Страница:
Прежде отправления посла и знатного человека для переговоров о вечном мире хан прислал гонца с требованиями от своего и султанова имени, чтоб сведены были терские и донские козаки, чтоб царь прислал ему 30000 рублей на постройку города на Днепре, на Кошкине перевозе, что по-русски Добрый перевоз выше порогов, и велел бы отпустить в Крым жену умершего Мурат-Гирея. Дьяк Андрей Щелкалов отвечал гонцу: «Это дело нестаточное, государь наш в этом крымского и турского не послушает, мало ль что турский пишет! Прежде писывал турский о Казани и Астрахани, и тому чему верить? Как было тому статься? А теперь также не схожее дело. Терского города государю нашему не снашивать. Терский город поставил государь в своей отчине, в Кабардинской земле для того: из давних лет кабардинские черкасы холопи государевы; а бежали из рязанских пределов в горы, и служили отцу государя нашего и теперь служат; они били челом, чтоб для их обереганья город велел на Тереке поставить, а теперь государю нашему от своей вотчины как отступиться?» Гонец стал опять говорить: «Царь со мною приказывал тайно, чтоб государь города сносить и козаков сводить с Терки (Терека) не велел, только б велел поманить и к царю отписать, что Терку очистить, а царь об этом отпишет к турскому, чтоб турский дал покой; на государя ходить ему не велел; а царь в это время город на Кошкине Перевозе у Днепра поставит, все крымские улусы к Днепру переведет и Перекоп разорит; а на городовой бы харч государь послал к Казы-Гирею 30000 рублей» — Щелкалов отвечал: «Как этому верить? Как царю от турского отстать? И можно ли ему против турского стоять? И каким обычаем Город поставить и укрепить? И наряд у царя есть ли и знает ли турский про город?» Гонец отвечал, что хан пришлет в заложники сына и по человеку из каждого большого рода. С теми же речами гонец был у Годунова; тот отвечал ему о Тереке также отказом, прибавив: «Сам рассуди: если кто поставит деревеньку, хотя и не на своей земле, да устроит ее, то даром не отдаст без крови, да без бою». На тайный наказ о строении города и присылке 30000 рублей Борис отвечал: «Такой великий запрос как можно выполнить? Столько денег и собрать нельзя, просить бы так, как чему можно статься; да чему и верить; царево слово, что ни приказывал к нашему государю, прямо никогда не бывало». После этих переговоров в Думе решились отправить в Крым князя Щербатова, послать с ним поминки, примерясь к прежнему, до 40000 рублей или больше, да хану послать 10000 рублей, Мурат-Гирееву жену отпустить.
В ноябре 1593 года вместе с князем Щербатовым отправились в Ливны боярин князь Федор Яковлевич Хворостинин да оружничий Богдан Иванович Бельский для переговоров о вечном мире с ханским уполномоченным Ахмет-пашою. Приехавши в Ливны, Хворостинин послал сказать Ахмет-паше, чтоб тот ехал к ним за реку Сосну на переговоры; Ахмет отвечал, что ему за реку ехать невместно: прежде приезжал в Путивль большой его брат Мурат князь, а с Москвы приезжал тогда на размену послов Андрей Нагой, который приезжал за реку Сейм к Мурату князю в шатер, потому теперь он, Ахмет-паша, государя своего имени потерять и прежнего обычая нарушить не хочет. Хворостинин возражал, что Андрей Нагой был дворянин обычный и великого такого дела тогда не было, а теперь для великого дела посланы люди великие. Ахмет отвечал, что и он у своего государя человек именитый же, да и служба его к царю Феодору Ивановичу ведома, и ему от хана приказ — за Сосну не ездить. Когда Хворостинин дал знать об этом затруднении царю, то получил грамоту: «Сами знаете, что по ту и по сю сторону Сосны все наша земля, и вы бы приказали к Ахмет-паше, что вы для доброго дела и мимо нашего указа свой съезжий шатер на их стороне велите поставить, только бы Ахмет-паша приезжал к вам на съезд в ваш шатер». Но Хворостинин урядился с Ахмет-пашею иначе: положили съезжаться на середине реки на мосту. Ахмет дал шерть за хана и царевичей — быть в прямой дружбе и братстве с царем, а Хворостинин обещал: «Если хан, калга и все царевичи в своей правде устоят, летом 1594 года на московские украйны воевать не будут, то государь осенью послов своих и другую половину запроса к хану пришлет (первую половину вез Щербатов), и вперед поминки станет посылать ежегодно, государя нашего слово инако не будет, в том верьте нам». Ахмет отвечал: «Я вашим словам верю». Потом Ахмет стал говорить, чтоб государь велел козаков с Дона свести, а к Дербенту и Шемахе дорогу велел очистить. Хворостинин отвечал: «На Дону живут козаки воры, беглые люди и, живучи на Дону, сложась с запорожскими черкасами, Азов теснят без государева ведома и государевых посланников не слушают. А теперь как ваш государь с нашим государем укрепятся, то государь наш пошлет на Дон рать свою и велит тех воров, донских козаков, перехватать и перевешать, остальных с Дону сослать, и вперед на Дону не будет ни одного человека; а на Терку государь пошлет воеводам крепкий наказ, чтоб турецким людям тесноты и помешки нигде не делали».
Несмотря на эти соглашения князя Хворостинина с Ахмет-пашею, дело не вдруг уладилось в Крыму, когда приехал туда князь Щербатов с поминками: князья, мурзы и уланы приехали к послу в стан брать государево жалованье, и некоторые взяли поминки, а другие не взяли и говорили: «Государь ваш царь писал к нашему государю, что послал к нам свое жалованье большое, а нам и с гонцами присылалось больше этого: кому прежде присылалось платен по десяти, тому теперь прислано пять — шесть, а шапки худые». Посол говорил, что хану прислано 10000 рублей, а калге и всем князьям, мурзам и уланам — 17000 деньгами и платьем; на это мурзы отвечали: «Нам до запросных ханских денег дела нет, эти деньги идут на городовое строение, платья и наших денег с ханскими запросными деньгами нельзя мешать». Царевич-калга рассердился, что ему прислано денег мало: если хану, говорил он, прислали 10000, то ему должны были прислать 5000. Калга побранился с ханом: «Ты, — говорил он ему, — денег много взял, завладел всем один и идешь теперь на Венгрию, а я останусь в Крыму и пойду на московскую украйну». Хан также не хотел давать шерти, требовал, чтоб царь ежегодно присылал ему по 10000 рублей; но Ахмет-паша говорил хану: «Если ты теперь перед московским послом клятвы в вечном мире не дашь и пойдешь на султанову службу в Венгрию, а государь московский с королем литовским помирится, то вперед тебе от него ничего не видать». Хан призадумался, ничего не сказал на это, наконец дал шерть, согласился написать в шертной грамоте полный царский титул, согласился приложить печать внизу грамоты, что делал он для одного турецкого султана. «Скажи брату моему, — говорил он Щербатову, — что я ему за великую честь не постоял, чего при прежних царях не бывало». Щербатов настаивал на безденежное освобождение пленных с обеих сторон; хан отвечал: «Которые пленники у князей и у мурз, тех мне взять нельзя; у меня ни одного пленника нет, а если б были, то я бы за них брату моему никак не постоял; в Крымском юрте не ведется, чтоб царю отнимать пленных у князей и мурз: они тем живут; а у которых татар братья и племя в плену у вашего государя, тех они окупают и меняют сами, а мне до них дела нет». Любопытно донесение Щербатова о том, как он разузнавал о нужных ему вестях: «У нас, — писал он, — полоняники старые прикормлены для твоего государева дела»; о распре калги с ханом, например, Щербатов узнал от старого русского пленника Сеньки Иванова, который жил в мельниках у одного мурзы. Щербатов доносил также о том, как хан и царевич-калга угощались на его счет: однажды калга ехал от хана мимо посольских станов и заслал к Щербатову татарина, велел ему сказать, чтоб он выслал к нему на поле вина, меду и чего-нибудь поесть; Щербатов послал вина, меду, коврижек, черных хлебцев и пастил. Также угощал он и самого хана.
В Москве, при переговорах с крымским послом, встретилось также затруднение. Посол требовал возвращения Пашая-мурзы, который выехал с Мурат-Гиреем в нужде, казачеством, как он выражался, и по смерти Мурат-Гирея, вступил в службу московскую; государь дал ему на волю: хочет едет в Крым, хочет остается в Москве. Посол просил свидания с Пашаем и говорил ему, чтоб ехал в Крым к хану и к отцу своему. Пашай отвечал, что ему от царского жалованья в Крым не ехать, здесь он пожалован великим государевым жалованьем, вотчинами и поместьями большими, селами и деньгами, чего всему родству его в Крыме у хана не видать, и пожаловал его государь, велел за него дать царевну, дочь Кайбулину. Тогда крымские послы и гонцы начали говорить с сердцем, что он глупит, говорит не гораздо, а дьяку Андрею Щелкалову говорили: только государь пожалует, велит его отдать, и они его возьмут силою, и к хану в Крым отведут, связавши. Дьяк отвечал: «Если он ехать сам не хочет, то государю в неволю его не отдавать, а сердиться вам и в брань говорить о том непригоже». Один из крымских гонцов сказал на это: «Только государь не велит отдать Пашая-мурзу, то за этим все доброе дело порушится». Дьяк отвечал: «Такие непригожие речи и раздорные слова к доброму делу непригодны: великому государю нашему не только что хана, и никого не страшно; только хану за такие невеликие дела раскидывать, то государю его дружба не под нужду, надобно хану о том стараться, чтоб государь наш захотел быть с ним в дружбе и любви». Посол окончил дело, сказавши: так промолвилось с сердца, а хан за такие невеликие дела с государем не раскинет, будет в дружбе и в любви во веки».
Ясно было, что Крыму мир был нужен, и в Москве это понимали. Война с Австриею отвлекла татар от московских украйн; она же мешала и султану обращать большое внимание на Москву, хотя он и не переставал враждебно смотреть на нее; причиною были: жалобы ногайских владельцев на притеснения от Москвы и особенно действия козаков. Вот что говорил московским толмачам в Крыму ногайский посол, приехавший к Ислам-Гирею: «Государь ваш князь великий завоевал с нами, послов Уруса-князя велел обесчестить и отпустил их с Москвы не пожаловав, а козаки волжские сильно обижают нас, много улусов у нас повоевали, много городков поставили на Яике и за Яиком, тесноту нам сделали большую. Меня отправил Урус-князь к турскому царю просить, чтоб турский послал людей своих под Астрахань, а мы пойдем с ними». Толмачи отвечали, что ногаи, забыв жалованье царя Ивана, московских послов велели грабить и бесчестить и людей своих посылали на московские украйны ежегодно. Но турский людей своих к Астрахани не посылал, и ногаи принуждены были подчиниться Москве. Ногаи верно и простосердечно объясняли причины, принуждавшие их к этому подчинению; посол ногайского князя Уруса говорил московскому послу в Крыму: «Меня Урус-князь послал к турскому султану, чтоб турский султан на Уруса-князя и на всех мурз не пенял, что учинились в воле государя московского: чья будет Астрахань, Волга и Яик, того будет и вся Ногайская орда». Потом московский посол доносил из Крыма царю: «Поехали мурзы ногайские и все лучшие люди в Крым от неволи, заплакав, пометали отцов и матерей, жен и детей и все имение, говорят: „Просили у нас Мурат-Гирей царевич и воеводы астраханские лучших людей, братью нашу и детей в заклад: но наши отцы, деды и прадеды век свой жили, а закладов не давали, в воле государя московского бывали и присягали, но никогда над ними такой неволи не бывало, что над нами делает теперь Мурат-Гирей царевич“. Мурзы и все лучшие люди вследствие этого послали к турскому царю бить челом, чтоб принял в подданство.
Султан, разумеется, не мог слушать равнодушно этих жалоб; не мог равнодушно слушать и донесений, что донские козаки приходят под Азов беспрестанно, корабли и каторги громят и людей турецких побивают.
В июле 1584 года отправлен был в Константинополь к султану Амурату посланник Благов известить султана о восшествии на престол Феодора, объявить, что новый царь не велел с турецких купцов брать пошлины и тамги, что покойный царь для султана Селима велел вывести своих ратных людей из Терской крепости, где живут теперь волжские козаки, без государева ведома; что вере магометанской нет нигде тесноты в России: в Касимове мечети владеет там магометанин Мустафалей; что на Дону и близко Азова живут козаки все беглые люди, иные козаки тут и постарели живучи, а ссора идет оттого, что азовские люди с крымцами и ногаями ходят на государевы украйны войною, много русских людей берут в плен и возят в Азов, а козаки этого не могут терпеть и на них приходят, потому что их род и племя на украйнах. Благов настаивал, чтоб султан отправил с ним своего посланника в Москву; это, собственно, считалось нужным для того, чтоб заявить пред другими государями дружественные сношения страшного и надменного султана с царем. Паши долго не соглашались на это, говорили: «Султан государь великий; послы его ездят к великим государям, к цесарю, королю французскому, испанскому, английскому, потому что те присылают ему казну; а с вами у нас одни дела торговые». Благов отвечал: «Государи наши никогда к турскому казны не посылывали; государь бы ваш послал для братской любви со мною вместе посланника своего чауша доброго: а только государь ваш со мною его не пошлет, а пошлет после меня, то нашему государю эта присылка учинится не в любовь и султанова посланника ко своему царскому лицу пустить не велит». Паши говорили: «Вот тому будет 14 лет, как приходил от отца государя вашего посланник, и с ним поминки присланы были большие, а с тобою поминки присланы малые не по-прежнему, и государю нашему теперь для чего посылать своего посланника». Благов отвечал: «Разве тот посланник делал чрез государев наказ и прибавлял свои поминки? И государь наш за то и опалу свою на него положил; а со.мною что послано, то я и довез». Когда пришли к Благову приставы и сказали, что паши велели взять с него деньги за проезд на корабле Черным морем, то посланник отвечал: «Это где водится, чтоб послам не давали подвод или корабля?» Приставы говорили: «Паши нам сказывали, что султан на тебе деньги велел взять за то, что с тобою поминков прислано мало». Благов отвечал: «Я привез то, что мне дано, и Амурат султан писал бы о том к нашему государю; если на мне султан деньги за корабль велит взять, то я от этого у государя своего в убытке не буду; но от такого малого дела между государями братская любовь и дружба порушится и ссылки между ними вперед не будет». Благов настоял на своем: султан отпустил с ним в Москву посланника своего Ибрагима. И этот посланник, как прежний. отказался от переговоров с боярами о союзе между султаном и царем, но требовал, чтоб ему выдали Мурат-Гирея царевича и уняли донского атамана Кишкина, нападавшего на Азов. Ибрагима отпустили с ответом, что на Дону разбойничают больше козаки литовские, чем московские, что Кишкин отозван в Москву и остальным козакам запрещено нападать на Азов, а о Мурат-Гирее будет наказано султану с новым царским послом.
Благов говорил в Константинополе всем одно о терских и донских козаках: «Сами знаете, что на Тереке и на Дону живут воры, беглые люди, без ведома государева, не слушают они никого, и мне до козаков какое дело?» Благов уже, кроме царского наказа, мог делать подобные отзывы о козаках по собственному опыту. Когда он ехал Доном, то козаки приходили на него, бесчестили его, суда отнимали, много запасов пограбили. Когда в Москве узнали об этом и узнали, что Благов возвращается вместе с посланником султановым, то навстречу к ним отправлен был Василий Биркин. Этот Биркин, приехав на Дон, должен был вместе с атаманом Кишкиным и другими атаманами и козаками, которые государю служат, сыскать и перехватать грабителей, лучших трех-четырех из них привести к государю, а других за воровство бить кнутом на Дону; если же над ними так промыслить нельзя, то промыслить над ними обманом, уговорить их да и перехватать, чтоб другим, на них смотря, было не повадно воровать. В Москву дали знать, что перешел с Волги на Дон атаман Юшка Несвитаев с товарищами и хочет воровать, приходить на Благова; Биркину и Кишкину велено было его схватить и привести в Москву; если же Юшка исправится и станет служить и прямить, то над ним ничего не делать. Биркин доносил, что козаки на море захватили черкес рыболовов; Биркин стал им говорить, чтоб они отпустили черкес, ибо от этого может пострадать царский посланник в Константинополе, Благов; козаки отвечали ему, что за Благова не только не отпустят пленников, но и волоса не дадут сорвать у себя; козаки, которые служили государю, говорили Биркину, что другие козаки непременно хотят громить Благова и турецкого посланника, и не отпустят ни одного человека живого, чтоб в Москве вести не было. О намерении козаков громить Благова и турецкого посланника узнали и в Азове, куда принес эти вести бусурманин Магмет, который был прежде донским козаком; тогда турецкий посланник не захотел ехать из Азова, и Благова долго здесь задерживали, требуя, чтоб донские козаки дали клятву не громить посланников; за плененных козаками черкес взяли у Благова толмача да подьячего.
Не ранее апреля 1592 года отправлен был второй посланник из Москвы в Константинополь, дворянин Нащокин. В Думе решили: пригоже к турскому послать посланника, чтоб ссылки не порвались; пригоже прежние ссылки припомянуть и про то объявить, отчего посланник позамешкался, да о присылке персидского шаха объявить, что присылал просить союза и рати, но государь ему рати не дал и послов его отпустил ни с чем; о цесаревой присылке также приказать устно, что цесарь и союзники его, папа, короли испанский и польский, уговаривают царя воевать с султаном, но царь их не слушает; проведать на султане: в дружбу ли ему это будет? Да и вестей всяких проведать.
Нащокин должен был сказать султану, что государь так долго не отправлял к нему посланника потому, что король польский не пропускал послов чрез Литву, а на Дону живут литовские козаки, сложась с нашими изменниками, донскими козаками, наконец, потому, что зашли многие дела, поход на шведов. Между прочим, Нащокину дана была такая память: приезжал к государю терновский митрополит Дионисий и сказывал приказным людям, что у турского султана ближний человек Иван Грек, родственник ему, митрополиту; митрополит обещал государю служить и всякими делами промышлять и, что проведает, государевым посланникам приказывать, и к Ивану Греку послано с ним государево жалованье. Так, когда посланник в Царь-град приедет, то ему с митрополитом терновским и с Иеремиею патриархом обослаться тайно, чтоб митрополит вместе с патриархом государю служил, султановых ближних людей на то приводил, чтоб государю служили и султана на всякое добро наводили, чтоб он с государем захотел быть в крепкой дружбе и в любви; посланника государева отпустил бы с добрым делом и с ним вместе отправил бы своего посланника, доброго человека. Если патриарх и митрополит станут государю служить и станут просить списка с государевой грамоты, которая послана к султану, чтоб им знать государево дело, чем промышлять, то Нащокину список дать и отослать его тайно и государево жалованье Ивану Греку отослать тайно же.
К донским козакам, «которые атаманы и козаки на Дону вверху и которые на низу близко Азова», послана была царская грамота с убеждением, чтоб они в то время, как Нащокин пойдет в Азов, жили с азовскими людьми мирно и, которые азовские люди будут ходить на Дон по-прежнему для рыбных ловель и дров, тех не задирали бы, чтоб пленных турок и черкес отдали, за что царь пожалует их великим жалованьем; козакам было объявлено также, что, в то время как Нащокин будет в Турции, на Дону будет жить сын боярский Хрущев, с которым они не должны пропускать воинских людей на государевы украйны.
Когда Нащокин объявил козакам волю государеву, то они отвечали: «Тебя, посланника, провожать и государю служить мы готовы; но пленников нам отдать нельзя: взяли мы их своею кровью, а ходили эти черкесы за нами сами и наших голов искали, а не мы на них ходили; которых нашу братью атаманов и козаков берут азовские люди, тех на каторги сажают, и не только что не отдают даром, и на окуп не дают, во время мира перехватали козаков 24 человека и на каторги посажали, а эту зиму больше 100 человек по городкам азовские люди с черкесами взяли и на каторги распродали; и то к нам государево нежалованье, что хочет взять у нас пленников, которых мы добыли своею кровью». Сказавши это, козаки отошли от Нащокина, стали в круг и начали читать государевы грамоты; прочтя их, все атаманы и козаки говорили между со.бою шумно, что им пленников не отдавать; потом некоторые подошли опять к послу и начали говорить: «Прежде государь нас жаловал, писывал к нам в грамотах; низовым атаманам, и лучших называл по имени, а потом приписывал: и всем атаманам низовым и верховым; а теперь писано наперед атаманам и козакам верховым, и потом уже нам, низовым, и то не поимянно; но верховые козаки государевой службы не знают. Если государь теперь с вами прислал окуп, то мы пленников отдадим, а без окупу нам их отдать нельзя: только нам теперь отдать их без окупу, и нам тех окупов не видать и в 10 лет, а к Москве нам по те окупы не ездить; если же вам велел государь тех пленников взять у нас силою, то вы у нас возьмите их из крови, а мы, пересекши их, пойдем, куда очи несут, уже то у нас готово пропало». Нащокин отвечал: «Отъездом вам государю грозить непригоже, холопы вы государевы и живете на государевой отчине». Козаки на это сказали: «Если к нам государево нежалованье, то нам вперед на Дону как жить, что уж вперед у нас пленников окупать не станут? Кого возьмем, а турский станет писать к государю, и государь станет у нас даром брать и к турскому отсылать: и нам на Дону чем жить?» Когда Нащокин стал им говорить, чтоб жили в мире с Азовом, пока он сходит в Константинополь, то козаки отвечали: «Нам теперь через прежние обычаи самим о миру задирать непригоже, а вот наши товарищи на море, Василий Жегулин с товарищами 300 человек, и нам их не выждав, как мириться?» Посланник привез козакам государево жалованье, сукна, и хотел раздавать их по наказу: лучшим — хорошие, а рядовым — похуже; но козаки сказали, что у них больших нег никого, все ровны и разделят сами на все войско, по чему достанется. Когда, наконец, Нащокин стал им говорить, чтоб они служили государю с Хрущевым, то они отвечали: «Прежде мы служили государю и голов у нас не бывало, служивали своими головами, и теперь ради государю служить своими головами, а не с Хрущевым». Но одними словами не кончилось: по возвращении с моря атамана Жегулина козаки в числе 600 человек пришли к посольскому шатру с саблями и ручницами и кричали, чтоб Нащокин показал им государев наказ. Посланник отвечал, что наказ дан о многих делах и показывать его нельзя; если же они пришли грабить государеву казну, то он, посланник, с своими людьми готов помереть за нее. Козаки шумели много, селитру и запасы государевы взяли силою; потом схватили донского атамана Васильева, приехавшего с Нащокиным из Москвы, били его ослопами и посадили в воду перед шатром посольским. Этот Васильев уговаривал их, чтоб они измены свои покрыли, государю не грубили и пленников выдали.
В ноябре 1593 года вместе с князем Щербатовым отправились в Ливны боярин князь Федор Яковлевич Хворостинин да оружничий Богдан Иванович Бельский для переговоров о вечном мире с ханским уполномоченным Ахмет-пашою. Приехавши в Ливны, Хворостинин послал сказать Ахмет-паше, чтоб тот ехал к ним за реку Сосну на переговоры; Ахмет отвечал, что ему за реку ехать невместно: прежде приезжал в Путивль большой его брат Мурат князь, а с Москвы приезжал тогда на размену послов Андрей Нагой, который приезжал за реку Сейм к Мурату князю в шатер, потому теперь он, Ахмет-паша, государя своего имени потерять и прежнего обычая нарушить не хочет. Хворостинин возражал, что Андрей Нагой был дворянин обычный и великого такого дела тогда не было, а теперь для великого дела посланы люди великие. Ахмет отвечал, что и он у своего государя человек именитый же, да и служба его к царю Феодору Ивановичу ведома, и ему от хана приказ — за Сосну не ездить. Когда Хворостинин дал знать об этом затруднении царю, то получил грамоту: «Сами знаете, что по ту и по сю сторону Сосны все наша земля, и вы бы приказали к Ахмет-паше, что вы для доброго дела и мимо нашего указа свой съезжий шатер на их стороне велите поставить, только бы Ахмет-паша приезжал к вам на съезд в ваш шатер». Но Хворостинин урядился с Ахмет-пашею иначе: положили съезжаться на середине реки на мосту. Ахмет дал шерть за хана и царевичей — быть в прямой дружбе и братстве с царем, а Хворостинин обещал: «Если хан, калга и все царевичи в своей правде устоят, летом 1594 года на московские украйны воевать не будут, то государь осенью послов своих и другую половину запроса к хану пришлет (первую половину вез Щербатов), и вперед поминки станет посылать ежегодно, государя нашего слово инако не будет, в том верьте нам». Ахмет отвечал: «Я вашим словам верю». Потом Ахмет стал говорить, чтоб государь велел козаков с Дона свести, а к Дербенту и Шемахе дорогу велел очистить. Хворостинин отвечал: «На Дону живут козаки воры, беглые люди и, живучи на Дону, сложась с запорожскими черкасами, Азов теснят без государева ведома и государевых посланников не слушают. А теперь как ваш государь с нашим государем укрепятся, то государь наш пошлет на Дон рать свою и велит тех воров, донских козаков, перехватать и перевешать, остальных с Дону сослать, и вперед на Дону не будет ни одного человека; а на Терку государь пошлет воеводам крепкий наказ, чтоб турецким людям тесноты и помешки нигде не делали».
Несмотря на эти соглашения князя Хворостинина с Ахмет-пашею, дело не вдруг уладилось в Крыму, когда приехал туда князь Щербатов с поминками: князья, мурзы и уланы приехали к послу в стан брать государево жалованье, и некоторые взяли поминки, а другие не взяли и говорили: «Государь ваш царь писал к нашему государю, что послал к нам свое жалованье большое, а нам и с гонцами присылалось больше этого: кому прежде присылалось платен по десяти, тому теперь прислано пять — шесть, а шапки худые». Посол говорил, что хану прислано 10000 рублей, а калге и всем князьям, мурзам и уланам — 17000 деньгами и платьем; на это мурзы отвечали: «Нам до запросных ханских денег дела нет, эти деньги идут на городовое строение, платья и наших денег с ханскими запросными деньгами нельзя мешать». Царевич-калга рассердился, что ему прислано денег мало: если хану, говорил он, прислали 10000, то ему должны были прислать 5000. Калга побранился с ханом: «Ты, — говорил он ему, — денег много взял, завладел всем один и идешь теперь на Венгрию, а я останусь в Крыму и пойду на московскую украйну». Хан также не хотел давать шерти, требовал, чтоб царь ежегодно присылал ему по 10000 рублей; но Ахмет-паша говорил хану: «Если ты теперь перед московским послом клятвы в вечном мире не дашь и пойдешь на султанову службу в Венгрию, а государь московский с королем литовским помирится, то вперед тебе от него ничего не видать». Хан призадумался, ничего не сказал на это, наконец дал шерть, согласился написать в шертной грамоте полный царский титул, согласился приложить печать внизу грамоты, что делал он для одного турецкого султана. «Скажи брату моему, — говорил он Щербатову, — что я ему за великую честь не постоял, чего при прежних царях не бывало». Щербатов настаивал на безденежное освобождение пленных с обеих сторон; хан отвечал: «Которые пленники у князей и у мурз, тех мне взять нельзя; у меня ни одного пленника нет, а если б были, то я бы за них брату моему никак не постоял; в Крымском юрте не ведется, чтоб царю отнимать пленных у князей и мурз: они тем живут; а у которых татар братья и племя в плену у вашего государя, тех они окупают и меняют сами, а мне до них дела нет». Любопытно донесение Щербатова о том, как он разузнавал о нужных ему вестях: «У нас, — писал он, — полоняники старые прикормлены для твоего государева дела»; о распре калги с ханом, например, Щербатов узнал от старого русского пленника Сеньки Иванова, который жил в мельниках у одного мурзы. Щербатов доносил также о том, как хан и царевич-калга угощались на его счет: однажды калга ехал от хана мимо посольских станов и заслал к Щербатову татарина, велел ему сказать, чтоб он выслал к нему на поле вина, меду и чего-нибудь поесть; Щербатов послал вина, меду, коврижек, черных хлебцев и пастил. Также угощал он и самого хана.
В Москве, при переговорах с крымским послом, встретилось также затруднение. Посол требовал возвращения Пашая-мурзы, который выехал с Мурат-Гиреем в нужде, казачеством, как он выражался, и по смерти Мурат-Гирея, вступил в службу московскую; государь дал ему на волю: хочет едет в Крым, хочет остается в Москве. Посол просил свидания с Пашаем и говорил ему, чтоб ехал в Крым к хану и к отцу своему. Пашай отвечал, что ему от царского жалованья в Крым не ехать, здесь он пожалован великим государевым жалованьем, вотчинами и поместьями большими, селами и деньгами, чего всему родству его в Крыме у хана не видать, и пожаловал его государь, велел за него дать царевну, дочь Кайбулину. Тогда крымские послы и гонцы начали говорить с сердцем, что он глупит, говорит не гораздо, а дьяку Андрею Щелкалову говорили: только государь пожалует, велит его отдать, и они его возьмут силою, и к хану в Крым отведут, связавши. Дьяк отвечал: «Если он ехать сам не хочет, то государю в неволю его не отдавать, а сердиться вам и в брань говорить о том непригоже». Один из крымских гонцов сказал на это: «Только государь не велит отдать Пашая-мурзу, то за этим все доброе дело порушится». Дьяк отвечал: «Такие непригожие речи и раздорные слова к доброму делу непригодны: великому государю нашему не только что хана, и никого не страшно; только хану за такие невеликие дела раскидывать, то государю его дружба не под нужду, надобно хану о том стараться, чтоб государь наш захотел быть с ним в дружбе и любви». Посол окончил дело, сказавши: так промолвилось с сердца, а хан за такие невеликие дела с государем не раскинет, будет в дружбе и в любви во веки».
Ясно было, что Крыму мир был нужен, и в Москве это понимали. Война с Австриею отвлекла татар от московских украйн; она же мешала и султану обращать большое внимание на Москву, хотя он и не переставал враждебно смотреть на нее; причиною были: жалобы ногайских владельцев на притеснения от Москвы и особенно действия козаков. Вот что говорил московским толмачам в Крыму ногайский посол, приехавший к Ислам-Гирею: «Государь ваш князь великий завоевал с нами, послов Уруса-князя велел обесчестить и отпустил их с Москвы не пожаловав, а козаки волжские сильно обижают нас, много улусов у нас повоевали, много городков поставили на Яике и за Яиком, тесноту нам сделали большую. Меня отправил Урус-князь к турскому царю просить, чтоб турский послал людей своих под Астрахань, а мы пойдем с ними». Толмачи отвечали, что ногаи, забыв жалованье царя Ивана, московских послов велели грабить и бесчестить и людей своих посылали на московские украйны ежегодно. Но турский людей своих к Астрахани не посылал, и ногаи принуждены были подчиниться Москве. Ногаи верно и простосердечно объясняли причины, принуждавшие их к этому подчинению; посол ногайского князя Уруса говорил московскому послу в Крыму: «Меня Урус-князь послал к турскому султану, чтоб турский султан на Уруса-князя и на всех мурз не пенял, что учинились в воле государя московского: чья будет Астрахань, Волга и Яик, того будет и вся Ногайская орда». Потом московский посол доносил из Крыма царю: «Поехали мурзы ногайские и все лучшие люди в Крым от неволи, заплакав, пометали отцов и матерей, жен и детей и все имение, говорят: „Просили у нас Мурат-Гирей царевич и воеводы астраханские лучших людей, братью нашу и детей в заклад: но наши отцы, деды и прадеды век свой жили, а закладов не давали, в воле государя московского бывали и присягали, но никогда над ними такой неволи не бывало, что над нами делает теперь Мурат-Гирей царевич“. Мурзы и все лучшие люди вследствие этого послали к турскому царю бить челом, чтоб принял в подданство.
Султан, разумеется, не мог слушать равнодушно этих жалоб; не мог равнодушно слушать и донесений, что донские козаки приходят под Азов беспрестанно, корабли и каторги громят и людей турецких побивают.
В июле 1584 года отправлен был в Константинополь к султану Амурату посланник Благов известить султана о восшествии на престол Феодора, объявить, что новый царь не велел с турецких купцов брать пошлины и тамги, что покойный царь для султана Селима велел вывести своих ратных людей из Терской крепости, где живут теперь волжские козаки, без государева ведома; что вере магометанской нет нигде тесноты в России: в Касимове мечети владеет там магометанин Мустафалей; что на Дону и близко Азова живут козаки все беглые люди, иные козаки тут и постарели живучи, а ссора идет оттого, что азовские люди с крымцами и ногаями ходят на государевы украйны войною, много русских людей берут в плен и возят в Азов, а козаки этого не могут терпеть и на них приходят, потому что их род и племя на украйнах. Благов настаивал, чтоб султан отправил с ним своего посланника в Москву; это, собственно, считалось нужным для того, чтоб заявить пред другими государями дружественные сношения страшного и надменного султана с царем. Паши долго не соглашались на это, говорили: «Султан государь великий; послы его ездят к великим государям, к цесарю, королю французскому, испанскому, английскому, потому что те присылают ему казну; а с вами у нас одни дела торговые». Благов отвечал: «Государи наши никогда к турскому казны не посылывали; государь бы ваш послал для братской любви со мною вместе посланника своего чауша доброго: а только государь ваш со мною его не пошлет, а пошлет после меня, то нашему государю эта присылка учинится не в любовь и султанова посланника ко своему царскому лицу пустить не велит». Паши говорили: «Вот тому будет 14 лет, как приходил от отца государя вашего посланник, и с ним поминки присланы были большие, а с тобою поминки присланы малые не по-прежнему, и государю нашему теперь для чего посылать своего посланника». Благов отвечал: «Разве тот посланник делал чрез государев наказ и прибавлял свои поминки? И государь наш за то и опалу свою на него положил; а со.мною что послано, то я и довез». Когда пришли к Благову приставы и сказали, что паши велели взять с него деньги за проезд на корабле Черным морем, то посланник отвечал: «Это где водится, чтоб послам не давали подвод или корабля?» Приставы говорили: «Паши нам сказывали, что султан на тебе деньги велел взять за то, что с тобою поминков прислано мало». Благов отвечал: «Я привез то, что мне дано, и Амурат султан писал бы о том к нашему государю; если на мне султан деньги за корабль велит взять, то я от этого у государя своего в убытке не буду; но от такого малого дела между государями братская любовь и дружба порушится и ссылки между ними вперед не будет». Благов настоял на своем: султан отпустил с ним в Москву посланника своего Ибрагима. И этот посланник, как прежний. отказался от переговоров с боярами о союзе между султаном и царем, но требовал, чтоб ему выдали Мурат-Гирея царевича и уняли донского атамана Кишкина, нападавшего на Азов. Ибрагима отпустили с ответом, что на Дону разбойничают больше козаки литовские, чем московские, что Кишкин отозван в Москву и остальным козакам запрещено нападать на Азов, а о Мурат-Гирее будет наказано султану с новым царским послом.
Благов говорил в Константинополе всем одно о терских и донских козаках: «Сами знаете, что на Тереке и на Дону живут воры, беглые люди, без ведома государева, не слушают они никого, и мне до козаков какое дело?» Благов уже, кроме царского наказа, мог делать подобные отзывы о козаках по собственному опыту. Когда он ехал Доном, то козаки приходили на него, бесчестили его, суда отнимали, много запасов пограбили. Когда в Москве узнали об этом и узнали, что Благов возвращается вместе с посланником султановым, то навстречу к ним отправлен был Василий Биркин. Этот Биркин, приехав на Дон, должен был вместе с атаманом Кишкиным и другими атаманами и козаками, которые государю служат, сыскать и перехватать грабителей, лучших трех-четырех из них привести к государю, а других за воровство бить кнутом на Дону; если же над ними так промыслить нельзя, то промыслить над ними обманом, уговорить их да и перехватать, чтоб другим, на них смотря, было не повадно воровать. В Москву дали знать, что перешел с Волги на Дон атаман Юшка Несвитаев с товарищами и хочет воровать, приходить на Благова; Биркину и Кишкину велено было его схватить и привести в Москву; если же Юшка исправится и станет служить и прямить, то над ним ничего не делать. Биркин доносил, что козаки на море захватили черкес рыболовов; Биркин стал им говорить, чтоб они отпустили черкес, ибо от этого может пострадать царский посланник в Константинополе, Благов; козаки отвечали ему, что за Благова не только не отпустят пленников, но и волоса не дадут сорвать у себя; козаки, которые служили государю, говорили Биркину, что другие козаки непременно хотят громить Благова и турецкого посланника, и не отпустят ни одного человека живого, чтоб в Москве вести не было. О намерении козаков громить Благова и турецкого посланника узнали и в Азове, куда принес эти вести бусурманин Магмет, который был прежде донским козаком; тогда турецкий посланник не захотел ехать из Азова, и Благова долго здесь задерживали, требуя, чтоб донские козаки дали клятву не громить посланников; за плененных козаками черкес взяли у Благова толмача да подьячего.
Не ранее апреля 1592 года отправлен был второй посланник из Москвы в Константинополь, дворянин Нащокин. В Думе решили: пригоже к турскому послать посланника, чтоб ссылки не порвались; пригоже прежние ссылки припомянуть и про то объявить, отчего посланник позамешкался, да о присылке персидского шаха объявить, что присылал просить союза и рати, но государь ему рати не дал и послов его отпустил ни с чем; о цесаревой присылке также приказать устно, что цесарь и союзники его, папа, короли испанский и польский, уговаривают царя воевать с султаном, но царь их не слушает; проведать на султане: в дружбу ли ему это будет? Да и вестей всяких проведать.
Нащокин должен был сказать султану, что государь так долго не отправлял к нему посланника потому, что король польский не пропускал послов чрез Литву, а на Дону живут литовские козаки, сложась с нашими изменниками, донскими козаками, наконец, потому, что зашли многие дела, поход на шведов. Между прочим, Нащокину дана была такая память: приезжал к государю терновский митрополит Дионисий и сказывал приказным людям, что у турского султана ближний человек Иван Грек, родственник ему, митрополиту; митрополит обещал государю служить и всякими делами промышлять и, что проведает, государевым посланникам приказывать, и к Ивану Греку послано с ним государево жалованье. Так, когда посланник в Царь-град приедет, то ему с митрополитом терновским и с Иеремиею патриархом обослаться тайно, чтоб митрополит вместе с патриархом государю служил, султановых ближних людей на то приводил, чтоб государю служили и султана на всякое добро наводили, чтоб он с государем захотел быть в крепкой дружбе и в любви; посланника государева отпустил бы с добрым делом и с ним вместе отправил бы своего посланника, доброго человека. Если патриарх и митрополит станут государю служить и станут просить списка с государевой грамоты, которая послана к султану, чтоб им знать государево дело, чем промышлять, то Нащокину список дать и отослать его тайно и государево жалованье Ивану Греку отослать тайно же.
К донским козакам, «которые атаманы и козаки на Дону вверху и которые на низу близко Азова», послана была царская грамота с убеждением, чтоб они в то время, как Нащокин пойдет в Азов, жили с азовскими людьми мирно и, которые азовские люди будут ходить на Дон по-прежнему для рыбных ловель и дров, тех не задирали бы, чтоб пленных турок и черкес отдали, за что царь пожалует их великим жалованьем; козакам было объявлено также, что, в то время как Нащокин будет в Турции, на Дону будет жить сын боярский Хрущев, с которым они не должны пропускать воинских людей на государевы украйны.
Когда Нащокин объявил козакам волю государеву, то они отвечали: «Тебя, посланника, провожать и государю служить мы готовы; но пленников нам отдать нельзя: взяли мы их своею кровью, а ходили эти черкесы за нами сами и наших голов искали, а не мы на них ходили; которых нашу братью атаманов и козаков берут азовские люди, тех на каторги сажают, и не только что не отдают даром, и на окуп не дают, во время мира перехватали козаков 24 человека и на каторги посажали, а эту зиму больше 100 человек по городкам азовские люди с черкесами взяли и на каторги распродали; и то к нам государево нежалованье, что хочет взять у нас пленников, которых мы добыли своею кровью». Сказавши это, козаки отошли от Нащокина, стали в круг и начали читать государевы грамоты; прочтя их, все атаманы и козаки говорили между со.бою шумно, что им пленников не отдавать; потом некоторые подошли опять к послу и начали говорить: «Прежде государь нас жаловал, писывал к нам в грамотах; низовым атаманам, и лучших называл по имени, а потом приписывал: и всем атаманам низовым и верховым; а теперь писано наперед атаманам и козакам верховым, и потом уже нам, низовым, и то не поимянно; но верховые козаки государевой службы не знают. Если государь теперь с вами прислал окуп, то мы пленников отдадим, а без окупу нам их отдать нельзя: только нам теперь отдать их без окупу, и нам тех окупов не видать и в 10 лет, а к Москве нам по те окупы не ездить; если же вам велел государь тех пленников взять у нас силою, то вы у нас возьмите их из крови, а мы, пересекши их, пойдем, куда очи несут, уже то у нас готово пропало». Нащокин отвечал: «Отъездом вам государю грозить непригоже, холопы вы государевы и живете на государевой отчине». Козаки на это сказали: «Если к нам государево нежалованье, то нам вперед на Дону как жить, что уж вперед у нас пленников окупать не станут? Кого возьмем, а турский станет писать к государю, и государь станет у нас даром брать и к турскому отсылать: и нам на Дону чем жить?» Когда Нащокин стал им говорить, чтоб жили в мире с Азовом, пока он сходит в Константинополь, то козаки отвечали: «Нам теперь через прежние обычаи самим о миру задирать непригоже, а вот наши товарищи на море, Василий Жегулин с товарищами 300 человек, и нам их не выждав, как мириться?» Посланник привез козакам государево жалованье, сукна, и хотел раздавать их по наказу: лучшим — хорошие, а рядовым — похуже; но козаки сказали, что у них больших нег никого, все ровны и разделят сами на все войско, по чему достанется. Когда, наконец, Нащокин стал им говорить, чтоб они служили государю с Хрущевым, то они отвечали: «Прежде мы служили государю и голов у нас не бывало, служивали своими головами, и теперь ради государю служить своими головами, а не с Хрущевым». Но одними словами не кончилось: по возвращении с моря атамана Жегулина козаки в числе 600 человек пришли к посольскому шатру с саблями и ручницами и кричали, чтоб Нащокин показал им государев наказ. Посланник отвечал, что наказ дан о многих делах и показывать его нельзя; если же они пришли грабить государеву казну, то он, посланник, с своими людьми готов помереть за нее. Козаки шумели много, селитру и запасы государевы взяли силою; потом схватили донского атамана Васильева, приехавшего с Нащокиным из Москвы, били его ослопами и посадили в воду перед шатром посольским. Этот Васильев уговаривал их, чтоб они измены свои покрыли, государю не грубили и пленников выдали.