Страница:
Об отношениях к слугам Домострой говорит: "Господа должны людей своих жаловать, кормить, поить, одевать, в тепле держать во всяком покое и благоденствии; а если держать у себя людей не по силе, не по доходу, не довольствовать их едою, питьем и одеждою, или держать не рукодельных, которые сами ничего не умеют промыслить: таким слугам по неволе, со слезами, и лгать, и красть и развратничать, мужчинам разбивать и красть и в корчме пить. Таким безумным господам от бога грех и от людей посмех, а с соседями дурное житье. Слугам приказывай: о людях не переговаривать, где в людях были и что видели недобро-того дома не сказывали бы, а что дома делается, того в людях не пересказывали бы; помнили бы о том, зачем посланы, а о другом о чем станут спрашивать-не отвечать, поскорее отделавшись, домой идти; так между господами никакой ссоры не будет. Куда пошлют слугу в добрые люди, то он должен у ворот легонько поколотить; когда будет идти по двору и кто спросит: за каким делом идет? Отвечать: не к тебе я послан, к кому послан с тем и буду говорить; должно сказать только от кого идешь; пусть скажут господину. У сеней, избы или кельи должно ноги грязные вытереть, нос высморкать, выкашляться, искусно молитву сотворить; если аминя не отдадут, то и в другой, и в третий раз молитву сотворить побольше первого раза; если и тут ответа не дадут, то легонько потолкаться; когда впустят, святым иконам поклониться и от господина челобитье и посылку править, и в это время носа не копать пальцем, не кашлять, не сморкать, не харкать, не плевать, если же нужно, то, отшед в сторону, устроиться вежливенько, стоять и на сторону не смотреть, исправить что наказано, ни о чем другом не беседовать и скорее к себе идти. Где случится быть, при господине или без господина никакой вещи не ворошить, не смотреть, ни с места не переложить, еды и питья не отведывать; что куда послано, того также не подсматривать и не отведывать".
Вот идеал семейной жизни, как он был создан древним русским обществом! Женщина поставлена здесь на видном месте; ее деятельность обширна, она-хозяйка, то есть раньше всех встает она, будит слуг и до ночи не перестает работать, указывает, распоряжается; минуты она нс может быть праздна; муж должен каждый день ходить в церковь ко всем службам, жена-по возможности, сколько позволяли ей хозяйственные заботы. Женщина-мать не на первом плане: кратко, в общих выражениях, говорится, что она вместе с мужем должна воспитывать детей в страхе божием и благочестии, должна учить дочерей рукодельям; гораздо подробнее говорится, как со дня рождения дочери она должна копить ей приданое; материальные, хозяйственные заботы должны поглощать все существо женщины, начиная с двенадцатилетнего возраста, когда она могла по закону выходить замуж. Но вот она переступает порог дома, едет в гости; чего же требует от нее здесь Домострой? С гостями она должна беседовать о рукоделье и о домашнем строении: как порядок вести и какое рукодельице сделать. Необходимого для восстановления нравственных сил развлечения, перемены занятия, перемены предмета для разговора нет и быть не должно по общественным условиям. Домострой совершенно прав, предписывая женщине заниматься только хозяйством и говорить только о хозяйстве, ибо другого приличного для нее занятия, другого приличного для нее разговора нет: если она не будет говорить о хозяйстве, то она будет пересмехать, переговаривать; дома она должна постоянно сидеть за работою или распоряжаться работами других, развлечения, каким она может предаться, - все это развлечения постыдные, вредные: пустые, пересмешные разговоры с слугами, разговоры с торговками, женками бездельными, волхвами. Повторяю, что мы не имеем никакого права упрекать Домострой в жестокости к женщине; у него нет приличных, невинных удовольствий, которые бы он мог предложить ей, и потому он принужден отказать ей во всяком удовольствии, принужден требовать, чтоб она не имела минуты свободной, которая может породить в ней желание удовольствия неприличного или, что всего хуже, желания развеселить себя хмелем. Сколько женщин по доброй воле могло приближаться к идеалу, начертанному Домостроем; скольких надобно было заставлять приближаться к нему силою и скольких нельзя было заставить приблизиться к нему никакою силою; сколько женщин предавалось названным неприличным удовольствиям? - На этот вопрос мы отвечать не решимся.
Много глав посвящено в Домострое подробностям хозяйственным: как всякое платье кроить, остатки и обрезки беречь, всякую посуду и снасть ремесленную в порядке держать, чтоб все было свое, не нужно было идти ни за чем на чужой двор; как всякое платье носить бережно, как запас годовой и всякий товар покупать; покупать все, чему привоз, что дешево; как огород и сад водить и пр. т.п. В главе о том, как избу устроить хорошо и чисто, видим только перечисление посуды, которую должно держать в чистоте и порядке; предписывается мыть избу, стены, лавки, скамьи, пол, окна, двери; у нижнего крыльца класть сено для обтирания ног, перед дверями-рогожку или войлок. Об иконах говорится, что их должно ставить на стенах, устроив благолепно, со всяким украшением, светильниками и завесою.
Всякий день муж с женою, детьми и домочадцами поет на дому вечерню, повечерницу, полунощницу. После правила отнюдь не пить, не есть, не разговаривать; в полночь должно тайно вставать и со слезами богу молиться.
Когда предлагается трапеза, то вначале священники прославляют отца и сына и св. духа, потом богородицу, пречистый хлеб вынимают, по окончании стола пречистый хлеб воздвизают и, отпев достойно, едят и чашу пречистой пьют; а потом о здравии и за упокой. Когда перед тобой поставят пищу, то не смей хулить, а с благодарностию ешь. Очень любопытно наставление, как вести себя на свадьбе, показывающее нравы и обычаи времени: "Когда зван будешь на брак; то не упивайся до пьянства и не засиживайся поздно, потому что в пьянстве и долгом сиденье бывает брань, свара, бой, кровопролитие. Не говорю не пить вовсе, нет! Но говорю не упиваться; я дара божия не хулю, но хулю пьющих без воздержания".
Что касается знаменитого сборника, известного под именем Макарьевских Миней, то об нем всего лучше можно получить понятие из предисловия (летописца) самого составителя: "1553 года, месяца ноября, дал я эту святую великую книгу Минею Четию, месяц ноябрь и прочие 12 великих книг. В этих Четиих Минеях все книги чтомые собраны: св. евангелие-четыре евангелиста толковых, св. Апостол и все св. апостольские послания и деяния с толкованиями, и три великих псалтири разных толковников и Златоустовы книги, Златоструй и Маргарит, и Великий Златоуст, и Великий Василий и Григорий Богослов с толкованиями и великая книга Никонская с прочии посланиями его, и прочие все святые книги собраны и написаны в них пророческие и апостольские и отеческие и праздничные слова и похвальные слова и всех святых отец жития и мучения святых мученик и святых мучениц, жития и подвиги преподобных и богоносных отец и святых жен страдания и подвиги; и все святые патерики написаны, азбучные, иерусалимские, египетские, синайские, скитские, печерские и все святые книги собраны и написаны, которые в Русской земле находятся, и с новыми святыми чудотворцами. Написал я эти святые книги в Великом Новгороде, когда был там архиепископом, а писал и собирал их в одно место двенадцать лет многим имением и многими различными писарями, не щадя серебра и всяких почестей, особенно много трудов и подвигов подъял от исправления иностранных и древних речений, переводя их на русскую речь, и сколько нам бог даровал уразуметь, столько и смог я исправить".
До нас дошли и подробности, как трудился Макарий при составлении своих Миней; дошли имена грамотеев, которым он поручал написание житий святых: так, под 1537 годом летописец говорит, что приехал в Новгород из Москвы сын боярский, храбрый воин, Василий Михайлович Тучков для сбора ратных людей; узнавши, что этот Тучков из детства навык св. писанию, Макарий начал благословлять его на духовное дело, чтоб написал житие Михаила Клопского, оно и прежде было написано, но очень просто, потому что тогда люди в Новгороде еще не были искусны в писании. По благословению же Макария, уже митрополита, инок Варлаам (в миру Василий) написал страдание пресвитера Исидора Нового и 72 русских людей, замученных немцами в Юрьеве Ливонском (Дерпте), в княжение Иоанна III, при митрополите Филиппе и новгородском владыке Ионе: Исидор был священником при церкви св. Николая и св. Георгия Каппадокийского в Юрьеве в Русском конце, возбудил против себя немцев обличениями их веры, был схвачен с своими прихожанами во время крестного хода на реку Омовжу в день Богоявления, заключен в темницу, на увещания принять латинство отвечал сильнейшими обличениями и утоплен в той же реке Омовже вместе с 72 русскими. Тот же Василий (Варлаам) написал несколько житий других святых, в том числе и житие Евфросина Псковского, о котором уже выше было сказано. Летописец говорит, что в 1536 году, по приказанию владыки Макария, была переведена толковая Псалтирь с латинского языка на русский; перевел Димитрий Толмач в глубокой старости.
К описываемому времени относится составление Степенной книги-изложения церковных и гражданских событий русской истории с религиозной точки зрения. В описываемое время, как мы видели, явилась потребность писать украшенным языком; Макарий не был доволен древним житием св. Михаила Клопского, ибо оно было очень просто написано. Степенная книга представляет образец того слога, который считался красивым, например в похвале великому князю Василию: "Поистинне убо царь нарицашеся, иже царствуяй над страстьми и сластем одолевати могий, иже целомудрия венцом венчанный и порфирою правды облеченный. Таков убо бысть сей: истовый велеумный правитель, вседоблий наказатель, истинный кормчий, изящный предстатель, молитвенник крепок, чистоте рачитель, целомудрия образ, терпения столп, князем русским и болярам и прочим вельможам и всем людем о благочестии твердый поборник, архиереям и всему освященному собору благоразумный соглагольник, и проч."
Составление летописей продолжалось по-прежнему: в дошедших до нас списках легко усмотреть два рода составления-правительственное и частное; что в описываемое время летописи составлялись правительственными лицами, под высшим надзором-в этом не может быть сомнения: в описи царского архива читаем: "Списки черные, писал память, что писати в Летописец лет новых, которые у Алексея (Адашева) взяты", или: "Ящик 224, а в нем списки, что писати в Летописец, лета новые прибраны от лета 7068 до лета 7074 и до 76". Но в то же время частными людьми составлялись в Москве и других городах другого рода летописи, в которых находим неодобрение казням и опричнине. В своем месте были приведены эти отзывы летописей, как видно, в Москве составленных. Псковский летописец очень сильно вооружается против московских распоряжений; говоря о переводе немцев из Юрьева в московские города, он прибавляет: "Свели их не ведаем за что, бог весть, изменивши прямое слово, которое воеводы дали им как Юрьев отворили, что не выводить их из города". Псковский летописец так объясняет причину гнева Иоаннова на бояр: "Пришел царь и великий князь Иван Васильевич с великою опалою в Великий Новгород и многих нарочитых людей погубил, многое множество людей на правеже побито было, иноческого и священнического чина и монахинь; и была туга и скорбь в людях большая, святые обители и церкви божии и села запустели. Кроме того царь велел править посоху под наряд и мосты мостить в Ливонскую землю, зелейную руду сбирать, и от этого налога и правежа все новгородцы и псковичи обнищали и в посоху пошли сами, а давать стало нечего, и там в чужой земле померли от голода и холода, от мостов и наряда; в Пскове байдаки и лодки большие посохой тянули под ливонские города, и потянувши немного, покинули по лесам, тут они сгнили, а людей погубили. Взяв 24 города у немцев, своих людей посадил с нарядом и запасами, запасы возили из дальних городов из замосковных, наполнил чужие города русскими людьми, а свои пусты положил. Когда царь возвратился в Русь, то немцы собрались из-за моря, да литва пришла из Польши и все эти города себе побрали, русских людей в них побили, а к царю прислали немца, лютого волхва, именем Елисея (Бомелия), и был он у него в приближеньи, любимцем. Навел Елисей на царя страхованье, стал тот бегать от нахождения неверных и совсем было отвел царя от веры: на русских людей царю свирепство внушил, а к немцам на любовь преложил. Безбожные немцы узнали по своим гаданиям, что быть им до конца разоренным: для этого они такого злого еретика и подослали к царю, потому что падки русские люди на волхвование. И наустил Елисей царя на убийство многих родов княжеских и боярских, напоследок и самому внушил бежать в Английскую землю и там жениться, а своих остальных бояр побить. Но Елисея не допустили до этого, самого смерти предали, да не до конца разорится Русское царство и вера христианская. Такова была держава грозного царя Ивана Васильевича". Бомелий был медиком, родом голландец: и, по иностранным свидетельствам, это был, негодяй, получавший Иоанна на убийства и составлявший отравы, но потом обвиненный в сношениях с Баторием и сожженный всенародно, в Москве.
В некоторых летописных сборниках наших попадается повесть о начале Царя-града и взятии его турками. Думают, что повесть эта неизвестного сочинителя могла быть принесена скоро после описываемого в ней события греками, которые начали приходить в Москву за милостынею. Но в естественной связи с нею помещается рассказ о распоряжениях султана Магомета, рассказ, помещаемый и отдельно, и приписываемый Ивану Пересветову, о котором мы уже упоминали. Рассказ этот имеет политическое значение и непосредственное отношение к обстоятельствам Иоаннова времени. Распоряжения Магомета II, почерпнувшего мудрость из христианских книг, представляются в образец: "Царь Магомет салтан велел со всего царства все доходы к себе в казну собирать и ни в одном городе вельможам своим наместничества не дал, чтоб они не прельщались судить не праведно, а давал им жалованье ежегодно из казны своей царской, кто чего достоин, и во все царство суд дал прямой". Следует описание жестокой казни судьям за не правду: с них живых сдирали кожу. "Магомет салтан так говорил: нельзя царю царство без грозы держать: царь Константин (Палеолог) дал волю вельможам, и бог разгневался на него, на вельмож его и на все царство за то, что они правдою гнушались. Магомет велел принести книги полные и докладные и сжечь их; постановил, что раб должен служить только семь лет, а если дорого куплен, то девять; царь Магомет выписал из христианских книг ту мудрость, что в котором царстве люди порабощены, в том царстве люди не храбры... Греки хвалятся государевым царством благоверного царя русского, другого христианского царства вольного и закона греческого нет; и в спорах с латинами греки на Русское царство указывают: если бы к той истинной вере христианской да правда турецкая была, то с русскими людьми ангелы беседовали бы".
Выше приведен был рассказ псковского летописца и свидетельства иностранцев-современников о лекаре Бомелии. По этому поводу явилась повесть некоего боголюбивого мужа, что был царь православный, боголюбивый и милостивый, ходивший по заповедям божиим; но, по действу дьявольскому, явился при нем один из синклитов, чародей злой, который вошел к нему в милость и начал клеветать на людей неповинных; оскорбил царь неповинных различными печалями и сам от них печаль имел и страх. Но приспело время мести божией: встали окрестные города и попленили его земли, города разорили, людей поразили и до царствующего града дошли; царь, видя беду, покаялся и сжег чародея с товарищами его.
События царствования Грозного перешли и в народные предания: в древних русских стихотворениях встречаем песню о взятии Казанского царства; согласно с настоящим делом, и в песне говорится, что город взят был подкопом; говорится, что великий князь московский только по взятии Казанского царства воцарился и насел на Московское царство, что тогда только Москва основалась и с тех пор пошла великая слава: мы видели, что сам Иоанн одним из прав своих на царский титул считал покорение царства Казанского. В песне, как Ермак Сибирь взял, говорится, что три донских атамана собрались в устье Волги и старший из них, Ермак, говорил товарищам: "Не корыстна у нас шутка зашучена: гуляли мы по морю синему, убили мы посла персидского и как нам на то будет ответствовать! В Астрахани жить нельзя, на Волге жить-ворами слыть, на Яик идти-переход велик, в Казань идти-грозен царь стоит, в Москву идти-перехватанным быть: пойдемте мы в Усолья к Строгановым!" Песня разнится с летописью в том, что посылает самого Ермака в Москву бить челом царю Сибирью. В песне о Мастрюке Темрюковиче описывается борьба черкасского князя Мастрюка, шурина Грозного, с двумя московскими богатырями: последние остаются победителями. Как в этой песне, так и в песне об Ермаке, самым приближенным к царю лицом является большой боярин Никита Романович. Предания о грозном царствовании, богатом казнями, о любимом опричнике Малюте Скуратове, скором исполнителе кровавых приказаний, о ненависти Годуновых к Романовым, о сыноубийстве, за которым следовало горькое раскаяние убийцы, - все эти предания, перемешавшись, исказившись в памяти народной, отозвались в песне: "Никите Романовичу дано село Преображенское". Иоанн является в народной памяти грозным царем, покорителем Казани, Астрахани, Рязани, выводчиком измены из Киева и Новгорода, Любопытно видеть, как народные сказания и песни, искажая главные события, верно сохраняют некоторые мелкие черты. Известно, что Иоанн в припадке гнева, увидавши человека ему неугодного, вонзал ему в ногу острый жезл свой; так он поступил с слугою Курбского, подавшим ему письмо от своего господина. В песне Иоанн делает то же самое с Никитою Романовичем, на которого Годуновы донесли, что он веселится во время скорби царя о потере сына. Мы упоминали о донском атамане Мишке Черкашенине, который был грозою для Азова; в песне сохранилось предание об этом польском (степном) атамане: "За Зарайском городом, за Рязанью за Старою, издалеча из чиста поля, из раздолья широкого, как бы гнедого тура привезли убитого, привезли убитого атамана польского, атамана польского, а по имени Михайла Черкашенина".
Что касается вообще состояния просвещения в Московском государстве в царствование Грозного, то мы не могли не заметить усиленного литературного движения против прежнего. Движения, и политическое и религиозное, возбуждали умственную деятельность, вызывали на борьбу словом, к которой нельзя было приступить без приготовления, без начитанности; пример царя в словесной премудрости ритора и людей к нему близких не мог не иметь влияния; духовное оружие собиралось, складывалось в одно место, чтоб удобнее можно было им пользоваться; митрополит Макарий собрал все известные на Руси духовные книги в двенадцать громадных фолиантов; монастыри продолжали собирать книги, а какую важность придавали они своим библиотекам, видно из того, что при них были особые книгохранители; в Иосифовом Волоколамском монастыре было более 1000 книг. Несмотря, однако, на усиление литературной деятельности, на распространение грамотности, общество, уважая грамотность, было еще далеко до убеждения в необходимости ее даже для членов своих, занимавших первые места в государстве; если в боярине князе Курбском видим замечательного по тогдашним средствам писателя, то к соборной грамоте 1566 года двое вельмож, Иван Шереметев Меньшой и Иван Чеботов, рук не приложили, потому что грамоте не умели. В поручной записи по боярине Иване Петровиче Яковлеве находим припись: "Которые князья и дети боярские в сей записи написаны, а у записи рук их нет: и те князья и дети боярские, ставши перед дьяком, сказали, что они Ивана Петровича ручали, а у записи рук их нет, потому что они грамоте не умеют". Были и такие, которые отвращали молодых людей от учения, стращая их помешательством ума и ересями. В Домострое не видим увещания отцам учить детей грамоте, которая признается необходимостию только для духовного сословия и людей приказных. Мы видели, какие средства для распространения грамотности в Московском государстве употребил собор 1557 года. В житии св. Гурия казанского говорится, что господин посадил его в темницу; друг приносил ему сюда бумаги и чернил, и святый писал книжицы в научение детям, продавал их и вырученные деньги раздавал нищим. В Западной России были школы при церквах. В 1572 году Димитрий Митурич просил у князя Константина Острожского участка пустой земли, с тем чтоб не нести с нее никаких повинностей, а только служить при церкви, держать школу и быть уставником. Поссевин пишет, что князья Острожский и Слуцкий имеют типографии и школы, которыми шизма питается.
К царствованию Иоанна IV относится и введение того могущественного средства, которое окрылило мысль человеческую-введение книгопечатания. Еще в XV веке появилось книгопечатание в славянских странах: именно в Кракове с 1491 года; с 1525 года видим книгопечатание и в Вильне. Царь Иоанн в 1548 году между другими мастерами выписал из Германии и типографов; но их не пропустили в Россию. В 1552 году датский король Христиан III присылал в Москву Ганса Миссенгейма с предложением царю принять протестантизм; Миссенгейм привозил с собою библию и две другие книги, в которых содержалась сущность христианской веры по новому учению. Если бы царь согласился на предложение королевское, то Миссенгейм, переведя привезенные им книги на русский язык, должен был напечатать их в нескольких тысячах экземпляров. Неизвестно, как принят был Миссенгейм Иоанном; невероятно, чтоб царь поручил устроение типографии человеку, присланному явно с целию распространения протестантизма. По русским известиям, царь, нуждаясь в церковных книгах для вновь строящихся многих церквей, велел скупать их на торгах, но оказалось очень мало исправных; это привело Иоанна к мысли о необходимости книгопечатания; митрополит Макарий одобрил эту мысль, и с 1553 года приступили к делу, построили дом царскою казною, в котором только с 1563 года начали заниматься книгопечатанием два мастера-дьякон от Николы Гостунского, Иван Федоров, да Петр Тимофеев Мстиславец; кроме них, мы уже прежде встречали имя мастера печатных книг Маруши Нефедьева под 1556 годом. 1 марта 1564 года окончено было печатание первой книги-Деяний апостольских и соборных посланий с посланиями апостола Павла. В XVII веке ходили слухи, что эти первые мастера печатного дела научились своему искусству у немцев:, некоторые же говорили, что сначала русские мастера печатали книги малыми и неискусными начертаниями, а после выучились печатать лучше у немцев (у фрягов).
Хотя книгопечатание было заведено с целью прекратить порчу книг, однако при тогдашнем состоянии просвещения не было средств поверить славянского текста греческим и из славянских текстов выбрать лучший. Доказательством отсутствия просвещения служит то, что издатели текст Нового Завета называют текстом 70 толковников! Правописание в первой печатной нашей книге очень плохое, но внешность, по времени, очень удовлетворительна. Первые мастера, напечатавши в 1565 году Часовник, принуждены были бежать из Москвы за границу, обвиненные в ереси; они сами потом объясняли это гонение завистию многих начальников, священноначальников и учителей, которые на них многие ереси умышляли, желая благое претворить во зло, не потому, чтобы навыкали грамматической хитрости или были исполнены духовного разума, но так, понапрасну злое слово пронесли. Есть известие, что типографский дом был сожжен неблагонамеренными людьми. В 1568 году была напечатана Андроником Невежею псалтирь в Москве, в 1578 она же напечатана в Александровской слободе; но в известии XVII века о книгопечатном деле говорится, что Андроник Невежа с товарищами печатал часовники и псалтири, апостолы и евангелия, триоди, октоих и прочие божественные книги. Московские изгнанники Иван Федоров и Петр Тимофеев, удалившись в Литву, напечатали там много книг: оба трудились в Заблудове, у гетмана Ходкевича; потом Иван Федоров печатал во Львове, Петр Тимофеев-в Вильне, наконец, Иван Федоров перешел в Острог к князю Константину, и в 1581 году напечатал там целую славянскую библию. Хотя к этому важному изданию приступлено было, по-видимому, с достаточным приготовлением, однако острожская библия заключает в себе важные ошибки; князь Константин жалуется, что у него было мало помощников, а один из этих немногих помощников сознается, что никогда не видел училища.
Вот идеал семейной жизни, как он был создан древним русским обществом! Женщина поставлена здесь на видном месте; ее деятельность обширна, она-хозяйка, то есть раньше всех встает она, будит слуг и до ночи не перестает работать, указывает, распоряжается; минуты она нс может быть праздна; муж должен каждый день ходить в церковь ко всем службам, жена-по возможности, сколько позволяли ей хозяйственные заботы. Женщина-мать не на первом плане: кратко, в общих выражениях, говорится, что она вместе с мужем должна воспитывать детей в страхе божием и благочестии, должна учить дочерей рукодельям; гораздо подробнее говорится, как со дня рождения дочери она должна копить ей приданое; материальные, хозяйственные заботы должны поглощать все существо женщины, начиная с двенадцатилетнего возраста, когда она могла по закону выходить замуж. Но вот она переступает порог дома, едет в гости; чего же требует от нее здесь Домострой? С гостями она должна беседовать о рукоделье и о домашнем строении: как порядок вести и какое рукодельице сделать. Необходимого для восстановления нравственных сил развлечения, перемены занятия, перемены предмета для разговора нет и быть не должно по общественным условиям. Домострой совершенно прав, предписывая женщине заниматься только хозяйством и говорить только о хозяйстве, ибо другого приличного для нее занятия, другого приличного для нее разговора нет: если она не будет говорить о хозяйстве, то она будет пересмехать, переговаривать; дома она должна постоянно сидеть за работою или распоряжаться работами других, развлечения, каким она может предаться, - все это развлечения постыдные, вредные: пустые, пересмешные разговоры с слугами, разговоры с торговками, женками бездельными, волхвами. Повторяю, что мы не имеем никакого права упрекать Домострой в жестокости к женщине; у него нет приличных, невинных удовольствий, которые бы он мог предложить ей, и потому он принужден отказать ей во всяком удовольствии, принужден требовать, чтоб она не имела минуты свободной, которая может породить в ней желание удовольствия неприличного или, что всего хуже, желания развеселить себя хмелем. Сколько женщин по доброй воле могло приближаться к идеалу, начертанному Домостроем; скольких надобно было заставлять приближаться к нему силою и скольких нельзя было заставить приблизиться к нему никакою силою; сколько женщин предавалось названным неприличным удовольствиям? - На этот вопрос мы отвечать не решимся.
Много глав посвящено в Домострое подробностям хозяйственным: как всякое платье кроить, остатки и обрезки беречь, всякую посуду и снасть ремесленную в порядке держать, чтоб все было свое, не нужно было идти ни за чем на чужой двор; как всякое платье носить бережно, как запас годовой и всякий товар покупать; покупать все, чему привоз, что дешево; как огород и сад водить и пр. т.п. В главе о том, как избу устроить хорошо и чисто, видим только перечисление посуды, которую должно держать в чистоте и порядке; предписывается мыть избу, стены, лавки, скамьи, пол, окна, двери; у нижнего крыльца класть сено для обтирания ног, перед дверями-рогожку или войлок. Об иконах говорится, что их должно ставить на стенах, устроив благолепно, со всяким украшением, светильниками и завесою.
Всякий день муж с женою, детьми и домочадцами поет на дому вечерню, повечерницу, полунощницу. После правила отнюдь не пить, не есть, не разговаривать; в полночь должно тайно вставать и со слезами богу молиться.
Когда предлагается трапеза, то вначале священники прославляют отца и сына и св. духа, потом богородицу, пречистый хлеб вынимают, по окончании стола пречистый хлеб воздвизают и, отпев достойно, едят и чашу пречистой пьют; а потом о здравии и за упокой. Когда перед тобой поставят пищу, то не смей хулить, а с благодарностию ешь. Очень любопытно наставление, как вести себя на свадьбе, показывающее нравы и обычаи времени: "Когда зван будешь на брак; то не упивайся до пьянства и не засиживайся поздно, потому что в пьянстве и долгом сиденье бывает брань, свара, бой, кровопролитие. Не говорю не пить вовсе, нет! Но говорю не упиваться; я дара божия не хулю, но хулю пьющих без воздержания".
Что касается знаменитого сборника, известного под именем Макарьевских Миней, то об нем всего лучше можно получить понятие из предисловия (летописца) самого составителя: "1553 года, месяца ноября, дал я эту святую великую книгу Минею Четию, месяц ноябрь и прочие 12 великих книг. В этих Четиих Минеях все книги чтомые собраны: св. евангелие-четыре евангелиста толковых, св. Апостол и все св. апостольские послания и деяния с толкованиями, и три великих псалтири разных толковников и Златоустовы книги, Златоструй и Маргарит, и Великий Златоуст, и Великий Василий и Григорий Богослов с толкованиями и великая книга Никонская с прочии посланиями его, и прочие все святые книги собраны и написаны в них пророческие и апостольские и отеческие и праздничные слова и похвальные слова и всех святых отец жития и мучения святых мученик и святых мучениц, жития и подвиги преподобных и богоносных отец и святых жен страдания и подвиги; и все святые патерики написаны, азбучные, иерусалимские, египетские, синайские, скитские, печерские и все святые книги собраны и написаны, которые в Русской земле находятся, и с новыми святыми чудотворцами. Написал я эти святые книги в Великом Новгороде, когда был там архиепископом, а писал и собирал их в одно место двенадцать лет многим имением и многими различными писарями, не щадя серебра и всяких почестей, особенно много трудов и подвигов подъял от исправления иностранных и древних речений, переводя их на русскую речь, и сколько нам бог даровал уразуметь, столько и смог я исправить".
До нас дошли и подробности, как трудился Макарий при составлении своих Миней; дошли имена грамотеев, которым он поручал написание житий святых: так, под 1537 годом летописец говорит, что приехал в Новгород из Москвы сын боярский, храбрый воин, Василий Михайлович Тучков для сбора ратных людей; узнавши, что этот Тучков из детства навык св. писанию, Макарий начал благословлять его на духовное дело, чтоб написал житие Михаила Клопского, оно и прежде было написано, но очень просто, потому что тогда люди в Новгороде еще не были искусны в писании. По благословению же Макария, уже митрополита, инок Варлаам (в миру Василий) написал страдание пресвитера Исидора Нового и 72 русских людей, замученных немцами в Юрьеве Ливонском (Дерпте), в княжение Иоанна III, при митрополите Филиппе и новгородском владыке Ионе: Исидор был священником при церкви св. Николая и св. Георгия Каппадокийского в Юрьеве в Русском конце, возбудил против себя немцев обличениями их веры, был схвачен с своими прихожанами во время крестного хода на реку Омовжу в день Богоявления, заключен в темницу, на увещания принять латинство отвечал сильнейшими обличениями и утоплен в той же реке Омовже вместе с 72 русскими. Тот же Василий (Варлаам) написал несколько житий других святых, в том числе и житие Евфросина Псковского, о котором уже выше было сказано. Летописец говорит, что в 1536 году, по приказанию владыки Макария, была переведена толковая Псалтирь с латинского языка на русский; перевел Димитрий Толмач в глубокой старости.
К описываемому времени относится составление Степенной книги-изложения церковных и гражданских событий русской истории с религиозной точки зрения. В описываемое время, как мы видели, явилась потребность писать украшенным языком; Макарий не был доволен древним житием св. Михаила Клопского, ибо оно было очень просто написано. Степенная книга представляет образец того слога, который считался красивым, например в похвале великому князю Василию: "Поистинне убо царь нарицашеся, иже царствуяй над страстьми и сластем одолевати могий, иже целомудрия венцом венчанный и порфирою правды облеченный. Таков убо бысть сей: истовый велеумный правитель, вседоблий наказатель, истинный кормчий, изящный предстатель, молитвенник крепок, чистоте рачитель, целомудрия образ, терпения столп, князем русским и болярам и прочим вельможам и всем людем о благочестии твердый поборник, архиереям и всему освященному собору благоразумный соглагольник, и проч."
Составление летописей продолжалось по-прежнему: в дошедших до нас списках легко усмотреть два рода составления-правительственное и частное; что в описываемое время летописи составлялись правительственными лицами, под высшим надзором-в этом не может быть сомнения: в описи царского архива читаем: "Списки черные, писал память, что писати в Летописец лет новых, которые у Алексея (Адашева) взяты", или: "Ящик 224, а в нем списки, что писати в Летописец, лета новые прибраны от лета 7068 до лета 7074 и до 76". Но в то же время частными людьми составлялись в Москве и других городах другого рода летописи, в которых находим неодобрение казням и опричнине. В своем месте были приведены эти отзывы летописей, как видно, в Москве составленных. Псковский летописец очень сильно вооружается против московских распоряжений; говоря о переводе немцев из Юрьева в московские города, он прибавляет: "Свели их не ведаем за что, бог весть, изменивши прямое слово, которое воеводы дали им как Юрьев отворили, что не выводить их из города". Псковский летописец так объясняет причину гнева Иоаннова на бояр: "Пришел царь и великий князь Иван Васильевич с великою опалою в Великий Новгород и многих нарочитых людей погубил, многое множество людей на правеже побито было, иноческого и священнического чина и монахинь; и была туга и скорбь в людях большая, святые обители и церкви божии и села запустели. Кроме того царь велел править посоху под наряд и мосты мостить в Ливонскую землю, зелейную руду сбирать, и от этого налога и правежа все новгородцы и псковичи обнищали и в посоху пошли сами, а давать стало нечего, и там в чужой земле померли от голода и холода, от мостов и наряда; в Пскове байдаки и лодки большие посохой тянули под ливонские города, и потянувши немного, покинули по лесам, тут они сгнили, а людей погубили. Взяв 24 города у немцев, своих людей посадил с нарядом и запасами, запасы возили из дальних городов из замосковных, наполнил чужие города русскими людьми, а свои пусты положил. Когда царь возвратился в Русь, то немцы собрались из-за моря, да литва пришла из Польши и все эти города себе побрали, русских людей в них побили, а к царю прислали немца, лютого волхва, именем Елисея (Бомелия), и был он у него в приближеньи, любимцем. Навел Елисей на царя страхованье, стал тот бегать от нахождения неверных и совсем было отвел царя от веры: на русских людей царю свирепство внушил, а к немцам на любовь преложил. Безбожные немцы узнали по своим гаданиям, что быть им до конца разоренным: для этого они такого злого еретика и подослали к царю, потому что падки русские люди на волхвование. И наустил Елисей царя на убийство многих родов княжеских и боярских, напоследок и самому внушил бежать в Английскую землю и там жениться, а своих остальных бояр побить. Но Елисея не допустили до этого, самого смерти предали, да не до конца разорится Русское царство и вера христианская. Такова была держава грозного царя Ивана Васильевича". Бомелий был медиком, родом голландец: и, по иностранным свидетельствам, это был, негодяй, получавший Иоанна на убийства и составлявший отравы, но потом обвиненный в сношениях с Баторием и сожженный всенародно, в Москве.
В некоторых летописных сборниках наших попадается повесть о начале Царя-града и взятии его турками. Думают, что повесть эта неизвестного сочинителя могла быть принесена скоро после описываемого в ней события греками, которые начали приходить в Москву за милостынею. Но в естественной связи с нею помещается рассказ о распоряжениях султана Магомета, рассказ, помещаемый и отдельно, и приписываемый Ивану Пересветову, о котором мы уже упоминали. Рассказ этот имеет политическое значение и непосредственное отношение к обстоятельствам Иоаннова времени. Распоряжения Магомета II, почерпнувшего мудрость из христианских книг, представляются в образец: "Царь Магомет салтан велел со всего царства все доходы к себе в казну собирать и ни в одном городе вельможам своим наместничества не дал, чтоб они не прельщались судить не праведно, а давал им жалованье ежегодно из казны своей царской, кто чего достоин, и во все царство суд дал прямой". Следует описание жестокой казни судьям за не правду: с них живых сдирали кожу. "Магомет салтан так говорил: нельзя царю царство без грозы держать: царь Константин (Палеолог) дал волю вельможам, и бог разгневался на него, на вельмож его и на все царство за то, что они правдою гнушались. Магомет велел принести книги полные и докладные и сжечь их; постановил, что раб должен служить только семь лет, а если дорого куплен, то девять; царь Магомет выписал из христианских книг ту мудрость, что в котором царстве люди порабощены, в том царстве люди не храбры... Греки хвалятся государевым царством благоверного царя русского, другого христианского царства вольного и закона греческого нет; и в спорах с латинами греки на Русское царство указывают: если бы к той истинной вере христианской да правда турецкая была, то с русскими людьми ангелы беседовали бы".
Выше приведен был рассказ псковского летописца и свидетельства иностранцев-современников о лекаре Бомелии. По этому поводу явилась повесть некоего боголюбивого мужа, что был царь православный, боголюбивый и милостивый, ходивший по заповедям божиим; но, по действу дьявольскому, явился при нем один из синклитов, чародей злой, который вошел к нему в милость и начал клеветать на людей неповинных; оскорбил царь неповинных различными печалями и сам от них печаль имел и страх. Но приспело время мести божией: встали окрестные города и попленили его земли, города разорили, людей поразили и до царствующего града дошли; царь, видя беду, покаялся и сжег чародея с товарищами его.
События царствования Грозного перешли и в народные предания: в древних русских стихотворениях встречаем песню о взятии Казанского царства; согласно с настоящим делом, и в песне говорится, что город взят был подкопом; говорится, что великий князь московский только по взятии Казанского царства воцарился и насел на Московское царство, что тогда только Москва основалась и с тех пор пошла великая слава: мы видели, что сам Иоанн одним из прав своих на царский титул считал покорение царства Казанского. В песне, как Ермак Сибирь взял, говорится, что три донских атамана собрались в устье Волги и старший из них, Ермак, говорил товарищам: "Не корыстна у нас шутка зашучена: гуляли мы по морю синему, убили мы посла персидского и как нам на то будет ответствовать! В Астрахани жить нельзя, на Волге жить-ворами слыть, на Яик идти-переход велик, в Казань идти-грозен царь стоит, в Москву идти-перехватанным быть: пойдемте мы в Усолья к Строгановым!" Песня разнится с летописью в том, что посылает самого Ермака в Москву бить челом царю Сибирью. В песне о Мастрюке Темрюковиче описывается борьба черкасского князя Мастрюка, шурина Грозного, с двумя московскими богатырями: последние остаются победителями. Как в этой песне, так и в песне об Ермаке, самым приближенным к царю лицом является большой боярин Никита Романович. Предания о грозном царствовании, богатом казнями, о любимом опричнике Малюте Скуратове, скором исполнителе кровавых приказаний, о ненависти Годуновых к Романовым, о сыноубийстве, за которым следовало горькое раскаяние убийцы, - все эти предания, перемешавшись, исказившись в памяти народной, отозвались в песне: "Никите Романовичу дано село Преображенское". Иоанн является в народной памяти грозным царем, покорителем Казани, Астрахани, Рязани, выводчиком измены из Киева и Новгорода, Любопытно видеть, как народные сказания и песни, искажая главные события, верно сохраняют некоторые мелкие черты. Известно, что Иоанн в припадке гнева, увидавши человека ему неугодного, вонзал ему в ногу острый жезл свой; так он поступил с слугою Курбского, подавшим ему письмо от своего господина. В песне Иоанн делает то же самое с Никитою Романовичем, на которого Годуновы донесли, что он веселится во время скорби царя о потере сына. Мы упоминали о донском атамане Мишке Черкашенине, который был грозою для Азова; в песне сохранилось предание об этом польском (степном) атамане: "За Зарайском городом, за Рязанью за Старою, издалеча из чиста поля, из раздолья широкого, как бы гнедого тура привезли убитого, привезли убитого атамана польского, атамана польского, а по имени Михайла Черкашенина".
Что касается вообще состояния просвещения в Московском государстве в царствование Грозного, то мы не могли не заметить усиленного литературного движения против прежнего. Движения, и политическое и религиозное, возбуждали умственную деятельность, вызывали на борьбу словом, к которой нельзя было приступить без приготовления, без начитанности; пример царя в словесной премудрости ритора и людей к нему близких не мог не иметь влияния; духовное оружие собиралось, складывалось в одно место, чтоб удобнее можно было им пользоваться; митрополит Макарий собрал все известные на Руси духовные книги в двенадцать громадных фолиантов; монастыри продолжали собирать книги, а какую важность придавали они своим библиотекам, видно из того, что при них были особые книгохранители; в Иосифовом Волоколамском монастыре было более 1000 книг. Несмотря, однако, на усиление литературной деятельности, на распространение грамотности, общество, уважая грамотность, было еще далеко до убеждения в необходимости ее даже для членов своих, занимавших первые места в государстве; если в боярине князе Курбском видим замечательного по тогдашним средствам писателя, то к соборной грамоте 1566 года двое вельмож, Иван Шереметев Меньшой и Иван Чеботов, рук не приложили, потому что грамоте не умели. В поручной записи по боярине Иване Петровиче Яковлеве находим припись: "Которые князья и дети боярские в сей записи написаны, а у записи рук их нет: и те князья и дети боярские, ставши перед дьяком, сказали, что они Ивана Петровича ручали, а у записи рук их нет, потому что они грамоте не умеют". Были и такие, которые отвращали молодых людей от учения, стращая их помешательством ума и ересями. В Домострое не видим увещания отцам учить детей грамоте, которая признается необходимостию только для духовного сословия и людей приказных. Мы видели, какие средства для распространения грамотности в Московском государстве употребил собор 1557 года. В житии св. Гурия казанского говорится, что господин посадил его в темницу; друг приносил ему сюда бумаги и чернил, и святый писал книжицы в научение детям, продавал их и вырученные деньги раздавал нищим. В Западной России были школы при церквах. В 1572 году Димитрий Митурич просил у князя Константина Острожского участка пустой земли, с тем чтоб не нести с нее никаких повинностей, а только служить при церкви, держать школу и быть уставником. Поссевин пишет, что князья Острожский и Слуцкий имеют типографии и школы, которыми шизма питается.
К царствованию Иоанна IV относится и введение того могущественного средства, которое окрылило мысль человеческую-введение книгопечатания. Еще в XV веке появилось книгопечатание в славянских странах: именно в Кракове с 1491 года; с 1525 года видим книгопечатание и в Вильне. Царь Иоанн в 1548 году между другими мастерами выписал из Германии и типографов; но их не пропустили в Россию. В 1552 году датский король Христиан III присылал в Москву Ганса Миссенгейма с предложением царю принять протестантизм; Миссенгейм привозил с собою библию и две другие книги, в которых содержалась сущность христианской веры по новому учению. Если бы царь согласился на предложение королевское, то Миссенгейм, переведя привезенные им книги на русский язык, должен был напечатать их в нескольких тысячах экземпляров. Неизвестно, как принят был Миссенгейм Иоанном; невероятно, чтоб царь поручил устроение типографии человеку, присланному явно с целию распространения протестантизма. По русским известиям, царь, нуждаясь в церковных книгах для вновь строящихся многих церквей, велел скупать их на торгах, но оказалось очень мало исправных; это привело Иоанна к мысли о необходимости книгопечатания; митрополит Макарий одобрил эту мысль, и с 1553 года приступили к делу, построили дом царскою казною, в котором только с 1563 года начали заниматься книгопечатанием два мастера-дьякон от Николы Гостунского, Иван Федоров, да Петр Тимофеев Мстиславец; кроме них, мы уже прежде встречали имя мастера печатных книг Маруши Нефедьева под 1556 годом. 1 марта 1564 года окончено было печатание первой книги-Деяний апостольских и соборных посланий с посланиями апостола Павла. В XVII веке ходили слухи, что эти первые мастера печатного дела научились своему искусству у немцев:, некоторые же говорили, что сначала русские мастера печатали книги малыми и неискусными начертаниями, а после выучились печатать лучше у немцев (у фрягов).
Хотя книгопечатание было заведено с целью прекратить порчу книг, однако при тогдашнем состоянии просвещения не было средств поверить славянского текста греческим и из славянских текстов выбрать лучший. Доказательством отсутствия просвещения служит то, что издатели текст Нового Завета называют текстом 70 толковников! Правописание в первой печатной нашей книге очень плохое, но внешность, по времени, очень удовлетворительна. Первые мастера, напечатавши в 1565 году Часовник, принуждены были бежать из Москвы за границу, обвиненные в ереси; они сами потом объясняли это гонение завистию многих начальников, священноначальников и учителей, которые на них многие ереси умышляли, желая благое претворить во зло, не потому, чтобы навыкали грамматической хитрости или были исполнены духовного разума, но так, понапрасну злое слово пронесли. Есть известие, что типографский дом был сожжен неблагонамеренными людьми. В 1568 году была напечатана Андроником Невежею псалтирь в Москве, в 1578 она же напечатана в Александровской слободе; но в известии XVII века о книгопечатном деле говорится, что Андроник Невежа с товарищами печатал часовники и псалтири, апостолы и евангелия, триоди, октоих и прочие божественные книги. Московские изгнанники Иван Федоров и Петр Тимофеев, удалившись в Литву, напечатали там много книг: оба трудились в Заблудове, у гетмана Ходкевича; потом Иван Федоров печатал во Львове, Петр Тимофеев-в Вильне, наконец, Иван Федоров перешел в Острог к князю Константину, и в 1581 году напечатал там целую славянскую библию. Хотя к этому важному изданию приступлено было, по-видимому, с достаточным приготовлением, однако острожская библия заключает в себе важные ошибки; князь Константин жалуется, что у него было мало помощников, а один из этих немногих помощников сознается, что никогда не видел училища.