляет полное и последовательное
отпадение человеческих природных сил от божественного {043}начала,
исключительное самоутверждение их, стремление на самих себе основать здание
вселенской культуры. Через несостоятельность и роковой неуспех этого
стремления является самоотрицание, самоотрицание же приводит к свободному
воссоединению с божественным началом.
Коренной поворот, великий кризис в сознании западного человечества уже
начался. Ясным выражением его являются развитие и успех пессимистических
воззрений, по которым существующая действительность есть зло, обман и
страдание, источник же этой действительности и, следовательно, этого зла,
обмана и страдания лежит в самоутверждающейся воле, в жизненном хотении, и
значит, спасение -- в отрицании этой воли, в самоотрицании[5].
Это пессимистическое воззрение, этот поворот к самоотрицанию является
пока только в теории, в философской системе, но можно с уверенностью
предвидеть, что скоро -- именно когда на Западе социальная революция
достигнет победы и, достигнув победы, увидит бесплодность этой победы,
увидит свою собственную несостоятельность, невозможность основать согласный
и правильный общественный строй, осуществить правду на основаниях условного
преходящего бытия, когда западное человечество убедится самым делом, самою
историческою действительностью в том, что самоутверждение воли, как бы оно
ни проявлялось, есть источник зла и страдания,-- тогда пессимизм, поворот к
самоотрицанию перейдет из теории в жизнь, тогда западное человечество будет
готово к принятию религиозного начала, положительного откровения истинной
религии.
Но, по закону разделения исторического труда, один и тот же культурный
тип, одни и те же народы не могут осуществить двух мировых идей, сделать два
исторические дела, и если западная цивилизация имела своею задачей, своим
мировым назначением осуществить отрицательный переход от религиозного
прошлого к религиозному будущему, то положить начало самому этому
религиозному будущему суждено другой исторической силе.
{044}
Я сказал, что назначение западного развития, западной внерелигиозной
цивилизации -- служить необходимым переходом для человечества от
религиозного прошлого к религиозному будущему.
Мы можем получить некоторое понятие об общем характере этого будущего,
если рассмотрим, чем грешило религиозное прошлое, в чем его главная
неправда, вызвавшая необходимость отрицания и отрицательного перехода к иным
формам.
Религиозное прошлое, о котором я говорю, представляется римским
католичеством. Хотя несостоятельность этой формы сознана уже, но до тех пор,
пока не совершится переход от нее к новой и лучшей, и притом еще более
положительной и всеобъемлющей форме, до тех Пор католичество сохранит и свою
условную силу, и свое условное право. Пока не осуществятся в жизни и
сознании цивилизованного человечества положительные зиждущие начала
будущего, до тех пор положительное прошедшее еще тяготеет над отрицательным
настоящим. Оно может быть упразднено, и действительно и окончательно
упразднится только таким началом, которое даст больше, чем оно, а не пустым
и немощным отрицанием. Поэтому-то католичество все стоит еще и ведет упорную
борьбу против умственного и социального прогресса -- прогресса, который
получит только тогда роковую, неодолимую силу над старым началом, когда
Достигнет положительных выводов, когда получит такие основы, на которых
возможно будет создание нового мира не только более свободного, но и более
богатого духовными силами.
Но кто же решится сказать, что современная Европа богаче духовными
силами хотя бы католической и рыцарской Европы средних веков?
В настоящее время ведется у наших западных соседей так называемая
культурная борьба против католичества[1]; в этой борьбе для беспристрастного
человека невозможно стать ни на ту, ни на другую сторону.
Если справедливо защитники культуры упрекают католичество в том, что
оно употребляло насилие против врагов христианства, как бы следуя примеру
своего патрона апостола Петра, который вынул меч в защиту Христа в саду
Гефсиманском[2], если справедливо упрекают католичество в том, что оно
стремилось создать внешние {045}земные формы и формулы для духовных
божественных предметов, как бы следуя примеру того же апостола, который
хотел создать вещественные кущи для Христа, Моисея и Илии на горе Фаворской
во время Преображения[3], то защитники католичества справедливо могут
упрекать современную культуру в том, что она, отказавшись от христианства и
религиозных начал в пользу стремления к материальному благосостоянию и
богатству, имела для себя худший образец в том другом апостоле, который
предал Христа за тридцать сребреников.
По весьма понятным причинам к католичеству редко относятся
беспристрастно не только с протестантской и рационалистической, но и с
положительно-религиозной церковной точки зрения. Справедливо порицая его за
стремление "налагать на правду Божью гнилую тяжесть лат земных"[4], не хотят
видеть в нем саму эту правду Божию, хотя и в несоответствующей одежде.
Вследствие исторических условий католичество являлось всегда злейшим врагом
нашего народа и нашей церкви, но именно поэтому нам следует быть к нему
справедливыми.
К римской церкви вполне применяются слова поэта:
Она небес не забывала,
Но и земное все познала,
И пыль земли на ней легла[5].
Обыкновенно эту пыль земли принимают за самую суть, за идею
католичества; между тем на самом деле как общая идея католичества является
прежде всего та истина, что все мирские власти и начала, все силы общества и
отдельного человека должны быть подчинены началу религиозному, что царство
Божие, представляемое на земле духовным обществом -- церковью, должно
обладать царством мира сего.
Если Христос сказал: "Царство Мое не от мира сего"[6], то именно
потому, что оно не от мира сего, а выше мира, мир и должен быть подчинен
ему, ибо Христос же сказал: "Я победил мир"[7].
Но так как и после этой победы двойственность Божия и Кесарева
сохранилась, так как светское общество не слилось с духовным, церковь не
ассимилировала себе государство, то вопрос о правильном, долженствующем быть
отношении двух властей остается открытым. С религиозной точки зрения на этот
вопрос возможен только {046}один общий ответ: если церковь есть
действительно царство Божие на земле, то все другие силы и власти должны
быть ей подчинены, должны быть ее орудиями. Если церковь представляет собою
божественное безусловное начало, то все остальное должно быть условным,
зависимым, служебным. Двух одинаково самостоятельных, двух верховных начал в
жизни человека очевидно быть не может -- он не может служить двум господам.
Говорят о строгом разделении, разграничении церковном и гражданской сферы.
Но ведь вопрос именно в том, может ли гражданская сфера, могут ли мирские
дела быть совершенно независимыми, иметь такую же безусловную
самостоятельность, какая должна принадлежать делам божественным,-- могут ли
внешние гражданские интересы человека быть отделены от его внутренних
духовных интересов, не нарушая этим жизненности тех и других? Такое
отделение внутренних и внешних начал не есть ли то самое, что называется
смертью и разложением? Если временная жизнь человека служит только средством
и переходом к жизни вечной, то и все интересы и дела этой временной жизни
должны быть только средствами и орудиями для вечных духовных интересов и
дел, должны быть так или иначе обусловлены вечною жизнью и царством Божиим,
и раз государство и общество признали себя христианскими, такая точка зрения
должна быть для них обязательна.
Царство мира должно быть подчинено царству Божию, мирские силы общества
и человека должны быть подчинены силе духовной, но какое здесь разумеется
подчинение и как, какими средствами и способами оно должно быть
осуществлено?
Очевидно, что характер и способ этого подчинения должен соответствовать
тому безусловному божественному началу, во имя которого требуется
подчинение. И если в христианстве Бог признается как любовь, разум и
свободный дух, то этим исключается всякое насилие и рабство, всякая слепая и
темная вера: подчинение мирских начал началу божественному должно быть
свободным и достигаться внутреннею силой подчиняющего начала.
"В дому Отца Моего обителей много",-- говорит Христос[8].
Всему есть место в царстве Божием, все может быть связано внутренней
гармонической связью, ничто не должно быть подавлено и уничтожено. Духовное
общество -- {047}церковь -- должно подчинить себе общество мирское, возвышая
его до себя, одухотворяя его, делая мирской элемент своим орудием и
посредством -- своим телом, причем внешнее единство является само собою как
естественный результат. В католичестве же внешнее единство является не как
результат, а как основание и вместе как цель. Но для внешнего единства как
цели только одно средство -- внешняя сила, и католичество усвоивает ее себе
и становится наряду с другими внешними, то есть мирскими, силами. Но,
утверждая себя как мирскую внешнюю силу, католичество тем самым очевидно
оправдывает и самоутверждение тех других внешних сил, которые оно стремится
себе подчинить, и таким образом само делает невозможным это подчинение.
Как высшее начало -- начало общего -- католичество требует себе
подчинения со стороны частного и единичного, подчинения человеческой
личности. Но, становясь внешней силой, оно перестает быть высшим началом и
теряет право господства над человеческой личностью (как обладающей силою
внутреннею), фактическое же господство является как только насилие и
подавление, вызывающее необходимый и справедливый протест личности, в чем и
заключается существенное значение и оправдание протестантства.
Начиная с протестантства западная цивилизация представляет постепенное
освобождение человеческой личности, человеческого я от той исторической, на
предании основанной связи, которая соединяла, но вместе с тем порабощала
людей во время средневекового периода. Великий смысл исторического процесса,
начавшегося с религиозной реформации, состоит в том, что он обособил
человеческую личность, предоставил ее самой себе, чтобы она могла
сознательно и свободно обратиться к божественному началу, войти с ним в
совершенно сознательную и свободную связь.
Такая связь была бы невозможна, если бы божественное начало было чисто
внешним для человека, если бы оно не коренилось в самой человеческой
личности; в таком случае человек мог бы находиться относительно
божественного начала только в невольном, роковом подчинении. Свободная же
внутренняя связь между безусловным божественным началом и человеческой
личностью возможна только потому, что сама эта личность человеческая имеет
безусловное значение. Человеческая личность только потому может свободно,
извнутри {048}соединяться с божественным началом, -- что она сама в
известном смысле божественна, или -- точнее -- причастна Божеству.
Личность человеческая -- и не личность человеческая вообще, не
отвлеченное понятие, а действительное, живое лицо, каждый отдельный человек
-- имеет безусловное, божественное значение.-- В этом утверждении сходится
христианство с современной мирской цивилизацией.
Но в чем же состоит эта безусловность, эта божественность человеческой
личности?
Безусловность, так же как и другие сходные понятия: бесконечность,
абсолютность,-- имеет два значения: отрицательное и положительное.
Отрицательная безусловность, несомненно принадлежащая человеческой
личности, состоит в способности переступать за всякое конечное, ограниченное
содержание, в способности не останавливаться на нем, не удовлетворяться им,
а требовать большего, в способности, как говорит поэт, "искать блаженств,
которым нет названья и меры нет"[9].
Не удовлетворяясь никаким конечным условным содержанием, человек на
самом деле заявляет себя свободным от всякого внутреннего ограничения,
заявляет свою отрицательную безусловность, составляющую залог бесконечного
развития. Но неудовлетворимость всяким конечным содержанием, частичною
ограниченною действительностью, есть тем самым требование действительности
всецелой, требование полноты содержания. В обладании же всецелою
действительностию, полнотою жизни заключается положительная безусловность.
Без нее или по крайней мере без возможности ее отрицательная безусловность
не имеет никакого значения или, лучше сказать -- имеет значение безысходного
внутреннего противоречия. В таком противоречии находится современное
сознание.
Западная цивилизация освободила человеческое сознание от всех внешних
ограничений, признала отрицательную безусловность человеческой личности,
провозгласила безусловные права человека. Но вместе с тем, отвергнувши
всякое начало безусловное в положительном смысле, то есть в действительности
и уже по природе обладающее всецелою полнотою бытия, ограничивши жизнь и
сознание человека кругом условного и преходящего, эта цивилизация утвердила
зараз и {049}бесконечное стремление, и невозможность его удовлетворения.
Современный человек сознает себя внутренно свободным, сознает себя выше
всякого внешнего, от него не зависящего начала, утверждает себя центром
всего и между тем в действительности является только одной бесконечно малой
и исчезающей точкой на мировой окружности.
Современное сознание признает за человеческой личностью божественные
права, но не дает ей ни божественных сил, ни божественного содержания, ибо
современный человек и в жизни, и в знании допускает только ограниченную
условную действительность, действительность частных фактов и явлений, и с
этой точки зрения сам человек есть только один из этих частных фактов.
Итак, с одной стороны, человек есть существо с безусловным значением, с
безусловными правами и требованиями, и тот же человек есть только
ограниченное и преходящее явление, факт среди множества других фактов, со
всех сторон ими ограниченный и от них зависящий, - и не только отдельный
человек, но и все человечество. С точки зрения атеистической не только
отдельный человек появляется и исчезает, как все другие факты и явления
природы, но и все человечество, вследствие внешних естественных условий
появившееся на земном шаре, может вследствие изменения тех же естественных
условий бесследно исчезнуть с этого земного шара или вместе с ним. Человек
есть все для себя, а между тем самое существование его является условным и
постоянно проблематичным. Если б это противоречие было чисто теоретическое,
касалось бы какого-нибудь отвлеченного вопроса и предмета, тогда оно не было
бы таким роковым и трагическим, тогда его можно было бы оставить в покое и
человек мог бы уйти от него в жизнь, в живые интересы. Но когда противоречие
находится в самом центре человеческого сознания, когда оно касается самого
человеческого я и распространяется на все его живые силы, тогда уйти,
спастись от него некуда. Приходится принять один из членов дилеммы: или
человек действительно имеет то безусловное значение, те безусловные права,
которые он дает себе сам в своем внутреннем субъективном сознании,-- в таком
случае он должен иметь и возможность осуществить это значение, эти права;
или же, если человек есть {050}только факт, только условное и ограниченное
явление, которое сегодня есть, а завтра может и не быть, а чрез несколько
десятков лет наверно не будет, в таком случае пусть он и будет только
фактом: факт сам по себе не истинен и не ложен, не добр и не зол,-- он
только натурален, он только необходим. Так пусть же человек не стремится к
истине и добру, все это только условные понятия, в сущности -- пустые слова.
Если человек есть только факт, если он неизбежно ограничен механизмом
внешней действительности, пусть он и не ищет ничего большего этой
натуральной действительности, пусть он ест, пьет и веселится, а если
невесело, то он, пожалуй, может своему фактическому существованию положить
фактический же конец.
Но человек не хочет быть только фактом, только явлением, и это
нехотение уже намекает, что он действительно не есть только факт, не есть
только явление, а нечто большее. Ибо что значит факт, который не хочет быть
фактом? явление, которое не хочет быть явлением?
Это, конечно, еще ничего не доказывает, кроме того, что, принимая
первый член дилеммы, становясь решительно и последовательно на сторону
механического мировоззрения, мы не избегаем противоречия, а делаем его
только более резким.
Но спрашивается: на чем основано само это механическое мировоззрение,
по которому человек есть только одно из явлений природы, ничтожное колесо в
мировом механизме?
Для того чтобы принять такое воззрение, которое наносит смертельный
удар всем существенным стремлениям человека и делает жизнь невозможною для
того, кто вполне и последовательно проникся бы этим воззрением,-- для того
чтобы принять его, нужно иметь, очевидно, очень твердые основания. Если это
воззрение противоречит человеческой воле и чувству, то оно должно по крайней
мере быть безусловно необходимым для разума, должно обладать безусловной
теоретической истиной. И на это действительно оно заявляет притязание. Но
уже странно это притязание на безусловную истинность со стороны воззрения,
признающего только условное и относительное. Это -- новое противоречие; но
допустим и это, допустим, что механическое мировоззрение может быть
безусловно истинным,-- где основание, по которому мы были бы должны
действительно признавать его таковым? Как уже давно заметил Лейбниц,
{051}всякое учение истинно в том, что оно утверждает, и ложно в том или тем,
что оно отрицает или исключает[10]. Так и относительно механического
мировоззрения или материализма (употребляю здесь два термина безразлично,
так как имею в виду только тот их смысл, в котором они совпадают) мы должны
признать, что его общие основные утверждения совершенно истинны. Они
сводятся к двум главным: 1) все существующее состоит из силы и материи,-- и
2) все совершающееся совершается с необходимостью, или по непреложным
законам[11].
Эти положения в своей общности ничего не исключают и могут быть
признаны и с точки зрения спиритуализма. Действительно, все состоит из
материи и силы, но ведь это очень общие понятия. Мы говорим о силах
физических, говорим о силах духовных. И те и другие одинаково могут быть
действительными силами. Признавая далее вместе с материализмом, что силы не
могут существовать сами по себе, а необходимо принадлежат известным реальным
единицам, или атомам, представляющим субъекты этих сил, мы можем вместе с
Демокритом понимать и субъект духовных сил -- человеческую душу -- как такую
реальную единицу, как особый, высшего рода атом или монаду, обладающую, как
и все атомы, вечностью[12].
Если приведенное общее положение не дает никакого основания отрицать
самостоятельность духовных сил, которые так же действительны, как силы
физические, и если в самом деле все более философские, более логические умы
между представителями механического воззрения не отрицают действительности
духовных сил и их самостоятельности,-- сведение же духовных сил к
физическим, утверждение, что душа, что мысль есть такое же выделение мозга,
как желчь есть выделение печени, принадлежит только плохим представителям
механического мировоззрения, плохим ученым и плохим философам,-- если,
говорю я, с этой общей точки зрения нет основания отрицать существование и
самостоятельность известных нам духовных сил, то точно так же нет основания
с этой точки зрения отрицать существование и полную действительность
бесконечного множества других неизвестных нам, в данном состоянии для нас
тайных, сил.
Точно так же, признавая, что все совершающееся совершается с
необходимостью, мы должны различать {052}разные роды необходимости.
Необходимо пущенный камень падает на землю; необходимо шар ударяет другой
шар и приводит его в движение; так же необходимо солнце своими лучами
вызывает жизнь в растении,-- процесс необходимый, но самые способы этого
необходимого воздействия уже различны. Необходимо известное представление в
уме животного вызывает то или другое движение; необходимо высокая идея,
проникнувшая в душу человека, вызывает его на высокие подвиги: во всех этих
случаях есть необходимость, но необходимость разного рода.
Понятие необходимости в широком смысле -- а нет никакого основания
понимать его в узком смысле -- это понятие необходимости нисколько не
исключает свободы. Свобода есть только один из видов необходимости. Когда
противопоставляют свободу необходимости, то это противопоставление
обыкновенно равняется противопоставлению внутренней и внешней необходимости.
Для Бога, напр<имер>, необходимо любить всех и осуществлять в творении
вечную идею блага. Бог не может враждовать, в Боге не может быть ненависти:
любовь, разум, свобода для Бога необходимы. Мы должны сказать, что для Бога
необходима свобода -- это уже показывает, что свобода не может быть понятием
безусловно, логически исключающим понятие необходимости.
Все совершается по непреложным законам, но в различных сферах бытия,
очевидно, должны господствовать разнородные законы (или, точнее, различные
применения одного и того же закона), а из этой разнородности естественно
вытекает различное взаимоотношение этих частных законов, так что законы
низшего порядка могут являться как подчиненные законам порядка высшего,
подобно тому как, допуская специфические различия между мировыми силами, мы
имеем право допускать и различное отношение между ними, допускать
существование высших и более могущественных сил, способных подчинять себе
другие.
Таким образом, основные положения материализма, несомненно истинные, по
своей общности и неопределенности ничего не исключают и оставляют все
вопросы открытыми. Определенным же воззрением материализм является только в
своей отрицательной, исключительной стороне, в признании, что нет никаких
других сил, кроме {053}физических,-- никакой другой материи, кроме той, с
которою имеет дело опытная физика и химия, что нет других законов в природе,
кроме механических законов, управляющих движением вещества (и, пожалуй, еще
других столь же механических законов ассоциации идей в человеческом
сознании). Если встречается в опыте что-нибудь, не представляющее
механического характера (напр<имер>, жизнь, творчество), то это только
иллюзия: в сущности все есть механизм и все должно быть сведено к
механическим отношениям. На чем же основывается это отрицание и это
требование? Не на науке, конечно, ибо наука, изучая данные в опыте явления и
механизм их внешних отношений, вовсе не задается безусловными вопросами о
сущности вещей. Без сомнения, во всем существующем должна быть механическая
сторона, подлежащая точной науке, но признавать действительность этой одной
стороны было бы, очевидно, величайшим произволом. Если где кончается
механизм, там кончается и точная наука, то следует ли из этого, чтобы конец
точной науки был концом всего или даже всякого знания? Очевидно, это такой
логический скачок, который может сделать только ум, совершенно одержимый
предвзятою идеей. -- Наука имеет дело с веществами и силами, но что такое в
сущности вещество и сила -- этот вопрос не входит в ее задачу, и если ученый
услышит от метафизика, что вещество в сущности есть представление, а сила в
сущности есть воля, то он, в качестве ученого, не может ничего сказать ни за
ни против этого утверждения. -- Но если, как это несомненно, отрицательный
принцип материализма не есть результат точной науки (которая вообще не
занимается универсальными и безусловными принципами), то это есть только
философское положение. Но в области философского умозрения (как это известно
всякому, сколько-нибудь знакомому с этою областью) не только нет основания
отрицать существования духовных сил как самостоятельных от сил физических,
но есть твердые философские основания утверждать, что самые физические силы
сводятся к духовным[13]. Доказывать это положение здесь было бы неуместно,
но во всяком случае несомненно, что в философии целые учения, даже можно
сказать -- большая половина философских учений признает эту сводимость сил
физических на силы духовные, так что материализм, во всяком случае, есть
только одно из философских мнений.
{054}Но если материализм как теория есть только одно из философских
мнений и, следовательно, признание безусловной истинности этого мнения есть
самоутверждения может привести к вольному отречению от него и к
сознательному и свободному требованию воссоединения с безусловным началом.
Отсюда виден великий смысл отрицательного западного развития, великое
назначение западной цивилизации. Она представляет полное и последовательное
отпадение человеческих природных сил от божественного {043}начала,
исключительное самоутверждение их, стремление на самих себе основать здание
вселенской культуры. Через несостоятельность и роковой неуспех этого
стремления является самоотрицание, самоотрицание же приводит к свободному
воссоединению с божественным началом.
Коренной поворот, великий кризис в сознании западного человечества уже
начался. Ясным выражением его являются развитие и успех пессимистических
воззрений, по которым существующая действительность есть зло, обман и
страдание, источник же этой действительности и, следовательно, этого зла,
обмана и страдания лежит в самоутверждающейся воле, в жизненном хотении, и
значит, спасение -- в отрицании этой воли, в самоотрицании[5].
Это пессимистическое воззрение, этот поворот к самоотрицанию является
пока только в теории, в философской системе, но можно с уверенностью
предвидеть, что скоро -- именно когда на Западе социальная революция
достигнет победы и, достигнув победы, увидит бесплодность этой победы,
увидит свою собственную несостоятельность, невозможность основать согласный
и правильный общественный строй, осуществить правду на основаниях условного
преходящего бытия, когда западное человечество убедится самым делом, самою
историческою действительностью в том, что самоутверждение воли, как бы оно
ни проявлялось, есть источник зла и страдания,-- тогда пессимизм, поворот к
самоотрицанию перейдет из теории в жизнь, тогда западное человечество будет
готово к принятию религиозного начала, положительного откровения истинной
религии.
Но, по закону разделения исторического труда, один и тот же культурный
тип, одни и те же народы не могут осуществить двух мировых идей, сделать два
исторические дела, и если западная цивилизация имела своею задачей, своим
мировым назначением осуществить отрицательный переход от религиозного
прошлого к религиозному будущему, то положить начало самому этому
религиозному будущему суждено другой исторической силе.
{044}
Я сказал, что назначение западного развития, западной внерелигиозной
цивилизации -- служить необходимым переходом для человечества от
религиозного прошлого к религиозному будущему.
Мы можем получить некоторое понятие об общем характере этого будущего,
если рассмотрим, чем грешило религиозное прошлое, в чем его главная
неправда, вызвавшая необходимость отрицания и отрицательного перехода к иным
формам.
Религиозное прошлое, о котором я говорю, представляется римским
католичеством. Хотя несостоятельность этой формы сознана уже, но до тех пор,
пока не совершится переход от нее к новой и лучшей, и притом еще более
положительной и всеобъемлющей форме, до тех Пор католичество сохранит и свою
условную силу, и свое условное право. Пока не осуществятся в жизни и
сознании цивилизованного человечества положительные зиждущие начала
будущего, до тех пор положительное прошедшее еще тяготеет над отрицательным
настоящим. Оно может быть упразднено, и действительно и окончательно
упразднится только таким началом, которое даст больше, чем оно, а не пустым
и немощным отрицанием. Поэтому-то католичество все стоит еще и ведет упорную
борьбу против умственного и социального прогресса -- прогресса, который
получит только тогда роковую, неодолимую силу над старым началом, когда
Достигнет положительных выводов, когда получит такие основы, на которых
возможно будет создание нового мира не только более свободного, но и более
богатого духовными силами.
Но кто же решится сказать, что современная Европа богаче духовными
силами хотя бы католической и рыцарской Европы средних веков?
В настоящее время ведется у наших западных соседей так называемая
культурная борьба против католичества[1]; в этой борьбе для беспристрастного
человека невозможно стать ни на ту, ни на другую сторону.
Если справедливо защитники культуры упрекают католичество в том, что
оно употребляло насилие против врагов христианства, как бы следуя примеру
своего патрона апостола Петра, который вынул меч в защиту Христа в саду
Гефсиманском[2], если справедливо упрекают католичество в том, что оно
стремилось создать внешние {045}земные формы и формулы для духовных
божественных предметов, как бы следуя примеру того же апостола, который
хотел создать вещественные кущи для Христа, Моисея и Илии на горе Фаворской
во время Преображения[3], то защитники католичества справедливо могут
упрекать современную культуру в том, что она, отказавшись от христианства и
религиозных начал в пользу стремления к материальному благосостоянию и
богатству, имела для себя худший образец в том другом апостоле, который
предал Христа за тридцать сребреников.
По весьма понятным причинам к католичеству редко относятся
беспристрастно не только с протестантской и рационалистической, но и с
положительно-религиозной церковной точки зрения. Справедливо порицая его за
стремление "налагать на правду Божью гнилую тяжесть лат земных"[4], не хотят
видеть в нем саму эту правду Божию, хотя и в несоответствующей одежде.
Вследствие исторических условий католичество являлось всегда злейшим врагом
нашего народа и нашей церкви, но именно поэтому нам следует быть к нему
справедливыми.
К римской церкви вполне применяются слова поэта:
Она небес не забывала,
Но и земное все познала,
И пыль земли на ней легла[5].
Обыкновенно эту пыль земли принимают за самую суть, за идею
католичества; между тем на самом деле как общая идея католичества является
прежде всего та истина, что все мирские власти и начала, все силы общества и
отдельного человека должны быть подчинены началу религиозному, что царство
Божие, представляемое на земле духовным обществом -- церковью, должно
обладать царством мира сего.
Если Христос сказал: "Царство Мое не от мира сего"[6], то именно
потому, что оно не от мира сего, а выше мира, мир и должен быть подчинен
ему, ибо Христос же сказал: "Я победил мир"[7].
Но так как и после этой победы двойственность Божия и Кесарева
сохранилась, так как светское общество не слилось с духовным, церковь не
ассимилировала себе государство, то вопрос о правильном, долженствующем быть
отношении двух властей остается открытым. С религиозной точки зрения на этот
вопрос возможен только {046}один общий ответ: если церковь есть
действительно царство Божие на земле, то все другие силы и власти должны
быть ей подчинены, должны быть ее орудиями. Если церковь представляет собою
божественное безусловное начало, то все остальное должно быть условным,
зависимым, служебным. Двух одинаково самостоятельных, двух верховных начал в
жизни человека очевидно быть не может -- он не может служить двум господам.
Говорят о строгом разделении, разграничении церковном и гражданской сферы.
Но ведь вопрос именно в том, может ли гражданская сфера, могут ли мирские
дела быть совершенно независимыми, иметь такую же безусловную
самостоятельность, какая должна принадлежать делам божественным,-- могут ли
внешние гражданские интересы человека быть отделены от его внутренних
духовных интересов, не нарушая этим жизненности тех и других? Такое
отделение внутренних и внешних начал не есть ли то самое, что называется
смертью и разложением? Если временная жизнь человека служит только средством
и переходом к жизни вечной, то и все интересы и дела этой временной жизни
должны быть только средствами и орудиями для вечных духовных интересов и
дел, должны быть так или иначе обусловлены вечною жизнью и царством Божиим,
и раз государство и общество признали себя христианскими, такая точка зрения
должна быть для них обязательна.
Царство мира должно быть подчинено царству Божию, мирские силы общества
и человека должны быть подчинены силе духовной, но какое здесь разумеется
подчинение и как, какими средствами и способами оно должно быть
осуществлено?
Очевидно, что характер и способ этого подчинения должен соответствовать
тому безусловному божественному началу, во имя которого требуется
подчинение. И если в христианстве Бог признается как любовь, разум и
свободный дух, то этим исключается всякое насилие и рабство, всякая слепая и
темная вера: подчинение мирских начал началу божественному должно быть
свободным и достигаться внутреннею силой подчиняющего начала.
"В дому Отца Моего обителей много",-- говорит Христос[8].
Всему есть место в царстве Божием, все может быть связано внутренней
гармонической связью, ничто не должно быть подавлено и уничтожено. Духовное
общество -- {047}церковь -- должно подчинить себе общество мирское, возвышая
его до себя, одухотворяя его, делая мирской элемент своим орудием и
посредством -- своим телом, причем внешнее единство является само собою как
естественный результат. В католичестве же внешнее единство является не как
результат, а как основание и вместе как цель. Но для внешнего единства как
цели только одно средство -- внешняя сила, и католичество усвоивает ее себе
и становится наряду с другими внешними, то есть мирскими, силами. Но,
утверждая себя как мирскую внешнюю силу, католичество тем самым очевидно
оправдывает и самоутверждение тех других внешних сил, которые оно стремится
себе подчинить, и таким образом само делает невозможным это подчинение.
Как высшее начало -- начало общего -- католичество требует себе
подчинения со стороны частного и единичного, подчинения человеческой
личности. Но, становясь внешней силой, оно перестает быть высшим началом и
теряет право господства над человеческой личностью (как обладающей силою
внутреннею), фактическое же господство является как только насилие и
подавление, вызывающее необходимый и справедливый протест личности, в чем и
заключается существенное значение и оправдание протестантства.
Начиная с протестантства западная цивилизация представляет постепенное
освобождение человеческой личности, человеческого я от той исторической, на
предании основанной связи, которая соединяла, но вместе с тем порабощала
людей во время средневекового периода. Великий смысл исторического процесса,
начавшегося с религиозной реформации, состоит в том, что он обособил
человеческую личность, предоставил ее самой себе, чтобы она могла
сознательно и свободно обратиться к божественному началу, войти с ним в
совершенно сознательную и свободную связь.
Такая связь была бы невозможна, если бы божественное начало было чисто
внешним для человека, если бы оно не коренилось в самой человеческой
личности; в таком случае человек мог бы находиться относительно
божественного начала только в невольном, роковом подчинении. Свободная же
внутренняя связь между безусловным божественным началом и человеческой
личностью возможна только потому, что сама эта личность человеческая имеет
безусловное значение. Человеческая личность только потому может свободно,
извнутри {048}соединяться с божественным началом, -- что она сама в
известном смысле божественна, или -- точнее -- причастна Божеству.
Личность человеческая -- и не личность человеческая вообще, не
отвлеченное понятие, а действительное, живое лицо, каждый отдельный человек
-- имеет безусловное, божественное значение.-- В этом утверждении сходится
христианство с современной мирской цивилизацией.
Но в чем же состоит эта безусловность, эта божественность человеческой
личности?
Безусловность, так же как и другие сходные понятия: бесконечность,
абсолютность,-- имеет два значения: отрицательное и положительное.
Отрицательная безусловность, несомненно принадлежащая человеческой
личности, состоит в способности переступать за всякое конечное, ограниченное
содержание, в способности не останавливаться на нем, не удовлетворяться им,
а требовать большего, в способности, как говорит поэт, "искать блаженств,
которым нет названья и меры нет"[9].
Не удовлетворяясь никаким конечным условным содержанием, человек на
самом деле заявляет себя свободным от всякого внутреннего ограничения,
заявляет свою отрицательную безусловность, составляющую залог бесконечного
развития. Но неудовлетворимость всяким конечным содержанием, частичною
ограниченною действительностью, есть тем самым требование действительности
всецелой, требование полноты содержания. В обладании же всецелою
действительностию, полнотою жизни заключается положительная безусловность.
Без нее или по крайней мере без возможности ее отрицательная безусловность
не имеет никакого значения или, лучше сказать -- имеет значение безысходного
внутреннего противоречия. В таком противоречии находится современное
сознание.
Западная цивилизация освободила человеческое сознание от всех внешних
ограничений, признала отрицательную безусловность человеческой личности,
провозгласила безусловные права человека. Но вместе с тем, отвергнувши
всякое начало безусловное в положительном смысле, то есть в действительности
и уже по природе обладающее всецелою полнотою бытия, ограничивши жизнь и
сознание человека кругом условного и преходящего, эта цивилизация утвердила
зараз и {049}бесконечное стремление, и невозможность его удовлетворения.
Современный человек сознает себя внутренно свободным, сознает себя выше
всякого внешнего, от него не зависящего начала, утверждает себя центром
всего и между тем в действительности является только одной бесконечно малой
и исчезающей точкой на мировой окружности.
Современное сознание признает за человеческой личностью божественные
права, но не дает ей ни божественных сил, ни божественного содержания, ибо
современный человек и в жизни, и в знании допускает только ограниченную
условную действительность, действительность частных фактов и явлений, и с
этой точки зрения сам человек есть только один из этих частных фактов.
Итак, с одной стороны, человек есть существо с безусловным значением, с
безусловными правами и требованиями, и тот же человек есть только
ограниченное и преходящее явление, факт среди множества других фактов, со
всех сторон ими ограниченный и от них зависящий, - и не только отдельный
человек, но и все человечество. С точки зрения атеистической не только
отдельный человек появляется и исчезает, как все другие факты и явления
природы, но и все человечество, вследствие внешних естественных условий
появившееся на земном шаре, может вследствие изменения тех же естественных
условий бесследно исчезнуть с этого земного шара или вместе с ним. Человек
есть все для себя, а между тем самое существование его является условным и
постоянно проблематичным. Если б это противоречие было чисто теоретическое,
касалось бы какого-нибудь отвлеченного вопроса и предмета, тогда оно не было
бы таким роковым и трагическим, тогда его можно было бы оставить в покое и
человек мог бы уйти от него в жизнь, в живые интересы. Но когда противоречие
находится в самом центре человеческого сознания, когда оно касается самого
человеческого я и распространяется на все его живые силы, тогда уйти,
спастись от него некуда. Приходится принять один из членов дилеммы: или
человек действительно имеет то безусловное значение, те безусловные права,
которые он дает себе сам в своем внутреннем субъективном сознании,-- в таком
случае он должен иметь и возможность осуществить это значение, эти права;
или же, если человек есть {050}только факт, только условное и ограниченное
явление, которое сегодня есть, а завтра может и не быть, а чрез несколько
десятков лет наверно не будет, в таком случае пусть он и будет только
фактом: факт сам по себе не истинен и не ложен, не добр и не зол,-- он
только натурален, он только необходим. Так пусть же человек не стремится к
истине и добру, все это только условные понятия, в сущности -- пустые слова.
Если человек есть только факт, если он неизбежно ограничен механизмом
внешней действительности, пусть он и не ищет ничего большего этой
натуральной действительности, пусть он ест, пьет и веселится, а если
невесело, то он, пожалуй, может своему фактическому существованию положить
фактический же конец.
Но человек не хочет быть только фактом, только явлением, и это
нехотение уже намекает, что он действительно не есть только факт, не есть
только явление, а нечто большее. Ибо что значит факт, который не хочет быть
фактом? явление, которое не хочет быть явлением?
Это, конечно, еще ничего не доказывает, кроме того, что, принимая
первый член дилеммы, становясь решительно и последовательно на сторону
механического мировоззрения, мы не избегаем противоречия, а делаем его
только более резким.
Но спрашивается: на чем основано само это механическое мировоззрение,
по которому человек есть только одно из явлений природы, ничтожное колесо в
мировом механизме?
Для того чтобы принять такое воззрение, которое наносит смертельный
удар всем существенным стремлениям человека и делает жизнь невозможною для
того, кто вполне и последовательно проникся бы этим воззрением,-- для того
чтобы принять его, нужно иметь, очевидно, очень твердые основания. Если это
воззрение противоречит человеческой воле и чувству, то оно должно по крайней
мере быть безусловно необходимым для разума, должно обладать безусловной
теоретической истиной. И на это действительно оно заявляет притязание. Но
уже странно это притязание на безусловную истинность со стороны воззрения,
признающего только условное и относительное. Это -- новое противоречие; но
допустим и это, допустим, что механическое мировоззрение может быть
безусловно истинным,-- где основание, по которому мы были бы должны
действительно признавать его таковым? Как уже давно заметил Лейбниц,
{051}всякое учение истинно в том, что оно утверждает, и ложно в том или тем,
что оно отрицает или исключает[10]. Так и относительно механического
мировоззрения или материализма (употребляю здесь два термина безразлично,
так как имею в виду только тот их смысл, в котором они совпадают) мы должны
признать, что его общие основные утверждения совершенно истинны. Они
сводятся к двум главным: 1) все существующее состоит из силы и материи,-- и
2) все совершающееся совершается с необходимостью, или по непреложным
законам[11].
Эти положения в своей общности ничего не исключают и могут быть
признаны и с точки зрения спиритуализма. Действительно, все состоит из
материи и силы, но ведь это очень общие понятия. Мы говорим о силах
физических, говорим о силах духовных. И те и другие одинаково могут быть
действительными силами. Признавая далее вместе с материализмом, что силы не
могут существовать сами по себе, а необходимо принадлежат известным реальным
единицам, или атомам, представляющим субъекты этих сил, мы можем вместе с
Демокритом понимать и субъект духовных сил -- человеческую душу -- как такую
реальную единицу, как особый, высшего рода атом или монаду, обладающую, как
и все атомы, вечностью[12].
Если приведенное общее положение не дает никакого основания отрицать
самостоятельность духовных сил, которые так же действительны, как силы
физические, и если в самом деле все более философские, более логические умы
между представителями механического воззрения не отрицают действительности
духовных сил и их самостоятельности,-- сведение же духовных сил к
физическим, утверждение, что душа, что мысль есть такое же выделение мозга,
как желчь есть выделение печени, принадлежит только плохим представителям
механического мировоззрения, плохим ученым и плохим философам,-- если,
говорю я, с этой общей точки зрения нет основания отрицать существование и
самостоятельность известных нам духовных сил, то точно так же нет основания
с этой точки зрения отрицать существование и полную действительность
бесконечного множества других неизвестных нам, в данном состоянии для нас
тайных, сил.
Точно так же, признавая, что все совершающееся совершается с
необходимостью, мы должны различать {052}разные роды необходимости.
Необходимо пущенный камень падает на землю; необходимо шар ударяет другой
шар и приводит его в движение; так же необходимо солнце своими лучами
вызывает жизнь в растении,-- процесс необходимый, но самые способы этого
необходимого воздействия уже различны. Необходимо известное представление в
уме животного вызывает то или другое движение; необходимо высокая идея,
проникнувшая в душу человека, вызывает его на высокие подвиги: во всех этих
случаях есть необходимость, но необходимость разного рода.
Понятие необходимости в широком смысле -- а нет никакого основания
понимать его в узком смысле -- это понятие необходимости нисколько не
исключает свободы. Свобода есть только один из видов необходимости. Когда
противопоставляют свободу необходимости, то это противопоставление
обыкновенно равняется противопоставлению внутренней и внешней необходимости.
Для Бога, напр<имер>, необходимо любить всех и осуществлять в творении
вечную идею блага. Бог не может враждовать, в Боге не может быть ненависти:
любовь, разум, свобода для Бога необходимы. Мы должны сказать, что для Бога
необходима свобода -- это уже показывает, что свобода не может быть понятием
безусловно, логически исключающим понятие необходимости.
Все совершается по непреложным законам, но в различных сферах бытия,
очевидно, должны господствовать разнородные законы (или, точнее, различные
применения одного и того же закона), а из этой разнородности естественно
вытекает различное взаимоотношение этих частных законов, так что законы
низшего порядка могут являться как подчиненные законам порядка высшего,
подобно тому как, допуская специфические различия между мировыми силами, мы
имеем право допускать и различное отношение между ними, допускать
существование высших и более могущественных сил, способных подчинять себе
другие.
Таким образом, основные положения материализма, несомненно истинные, по
своей общности и неопределенности ничего не исключают и оставляют все
вопросы открытыми. Определенным же воззрением материализм является только в
своей отрицательной, исключительной стороне, в признании, что нет никаких
других сил, кроме {053}физических,-- никакой другой материи, кроме той, с
которою имеет дело опытная физика и химия, что нет других законов в природе,
кроме механических законов, управляющих движением вещества (и, пожалуй, еще
других столь же механических законов ассоциации идей в человеческом
сознании). Если встречается в опыте что-нибудь, не представляющее
механического характера (напр<имер>, жизнь, творчество), то это только
иллюзия: в сущности все есть механизм и все должно быть сведено к
механическим отношениям. На чем же основывается это отрицание и это
требование? Не на науке, конечно, ибо наука, изучая данные в опыте явления и
механизм их внешних отношений, вовсе не задается безусловными вопросами о
сущности вещей. Без сомнения, во всем существующем должна быть механическая
сторона, подлежащая точной науке, но признавать действительность этой одной
стороны было бы, очевидно, величайшим произволом. Если где кончается
механизм, там кончается и точная наука, то следует ли из этого, чтобы конец
точной науки был концом всего или даже всякого знания? Очевидно, это такой
логический скачок, который может сделать только ум, совершенно одержимый
предвзятою идеей. -- Наука имеет дело с веществами и силами, но что такое в
сущности вещество и сила -- этот вопрос не входит в ее задачу, и если ученый
услышит от метафизика, что вещество в сущности есть представление, а сила в
сущности есть воля, то он, в качестве ученого, не может ничего сказать ни за
ни против этого утверждения. -- Но если, как это несомненно, отрицательный
принцип материализма не есть результат точной науки (которая вообще не
занимается универсальными и безусловными принципами), то это есть только
философское положение. Но в области философского умозрения (как это известно
всякому, сколько-нибудь знакомому с этою областью) не только нет основания
отрицать существования духовных сил как самостоятельных от сил физических,
но есть твердые философские основания утверждать, что самые физические силы
сводятся к духовным[13]. Доказывать это положение здесь было бы неуместно,
но во всяком случае несомненно, что в философии целые учения, даже можно
сказать -- большая половина философских учений признает эту сводимость сил
физических на силы духовные, так что материализм, во всяком случае, есть
только одно из философских мнений.
{054}Но если материализм как теория есть только одно из философских
мнений и, следовательно, признание безусловной истинности этого мнения есть