Страница:
Предисловие
Каждая новая книга о нашем современнике так или иначе призвана внести свое слово в разговор на эту важную, порой — трудную тему.Случается, что слово это бывает легковесным и поверхностным, а книга, написанная казалось бы на острую злободневную тему, пылится на книжной полке.
Не таков «Первый субботник».
К упомянутому трудному разговору автор подходит с солидным багажом личного и профессионального опыта, с подлинно творческой бескомпромиссностью и острым желанием показать многогранность характеров и судеб своих современников — рабочих и инженеров, студентов и лесорубов, преподавателей и ветеранов войны.
Действительно, наш современник многогранен и сложен. Автора интересует его внутренний мир, круг социальных и нравственно-психологических проблем.
Бригадир лесорубов, редактор институтской многотиражки, старый партизан, секретарь профкома — все они говорят с читателем со страниц сборника, говорят во весь голос на все ту же трудную тему.
«Скушный ты человек, Иван. А еще потомственный лесоруб…» — говорит бригадир Будзюк своему слабохарактерному напарнику, испугавшемуся социалистического соревнования с более молодой бригадой.
Такой бескомпромиссностью и прямотой наделены многие герои «Первого субботника». Они ярко выделяются на фоне серых, бесцветных одиночек вроде заводского прогульщика Пискунова и его вечно хмельных приятелей.
Сложность современных производственных процессов, заводской коллектив, борьба за качество выпускаемой продукции — такие проблемы затрагивает автор в рассказах «Вызов к директору», «Заседание завкома».
По-настоящему близка автору и тема воспитания подрастающего поколения, о серьезности и неоднозначности которой в полной мере говорят рассказы «Первый субботник», «Свободный урок», «Сергей Андреевич».
«Ведь не зря мы тогда мерзли, мерли, в цехах ночевали… мы же о вас думали, о детях наших…» — в этих искренних словах человека, прошедшего ленинградскую блокаду, со всей остротой звучит тревога за судьбу юного поколения, только начинающего самостоятельную жизнь в нашем «прекрасном и яростном мире», за нравственные ошибки, подчас так беззаботно совершаемые. Вообще, проблема нравственной и гражданской высоты героев пронизывает весь сборник.
Так рассказ «В Доме офицеров» передает незатейливый, на первый взгляд, диалог двух ветеранов Великой Отечественной, пожилых людей в неброской одежде. Но именно в этой простоте, в своей сегодняшней незаметности, в спокойном отношении к былым подвигам и проступает та самая нравственная и гражданская высота опаленных войной людей.
В рассказе «Проездом» речь идет о напряженных райкомовских буднях.
По-своему лиричен и тонок рассказ «Возвращение», повествующий о трепетном чувстве первой любви.
Важное место в сборнике занимает повесть «Ночные гости», неложный драматизм которой заставляет читателя сопереживать вместе с героями.
«Нужно бороться с равнодушием, как со стихийным бедствием», — сказал однажды Константин Паустовский. Эти крылатые слова, на наш взгляд, могли бы стать эпиграфом всего сборника.
В серьезный и многоплановый разговор о нашем современнике сборник рассказов и повестей «Первый субботник» внес свое слово.
Оно весомо и значительно.
Алексей Ивантеев
Сергей Андреевич
Соколов подбросил в костер две сухие еловые ветки, огонь мгновенно охватил их, потянулся вверх, порывистыми языками стал лизать днище прокопченного, висящего над костром ведра.
Сергей Андреевич посмотрел на корчащиеся в голубоватом пламени хвоинки, потом перевел взгляд на лица завороженных костром ребят:
— Роскошный костер, правда?
Соколов качнул головой:
— Да…
Лебедева зябко передернула худенькими плечами:
— Я, Сергей Андреевич, сто лет в лесу не была. С восьмого класса.
— Почему? — он снял очки и, близоруко щурясь, стал протирать их носовым платком.
— Да как-то времени не было, — проговорила Лебедева.
— Что ж ты с нами на Истру не поехала тогда? — насмешливо спросил ее Савченко.
— Не могла.
— Скажи — лень было. Вот и все.
— Вовсе и не лень. Я болела.
— Ничего ты не болела.
— Болела.
Сергей Андреевич примирительно поднял свою узкую руку с тонкими сухощавыми пальцами:
— Ну, хватит, Леша, оставь Лену в покое… Вы лучше присмотритесь, какая красотища кругом. Прислушайтесь.
Ребята посмотрели вокруг.
Порывистый огонь костра высвечивал темные силуэты кустов и молодых березок. Поодаль неподвижной стеной темнел высокий смешанный лес, над которым в яркой звездной россыпи висела большая луна.
Стояла глубокая ночная тишина, нарушаемая потрескиванием костра.
Пахло рекой, прелью и горелой хвоей.
— Здорово… — протянул, привставая, кудрявый и широкоплечий Елисеев, — прямо как в «Дерсу Узала».
Сергей Андреевич улыбнулся, отчего вокруг моложавых, скрытых толстыми стеклами очков глаз собрались мелкие морщинки:
— Да, ребята, лес — это удивительное явление природы. Восьмое чудо света, как Мамин-Сибиряк сказал. Лес никогда не может надоесть, никогда не наскучит. А сколько богатств в лесу! Кислород, древесина, целлюлоза. А ягоды, а грибы. Действительно — кладовая. Человеку без леса очень трудно. Невозможно жить без такой красоты…
Он замолчал, глядя в неподвижную стену леса.
Ребята смотрели туда же.
— Лес-то это, Сергей Андреевич, конечно хорошо, — улыбаясь пробормотал Елисеев. — Но техника все-таки лучше.
Он похлопал висящий у него на плече портативный магнитофон:
— Без техники сейчас шагу не ступишь.
Сергей Андреевич повернулся к нему, внимательно посмотрел:
— Техника… Ну, что ж, Витя, техника, безусловно, дала человеку очень много. Но мне кажется, главное, чтобы она не заслонила самого человека, не вытеснила его на задний план. Лес этого сделать никогда не сможет.
Ребята посмотрели на Елисеева.
Оттопырив нижнюю губу, он пожал плечами:
— Да нет, я ничего… Просто…
— Просто помешался ты на своей поп-музыке, вот и все! — перебила его Лебедева. — Без ящика этого шага ступить не можешь.
— Ну и что, плохо что ли? — он исподлобья посмотрел на нее.
— Да не плохо, а вредно! — засмеялась она. — Оглохнешь — никто в институт не примет!
Ребята дружно засмеялись.
Сергей Андреевич улыбнулся:
— Ну, Лебедева, тебе палец в рот не клади.
— А что ж он, Сергей Андреевич, носится, как с писаной торбой…
— А тебе какое дело? — буркнул Елисеев. — Ты тоже без своей консерватории прожить не можешь…
— Так это ж консерватория, чудак! Бах, Гайдн, Моцарт! А у тебя какие-то лохматые завывают.
— Сама ты лохматая.
Сергей Андреевич мягко взял Елисеева за плечо:
— Ну-ну, Витя, хватит. Ты ведь собираешься в МАИ идти. А летчикам нужна выдержка.
— А я не летчиком буду, а конструктором, — пробурчал раскрасневшийся Елисеев.
— Тем более. Вот что, друзья. Давайте-ка, пользуясь такой ясной погодой, вспомним астрономию.
Сергей Андреевич встал, отошел немного поодаль и, сунув руки в карманы своей легкой куртки, посмотрел в небо.
Оно было темно-фиолетовым, звезды светились необычайно ярко и казались очень близкими. Край ослепительно белой луны был слегка срезан.
— Лучше и наглядней любой карты, — тихо проговорил Сергей Андреевич и быстрым лаконичным движением поправил очки. — Тааак… Что это за вертикальное созвездие вон там?
Он вытянул вверх руку:
— Ну, кто смелый? Олег?
— Волосы Вероники? — неуверенно пробормотал Зайцев.
Сергей Андреевич отрицательно покачал головой:
— Оно правее и выше. Вон оно, под Гончими Псами… Витя?
— Кассиопея! — громко проговорил Елисеев, сунув руки в карманы джинсов и запрокидывая голову. — Точно, Кассиопея.
Стоящий рядом Соколов усмехнулся.
— Два с минусом, — проговорил Сергей Андреевич и быстро показал. — Вон твоя Кассиопея, возле Цефея.
Лебедева засмеялась.
Елисеев почесал затылок, пожал плечами:
— Но они вообще-то чем-то похожи…
— На тебя! — хихикнула Лебедева и из-за спины Соколова шлепнула Елисеева по затылку.
— Вот ненормальная, — усмехнулся Елисеев.
Сергей Андреевич повернулся к ребятам:
— Неужели никто не знает? Дима?
Савченко молча покачал головой.
— Лена?
Лебедева со вздохом пожала плечами.
— Просто перемешалось после экзаменов все в голове, Сергей Андреевич, — протянул Зайцев.
Елисеев усмехнулся, ногой поправил вывалившуюся из костра ветку:
— У кого перемешалось, а у кого наоборот — все вылетело. Как в аэродинамической трубе…
Ребята засмеялись.
— А вот Мишка точно знает, по глазам видно, — покосилась Лебедева на Соколова.
Соколов смущенно посмотрел в костер.
Сергей Андреевич перевел взгляд на его узкое спокойное лицо:
— Знаешь, Миша?
— Знаю, Сергей Андреевич. Это созвездие Змеи.
— Тааак, — утвердительно качнул головой учитель. — Молодец. А над Змеей что?
— Северная Корона, — сдержанно проговорил Соколов в полной тишине.
— Правильно. Северная Корона. В ней звезда первой величины. А вот слева что за созвездие?
— Геркулес.
— А справа?
— Волопас.
Сергей Андреевич улыбнулся:
— Пять с плюсом.
Елисеев покачал головой:
— Ну, Мишка, ты даешь. Прямо как Джордано Бруно.
Соколов смотрел в небо, теребя край куртки.
Закипевшая в ведре вода побежала через край, с шипением полилась на костер.
— Ух ты, прозевали! — засуетился Елисеев, хватаясь за один из концов поперечной палки, на которой висело ведро. — Олег, снимаем быстро!
Зайцев взялся за другой конец.
Вдвоем они сняли ведро с огня и аккуратно поставили на усыпанную золой траву.
Сергей Андреевич подошел, наклонился:
— Так. Закипела. Ну, давайте чай заварим.
Ребята стали высыпать чай из заранее приготовленных пачек в кипяток.
— А может и сгущенку туда сразу, а? — вопросительно посмотрела Лебедева.
— Что ж, идея хорошая, — кивнул головой учитель.
Елисеев достал две банки из рюкзака и принялся открывать их. Лебедева, тем временем, мешала в ведре свежеобструганной палкой. Быстро открыв банки, Елисеев опрокинул их над ведром. Двумя белыми тягучими полосами молоко потянулось вниз…
Вскоре ребята и учитель с удовольствием пили сладкий ароматный чай, прихлебывая его из кружек.
Влажный ночной ветерок качнул пламя угасающего костра, принес запах реки.
Слабеющие язычки плясали над янтарной грудой углей, колеблясь, пропадая и появляясь вновь.
— Самый раз — картошку положить, — предложил Зайцев, прихлебывая чай.
— Точно, — согласился Елисеев и палкой стал разгребать угли, щурясь от жара.
Сергей Андреевич допил свой чай и поставил кружку на пенек:
— Лена, а ты, кажется, в текстильный собираешься?
Кружка Лебедевой замерла возле ее губ.
Лена посмотрела на учителя, потом опустила кружку, перевела взгляд на костер:
— Я, Сергей Андреевич… я…
Она набрала побольше воздуха и твердо произнесла:
— Я решила пойти на ткацкую фабрику.
Ребята молча посмотрели на нее.
Раскапывающий угли Елисеев удивленно хмыкнул:
— Ну, ты даешь! Отличница и к станку. Шпульки мотать…
— А это не твое дело! — перебила его Лебедева. — Да, я иду на фабрику простой ткачихой. Чтобы по-настоящему почувствовать производство. А цену своим пятеркам я знаю.
Елисеев пожал плечами:
— Но тогда можно было пойти на заочный или на вечерний, а самой работать…
— А мне кажется, что лучше просто отработать год, а потом поступить на дневной. Тогда мне и учиться легче будет и жизнь побольше узнаю. У нас в семье все женщины — потомственные ткачихи. И бабушка, и мама, и сестра.
— Правильно, Лен, — кивнул головой Зайцев. — Мне мой дядя рассказывал про молодых инженеров. Пять лет отучатся, а предприятия не знают…
Сергей Андреевич понимающе посмотрел Лебедевой в глаза:
— Молодец. В институте ты будешь учиться еще лучше. А год на фабрике — это очень полезно. Я тоже в свое время прежде, чем в МГУ поступать, год проработал простым лаборантом в обсерватории. Зато потом на практических занятиях ориентировался лучше других.
Елисеев почесал затылок:
— Так может и мне сначала лаборантом в аэродинамической лаборатории поработать?
Сидящий рядом Зайцев хлопнул его по плечу:
— Точно, Витек. Ты в трубе вместо самолета стоять будешь.
Ребята засмеялись.
— Вот тогда из него всю дурь магнитофонную повыдует! — громче всех засмеялась Лебедева, вызвав новый взрыв хохота.
Елисеев замахал руками:
— Ну хватит надрываться! Что вы, как ненормальные… давайте кладите картошку, а то угли остынут…
Ребята стали доставать картошку из рюкзаков и бросать в угли.
Елисеев закапывал ее, ловко орудуя палкой.
Савченко склонился над пустым ведром:
— А что, чай кончился уже?
— Так его и было немного — полведра всего. Все же выкипело…
— Ребят, сходите кто-нибудь за водой! — громко попросила Лебедева. — Мы сейчас новый чаек поставим.
Сергей Андреевич взял ведро:
— Я схожу.
Стоящий рядом Соколов протянул руку:
— Сергей Андреевич, лучше я.
— Нет, нет, — учитель успокаивающе поднял ладонь. — Ноги затекли. Насиделся.
— Тогда можно мне с вами? Все-таки далеко нести…
Учитель улыбнулся:
— Ну пошли.
Они двинулись к лесу.
Невысокая июньская трава мягко шелестела под ногами, ведро в руках Сергея Андреевича тихо позвякивало.
Большие, освещенные луной кусты обступали со всех сторон, заставляя петлять между ними, отводить от лица их влажные ветки.
Сергей Андреевич неторопливо шел впереди, насвистывая что-то тихое и мелодичное.
Когда вошли в лес, стало прохладно, ведро зазвенело громче.
Сергей Андреевич остановился, кивнул головой наверх:
— Смотри, Миша.
Соколов поднял голову.
Вверху сквозь слабо шевелящуюся листву мутно-белыми полосами пробивался лунный свет, а сама луна посверкивала в макушке высокой ели. Полосы молочного света косо лежали на стволах, серебрили кору и листья.
— Прелесть какая, — прошептал учитель, поправляя очки, в толстых линзах которых призрачно играла луна. — Давно такого не видел. А ты?
— Я тоже, — торопливо пробормотал Соколов и добавил, — Луна какая яркая…
— Да. Недавно полнолуние было. Сейчас ее в рефрактор как на ладони видно…
Сергей Андреевич молча любовался лесом.
Через некоторое время Соколов спросил:
— Сергей Андреевич, а наш класс будет каждый год собираться?
— Конечно. А что, уже соскучился?
— Да нет… — замялся Соколов. — Просто… я вот…
— Что? — учитель повернулся к нему.
— Ну я…
Он помолчал и вдруг быстро заговорил, теребя ветку орешника:
— Просто… Вы для меня столько сделали, Сергей Андреевич… и вот кружок, и астрономию я полюбил поэтому… А сейчас — выпуск и все. Нет, я понимаю, конечно, мы должны быть самостоятельными, но все-таки… я…
Он замер и быстро проговорил начавшим дрожать голосом:
— Спасибо вам за все, Сергей Андреевич. Я… я… никогда в жизни не забуду то, что вы для меня сделали. Никогда! И вы… вы… вы великий человек.
Он опустил голову.
Губы его дрожали, пальцы судорожно комкали влажные листья.
Сергей Андреевич нерешительно взял его за плечо:
— Ну что ты, что ты, Миша…
Минуту они простояли молча.
Потом учитель заговорил — тихо и мягко:
— Великих людей, Миша, очень мало. Я же не великий человек, а простой учитель средней школы. Если я тебе действительно в чем-то помог — я очень доволен. Спасибо тебе за теплые слова. Парень ты способный и, мне кажется, из тебя должен получиться хороший ученый. А вот расстраиваться, по-моему, ни к чему. Впереди новая жизнь, новые люди, новые книги. Так что повода для хандры я не вижу.
Он потрепал Соколова по плечу:
— Все будет хорошо. Класс ваш дружный. Каждый год встречаться будем. А ко мне ты в любое время заходи. Всегда буду рад тебе.
Соколов радостно поднял голову:
— Правда?
— Правда, правда, — засмеялся Сергей Андреевич и слегка подтолкнул его. — Ну, пошли, а то ребята чаю не дождутся.
Они двинулись через призрачно освещенный лес.
Ведро снова стало поскрипывать, сучья захрустели под ногами.
Сергей Андреевич шел первым, осторожно придерживая и отводя гибкие ветки кустов.
Лес расступился, кончился резким обрывом с неровными краями, поросшими мелким кустарником.
Внизу блестела узкая полоска реки, сдавленная зарослями буйно разросшегося камыша.
За рекой долго тянулось мелколесье и лишь вдалеке поднимался темный массив соснового бора.
Сергей Андреевич постоял на краю обрыва, молча разглядывая открывшийся вид, потом шагнул вниз и молодцевато сбежал к реке по крутому песчаному спуску.
Соколов спустился следом.
Возле реки песок был плотным и мокрым.
Сергей Андреевич ступил на лежащий в воде пень, зачерпнул ведром:
— Вот так…
Слева из густых камышей вылетел бекас и, посвистывая, полетел прочь.
— Красота какая, — проговорил учитель, опуская ведро на песок. — Вот, что значит — природа, Миша…
Он помолчал, потом, сунув руки в карманы куртки, продолжал:
— Как все гармонично здесь. Продумано. Непроизвольно. Вот у кого надо учиться — у природы. Я, признаться, если раз в месяц сюда не съезжу — работать не могу…
Он посмотрел вдаль.
Сосновый бор тянулся до самого горизонта, растворяясь в розоватой дымке, подсвечивающей на востоке ночное небо.
Соколов тихо проговорил:
— А мне, Сергей Андреевич, это место тоже очень нравится. Я сюда обязательно приеду.
— Приезжай, — кивнул учитель. — Здесь как бы силу набираешь. Чистоту душевную. Как-будто из заповедного колодца живую воду пьешь. И после воды этой, Миша, душа чище становится. Вся мелочь, дрянь, суета — в этот песок уходит…
Он поднял ведро и пошел вверх по осыпающемуся песку.
Наверху Соколов протянул руку к ведру:
— Сергей Андреевич, можно я понесу?
— Неси, — улыбнулся учитель, передал ему ведро и добавил: — Иди, я попозже подойду. Воздухом лесным подышать хочется…
Соколов подхватил тяжелое ведро и двинулся через лес.
Сергей Андреевич стоял над обрывом, скрестив руки на груди и глядя перед собой.
Пройдя десятка два шагов, Соколов оглянулся.
Неподвижная фигура учителя четко вырисовывалась между стволами.
Соколов шагнул в сторону и встал за молоденькую елку, поставил ведро рядом с собой.
Учитель постоял минут пять, потом вошел в лес, забирая немного вбок.
Пройдя меж двух близко растущих берез, он остановился, расстегнул ремень, спустил брюки и присел на корточки.
Широкая полоса лунного света падала на него, освещая спину, голову, скрещенные на коленях руки.
Послышался слабый, прерывистый звук выпускаемых газов, Сергей Андреевич склонил голову, тихо постанывая, и снова до слуха Соколова долетел такой же звук, — более громкий, но менее продолжительный.
Соколов смотрел из-за елки, растирая пальцами молодую хвою.
Сзади протяжно закричала какая-то птица.
Через некоторое время Сергей Андреевич приподнялся, протянув руку, сорвал несколько листьев с орешника, подтерся, подтянул штаны, застегнул и, посвистывая, двинулся в ту сторону, где мелькал между стволами огонек костра.
Он шел уверенно и быстро, треща валежником, поблескивая очками.
Вскоре его худощавая фигура пропала в темноте леса, а немного погодя, пропал и звук легкого посвистывания.
Постояв в темноте и прислушиваясь, Соколов поднял ведро и двинулся вперед. Перешагивая поваленное дерево, он неосторожно качнул ведром — холодная вода плеснула на ботинок.
Перехватив ведро в другую руку, он обошел елку и направился к двум близко растущим березам. Лунный свет скользил по их стволам, заставляя бересту светиться на фоне темного ельника.
Соколов прошел между березами и остановился. Перед ним лежала небольшая, залитая луной поляна. Невысокая трава искрилась росою, листья орешника казались серебристо-серыми.
Над поляной стоял еле слышный запах свежего кала.
Соколов оглянулся по сторонам.
Кругом неподвижно маячили темные силуэты деревьев. Он посмотрел перед собой, сделал пару шагов и, опустив ведро, присел на корточки.
Небольшая кучка кала лежала в траве, маслянисто поблескивая. Соколов приблизил к ней свое лицо. От кала сильно пахло. Он взял одну из слипшихся колбасок. Она была теплой и мягкой. Он поцеловал ее и стал быстро есть, жадно откусывая, мажа губы и пальцы.
Снова где-то далеко закричала ночная птица.
Соколов взял две оставшиеся колбаски и, попеременно откусывая то от одной, то от другой, быстро съел.
В лесу стояла тишина.
Подобрав мягкие крошки и тщательно вытерев руки о траву, он наклонил ведро и стал жадно пить. Черная бездонная вода качнулась возле его лица, вместе с ней качнулась луна и перевернутые созвездия.
Соколов жадно пил, обняв холодное ведро потными ладонями и наблюдая, как дробится, распадается на блики вертикальная палочка созвездия Змеи.
Сергей Андреевич посмотрел на корчащиеся в голубоватом пламени хвоинки, потом перевел взгляд на лица завороженных костром ребят:
— Роскошный костер, правда?
Соколов качнул головой:
— Да…
Лебедева зябко передернула худенькими плечами:
— Я, Сергей Андреевич, сто лет в лесу не была. С восьмого класса.
— Почему? — он снял очки и, близоруко щурясь, стал протирать их носовым платком.
— Да как-то времени не было, — проговорила Лебедева.
— Что ж ты с нами на Истру не поехала тогда? — насмешливо спросил ее Савченко.
— Не могла.
— Скажи — лень было. Вот и все.
— Вовсе и не лень. Я болела.
— Ничего ты не болела.
— Болела.
Сергей Андреевич примирительно поднял свою узкую руку с тонкими сухощавыми пальцами:
— Ну, хватит, Леша, оставь Лену в покое… Вы лучше присмотритесь, какая красотища кругом. Прислушайтесь.
Ребята посмотрели вокруг.
Порывистый огонь костра высвечивал темные силуэты кустов и молодых березок. Поодаль неподвижной стеной темнел высокий смешанный лес, над которым в яркой звездной россыпи висела большая луна.
Стояла глубокая ночная тишина, нарушаемая потрескиванием костра.
Пахло рекой, прелью и горелой хвоей.
— Здорово… — протянул, привставая, кудрявый и широкоплечий Елисеев, — прямо как в «Дерсу Узала».
Сергей Андреевич улыбнулся, отчего вокруг моложавых, скрытых толстыми стеклами очков глаз собрались мелкие морщинки:
— Да, ребята, лес — это удивительное явление природы. Восьмое чудо света, как Мамин-Сибиряк сказал. Лес никогда не может надоесть, никогда не наскучит. А сколько богатств в лесу! Кислород, древесина, целлюлоза. А ягоды, а грибы. Действительно — кладовая. Человеку без леса очень трудно. Невозможно жить без такой красоты…
Он замолчал, глядя в неподвижную стену леса.
Ребята смотрели туда же.
— Лес-то это, Сергей Андреевич, конечно хорошо, — улыбаясь пробормотал Елисеев. — Но техника все-таки лучше.
Он похлопал висящий у него на плече портативный магнитофон:
— Без техники сейчас шагу не ступишь.
Сергей Андреевич повернулся к нему, внимательно посмотрел:
— Техника… Ну, что ж, Витя, техника, безусловно, дала человеку очень много. Но мне кажется, главное, чтобы она не заслонила самого человека, не вытеснила его на задний план. Лес этого сделать никогда не сможет.
Ребята посмотрели на Елисеева.
Оттопырив нижнюю губу, он пожал плечами:
— Да нет, я ничего… Просто…
— Просто помешался ты на своей поп-музыке, вот и все! — перебила его Лебедева. — Без ящика этого шага ступить не можешь.
— Ну и что, плохо что ли? — он исподлобья посмотрел на нее.
— Да не плохо, а вредно! — засмеялась она. — Оглохнешь — никто в институт не примет!
Ребята дружно засмеялись.
Сергей Андреевич улыбнулся:
— Ну, Лебедева, тебе палец в рот не клади.
— А что ж он, Сергей Андреевич, носится, как с писаной торбой…
— А тебе какое дело? — буркнул Елисеев. — Ты тоже без своей консерватории прожить не можешь…
— Так это ж консерватория, чудак! Бах, Гайдн, Моцарт! А у тебя какие-то лохматые завывают.
— Сама ты лохматая.
Сергей Андреевич мягко взял Елисеева за плечо:
— Ну-ну, Витя, хватит. Ты ведь собираешься в МАИ идти. А летчикам нужна выдержка.
— А я не летчиком буду, а конструктором, — пробурчал раскрасневшийся Елисеев.
— Тем более. Вот что, друзья. Давайте-ка, пользуясь такой ясной погодой, вспомним астрономию.
Сергей Андреевич встал, отошел немного поодаль и, сунув руки в карманы своей легкой куртки, посмотрел в небо.
Оно было темно-фиолетовым, звезды светились необычайно ярко и казались очень близкими. Край ослепительно белой луны был слегка срезан.
— Лучше и наглядней любой карты, — тихо проговорил Сергей Андреевич и быстрым лаконичным движением поправил очки. — Тааак… Что это за вертикальное созвездие вон там?
Он вытянул вверх руку:
— Ну, кто смелый? Олег?
— Волосы Вероники? — неуверенно пробормотал Зайцев.
Сергей Андреевич отрицательно покачал головой:
— Оно правее и выше. Вон оно, под Гончими Псами… Витя?
— Кассиопея! — громко проговорил Елисеев, сунув руки в карманы джинсов и запрокидывая голову. — Точно, Кассиопея.
Стоящий рядом Соколов усмехнулся.
— Два с минусом, — проговорил Сергей Андреевич и быстро показал. — Вон твоя Кассиопея, возле Цефея.
Лебедева засмеялась.
Елисеев почесал затылок, пожал плечами:
— Но они вообще-то чем-то похожи…
— На тебя! — хихикнула Лебедева и из-за спины Соколова шлепнула Елисеева по затылку.
— Вот ненормальная, — усмехнулся Елисеев.
Сергей Андреевич повернулся к ребятам:
— Неужели никто не знает? Дима?
Савченко молча покачал головой.
— Лена?
Лебедева со вздохом пожала плечами.
— Просто перемешалось после экзаменов все в голове, Сергей Андреевич, — протянул Зайцев.
Елисеев усмехнулся, ногой поправил вывалившуюся из костра ветку:
— У кого перемешалось, а у кого наоборот — все вылетело. Как в аэродинамической трубе…
Ребята засмеялись.
— А вот Мишка точно знает, по глазам видно, — покосилась Лебедева на Соколова.
Соколов смущенно посмотрел в костер.
Сергей Андреевич перевел взгляд на его узкое спокойное лицо:
— Знаешь, Миша?
— Знаю, Сергей Андреевич. Это созвездие Змеи.
— Тааак, — утвердительно качнул головой учитель. — Молодец. А над Змеей что?
— Северная Корона, — сдержанно проговорил Соколов в полной тишине.
— Правильно. Северная Корона. В ней звезда первой величины. А вот слева что за созвездие?
— Геркулес.
— А справа?
— Волопас.
Сергей Андреевич улыбнулся:
— Пять с плюсом.
Елисеев покачал головой:
— Ну, Мишка, ты даешь. Прямо как Джордано Бруно.
Соколов смотрел в небо, теребя край куртки.
Закипевшая в ведре вода побежала через край, с шипением полилась на костер.
— Ух ты, прозевали! — засуетился Елисеев, хватаясь за один из концов поперечной палки, на которой висело ведро. — Олег, снимаем быстро!
Зайцев взялся за другой конец.
Вдвоем они сняли ведро с огня и аккуратно поставили на усыпанную золой траву.
Сергей Андреевич подошел, наклонился:
— Так. Закипела. Ну, давайте чай заварим.
Ребята стали высыпать чай из заранее приготовленных пачек в кипяток.
— А может и сгущенку туда сразу, а? — вопросительно посмотрела Лебедева.
— Что ж, идея хорошая, — кивнул головой учитель.
Елисеев достал две банки из рюкзака и принялся открывать их. Лебедева, тем временем, мешала в ведре свежеобструганной палкой. Быстро открыв банки, Елисеев опрокинул их над ведром. Двумя белыми тягучими полосами молоко потянулось вниз…
Вскоре ребята и учитель с удовольствием пили сладкий ароматный чай, прихлебывая его из кружек.
Влажный ночной ветерок качнул пламя угасающего костра, принес запах реки.
Слабеющие язычки плясали над янтарной грудой углей, колеблясь, пропадая и появляясь вновь.
— Самый раз — картошку положить, — предложил Зайцев, прихлебывая чай.
— Точно, — согласился Елисеев и палкой стал разгребать угли, щурясь от жара.
Сергей Андреевич допил свой чай и поставил кружку на пенек:
— Лена, а ты, кажется, в текстильный собираешься?
Кружка Лебедевой замерла возле ее губ.
Лена посмотрела на учителя, потом опустила кружку, перевела взгляд на костер:
— Я, Сергей Андреевич… я…
Она набрала побольше воздуха и твердо произнесла:
— Я решила пойти на ткацкую фабрику.
Ребята молча посмотрели на нее.
Раскапывающий угли Елисеев удивленно хмыкнул:
— Ну, ты даешь! Отличница и к станку. Шпульки мотать…
— А это не твое дело! — перебила его Лебедева. — Да, я иду на фабрику простой ткачихой. Чтобы по-настоящему почувствовать производство. А цену своим пятеркам я знаю.
Елисеев пожал плечами:
— Но тогда можно было пойти на заочный или на вечерний, а самой работать…
— А мне кажется, что лучше просто отработать год, а потом поступить на дневной. Тогда мне и учиться легче будет и жизнь побольше узнаю. У нас в семье все женщины — потомственные ткачихи. И бабушка, и мама, и сестра.
— Правильно, Лен, — кивнул головой Зайцев. — Мне мой дядя рассказывал про молодых инженеров. Пять лет отучатся, а предприятия не знают…
Сергей Андреевич понимающе посмотрел Лебедевой в глаза:
— Молодец. В институте ты будешь учиться еще лучше. А год на фабрике — это очень полезно. Я тоже в свое время прежде, чем в МГУ поступать, год проработал простым лаборантом в обсерватории. Зато потом на практических занятиях ориентировался лучше других.
Елисеев почесал затылок:
— Так может и мне сначала лаборантом в аэродинамической лаборатории поработать?
Сидящий рядом Зайцев хлопнул его по плечу:
— Точно, Витек. Ты в трубе вместо самолета стоять будешь.
Ребята засмеялись.
— Вот тогда из него всю дурь магнитофонную повыдует! — громче всех засмеялась Лебедева, вызвав новый взрыв хохота.
Елисеев замахал руками:
— Ну хватит надрываться! Что вы, как ненормальные… давайте кладите картошку, а то угли остынут…
Ребята стали доставать картошку из рюкзаков и бросать в угли.
Елисеев закапывал ее, ловко орудуя палкой.
Савченко склонился над пустым ведром:
— А что, чай кончился уже?
— Так его и было немного — полведра всего. Все же выкипело…
— Ребят, сходите кто-нибудь за водой! — громко попросила Лебедева. — Мы сейчас новый чаек поставим.
Сергей Андреевич взял ведро:
— Я схожу.
Стоящий рядом Соколов протянул руку:
— Сергей Андреевич, лучше я.
— Нет, нет, — учитель успокаивающе поднял ладонь. — Ноги затекли. Насиделся.
— Тогда можно мне с вами? Все-таки далеко нести…
Учитель улыбнулся:
— Ну пошли.
Они двинулись к лесу.
Невысокая июньская трава мягко шелестела под ногами, ведро в руках Сергея Андреевича тихо позвякивало.
Большие, освещенные луной кусты обступали со всех сторон, заставляя петлять между ними, отводить от лица их влажные ветки.
Сергей Андреевич неторопливо шел впереди, насвистывая что-то тихое и мелодичное.
Когда вошли в лес, стало прохладно, ведро зазвенело громче.
Сергей Андреевич остановился, кивнул головой наверх:
— Смотри, Миша.
Соколов поднял голову.
Вверху сквозь слабо шевелящуюся листву мутно-белыми полосами пробивался лунный свет, а сама луна посверкивала в макушке высокой ели. Полосы молочного света косо лежали на стволах, серебрили кору и листья.
— Прелесть какая, — прошептал учитель, поправляя очки, в толстых линзах которых призрачно играла луна. — Давно такого не видел. А ты?
— Я тоже, — торопливо пробормотал Соколов и добавил, — Луна какая яркая…
— Да. Недавно полнолуние было. Сейчас ее в рефрактор как на ладони видно…
Сергей Андреевич молча любовался лесом.
Через некоторое время Соколов спросил:
— Сергей Андреевич, а наш класс будет каждый год собираться?
— Конечно. А что, уже соскучился?
— Да нет… — замялся Соколов. — Просто… я вот…
— Что? — учитель повернулся к нему.
— Ну я…
Он помолчал и вдруг быстро заговорил, теребя ветку орешника:
— Просто… Вы для меня столько сделали, Сергей Андреевич… и вот кружок, и астрономию я полюбил поэтому… А сейчас — выпуск и все. Нет, я понимаю, конечно, мы должны быть самостоятельными, но все-таки… я…
Он замер и быстро проговорил начавшим дрожать голосом:
— Спасибо вам за все, Сергей Андреевич. Я… я… никогда в жизни не забуду то, что вы для меня сделали. Никогда! И вы… вы… вы великий человек.
Он опустил голову.
Губы его дрожали, пальцы судорожно комкали влажные листья.
Сергей Андреевич нерешительно взял его за плечо:
— Ну что ты, что ты, Миша…
Минуту они простояли молча.
Потом учитель заговорил — тихо и мягко:
— Великих людей, Миша, очень мало. Я же не великий человек, а простой учитель средней школы. Если я тебе действительно в чем-то помог — я очень доволен. Спасибо тебе за теплые слова. Парень ты способный и, мне кажется, из тебя должен получиться хороший ученый. А вот расстраиваться, по-моему, ни к чему. Впереди новая жизнь, новые люди, новые книги. Так что повода для хандры я не вижу.
Он потрепал Соколова по плечу:
— Все будет хорошо. Класс ваш дружный. Каждый год встречаться будем. А ко мне ты в любое время заходи. Всегда буду рад тебе.
Соколов радостно поднял голову:
— Правда?
— Правда, правда, — засмеялся Сергей Андреевич и слегка подтолкнул его. — Ну, пошли, а то ребята чаю не дождутся.
Они двинулись через призрачно освещенный лес.
Ведро снова стало поскрипывать, сучья захрустели под ногами.
Сергей Андреевич шел первым, осторожно придерживая и отводя гибкие ветки кустов.
Лес расступился, кончился резким обрывом с неровными краями, поросшими мелким кустарником.
Внизу блестела узкая полоска реки, сдавленная зарослями буйно разросшегося камыша.
За рекой долго тянулось мелколесье и лишь вдалеке поднимался темный массив соснового бора.
Сергей Андреевич постоял на краю обрыва, молча разглядывая открывшийся вид, потом шагнул вниз и молодцевато сбежал к реке по крутому песчаному спуску.
Соколов спустился следом.
Возле реки песок был плотным и мокрым.
Сергей Андреевич ступил на лежащий в воде пень, зачерпнул ведром:
— Вот так…
Слева из густых камышей вылетел бекас и, посвистывая, полетел прочь.
— Красота какая, — проговорил учитель, опуская ведро на песок. — Вот, что значит — природа, Миша…
Он помолчал, потом, сунув руки в карманы куртки, продолжал:
— Как все гармонично здесь. Продумано. Непроизвольно. Вот у кого надо учиться — у природы. Я, признаться, если раз в месяц сюда не съезжу — работать не могу…
Он посмотрел вдаль.
Сосновый бор тянулся до самого горизонта, растворяясь в розоватой дымке, подсвечивающей на востоке ночное небо.
Соколов тихо проговорил:
— А мне, Сергей Андреевич, это место тоже очень нравится. Я сюда обязательно приеду.
— Приезжай, — кивнул учитель. — Здесь как бы силу набираешь. Чистоту душевную. Как-будто из заповедного колодца живую воду пьешь. И после воды этой, Миша, душа чище становится. Вся мелочь, дрянь, суета — в этот песок уходит…
Он поднял ведро и пошел вверх по осыпающемуся песку.
Наверху Соколов протянул руку к ведру:
— Сергей Андреевич, можно я понесу?
— Неси, — улыбнулся учитель, передал ему ведро и добавил: — Иди, я попозже подойду. Воздухом лесным подышать хочется…
Соколов подхватил тяжелое ведро и двинулся через лес.
Сергей Андреевич стоял над обрывом, скрестив руки на груди и глядя перед собой.
Пройдя десятка два шагов, Соколов оглянулся.
Неподвижная фигура учителя четко вырисовывалась между стволами.
Соколов шагнул в сторону и встал за молоденькую елку, поставил ведро рядом с собой.
Учитель постоял минут пять, потом вошел в лес, забирая немного вбок.
Пройдя меж двух близко растущих берез, он остановился, расстегнул ремень, спустил брюки и присел на корточки.
Широкая полоса лунного света падала на него, освещая спину, голову, скрещенные на коленях руки.
Послышался слабый, прерывистый звук выпускаемых газов, Сергей Андреевич склонил голову, тихо постанывая, и снова до слуха Соколова долетел такой же звук, — более громкий, но менее продолжительный.
Соколов смотрел из-за елки, растирая пальцами молодую хвою.
Сзади протяжно закричала какая-то птица.
Через некоторое время Сергей Андреевич приподнялся, протянув руку, сорвал несколько листьев с орешника, подтерся, подтянул штаны, застегнул и, посвистывая, двинулся в ту сторону, где мелькал между стволами огонек костра.
Он шел уверенно и быстро, треща валежником, поблескивая очками.
Вскоре его худощавая фигура пропала в темноте леса, а немного погодя, пропал и звук легкого посвистывания.
Постояв в темноте и прислушиваясь, Соколов поднял ведро и двинулся вперед. Перешагивая поваленное дерево, он неосторожно качнул ведром — холодная вода плеснула на ботинок.
Перехватив ведро в другую руку, он обошел елку и направился к двум близко растущим березам. Лунный свет скользил по их стволам, заставляя бересту светиться на фоне темного ельника.
Соколов прошел между березами и остановился. Перед ним лежала небольшая, залитая луной поляна. Невысокая трава искрилась росою, листья орешника казались серебристо-серыми.
Над поляной стоял еле слышный запах свежего кала.
Соколов оглянулся по сторонам.
Кругом неподвижно маячили темные силуэты деревьев. Он посмотрел перед собой, сделал пару шагов и, опустив ведро, присел на корточки.
Небольшая кучка кала лежала в траве, маслянисто поблескивая. Соколов приблизил к ней свое лицо. От кала сильно пахло. Он взял одну из слипшихся колбасок. Она была теплой и мягкой. Он поцеловал ее и стал быстро есть, жадно откусывая, мажа губы и пальцы.
Снова где-то далеко закричала ночная птица.
Соколов взял две оставшиеся колбаски и, попеременно откусывая то от одной, то от другой, быстро съел.
В лесу стояла тишина.
Подобрав мягкие крошки и тщательно вытерев руки о траву, он наклонил ведро и стал жадно пить. Черная бездонная вода качнулась возле его лица, вместе с ней качнулась луна и перевернутые созвездия.
Соколов жадно пил, обняв холодное ведро потными ладонями и наблюдая, как дробится, распадается на блики вертикальная палочка созвездия Змеи.
Соревнование
Лохов выключил пилу, поставил ее на свежий пень:
— Они третью делянку валят. Там еще с ними этот… Васька со Знаменской…
— Михалычев? — спросил Будзюк, откинув сапогом толстую сосновую ветку.
— Он самый. А завел их ясно кто — Соломкин. Вчера в конторе мне ребята рассказывали. У них комсомольское собрание было, ну и Соломкин выступал. Мы, говорит, всегда за будзюковской шли, а теперь кровь из носу — будем первыми. Ну и началось. Я щас шел, они там, как стахановцы, — валят, не разгибаясь.
Будзюк вздохнул, потер о рукав испачканную в смоле ладонь:
— Да… Соломкин, он боевой парень, я знаю… этот заведет…
— Да и остальные тоже, знаешь, они ведь как на подбор там — после армии только. Силушку девать некуда…
Будзюк молча кивнул головой.
Над просекой парили два ястреба. Лохов снял фуражку, вытер вспотевший лоб:
— Я еще раньше сказать хотел, да, знаешь, как-то…
— Что?
— Ну, не знаю…
Будзюк рассмеялся:
— Чего, испугался, что ли?
— Да нет, Сень. Просто при ребятах не хотелось. Пусть сами в конторе узнают.
Будзюк стряхнул с брюк опилки:
— А не все ли равно — когда. Да и чего такого? Ну вызвали на соревнование, ну и что?
Лохов почесал щеку:
— Сень, а может, пусть они с васнецовской соревнуются, а?
Будзюк насмешливо посмотрел на него:
— Чего — сдрейфил?
— Да нет… просто годы уже не те… напахался, да и ты тоже…
Будзюк покачал головой:
— Да-а-а… как ты быстро на попятную. А я вот, Иван Лексеич, дорогой мой сродственник, тоже попахал за свою жизнь не меньше твоего. Но уступать первое место и вымпел каким-то там Соломкиным не желаю! А ребята щас вернутся, я им скажу, что соревноваться будем. Будем!
Лохов, прищурясь, смотрел на попискивающих ястребов. Будзюк поставил ногу в кирзовом сапоге на поваленную сосну:
— Да неужели у тебя простой человечьей гордости нет, Вань? Они ж молокососы, салаги зеленые! Ты что, думаешь, у наших сил не хватит? Да мой Жорка троих ихних стоит! А Петро? А Саня? За пояс мы их заткнем, факт! Они и леса-то не видали сроду, а туда же — перегоним! Штаны лопнут.
Лохов улыбнулся:
— Ну это как сказать, Сень. Они вон какие — угарные ребята.
— Бог с ними. Пусть пашут. Мы сноровкой возьмем, а не нахрапом.
— Да я-то не против, пожалуйста… только чего нам этот вымпел… премию и так получаем, прогрессивку тоже…
Будзюк махнул рукой:
— Скушный ты человек, Ваня. А еще потомственный лесоруб…
Он поднял свою пилу, тронул клапан подсоса, дернул шнур. Пила затарахтела, выпуская бело-голубой дым. Будзюк подхватил ее и понес к соснам.
Лохов нехотя встал:
— Сень, а может ребят подождем?
Будзюк шел, не оборачиваясь.
Лохов принялся заводить свою пилу. Один из ястребов сложил крылья и упал вниз. Будзюк подошел к сосне, быстро вырезал желобок, зашел с другого бока и всадил ленту в бугристый ствол. Пила заурчала, желтоватые опилки посыпались на сапоги. Полотно медленно входило в дерево. Будзюк слегка нажимал.
Лохов подошел с тарахтящей своей и принялся за соседнюю сосну.
Будзюковская сосна дрогнула, заскрипела. Он отошел, перехватил пилу поудобнее. Сосна качнулась и стала валиться. Длинный ствол ее изогнулся и с треском обрушился на землю.
— На середку вали! — крикнул Будзюк согнувшемуся Лохову, и Лохов кивнул.
Будзюк шагнул к другой сосне, примериваясь, оглянулся, зашел с нужного бока и стал вырезать желобок.
Лохов отошел от своей. Сосна повалилась на только что упавшую.
— Щас шалашом свалим, а левые не трогай! Там в овраг валить надо! — прокричал ему Будзюк.
Пила в руках у Лохова зачихала и остановилась.
— Чего там? — прокричал Будзюк, входя в ствол с нового бока.
— Да «Дружба» старая… Андрея… выкидывать ее надо!
Будзюк отвернулся, сильнее налег на ручки.
Лохов покачал подсос, намотал шнур, дернул. Пила затарахтела и смолкла.
— Аааа… чтоб тебя…
Он стал снова наматывать шнур.
Будзюк повалил сосну, выбрал другую.
Лохов завел пилу, сплюнул и, переступив через ствол, посмотрел на стоящие неподалеку сосны:
— Они третью делянку валят. Там еще с ними этот… Васька со Знаменской…
— Михалычев? — спросил Будзюк, откинув сапогом толстую сосновую ветку.
— Он самый. А завел их ясно кто — Соломкин. Вчера в конторе мне ребята рассказывали. У них комсомольское собрание было, ну и Соломкин выступал. Мы, говорит, всегда за будзюковской шли, а теперь кровь из носу — будем первыми. Ну и началось. Я щас шел, они там, как стахановцы, — валят, не разгибаясь.
Будзюк вздохнул, потер о рукав испачканную в смоле ладонь:
— Да… Соломкин, он боевой парень, я знаю… этот заведет…
— Да и остальные тоже, знаешь, они ведь как на подбор там — после армии только. Силушку девать некуда…
Будзюк молча кивнул головой.
Над просекой парили два ястреба. Лохов снял фуражку, вытер вспотевший лоб:
— Я еще раньше сказать хотел, да, знаешь, как-то…
— Что?
— Ну, не знаю…
Будзюк рассмеялся:
— Чего, испугался, что ли?
— Да нет, Сень. Просто при ребятах не хотелось. Пусть сами в конторе узнают.
Будзюк стряхнул с брюк опилки:
— А не все ли равно — когда. Да и чего такого? Ну вызвали на соревнование, ну и что?
Лохов почесал щеку:
— Сень, а может, пусть они с васнецовской соревнуются, а?
Будзюк насмешливо посмотрел на него:
— Чего — сдрейфил?
— Да нет… просто годы уже не те… напахался, да и ты тоже…
Будзюк покачал головой:
— Да-а-а… как ты быстро на попятную. А я вот, Иван Лексеич, дорогой мой сродственник, тоже попахал за свою жизнь не меньше твоего. Но уступать первое место и вымпел каким-то там Соломкиным не желаю! А ребята щас вернутся, я им скажу, что соревноваться будем. Будем!
Лохов, прищурясь, смотрел на попискивающих ястребов. Будзюк поставил ногу в кирзовом сапоге на поваленную сосну:
— Да неужели у тебя простой человечьей гордости нет, Вань? Они ж молокососы, салаги зеленые! Ты что, думаешь, у наших сил не хватит? Да мой Жорка троих ихних стоит! А Петро? А Саня? За пояс мы их заткнем, факт! Они и леса-то не видали сроду, а туда же — перегоним! Штаны лопнут.
Лохов улыбнулся:
— Ну это как сказать, Сень. Они вон какие — угарные ребята.
— Бог с ними. Пусть пашут. Мы сноровкой возьмем, а не нахрапом.
— Да я-то не против, пожалуйста… только чего нам этот вымпел… премию и так получаем, прогрессивку тоже…
Будзюк махнул рукой:
— Скушный ты человек, Ваня. А еще потомственный лесоруб…
Он поднял свою пилу, тронул клапан подсоса, дернул шнур. Пила затарахтела, выпуская бело-голубой дым. Будзюк подхватил ее и понес к соснам.
Лохов нехотя встал:
— Сень, а может ребят подождем?
Будзюк шел, не оборачиваясь.
Лохов принялся заводить свою пилу. Один из ястребов сложил крылья и упал вниз. Будзюк подошел к сосне, быстро вырезал желобок, зашел с другого бока и всадил ленту в бугристый ствол. Пила заурчала, желтоватые опилки посыпались на сапоги. Полотно медленно входило в дерево. Будзюк слегка нажимал.
Лохов подошел с тарахтящей своей и принялся за соседнюю сосну.
Будзюковская сосна дрогнула, заскрипела. Он отошел, перехватил пилу поудобнее. Сосна качнулась и стала валиться. Длинный ствол ее изогнулся и с треском обрушился на землю.
— На середку вали! — крикнул Будзюк согнувшемуся Лохову, и Лохов кивнул.
Будзюк шагнул к другой сосне, примериваясь, оглянулся, зашел с нужного бока и стал вырезать желобок.
Лохов отошел от своей. Сосна повалилась на только что упавшую.
— Щас шалашом свалим, а левые не трогай! Там в овраг валить надо! — прокричал ему Будзюк.
Пила в руках у Лохова зачихала и остановилась.
— Чего там? — прокричал Будзюк, входя в ствол с нового бока.
— Да «Дружба» старая… Андрея… выкидывать ее надо!
Будзюк отвернулся, сильнее налег на ручки.
Лохов покачал подсос, намотал шнур, дернул. Пила затарахтела и смолкла.
— Аааа… чтоб тебя…
Он стал снова наматывать шнур.
Будзюк повалил сосну, выбрал другую.
Лохов завел пилу, сплюнул и, переступив через ствол, посмотрел на стоящие неподалеку сосны: