Страница:
Так появилась первая биография Белого генерала, изданная, к нашему стыду, “из-под полы”. Тираж журнала едва полсотни экземпляров, но его читали или знали содержание в пересказе опять-таки все, “кому нужно” — и друзья, и тем паче противники. Хорошо бы работу эту воспроизвести — уже хотя бы потому, что в ней содержится полный обзор всей предшествующей литературы о Скобелеве.
Придется тут добавить и собственные воспоминания. В ту пору я работал над книгой об адмирале Макарове для знаменитой тогда серии “Жизнь замечательных людей”, осенью 1972-го она вышла в свет большущим тиражом. В биографии адмирала был эпизод совместной его службы с Белым генералом во время похода в глубь азиатских пустынь на Геок-Тепе. И что же? Цензура придралась именно к этому в общем-то второстепенному эпизоду. Имени вообще не хотели упоминать, и только стойкость и решительность тогдашнего директора издательства “Молодая гвардия” В. Ганичева спасла дело.
Имя Скобелева мы сохранили, и даже с вполне положительным оттенком. Вот этот фрагмент, объективности ради: “В 1879 году войска текинцев нанесли поражение отряду генерала Ломакина. В Лондоне известие об этом было встречено с восторгом. Английские власти в Индии и Афганистане получили указание усилить антирусскую деятельность в Средней Азии. В этих условиях в Петербурге было решено ускорить события. Срочно началась подготовка к новой военной экспедиции в глубь Закаспия. Во главе войск был назначен генерал Михаил Дмитриевич Скобелев”.
Вот и все. Но и этот скромный проблеск истины оказался большой удачей, ибо через полтора месяца после выхода в свет книги появилась разгромная статья тогдашнего шефа партийного Агитпропа А. Яковлева “Против антиисторизма”, где поносились русские литераторы патриотического направления и их герои. В частности, бранилась статья Олега Михайлова, где “в явно романтизированном виде” представлен “царский генерал Скобелев, без учета его реакционных умонастроений и роли в подавлении народных выступлений в Средней Азии”. Каковы именно были скобелевские “умонастроения” и чем хороши были “выступления” азиатских работорговцев, не уточнялось, но всем большим и малым начальникам указывалось: царский генерал Скобелев — плохой…
Это был, так сказать, пик посмертных гонений на Белого генерала. С тех пор и вплоть до начала 90-х годов объективные книги о его деятельности не появлялись и не переиздавались. А бывший партпропагандист стал “прорабом перестройки”, очень в этом деле преуспел, но не раз заявлял
печатно и устно, что ни от одного положения той своей знаменитой статьи не отрекается. От всего на свете отрекся престарелый перевертыш, коммунизм проклял, а вот тут уперся. В том числе и в своей ненависти к блестящему русскому военачальнику.
Откуда же такая устойчивая ненависть? За что враги России испытывают к Белому генералу такие злобные чувства?
Вот уже вторую тысячу лет враждебные России силы угрожают ей либо с Запада, либо с Востока. Точнее в последнем случае было бы сказать — с юго-востока, ибо турецкие захватчики, крымские орды и кавказские грабители нападали на нас именно с южного направления. Но исторически сложилось так, что все это объединялось одним понятием — Восток. В общем, следует признать, что это определение точно. Итак, получается совсем по Киплингу: “Запад есть Запад, Восток есть Восток…” К сожалению, оба они были почти всегда враждебны Руси Великой.
Наши военно-политические стратеги, несомненно, понимали правильно свои двуединые задачи еще со времен князей Киевской Руси. Они в равной мере отражали враждебные действия католической Европы, иудейской Хазарии и диких кочевых племен приазовских степей. Видимо, изначально, со стародавних времен и вплоть до времен нынешних, только Север никогда не угрожал нам — тайга и вечная мерзлота защищали куда надежнее оборонительных валов или Великой китайской стены.
Несомненно, что основателем продуманной, глубоко понятой русской стратегии Восток — Запад был Святой благоверный князь Александр Ярославич, прозванный Невским. Именно ему довелось пережить и отразить неслыханной силы удар с Востока и смертельно опасное наступление с Запада. И он понял то, что через семь веков четко определил другой великий человек на Руси: обе стороны худшие. И с каждой из них может быть только враг, но никак не союзник, что
бы кто ни обещал. Союз с любой из этих сторон навеки погубит православный русский народ.
Великие русские полководцы Суворов и Кутузов в равной степени отстаивали безопасность страны и с восточного, и с западного направлений, боевой путь их хорошо известен, тут подробности не нужны. Скобелев вроде бы шел тем же путем. С одной стороны — сражения в глубине Средней Азии и закаспийский поход, с другой — выход к стенам Царьграда — Константинополя. Так, но Турецкая империя всегда считалась на Руси Востоком, поэтому следует уточнить, что Скобелев на Западе не воевал. Тем более надлежит воздать должное его военно-политическим прозрениям как раз в отношении западных опасностей для России.
Любые идеи прошлого могут быть оценены лишь в контексте тогдашних реальных исторических событий. Как же тогда, при жизни Скобелева, оценивали Запад с военной точки зрения политические круги России? Оказывается, считали тамошнее состояние полностью благополучным, и надолго. Ярчайший пример тому — подписание Александром II в 1872 году так называемого Союза трех императоров, то есть России, Австро-Венгрии и Германии. Не очень перспективным договор этот казался с самого начала, но нам тогда остро угрожала Англия. В 1881 году, уже при новом императоре, тот союзный договор был вновь подтвержден. История последующих десятилетий доказала, что то было политической и военно-стратегической ошибкой.
Но речь в данном случае идет не об истории политики, а о Белом генерале. Так вот, он своими резкими суждениями об опасности угрозы с Запада, в особенности со стороны Германии, шел вразрез с тогдашней политикой государственного руководства, самого императора, что, естественно, по нравственным нормам того времени было делом довольно-таки дерзким.
1 февраля 1880 года Скобелев пишет личное письмо своему давнему приятелю Вас. И. Немировичу-Данченко: “Вы видите, не со вчерашнего дня немец враг наш, но прежде, когда Николай I, командируя флигель-адъютанта в Германию, называл столичные города — губернаторскими, а гросс-герцогство Нассауское — губернией, а у наших немцев был страх хоть какой-нибудь. Теперь же за каждого из них стоит Бисмарк и фатерлянд. Нам это следует помнить”.
Да, действительно, при Елизавете Петровне русская армия сражалась с войсками Фридриха Великого, но он был лишь королем Пруссии, а не всей обширной Германской империи. Потом полтора века русско-немецких войн не случалось, напротив, именно Россия способствовала освобождению немецких государств от наполеоновского порабощения. Объединение этих государств под эгидой Пруссии в единую Германскую империю, что “железом и кровью” осуществил Бисмарк, коренным образом изменило геополитическую обстановку в Европе.
Скобелев чутьем прирожденного военного стратега это почувствовал, но он был одинок. Не случайно в том же письме следовала короткая, но весьма многозначительная помета: “Записка эта для Вас лично”. Он понимал, что его взгляд на отношения с тогдашним Западом чреват опасностями. Так и оказалось…
Никем из военных кругов не поддерживаемый, Скобелев настойчиво продолжал развивать свои стратегические идеи. В 1882-м, последнем году своей такой короткой жизни, он составил подробнейшую записку о планах стратегического развертывания российских вооруженных сил в случае неизбежного — он твердо полагал — столкновения России на ее западных границах. Кому он адресовал ее и адресовал ли кому-нибудь вообще, до сих пор точно не установлено, как и точная дата документа. Не сделаем открытия, если скажем, что это, несомненно, мысли стратегического гения. Остановимся кратко лишь на трех главнейших положениях записки.
и лишь потом развивать наступательные действия, а также то, что главным противником станут именно германские войска (как в точности и получилось в мировых войнах).
“Теперь же начать подготовлять театр военных действий в Австрии и Балканских землях, положив основание воевать с Австрией не полками, а политической национально-славянской пропагандою”. Удивительная для своего времени прозорливость! Российское военно-политическое руководство во время первой мировой войны вяло действовало в этом направлении, только уже в конце были созданы боевые части из чехов, словаков и сербов, но… произошла революция, и все рухнуло. Заметим, что военные стратеги той поры вообще пренебрегали морально-политическими факторами, Белый генерал был тут выше на голову.
И, наконец, третье: “Куда бы ни показались русские знамена, им предшествует указ о наделе крестьян занимаемой местности землею от владельцев, а также казенною, в размере от обстоятельств, но возможно шире, чтобы материально заинтересовать массы в успехе нашего дела”.
Здесь придется употребить весьма сильное слово, которым часто злоупотребляют, — гениальным, не меньше, можно назвать предсказанные Скобелевым действия. Белый генерал высоко-высоко поднялся над уровнем всех тогдашних военных теоретиков, которые в ту пору очень редко сочетали военные меры с политическими. Но включить в число этих мер еще и социальный фактор — это было вообще нечто небывалое! Верно, прозорливо он все предсказывал и предвидел, но вотще. В первую мировую русские войска заняли обширные районы Австрии, населенные славянами, но о земельных реформах не заикнулись, ибо и у себя на родине не смогли на них решиться. Во второй мировой Сталин ближе подходил к таким мерам, но тоже не провел их в ходе войны, только после ее окончания. Зато практику направленной земельной политики проводили потом лидеры революционных войн в Китае, во Вьетнаме, Индонезии, в Латинской Америке.
Конечно, то была догадка, прозрение, да, не развил Скобелев свою мысль, и, уж конечно, не довелось ему даже попытаться осуществить подобное на практике, но каков полет самой военно-стратегической мысли! И это наша, русская мысль по своему размаху.
Теперь о Востоке. О, эту сторону русского порубежья он знал отлично, на собственном, так сказать, опыте. Но не только. Скобелев много читал серьезной литературы, в том числе и зарубежной. Он много беседовал с бывалыми людьми, путешественниками, купцами; подробно описан случай, когда он расспрашивал рядового русского солдата, попавшего в плен к туркменским разбойникам, где год провел у них в тяжком
рабстве. Малый оказался сметливый и наблюдательный, он очень много интересного поведал Белому генералу. Но это один лишь пример из бесчисленного множества подобных.
Итак, Скобелев знал и понимал Восток. Отлично осведомлен был, кроме того, о действиях там главного стратегического противника России — британского империализма. И здесь русский военачальник проявил недюжинную дальновидность.
Петербургская военно-политическая верхушка в конце века весьма пренебрежительно и высокомерно смотрела на боевые действия в Средней Азии. Дескать, дикари, что за слава их побеждать. “Халатники” — так пренебрежительно именовали столичные штабисты азиатских конников и пехотинцев. Близорукая оценка, сделанная явно с очень большого расстояния. Но Скобелев-то повел свои войска в глубь туркменских пустынь после поражения там другого русского генерала — Лопатина, опытного и закаленного. А ведь весь мир знал, что в те же примерно времена афганские “халатники” наголову разбили британский экспедиционный корпус и отстояли независимость своей действительно дикой, по европейским меркам, страны.
Говорил Скобелев многократно, записки составлял, издавал даже приказы в меру своих полномочий — что нельзя недооценивать Восток. Да, сегодня он, возможно, “дикий”, а если завтра вооружится и обучится, как надлежит, что тогда? И ведь опять как в воду смотрел Белый генерал! Через двадцать лет после его гибели петербургские стратеги легкомысленно развязали русско-японскую войну, совершенно чуждую российским национальным интересам. И что же? Они японцев,
до сих пор слишком очевидны, чтобы говорить о них лишний раз.
Итак, можно подвести итоги. Белый генерал Скобелев — это означает вот что:
героическая отвага, имеющая магнетические, как у великого Суворова, характер и воздействие на людей;
самоотверженность и самоотдача в любви к Родине; богатством не соблазнялся, придворной карьерой — тем паче, семью даже не смог завести, всё — армии, всё — солдатам, всегда впереди них, за что и обожаем был; ну пил, ну гулял порой, но в России, да еще для таких людей, это грех невеликий;
стратегически мыслящий военный, образованный и начитанный;
наконец, главное и редкое, очень редкое качество — не только военачальник, но и выдающийся политик, а политическая цель, высшая и единственная — величие и благополучие Православной России.
А теперь спросим себя, мог ли такой деятель дожить до преклонных лет и мирно скончаться в своем имении?
Ответ кажется вроде бы очевидным, но не станем спешить. Вот Суворов или Жуков — ведь они завершили свои весьма немолодые дни, окруженные при жизни величайшей признательностью. Да, именно так, и не одни они, и не только в России. Трагедия Скобелева в том, что не нашлось достойного ему Верховного Вождя. Конечно, Александр II и особенно Александр III были государями достойными, немало сделавшими для отечества, но ведь ни тот, ни другой не удостоились звания “великого”…
Ну, а что касается врагов — внутренних и внешних — то тут уж, как говорится, все совершенно ясно. Такого противника — и пощадить? Подобного в жестоком земном мире не случается.
Однако ни в коем случае нельзя заканчивать слова в честь и память Белого генерала на печальной ноте! И дело не в прижизненной его славе и не в запоздалом даже, но таком достойном признании через сотню лет после кончины. Пока жива Россия и русская армия, пока не смогут повергнуть нас, до тех пор образцом и примером останутся такие ее сыны, каким был и остался Скобелев — герой сугубо и воистину русский.
А памятники и книги… их можно снимать, сносить, изымать или забывать, а потом, много спустя, создавать новые. Пока жив дух великого народа, он будет воплощаться в любых формах.
Очерк и публицистика :
Придется тут добавить и собственные воспоминания. В ту пору я работал над книгой об адмирале Макарове для знаменитой тогда серии “Жизнь замечательных людей”, осенью 1972-го она вышла в свет большущим тиражом. В биографии адмирала был эпизод совместной его службы с Белым генералом во время похода в глубь азиатских пустынь на Геок-Тепе. И что же? Цензура придралась именно к этому в общем-то второстепенному эпизоду. Имени вообще не хотели упоминать, и только стойкость и решительность тогдашнего директора издательства “Молодая гвардия” В. Ганичева спасла дело.
Имя Скобелева мы сохранили, и даже с вполне положительным оттенком. Вот этот фрагмент, объективности ради: “В 1879 году войска текинцев нанесли поражение отряду генерала Ломакина. В Лондоне известие об этом было встречено с восторгом. Английские власти в Индии и Афганистане получили указание усилить антирусскую деятельность в Средней Азии. В этих условиях в Петербурге было решено ускорить события. Срочно началась подготовка к новой военной экспедиции в глубь Закаспия. Во главе войск был назначен генерал Михаил Дмитриевич Скобелев”.
Вот и все. Но и этот скромный проблеск истины оказался большой удачей, ибо через полтора месяца после выхода в свет книги появилась разгромная статья тогдашнего шефа партийного Агитпропа А. Яковлева “Против антиисторизма”, где поносились русские литераторы патриотического направления и их герои. В частности, бранилась статья Олега Михайлова, где “в явно романтизированном виде” представлен “царский генерал Скобелев, без учета его реакционных умонастроений и роли в подавлении народных выступлений в Средней Азии”. Каковы именно были скобелевские “умонастроения” и чем хороши были “выступления” азиатских работорговцев, не уточнялось, но всем большим и малым начальникам указывалось: царский генерал Скобелев — плохой…
Это был, так сказать, пик посмертных гонений на Белого генерала. С тех пор и вплоть до начала 90-х годов объективные книги о его деятельности не появлялись и не переиздавались. А бывший партпропагандист стал “прорабом перестройки”, очень в этом деле преуспел, но не раз заявлял
печатно и устно, что ни от одного положения той своей знаменитой статьи не отрекается. От всего на свете отрекся престарелый перевертыш, коммунизм проклял, а вот тут уперся. В том числе и в своей ненависти к блестящему русскому военачальнику.
Откуда же такая устойчивая ненависть? За что враги России испытывают к Белому генералу такие злобные чувства?
Вот уже вторую тысячу лет враждебные России силы угрожают ей либо с Запада, либо с Востока. Точнее в последнем случае было бы сказать — с юго-востока, ибо турецкие захватчики, крымские орды и кавказские грабители нападали на нас именно с южного направления. Но исторически сложилось так, что все это объединялось одним понятием — Восток. В общем, следует признать, что это определение точно. Итак, получается совсем по Киплингу: “Запад есть Запад, Восток есть Восток…” К сожалению, оба они были почти всегда враждебны Руси Великой.
Наши военно-политические стратеги, несомненно, понимали правильно свои двуединые задачи еще со времен князей Киевской Руси. Они в равной мере отражали враждебные действия католической Европы, иудейской Хазарии и диких кочевых племен приазовских степей. Видимо, изначально, со стародавних времен и вплоть до времен нынешних, только Север никогда не угрожал нам — тайга и вечная мерзлота защищали куда надежнее оборонительных валов или Великой китайской стены.
Несомненно, что основателем продуманной, глубоко понятой русской стратегии Восток — Запад был Святой благоверный князь Александр Ярославич, прозванный Невским. Именно ему довелось пережить и отразить неслыханной силы удар с Востока и смертельно опасное наступление с Запада. И он понял то, что через семь веков четко определил другой великий человек на Руси: обе стороны худшие. И с каждой из них может быть только враг, но никак не союзник, что
бы кто ни обещал. Союз с любой из этих сторон навеки погубит православный русский народ.
Великие русские полководцы Суворов и Кутузов в равной степени отстаивали безопасность страны и с восточного, и с западного направлений, боевой путь их хорошо известен, тут подробности не нужны. Скобелев вроде бы шел тем же путем. С одной стороны — сражения в глубине Средней Азии и закаспийский поход, с другой — выход к стенам Царьграда — Константинополя. Так, но Турецкая империя всегда считалась на Руси Востоком, поэтому следует уточнить, что Скобелев на Западе не воевал. Тем более надлежит воздать должное его военно-политическим прозрениям как раз в отношении западных опасностей для России.
Любые идеи прошлого могут быть оценены лишь в контексте тогдашних реальных исторических событий. Как же тогда, при жизни Скобелева, оценивали Запад с военной точки зрения политические круги России? Оказывается, считали тамошнее состояние полностью благополучным, и надолго. Ярчайший пример тому — подписание Александром II в 1872 году так называемого Союза трех императоров, то есть России, Австро-Венгрии и Германии. Не очень перспективным договор этот казался с самого начала, но нам тогда остро угрожала Англия. В 1881 году, уже при новом императоре, тот союзный договор был вновь подтвержден. История последующих десятилетий доказала, что то было политической и военно-стратегической ошибкой.
Но речь в данном случае идет не об истории политики, а о Белом генерале. Так вот, он своими резкими суждениями об опасности угрозы с Запада, в особенности со стороны Германии, шел вразрез с тогдашней политикой государственного руководства, самого императора, что, естественно, по нравственным нормам того времени было делом довольно-таки дерзким.
1 февраля 1880 года Скобелев пишет личное письмо своему давнему приятелю Вас. И. Немировичу-Данченко: “Вы видите, не со вчерашнего дня немец враг наш, но прежде, когда Николай I, командируя флигель-адъютанта в Германию, называл столичные города — губернаторскими, а гросс-герцогство Нассауское — губернией, а у наших немцев был страх хоть какой-нибудь. Теперь же за каждого из них стоит Бисмарк и фатерлянд. Нам это следует помнить”.
Да, действительно, при Елизавете Петровне русская армия сражалась с войсками Фридриха Великого, но он был лишь королем Пруссии, а не всей обширной Германской империи. Потом полтора века русско-немецких войн не случалось, напротив, именно Россия способствовала освобождению немецких государств от наполеоновского порабощения. Объединение этих государств под эгидой Пруссии в единую Германскую империю, что “железом и кровью” осуществил Бисмарк, коренным образом изменило геополитическую обстановку в Европе.
Скобелев чутьем прирожденного военного стратега это почувствовал, но он был одинок. Не случайно в том же письме следовала короткая, но весьма многозначительная помета: “Записка эта для Вас лично”. Он понимал, что его взгляд на отношения с тогдашним Западом чреват опасностями. Так и оказалось…
Никем из военных кругов не поддерживаемый, Скобелев настойчиво продолжал развивать свои стратегические идеи. В 1882-м, последнем году своей такой короткой жизни, он составил подробнейшую записку о планах стратегического развертывания российских вооруженных сил в случае неизбежного — он твердо полагал — столкновения России на ее западных границах. Кому он адресовал ее и адресовал ли кому-нибудь вообще, до сих пор точно не установлено, как и точная дата документа. Не сделаем открытия, если скажем, что это, несомненно, мысли стратегического гения. Остановимся кратко лишь на трех главнейших положениях записки.
и лишь потом развивать наступательные действия, а также то, что главным противником станут именно германские войска (как в точности и получилось в мировых войнах).
“Теперь же начать подготовлять театр военных действий в Австрии и Балканских землях, положив основание воевать с Австрией не полками, а политической национально-славянской пропагандою”. Удивительная для своего времени прозорливость! Российское военно-политическое руководство во время первой мировой войны вяло действовало в этом направлении, только уже в конце были созданы боевые части из чехов, словаков и сербов, но… произошла революция, и все рухнуло. Заметим, что военные стратеги той поры вообще пренебрегали морально-политическими факторами, Белый генерал был тут выше на голову.
И, наконец, третье: “Куда бы ни показались русские знамена, им предшествует указ о наделе крестьян занимаемой местности землею от владельцев, а также казенною, в размере от обстоятельств, но возможно шире, чтобы материально заинтересовать массы в успехе нашего дела”.
Здесь придется употребить весьма сильное слово, которым часто злоупотребляют, — гениальным, не меньше, можно назвать предсказанные Скобелевым действия. Белый генерал высоко-высоко поднялся над уровнем всех тогдашних военных теоретиков, которые в ту пору очень редко сочетали военные меры с политическими. Но включить в число этих мер еще и социальный фактор — это было вообще нечто небывалое! Верно, прозорливо он все предсказывал и предвидел, но вотще. В первую мировую русские войска заняли обширные районы Австрии, населенные славянами, но о земельных реформах не заикнулись, ибо и у себя на родине не смогли на них решиться. Во второй мировой Сталин ближе подходил к таким мерам, но тоже не провел их в ходе войны, только после ее окончания. Зато практику направленной земельной политики проводили потом лидеры революционных войн в Китае, во Вьетнаме, Индонезии, в Латинской Америке.
Конечно, то была догадка, прозрение, да, не развил Скобелев свою мысль, и, уж конечно, не довелось ему даже попытаться осуществить подобное на практике, но каков полет самой военно-стратегической мысли! И это наша, русская мысль по своему размаху.
Теперь о Востоке. О, эту сторону русского порубежья он знал отлично, на собственном, так сказать, опыте. Но не только. Скобелев много читал серьезной литературы, в том числе и зарубежной. Он много беседовал с бывалыми людьми, путешественниками, купцами; подробно описан случай, когда он расспрашивал рядового русского солдата, попавшего в плен к туркменским разбойникам, где год провел у них в тяжком
рабстве. Малый оказался сметливый и наблюдательный, он очень много интересного поведал Белому генералу. Но это один лишь пример из бесчисленного множества подобных.
Итак, Скобелев знал и понимал Восток. Отлично осведомлен был, кроме того, о действиях там главного стратегического противника России — британского империализма. И здесь русский военачальник проявил недюжинную дальновидность.
Петербургская военно-политическая верхушка в конце века весьма пренебрежительно и высокомерно смотрела на боевые действия в Средней Азии. Дескать, дикари, что за слава их побеждать. “Халатники” — так пренебрежительно именовали столичные штабисты азиатских конников и пехотинцев. Близорукая оценка, сделанная явно с очень большого расстояния. Но Скобелев-то повел свои войска в глубь туркменских пустынь после поражения там другого русского генерала — Лопатина, опытного и закаленного. А ведь весь мир знал, что в те же примерно времена афганские “халатники” наголову разбили британский экспедиционный корпус и отстояли независимость своей действительно дикой, по европейским меркам, страны.
Говорил Скобелев многократно, записки составлял, издавал даже приказы в меру своих полномочий — что нельзя недооценивать Восток. Да, сегодня он, возможно, “дикий”, а если завтра вооружится и обучится, как надлежит, что тогда? И ведь опять как в воду смотрел Белый генерал! Через двадцать лет после его гибели петербургские стратеги легкомысленно развязали русско-японскую войну, совершенно чуждую российским национальным интересам. И что же? Они японцев,
до сих пор слишком очевидны, чтобы говорить о них лишний раз.
Итак, можно подвести итоги. Белый генерал Скобелев — это означает вот что:
героическая отвага, имеющая магнетические, как у великого Суворова, характер и воздействие на людей;
самоотверженность и самоотдача в любви к Родине; богатством не соблазнялся, придворной карьерой — тем паче, семью даже не смог завести, всё — армии, всё — солдатам, всегда впереди них, за что и обожаем был; ну пил, ну гулял порой, но в России, да еще для таких людей, это грех невеликий;
стратегически мыслящий военный, образованный и начитанный;
наконец, главное и редкое, очень редкое качество — не только военачальник, но и выдающийся политик, а политическая цель, высшая и единственная — величие и благополучие Православной России.
А теперь спросим себя, мог ли такой деятель дожить до преклонных лет и мирно скончаться в своем имении?
Ответ кажется вроде бы очевидным, но не станем спешить. Вот Суворов или Жуков — ведь они завершили свои весьма немолодые дни, окруженные при жизни величайшей признательностью. Да, именно так, и не одни они, и не только в России. Трагедия Скобелева в том, что не нашлось достойного ему Верховного Вождя. Конечно, Александр II и особенно Александр III были государями достойными, немало сделавшими для отечества, но ведь ни тот, ни другой не удостоились звания “великого”…
Ну, а что касается врагов — внутренних и внешних — то тут уж, как говорится, все совершенно ясно. Такого противника — и пощадить? Подобного в жестоком земном мире не случается.
Однако ни в коем случае нельзя заканчивать слова в честь и память Белого генерала на печальной ноте! И дело не в прижизненной его славе и не в запоздалом даже, но таком достойном признании через сотню лет после кончины. Пока жива Россия и русская армия, пока не смогут повергнуть нас, до тех пор образцом и примером останутся такие ее сыны, каким был и остался Скобелев — герой сугубо и воистину русский.
А памятники и книги… их можно снимать, сносить, изымать или забывать, а потом, много спустя, создавать новые. Пока жив дух великого народа, он будет воплощаться в любых формах.
Очерк и публицистика :
КСЕНИЯ МЯЛО. На рубеже тысячелетий: контур сдвига
Отступление
Основы этой роли были заложены для России Петром I, укреплены и утверждены Екатериной II; апогей же всеевропейского влияния был достигнут после победы над Наполеоном.
Следующий, еще более высокий взлет исторической России (тогда в форме СССР) как поистине мировой державы произошел в
“холодной войны” диктовались вовсе не идеологическим, а геополитическим соперничеством. И что, естественно, было бы странно ожидать, что теперь, когда главная цель достигнута, торжествующий победитель вдруг начнет устраивать с Россией “общий лад”. Россия должна прекратить существование в качестве великой державы, а может быть, и вообще как державы — вот смысл “преодоления Ялты и Потсдама”. Констатация этого становится на Западе, да и в мире общим местом — причем звучит она из уст как злорадствующих, так и сожалеющих, и образ Ялты оказывается ключевым для обозначения совершившихся в мире гигантских сдвигов.
Так, в 1997 году, после американо-российской встречи в верхах, на которой Россия уступила по вопросу о расширении НАТО, “Файнэншл тайм” писала о “Ялте наоборот”. А премьер-министр Польши Ежи Бузек прокомментировал: “Решение Сената США означает окончательное преодоление Ялты единственной оставшейся сверхдержавой” (“НГ”, 06.05.98).
Корреспондент газеты “Гардиан” Дэвид Хёрст, напоминая о временах победы России над Наполеоном, писал: впервые с Венского конгресса 1814 года карту Европы перекраивают без ее участия, перечеркивая решения Ялтинской конференции и лишая Россию статуса великой державы. “Такое положение создалось в результате геополитических уступок Западу, сделанных последним лидером Советского Союза Горбачевым”.
9 мая (!) 1997 года германская левая газета “Юнге Вельт” так обрисовала новое положение России, создавшееся вследствие сделанных ею беспрецедентных геополитических уступок: “В 52-ю годовщину победы над фашизмом Россия посредством бывших союзников по оружию и вновь поднявшейся Германии поставлена в положение, напоминающее первые годы молодой Советской республики… Россия, которая убрала антагонизм двух систем путем саморазрушения своего порядка,
(выделено мною. — К. М.). Поскольку Россия разрушилась экономически, культурно и духовно, она перестала быть архитектором мировой политики и опустилась до роли глупого Вани для западных политических стратегов”.
Характеристика может показаться предельной жесткой, но вряд ли можно оспорить точность. И, на мой взгляд, такая жесткость все же лучше и здоровее странного упорства, с которым иные отечественные политологи продолжают утверждать, будто “холодная война” закончилась неким общим сладостным примирением, а не крушением и ликвидацией исторической России (СССР). Ликвидацией столь полной, какая, стоит заметить, происходит лишь в случае безоговорочной капитуляции, когда побежденная сторона полностью сдается на милость победителя. Такая ликвидация не была осуществлена даже в отношении Германии и Японии, хотя по юридическому смыслу формулы безоговорочной капитуляции победители — и главный из них, СССР, — имели на это право. С самим СССР история обошлась гораздо более жестоко.
И странно видеть, что Сергей Рогов, директор Института США и Канады, в том же 1997 году находил возможным писать: “Расширение НАТО ставит под сомнение представление о том, что “холодная война” завершилась без побежденных и победителей…” (“НГ”, 26.0 Сейчас мы являемся свидетелями того, что вместо строительства Большой Европы со стороны Запада предпринимается попытка ревизии всего послевоенного мирового порядка всей Ялтинской системы международных отношений”.
Дорого же заплатила Россия за эти нелепые иллюзии “неконфронтационности”, за веру в то, будто Запад и впрямь не имел иных целей в “холодной войне”, кроме как организовать вместе с СССР-Россией мирный кондоминиум — если не всепланетный, то, по меньшей мере, всеевропейский. Нет, о таком кондоминиуме речь могла идти лишь на пике советской мощи, и в определенной мере его-то и устанавливали Ялтинские и Потсдамские соглашения. Но упадок этой мощи — вначале именно в сфере духовной, а не в военной, что нашло выражение в бессмысленной формуле “вхождения в мировое сообщество” (и это исходило из уст сверхдержавы!), — конечно же, выбил всякую почву из-под идеи кондоминиума. Зато с тем большей силой зазвучали на Западе речи о победе — о ней, а не о каком-то равноправном партнерстве, с иллюзиями которого, несмотря на насмешки, которыми осыпает их Бжезинский в “Великой шахматной доске”, все еще не в силах расстаться отечественные либералы-западники. Вехами же на пути к этой победе как раз и стали и объединение Германии на условиях Запада, и Парижская хартия 1990 года, которую Бжезинский называет именно актом капитуляции СССР в “холодной войне”. А в 1992 году он уже назвал Россию “побежденной страной”.
И Ельцин, заявивший на одной из встреч с американским президентом: “Мы вместе победили в холодной войне”, был просто смешон, ибо в США никто и не думал скрывать ни того, о чьей победе идет речь, ни роли специфических организаций и приемов в достижении этой победы. Именно так — “Victory” — назвал свою книгу бывший сотрудник ЦРУ Питер Швейцер, сформулировав проблему с подкупающей откровенностью: “Изучать крах Советского Союза вне американской политики почти равносильно расследованию внезапной неожиданной и загадочной смерти без учета возможности убийства (!) или, по крайней мере, изучения связанных с ним обстоятельств”.
И он же цитирует шефа ЦРУ Джеймса Вулси, который заявил, вступая в должность: “Да, это мы прикончили Гигантского Дракона!” Тот же Вулси в другом месте воздал должное и внутренней “пятой колонне”, действовавшей в
СССР: “Мы и наши союзники вместе с демократами России и других государств бывшего советского блока одержали победу в холодной войне”*. И еще 8 января 1993 года Дж. Буш при посещении штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли особо подчеркнул заслуги данного ведомства в “преображении страны, из которой он только что вернулся”, то есть России.
Разумеется, на фоне такой откровенности (а я привела лишь малую толику подобных высказываний) и при ретроспективном обзоре событий встает вопрос, где же был при этом вездесущий, как думали, КГБ, и хотя эта проблема еще ждет своего исследователя, ниже я затрону некоторые ее аспекты. А сейчас не могу не упомянуть, что, по словам В. Пруссакова, несколько лет назад в американских газетах появилась “любопытная информация относительно того, что пресловутая “перестройка” в течение длительного времени разрабатывалась на Лубянке и в конце концов была одобрена… в Лэнгли” (“Правда”, 08. 96).
Но если Буш благодарил Лэнгли в 1993 году, то один из шефов ЦРУ, Роберт Гейтс, прибыв в Москву в августе 1991 года, сразу же после поражения ГКЧП, прошелся по Красной площади с открытой бутылкой шампанского в руках, пояснив: “Я совершаю свой индивидуальный парад победы…” А по мнению Бжезинского, как я уже говорила выше, капитуляция СССР состоялась в 1990 году в Париже, и в 1994 году он довольно подробно развил эту свою мысль:
“…Холодная война окончилась победой одной стороны и поражением другой. Как и при окончании других войн, имеет место ярко выраженный момент капитуляции. Этот момент настал в Париже 19 ноября 1990 года. На совещании, которое было отмечено внешними проявлениями дружбы, предназначенными для маскировки действительности (выделено мною. — К. М.), Михаил Горбачев, который руководил Советским Союзом на финальных этапах “холодной войны”, принял условия победителей, т.е. Запада”.
А затем говорится нечто принципиально важное для понимания всего последующего (за Парижем) хода событий, и особенно природы локальных войн, развернувшихся по периметру бывшего СССР, то есть исторической России, а теперь уже перенесенных и на территорию нынешней Российской Федерации (Чечня и Дагестан). Итак: “Последствия “холодной войны” ставят перед Западом повестку дня, которая ошеломляет: ее суть состоит в обеспечении того, чтобы распад Советского Союза стал и прочным концом Российской империи” (выделено мною. — К. М., — “Правда”, 17. 08. 94).
Почти синхронно и в унисон, притом еще более резко, высказался Генри Киссинджер**: “Я предпочту в России хаос и гражданскую войну тенденции воссоединения ее народов в единое, крепкое, централизованное государство” (“Советская Россия”, 15. 09. 94).
Указания Бжезинского на Парижскую хартию особенно важно напомнить с учетом итогов Стамбульского саммита 1999 года, совпавшего с Парижским даже по датам. Стамбульский саммит ОБСЕ, в свой черед, знаменовал новый натиск Запада на Россию, теперь уже в ее урезанном виде, и новое отступление последней. Все попытки проправительственной российской прессы позолотить пилюлю и затушевать поражение оказались несостоятельными в глазах мало-мальски внимательного наблюдателя.
Напомню: за “победу” российской дипломатии выдавалось то, что из 50 пунктов итоговой декларации лишь один был посвящен Чечне. Но не гораздо ли важнее то, что вопрос о Чечне вообще обсуждался в Стамбуле, причем в тоне недопустимо резком и вызывающем? Тем самым уже ставилось под сомнение, а точнее — отрицалось право России защищать свою территориальную целостность и противодействовать не просто терроризму, но прямой террористической интервенции большого числа наемников на ее суверенную территорию. К тому же оно ставилось под сомнение странами, только что совершившими жестокую агрессию против ничем не угрожавшей им Югославии.
Тем самым России грубо давалось понять, что ее место в мире коренным образом изменилось и по отношению к ней действуют иные правила игры, нежели для “великих”, из разряда которых она сама вывела себя десятилетием “отступления до боя”, если воспользоваться блестящей формулой адмирала Балтина
“Советская Россия”, 31.10.95). Что касается Чечни, то о победе России в Стамбуле можно было бы говорить лишь в случае ее полного неупоминания в заключительной декларации, что означало бы признание суверенитета России над ее территорией. Именно поэтому Запад не пошел на столь принципиальную уступку, зато Россия отступила на нескольких направлениях. Как писала 20 ноября лондонская “Таймс”, русские уступили в Стамбуле, разрешив делегации ОБСЕ посещение зоны военных действий и посредничество в “политическом решении” конфликта.
Газета писала: “Под нажимом западных стран… Россия отступила от бескомпромиссного языка Ельцина и пошла на подтверждение права ОБСЕ на вмешательство во внутренние дела своих членов, если они угрожают региональной стабильности”.
И это, подчеркивает “Таймс”, — не единственное унижение России в Стамбуле. Западная печать почти единодушно рассматривает как поражение России подписанное в Стамбуле руководителями Грузии, Азербайджана, Турции и Туркменистана соглашение о строительстве двух линий нефтепровода из Средней Азии в Турцию, что создает перспективу дальнейшего ослабления влияния России в этом регионе.
Основы этой роли были заложены для России Петром I, укреплены и утверждены Екатериной II; апогей же всеевропейского влияния был достигнут после победы над Наполеоном.
Следующий, еще более высокий взлет исторической России (тогда в форме СССР) как поистине мировой державы произошел в
“холодной войны” диктовались вовсе не идеологическим, а геополитическим соперничеством. И что, естественно, было бы странно ожидать, что теперь, когда главная цель достигнута, торжествующий победитель вдруг начнет устраивать с Россией “общий лад”. Россия должна прекратить существование в качестве великой державы, а может быть, и вообще как державы — вот смысл “преодоления Ялты и Потсдама”. Констатация этого становится на Западе, да и в мире общим местом — причем звучит она из уст как злорадствующих, так и сожалеющих, и образ Ялты оказывается ключевым для обозначения совершившихся в мире гигантских сдвигов.
Так, в 1997 году, после американо-российской встречи в верхах, на которой Россия уступила по вопросу о расширении НАТО, “Файнэншл тайм” писала о “Ялте наоборот”. А премьер-министр Польши Ежи Бузек прокомментировал: “Решение Сената США означает окончательное преодоление Ялты единственной оставшейся сверхдержавой” (“НГ”, 06.05.98).
Корреспондент газеты “Гардиан” Дэвид Хёрст, напоминая о временах победы России над Наполеоном, писал: впервые с Венского конгресса 1814 года карту Европы перекраивают без ее участия, перечеркивая решения Ялтинской конференции и лишая Россию статуса великой державы. “Такое положение создалось в результате геополитических уступок Западу, сделанных последним лидером Советского Союза Горбачевым”.
9 мая (!) 1997 года германская левая газета “Юнге Вельт” так обрисовала новое положение России, создавшееся вследствие сделанных ею беспрецедентных геополитических уступок: “В 52-ю годовщину победы над фашизмом Россия посредством бывших союзников по оружию и вновь поднявшейся Германии поставлена в положение, напоминающее первые годы молодой Советской республики… Россия, которая убрала антагонизм двух систем путем саморазрушения своего порядка,
(выделено мною. — К. М.). Поскольку Россия разрушилась экономически, культурно и духовно, она перестала быть архитектором мировой политики и опустилась до роли глупого Вани для западных политических стратегов”.
Характеристика может показаться предельной жесткой, но вряд ли можно оспорить точность. И, на мой взгляд, такая жесткость все же лучше и здоровее странного упорства, с которым иные отечественные политологи продолжают утверждать, будто “холодная война” закончилась неким общим сладостным примирением, а не крушением и ликвидацией исторической России (СССР). Ликвидацией столь полной, какая, стоит заметить, происходит лишь в случае безоговорочной капитуляции, когда побежденная сторона полностью сдается на милость победителя. Такая ликвидация не была осуществлена даже в отношении Германии и Японии, хотя по юридическому смыслу формулы безоговорочной капитуляции победители — и главный из них, СССР, — имели на это право. С самим СССР история обошлась гораздо более жестоко.
И странно видеть, что Сергей Рогов, директор Института США и Канады, в том же 1997 году находил возможным писать: “Расширение НАТО ставит под сомнение представление о том, что “холодная война” завершилась без побежденных и победителей…” (“НГ”, 26.0 Сейчас мы являемся свидетелями того, что вместо строительства Большой Европы со стороны Запада предпринимается попытка ревизии всего послевоенного мирового порядка всей Ялтинской системы международных отношений”.
Дорого же заплатила Россия за эти нелепые иллюзии “неконфронтационности”, за веру в то, будто Запад и впрямь не имел иных целей в “холодной войне”, кроме как организовать вместе с СССР-Россией мирный кондоминиум — если не всепланетный, то, по меньшей мере, всеевропейский. Нет, о таком кондоминиуме речь могла идти лишь на пике советской мощи, и в определенной мере его-то и устанавливали Ялтинские и Потсдамские соглашения. Но упадок этой мощи — вначале именно в сфере духовной, а не в военной, что нашло выражение в бессмысленной формуле “вхождения в мировое сообщество” (и это исходило из уст сверхдержавы!), — конечно же, выбил всякую почву из-под идеи кондоминиума. Зато с тем большей силой зазвучали на Западе речи о победе — о ней, а не о каком-то равноправном партнерстве, с иллюзиями которого, несмотря на насмешки, которыми осыпает их Бжезинский в “Великой шахматной доске”, все еще не в силах расстаться отечественные либералы-западники. Вехами же на пути к этой победе как раз и стали и объединение Германии на условиях Запада, и Парижская хартия 1990 года, которую Бжезинский называет именно актом капитуляции СССР в “холодной войне”. А в 1992 году он уже назвал Россию “побежденной страной”.
И Ельцин, заявивший на одной из встреч с американским президентом: “Мы вместе победили в холодной войне”, был просто смешон, ибо в США никто и не думал скрывать ни того, о чьей победе идет речь, ни роли специфических организаций и приемов в достижении этой победы. Именно так — “Victory” — назвал свою книгу бывший сотрудник ЦРУ Питер Швейцер, сформулировав проблему с подкупающей откровенностью: “Изучать крах Советского Союза вне американской политики почти равносильно расследованию внезапной неожиданной и загадочной смерти без учета возможности убийства (!) или, по крайней мере, изучения связанных с ним обстоятельств”.
И он же цитирует шефа ЦРУ Джеймса Вулси, который заявил, вступая в должность: “Да, это мы прикончили Гигантского Дракона!” Тот же Вулси в другом месте воздал должное и внутренней “пятой колонне”, действовавшей в
СССР: “Мы и наши союзники вместе с демократами России и других государств бывшего советского блока одержали победу в холодной войне”*. И еще 8 января 1993 года Дж. Буш при посещении штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли особо подчеркнул заслуги данного ведомства в “преображении страны, из которой он только что вернулся”, то есть России.
Разумеется, на фоне такой откровенности (а я привела лишь малую толику подобных высказываний) и при ретроспективном обзоре событий встает вопрос, где же был при этом вездесущий, как думали, КГБ, и хотя эта проблема еще ждет своего исследователя, ниже я затрону некоторые ее аспекты. А сейчас не могу не упомянуть, что, по словам В. Пруссакова, несколько лет назад в американских газетах появилась “любопытная информация относительно того, что пресловутая “перестройка” в течение длительного времени разрабатывалась на Лубянке и в конце концов была одобрена… в Лэнгли” (“Правда”, 08. 96).
Но если Буш благодарил Лэнгли в 1993 году, то один из шефов ЦРУ, Роберт Гейтс, прибыв в Москву в августе 1991 года, сразу же после поражения ГКЧП, прошелся по Красной площади с открытой бутылкой шампанского в руках, пояснив: “Я совершаю свой индивидуальный парад победы…” А по мнению Бжезинского, как я уже говорила выше, капитуляция СССР состоялась в 1990 году в Париже, и в 1994 году он довольно подробно развил эту свою мысль:
“…Холодная война окончилась победой одной стороны и поражением другой. Как и при окончании других войн, имеет место ярко выраженный момент капитуляции. Этот момент настал в Париже 19 ноября 1990 года. На совещании, которое было отмечено внешними проявлениями дружбы, предназначенными для маскировки действительности (выделено мною. — К. М.), Михаил Горбачев, который руководил Советским Союзом на финальных этапах “холодной войны”, принял условия победителей, т.е. Запада”.
А затем говорится нечто принципиально важное для понимания всего последующего (за Парижем) хода событий, и особенно природы локальных войн, развернувшихся по периметру бывшего СССР, то есть исторической России, а теперь уже перенесенных и на территорию нынешней Российской Федерации (Чечня и Дагестан). Итак: “Последствия “холодной войны” ставят перед Западом повестку дня, которая ошеломляет: ее суть состоит в обеспечении того, чтобы распад Советского Союза стал и прочным концом Российской империи” (выделено мною. — К. М., — “Правда”, 17. 08. 94).
Почти синхронно и в унисон, притом еще более резко, высказался Генри Киссинджер**: “Я предпочту в России хаос и гражданскую войну тенденции воссоединения ее народов в единое, крепкое, централизованное государство” (“Советская Россия”, 15. 09. 94).
Указания Бжезинского на Парижскую хартию особенно важно напомнить с учетом итогов Стамбульского саммита 1999 года, совпавшего с Парижским даже по датам. Стамбульский саммит ОБСЕ, в свой черед, знаменовал новый натиск Запада на Россию, теперь уже в ее урезанном виде, и новое отступление последней. Все попытки проправительственной российской прессы позолотить пилюлю и затушевать поражение оказались несостоятельными в глазах мало-мальски внимательного наблюдателя.
Напомню: за “победу” российской дипломатии выдавалось то, что из 50 пунктов итоговой декларации лишь один был посвящен Чечне. Но не гораздо ли важнее то, что вопрос о Чечне вообще обсуждался в Стамбуле, причем в тоне недопустимо резком и вызывающем? Тем самым уже ставилось под сомнение, а точнее — отрицалось право России защищать свою территориальную целостность и противодействовать не просто терроризму, но прямой террористической интервенции большого числа наемников на ее суверенную территорию. К тому же оно ставилось под сомнение странами, только что совершившими жестокую агрессию против ничем не угрожавшей им Югославии.
Тем самым России грубо давалось понять, что ее место в мире коренным образом изменилось и по отношению к ней действуют иные правила игры, нежели для “великих”, из разряда которых она сама вывела себя десятилетием “отступления до боя”, если воспользоваться блестящей формулой адмирала Балтина
“Советская Россия”, 31.10.95). Что касается Чечни, то о победе России в Стамбуле можно было бы говорить лишь в случае ее полного неупоминания в заключительной декларации, что означало бы признание суверенитета России над ее территорией. Именно поэтому Запад не пошел на столь принципиальную уступку, зато Россия отступила на нескольких направлениях. Как писала 20 ноября лондонская “Таймс”, русские уступили в Стамбуле, разрешив делегации ОБСЕ посещение зоны военных действий и посредничество в “политическом решении” конфликта.
Газета писала: “Под нажимом западных стран… Россия отступила от бескомпромиссного языка Ельцина и пошла на подтверждение права ОБСЕ на вмешательство во внутренние дела своих членов, если они угрожают региональной стабильности”.
И это, подчеркивает “Таймс”, — не единственное унижение России в Стамбуле. Западная печать почти единодушно рассматривает как поражение России подписанное в Стамбуле руководителями Грузии, Азербайджана, Турции и Туркменистана соглашение о строительстве двух линий нефтепровода из Средней Азии в Турцию, что создает перспективу дальнейшего ослабления влияния России в этом регионе.