Сорокин Владимир. Пир (сборник)

 
   КОЛЯ: Бу цо, когэру!
   МАША: У тебя по-правильный тивэньцзи, mаlечик.
   MASHENKA: Sladкий!
   МАША: Где ты поимел liquid-gold-vstavka?
   КОЛЯ: В «ASIA».
   МАША: Гуй?
   КОЛЯ: 3000 плюс 1000 вайхуй.
   МАША: Гуй!
   MASHENKA: Гуй! Я поимела сенсор-пакет за 1500 вайхуй. В «DINAMO-DINAMO».
   КОЛЯ: Liquid-gold не сенсор-пакет, yebi tvoю!
   МАША: Devoчкa понесла хушо бадао!
   КОЛЯ: Хушо бадао, yebi tvoю!
   MASHENKA: Fuck up, вамбадан! Имею 9 на плюс-пропоз!
   КОЛЯ: Ты поимела плюс-похорошо в минус-hоchу!
   MASHENKA: Я по-плюс-имею плюс-похорошо, шагуа!
   МАША (трогает член Коли). Коля-ван, у тебя sladкий.
   MASHENKA (тоже трогает): Sladкий тивэньцзи.
   КОЛЯ: У вас плюс-директ в мэньсо.
   МАША: Ты поимел шен-шен?
   КОЛЯ: Я поимел шен-шен.
   MASHENKA: Шен-шен в плюс-hochu?
   КОЛЯ: Шен-шен в hochu.
   МАША: Trip-корчма – не govnero.
   КОЛЯ: Litera-trip – не govnero, concretные когэру.
   МАША: Не govnero, по-правильный mаlечик.
   КОЛЯ: Имею пропозицию: двинем в ецзунхуй?
   МАША: Двинем в ецзунхуй!
   MASHENKA: Двинем в ецзунхуй!
   КОЛЯ: Топ-директ, concretные!

Краткий китайско-русский словарь

   Байтянь – день.
   Балэйу – балет.
   Бу цо – неплохо.
   Вайхуй – валюта.
   Ван – князь.
   Вамбадан – черепашьи яйца (ругательство).
   Ваньшан – вечер.
   Во баолэ – я сыт.
   Во элэ – я голоден.
   Вэйкоу – аппетит.
   Гу й – дорого.
   Гунян – девушка.
   Ецзунхуй – ночной клуб.
   Жукоу – вход.
   Иньхан – банк.
   Куйсунь – убыток.
   Кэкоу кэлэ – кока кола.
   Мэньсо – замок.
   Ни ха – здравствуй.
   Ни хэдянь шэньмэ? – что будете пить?
   Ни цзяо шэньмэ? – как вас зовут?
   Пицзю – пиво.
   Пяо – билет.
   Ти — доза.
   Тивэньцзи – градусник.
   Уфань – обед.
   Хаочи – вкусно.
   Хуайдань – мерзавец.
   Хушо бадао – чушь.
   Хэнь гаосин – с удовольствием.
   Цаньтин – ресторан.
   Цзинцзи – игра.
   Цзюба – бар.
   Чоуди – вонючий.
   Чукоу – выход.
   Шагуа – дурак.
   Шаонянь – парень.
   Шен-шен – жизненная сила.
   Шэбэй – оборудование.
   Юйи – плащ.

Аварон

   Андрею Монастырскому

   9 сентября 1937 года немке Эсфирь Семеновне опять сорвали урок: только она принялась диктовать диктант «Mein lieblingsbuch», как весь 5-й «Б» загудел. Она выбежала в слезах.
   – Робя, фашизм не пройдет! – закричал Петух и поднял сжатый кулак.
   В классе все знали, что у Петуха отец воюет в Испании.
   – Пошли в «Ударник» на «Арсена»! – предложил Вовка Фрумкин.
   – Уже дважды смотрели, – зевнул Серега Голова. – Айда по домам.
   – Робя, она за директором поползла, – сел на парту Сальников. – Лучше остаться.
   – Вот и сиди здесь, Сало. – Петух вытянул из парты портфель. – Петьк, пошли с девятым домом в расшибец порежемся. Они там за котельной с утра до ночи духарятся.
   – Я – домой. – Петя положил учебник и тетради в свой портфель желтой кожи, застегнул.
   – Петь, оставайся. – Сальников качался на парте. – Будем с фашистской гадиной воевать.
   – Guten Tag. – Петя вышел в пустой школьный коридор.
   В нем было прохладно и сильно пахло краской. Возле двух белых бюстов Ленина и Сталина стояли корзины с цветами.
   – Петьк, погоди! – Андрюша Скуфин догнал Петю. – Чего так рано домой? Пошли выжигать!
   – Неохота. – Петя спускался по лестнице, стукая себя портфелем по коленям.
   – Чего ты вареный такой? – Скуфин остался стоять наверху. – От отца есть чего?
   – Не твое дело. – Петя потянул дверь, вышел на улицу.
   В Лаврушинском переулке было чисто и жарко. Солнце серебрило неряшливые тополя, уже тронутые желтизной, сверкало в створе открытого окна писательского дома. Полная женщина мыла другую половину окна.
   Петя вышел на набережную.
   Здесь было тоже жарко, чисто и пусто.
   «Сказал на свою голову, – вспомнил Петя Скуфина. – Теперь каждый раз пристает, дурак. Хорошо, что про мать не знает».
   Он добрел до Малого Каменного моста, посмотрел на работу молодого регулировщика в белом кителе и белом шлеме, перешел через мост.
   На «Ударнике» по-прежнему висели две афиши – маленькая «Арсен» и большая «Ленин в Октябре». Петя уже трижды посмотрел «Арсена» и дважды «Ленина в Октябре».
   Недавно покрашенная крыша «Ударника» сверкала серебром.
   Петя направился к большому серому дому, возвышающемуся над куполом «Ударника», но вдруг остановился.
   «Сейчас начнется! – хмуро подумал он. – Опять из школы сбежал?! Прогуливаешь? В физиономию захотел?!»
   Бабушка шла на него, сворачивая жгут из розового полотенца.
   – Ты думаешь, без родителей я тебе шалберничать позволю?!
   Петя сплюнул, посмотрел на свои окна. В столовой занавешено, как всегда. В детской открыто. Наверно, Тинга вырезает своих кукол.
   Он сделал еще несколько шагов и остановился.
   Рядом стоял подвижной лоток с газировкой. С трех мокрых стаканов на алюминиевом подносе стекала вода. Солнце тяжело светилось в перевернутом стеклянном конусе с вишневым сиропом. Худая продавщица с желтыми кудряшками из-под белой пилотки и с папиросой в стальных зубах сонно глянула на Петю.
   Он сунул руку в карман и тут же вспомнил, что денег нет.
   «Каждую копейку теперь надо беречь!» – бабушка очень часто стала пересчитывать оставшиеся деньги и прятала их в новом месте – не в китайской шкатулке отца, а в своей коробке с орденом.
   – Ну что, истребитель? – хрипло спросила продавщица. – Полный потянешь аль половинку?
   Петя повернулся и побрел через проезжую часть – на ту сторону.
   Фонтан по-прежнему уже вторую неделю не работал, на скамейках сидели редкие люди. По клумбе ходили голуби.
   Петя добрел до ближайшей скамейки и плюхнулся на нагретое солнцем крашеное дерево. Положил желтый портфель на колени. Замок портфеля глупо улыбался.
   – Дурак… – Петя плюнул в латунную морду замка.
   На лавочке возле клумбы засмеялась девушка. Парень в футболке что-то быстро, но негромко рассказывал ей. Она смеялась, облизывая эскимо, зажатое двумя круглыми вафлями.
   – Дура… – Петя зло посмотрел на девушку.
   Нагретая полуденным солнцем, Москва была полна дураков.
   Петя дернул себя за кончик пионерского галстука, посмотрел на портфель. Замок по-прежнему улыбался сквозь слюну.
   – Скройся, гад! – Петя плюнул так сильно, что слюна попала на галстук.
   – Бесполезно. Слюны не хватит, – раздался спокойный голос рядом.
   Петя повернул голову.
   На другом конце скамейки сидел мужчина в светлосером костюме с такого же цвета шляпой на голове.
   – Его только плавильная печь исправит. – Мужчина подмигнул Петиному портфелю, снял шляпу и стал быстро обмахиваться ею. – Сентябрь, а духота как в июле. Хоть бы картошкин дождичек ливанул…
   Он был неопределенного возраста, лысеватый, с узким сухощавым лицом.
   «Кондуктор какой-то», – подумал Петя.
   – Ну что, Петь, допекла тебя бабишка – потная пипишка? – спросил незнакомец. – Ладно бы за дело грызла, старая. А то ведь со страху бесится – как бы завтра за ней не пришли. А была-то раньше неробкого десятка – зам. начальника политотдела армии. Не баран чихал. В девятнадцатом под Херсоном, когда белые прорвались и Буракявичюса ранило, она шестерых из маузера застрелила. Потом, когда Городовиков с бригадой подошел, она Парфенова перед строем лично расстреляла. А теперь без валерьянки не засыпает. Кому она нужна?
   Петя недоверчиво смотрел на незнакомца. Больше всего его удивляло, что тот знает тайное прозвище бабушки «бабишка – потная пипишка», которое Петя придумал не так давно, бормотал только про себя и не говорил даже сестренке Тинге.
   – Вы из НКВД? – спросил Петя.
   – Не совсем. – Незнакомец достал пачку «Казбека», быстро закурил.
   Его руки, глаза, губы – все было быстрое, подвижное; но в быстроте этой не было никакого беспокойства, наоборот, был какой-то тяжкий покой, нарастающий с каждым движением.
   – А откуда вы знаете про… – начал было Петя, но незнакомец перебил его, со свистом выпустив дым из узких губ.
   – Я все знаю, Петя. Знаю, что ты живешь вон в том Доме Правительства, в квартире сто пятьдесят. Что ты хочешь стать эпроновцем, моряком-подводником. Что ты смертельно поругался с Ундиком, а Володяю сломал затылком палец. Знаю, что ты любишь теребить соски, чтобы уснуть быстрее. Знаю, что тебе уже двенадцатый раз снится папа с деревянными руками. Знаю, что ты зашил в подушку Тайную Пионерскую Клятву, сокращенно ТПК. И в этой ТПК семь пунктов. Первый – никогда не плакать. Второй – встретиться лично с товарищем Сталиным. Третий – собирать материалы на врагов папы. Четвертый…
   – Вы… гипнотизер? – прошептал покрасневший Петя.
   – Не совсем. – Незнакомец смотрел на клумбу серо-голубыми, ни на секунду не останавливающимися глазами.
   – Вы знаете, где мои родители?
   – Знаю.
   – Они в Бутырках?
   – Нет.
   – В Лефортове?
   – Твоя мама в Лефортове.
   – А папа? Его же раньше арестовали, тридцатого июня.
   – Папа не в Лефортове.
   – А где?
   – В Бутове.
   – Это что, тюрьма?
   – Это место под Москвой.
   Петя облизал пересохшие губы. Девушка доела мороженое и кинула остатки вафли голубям. Парень стал гадать ей по руке.
   – А почему тогда у бабушки в Лефортове деньги не приняли? – спросил Петя.
   – Неразбериха. Тюрьма переполнена. Твоя мама в камере номер семьдесят четыре. На втором этаже.
   – Правда?
   – Я всегда говорю правду.
   Петя растирал пальцами слюну на замке портфеля.
   – Скажите… а я… а за что их арестовали? Они враги?
   – Нет. Они не враги.
   – А за что тогда?
   Незнакомец кинул папиросу в громоздкую черную урну.
   – Вот что, Петя. Петр Лурье. Я могу тебе помочь. Могу сделать так, что твою маму выпустят.
   – А папу? – выдохнул Петя.
   – С папой сложно. Но маму – могу. Но с одним условием. Если ты мне сегодня поможешь в одном важном деле.
   – Вы шпион?
   – Нет. Я не шпион, – хрустнул тонкими сильными пальцами незнакомец. – Скажи мне, только быстро – да или нет? И не тяни время. Его и так в обрез.
   – А вы… вас как зовут?
   – Аварон.
   – Вы… армянин?
   – Не совсем. Ну, так – да или нет? Быстро, Петя.
   Незнакомец встал. Он был среднего роста, худощавый и неуловимо-сутулый.
   – Да, – сказал Петя и тоже встал.
   – Тогда поехали. – Незнакомец поднял стоящий у скамейки пухлый портфель и пошел к трамвайной остановке.
   Петя со своим портфелем поспешил за ним.
   Они молча доехали до Казанского вокзала.
   Отстояв небольшую очередь, Аварон сунул мятую пятерку в окошко кассы:
   – «Удельная», два билета.
   – А это далеко? – спросил Петя.
   – Не задавай вопросов. – Получив билеты, Аварон зашагал к седьмому пути.
   Они вошли в последний вагон электрички, сели на свободную скамью.
   Ехали молча в переполненном вагоне. Люди стояли в проходах.
   – Пионер, уступи место, – посмотрела на Петю полная дама в панаме.
   – У него арестовали отца и мать, – громко сказал Аварон, не глядя на даму.
   Дама замолчала.
   В «Удельной» вышли. Аварон глянул на часы.
   – Еще полчаса. Пошли.
   Миновали поселок с рынком и одноэтажными домами, прошли сквозь сосновый перелесок и оказались возле небольшой церквушки. Рядом с ней возвышался небольшой пригорок, поодаль терялось в зелени заросшее кладбище. Возле церкви толпился народ, в основном пожилые женщины.
   Аварон взошел на пригорок и сел на траву:
   – Садись.
   Петя опустился рядом.
   – Сейчас начнут, – прищурился Аварон на церковь. – Значит, слушай меня внимательно, Петр Лурье. Когда начнется акафист, ты войдешь в церковь. И встанешь напротив иконы Параскевы Пятницы. И будешь стоять и смотреть. Запомни, мне нужно только то, что упадет на пол. Понял?
   Петя ничего не понял, но кивнул.
   Вскоре пару раз робко протренькал церковный колокол, двери храма отворились, и толпа полезла внутрь.
   Аварон раскрыл свой портфель и вынул толстый моток бечевки на стальном пруте. Он сделал из бечевки петлю, надел Пете на шею. Бечевка была смазана чем-то жирным.
   – Это солидол? – спросил Петя, чувствуя возбуждение, нарастающее с каждой минутой.
   – Нет. Это натуральный жир, – пробормотал Аварон. – Иди. И ничего не бойся.
   Петя встал. Бечевка натянулась.
   Петя осторожно пошел к церкви.
   Аварон, сидя на холме, держал прут с мотком бечевки в руках, неотрывно следя за Петей. Бечевка медленно разматывалась.
   Спустившись с холма, Петя подошел к двери церкви. У входа толпились не попавшие внутрь. Он приблизился к их спинам.
   «Как же я пройду?» – успел подумать он и прикоснулся своим телом к толпе.
   Едва это произошло, по телам толпящихся старух, женщин и стариков пробежало что-то вроде вялой судороги, и Пете показалось, что все они всхлипнули спинами.
   Толпа зашевелилась, расступилась, впуская в себя неуютно-невидимый клин.
   Петя понял, что клин – это он сам. Ноги его вспотели и прогнулись, как резиновые, он словно заскользил на коньках по горячему и очень приятному льду; сердце его билось тяжело, но очень-очень редко, и между каждым ударом роем накатывали мелкие, щекочущие слова и мысли, разлетающиеся приятными радугами и ниспадающие очередным ударом сердца.
   Сделав несколько резиновых скольжений, Петя оказался в центре храма; петля на шее сильно натянулась, бечевка запела басовой струной. Петя понял, что моток размотан, и там, на пригорке Аварон держит обеими руками голый стальной прут с привязанной бечевкой.
   Дышать стало тяжело, но страха не было, наоборот, – непередаваемый восторг силы охватил Петю, он улыбнулся и осмотрелся по сторонам. Вокруг, стоя на коленях, молились верующие. Батюшка быстро читал что-то по книге, стоя неподалеку от небольшой темной иконы. Именно этой иконе молились все собравшиеся.
   Петля совсем сильно сдавила Петино горло, он открыл рот и вдруг издал громкий ключевой звук.
   Вокруг потемнело; стены церкви выгнулись сферой, молящиеся стали бесформенными темными кучами; в этих кучах что-то двигалось, собиралось, напрягалось, перестраивалось, набухало – и из куч сладко выдавливались светящиеся молитвы. Извиваясь, они медленно текли к иконе.
   Икона тоже изменилась. Ее квадрат стал совсем белым, изображение пропало, растворясь в ровном белом свете иконы. Свет этот не был похож на обыкновенный, – он тек наоборот, к источнику, поглощая исходящие из куч молитвы.
   Молитвы были разные: одни напоминали извивающихся змей, другие выдавливались из куч светящимися шарами, третьи вились бесконечной спиралью, некоторые имели форму сцепленных колбас, некоторые были прямы и тонки, как копья. Все они светились зеленовато-голубым, и всех их поглощал квадрат иконы, как пылесос.
   Поглощение это заставляло Петю прощально вздрагивать, но не телом, а чем-то тяжелым и родным.
   Вдруг по кучам прошло движение, они перестали выдавливать молитвы, расступились, и в сферу храма, опираясь на четыре кучи, проник большой темно-вишневый шар.
   – Безногого Фроловича принесли! – почувствовал Петя слоистые покалывания слов.
   – Заступник наш…
   – Страстотерпец… отощал-то как, Господи…
   – Слышь, его опять Моисеевы приволокли…
   – А Наташка больше горбатиться не хочет, во как…
   – Помолись за нас, окаянных, Фролович…
   – Отступите, православные, дайте ему место…
   Шар остановился в центре храма. Кучи замерли в ожидании. По шару пошли складки, он сжался, вгибаясь. Из его центра выползла толстенная, прямая, как бревно, молитва и поплыла к иконе.
   В диаметре молитва Фроловича была больше иконы и гораздо толще всех предыдущих молитв. Белый квадрат всосал ее в себя, но не поместившиеся в поле иконы сегменты срезались о края квадрата и бесшумно попадали на пол.
   Это напомнило Пете процесс изготовления бруса на Кунцевском деревообрабатывающем комбинате: круглое бревно, проходя сквозь прямоугольно выстроенные циркулярные пилы, превращается в брус, а четыре края отваливаются. Эти края в плотницком деле назывались горбылем и шли обычно на заборы.
   Отвалившиеся от молитвы Фроловича куски лежали на полукруглом полу и медленно сгибались, словно огромные стружки. Цвет их из сине-зеленого стал грязно-голубым, потом оливковым с розовыми вкраплениями.
   Петя двинулся к остаткам молитвы.
   Он совсем не чувствовал бечевку на шее, только за плечи и ключицы его держала восторженная сила.
   Он поднял все четыре куска и прижал к груди. Они были никакие и не вызвали у Пети никаких чувств.
   И сразу восторженная сила потянула его назад. Петя с удовольствием повиновался, поехал на своих резиновых коньках, но, к удивлению, выйти из церкви ему оказалось гораздо труднее, чем войти в нее. Вокруг все изгибалось и дробилось радугами теребящих слов, слипающихся в вязкое слоистое месиво. Петя словно всплывал спиной к выходу сквозь многослойный мед. Вдруг что-то неродное чувствительно лопнуло, и Петя оказался на улице возле пахнущей купоросом двери храма.
   – Сюда иди! – раздался голос с холма.
   Петя с трудом разжал стиснутые зубы, открыл рот и жадно втянул в себя вечерний воздух. Руки его были согнуты и прижимали к груди пустоту. Петя посмотрел на них, как на чужие.
   – Держи! Если бросишь – все пропало! – крикнул Аварон.
   Петя ничего не чувствовал в руках.
   Он повернулся к пригорку и ощутил боль в груди, шее и плечах.
   Солнце зашло.
   Аварон стоял на пригорке.
   – Сюда иди! – снова позвал он Петю.
   Петя двинулся к нему. Несмотря на боль, он чувствовал в себе силу, бодрость и нарастающий с каждым шагом разрешающий покой.
   – Не торопись, – посоветовал Аварон, когда Петя взошел на пригорок.
   Быстрые руки сняли с Петиной шеи обрывок бечевки.
   – Хорошо. Теперь в Москву поедем. Ты прижимай, но не сильно.
   – А я… там… это… там в этом… – с трудом заворочал одеревеневшим языком Петя, но Аварон перебил его:
   – Держи, держи! Пошли.
   Они спустились с пригорка. Оба портфеля остались лежать там.
   Аварон шел слева позади, правой рукой поддерживая мокрую от пота спину Пети. Петя напряженно смотрел под ноги, словно искал место, куда бы уложить свою ношу. Он тяжело дышал.
   – Говорю – не спеши, – придерживал его Аварон.
   Они осторожно двинулись через вечерний поселок.
   В приземистых домах желтели окна, детвора носилась в полумраке, слышались женские голоса и угрюмое мужское пение под гармонь.
   – А что там… это… когда было… – тяжело выдавливая слова, заговорил Петя.
   – Все хорошо. – Аварон направлял его рукой, как пьяного.
   – А веревка? Лопнула?
   – Лопнула, – кивнул Аварон.
   Трое ребятишек сидели на заборе и грызли семечки.
   – Дядь, а вы кинщик новый? – спросил один.
   – Нет, я не кинщик, – ответил Аварон.
   На станции валила толпа с подошедшей электрички. Старухи торговали цветами и семечками. Низкорослая продавщица запирала магазин на большой амбарный замок. Радом кривоногий худой шофер задвигал в хлебный фургон деревянные противни.
   Аварон подвел Петю к магазину.
   – Закрыла уже, – покосилась на них продавщица и сунула ключ в карман жакета.
   – Отвезите нас в Москву, – обратился Аварон к шоферу.
   – А чего такое? – Шофер задвинул последний противень. – Еще лектрички ходят.
   – Нам очень нужно.
   – Да мне на базу. – Шофер закрыл жестяные двери фургона.
   – Болен, что ли, малой? – полусонно спросила продавщица.
   Аварон молчал.
   – Так вам, может, «скорая» нужна? – Шофер заломил кожаную фуражку. – До Малаховки могу подвезти.
   – Нам очень нужно в Москву.
   – Не, до Малаховки.
   – Ладно, пошла я. – Продавщица косолапо побрела прочь.
   – Садитесь, – шофер кивнул на фургон. – Гражданин, у вас покурить не будет?
   – Я не курю, – ответил Аварон и стал помогать Пете забраться в кабину.
   Когда уселись, шофер завел мотор, вырулил к переезду, встал у опущенного шлагбаума.
   Петя сидел между шофером и Авароном, держа руки у груди и напряженно глядя вперед. Аварон вжался правым боком в дверь, стараясь не коснуться того, что Петя прижимал к груди. Высокий лоб его покрылся испариной, по вискам из-под шляпы тек пот.
   Шофер недовольно покосился в открытое окно, сплюнул:
   – Слышь, как я с куревом-то обмишурился? Алеха-воха…
   Загудел приближающийся паровоз, поползли бесконечные вагоны с углем.
   – Это что, вроде падучей? – кивнул шофер на Петю.
   – Нам надо скорей в Москву, – ответил Аварон. – Я заплачу.
   – Да это понятно… – Шофер устало вытер лицо загорелой рукой.
   Состав прошел, горбатый старик поднял шлагбаум.
   Фургон поехал дальше.
   Шофер включил фары и замычал какую-то мелодию.
   Петя смотрел вперед. Но не неровную, освещенную фарами дорогу видел он. После прохождения через поселок Удельная в Петином теле еще больше прибавилось деловитого покоя. Руки его налились беззвучным гудением, из центра груди по телу расходились послушные волны силы, и тело ответно пело в такт их движению. В голове у Пети было ясно. Он все понял. Пот струился по его спине, а в остекленевших глазах повторялась одна и та же сцена: мать на кухне в ночной рубашке зачерпывает снег из таза, лепит снежки и раскладывает на политом маслом противне.
   – К ужину нагрянут, а у меня еще конь не валялся, – улыбается она.
   В Малаховке шофер притормозил, почесал лоб.
   – На три чекушки дадите?
   – Дам, – ответил Аварон.
   – Была не была! – затрещал передачей шофер. – Скажу – ремень лопнул… Куда вам в Москве-то?
   – Никольская, – Аварон отер пот с висков носовым платком.
   – Никольская? – важно нахмурился шофер. – Где это?
   – Красную площадь знаете?
   – А то как же?
   – Прямо на нее выходит. Я покажу.
   – Ужо так.
   Когда выехали на шоссе, он бодро поскреб подбородок нечистым прокуренным ногтем.
   – Читали третьего дня в «Правде»? Про вредителей?
   Аварон не ответил.
   Шофер по-бабьи покачал головой:
   – Что делали, суки рваные!
   До Москвы ехали молча.
   – Так вам на Никольской-то чего надо? – спросил шофер, выезжая на Котельническую набережную.
   – Дом.
   – А чего там? Больница?
   – Нет.
   – А как же… а парень?
   Аварон достал бумажник, вынул тридцать рублей, дал шоферу.
   – Ага… – Тот сунул деньги под фуражку.
   Доехали до Лубянки, свернули на темную Никольскую и, не доезжая слабо освещенной Красной площади, остановились.
   – Ежли что перевезти там или чего, то я завсегда, – забормотал шофер. – Через Машу меня найдете. Вы ж с Удельной?
   Не отвечая, Аварон вылез, помог Пете. Петя вылезал из кабины медленно.
   – Бывай здоров, пионер, – махнул шофер, развернулся, и хлебный фургон затарахтел, рассекая темень фарами.
   Аварон повел Петю.
   Они обогнули серый массивный дом, пошли по Ветошному переулку. Вскоре Аварон сжал Петино плечо:
   – Стой.
   Петя остановился.
   Аварон подошел к неприметной зеленой двери, отпер ее ключом, отворил.
   – Вперед иди.
   Петя вошел, шевеля губами. Аварон зажег свет.
   Они стояли в небольшой подсобке, заваленной ведрами, швабрами, метлами и лопатами для уборки снега. На всех ведрах было выведено красной краской «РЖЦ».
   В подсобке не было окон. Огромная батарея парового отопления растянулась толстой гармошкой во всю стену.
   Аварон вынул из кармана вентиль, насадил на штырь крана батареи, с силой повернул. В трубе зашипел сжатый воздух, стена с батареей дрогнула и поехала, открывая темный проем. Аварон мягко подтолкнул Петю. Петя пошел в темноту. Рука Аварона лежала на его плече. Вскоре они уперлись в дверь. Аварон зазвенел ключами, отпер замок, открыл дверь, и Петя зажмурился от яркого света – впереди был полукруглый зал с белыми стенами и розовым мраморным полом. Яркая люстра освещала зал.
   В центре зала стоял человек, абсолютно похожий на Аварона и одетый точно так же. Он глянул на Петю все теми же быстрыми глазами, подошел к стене, взялся за стальное колесо сейфовой двери, налег.
   Толстая дверь бесшумно отворилась.
   Аварон-2 забежал за Петину спину и положил ему руку на левое плечо.
   Рука Аварона-1 покоилась на правом.
   Вдвоем они направили Петю.
   За стальной дверью оказалась винтовая лестница. Втроем они осторожно спустились по ней и оказались в начале длинного бетонного тоннеля, уходящего в полутьму. Здесь стоял на стальных опорах могучий барабан с двумя ручками и намотанной цепью. Цепь блестела от жира.
   Аварон-2 взял конец цепи с толстым стальным ошейником, надел Пете на шею и запер на ключ.
   Оба Аварона взялись за ручки барабана и произнесли:
   – Прямо иди.
   Петя шагнул раз, другой и пошел по тоннелю.
   Авароны вращали барабан, цепь разматывалась, позвякивая, тянулась за Петей.
   Тоннель был длинным. Редкие лампочки тускло освещали его.
   Петя шел. Цепь волочилась за ним по бетонному полу. Петино тело внутренне тайно онемело, покой и сила больше не потрясали его, сердце билось тяжело и равномерно, ноги шли сами.
   Изменилось и видение матери. Теперь он видел ее стоящей посередине огромного обмелевшего океана, доходящего ей до колен. Мать была одета в свою беличью шубу, в левой руке держала кулек с человеческими зубами, а правой брала зубы, как леденцы, отправляла в рот и громко, с удовольствием грызла.
   Впереди показался свет, обозначился проход. Петя вошел в него, поднялся по восьми гранитным ступеням и с трудом понял, что он находится в Мавзолее Ленина.
   Сдержанный свет растекался по каменному залу. В стеклянном гробу необычной формы лежал Ленин. В Мавзолее стояла глухая тишина.
   За свои 13 лет Петя четырежды побывал здесь. Первый раз – с родителями в три года, когда отца наградили вторым орденом, потом с бабушкой и Тингой, затем со своим классом, сразу после вступления в пионеры, и последний раз – с отцом, перед его выступлением на съезде партии.
   Каждый раз Петя чувствовал в Мавзолее что-то грозно-неповторимое, что заставляло думать о непонятном. Входя в Мавзолей, он всегда сильно волновался и искал опоры в сопровождающих. Выходя, он сразу все забывал и, лишь придя домой, вспоминал что-то из увиденного. Лучше всего он помнил цвет лабрадора, которым были отделаны стены. Самого Ленина он почти не помнил.
   Сейчас Петя не испытывал прежних чувств. Ему было внимательно тоскливо, и он не понимал, зачем он с цепью на шее пришел сюда.
   Желтолицый Ленин в черном костюме вызывал правильную скуку, она нарастала, как стена. Пете впервые за весь невероятный вечер стало очень скучно и одиноко. Он понял, что Аварон по-отцовски ошибается, прижал пустоту к груди и сделал три шага вперед. Цепь натянулась, ошейник сдавил горло.
   – Пройдет… – прохрипел Петя, и слезы потекли по его щекам.
   Уперевшись ногами в скользкий пол, он зло-печально потянулся вперед, но цепь не пускала. Рыдая, Петя рванулся из последних сил. Цепь натянулась и напряглась, как штанга, в голове у Пети прощающе лопнуло красное яйцо, каменный зал изогнулся сферой, стеклянный гроб сжался в равностороннюю пирамиду, засветился мягким фиолетовым светом.