Страница:
10) Будучи в Киево-Печерском монастыре, Мазепа запирался с полковниками и читал условия Гадяцкой комиссии, бывшей с ляхами при Выговском в измену его. И если б теперь не было намерения изменить, то зачем читать гадяцкие условия, заключенные с ляхами?
11) В декабре 1707 года пронеслась весть, что господин Кикин едет в Батурин, а вслед за ним сам государь с тем, чтоб гетмана взять в Москву; тогда Мазепа собрал 390 человек сердюков и устроил их при себе под начальством полковника Чечела, намереваясь обороняться и отстреливаться от великого государя, а сначала хотел уехать в Гадяч для защиты. Это верно, потому что преданные слуги гетманские сказывали на другой день, что они прошлую ночь провели с оружием наготове.
12) Ксендз Заленский приезжал на праздник Рождества Христова в Батурин, и пан Орлик, тайно один его встретивши, тайно же проводил в гетманский хутор под селом Бахмачем, откуда ночною порою приезжал ксендз к гетману на Гончаровку.
13) Есть в Полтаве козак Кондаченко, которого он посылал многократно к разным султанам и самому хану с словесными наказами. Мнится, что делал он это для того только, чтоб познакомиться с ними и получить доверие, дабы при удобном случае мог употребить их на свою пользу.
14) Пируя у меня и подвеселившись, когда начали пить за его здоровье, сказал со вздохом: «Благодарствую за приязнь, но что мне за утеха, когда я живу, не имея никогда совершенной надежды своей целости, безо всякого обеспечения, ожидая как вол обуха». Тут же говорил жене моей, хвалил гетманов изменивших, Выговского и Брюховецкого: «Хорошо начали Выговский и Брюховецкий, что хотели из неволи выбиться, но злые люди им в том помешали. И мы хотели бы о своей будущей целости и вольности войсковой промыслить, да не имеем еще теперь способу, особенно же потому, что не все наши в одномыслии находятся: вот и твоему мужу я несколько раз намекал о таких мыслях, как бы нам обеспечить целость нашу на будущее время как для себя, так и для потомства, но он ни одним словом мне не поможет, ни от кого не имею помощи, ни на кого не могу положиться. А другая трудность та, что орды не за нас: хан велел отвечать мне, что турецкий султан приказал ему держать орду крепко и ни к кому на помощь не посылать; на орду нет надежды, а тут, в Украйне, стоят хорошие московские войска, в Белой Руси хотя и дурные, но много их».
15) Говорил полковникам: может быть, вы думаете, что я намерен гетманство передать Войнаровскому; этого я не желаю; вольно вам будет выбрать на этот уряд кого хотите из среды себя, а Войнаровский проживет и своим отцовским куском, и тем, что я собрал. Я и теперь готов вам уступить гетманство; если между вами есть человек, который бы мог сейчас отчизну свою спасти, я ему уступлю гетманство, а если на меня эту тягость возлагаете, то извольте меня слушаться и на мой повод смотреть. На турок и татар нет нам никакой надежды, так надобно из другой бочки дело свое начинать, а уговорившись и постановивши на мере, надобно вдруг и за сабли приниматься.
16) Держит при себе слуг породы ляшской и употребляет их для всяких своих посылок, каких ему не позволено без именного указа великого государя.
17) Не исполняет царского указа, которым запрещено пропускать людей на ту сторону Днепра; переселенцев не велел задерживать, а мать его, игуменья, людьми с этой стороны населила великие слободы на той стороне; города и села этой стороны потерпели сильный ущерб в населении, а остальные, уменьшенные в своем числе люди с великим отягчением кормят охотницкое войско, и от такой тяжести и последние хотят уходить на западную сторону.
18) На Коломацкой раде положено, чтоб малороссийские люди с великороссийскими женились между собой, но гетман не только жениться, запрещает малороссиянам и звать к себе в гости великороссиян.
19) Укрепления малороссийских городов обветшали, и гетман не заботился о поправке; Батурин двадцать лет стоит без починки, от чего валы около него все осунулись и обвалились, так что и одного дня в нем от неприятеля отсидеться нельзя. Благоразумные особы рассудят, откуда происходит такое нерадение, а Гончаровку свою укрепил и обнес валом для неизвестной цели.
20) Запорожцам грозит и остерегает их, что великий государь велит их истребить.
21) Когда пронеслась весть, что запорожцы, соединясь с татарами, хотят идти под слободские города, то гетман сказал: «Эх, какие-сякие! Если бы что хотели делать, так бы уж делали, а то только разглашают, будто дразнят».
22) Одна близкая к гетману особа при разговоре о войнах с татарами сказала: «Теперь об этом нечего говорить: татары скоро нам понадобятся». 23) Русинович, мещанин львовский, рассказывал в Батурине, что он от Сенявского, Тарла, Хоментовского и Потоцкого письма привозил к гетману; рассказывал, что гетман коронный Сенявский говорил ему: «Разведай, что на Украйне делается, и особенно, склонны ли к нам козаки или нет? И предложи самому Мазепе, чтоб был с нами, и пусть козаки будут к нам доброжелательны, если хотят, чтоб им было хорошо, ибо мы наверное знаем, что государь шведов не выдержит и козаки, если при нем останутся, погибнут, а, будучи за нами, остались бы в целости и при своих вольностях». Когда я, говорил Русинович, доносил об этом Мазепе, то он отвечал мне: «Бог свидетель, что я панам полякам доброжелателен; не был бы я шляхтичем, не был бы сыном коронным, если б всего добра Короне Польской не желал; вижу я и сам, как государь оскорбил Польшу, он и Украйну отяготил; сам не знаю, что с собою делать? Если до чего дойдет, я не смогу удержать козаков на какую сторону устремятся».
24) Скарб войсковой арендованный без надлежащего надзора находится: это больше гетманский скарб, чем войсковой, как хочет гетман, так его и употребляет, отчего денег запасных в том скарбу нет, только что платят полкам охотницким да содержат приезжих посланников. Индукта, т.е. сбор мыта, изначала всегда индуктою войсковою называется, а потом отдана была в казну монаршую; я хорошо знаю, что когда в Киеве был на воеводстве боярин Петр Васильевич Шереметев, то у него индукторы откупали индукту и откупные деньги отдавали ему на ратных государских людей, а теперь один гетман 50000 золотых в год собирает на себя и, только что будет сверх 50 тысяч, из того старшине по нескольку сот золотых уделяет. Но для чего этим великим скарбом гетману обогащаться, а не отдать его в казну монаршую на жалованье ратным людям, находящимся в Малороссии? Хотя бы в этом обнаружилась власть великого государя над Малороссиею! И не сыщется ни один человек в войске и в народе, который бы по этой индукте стал скорбеть и тужить, потому что никто бы от этого ничего не потерял, а гетману довольно было бы десяти городов полка Гадяцкого, с которых собирает всякие подати, довольно было бы пяти волостей и значительных сел, приписанных к гетманскому уряду. Не малый доход гетману с порукавичных арендовых, которые теперь умножились, и чрез это умножение аренда стала тяжка простому народу, потому что арендарь, давши большую сумму денег за аренду, дороже продает горелку. Прежде полковников выбирали вольными голосами и позорной симонии было не слыхать, а теперь за полковничьи уряды гетман берет взятки: будь хотя самый достойный человек, но если нет у него денег, никогда не получит полковничества, а получит тот, у кого есть деньги.
К доносу Кочубей приложил думу, сочиненную будто бы Мазепою. В этой думе выражается сетование о розни, господствующей между малороссиянами, и призыв добывать права саблею. Вот эта дума.
Дума II. Гетмана Мазепы, в которой знатное против державы великого государя оказуется противление:
Все покою щире прягнут,/ А не в оден гуж все тягнут,/ Той направо, той налево,/ А все братя: то-то диво!/ Не маш любви, не маш згоды,/ От Жовтой взявши Воды./ През незгоду все пропали,/ Сами себе звоевали. /Ей, братица, пора знати,/ Що не всем нам пановати,/ Не всем дано усе знати/ И речами керовати./ На корабель поглядемо,/ Много людей полечимо,/ Однак стирник сам керует,/ Весь корабель управует;/ Пчулка бедна матку мает/ И оной послухает./ Жалься, боже, Украини!/ Що не вкупе мает сыни;/ Оден живет и с погани/ Кличет, сюда атамани!/ Идем матки ратовати!/ Недаимо ей погибати!/ Други ляхом за грош служит,/ По Украйне и той тужит:/ Мати моя старенькая!/ Чом ты велми слабенкая!/ Розно тебе розшарпали:/ Кгди аж по Днепр турком дали:/ Все фортель щоб зслабела,/ И аж вконец сыл немела;/ Третий Москве юж голдует/ И ей верно услугует;/ Той на матку нарекает,/ И недолю проклинает:/ Лепте было не родити,/ Нежли в таких бедах жити./ От всех сторон ворогуют,/ Огнем, мечом руинуют,/ От всех немаш зычливости,/ Ане слушной учтивости;/ Мужиками називают,/ А подданством дорекают,/ Чом ты сыновне учила,/ Чом от себе их пустила?/ Лепше было пробувати,/ Вкупе лихо отбувати,/ Я сим бедный нездолаю,/ Хиба тилко заволаю,/ Ей, панове енерали,/ Чому ж есте так оспали?/ И вы, панство полковники,/ Без жадной полетики,/ Озметеся все за руки /Не допустит горкой муки/ Матце своей болш терпети,/ Нуте врагов, нуте быти./ Санопали набывайте!/ Острых табель добувайте,/ А за веру хоц умрете/ И волностей боронете,/ Нехай вечна будет слава,/ Же през шаблю маем права.
Того же 19 числа спрошен был Искра и объявил, что письмо ахтырского полковника Федора Осипова к князю Голицыну написано с его слов; поехал он к Федору Осипову по совету Кочубея, и доношение их общее, как Кочубеево, так и его. О согласии Мазепы с Лещинским и Вишневецким, о умысле на здоровье царское и что в приезд Александра Кикина Мазепа велел стрелять, — то он все слышал от судьи Кочубея, а сам в то время не был и ни от кого от других о том секрете не слыхал. А про то, будто великий государь повелит козаков писать в солдаты, слышал он, Искра, сам от самого гетмана в Киеве, и при том были полковники миргородский, прилуцкий, черниговский. О прельщении Войска Запорожского и о возмущении их сказывали ему запорожцы, которые часто у него бывают, а иногда и зимуют: сказывали они, что посылал гетман с теми речами трижды хорунжего киевского и велел им будто для опасения от великого государя крепить свой город и никуда не разъезжаться и быть в сборе до указа его.
Самый важный пункт доноса был пункт о злоумышлении на жизнь государя. С него и должен был начаться розыск. 21 апреля Кочубею и Искре дана была очная ставка, так как Искра показал, что о злоумышлении на жизнь государя он слышал от Кочубея, но в донесении Кочубея дело было рассказано не так, как в письме ахтырского полковника к князю Голицыну, писанном со слов Искры: именно в донесении Кочубея не было об умысле Мазепы умертвить царя или, схватив его, отдать неприятелям; также не было о намерении Мазепы идти на великороссийские города. На очной ставке Кочубей сказал, что он Искре о убийстве великого государя в приезд Александра Кикина, и об умысле, чтоб великого государя, поймав, отдать неприятелям, и о походе гетманском на великороссийские города не говорил, а говорил так, как написано в его, Кочубеевом, доношении. Искра сказал, что те слова слышал он от Кочубея, при чем была и жена последнего; тут же Кочубей говорил ему еще, что если бы зима крепка была, то Мазепа и в Филиппов пост разорил бы великороссийские города, а как его, Искру, Кочубей посылал с объявлением к Федору Осипову, то он, Искра, ему, Кочубею, говорил, чтоб обождать, пока явится воровство, и Кочубей сказал, что не надобно ждать. Кочубей говорил, что Искра ему ничего подобного не говорил. Тогда они и люди их были разведены по разным избам и отданы за караул, письма у них и прочее все отобрано и переписано.
В тот же день Искра был приведен к пытке и расспрашиваем: на гетмана он доносит по чьему наущению? И не по факциям ли, и не по подсылке ль о том какой от неприятеля на извержение гетманское такое зло взвели? Искра отвечал, что никакой подсылки к нему от неприятеля не было и ни за кем того не знает, а подучил его Кочубей тому уже с два года, наговаривая, что делает это по верности своей к царскому величеству, а он, Искра, за гетманом никакой измены не видал и ни от кого не слыхал и говаривал Кочубею, чтоб не затевал дела, но Кочубей ему сказал, что хоть умереть, а гетмана обличит. Началась пытка. После десяти ударов Искра сказал: слышал он от Кочубея, что советовался он о доносе с миргородским полковником Апостоленком и с Чуйкевичем, и что по низвержении гетмана Мазепы миргородского полковника желали они сделать гетманом, и в письме, присланном к Кочубею от Чуйкевича, написано: у нас за Днепром огонь загорается: сохрани боже, чтоб и у вас не загорелся.
Приведен к пытке Кочубей и объявил: «Правда, Искра прежде по моему наговору к делу не приставал и уже потом поехал к ахтырскому полковнику, по моему велению, охотою, а миргородский полковник и Чуйкевич писывали ко мне только о ведомостях; предостерег меня от гетманской посылки миргородский полковник, а старик Чуйкевич писал к зятю моему, своему сыну, что послан Скоропадский к великому государю с некоторыми предложениями, думают, с такими же, как и о Соломонке. Письма, что огонь загорается, Чуйкевич не писывал, должно быть Искра, не поняв дела, говорит, а что за два года я на гетмана говорил про измену, и то делал по семейной своей злобе».
Искре, в присутствии Кочубея, дано еще 8 ударов и спрашивали: что говорил он Федору Осипову об умысле Мазепы на жизнь великого государя, и то Кочубей ли ему говорил, потому что в многом Кочубей запирался? Искра отвечал: что он говорил Федору Осипову и велел писать, то все слышал от Кочубея, и объявлял ему Кочубей, что он все на гетмана взвел по собственной злобе, не видя измены, и он, Искра, ему говорил: о той злобе надлежит тебе бить челом и просить милости у великого государя; однако он, Кочубей, по свойству и по дружбе, привел его на то, что поехал с изветом.
Кочубей перед пыткою объявил: что он на гетмана написал и подал статьи и словесно доносил в измене, то все затеял ложь по злобе на гетмана. Дали ему пять ударов и спрашивали: не по подсылке ль от неприятеля и по факциям его он затеял это на гетмана, дабы его низвергнуть и выбрать другого, к тому их злому начинанию склонного? И кто в том с ним был единомышленники, и нет ли присланных от неприятеля к нему или к другим для такого возмущения на Украйну? Кочубей отвечал, что он все затеял по злобе своей на гетмана, а не с неприятельской факции, и никаких к нему подсылок от неприятеля не было, и за гетманом не ведает никакой неверности, все затеял на гетмана ложно, чая, что ему в том поверят без дальнего розыску.
Признанием Кочубея и Искры в ложном доносе дело оканчивалось: 24 апреля Головкин писал Петру: «Понеже Кочубей зело стар и дряхл безмерно, того ради мы его более пытать опасались, чтоб прежде времени не издох. А более в гетманском деле розыскивать нечего, и для того и в Киев их не посылаем, потому что во всем они винились, кроме факции или наущения от неприятеля, и ежели какую им казнь изволишь учинить, то мнится нам, что надлежит послать их в Киев и с совету гетманского повелеть о том малороссийскому народу публично огласить, чтоб они видели, что за сущую их вину то с ними учинено будет, а надлежит, государь, то дело для нынешнего сближения неприятельского, також и для лучшей надежды гетману скорее свершить».
Но Петру не хотелось оканчивать розыска; ему казалось невероятным, чтоб в такое время Кочубей и Искра затеяли дело сами собою, без побуждения от неприятелей. Он велел отослать доносчиков не в Киев, а в Смоленск. 23 мая Головкин писал ему: «Кочубея и Искру отослали мы в Смоленск; только доносим, чтоб продолжением того дела не было сумнения гетману, ибо он пишет к нам многократно, прилежно прося о прислании оных к нему в войско, а не в Киев для обличения их воровства, чтоб то народ малороссийский видел, потому-де что в народе малороссийском, а особливо в поспольстве от их единомышленников рассеиваются многие плевелы, будто его, Кочубея, и Искру до Петербурга проводили и будто на него, гетмана, ваш великий гнев, и ныне обозного генерального челядника, в Киев едущего, в местечке Оленовце за то только, что просил подводы, старшина тамошняя била с таковыми выговорами: полно уже вашего, гетманчики, панства, приедет на вашу всех погибель Кочубей. В простом народе безумные повести оглашаются, будто Кочубей в великой милости вашей здесь, а Искра будто послан гетманом города какого добывать, а когда добудет, отпущен будет на гетманство».
Петр велел привезти доносчиков опять в Витебск и снова допросить, не было ли присылок от неприятелей. Головкин донес ему от 30 мая, что Кочубея и Искру пытали, сколько возможно было по Кочубеевой дряхлости и Искриной болезни, не было ли от иных народов к ним посылки для возмущения? Кочубей и Искра стояли крепко, что не было никакой, все он, Кочубей, затеял по собственной злобе. На вопрос Головкина и Шафирова, какою казнью казнить Кочубея с товарищи, Петр отвечал: «Не иною, что какою ни есть только смертью, хотя головы отсечь или повесить — все равно; о попе, который в том же приличен, соизвольте учинить по своему рассмотрению, а Петра Яковлева вины кажется мало, только что он послан был к духовнику с письмами их, того для отпустить его жить к Москве или инуды куды в великороссийские городы, а не в малороссийские». После этого Кочубей и Искра отправлены были в Киев, а оттуда в местечко Борщаговку, в 8 милях от Белой Церкви, где стоял гетман обозом; здесь 14 июля они были казнены «при всей посполитой речи генеральной и при многом собрании всего малороссийского народа»
Это печальное дело, дошедшее до нас во всех подробностях, не требует длинных объяснений; нет нужды много распространяться о том странном мнении, по которому во всем виноваты министры Головкин и Шафиров, которые, будто бы подкупленные Мазепою, действовали пристрастно. Во-первых, чтоб говорить о подкупе, надобно иметь основания, а этих оснований нет. Во-вторых, были ли подкуплены министры или нет, они не могли действовать иначе, как действовали по тогдашним правилам, соблюдавшимся в подобных делах: как скоро доносчики порознились в своих показаниях относительно самого важного пункта, употреблялась пытка. Можно обвинить не Головкина и Шафирова, но самого Петра; можно обвинить его за это упорство в доверии к Мазепе; прежде гетман выдерживал все искушения, все прежние доносы на него оказывались ложными, но как же Петр не обратил внимания на главное, на перемену обстоятельств, на то, что новое искушение было гораздо сильнее прежних? Эта бесспорная ошибка со стороны Петра объясняется отвращением к малороссийскому безнарядью, к недостойному поведению старшины и полковников, к дрязгам, доносам, которыми они постоянно тревожили правительство; по своему характеру и стремлениям Петр, более чем кто-либо, должен был не любить порядка вещей, господствовавшего в Малороссии; нашел он там гетмана по себе, умного, благонамеренного, знал, как враги подыскивались под этого гетмана, слышал его постоянные жалобы на безнарядье и, естественно, начал питать отвращение к безнарядникам, естественно, в каждом движении, направленном против гетмана, видел движение, враждебное для государства, факцию неприятельскую. Ошибка объясняется — и только; ошибка остается ошибкой. Но если б Петр не сделал этой ошибки, то и тогда дело не могло вестись иначе, как велось. Разве можно было при известных обстоятельствах 1707 и 1708 годов по первому доносу схватить гетмана и нарядить над ним следствие? Многогрешного и Самойловича свергли не по доносу двух человек, а всей старшины, и тут сколько упреков правительству за это? Нужно было, даже для того чтоб спасти доносчиков от Мазепы, перезвать их в безопасное место и узнать от них хорошенько, в чем дело, и тут если бы Головкин и Шафиров действовали под влиянием самой сильной подозрительности против Мазепы, то не могли бы поступить иначе, как поступили. Следовательно, ошибка Петра не имеет никакого отношения к делу: как бы он ни смотрел на Мазепу, после доноса Кочубея и Искры должно было оставить его вне всякого подозрения: донос оказался ложным.
После казни Кочубея и Искры обозный генеральный Ломиковский и полковники миргородский, прилуцкий и лубенский начали усильно требовать от Мазепы, чтоб промышлял о своем и общем спасении, обещаясь стоять до крови за него и за права и вольности войсковые, в чем и присягнули, а гетман дал им присягу в тех же выражениях, как пред Орликом в Киеве. Мазепе больше всего хотелось возвратиться с правого берега Днепра в Батурин и в бездействии выжидать, чем кончится в Великороссии борьба между Петром и Карлом. Но на его беду, Карл, вместо того чтоб идти прямо в Москву, повернул в Малороссию. «Дьявол его сюда несет! — сказал Мазепа. — Все мои интересы превратит и войска великороссийские за собою внутрь Украйны впровадит на последнюю оной руину и на нашу погибель». От царя письмо: «Господин гетман! понеже неприятель идет по Днепру вниз и по тому и по другим всем видам намерение его есть на Украйну, того ради предлагаем вам: 1) чтоб вы по своей верности смотрели в Малороссийском краю какой подсылки от неприятеля, также прелестных листов, и всяко оные престерегали и пресекали, и нам в том (ежели одни сами чего не можете учинить) совет и ведомость давали, 2) что неприятель уже зело своим маршем спешит, того ради заблагорассудили мы, чтоб вы со всем своим войском шли как наискоряе к Киеву и, оставя там несколько козаков в гарнизоне по совету с г. Голицыным, сами шли за Днепр в удобное место со всеми тянжары (обозом), кои при Киеве были, а конницу всю (разве мало что при себе оставить) с добрым командиром изготовить налегке в поход, и, когда неприятель станет близиться к великороссийским или малороссийским городам, тогда мы всегда у оного потщимся перед брать, а ваша б конница всегда сзади на неприятеля била и все последующее оному и обозы разоряла, чем неприятелю великую диверсию можете учинить. Мы бы зело желали, дабы вы сами с тою конницею были, но нудить не можем для вашей болезни и для того сие кладем на ваше рассуждение, однако ж сие надлежит немедленно делать». Мазепа отвечал из обозу от Аслана-городка 18 июля: «Радбым и я сердечно на службу вашего величества присутственно зоставать для лутчего порядку в чиненю диверсии неприятелю, если б при надходящей глыбокой, весма знемощной старости, педокгричная и хирокгричная болезнь препятием не была, для которой на кони труд понести не могу, и хотя мало верхом милю и другую проеду, то того много приболеть мушу (должен); однако ж и в такой немощи и болезне не отрицал былося служить и услужить, хотя б мне пришло на службе вашего царского величества при боку вашем, монаршем, лучше, нежели где на стороне, и жития пострадать, токмо тое благоразумному вашего царского величества рассуждению предаю, что если я особою моею гетманскою, оставя Украйну, удалюсь, то вельми опасаюсь, дабы под сие время внутреннее между здешним непостоянным и малодушным народом не произошло возмущение, наипаче когда неприятель, исполняя враждебное свое намерение, похочет тайным яким-нибудь образом прелестные свои листы в городы подсылать, а я у здешних не токмо мало, но и никого так верного не имею и усмотреть такого коммендиера не могу, который бы сердцем и душею, верне и радетельне вашему царскому величеству под сей случай служил, на подсылки неприятельские и на прелести его недремательне смотрел, остерегал и всячески пресекал, однако ж ожидаю в том именного вашего царского указу, и по должности уряду моего, и по обыклой непорочной верности велел у канцелярии войсковой во все вашего царского величества регименту моего малороссийские городы универсалы выдать, утверждая народ здешний в верности к вашему царскому величеству и, повелевая городовой старшине, дабы на подсылки неприятельские бодрое око имели, прелестных писем и универсалов его, если б якие были о провиантах, не слыхали, оные презирали, отвращали, страхований враждебных не ужасались и к прелестям ласкательным не преклонялись».
После битвы под Лесным Петр отправился в Смоленск, тогда как Шереметев и Меншиков находились около Стародуба, наблюдая за движениями шведской армии. Меншиков получил приказание идти с кавалерией на юг, навстречу к гетману, с которым вместе должен был приехать для совещаний в главную армию, куда в конце октября хотел быть и сам царь. Петр 13 октября писал Меншикову: «Я чаю, что уже в малороссийских городах обретаетесь, куды вам зело поспешить надобно и видеться с гетманом, понеже от бездельников есть некоторое воровство. Отсель поеду с 18 или с 20 чисел сего месяца в армею, куды и вам с гетманом особами своими быть потребно». Головкин шлет письмо за письмом к Мазепе, чтоб выступал с своими полками к Стародубу. Мазепа велит полковникам миргородскому, прилуцкому и лубенскому собраться к обозному Ломиковскому и решить, должно ли исполнить царский указ? Все единогласно отвечали, чтоб не ходил к Стародубу, а посылал немедленно к королю шведскому с просьбою о протекции и старался соединиться с шведским войском на границах, чтоб не допускать войск великороссийских в Украйну. При этом Ломиковский и товарищи просили гетмана объявить им, чего они должны надеяться с целою Украйною и Войском Запорожским? На каком фундаменте заложил он ту махину соединения с шведами и поляками? Мазепа отвечал им с сердцем: «Для чего вам о том прежде времени ведать? Спуститесь на мою совесть и на мое подлое разумишко, на котором вы не заведетеся; болши я, по милости божией, имею разум един, нежели вы все». Обратясь к Ломиковскому, сказал: «Ты уже свой разум выстарил, — и, указывая на Орлика, — у того еще разум молодой, детский. Сам я знаю, когда посылать к шведскому королю». Тут с сердцем вынул он из шкатулки универсал к малороссиянам, привезенный Заленским, и велел Орлику прочесть его вслух: все были довольны.
11) В декабре 1707 года пронеслась весть, что господин Кикин едет в Батурин, а вслед за ним сам государь с тем, чтоб гетмана взять в Москву; тогда Мазепа собрал 390 человек сердюков и устроил их при себе под начальством полковника Чечела, намереваясь обороняться и отстреливаться от великого государя, а сначала хотел уехать в Гадяч для защиты. Это верно, потому что преданные слуги гетманские сказывали на другой день, что они прошлую ночь провели с оружием наготове.
12) Ксендз Заленский приезжал на праздник Рождества Христова в Батурин, и пан Орлик, тайно один его встретивши, тайно же проводил в гетманский хутор под селом Бахмачем, откуда ночною порою приезжал ксендз к гетману на Гончаровку.
13) Есть в Полтаве козак Кондаченко, которого он посылал многократно к разным султанам и самому хану с словесными наказами. Мнится, что делал он это для того только, чтоб познакомиться с ними и получить доверие, дабы при удобном случае мог употребить их на свою пользу.
14) Пируя у меня и подвеселившись, когда начали пить за его здоровье, сказал со вздохом: «Благодарствую за приязнь, но что мне за утеха, когда я живу, не имея никогда совершенной надежды своей целости, безо всякого обеспечения, ожидая как вол обуха». Тут же говорил жене моей, хвалил гетманов изменивших, Выговского и Брюховецкого: «Хорошо начали Выговский и Брюховецкий, что хотели из неволи выбиться, но злые люди им в том помешали. И мы хотели бы о своей будущей целости и вольности войсковой промыслить, да не имеем еще теперь способу, особенно же потому, что не все наши в одномыслии находятся: вот и твоему мужу я несколько раз намекал о таких мыслях, как бы нам обеспечить целость нашу на будущее время как для себя, так и для потомства, но он ни одним словом мне не поможет, ни от кого не имею помощи, ни на кого не могу положиться. А другая трудность та, что орды не за нас: хан велел отвечать мне, что турецкий султан приказал ему держать орду крепко и ни к кому на помощь не посылать; на орду нет надежды, а тут, в Украйне, стоят хорошие московские войска, в Белой Руси хотя и дурные, но много их».
15) Говорил полковникам: может быть, вы думаете, что я намерен гетманство передать Войнаровскому; этого я не желаю; вольно вам будет выбрать на этот уряд кого хотите из среды себя, а Войнаровский проживет и своим отцовским куском, и тем, что я собрал. Я и теперь готов вам уступить гетманство; если между вами есть человек, который бы мог сейчас отчизну свою спасти, я ему уступлю гетманство, а если на меня эту тягость возлагаете, то извольте меня слушаться и на мой повод смотреть. На турок и татар нет нам никакой надежды, так надобно из другой бочки дело свое начинать, а уговорившись и постановивши на мере, надобно вдруг и за сабли приниматься.
16) Держит при себе слуг породы ляшской и употребляет их для всяких своих посылок, каких ему не позволено без именного указа великого государя.
17) Не исполняет царского указа, которым запрещено пропускать людей на ту сторону Днепра; переселенцев не велел задерживать, а мать его, игуменья, людьми с этой стороны населила великие слободы на той стороне; города и села этой стороны потерпели сильный ущерб в населении, а остальные, уменьшенные в своем числе люди с великим отягчением кормят охотницкое войско, и от такой тяжести и последние хотят уходить на западную сторону.
18) На Коломацкой раде положено, чтоб малороссийские люди с великороссийскими женились между собой, но гетман не только жениться, запрещает малороссиянам и звать к себе в гости великороссиян.
19) Укрепления малороссийских городов обветшали, и гетман не заботился о поправке; Батурин двадцать лет стоит без починки, от чего валы около него все осунулись и обвалились, так что и одного дня в нем от неприятеля отсидеться нельзя. Благоразумные особы рассудят, откуда происходит такое нерадение, а Гончаровку свою укрепил и обнес валом для неизвестной цели.
20) Запорожцам грозит и остерегает их, что великий государь велит их истребить.
21) Когда пронеслась весть, что запорожцы, соединясь с татарами, хотят идти под слободские города, то гетман сказал: «Эх, какие-сякие! Если бы что хотели делать, так бы уж делали, а то только разглашают, будто дразнят».
22) Одна близкая к гетману особа при разговоре о войнах с татарами сказала: «Теперь об этом нечего говорить: татары скоро нам понадобятся». 23) Русинович, мещанин львовский, рассказывал в Батурине, что он от Сенявского, Тарла, Хоментовского и Потоцкого письма привозил к гетману; рассказывал, что гетман коронный Сенявский говорил ему: «Разведай, что на Украйне делается, и особенно, склонны ли к нам козаки или нет? И предложи самому Мазепе, чтоб был с нами, и пусть козаки будут к нам доброжелательны, если хотят, чтоб им было хорошо, ибо мы наверное знаем, что государь шведов не выдержит и козаки, если при нем останутся, погибнут, а, будучи за нами, остались бы в целости и при своих вольностях». Когда я, говорил Русинович, доносил об этом Мазепе, то он отвечал мне: «Бог свидетель, что я панам полякам доброжелателен; не был бы я шляхтичем, не был бы сыном коронным, если б всего добра Короне Польской не желал; вижу я и сам, как государь оскорбил Польшу, он и Украйну отяготил; сам не знаю, что с собою делать? Если до чего дойдет, я не смогу удержать козаков на какую сторону устремятся».
24) Скарб войсковой арендованный без надлежащего надзора находится: это больше гетманский скарб, чем войсковой, как хочет гетман, так его и употребляет, отчего денег запасных в том скарбу нет, только что платят полкам охотницким да содержат приезжих посланников. Индукта, т.е. сбор мыта, изначала всегда индуктою войсковою называется, а потом отдана была в казну монаршую; я хорошо знаю, что когда в Киеве был на воеводстве боярин Петр Васильевич Шереметев, то у него индукторы откупали индукту и откупные деньги отдавали ему на ратных государских людей, а теперь один гетман 50000 золотых в год собирает на себя и, только что будет сверх 50 тысяч, из того старшине по нескольку сот золотых уделяет. Но для чего этим великим скарбом гетману обогащаться, а не отдать его в казну монаршую на жалованье ратным людям, находящимся в Малороссии? Хотя бы в этом обнаружилась власть великого государя над Малороссиею! И не сыщется ни один человек в войске и в народе, который бы по этой индукте стал скорбеть и тужить, потому что никто бы от этого ничего не потерял, а гетману довольно было бы десяти городов полка Гадяцкого, с которых собирает всякие подати, довольно было бы пяти волостей и значительных сел, приписанных к гетманскому уряду. Не малый доход гетману с порукавичных арендовых, которые теперь умножились, и чрез это умножение аренда стала тяжка простому народу, потому что арендарь, давши большую сумму денег за аренду, дороже продает горелку. Прежде полковников выбирали вольными голосами и позорной симонии было не слыхать, а теперь за полковничьи уряды гетман берет взятки: будь хотя самый достойный человек, но если нет у него денег, никогда не получит полковничества, а получит тот, у кого есть деньги.
К доносу Кочубей приложил думу, сочиненную будто бы Мазепою. В этой думе выражается сетование о розни, господствующей между малороссиянами, и призыв добывать права саблею. Вот эта дума.
Дума II. Гетмана Мазепы, в которой знатное против державы великого государя оказуется противление:
Все покою щире прягнут,/ А не в оден гуж все тягнут,/ Той направо, той налево,/ А все братя: то-то диво!/ Не маш любви, не маш згоды,/ От Жовтой взявши Воды./ През незгоду все пропали,/ Сами себе звоевали. /Ей, братица, пора знати,/ Що не всем нам пановати,/ Не всем дано усе знати/ И речами керовати./ На корабель поглядемо,/ Много людей полечимо,/ Однак стирник сам керует,/ Весь корабель управует;/ Пчулка бедна матку мает/ И оной послухает./ Жалься, боже, Украини!/ Що не вкупе мает сыни;/ Оден живет и с погани/ Кличет, сюда атамани!/ Идем матки ратовати!/ Недаимо ей погибати!/ Други ляхом за грош служит,/ По Украйне и той тужит:/ Мати моя старенькая!/ Чом ты велми слабенкая!/ Розно тебе розшарпали:/ Кгди аж по Днепр турком дали:/ Все фортель щоб зслабела,/ И аж вконец сыл немела;/ Третий Москве юж голдует/ И ей верно услугует;/ Той на матку нарекает,/ И недолю проклинает:/ Лепте было не родити,/ Нежли в таких бедах жити./ От всех сторон ворогуют,/ Огнем, мечом руинуют,/ От всех немаш зычливости,/ Ане слушной учтивости;/ Мужиками називают,/ А подданством дорекают,/ Чом ты сыновне учила,/ Чом от себе их пустила?/ Лепше было пробувати,/ Вкупе лихо отбувати,/ Я сим бедный нездолаю,/ Хиба тилко заволаю,/ Ей, панове енерали,/ Чому ж есте так оспали?/ И вы, панство полковники,/ Без жадной полетики,/ Озметеся все за руки /Не допустит горкой муки/ Матце своей болш терпети,/ Нуте врагов, нуте быти./ Санопали набывайте!/ Острых табель добувайте,/ А за веру хоц умрете/ И волностей боронете,/ Нехай вечна будет слава,/ Же през шаблю маем права.
Того же 19 числа спрошен был Искра и объявил, что письмо ахтырского полковника Федора Осипова к князю Голицыну написано с его слов; поехал он к Федору Осипову по совету Кочубея, и доношение их общее, как Кочубеево, так и его. О согласии Мазепы с Лещинским и Вишневецким, о умысле на здоровье царское и что в приезд Александра Кикина Мазепа велел стрелять, — то он все слышал от судьи Кочубея, а сам в то время не был и ни от кого от других о том секрете не слыхал. А про то, будто великий государь повелит козаков писать в солдаты, слышал он, Искра, сам от самого гетмана в Киеве, и при том были полковники миргородский, прилуцкий, черниговский. О прельщении Войска Запорожского и о возмущении их сказывали ему запорожцы, которые часто у него бывают, а иногда и зимуют: сказывали они, что посылал гетман с теми речами трижды хорунжего киевского и велел им будто для опасения от великого государя крепить свой город и никуда не разъезжаться и быть в сборе до указа его.
Самый важный пункт доноса был пункт о злоумышлении на жизнь государя. С него и должен был начаться розыск. 21 апреля Кочубею и Искре дана была очная ставка, так как Искра показал, что о злоумышлении на жизнь государя он слышал от Кочубея, но в донесении Кочубея дело было рассказано не так, как в письме ахтырского полковника к князю Голицыну, писанном со слов Искры: именно в донесении Кочубея не было об умысле Мазепы умертвить царя или, схватив его, отдать неприятелям; также не было о намерении Мазепы идти на великороссийские города. На очной ставке Кочубей сказал, что он Искре о убийстве великого государя в приезд Александра Кикина, и об умысле, чтоб великого государя, поймав, отдать неприятелям, и о походе гетманском на великороссийские города не говорил, а говорил так, как написано в его, Кочубеевом, доношении. Искра сказал, что те слова слышал он от Кочубея, при чем была и жена последнего; тут же Кочубей говорил ему еще, что если бы зима крепка была, то Мазепа и в Филиппов пост разорил бы великороссийские города, а как его, Искру, Кочубей посылал с объявлением к Федору Осипову, то он, Искра, ему, Кочубею, говорил, чтоб обождать, пока явится воровство, и Кочубей сказал, что не надобно ждать. Кочубей говорил, что Искра ему ничего подобного не говорил. Тогда они и люди их были разведены по разным избам и отданы за караул, письма у них и прочее все отобрано и переписано.
В тот же день Искра был приведен к пытке и расспрашиваем: на гетмана он доносит по чьему наущению? И не по факциям ли, и не по подсылке ль о том какой от неприятеля на извержение гетманское такое зло взвели? Искра отвечал, что никакой подсылки к нему от неприятеля не было и ни за кем того не знает, а подучил его Кочубей тому уже с два года, наговаривая, что делает это по верности своей к царскому величеству, а он, Искра, за гетманом никакой измены не видал и ни от кого не слыхал и говаривал Кочубею, чтоб не затевал дела, но Кочубей ему сказал, что хоть умереть, а гетмана обличит. Началась пытка. После десяти ударов Искра сказал: слышал он от Кочубея, что советовался он о доносе с миргородским полковником Апостоленком и с Чуйкевичем, и что по низвержении гетмана Мазепы миргородского полковника желали они сделать гетманом, и в письме, присланном к Кочубею от Чуйкевича, написано: у нас за Днепром огонь загорается: сохрани боже, чтоб и у вас не загорелся.
Приведен к пытке Кочубей и объявил: «Правда, Искра прежде по моему наговору к делу не приставал и уже потом поехал к ахтырскому полковнику, по моему велению, охотою, а миргородский полковник и Чуйкевич писывали ко мне только о ведомостях; предостерег меня от гетманской посылки миргородский полковник, а старик Чуйкевич писал к зятю моему, своему сыну, что послан Скоропадский к великому государю с некоторыми предложениями, думают, с такими же, как и о Соломонке. Письма, что огонь загорается, Чуйкевич не писывал, должно быть Искра, не поняв дела, говорит, а что за два года я на гетмана говорил про измену, и то делал по семейной своей злобе».
Искре, в присутствии Кочубея, дано еще 8 ударов и спрашивали: что говорил он Федору Осипову об умысле Мазепы на жизнь великого государя, и то Кочубей ли ему говорил, потому что в многом Кочубей запирался? Искра отвечал: что он говорил Федору Осипову и велел писать, то все слышал от Кочубея, и объявлял ему Кочубей, что он все на гетмана взвел по собственной злобе, не видя измены, и он, Искра, ему говорил: о той злобе надлежит тебе бить челом и просить милости у великого государя; однако он, Кочубей, по свойству и по дружбе, привел его на то, что поехал с изветом.
Кочубей перед пыткою объявил: что он на гетмана написал и подал статьи и словесно доносил в измене, то все затеял ложь по злобе на гетмана. Дали ему пять ударов и спрашивали: не по подсылке ль от неприятеля и по факциям его он затеял это на гетмана, дабы его низвергнуть и выбрать другого, к тому их злому начинанию склонного? И кто в том с ним был единомышленники, и нет ли присланных от неприятеля к нему или к другим для такого возмущения на Украйну? Кочубей отвечал, что он все затеял по злобе своей на гетмана, а не с неприятельской факции, и никаких к нему подсылок от неприятеля не было, и за гетманом не ведает никакой неверности, все затеял на гетмана ложно, чая, что ему в том поверят без дальнего розыску.
Признанием Кочубея и Искры в ложном доносе дело оканчивалось: 24 апреля Головкин писал Петру: «Понеже Кочубей зело стар и дряхл безмерно, того ради мы его более пытать опасались, чтоб прежде времени не издох. А более в гетманском деле розыскивать нечего, и для того и в Киев их не посылаем, потому что во всем они винились, кроме факции или наущения от неприятеля, и ежели какую им казнь изволишь учинить, то мнится нам, что надлежит послать их в Киев и с совету гетманского повелеть о том малороссийскому народу публично огласить, чтоб они видели, что за сущую их вину то с ними учинено будет, а надлежит, государь, то дело для нынешнего сближения неприятельского, також и для лучшей надежды гетману скорее свершить».
Но Петру не хотелось оканчивать розыска; ему казалось невероятным, чтоб в такое время Кочубей и Искра затеяли дело сами собою, без побуждения от неприятелей. Он велел отослать доносчиков не в Киев, а в Смоленск. 23 мая Головкин писал ему: «Кочубея и Искру отослали мы в Смоленск; только доносим, чтоб продолжением того дела не было сумнения гетману, ибо он пишет к нам многократно, прилежно прося о прислании оных к нему в войско, а не в Киев для обличения их воровства, чтоб то народ малороссийский видел, потому-де что в народе малороссийском, а особливо в поспольстве от их единомышленников рассеиваются многие плевелы, будто его, Кочубея, и Искру до Петербурга проводили и будто на него, гетмана, ваш великий гнев, и ныне обозного генерального челядника, в Киев едущего, в местечке Оленовце за то только, что просил подводы, старшина тамошняя била с таковыми выговорами: полно уже вашего, гетманчики, панства, приедет на вашу всех погибель Кочубей. В простом народе безумные повести оглашаются, будто Кочубей в великой милости вашей здесь, а Искра будто послан гетманом города какого добывать, а когда добудет, отпущен будет на гетманство».
Петр велел привезти доносчиков опять в Витебск и снова допросить, не было ли присылок от неприятелей. Головкин донес ему от 30 мая, что Кочубея и Искру пытали, сколько возможно было по Кочубеевой дряхлости и Искриной болезни, не было ли от иных народов к ним посылки для возмущения? Кочубей и Искра стояли крепко, что не было никакой, все он, Кочубей, затеял по собственной злобе. На вопрос Головкина и Шафирова, какою казнью казнить Кочубея с товарищи, Петр отвечал: «Не иною, что какою ни есть только смертью, хотя головы отсечь или повесить — все равно; о попе, который в том же приличен, соизвольте учинить по своему рассмотрению, а Петра Яковлева вины кажется мало, только что он послан был к духовнику с письмами их, того для отпустить его жить к Москве или инуды куды в великороссийские городы, а не в малороссийские». После этого Кочубей и Искра отправлены были в Киев, а оттуда в местечко Борщаговку, в 8 милях от Белой Церкви, где стоял гетман обозом; здесь 14 июля они были казнены «при всей посполитой речи генеральной и при многом собрании всего малороссийского народа»
Это печальное дело, дошедшее до нас во всех подробностях, не требует длинных объяснений; нет нужды много распространяться о том странном мнении, по которому во всем виноваты министры Головкин и Шафиров, которые, будто бы подкупленные Мазепою, действовали пристрастно. Во-первых, чтоб говорить о подкупе, надобно иметь основания, а этих оснований нет. Во-вторых, были ли подкуплены министры или нет, они не могли действовать иначе, как действовали по тогдашним правилам, соблюдавшимся в подобных делах: как скоро доносчики порознились в своих показаниях относительно самого важного пункта, употреблялась пытка. Можно обвинить не Головкина и Шафирова, но самого Петра; можно обвинить его за это упорство в доверии к Мазепе; прежде гетман выдерживал все искушения, все прежние доносы на него оказывались ложными, но как же Петр не обратил внимания на главное, на перемену обстоятельств, на то, что новое искушение было гораздо сильнее прежних? Эта бесспорная ошибка со стороны Петра объясняется отвращением к малороссийскому безнарядью, к недостойному поведению старшины и полковников, к дрязгам, доносам, которыми они постоянно тревожили правительство; по своему характеру и стремлениям Петр, более чем кто-либо, должен был не любить порядка вещей, господствовавшего в Малороссии; нашел он там гетмана по себе, умного, благонамеренного, знал, как враги подыскивались под этого гетмана, слышал его постоянные жалобы на безнарядье и, естественно, начал питать отвращение к безнарядникам, естественно, в каждом движении, направленном против гетмана, видел движение, враждебное для государства, факцию неприятельскую. Ошибка объясняется — и только; ошибка остается ошибкой. Но если б Петр не сделал этой ошибки, то и тогда дело не могло вестись иначе, как велось. Разве можно было при известных обстоятельствах 1707 и 1708 годов по первому доносу схватить гетмана и нарядить над ним следствие? Многогрешного и Самойловича свергли не по доносу двух человек, а всей старшины, и тут сколько упреков правительству за это? Нужно было, даже для того чтоб спасти доносчиков от Мазепы, перезвать их в безопасное место и узнать от них хорошенько, в чем дело, и тут если бы Головкин и Шафиров действовали под влиянием самой сильной подозрительности против Мазепы, то не могли бы поступить иначе, как поступили. Следовательно, ошибка Петра не имеет никакого отношения к делу: как бы он ни смотрел на Мазепу, после доноса Кочубея и Искры должно было оставить его вне всякого подозрения: донос оказался ложным.
После казни Кочубея и Искры обозный генеральный Ломиковский и полковники миргородский, прилуцкий и лубенский начали усильно требовать от Мазепы, чтоб промышлял о своем и общем спасении, обещаясь стоять до крови за него и за права и вольности войсковые, в чем и присягнули, а гетман дал им присягу в тех же выражениях, как пред Орликом в Киеве. Мазепе больше всего хотелось возвратиться с правого берега Днепра в Батурин и в бездействии выжидать, чем кончится в Великороссии борьба между Петром и Карлом. Но на его беду, Карл, вместо того чтоб идти прямо в Москву, повернул в Малороссию. «Дьявол его сюда несет! — сказал Мазепа. — Все мои интересы превратит и войска великороссийские за собою внутрь Украйны впровадит на последнюю оной руину и на нашу погибель». От царя письмо: «Господин гетман! понеже неприятель идет по Днепру вниз и по тому и по другим всем видам намерение его есть на Украйну, того ради предлагаем вам: 1) чтоб вы по своей верности смотрели в Малороссийском краю какой подсылки от неприятеля, также прелестных листов, и всяко оные престерегали и пресекали, и нам в том (ежели одни сами чего не можете учинить) совет и ведомость давали, 2) что неприятель уже зело своим маршем спешит, того ради заблагорассудили мы, чтоб вы со всем своим войском шли как наискоряе к Киеву и, оставя там несколько козаков в гарнизоне по совету с г. Голицыным, сами шли за Днепр в удобное место со всеми тянжары (обозом), кои при Киеве были, а конницу всю (разве мало что при себе оставить) с добрым командиром изготовить налегке в поход, и, когда неприятель станет близиться к великороссийским или малороссийским городам, тогда мы всегда у оного потщимся перед брать, а ваша б конница всегда сзади на неприятеля била и все последующее оному и обозы разоряла, чем неприятелю великую диверсию можете учинить. Мы бы зело желали, дабы вы сами с тою конницею были, но нудить не можем для вашей болезни и для того сие кладем на ваше рассуждение, однако ж сие надлежит немедленно делать». Мазепа отвечал из обозу от Аслана-городка 18 июля: «Радбым и я сердечно на службу вашего величества присутственно зоставать для лутчего порядку в чиненю диверсии неприятелю, если б при надходящей глыбокой, весма знемощной старости, педокгричная и хирокгричная болезнь препятием не была, для которой на кони труд понести не могу, и хотя мало верхом милю и другую проеду, то того много приболеть мушу (должен); однако ж и в такой немощи и болезне не отрицал былося служить и услужить, хотя б мне пришло на службе вашего царского величества при боку вашем, монаршем, лучше, нежели где на стороне, и жития пострадать, токмо тое благоразумному вашего царского величества рассуждению предаю, что если я особою моею гетманскою, оставя Украйну, удалюсь, то вельми опасаюсь, дабы под сие время внутреннее между здешним непостоянным и малодушным народом не произошло возмущение, наипаче когда неприятель, исполняя враждебное свое намерение, похочет тайным яким-нибудь образом прелестные свои листы в городы подсылать, а я у здешних не токмо мало, но и никого так верного не имею и усмотреть такого коммендиера не могу, который бы сердцем и душею, верне и радетельне вашему царскому величеству под сей случай служил, на подсылки неприятельские и на прелести его недремательне смотрел, остерегал и всячески пресекал, однако ж ожидаю в том именного вашего царского указу, и по должности уряду моего, и по обыклой непорочной верности велел у канцелярии войсковой во все вашего царского величества регименту моего малороссийские городы универсалы выдать, утверждая народ здешний в верности к вашему царскому величеству и, повелевая городовой старшине, дабы на подсылки неприятельские бодрое око имели, прелестных писем и универсалов его, если б якие были о провиантах, не слыхали, оные презирали, отвращали, страхований враждебных не ужасались и к прелестям ласкательным не преклонялись».
После битвы под Лесным Петр отправился в Смоленск, тогда как Шереметев и Меншиков находились около Стародуба, наблюдая за движениями шведской армии. Меншиков получил приказание идти с кавалерией на юг, навстречу к гетману, с которым вместе должен был приехать для совещаний в главную армию, куда в конце октября хотел быть и сам царь. Петр 13 октября писал Меншикову: «Я чаю, что уже в малороссийских городах обретаетесь, куды вам зело поспешить надобно и видеться с гетманом, понеже от бездельников есть некоторое воровство. Отсель поеду с 18 или с 20 чисел сего месяца в армею, куды и вам с гетманом особами своими быть потребно». Головкин шлет письмо за письмом к Мазепе, чтоб выступал с своими полками к Стародубу. Мазепа велит полковникам миргородскому, прилуцкому и лубенскому собраться к обозному Ломиковскому и решить, должно ли исполнить царский указ? Все единогласно отвечали, чтоб не ходил к Стародубу, а посылал немедленно к королю шведскому с просьбою о протекции и старался соединиться с шведским войском на границах, чтоб не допускать войск великороссийских в Украйну. При этом Ломиковский и товарищи просили гетмана объявить им, чего они должны надеяться с целою Украйною и Войском Запорожским? На каком фундаменте заложил он ту махину соединения с шведами и поляками? Мазепа отвечал им с сердцем: «Для чего вам о том прежде времени ведать? Спуститесь на мою совесть и на мое подлое разумишко, на котором вы не заведетеся; болши я, по милости божией, имею разум един, нежели вы все». Обратясь к Ломиковскому, сказал: «Ты уже свой разум выстарил, — и, указывая на Орлика, — у того еще разум молодой, детский. Сам я знаю, когда посылать к шведскому королю». Тут с сердцем вынул он из шкатулки универсал к малороссиянам, привезенный Заленским, и велел Орлику прочесть его вслух: все были довольны.