Страница:
Мы видели, что Сигизмунд вначале надеялся нанести Москве сильный удар с помощию татар крымских и действительно не жалел денег, чтоб порвать союз Менгли-Гирея с Москвою. В это время Крымская орда начинала обнаруживать вполне свой разбойнический характер. Прежде Менгли-Гирей сдерживался боязнию перед Ахматом и сыновьями его и потому дорожил союзом с Москвою; дорожил он им и потому еще, что боялся турок и в случае изгнания от последних надеялся найти убежище у московского князя; наконец, слава могущества и счастия Иоаннова должна была внушать уважение варвару. Но теперь обстоятельства переменились: Менгли-Гирей не боялся более остатков Золотой Орды, не видал беспокойства со стороны Турции; в Москве вместо Иоанна господствовал молодой сын его, окруженный опасностями внутри и извне, ибо и в Крыму могли ожидать той же усобицы между сыновьями Иоанновыми, какой ожидали в Литве; притом Менгли-Гирей устарел, ослабел и был окружен толпою хищных сыновей, родственников и князей. Понятно, что эта хищная толпа с жадностию бросилась на Сигизмундовы подарки, обещая ему за них опустошать московские владения; но им еще выгоднее было брать подарки с обоих государств, Московского и Литовского, обещать свою помощь тому, кто больше даст, обещать, а на самом деле, взяв деньги с обоих, опустошать владения обоих, пользуясь их взаимною враждою. С этих пор сношения обоих государств, и Московского и Литовского, с крымцами принимают характер задаривания разбойников, которые не сдерживаются никаким договором, никакими клятвами. Сюда присоединялись еще смешные притязания на прежнее могущество, прежнее значение, которое ханы старались восстановить хотя на бумаге; но унизительнее всего было то, что король Сигизмунд решился потворствовать этим притязаниям, решился взять следующий ярлык от Менгли-Гирея: "Великия Орды великого царя Менгли-Гирея слово правой и левой руки великого улуса темникам, тысячникам, сотникам, десятникам, уланам, князьям и всем русским людям, боярам, митрополитам, попам, чернецам и всем черным людям. Даем вам ведать, что великие цари, деды наши и великий царь Ази-Гирей, отец наш, когда их кони были потны, к великому князю Витовту в Литовскую землю приезжали гостить, великую честь и ласку видали; за это пожаловали его Киевом и многие другие места дали. Великий князь Казимир с литовскими князьями и панами просили нас о том же, и мы им дали Киев, Владимир, Луцк, Смоленск, Подолию, Каменец, Браславль, Сокальск, Звенигород, Черкасы, Хаджибеев маяк (Одесса), начиная от Киева Днепром до устья... Путивль, Чернигов, Рыльск, Курск, Оскол, Стародуб, Брянск, Мценск, Любутск, Тулу.., Козельск, Пронск; потом, повышая брата нашего Казимира, мы придали ему к литовскому столу Псков, Великий Новгород, Рязань; а теперь мы пожаловали Сигизмунда, брата нашего, столец в Литовской земле дали ему со всеми вышеписанными землями".
И вот, несмотря на то что Василий в начале своего княжения поспешил взять с Менгли-Гирея клятвенную грамоту в соблюдении прежнего союза, какой был у Москвы с Крымом при Иоанне III, летом 1507 года пришла весть, что идет множество татар по степи и надобно ждать их прихода на белевские, одоевские и козельские места. Великий князь немедленно выслал полки на украйну; московские воеводы не успели помешать татарам набрать в ней большую добычу, но пустились за разбойниками в степь, нагнали их на Оке, поразили и отняли всю добычу (9 августа). После этого во все продолжение войны с Литвою нападений не было. Глинский с своей стороны также обратился в Крым, прося покровительства у хана, поднимая его на короля; Менгли-Гирей не отказывался от союза и с Глинским, обещал завоевать для него Киев, не переставая в то же время обещать королю, что хочет послать к нему на помощь татар своих к Киеву и даже к Вильне. Но король спешил отказаться от такой помощи, писал к Менгли-Гирею от 11 июня 1508 года, что помощь татарская уже более не нужна в Литве, которая очищена от Глинского и московских воевод, и сам он, Сигизмунд, уже приблизился к московским границам, а просит хана послать войско на Брянск, Стародуб и Новгород Северский: "Если не захочешь сыновей послать, то пошли хотя несколько тысяч людей своих и тем покажи нам искреннее братство и верную приязнь, а мы, как тебе присягнули и слово свое дали, так и будем все исполнять до смерти, тебя одного хотим во всем тешить и мимо тебя другого приятеля искать не будем". Король обещал выслать немедленно и деньги в Крым.
Но разбойники еще помнили поражение на Оке, и хан не послал войска в другой раз к московским украйнам; ему казалось безопаснее посредством клятвенного обещания союза выманить у великого князя московского как можно больше подарков, выманить также и пасынка своего, бывшего казанского царя Абдыл-Летифа, находившегося в заточении, и вовлечь Василия в войну с Астраханью, с которою у Москвы не было никаких враждебных столкновений. Требовал подарков не один хан; обыкновенно послы привозили к великому князю множество грамот от всех царевичей и царевен: все это слало тяжелые поклоны с легким поминком, а себе требовало тяжелых поминков; но кроме царевичей и царевен нужно было дарить всех мурз и князей; Менгли-Гирей писал великому князю: "Брат мой, князь великий Иван, Ямгурчей-Салтану кроме десяти (подарков) портище соболье, да 2000 белки, да 300 горностаев, не убавляя, посылывал, а нынче от тебя так не привезено. Из моих мурз и князей двадцати человекам поминка не досталось: так ты бы им прислал по сукну; а если им не пришлешь, то они скажут: шерть (присягу) с нас долой! И сильно нам станут об этом докучать: так бы нам докуки не было". Хан требовал беспошлинной торговли для своих купцов и писал великому князю: "Послал я своего торговца, и если товар, какой ему нужно купить, будет дорог, то я ему велел за хорошею белкою и в Казань идти. В каком месте он начнет товар мой продавать или в какой город пойдет, то ты своего доброго человека с ним пошли, чтоб на нем тамги не брали, чтоб силы и наступания ему никакого не было, потому что мои деньги все равно что твои деньги; так вели постеречь и поберечь. От наших отцов и дедов наших ордобазарцы в Москву и в другие города хаживали, и нигде с них тамги не брали, потому что их деньги - наши деньги и брать с них тамгу - значит надо мною насмехаться. Изначала наши ордобазарцы в кермосараях (гостиных дворах) не ставятся, ставятся, где хотят; и никто им о том слова не говорит". Хан требовал также присылки одоевской дани, как она шла в Крым при Иоанне III.
Великий князь исполнил требование хана относительно ордобазарцев: не велел брать с них тамги и ставить их на гостиных дворах, но отказался отправить войско на Астрахань: "Судов на Волге при отце моем не делывали да и теперь не делают, и народу служебного туда переслать нельзя". Великий князь не согласился также отпустить Абдыл-Летифа в Крым, но соглашался возвратить ему свободу и наделить городом; Менгли-Гиреев посол настаивал, чтоб Абдыл-Летифу дали Каширу, но великий князь никак на это не согласился: поместить Абдыл-Летифа так близко к степи значило передать украйну в жертву крымцам или по крайней мере дать Летифу возможность уйти из Московского государства; ему дали Юрьев, причем взяли с него клятвенную грамоту, показывающую нам тогдашние отношения так называемых служилых татарских царевичей к государству. Летиф, называя себя царем и великого князя братом, обязуется быть в приязни с его друзьями и в вражде с врагами, не мириться и не ссылаться ни с кем без его ведома, показывать ему все грамоты, какие только будут присланы к нему от других владельцев; если великий князь пошлет его на свою службу, то ему и его войску, ходя по московским землям, не брать и не грабить своею рукою ничего, над христианами насилья никакого не делать, а кто это сделает или церковь поругает, того выдать; убьют такого преступника на месте преступления - вины нет; послы Летифа, едущие в Москву, берут корм по ямам; но торговцы его корм должны себе покупать; послов и купцов московских Летифу не хватать и не грабить, также русских пленных, которые побегут из Орды; Летиф обязывается не мыслить зла Янаю-царевичу, живущему в городке Мещерском, и Ших-Авлиару-царевичу, помещенному в Сурожике, и никакому другому царю или царевичу, которые будут в Московском государстве; не принимать от них уланов, князей и козаков, хотя бы они прежде ушли от них в Орду или Казань, и оттуда их не принимать; также не принимать татар великокняжеских, кроме четырех родов: Ширинова, Баарынова, Аргинова и Кипчакова; обязывается не воевать с Казанью без ведома великокняжеского, не выезжать из Московского государства и быть во всем послушным великому князю. С своей стороны великий князь дал Летифу на словах клятву держать его другом и братом, но в грамоту этой строки писать не велел для прежнего своего дела.
Послы московские начали подвергаться в Крыму насилиям от хищных царевичей и мурз; отпуская к Менгли-Гирею знатного посла своего, Василия Морозова, великий князь писал к хану, что если и Морозов потерпит такое же насилие и бесчестие, какое потерпел прежний посол Заболоцкий, то вперед он будет посылать к нему людей молодых, а не бояр; и Морозову был дан наказ: "Если станут у него просить какой пошлины, то ему в пошлину никому ничего не давать, кроме того, что с ним послано от великого князя в поминках". Морозов выполнил наказ; но пусть он сам расскажет нам, чего стоило ему это выполнение. "Приехал я к воротам, - доносит посол великому князю, - сошел с лошади, пошел пешком в городские ворота и вижу, что в воротах сидят все лучшие князья; они со мной карашевались (здоровались) по обычаю; но когда дошла очередь до Кудаяр-мурзы, то он со мною не карашевался, а сказал толмачу: "Скажи боярину, что он холоп!" Толмач мне тут не сказал, а он на толмача с ножом, и толмач мне сказал у царевых дверей. Я пошел к царю и девяти (подарки) понесли за мною; тут Кудаяр-мурза отнял у подьячего шубу беличью хребтовую; как подошел я к царевым дверям, ясаулы посохи свои бросили передо мною и стали говорить толмачу: "Давай пошлины!" Я перешагнул через посохи. "Ничего, - говорю, - не ведаю"; а мурза Аппак мне сказал: "Не потакай, ступай прямо к царю". Царь спрашивал о твоем (великого князя) здоровье, меня жаловал, и царевичи меня жаловали и карашеваться звали; я посольство правил, царь меня жаловал чашею и остаток подал, и царевичи жаловали, остатки подавали; потом царь, немного посидевши, велел мне чашу подать, а я чашу подал царю, царевичам и князьям, но когда дошел черед до Кудаяр-мурзы, то я начал бить челом царю на него, что холопом меня назвал и шубу отнял. "Кудаяр-мурзе, - говорил я, - чашу не подам за это: холоп я твой да брата твоего, государя великого князя Василия Ивановича". Царь начал говорить за Кудаяра (по нем покрашивать). "Мы его этим пожаловали", говорил царь. Я на это отвечал: "В том, государь, волен ты, вольный человек, хотя и все ему отдай". Царь после этого меня отпустил и прислал за мною с медом, а Кудаяра, говорят, бранил и вон выслал... А царевич Ахмат-Гирей прислал ко мне дувана своего; дуван ко мне приехал, да стал браниться, говорит: "Царевич тебе приказал сказать: не додашь мне тех поминков, что мне Заболоцкий давал, и я тебя велю на цепи к себе привести". Я ему отвечал: "Цепи твоей не боюсь, а поминков не дам, поминков у меня нет".
Мы видели, что и Александр и Сигизмунд, желая войны с Москвою, старались поднять на нее магистра ливонского, но уже из ответа Плеттенбергова Александру можно было усмотреть, что старания будут безуспешны. Ливония и города ганзейские хлопотали только о том, чтобы с помощию короля римского Максимилиана возвратить своих пленников и товары, захваченные при Иоанне. Известный нам Гардингер приехал осенью 1506 года в Москву с прежнею просьбой от Максимилиана об освобождении ливонских пленников; Василий велел отвечать: "Если Максимилиан, король римский, будет с нами в союзе, братской любви и дружбе, как был с отцом нашим, и если магистр, архиепископ и вся земля Ливонская от нашего недруга литовского отстанут, пришлют бить челом в Великий Новгород к нашим наместникам, исправятся нашим отчинам, Великому Новгороду и Пскову, вовремя, то мы, посмотри по их челобитью, для Максимилиана, короля римского, прикажем своим наместникам и своим отчинам, Новгороду и Пскову, с ливонцами мир заключить, как будет пригоже, и тогда пленников освободим". Ливонские послы не являлись в продолжение войны с Литвою; но когда эта война кончилась, то магистр в марте 1509 года прислал бить челом о перемирии, которое и было заключено новгородским и псковским наместниками на четырнадцать лет; по договору немцы обязались не приставать к литовскому великому князю и его преемникам, получили право торговать в Новгородской земле всяким товаром, кроме соли, с обеих сторон обязались давать послам проводников и подворья безденежно. Потом Максимилиан присылал с просьбою, чтобы позволено было ганзейским городам торговать по-прежнему с Новгородом и Псковом и чтоб отданы были товары, захваченные при Иоанне; Василий отвечал, что относительно возобновления торговли исполнит просьбу Максимилианову, если ганзейские города пришлют к новгородским и псковским наместникамить о том челом попригожу, но что товаров им не отдадут.
Обезопасив себя со стороны Казани, Крыма, Литвы и Ливонии, Василий задумал порешить со Псковом, к чему подавали повод постоянные столкновения власти народной со властию наместника великокняжеского. С 1508 или 1509 года во Пскове наместником был князь Иван Михайлович Репня-Оболенский, а псковичи прозвали его Найденом, потому что, говорит их летописец, приехал он в Псков не по обычаю не будучи прошен и объявлен, нашли его псковичи на загородном дворе, потому священники навстречу к нему со крестами не ходили; и был этот князь лют до людей, прибавляет летописец. Осенью 1509 года великий князь отправился в Новгород и получил здесь от Оболенского жалобу, что псковичи держат его нечестно не так, как держали прежних наместников, и дела государские делают не по-прежнему, в суды и доходы великокняжеские вступаются и людям наместничьим от них бесчестие и насилие большое. Вслед за жалобою от наместника явились в Новгород посадники и бояре псковские, поднесли великому князю в дар полтораста рублей и били челом, что обижены от наместника, от его людей, от его наместников пригородских и от их людей. Великий князь отвечал: "Хочу отчину свою жаловать и оборонять, как отец наш и деды делали; и если придет на моего наместника много жалоб, то я его обвиню перед вами". Отпустив посадников и бояр, Василий отправил в Псков окольничего князя Петра Васильевича Великого и дьяка Далматова с приказанием выслушать князя Оболенского с псковичами порознь и помирить их. Посланные возвратились и объявили, что псковичи с наместником не мирятся, приехали опять посадники бить челом, чтоб государь дал им другого наместника, а с Репнею прожить им нельзя. Тогда великий князь велел ехать к себе в Новгород Репне и всем псковичам, у которых есть жалобы на наместника. Поехал наместник, поехал посадник Леонтий, но поехал жаловаться не на Оболенского, а на товарища своего, другого посадника, Юрия Копыла; Юрий поехал отвечать и скоро прислал из Новгорода грамоту: "Если не поедут посадники из Пскова говорить против князя Ивана Репни, то вся земля будет виновата". Тогда сердце у псковичей приуныло; поехали девять посадников да купеческие старосты всех рядов. Великий князь управы им не дал, но объявил: "Сбирайтесь жалобщики на Крещение, тогда я вам всем управу дам, а теперь вам управы никакой нет". Жалобщики возвратились домой и, когда подошел срок, отправились опять в Новгород. В самый праздник Крещения Василий велел псковичам собраться и идти на реку на водосвятие, где был и сам с крестным ходом; потом бояре объявили им: "Посадники псковские, бояре и жалобщики! Государь велел вам всем сбираться на государский двор, а кто не пойдет, тот бы боялся государевой казни, потому что государь хочет дать вам всем управу". Псковичи отправились с реки на владычный двор; посадники, бояре и купцы введены были в палату, а младшие люди стояли на дворе: и вот вошли в палату московские бояре и сказали псковичам: "Пойманы вы богом и великим князем Василием Ивановичем всея Руси". Посадников посадили тут же, в палате, а младших переписали и отдали новогородцам по улицам беречь и кормить до управы. Так говорит псковский летописец; по известию же других летописцев, великий князь велел псковскому наместнику, князю Репне, с посадниками стать перед собою, выслушал и обыскал, что посадники не слушались наместника, в суды и пошлины его вступались, держали его не так, как прежних наместников; также от них и псковичам было много обид и насильств, но что более всего государское имя презирали, нечестно держали. За это великий князь положил опалу на посадников, велел их схватить и раздать детям боярским по подворьям. Тогда посадники и другие псковичи, познав свою вину, били челом государю, чтоб пожаловал отчину свою, Псков, устроил, как ему, государю, бог известил. Великий князь велел им сказать чрез бояр своих: "Вы достойны за свои вины казни и опалы; но государь вам готов оказать милость, если вы исполните его волю, вечевой колокол свесите, чтоб впредь вечу не быть, а быть в Пскове двум наместникам и по пригородам быть также наместникам; государь сам хочет быть в Пскове, помолиться св. Троице и всему указ учинить, как судить наместникам в Пскове и по пригородам; если волю государеву исполните, то государь вас жалует, в имения ваши и в земли не вступается. Если же государева жалованья не признаете и воли его не исполните, то государь будет делать свое дело, как ему бог поможет, и кровь христианская взыщется на тех, кто государево жалованье презирает и воли его не исполняет". Посадники и все псковичи отвечали боярам: "За государево жалованье мы здесь челом бьем, но велел бы государь послать во Псков с теми же речами". Они целовали крест служить Василию, его детям и наследникам до конца мира.
Псковичи узнали об участи посадников от купца своего Филиппа Поповича, который услыхал весть на дороге в Новгород, бросил товар и поскакал во Псков сообщить ее гражданам. На псковичей напал страх, трепет и тоска, гортани их пересохли от печали, уста пересмякли; много раз приходили на них немцы, но такой скорби еще им не бывало, как теперь, говорит их летописец. Собрали вече, начали думать, ставить ли щит против государя, запираться ли в городе. Помянули крестное целование, что нельзя поднять рук на государя, а посадники и бояре и лучшие люди все у него. Порешивши, что сопротивляться нельзя, псковичи послали к великому князю гонца Евстафия, соцкого, бить челом со слезами: "Чтоб ты, государь, жаловал свою отчину старинную; а мы, сироты твои, прежде были и теперь неотступны от тебя и сопротивляться не хотим; бог волен да ты в своей отчине и в нас, своих людишках". С объявлением воли великокняжеской приехал в Псков дьяк Третьяк Далматов, который сказал на вече от имени Василия: "Если отчина моя хочет прожить в старине, то должна исполнить две мои воли: чтоб у вас веча не было и колокол вечевой был бы снят; быть у вас двум наместникам, а по пригородам наместникам не быть; в таком случае вы в старине проживете; если же этих двух волей не исполните, то как государю бог на сердце положит: много у него силы готовой, и кровопролитие взыщется на тех, кто государевой воли не сотворит; да государь велел вам еще объявить, что хочет побывать на поклон к св. Троице во Псков". Отговоривши свою речь, дьяк сел на ступени. Псковичи ударили челом в землю и не могли слова промолвить, потому что глаза у них наполнились слезами, только грудные младенцы не плакали; наконец, собравшись с духом, отвечали дьяку: "Посол государев! Подожди до завтра: мы подумаем и обо всем тебе скажем"; тут опять все горько заплакали. "Как зеницы не выпали у них вместе со слезами? Как сердце не оторвалось от корня своего?" - говорит летописец.
Думать псковичам было нечего; день прошел в плаче, рыданиях, стонах; бросались друг к другу на шею и обливались слезами. Задержанные в Новгороде посадники и бояре писали к ним, что дали Василию крепкое слово своими душами за себя и за всех псковичей исполнить государево приказание; писали, что общая гибель будет следствием сопротивления великому князю, у которого многочисленное войско. На рассвете другого дня позвонили к вечу; Третьяк приехал, и псковичи сказали ему: "В летописях наших написано, с прадедами, дедами и с отцом великого князя крестное целование положено, что нам, псковичам, от государя своего, великого князя, кто бы ни был на Москве, не отойти ни в Литву, ни к немцам; отойдем в Литву или к немцам или станем жить сами собою без государя, то на нас гнев божий, голод, огонь, потоп и нашествие поганых; на государе великом князе тот же обет, какой и на нас, если не станет нас держать в старине; а теперь бог волен да государь в своей отчине, городе Пскове, и в нас, и в колоколе нашем, а мы прежней присяге своей не хотим изменять и на себя кровопролитие принимать, мы на государя рук поднять и в городе запереться не хотим; а хочет государь наш, князь великий, помолиться живоначальной Троице и побывать в своей отчине, во Пскове, то мы своему государю рады всем сердцем, что не погубил нас до конца". 13 января 1510 года сняли вечевой колокол у св. Троицы и начали псковичи, смотря на колокол, плакать по своей старине и по своей воле, и в ту же ночь Третьяк повез вечевой колокол к великому князю в Новгород.
За неделю до приезда великого князя приехали воеводы его с силою и повели псковичей к крестному целованию, а посадникам сказали, в какой день великий князь будет во Псков: посадники, бояре, дети боярские и посадничьи и купцы поехали в Дубровно встречать государя, который приехал во Псков 24 января. В тот же день рано приехал владыка коломенский и объявил духовенству, что великий князь не велел встречать себя далеко; духовенство осталось, а псковичи встретили его за три версты от города и ударили челом в землю; государь спросил у них о здоровье, они отвечали: "Ты бы, государь наш, князь великий, царь всея Руси, здрав был". На торгу встретил владыка коломенский с псковским духовенством; в Троицком соборе пели молебен и кликали многолетие государю; благословляя его, епископ сказал: "Бог тебя, государь, благословляет взятием Пскова"; которые псковичи были тут в церкви и слышали это, заплакали горько. "Бог волен да государь, - сказали они, - мы были исстари отчиною отцов его, дедов и прадедов". На четвертый день великий князь велел быть у себя посадникам, боярам, купцам и житым людям, чтоб пожаловать их своим жалованьем, как было им сказано. Когда они собрались, то князь Петр Васильевич Великий перекликал некоторых из них по списку и велел им идти в гридню, где их всех отдали под стражу; менее же значительным псковичам, оставшимся на дворе, князь Петр сказал: "До вас государю дела нет, а до кого государю дело, тех он к себе берет; а вас государь пожалует своею жалованною грамотою, как вам вперед жить". Лучшие псковичи вышли из гридни с приставами, отправились по своим дворам и в ту же ночь стали сбираться в Москву с женами и детьми, взяли с собою только что полегче, а прочее все бросили и поехали наспех с большим плачем и рыданием; поехало всего тогда 300 семей. Отнялась слава псковская, говорит летописец; по его словам, беда постигла псковичей за самоволие и непокорение друг другу, за злые поклепы и лихие дела, за кричанье на вечах; не умели своих домов устраивать, а хотели городом управлять.
Великий князь послал боярина Петра Яковлевича Захарьина (Кошкина) поздравить Москву со взятием Пскова, а сам жил во Пскове четыре недели, устраивал новый быт: деревни сведенных бояр псковских он роздал своим боярам; в наместники назначил Григорья Морозова и Ивана Челяднина, дьяком Мисюря Мунехина, другим ямским дьяком - Андрея Волосатого, назначил 12 городничих, 12 старост московских и 12 псковских, дал им деревни и велел сидеть в суде с наместниками и тиунами, стеречь правды; дал псковичам уставную грамоту; послал своих наместников по пригородам и велел привести пригорожан к крестному целованию; из Москвы присланы были во Псков добрые люди, гости числом 15, для установления тамги, потому что во Пскове прежде тамги не было, торговали беспошлинно, и для делания денег на новый чекан; присланы были из Москвы также пищальники казенные и воротники; а уезжая, великий князь оставил во Пскове 1000 человек детей боярских и 500 новгородских пищальников. К Троицыну дню того же года приехали купцы-москвичи на место сведенных псковских, 300 же семей из десяти городов, и начали им давать дворы в Среднем городе а псковичей всех выпроводили в Окольный город и на посад.
Летописец жалуется на первых наместников. "У наместников, - говорит он, - у тиунов их и дьяков правда, крестное целование взлетели на небо, а кривда начала между ними ходить; были они немилостивы к псковичам, а псковичи бедные не знали суда московского; наместники пригородные торговали пригорожанами, продавали их великим и злым умышленном, подметем и поклепом; приставы наместничьи начали брать от поруки по 10, 7 и 5 рублей, а кто из псковичей сошлется на уставную грамоту великого князя, как там определено, почему брать с поруки, того они убьют; от их налогов и насильства многие разбежались по чужим городам, бросивши жен и детей; иностранцы, жившие во Пскове, и те разошлись в свои земли, одни псковичи остались, потому что земля не расступится, а вверх не взлететь". Слух о таком поведении наместников дошел до великого князя: в следующем же, 1511 году он свел Морозова и Челяднина, и на их место прислал двоих князей - Петра Великого и Семена Курбского; Петр был прежде князем во Пскове и знал всех псковичей. Новые наместники были добры до псковичей, говорит летописец, и вот горожане, которые разошлись, начали опять собираться во Псков. Наместники эти жили четыре года. Наместники сменялись; не сменялся дьяк Мисюрь Мунехин, имевший важное значение, управлявший, как видно, всем. После семнадцатилетнего пребывания во Пскове Мисюрь умер в 1528 году. Дьяки начали часто переменяться после него; по словам летописца, были дьяки мудры, а земля пуста; казна великокняжеская начала увеличиваться во Пскове, но из дьяков ни один не выехал поздорову из Пскова в Москву, потому что друг на друга воевали. Мы еще будем иметь случай упомянуть о Мисюре.
И вот, несмотря на то что Василий в начале своего княжения поспешил взять с Менгли-Гирея клятвенную грамоту в соблюдении прежнего союза, какой был у Москвы с Крымом при Иоанне III, летом 1507 года пришла весть, что идет множество татар по степи и надобно ждать их прихода на белевские, одоевские и козельские места. Великий князь немедленно выслал полки на украйну; московские воеводы не успели помешать татарам набрать в ней большую добычу, но пустились за разбойниками в степь, нагнали их на Оке, поразили и отняли всю добычу (9 августа). После этого во все продолжение войны с Литвою нападений не было. Глинский с своей стороны также обратился в Крым, прося покровительства у хана, поднимая его на короля; Менгли-Гирей не отказывался от союза и с Глинским, обещал завоевать для него Киев, не переставая в то же время обещать королю, что хочет послать к нему на помощь татар своих к Киеву и даже к Вильне. Но король спешил отказаться от такой помощи, писал к Менгли-Гирею от 11 июня 1508 года, что помощь татарская уже более не нужна в Литве, которая очищена от Глинского и московских воевод, и сам он, Сигизмунд, уже приблизился к московским границам, а просит хана послать войско на Брянск, Стародуб и Новгород Северский: "Если не захочешь сыновей послать, то пошли хотя несколько тысяч людей своих и тем покажи нам искреннее братство и верную приязнь, а мы, как тебе присягнули и слово свое дали, так и будем все исполнять до смерти, тебя одного хотим во всем тешить и мимо тебя другого приятеля искать не будем". Король обещал выслать немедленно и деньги в Крым.
Но разбойники еще помнили поражение на Оке, и хан не послал войска в другой раз к московским украйнам; ему казалось безопаснее посредством клятвенного обещания союза выманить у великого князя московского как можно больше подарков, выманить также и пасынка своего, бывшего казанского царя Абдыл-Летифа, находившегося в заточении, и вовлечь Василия в войну с Астраханью, с которою у Москвы не было никаких враждебных столкновений. Требовал подарков не один хан; обыкновенно послы привозили к великому князю множество грамот от всех царевичей и царевен: все это слало тяжелые поклоны с легким поминком, а себе требовало тяжелых поминков; но кроме царевичей и царевен нужно было дарить всех мурз и князей; Менгли-Гирей писал великому князю: "Брат мой, князь великий Иван, Ямгурчей-Салтану кроме десяти (подарков) портище соболье, да 2000 белки, да 300 горностаев, не убавляя, посылывал, а нынче от тебя так не привезено. Из моих мурз и князей двадцати человекам поминка не досталось: так ты бы им прислал по сукну; а если им не пришлешь, то они скажут: шерть (присягу) с нас долой! И сильно нам станут об этом докучать: так бы нам докуки не было". Хан требовал беспошлинной торговли для своих купцов и писал великому князю: "Послал я своего торговца, и если товар, какой ему нужно купить, будет дорог, то я ему велел за хорошею белкою и в Казань идти. В каком месте он начнет товар мой продавать или в какой город пойдет, то ты своего доброго человека с ним пошли, чтоб на нем тамги не брали, чтоб силы и наступания ему никакого не было, потому что мои деньги все равно что твои деньги; так вели постеречь и поберечь. От наших отцов и дедов наших ордобазарцы в Москву и в другие города хаживали, и нигде с них тамги не брали, потому что их деньги - наши деньги и брать с них тамгу - значит надо мною насмехаться. Изначала наши ордобазарцы в кермосараях (гостиных дворах) не ставятся, ставятся, где хотят; и никто им о том слова не говорит". Хан требовал также присылки одоевской дани, как она шла в Крым при Иоанне III.
Великий князь исполнил требование хана относительно ордобазарцев: не велел брать с них тамги и ставить их на гостиных дворах, но отказался отправить войско на Астрахань: "Судов на Волге при отце моем не делывали да и теперь не делают, и народу служебного туда переслать нельзя". Великий князь не согласился также отпустить Абдыл-Летифа в Крым, но соглашался возвратить ему свободу и наделить городом; Менгли-Гиреев посол настаивал, чтоб Абдыл-Летифу дали Каширу, но великий князь никак на это не согласился: поместить Абдыл-Летифа так близко к степи значило передать украйну в жертву крымцам или по крайней мере дать Летифу возможность уйти из Московского государства; ему дали Юрьев, причем взяли с него клятвенную грамоту, показывающую нам тогдашние отношения так называемых служилых татарских царевичей к государству. Летиф, называя себя царем и великого князя братом, обязуется быть в приязни с его друзьями и в вражде с врагами, не мириться и не ссылаться ни с кем без его ведома, показывать ему все грамоты, какие только будут присланы к нему от других владельцев; если великий князь пошлет его на свою службу, то ему и его войску, ходя по московским землям, не брать и не грабить своею рукою ничего, над христианами насилья никакого не делать, а кто это сделает или церковь поругает, того выдать; убьют такого преступника на месте преступления - вины нет; послы Летифа, едущие в Москву, берут корм по ямам; но торговцы его корм должны себе покупать; послов и купцов московских Летифу не хватать и не грабить, также русских пленных, которые побегут из Орды; Летиф обязывается не мыслить зла Янаю-царевичу, живущему в городке Мещерском, и Ших-Авлиару-царевичу, помещенному в Сурожике, и никакому другому царю или царевичу, которые будут в Московском государстве; не принимать от них уланов, князей и козаков, хотя бы они прежде ушли от них в Орду или Казань, и оттуда их не принимать; также не принимать татар великокняжеских, кроме четырех родов: Ширинова, Баарынова, Аргинова и Кипчакова; обязывается не воевать с Казанью без ведома великокняжеского, не выезжать из Московского государства и быть во всем послушным великому князю. С своей стороны великий князь дал Летифу на словах клятву держать его другом и братом, но в грамоту этой строки писать не велел для прежнего своего дела.
Послы московские начали подвергаться в Крыму насилиям от хищных царевичей и мурз; отпуская к Менгли-Гирею знатного посла своего, Василия Морозова, великий князь писал к хану, что если и Морозов потерпит такое же насилие и бесчестие, какое потерпел прежний посол Заболоцкий, то вперед он будет посылать к нему людей молодых, а не бояр; и Морозову был дан наказ: "Если станут у него просить какой пошлины, то ему в пошлину никому ничего не давать, кроме того, что с ним послано от великого князя в поминках". Морозов выполнил наказ; но пусть он сам расскажет нам, чего стоило ему это выполнение. "Приехал я к воротам, - доносит посол великому князю, - сошел с лошади, пошел пешком в городские ворота и вижу, что в воротах сидят все лучшие князья; они со мной карашевались (здоровались) по обычаю; но когда дошла очередь до Кудаяр-мурзы, то он со мною не карашевался, а сказал толмачу: "Скажи боярину, что он холоп!" Толмач мне тут не сказал, а он на толмача с ножом, и толмач мне сказал у царевых дверей. Я пошел к царю и девяти (подарки) понесли за мною; тут Кудаяр-мурза отнял у подьячего шубу беличью хребтовую; как подошел я к царевым дверям, ясаулы посохи свои бросили передо мною и стали говорить толмачу: "Давай пошлины!" Я перешагнул через посохи. "Ничего, - говорю, - не ведаю"; а мурза Аппак мне сказал: "Не потакай, ступай прямо к царю". Царь спрашивал о твоем (великого князя) здоровье, меня жаловал, и царевичи меня жаловали и карашеваться звали; я посольство правил, царь меня жаловал чашею и остаток подал, и царевичи жаловали, остатки подавали; потом царь, немного посидевши, велел мне чашу подать, а я чашу подал царю, царевичам и князьям, но когда дошел черед до Кудаяр-мурзы, то я начал бить челом царю на него, что холопом меня назвал и шубу отнял. "Кудаяр-мурзе, - говорил я, - чашу не подам за это: холоп я твой да брата твоего, государя великого князя Василия Ивановича". Царь начал говорить за Кудаяра (по нем покрашивать). "Мы его этим пожаловали", говорил царь. Я на это отвечал: "В том, государь, волен ты, вольный человек, хотя и все ему отдай". Царь после этого меня отпустил и прислал за мною с медом, а Кудаяра, говорят, бранил и вон выслал... А царевич Ахмат-Гирей прислал ко мне дувана своего; дуван ко мне приехал, да стал браниться, говорит: "Царевич тебе приказал сказать: не додашь мне тех поминков, что мне Заболоцкий давал, и я тебя велю на цепи к себе привести". Я ему отвечал: "Цепи твоей не боюсь, а поминков не дам, поминков у меня нет".
Мы видели, что и Александр и Сигизмунд, желая войны с Москвою, старались поднять на нее магистра ливонского, но уже из ответа Плеттенбергова Александру можно было усмотреть, что старания будут безуспешны. Ливония и города ганзейские хлопотали только о том, чтобы с помощию короля римского Максимилиана возвратить своих пленников и товары, захваченные при Иоанне. Известный нам Гардингер приехал осенью 1506 года в Москву с прежнею просьбой от Максимилиана об освобождении ливонских пленников; Василий велел отвечать: "Если Максимилиан, король римский, будет с нами в союзе, братской любви и дружбе, как был с отцом нашим, и если магистр, архиепископ и вся земля Ливонская от нашего недруга литовского отстанут, пришлют бить челом в Великий Новгород к нашим наместникам, исправятся нашим отчинам, Великому Новгороду и Пскову, вовремя, то мы, посмотри по их челобитью, для Максимилиана, короля римского, прикажем своим наместникам и своим отчинам, Новгороду и Пскову, с ливонцами мир заключить, как будет пригоже, и тогда пленников освободим". Ливонские послы не являлись в продолжение войны с Литвою; но когда эта война кончилась, то магистр в марте 1509 года прислал бить челом о перемирии, которое и было заключено новгородским и псковским наместниками на четырнадцать лет; по договору немцы обязались не приставать к литовскому великому князю и его преемникам, получили право торговать в Новгородской земле всяким товаром, кроме соли, с обеих сторон обязались давать послам проводников и подворья безденежно. Потом Максимилиан присылал с просьбою, чтобы позволено было ганзейским городам торговать по-прежнему с Новгородом и Псковом и чтоб отданы были товары, захваченные при Иоанне; Василий отвечал, что относительно возобновления торговли исполнит просьбу Максимилианову, если ганзейские города пришлют к новгородским и псковским наместникамить о том челом попригожу, но что товаров им не отдадут.
Обезопасив себя со стороны Казани, Крыма, Литвы и Ливонии, Василий задумал порешить со Псковом, к чему подавали повод постоянные столкновения власти народной со властию наместника великокняжеского. С 1508 или 1509 года во Пскове наместником был князь Иван Михайлович Репня-Оболенский, а псковичи прозвали его Найденом, потому что, говорит их летописец, приехал он в Псков не по обычаю не будучи прошен и объявлен, нашли его псковичи на загородном дворе, потому священники навстречу к нему со крестами не ходили; и был этот князь лют до людей, прибавляет летописец. Осенью 1509 года великий князь отправился в Новгород и получил здесь от Оболенского жалобу, что псковичи держат его нечестно не так, как держали прежних наместников, и дела государские делают не по-прежнему, в суды и доходы великокняжеские вступаются и людям наместничьим от них бесчестие и насилие большое. Вслед за жалобою от наместника явились в Новгород посадники и бояре псковские, поднесли великому князю в дар полтораста рублей и били челом, что обижены от наместника, от его людей, от его наместников пригородских и от их людей. Великий князь отвечал: "Хочу отчину свою жаловать и оборонять, как отец наш и деды делали; и если придет на моего наместника много жалоб, то я его обвиню перед вами". Отпустив посадников и бояр, Василий отправил в Псков окольничего князя Петра Васильевича Великого и дьяка Далматова с приказанием выслушать князя Оболенского с псковичами порознь и помирить их. Посланные возвратились и объявили, что псковичи с наместником не мирятся, приехали опять посадники бить челом, чтоб государь дал им другого наместника, а с Репнею прожить им нельзя. Тогда великий князь велел ехать к себе в Новгород Репне и всем псковичам, у которых есть жалобы на наместника. Поехал наместник, поехал посадник Леонтий, но поехал жаловаться не на Оболенского, а на товарища своего, другого посадника, Юрия Копыла; Юрий поехал отвечать и скоро прислал из Новгорода грамоту: "Если не поедут посадники из Пскова говорить против князя Ивана Репни, то вся земля будет виновата". Тогда сердце у псковичей приуныло; поехали девять посадников да купеческие старосты всех рядов. Великий князь управы им не дал, но объявил: "Сбирайтесь жалобщики на Крещение, тогда я вам всем управу дам, а теперь вам управы никакой нет". Жалобщики возвратились домой и, когда подошел срок, отправились опять в Новгород. В самый праздник Крещения Василий велел псковичам собраться и идти на реку на водосвятие, где был и сам с крестным ходом; потом бояре объявили им: "Посадники псковские, бояре и жалобщики! Государь велел вам всем сбираться на государский двор, а кто не пойдет, тот бы боялся государевой казни, потому что государь хочет дать вам всем управу". Псковичи отправились с реки на владычный двор; посадники, бояре и купцы введены были в палату, а младшие люди стояли на дворе: и вот вошли в палату московские бояре и сказали псковичам: "Пойманы вы богом и великим князем Василием Ивановичем всея Руси". Посадников посадили тут же, в палате, а младших переписали и отдали новогородцам по улицам беречь и кормить до управы. Так говорит псковский летописец; по известию же других летописцев, великий князь велел псковскому наместнику, князю Репне, с посадниками стать перед собою, выслушал и обыскал, что посадники не слушались наместника, в суды и пошлины его вступались, держали его не так, как прежних наместников; также от них и псковичам было много обид и насильств, но что более всего государское имя презирали, нечестно держали. За это великий князь положил опалу на посадников, велел их схватить и раздать детям боярским по подворьям. Тогда посадники и другие псковичи, познав свою вину, били челом государю, чтоб пожаловал отчину свою, Псков, устроил, как ему, государю, бог известил. Великий князь велел им сказать чрез бояр своих: "Вы достойны за свои вины казни и опалы; но государь вам готов оказать милость, если вы исполните его волю, вечевой колокол свесите, чтоб впредь вечу не быть, а быть в Пскове двум наместникам и по пригородам быть также наместникам; государь сам хочет быть в Пскове, помолиться св. Троице и всему указ учинить, как судить наместникам в Пскове и по пригородам; если волю государеву исполните, то государь вас жалует, в имения ваши и в земли не вступается. Если же государева жалованья не признаете и воли его не исполните, то государь будет делать свое дело, как ему бог поможет, и кровь христианская взыщется на тех, кто государево жалованье презирает и воли его не исполняет". Посадники и все псковичи отвечали боярам: "За государево жалованье мы здесь челом бьем, но велел бы государь послать во Псков с теми же речами". Они целовали крест служить Василию, его детям и наследникам до конца мира.
Псковичи узнали об участи посадников от купца своего Филиппа Поповича, который услыхал весть на дороге в Новгород, бросил товар и поскакал во Псков сообщить ее гражданам. На псковичей напал страх, трепет и тоска, гортани их пересохли от печали, уста пересмякли; много раз приходили на них немцы, но такой скорби еще им не бывало, как теперь, говорит их летописец. Собрали вече, начали думать, ставить ли щит против государя, запираться ли в городе. Помянули крестное целование, что нельзя поднять рук на государя, а посадники и бояре и лучшие люди все у него. Порешивши, что сопротивляться нельзя, псковичи послали к великому князю гонца Евстафия, соцкого, бить челом со слезами: "Чтоб ты, государь, жаловал свою отчину старинную; а мы, сироты твои, прежде были и теперь неотступны от тебя и сопротивляться не хотим; бог волен да ты в своей отчине и в нас, своих людишках". С объявлением воли великокняжеской приехал в Псков дьяк Третьяк Далматов, который сказал на вече от имени Василия: "Если отчина моя хочет прожить в старине, то должна исполнить две мои воли: чтоб у вас веча не было и колокол вечевой был бы снят; быть у вас двум наместникам, а по пригородам наместникам не быть; в таком случае вы в старине проживете; если же этих двух волей не исполните, то как государю бог на сердце положит: много у него силы готовой, и кровопролитие взыщется на тех, кто государевой воли не сотворит; да государь велел вам еще объявить, что хочет побывать на поклон к св. Троице во Псков". Отговоривши свою речь, дьяк сел на ступени. Псковичи ударили челом в землю и не могли слова промолвить, потому что глаза у них наполнились слезами, только грудные младенцы не плакали; наконец, собравшись с духом, отвечали дьяку: "Посол государев! Подожди до завтра: мы подумаем и обо всем тебе скажем"; тут опять все горько заплакали. "Как зеницы не выпали у них вместе со слезами? Как сердце не оторвалось от корня своего?" - говорит летописец.
Думать псковичам было нечего; день прошел в плаче, рыданиях, стонах; бросались друг к другу на шею и обливались слезами. Задержанные в Новгороде посадники и бояре писали к ним, что дали Василию крепкое слово своими душами за себя и за всех псковичей исполнить государево приказание; писали, что общая гибель будет следствием сопротивления великому князю, у которого многочисленное войско. На рассвете другого дня позвонили к вечу; Третьяк приехал, и псковичи сказали ему: "В летописях наших написано, с прадедами, дедами и с отцом великого князя крестное целование положено, что нам, псковичам, от государя своего, великого князя, кто бы ни был на Москве, не отойти ни в Литву, ни к немцам; отойдем в Литву или к немцам или станем жить сами собою без государя, то на нас гнев божий, голод, огонь, потоп и нашествие поганых; на государе великом князе тот же обет, какой и на нас, если не станет нас держать в старине; а теперь бог волен да государь в своей отчине, городе Пскове, и в нас, и в колоколе нашем, а мы прежней присяге своей не хотим изменять и на себя кровопролитие принимать, мы на государя рук поднять и в городе запереться не хотим; а хочет государь наш, князь великий, помолиться живоначальной Троице и побывать в своей отчине, во Пскове, то мы своему государю рады всем сердцем, что не погубил нас до конца". 13 января 1510 года сняли вечевой колокол у св. Троицы и начали псковичи, смотря на колокол, плакать по своей старине и по своей воле, и в ту же ночь Третьяк повез вечевой колокол к великому князю в Новгород.
За неделю до приезда великого князя приехали воеводы его с силою и повели псковичей к крестному целованию, а посадникам сказали, в какой день великий князь будет во Псков: посадники, бояре, дети боярские и посадничьи и купцы поехали в Дубровно встречать государя, который приехал во Псков 24 января. В тот же день рано приехал владыка коломенский и объявил духовенству, что великий князь не велел встречать себя далеко; духовенство осталось, а псковичи встретили его за три версты от города и ударили челом в землю; государь спросил у них о здоровье, они отвечали: "Ты бы, государь наш, князь великий, царь всея Руси, здрав был". На торгу встретил владыка коломенский с псковским духовенством; в Троицком соборе пели молебен и кликали многолетие государю; благословляя его, епископ сказал: "Бог тебя, государь, благословляет взятием Пскова"; которые псковичи были тут в церкви и слышали это, заплакали горько. "Бог волен да государь, - сказали они, - мы были исстари отчиною отцов его, дедов и прадедов". На четвертый день великий князь велел быть у себя посадникам, боярам, купцам и житым людям, чтоб пожаловать их своим жалованьем, как было им сказано. Когда они собрались, то князь Петр Васильевич Великий перекликал некоторых из них по списку и велел им идти в гридню, где их всех отдали под стражу; менее же значительным псковичам, оставшимся на дворе, князь Петр сказал: "До вас государю дела нет, а до кого государю дело, тех он к себе берет; а вас государь пожалует своею жалованною грамотою, как вам вперед жить". Лучшие псковичи вышли из гридни с приставами, отправились по своим дворам и в ту же ночь стали сбираться в Москву с женами и детьми, взяли с собою только что полегче, а прочее все бросили и поехали наспех с большим плачем и рыданием; поехало всего тогда 300 семей. Отнялась слава псковская, говорит летописец; по его словам, беда постигла псковичей за самоволие и непокорение друг другу, за злые поклепы и лихие дела, за кричанье на вечах; не умели своих домов устраивать, а хотели городом управлять.
Великий князь послал боярина Петра Яковлевича Захарьина (Кошкина) поздравить Москву со взятием Пскова, а сам жил во Пскове четыре недели, устраивал новый быт: деревни сведенных бояр псковских он роздал своим боярам; в наместники назначил Григорья Морозова и Ивана Челяднина, дьяком Мисюря Мунехина, другим ямским дьяком - Андрея Волосатого, назначил 12 городничих, 12 старост московских и 12 псковских, дал им деревни и велел сидеть в суде с наместниками и тиунами, стеречь правды; дал псковичам уставную грамоту; послал своих наместников по пригородам и велел привести пригорожан к крестному целованию; из Москвы присланы были во Псков добрые люди, гости числом 15, для установления тамги, потому что во Пскове прежде тамги не было, торговали беспошлинно, и для делания денег на новый чекан; присланы были из Москвы также пищальники казенные и воротники; а уезжая, великий князь оставил во Пскове 1000 человек детей боярских и 500 новгородских пищальников. К Троицыну дню того же года приехали купцы-москвичи на место сведенных псковских, 300 же семей из десяти городов, и начали им давать дворы в Среднем городе а псковичей всех выпроводили в Окольный город и на посад.
Летописец жалуется на первых наместников. "У наместников, - говорит он, - у тиунов их и дьяков правда, крестное целование взлетели на небо, а кривда начала между ними ходить; были они немилостивы к псковичам, а псковичи бедные не знали суда московского; наместники пригородные торговали пригорожанами, продавали их великим и злым умышленном, подметем и поклепом; приставы наместничьи начали брать от поруки по 10, 7 и 5 рублей, а кто из псковичей сошлется на уставную грамоту великого князя, как там определено, почему брать с поруки, того они убьют; от их налогов и насильства многие разбежались по чужим городам, бросивши жен и детей; иностранцы, жившие во Пскове, и те разошлись в свои земли, одни псковичи остались, потому что земля не расступится, а вверх не взлететь". Слух о таком поведении наместников дошел до великого князя: в следующем же, 1511 году он свел Морозова и Челяднина, и на их место прислал двоих князей - Петра Великого и Семена Курбского; Петр был прежде князем во Пскове и знал всех псковичей. Новые наместники были добры до псковичей, говорит летописец, и вот горожане, которые разошлись, начали опять собираться во Псков. Наместники эти жили четыре года. Наместники сменялись; не сменялся дьяк Мисюрь Мунехин, имевший важное значение, управлявший, как видно, всем. После семнадцатилетнего пребывания во Пскове Мисюрь умер в 1528 году. Дьяки начали часто переменяться после него; по словам летописца, были дьяки мудры, а земля пуста; казна великокняжеская начала увеличиваться во Пскове, но из дьяков ни один не выехал поздорову из Пскова в Москву, потому что друг на друга воевали. Мы еще будем иметь случай упомянуть о Мисюре.