Страница:
Уже две недели стояли таким образом неприятели друг против друга, перестреливаясь через реку; Святославу, наконец, наскучило такое положение, и он послал своих священников сказать Всеволоду: «Брат и сын! Много я тебе добра сделал и не чаял получить от тебя такой благодарности; если же ты уже задумал на меня зло, захватил сына моего, то недалеко тебе меня искать: отступи подальше от этой речки, дай мне дорогу, чтоб мне можно было к тебе переехать, и тогда нас бог рассудит; если же ты мне не хочешь дать дороги, то я тебе дам, переезжай ты на эту сторону, и пусть нас бог рассудит». Вместо ответа Всеволод задержал послов, отослал их во Владимир, а сам по-прежнему не двигался с места; Святослав постоял еще несколько времени и, боясь оттепели, пошел назад налегке, бросив обозы, которыми овладели полки Всеволодовы, но по приказанию князя своего не смели гнаться за удалявшимся Святославом. Последний, отпустив брата Всеволода, сына Олега, и Ярополка Ростиславича в Русь, сам с сыном Владимиром поехал в Новгород Великий.
Между тем Давыд Ростиславич, спасшись от плена, которым угрожал ему Святослав, прибежал в Белгород, к брату Рюрику; тот, услыхавши, что Киев оставлен Святославом, поехал туда и сел на столе отцовском и дедовском, но, предвидя сильную борьбу, стал набирать союзников: послал за князьями луцкими, сыновьями Ярослава, Всеволодом и Ингварем, и привел их к себе; послал за помощию к галицкому князю Ярославу, которая явилась с боярином Тудором, а брата Давыда послал в Смоленск на помощь к старшему брату Роману. Но Давыд встретил на дороге гонца, который вез ему весть о смерти Романа; Давыд со слезами продолжал путь, при въезде в Смоленск был встречен духовенством со крестами, всеми гражданами и занял братнее место. По Романе, говорит летописец, плакали все смольняне, вспоминая его доброту (добросердие), а княгиня его, стоя у гроба, причитала: «Царь мой добрый, кроткий, смиренный и правдивый! Вправду дано было тебе имя Роман, всею добродетелию похож ты был на св. Романа (т.е. св. Бориса); много досад принял ты от смольнян, но никогда не видела я, чтоб ты мстил им злом за зло». И летописец повторяет, что этот князь был необыкновенно добр и правдив.
Давыд, похоронивши брата, прежде всего должен был думать о защите своей волости, потому что оставшиеся в Чернигове князья, Ярослав с Игорем, не видя ниоткуда нападения на свою волость, решились сами напасть на волость Смоленскую и пошли с половцами сначала к Друцку, где сидел союзник Ростиславичей, Глеб Рогволодович, Но если один из полоцких князей был за Ростиславичей, то большинство его родичей было против них; мы видели здесь усобицу между тремя племенами или линиями — Борисовичами, Глебовичами и Васильковичами, причем Ростиславичи смоленские деятельно помогали Борисовичам и Васильковичам; но теперь, вероятно, вследствие родственной связи с Ростиславичами северными видим Васильковичей в союзе с черниговскими князьями против Ростиславичей смоленских. У Друцка соединились с Черниговскими полками Всеслав Василькович полоцкий, брат его Брячислав витебский и некоторые другие родичи их с толпами ливов и литвы: так, вследствие союза полоцких князей с Черниговскими в одном стане очутились половцы вместе с ливами и литвою, варвары черноморские с варварами прибалтийскими. Давыд смоленский со всеми полками приехал к Глебу в Друцк и хотел дать сражение Черниговским до прихода Святослава из Новгорода, но Ярослав с Игорем не смели начать битвы без Святослава, выбрали выгодное положение на берегу Дручи и стояли целую неделю, перестреливаясь с неприятелем через реку, но как скоро явился к ним Святослав, то построили гать на Друче с тем, чтоб перейти реку и ударить на Давыда: тогда последний, в свою очередь, не захотел биться и побежал в Смоленск. Святослав приступил к Друцку, пожег острог, но не стал медлить под городом и, отпустив новгородцев, сам пошел в Рогачев, а из Рогачева Днепром поплыл в Киев, тогда как Игорь с половцами дожидался его против Вышгорода.
Услыхав о приближении Святослава, Рюрик выехал из Киева в Белгород и отправил войско против половцев, которые с Игорем северским расположились станом у Долобского озера; войском начальствовал князь Мстислав Владимирович, при нем находился тысяцкий Рюриков Лазарь с младшею дружиною, Борис Захарыч, любимый воевода Мстислава Храброго, с людьми молодого княжича своего Владимира, которого отец, умирая, отдал ему на руки, и Сдеслав Жирославич — воевода Мстислава Владимировича с трипольскими полками. Половцев было много: они лежали без всякой осторожности, не расставив сторожей, надеясь на силу свою и на Игорев полк.
Черные клобуки, не слушаясь приказа русских воевод, бросились на половцев, врезались в их стан, но были отброшены назад и в бегстве смяли дружину Мстиславову, которая также обратилась в бегство, а за нею и сам князь. Но лучшие люди остались: Лазарь, Борис Захарыч и Сдеслав Жирославич; не смутившись нимало, они ударили на половцев и потоптали их; много варваров перетонуло в реке Чарторые, другие были перебиты или захвачены в плен, а князь Игорь сел в лодку и переправился на восточный берег. Но Рюрик воспользовался этою победою только для того, чтоб получить выгодный мир у Святослава, у которого никак не надеялся отнять старшинство; Святославу также не хотелось еще раз выезжать из Киева, и он обрадовался предложению Рюрика, который уступал ему старшинство и Киев, а себе брал всю Русскую землю, т.е. остальные города Киевской волости. Вслед за этим был заключен мир и со Всеволодом суздальским, который возвратил Святославу сына его, Глеба; мир между Мономаховичами и Ольговичами был скреплен двойным родственным союзом: один сын Святослава, Глеб, женился на Рюриковне, другой, Мстислав, — на свояченице Всеволода (1182 г.).
Таким образом, сыну Всеволода Ольговича удалось окончательно утвердить за собою старшинство и Киев, но это старшинство имело значение только на юге; старший в племени Мономаховом не вступал с Святославом в борьбу за Киев, потому что Киев не имел уже для него прежнего значения, какое имел для отца его, Юрия; Всеволод наследовал все могущество того князя, который давал Киев из своих рук кому хотел; как много потерял Киев из своего материального значения после погрома от войск Боголюбского, ясно видно из всех описанных событий: при всех сменах и усобицах князей не слышно об участи киевлян, о сильном полку киевском, который решал судьбу Руси, судьбу князей во время борьбы Юрия Долгорукого с племянником; теперь страдательно подчиняются киевляне всем переменам, ничем не обнаруживают признаков жизни. Как силен был северный князь Всеволод и как слаб был пред ним старший князь Южной Руси, Святослав, доказательством служит следующее происшествие: в 1194 году Святослав созвал братьев своих — родного Ярослава и двоюродных Игоря и Всеволода и начал с ними советоваться, как бы пойти на рязанских князей, с которыми давно уже у Черниговских были ссоры за пограничные волости, но Ольговичи не смели прямо выступить в поход, а послали сперва ко Всеволоду суздальскому просить у него на то позволения; Всеволод не согласился, и Святослав должен был отложить поход. С Ростиславичами Святослав жил мирно, так же как видно из страха пред Всеволодом; в 1190 году грозила было вспыхнуть между ними ссора по причинам, о которых летопись говорит очень неопределенно: у Святослава, по ее словам, была тяжба с Рюриком, Давыдом и Смоленскою землею, поэтому он ездил и за Днепр сговориться с братьями, чтоб как-нибудь не потерять своих выгод, но Рюрик принял также свои меры: он переслался со Всеволодом и с братом Давыдом Смоленским, и все втроем послали сказать Святославу: «Ты, брат, нам крест целовал на Романовом ряду, который был заключен тобою, когда брат наш Роман сидел в Киеве; если стоишь на этом ряду, то ты нам брат, а если хочешь вспомнить давнишние тяжбы, которые были при Ростиславе, то ты договор нарушил, чего мы терпеть не будем; а вот тебе и крестные грамоты назад». Святослав сначала много спорил с послами и отпустил было уже их с отказом, но потом надумался, возвратил их с дороги и целовал крест на всей воле Мономаховичей.
Могущественное влияние Всеволода суздальского обнаружилось даже и в судьбах отдаленного Галича. В этом пограничном Русском княжестве в семидесятых годах XII века обнаружилось явление, подобных которому не видим в остальных волостях русских, именно важное значение бояр, пред которым никнет значение князя. Мы уже раз имели случай заметить своевольный поступок галицкого боярина Константина Серославича, который вопреки воле князя своего Ярослава увел свои полки от Мстислава Изяславича. Этот Константин играет важную роль и в смутах своего княжества. Велико, казалось, в других странах могущество Ярослава Владимировича галицкого — единовластного князя богатой и цветущей волости; вот как описывается это могущество в Слове о полку Игореву: «Ярослав Осмосмысл галицкий! Высоко сидишь ты на своем златокованном столе; ты подпер горы Венгерские своими железными полками, заступил путь королю венгерскому, затворил ворота к Дунаю, отворяешь ворота к Киеву». Но этот могущественный князь окружен был людьми, которые были сильнее его, могли подчинять его волю своей. Ярослав дурно жил с женою своею, Ольгою, сестрою суздальских Юрьевичей, и держал любовницу, какую-то Настасью; в 1173 году Ольга ушла из Галича в Польшу с сыном Владимиром, известным уже нам боярином Константином Серославичем и многими другими боярами.
Проживши восемь месяцев в Польше, Владимир с матерью пошел на Волынь, где думал поселиться на время, как на дороге встретил его гонец от бояр из Галича: «Ступай домой, велели они сказать ему: отца твоего мы схватили, приятелей его перебили, и враг твой Настасья в наших руках». Галичане сожгли несчастную на костре, сына ее послали в заточение, а с Ярослава взяли клятву, что будет жить с княгинею как следует. В 1187 году умер Ярослав, князь, по словам летописца, мудрый, красноречивый, богобоязливый, честный во всех землях и славный полками; когда бывала ему от кого обида, то он сам не ходил с полками, а посылал воевод; чувствуя приближение смерти, он созвал бояр, белое духовенство, монахов, нищих и говорил им со слезами: «Отцы, братья и сыновья! Вот я отхожу от этого света суетного и иду к творцу моему, согрешил я больше всех; отцы и братья! простите и отдайте». Три дня плакался он пред всеми людьми и велел раздавать имение свое по монастырям и нищим; три дня раздавали по всему Галичу и не могли всего раздать.
Обратясь к боярам, умирающий князь сказал: «Я одною своею худою головою удержал Галицкую землю, а вот теперь приказываю свое место Олегу, меньшому сыну моему, а старшему, Владимиру, даю Перемышль». Этот Олег родился от Настасьи и потому был мил Ярославу, говорит летописец, а Владимир не ходил в его воле: мы видели, что он уезжал от отца вместе с матерью и возвратился вследствие торжества врагов Настасьи; Владимир вместе со всеми боярами должен был присягнуть отцу, что не будет искать под братом Галича. Но можно ли было надеяться на эту клятву, можно ли было думать, что убийцы Настасьи будут спокойно видеть на старшем столе сына ее? И вот, едва только умер Ярослав, как сильный мятеж встал в Галицкой земле; Владимир и бояре нарушили клятву и выгнали Олега из Галича; тот принужден был бежать в Овруч к Рюрику, а Владимир сел на столе отцовском и дедовском. Но бояре скоро увидали, что ошиблись в своем выборе: Владимир, по словам летописца, любил только пить, а не любил думы думать с своими боярами; отнял у попа жену и стал жить с нею, прижил двоих сыновей; мало того, понравится ему чья-нибудь жена или дочь, брал себе насильно. В то время ближайшим соседом галицкого князя на столе владимиро-волынском сидел Роман Мстиславич, получивший в наследство от отца и деда необыкновенную деятельность, предприимчивость, неутомимость; не любил он отставать от раз предпринятого намерения и не разбирал средств при его выполнении. Роман находился в близком свойстве с Владимиром галицким: дочь его была за старшим сыном последнего. Несмотря на то, узнавши, что бояре галицкие нехорошо живут с своим князем, Роман стал пересылаться с ними, побуждая их выгнать Владимира, на место которого предлагал им себя в князья. Многие бояре охотно согласились на его предложение, собрали полки, утвердились крестным целованием между собою, но не смели явно восстать на Владимира, схватить или убить его, потому что не все бояре были против князя, были между ними и его приятели; заговорщики придумали другое средство освободиться от Владимира, они послали сказать ему: «Князь! Мы не на тебя встали, но не хотим кланяться попадье, хотим ее убить; а ты, где хочешь, там и возьми жену». Они надеялись, что он никак не отпустит попадьи и потому грозились убить ее, чтоб тем скорее прогнать его самого, в чем и не ошиблись: Владимир, опасаясь, чтобы и его любовницу не постигла та же участь, какая постигла Настасью, забрал много золота и серебра, жену, двоих сыновей, дружину и поехал в Венгрию. Мы оставили эту страну под властию короля Гейзы II, зятя и союзника Изяславова; самым опасным врагом Гейзы был знаменитый греческий император Мануил Комнен — последний из великих государей, сидевших на престоле византийском; вмешательство Гейзы в дела Сербии дали Мануилу повод враждебно выступить против венгров с целью распространить пределы империи за их счет; сначала он поддерживал против Гейзы известного уже нам Бориса, сына дочери Мономаховой, а потом, когда Борис пал в битве, стал поддерживать родных братьев Гейзы, Стефана и Владислава, нашедших убежище при дворе византийском. Гейза умер в 1161 году, оставив престол двенадцатилетнему сыну своему Стефану III, малолетство короля дало Мануилу полную возможность к осуществлению своих честолюбивых планов относительно Венгрии, и немедленно выступил он с большим войском и обоими князьями, Стефаном и Владиславом, к границам этой страны, послав сказать ее вельможам, что по старому обычаю престол должен переходить не к сыну, а к брату умершего короля, и что потому они должны возвести на престол Стефана, брата покойного Гейзы; венгры велели ему отвечать на это, что они не знают ни о каком подобном обычае в своем отечестве, где с незапамятных пор наследует корону старший сын, а не брат умершего короля; они не могут, следовательно, принять к себе в короли герцога Стефана-старшего; не примут его уже и потому, что не хотят иметь королем подручника императорского. Несмотря, однако, на этот смелый ответ, деньги и обещания Мануила произвели свое действие, и многие из вельмож отстали от молодого Стефана, который и принужден был уступить престол дяде своему, не Стефану, впрочем, а младшему Владиславу. Владислав через полгода умер, тогда брату его, Стефану, удалось захватить престол, но ненадолго, ибо когда в Венгрии узнали, что он обещал Мануилу в награду за помощь отдать Сирмию, то почти все перешли на сторону племянника его, который вследствие этого и утвердился окончательно на престоле. Тогда Мануил, видя всеобщее нерасположение венгров к Стефану-дяде, объявил, что признает королем племянника; мало того, не имея сыновей, выдает дочь свою за Белу, младшего брата Стефана III, и назначает его наследником своего престола с тем только условием, чтоб он был воспитан в Константинополе и удержал за собою Сирмию, как полученный от отца удел. Король и вельможи согласились на предложение, и молодой Бела отправился в Константинополь, где получил имя Алексея, был обручен с дочерью императора, провозглашен наследником престола, как вдруг неожиданное обстоятельство переменило совершенно ход дела: у Мануила от второй жены его родился сын.
Обрадованный император велел немедленно короновать младенца и отнял у Белы не только надежду на престол, но даже невесту, свою дочь, и обручил его на свояченице. Но в это время умер брат Белы, король венгерский, двадцатичетырехлетний Стефан III, как говорят, отравленный братом (1173 г.); Бела поспешил в Венгрию, но застал там уже три партии: одна хотела иметь его королем; другая, состоящая преимущественно из высшего духовенства, боясь, чтоб воспитанный в Константинополе Бела не стал действовать под влиянием императора и враждовать к католицизму, хотела ждать разрешения от бремени жены Стефана III, третья, наконец, стояла за младшего брата Белы — в челе этой партии находилась старая вдовствующая королева — жена Гейзы II, Евфросинья Мстиславовна, которой хотелось видеть на престоле младшего, любимого сына. Долго боролся Бела III с двумя враждебными партиями, наконец, осилил их.
Более десяти лет Бела спокойно правил Венгриею, как явился к нему галицкий изгнанник Владимир с просьбой о помощи; спокойствие внутри и вне давали Беле полную возможность вмешаться в галицкие дела, и он пошел к Галичу со всеми своими полками. Роман, севший было здесь на столе, не видал средств противиться войскам Белы и, захватив остаток княжеской казны, убежал назад на Волынь, но и Владимир не получил отцовского стола, потому что Бела, устроивши галичанам все их дела, счел полезнее для себя и для них дать им в князья сына своего, Андрея, а Владимира повел опять в Венгрию неволею, отнял у него все имение и посадил в башню, он взял также с собою в Венгрию сыновей или братьев лучших бояр, чтоб иметь ручательство в верности последних. Между тем Роман с теми из галицких бояр, которые перезвали его к себе, скитался по разным странам, ища волости.
Отъезжая княжить в Галич, он отдал Владимир брату своему, Всеволоду, сказавши ему: «Больше мне не нужно этого города». Теперь, убегая пред венграми из Галича, он приехал было назад во Владимир, но уже не был впущен сюда братом; тогда он поехал в Польшу искать там помощи, а жену свою отправил в Овруч к отцу ее, Рюрику Ростиславичу. Не получивши от польских князей никакой помощи, он и сам отправился к тестю Рюрику вместе с преданными ему галицкими боярами. Приехавши к тестю, он стал проситься у него опять на Галич: «Галичане зовут меня к себе на княжение, — говорил он ему, — отпусти со мной сына своего, Ростислава». Рюрик согласился, и Роман отправил передовой отряд свой, чтоб занять один из пограничных городов, Плеснеск, но отряд этот был разбит наголову венграми и галичанами. Роман, услыхав об этом несчастии, отпустил шурина Ростислава домой, а сам опять поехал в Польшу. На этот раз он был здесь счастливее, получил помощь и пошел с нею на брата Всеволода ко Владимиру, но Всеволод в другой раз не пустил его, и Роман опять отправился к тестю; тот дал ему пока волость — Торческ, а между тем послал ко Всеволоду с угрозами, которые подействовали, и Роман получил опять Владимир, а Всеволод отправился в свою прежнюю волость Бельз.
Романа звали опять в Галич, следовательно, были там люди, недовольные венгерским королевичем; с другой стороны, Бела не мог думать, чтобы русские князья спокойно стали смотреть на владычество иноземца в старинной Русской волости, вот почему он спешил обещаниями склонить на свою сторону Святослава киевского. В 1189 году он прислал сказать ему: «Брат! Присылай сына своего ко мне: хочу исполнить свое обещание, в чем тебе крест целовал». Тогда Святослав тайком от Рюрика отправил к королю сына своего, Глеба, думая, что Бела даст ему Галич. Рюрик, узнавши об этом, послал сказать Святославу: «Ты отправил сына своего к королю, не спросившись со мною, так ты уговор наш нарушил». Начались сильные споры между князьями; однако дело не дошло до ссоры; Святослав послал сказать Рюрику: «Брат и сват! Ведь я сына своего посылал не на тебя поднимать короля, а за своими делами; если хочешь идти на Галич, так я также готов с тобою идти». Особенно помогал прекращению спора митрополит, которому очень не нравилось, что католик владеет Галичем; он говорил и Святославу и Рюрику: «Иноплеменники отняли вашу отчину, надобно б вам потрудиться возвратить ее опять себе». Князья послушались и отправились вместе добывать Галич — Святослав с сыновьями, а Рюрик с братьями, но прежде чем добыли волость, стали рядиться насчет ее и опять поссорились: Святослав отдавал Галич Рюрику, а себе хотел взять всю русскую землю около Киева, но Рюрик не хотел лишиться своей отчины и променять старое, верное, на новое и неверное, а хотел поделиться Галичем с Святославом; на это не соглашался последний, и, таким образом, сваты разошлись по домам, ничего не сделавши.
Потерявши надежду получить помощь от кого-либо из сильных русских князей, недовольные королевичем галичане обратились к потомку своих родных князей — Ростиславичей, Ростиславу Ивановичу, сыну знаменитого Берладника. Ростислав, безземельный князь, подобно отцу, жил в это время у смоленского князя Давыда Ростиславича; получивши приглашение, он отправился немедленно к галицким пределам, захватил два пограничных города и оттуда поехал к самому Галичу.
Тамошние бояре не все одинаково ему благоприятствовали: некоторые из них крепко держались за королевича, потому что сыновья их и братья находились у Белы, который в это время прислал на помощь сыну большое войско, боясь враждебных покушений со стороны русских князей. Королевич и венгерские воеводы, услыхавши о приходе Ростислава, вызванного галицкими боярами, собрали последних и начали приводить их к кресту: правые целовали охотно, ничего за собою не зная, а виноватые — по нужде, боясь венгров. Между тем Ростислав с малою дружиною подошел к галицким полкам в надежде, что те по обещанию своему тотчас перейдут на его сторону, как только завидят его полк; и, точно, несколько галицких бояр приехало к нему, но они бросили его, как только увидали, что остальные не трогаются. Тогда дружина сказала Ростиславу: «Видишь, что они тебя обманули; поезжай прочь!» «Нет, братья! — отвечал Ростислав, — вы знаете, на чем они мне целовали крест; если же теперь ищут головы моей, то бог им судья и тот крест, что мне целовали, а уже мне наскучило скитаться на чужой земле, хочу голову положить на своей отчине». Сказавши это, он бросился в середину галицких и венгерских полков; те обхватили его со всех сторон, сбили с лошади и полумертвого от ран понесли в Галич; в городе встало смятение, жители начали толковать, как бы отнять Ростислава у венгров и провозгласить его своим князем; тогда венгры нашли средство покончить дело: они приложили яду к ранам Ростиславовым, и желание Берладникова сына исполнилось: он лег на отчине подле своих предков.
Удостоверившись при этом случае, что галичане хотят русского князя, венгры начали мстить им насилиями: стали отнимать у них жен и дочерей и брать себе в наложницы, начали ставить лошадей своих в церквах и избах; встужили тогда галичане и сильно раскаялись, что прогнали своего князя Владимира. И вот пронесся слух, что Владимиру удалось убежать из венгерской неволи (1190 г.): на башне ему поставлен был шатер; он изрезал полотно, свил из него веревку и спустился по ней на землю; двое сторожей было подкуплено, они довели его до Немецкой земли, к императору Фридриху Барбароссе, который, узнавши, что Владимир родной племянник по матери князю Всеволоду суздальскому, принял его с любовию и большою честию, и когда Владимир обещал ему давать ежегодно по две тысячи гривен серебра, то Фридрих отправил его при своем после к польскому князю Казимиру с приказом, чтоб тот помог ему получить обратно галицкий стол; Казимир послушался и отправил с Владимиром к Галичу воеводу своего, Николая. Когда галичане узнали о приближении своего дедича с польскими войсками, то с радостию вышли к нему навстречу, провозгласили князем своим, а королевича прогнали из земли. Но Владимир не считал себя безопасным от соседних князей, иноземных и русских, до тех пор, пока не приобретет покровительства дяди своего, сильного князя суздальского, и потому послал к нему с следующими словами: «Отец и господин! Удержи Галич подо мною, а я божий и твой со всем Галичем и в твоей воле всегда».
Всеволод отправил послов ко всем русским князьям и в Польшу и взял со всех присягу не искать Галича под его племянником. И с тех пор, говорит летописец, Владимир утвердился в Галиче, и никто не поднимался на него войною.
Влияние северного князя на дела Южной Руси еще более обозначилось по смерти Святослава Всеволодовича (1194 г.
Между тем Давыд Ростиславич, спасшись от плена, которым угрожал ему Святослав, прибежал в Белгород, к брату Рюрику; тот, услыхавши, что Киев оставлен Святославом, поехал туда и сел на столе отцовском и дедовском, но, предвидя сильную борьбу, стал набирать союзников: послал за князьями луцкими, сыновьями Ярослава, Всеволодом и Ингварем, и привел их к себе; послал за помощию к галицкому князю Ярославу, которая явилась с боярином Тудором, а брата Давыда послал в Смоленск на помощь к старшему брату Роману. Но Давыд встретил на дороге гонца, который вез ему весть о смерти Романа; Давыд со слезами продолжал путь, при въезде в Смоленск был встречен духовенством со крестами, всеми гражданами и занял братнее место. По Романе, говорит летописец, плакали все смольняне, вспоминая его доброту (добросердие), а княгиня его, стоя у гроба, причитала: «Царь мой добрый, кроткий, смиренный и правдивый! Вправду дано было тебе имя Роман, всею добродетелию похож ты был на св. Романа (т.е. св. Бориса); много досад принял ты от смольнян, но никогда не видела я, чтоб ты мстил им злом за зло». И летописец повторяет, что этот князь был необыкновенно добр и правдив.
Давыд, похоронивши брата, прежде всего должен был думать о защите своей волости, потому что оставшиеся в Чернигове князья, Ярослав с Игорем, не видя ниоткуда нападения на свою волость, решились сами напасть на волость Смоленскую и пошли с половцами сначала к Друцку, где сидел союзник Ростиславичей, Глеб Рогволодович, Но если один из полоцких князей был за Ростиславичей, то большинство его родичей было против них; мы видели здесь усобицу между тремя племенами или линиями — Борисовичами, Глебовичами и Васильковичами, причем Ростиславичи смоленские деятельно помогали Борисовичам и Васильковичам; но теперь, вероятно, вследствие родственной связи с Ростиславичами северными видим Васильковичей в союзе с черниговскими князьями против Ростиславичей смоленских. У Друцка соединились с Черниговскими полками Всеслав Василькович полоцкий, брат его Брячислав витебский и некоторые другие родичи их с толпами ливов и литвы: так, вследствие союза полоцких князей с Черниговскими в одном стане очутились половцы вместе с ливами и литвою, варвары черноморские с варварами прибалтийскими. Давыд смоленский со всеми полками приехал к Глебу в Друцк и хотел дать сражение Черниговским до прихода Святослава из Новгорода, но Ярослав с Игорем не смели начать битвы без Святослава, выбрали выгодное положение на берегу Дручи и стояли целую неделю, перестреливаясь с неприятелем через реку, но как скоро явился к ним Святослав, то построили гать на Друче с тем, чтоб перейти реку и ударить на Давыда: тогда последний, в свою очередь, не захотел биться и побежал в Смоленск. Святослав приступил к Друцку, пожег острог, но не стал медлить под городом и, отпустив новгородцев, сам пошел в Рогачев, а из Рогачева Днепром поплыл в Киев, тогда как Игорь с половцами дожидался его против Вышгорода.
Услыхав о приближении Святослава, Рюрик выехал из Киева в Белгород и отправил войско против половцев, которые с Игорем северским расположились станом у Долобского озера; войском начальствовал князь Мстислав Владимирович, при нем находился тысяцкий Рюриков Лазарь с младшею дружиною, Борис Захарыч, любимый воевода Мстислава Храброго, с людьми молодого княжича своего Владимира, которого отец, умирая, отдал ему на руки, и Сдеслав Жирославич — воевода Мстислава Владимировича с трипольскими полками. Половцев было много: они лежали без всякой осторожности, не расставив сторожей, надеясь на силу свою и на Игорев полк.
Черные клобуки, не слушаясь приказа русских воевод, бросились на половцев, врезались в их стан, но были отброшены назад и в бегстве смяли дружину Мстиславову, которая также обратилась в бегство, а за нею и сам князь. Но лучшие люди остались: Лазарь, Борис Захарыч и Сдеслав Жирославич; не смутившись нимало, они ударили на половцев и потоптали их; много варваров перетонуло в реке Чарторые, другие были перебиты или захвачены в плен, а князь Игорь сел в лодку и переправился на восточный берег. Но Рюрик воспользовался этою победою только для того, чтоб получить выгодный мир у Святослава, у которого никак не надеялся отнять старшинство; Святославу также не хотелось еще раз выезжать из Киева, и он обрадовался предложению Рюрика, который уступал ему старшинство и Киев, а себе брал всю Русскую землю, т.е. остальные города Киевской волости. Вслед за этим был заключен мир и со Всеволодом суздальским, который возвратил Святославу сына его, Глеба; мир между Мономаховичами и Ольговичами был скреплен двойным родственным союзом: один сын Святослава, Глеб, женился на Рюриковне, другой, Мстислав, — на свояченице Всеволода (1182 г.).
Таким образом, сыну Всеволода Ольговича удалось окончательно утвердить за собою старшинство и Киев, но это старшинство имело значение только на юге; старший в племени Мономаховом не вступал с Святославом в борьбу за Киев, потому что Киев не имел уже для него прежнего значения, какое имел для отца его, Юрия; Всеволод наследовал все могущество того князя, который давал Киев из своих рук кому хотел; как много потерял Киев из своего материального значения после погрома от войск Боголюбского, ясно видно из всех описанных событий: при всех сменах и усобицах князей не слышно об участи киевлян, о сильном полку киевском, который решал судьбу Руси, судьбу князей во время борьбы Юрия Долгорукого с племянником; теперь страдательно подчиняются киевляне всем переменам, ничем не обнаруживают признаков жизни. Как силен был северный князь Всеволод и как слаб был пред ним старший князь Южной Руси, Святослав, доказательством служит следующее происшествие: в 1194 году Святослав созвал братьев своих — родного Ярослава и двоюродных Игоря и Всеволода и начал с ними советоваться, как бы пойти на рязанских князей, с которыми давно уже у Черниговских были ссоры за пограничные волости, но Ольговичи не смели прямо выступить в поход, а послали сперва ко Всеволоду суздальскому просить у него на то позволения; Всеволод не согласился, и Святослав должен был отложить поход. С Ростиславичами Святослав жил мирно, так же как видно из страха пред Всеволодом; в 1190 году грозила было вспыхнуть между ними ссора по причинам, о которых летопись говорит очень неопределенно: у Святослава, по ее словам, была тяжба с Рюриком, Давыдом и Смоленскою землею, поэтому он ездил и за Днепр сговориться с братьями, чтоб как-нибудь не потерять своих выгод, но Рюрик принял также свои меры: он переслался со Всеволодом и с братом Давыдом Смоленским, и все втроем послали сказать Святославу: «Ты, брат, нам крест целовал на Романовом ряду, который был заключен тобою, когда брат наш Роман сидел в Киеве; если стоишь на этом ряду, то ты нам брат, а если хочешь вспомнить давнишние тяжбы, которые были при Ростиславе, то ты договор нарушил, чего мы терпеть не будем; а вот тебе и крестные грамоты назад». Святослав сначала много спорил с послами и отпустил было уже их с отказом, но потом надумался, возвратил их с дороги и целовал крест на всей воле Мономаховичей.
Могущественное влияние Всеволода суздальского обнаружилось даже и в судьбах отдаленного Галича. В этом пограничном Русском княжестве в семидесятых годах XII века обнаружилось явление, подобных которому не видим в остальных волостях русских, именно важное значение бояр, пред которым никнет значение князя. Мы уже раз имели случай заметить своевольный поступок галицкого боярина Константина Серославича, который вопреки воле князя своего Ярослава увел свои полки от Мстислава Изяславича. Этот Константин играет важную роль и в смутах своего княжества. Велико, казалось, в других странах могущество Ярослава Владимировича галицкого — единовластного князя богатой и цветущей волости; вот как описывается это могущество в Слове о полку Игореву: «Ярослав Осмосмысл галицкий! Высоко сидишь ты на своем златокованном столе; ты подпер горы Венгерские своими железными полками, заступил путь королю венгерскому, затворил ворота к Дунаю, отворяешь ворота к Киеву». Но этот могущественный князь окружен был людьми, которые были сильнее его, могли подчинять его волю своей. Ярослав дурно жил с женою своею, Ольгою, сестрою суздальских Юрьевичей, и держал любовницу, какую-то Настасью; в 1173 году Ольга ушла из Галича в Польшу с сыном Владимиром, известным уже нам боярином Константином Серославичем и многими другими боярами.
Проживши восемь месяцев в Польше, Владимир с матерью пошел на Волынь, где думал поселиться на время, как на дороге встретил его гонец от бояр из Галича: «Ступай домой, велели они сказать ему: отца твоего мы схватили, приятелей его перебили, и враг твой Настасья в наших руках». Галичане сожгли несчастную на костре, сына ее послали в заточение, а с Ярослава взяли клятву, что будет жить с княгинею как следует. В 1187 году умер Ярослав, князь, по словам летописца, мудрый, красноречивый, богобоязливый, честный во всех землях и славный полками; когда бывала ему от кого обида, то он сам не ходил с полками, а посылал воевод; чувствуя приближение смерти, он созвал бояр, белое духовенство, монахов, нищих и говорил им со слезами: «Отцы, братья и сыновья! Вот я отхожу от этого света суетного и иду к творцу моему, согрешил я больше всех; отцы и братья! простите и отдайте». Три дня плакался он пред всеми людьми и велел раздавать имение свое по монастырям и нищим; три дня раздавали по всему Галичу и не могли всего раздать.
Обратясь к боярам, умирающий князь сказал: «Я одною своею худою головою удержал Галицкую землю, а вот теперь приказываю свое место Олегу, меньшому сыну моему, а старшему, Владимиру, даю Перемышль». Этот Олег родился от Настасьи и потому был мил Ярославу, говорит летописец, а Владимир не ходил в его воле: мы видели, что он уезжал от отца вместе с матерью и возвратился вследствие торжества врагов Настасьи; Владимир вместе со всеми боярами должен был присягнуть отцу, что не будет искать под братом Галича. Но можно ли было надеяться на эту клятву, можно ли было думать, что убийцы Настасьи будут спокойно видеть на старшем столе сына ее? И вот, едва только умер Ярослав, как сильный мятеж встал в Галицкой земле; Владимир и бояре нарушили клятву и выгнали Олега из Галича; тот принужден был бежать в Овруч к Рюрику, а Владимир сел на столе отцовском и дедовском. Но бояре скоро увидали, что ошиблись в своем выборе: Владимир, по словам летописца, любил только пить, а не любил думы думать с своими боярами; отнял у попа жену и стал жить с нею, прижил двоих сыновей; мало того, понравится ему чья-нибудь жена или дочь, брал себе насильно. В то время ближайшим соседом галицкого князя на столе владимиро-волынском сидел Роман Мстиславич, получивший в наследство от отца и деда необыкновенную деятельность, предприимчивость, неутомимость; не любил он отставать от раз предпринятого намерения и не разбирал средств при его выполнении. Роман находился в близком свойстве с Владимиром галицким: дочь его была за старшим сыном последнего. Несмотря на то, узнавши, что бояре галицкие нехорошо живут с своим князем, Роман стал пересылаться с ними, побуждая их выгнать Владимира, на место которого предлагал им себя в князья. Многие бояре охотно согласились на его предложение, собрали полки, утвердились крестным целованием между собою, но не смели явно восстать на Владимира, схватить или убить его, потому что не все бояре были против князя, были между ними и его приятели; заговорщики придумали другое средство освободиться от Владимира, они послали сказать ему: «Князь! Мы не на тебя встали, но не хотим кланяться попадье, хотим ее убить; а ты, где хочешь, там и возьми жену». Они надеялись, что он никак не отпустит попадьи и потому грозились убить ее, чтоб тем скорее прогнать его самого, в чем и не ошиблись: Владимир, опасаясь, чтобы и его любовницу не постигла та же участь, какая постигла Настасью, забрал много золота и серебра, жену, двоих сыновей, дружину и поехал в Венгрию. Мы оставили эту страну под властию короля Гейзы II, зятя и союзника Изяславова; самым опасным врагом Гейзы был знаменитый греческий император Мануил Комнен — последний из великих государей, сидевших на престоле византийском; вмешательство Гейзы в дела Сербии дали Мануилу повод враждебно выступить против венгров с целью распространить пределы империи за их счет; сначала он поддерживал против Гейзы известного уже нам Бориса, сына дочери Мономаховой, а потом, когда Борис пал в битве, стал поддерживать родных братьев Гейзы, Стефана и Владислава, нашедших убежище при дворе византийском. Гейза умер в 1161 году, оставив престол двенадцатилетнему сыну своему Стефану III, малолетство короля дало Мануилу полную возможность к осуществлению своих честолюбивых планов относительно Венгрии, и немедленно выступил он с большим войском и обоими князьями, Стефаном и Владиславом, к границам этой страны, послав сказать ее вельможам, что по старому обычаю престол должен переходить не к сыну, а к брату умершего короля, и что потому они должны возвести на престол Стефана, брата покойного Гейзы; венгры велели ему отвечать на это, что они не знают ни о каком подобном обычае в своем отечестве, где с незапамятных пор наследует корону старший сын, а не брат умершего короля; они не могут, следовательно, принять к себе в короли герцога Стефана-старшего; не примут его уже и потому, что не хотят иметь королем подручника императорского. Несмотря, однако, на этот смелый ответ, деньги и обещания Мануила произвели свое действие, и многие из вельмож отстали от молодого Стефана, который и принужден был уступить престол дяде своему, не Стефану, впрочем, а младшему Владиславу. Владислав через полгода умер, тогда брату его, Стефану, удалось захватить престол, но ненадолго, ибо когда в Венгрии узнали, что он обещал Мануилу в награду за помощь отдать Сирмию, то почти все перешли на сторону племянника его, который вследствие этого и утвердился окончательно на престоле. Тогда Мануил, видя всеобщее нерасположение венгров к Стефану-дяде, объявил, что признает королем племянника; мало того, не имея сыновей, выдает дочь свою за Белу, младшего брата Стефана III, и назначает его наследником своего престола с тем только условием, чтоб он был воспитан в Константинополе и удержал за собою Сирмию, как полученный от отца удел. Король и вельможи согласились на предложение, и молодой Бела отправился в Константинополь, где получил имя Алексея, был обручен с дочерью императора, провозглашен наследником престола, как вдруг неожиданное обстоятельство переменило совершенно ход дела: у Мануила от второй жены его родился сын.
Обрадованный император велел немедленно короновать младенца и отнял у Белы не только надежду на престол, но даже невесту, свою дочь, и обручил его на свояченице. Но в это время умер брат Белы, король венгерский, двадцатичетырехлетний Стефан III, как говорят, отравленный братом (1173 г.); Бела поспешил в Венгрию, но застал там уже три партии: одна хотела иметь его королем; другая, состоящая преимущественно из высшего духовенства, боясь, чтоб воспитанный в Константинополе Бела не стал действовать под влиянием императора и враждовать к католицизму, хотела ждать разрешения от бремени жены Стефана III, третья, наконец, стояла за младшего брата Белы — в челе этой партии находилась старая вдовствующая королева — жена Гейзы II, Евфросинья Мстиславовна, которой хотелось видеть на престоле младшего, любимого сына. Долго боролся Бела III с двумя враждебными партиями, наконец, осилил их.
Более десяти лет Бела спокойно правил Венгриею, как явился к нему галицкий изгнанник Владимир с просьбой о помощи; спокойствие внутри и вне давали Беле полную возможность вмешаться в галицкие дела, и он пошел к Галичу со всеми своими полками. Роман, севший было здесь на столе, не видал средств противиться войскам Белы и, захватив остаток княжеской казны, убежал назад на Волынь, но и Владимир не получил отцовского стола, потому что Бела, устроивши галичанам все их дела, счел полезнее для себя и для них дать им в князья сына своего, Андрея, а Владимира повел опять в Венгрию неволею, отнял у него все имение и посадил в башню, он взял также с собою в Венгрию сыновей или братьев лучших бояр, чтоб иметь ручательство в верности последних. Между тем Роман с теми из галицких бояр, которые перезвали его к себе, скитался по разным странам, ища волости.
Отъезжая княжить в Галич, он отдал Владимир брату своему, Всеволоду, сказавши ему: «Больше мне не нужно этого города». Теперь, убегая пред венграми из Галича, он приехал было назад во Владимир, но уже не был впущен сюда братом; тогда он поехал в Польшу искать там помощи, а жену свою отправил в Овруч к отцу ее, Рюрику Ростиславичу. Не получивши от польских князей никакой помощи, он и сам отправился к тестю Рюрику вместе с преданными ему галицкими боярами. Приехавши к тестю, он стал проситься у него опять на Галич: «Галичане зовут меня к себе на княжение, — говорил он ему, — отпусти со мной сына своего, Ростислава». Рюрик согласился, и Роман отправил передовой отряд свой, чтоб занять один из пограничных городов, Плеснеск, но отряд этот был разбит наголову венграми и галичанами. Роман, услыхав об этом несчастии, отпустил шурина Ростислава домой, а сам опять поехал в Польшу. На этот раз он был здесь счастливее, получил помощь и пошел с нею на брата Всеволода ко Владимиру, но Всеволод в другой раз не пустил его, и Роман опять отправился к тестю; тот дал ему пока волость — Торческ, а между тем послал ко Всеволоду с угрозами, которые подействовали, и Роман получил опять Владимир, а Всеволод отправился в свою прежнюю волость Бельз.
Романа звали опять в Галич, следовательно, были там люди, недовольные венгерским королевичем; с другой стороны, Бела не мог думать, чтобы русские князья спокойно стали смотреть на владычество иноземца в старинной Русской волости, вот почему он спешил обещаниями склонить на свою сторону Святослава киевского. В 1189 году он прислал сказать ему: «Брат! Присылай сына своего ко мне: хочу исполнить свое обещание, в чем тебе крест целовал». Тогда Святослав тайком от Рюрика отправил к королю сына своего, Глеба, думая, что Бела даст ему Галич. Рюрик, узнавши об этом, послал сказать Святославу: «Ты отправил сына своего к королю, не спросившись со мною, так ты уговор наш нарушил». Начались сильные споры между князьями; однако дело не дошло до ссоры; Святослав послал сказать Рюрику: «Брат и сват! Ведь я сына своего посылал не на тебя поднимать короля, а за своими делами; если хочешь идти на Галич, так я также готов с тобою идти». Особенно помогал прекращению спора митрополит, которому очень не нравилось, что католик владеет Галичем; он говорил и Святославу и Рюрику: «Иноплеменники отняли вашу отчину, надобно б вам потрудиться возвратить ее опять себе». Князья послушались и отправились вместе добывать Галич — Святослав с сыновьями, а Рюрик с братьями, но прежде чем добыли волость, стали рядиться насчет ее и опять поссорились: Святослав отдавал Галич Рюрику, а себе хотел взять всю русскую землю около Киева, но Рюрик не хотел лишиться своей отчины и променять старое, верное, на новое и неверное, а хотел поделиться Галичем с Святославом; на это не соглашался последний, и, таким образом, сваты разошлись по домам, ничего не сделавши.
Потерявши надежду получить помощь от кого-либо из сильных русских князей, недовольные королевичем галичане обратились к потомку своих родных князей — Ростиславичей, Ростиславу Ивановичу, сыну знаменитого Берладника. Ростислав, безземельный князь, подобно отцу, жил в это время у смоленского князя Давыда Ростиславича; получивши приглашение, он отправился немедленно к галицким пределам, захватил два пограничных города и оттуда поехал к самому Галичу.
Тамошние бояре не все одинаково ему благоприятствовали: некоторые из них крепко держались за королевича, потому что сыновья их и братья находились у Белы, который в это время прислал на помощь сыну большое войско, боясь враждебных покушений со стороны русских князей. Королевич и венгерские воеводы, услыхавши о приходе Ростислава, вызванного галицкими боярами, собрали последних и начали приводить их к кресту: правые целовали охотно, ничего за собою не зная, а виноватые — по нужде, боясь венгров. Между тем Ростислав с малою дружиною подошел к галицким полкам в надежде, что те по обещанию своему тотчас перейдут на его сторону, как только завидят его полк; и, точно, несколько галицких бояр приехало к нему, но они бросили его, как только увидали, что остальные не трогаются. Тогда дружина сказала Ростиславу: «Видишь, что они тебя обманули; поезжай прочь!» «Нет, братья! — отвечал Ростислав, — вы знаете, на чем они мне целовали крест; если же теперь ищут головы моей, то бог им судья и тот крест, что мне целовали, а уже мне наскучило скитаться на чужой земле, хочу голову положить на своей отчине». Сказавши это, он бросился в середину галицких и венгерских полков; те обхватили его со всех сторон, сбили с лошади и полумертвого от ран понесли в Галич; в городе встало смятение, жители начали толковать, как бы отнять Ростислава у венгров и провозгласить его своим князем; тогда венгры нашли средство покончить дело: они приложили яду к ранам Ростиславовым, и желание Берладникова сына исполнилось: он лег на отчине подле своих предков.
Удостоверившись при этом случае, что галичане хотят русского князя, венгры начали мстить им насилиями: стали отнимать у них жен и дочерей и брать себе в наложницы, начали ставить лошадей своих в церквах и избах; встужили тогда галичане и сильно раскаялись, что прогнали своего князя Владимира. И вот пронесся слух, что Владимиру удалось убежать из венгерской неволи (1190 г.): на башне ему поставлен был шатер; он изрезал полотно, свил из него веревку и спустился по ней на землю; двое сторожей было подкуплено, они довели его до Немецкой земли, к императору Фридриху Барбароссе, который, узнавши, что Владимир родной племянник по матери князю Всеволоду суздальскому, принял его с любовию и большою честию, и когда Владимир обещал ему давать ежегодно по две тысячи гривен серебра, то Фридрих отправил его при своем после к польскому князю Казимиру с приказом, чтоб тот помог ему получить обратно галицкий стол; Казимир послушался и отправил с Владимиром к Галичу воеводу своего, Николая. Когда галичане узнали о приближении своего дедича с польскими войсками, то с радостию вышли к нему навстречу, провозгласили князем своим, а королевича прогнали из земли. Но Владимир не считал себя безопасным от соседних князей, иноземных и русских, до тех пор, пока не приобретет покровительства дяди своего, сильного князя суздальского, и потому послал к нему с следующими словами: «Отец и господин! Удержи Галич подо мною, а я божий и твой со всем Галичем и в твоей воле всегда».
Всеволод отправил послов ко всем русским князьям и в Польшу и взял со всех присягу не искать Галича под его племянником. И с тех пор, говорит летописец, Владимир утвердился в Галиче, и никто не поднимался на него войною.
Влияние северного князя на дела Южной Руси еще более обозначилось по смерти Святослава Всеволодовича (1194 г.