Страница:
Скажем в заключение несколько слов относительно положения, принятого нашими оппонентами. Оставляя в стороне постановления об акционерных банках, на которые глаза публики теперь, к счастью, уже открыты, и возвращаясь к банковой хартии, с ее теорией регулирования денежного обращения, мы хотя и не желали бы, но должны представить приверженцев этой теории в не совсем выгодном свете. Их обычная политика состоит в том, чтобы изображать всякий антагонизм равносильным увлечению в самые грубые заблуждения. Они обыкновенно допускают одну лишь альтернативу - или их собственный догмат, или такую дикую доктрину, о которой нельзя и говорить серьезно: "Держитесь нашей партии, иначе вы анархисты" - вот сущность их выводов.
В каждом споре об этом предмете оппоненты наши очень смело уверяют, что они защитники "принципа", на возражения же, делаемые им, отвечают упреком в "эмпиризме". Мы, однако, не находим ничего эмпирического в том выводе, что обращение банковых билетов должно регулироваться точно таким же образом, как и обращение других кредитных знаков. Мы не усматриваем ничего "эмпирического" в замечании, что естественная охрана, заключающаяся в предвидении банкротства, удерживая купца от выдачи слишком большого числа платежных обещаний на известные сроки, точно так же удержит и банкира от выдачи сверх меры платежных обещаний по востребованию. В нем же заключается "эмпиризм" человека, который доказывает, что личные свойства и обстоятельства людей определяют количество кредитных обязательств, находящихся в обращении, и что денежное расстройство, которое по временам вызывается ненадежными характерами и изменчивыми обстоятельствами, может быть только усиливаемо, а никак не устраняемо правительственными врачеваниями. С другой стороны, мы не можем понять, в силу какого "принципа" обязательство, написанное на банковом билете, должно быть рассматриваемо не так, как всякий другой договор. Мы не можем признать такого принципа, который требует, чтобы правительство контролировало дела банкиров, не допуская их до заключения обязательств, превышающих их средства, - и который не требует от правительства того же самого в отношении к другим торговым людям. Для нас непостижим такой "принцип", который позволяет Английскому банку выпустить билетов на 14 000 000 ф. ст. с обеспечением государственным кредитом - и который не дает разрешения на пользование этим кредитом свыше упомянутой суммы, - "принцип", который говорит, что билеты на 14 000 000 ф. ст. могут быть выпущены без обеспечении золотом, но настаивает в то же время, что за всякий фунт свыше этой суммы могут быть выпускаемы билеты лишь с непременным обеспечением их размена. Любопытно видеть, как из этого "принципа" сделан был вывод, что средний размер обещания билетов по каждому провинциальному банку, в течение двенадцати недель 1844 г., был именно тот размер, который оправдывался капиталом банка. Не усматривая здесь никакого "принципа", мы находим, напротив, что как сама мысль, изложенная выше, так и ее применение отличаются вполне эмпирическим характером.
Еще более удивительно уверение этих "кредитных теоретиков", будто бы их доктрины - те же доктрины свободной торговли. В законодательной сфере лорд Оверстон, а в журналистике "Saturday Review" поддерживали, между прочим, это мнение. Причислять к мерам свободной торговли то, что имеет явной целью ограничить свободные действия обмена, значит допускать невероятное противоречие в понятиях. Вся система законодательства о кредитных знаках имеет от начала до конца запретительный характер, она имеет этот характер и по духу, и в частностях. Можно ли назвать законом свободной торговли такой закон, который запрещает учреждение выпускных банков на пространстве шестидесяти пяти миль от Лондона? или такой, который говорит, что только имеющий правительственную привилегию может выдавать платежные обещания по востребованию? или такой, который в известный момент становится между банкиром и его клиентом и произносит veto против дальнейшего обмена между ними кредитных документов? Если б случилось, что два купца пожелали войти между собой в сделку, и если б в то самое время, как один из них собирался выдать другому вексель в обмен за купленные им товары явился бы чиновник, который остановил бы покупщика замечанием, что, рассмотрев его большую книгу, он не находит осторожной предполагаемую им покупку и что закон, во имя принципа свободной торговли, уничтожает эту сделку, - если б все это случилось, что сказали бы обе стороны? Если в этом примере вместо шестимесячных платежных обещаний мы поставим платежные обещания по востребованию, то он в равной степени применяется к сделке между банкиром и его клиентом.
Правда, что "кредитные теоретики" находят очень сильное оправдание в том факте, что в числе их оппонентов есть защитники различных несбыточных планов и изобретатели постановлений, столь же протекционных по духу, как и их собственная теория. Правда, что в рядах их есть защитники неразменных "трудовых билетов" и люди, старающиеся доказать, что в пору торговых затруднений банки не должны возвышать учетного процента. Но оправдывает ли этот факт беспощадный укор, обращенный из этого лагеря к лицу антагонистов, ввиду того явления, что против Банкового акта восставали высшие авторитеты в политической экономии? Неужели защитники "кредитного принципа" не знают, что в числе их противников являются: Торнтон, давно известный писатель по части денежных вопросов; Тук и Ньюмарч, отличившиеся многотрудными исследованиями кредитной системы и цен; Фуллартон, которого сочинение "Regulation of Currencies" есть мастерское произведение; Миклеод, которого книга {"Основные начала политической экономии" Пер. М. П. Веселовского.Спб., 1865.} изображает бесконечные несправедливости и нелепости, ознаменовавшие монетную историю Англии; Джемс Вильсон, член парламента, который в знании торгового, денежного и банкового дела не встречает себе соперников; Джон Стюарт Милль, стоящий в передовом ряду и как философ и как экономист? Неужели "кредитные теоретики" не понимают, что мнимое различие между банковыми билетами и другими кредитными документами, различие, составляющее основу Банкового акта (в подкрепление которого сэр Роберт Пиль мог привести лишь слабый авторитет лорда Ливерпуля), отвергается не только вышеупомянутыми авторитетами, но и Госкиссоном, профессором Шторхом, доктором Траверсом Твиссом и известными французскими экономистами Жозефом Гарнъе и Мишелем Шевалье {См. Tooke's "Bonk Charter Act of 1844" etc.}? Разве они не знают, что против них стоят и глубокомысленные мыслители, и терпеливые труженики? Если они этого не подозревают, то пора же им приняться за изучение предмета, о котором они пишут с видом знатоков. А если они это знают, то не мешало бы им показывать несколько больше уважения к своим противникам.
X
ПАРЛАМЕНТСКАЯ РЕФОРМА:
ОПАСНОСТИ И ПРЕДОХРАНИТЕЛЬНЫЕ МЕРЫ
(Впервые напечатано в "Westminster Review" за апрель 1860 г.)
Тридцать лет тому назад страх грядущих зол волновал не мало умов в Англии. Инстинктивная боязнь перемены, с виду оправдываемая вспышками народной жестокости, вызывала в воображении многих призрак анархии, которая непременно должна наступить вслед за проведением билля о реформе. Среди фермеров царил хронический ужас: они боялись, как бы новоиспеченные участники политической власти как-нибудь не присвоили себе всех выгод, даваемых скотоводством и земледелием. Владельцы замков и больших поместий говорили о мелких собственниках, т. е. годовой доход которых равняется 10 ф. ст., что проявляет юридически условие избирательного права (ten-pound bouse holders) в таком духе, как будто те составляли армию хищников, грозящих разграбить и опустошить их владения. Были и среди горожан такие, которые рассматривали отмену старых укоренившихся зол как переход правления в руки черни, что для них, в свою очередь, было равносильно грабежу. Даже в парламенте выражались иногда подобные опасения, как, например, устами сэра Роберта Инглиза, позволившего себе намекнуть, что национальный долг, пожалуй, и не будет признаваться обязательным, если предполагаемая мера сделается законом.
Может быть, и теперь есть люди, испытывающие подобные же страхи при мысли о предстоящей перемене, полагающие, что рабочие и вообще люди низшего сословия, заполучив власть, сейчас же наложат руки на собственность. Мы надеемся, однако, что столь неразумно бьющие тревогу составляют лишь незначительную часть нации. Не только либеральная партия, но и консервативная понимает народ лучше и правильнее тех, кто строит такие мрачные предположения. Многие представители высшего и среднего классов признают тот факт, что в общем, если сравнить критически, поведение богатых людей в смысле честности ничем не отличается от поведения бедняков. Виды и степени соблазнов, которым подвергаются эти два слоя общества, различны, но нравственные устои того и другого, в сущности, одинаковы. Неуважение к правам собственности, проявляющееся среди народа, в широком смысле слова, в прямой форме, т. е. в виде мелких краж, в более богатой среде проявляется косвенными путями, в различных формах, однако ж не менее гнусных и часто гораздо более убыточных для сограждан. Торговцы оптом и в розницу сплошь и рядом совершают нечестные поступки, от обмеривания и обвешивания до злостного банкротства включительно, - некоторые из видов мошенничества были нами указаны в нашей статье "Торговая нравственность" (Morals of the Trade). Плутни на скачках, подкуп избирателей, неуплата по счетам поставщиков, барышничество железнодорожными акциями; непомерно высокие цены, назначаемые помещиками за землю при продаже ее железнодорожным компаниям; подкуп и лихоимство при проведении через парламент частных биллей - все эти и другие примеры в том же роде показывают, что в высшем слое общества недобросовестность - явление не менее обычное, чем в низшем, хотя проявляется она и в иных формах; что процентное отношение в обоих случаях одинаково велико и что в смысле результатов оно такое же, если не большее зло.
А раз факты доказывают, что в смысли честности намерений один класс стоит другого, неразумно противиться распространению льготы на низший класс на том основании, что это грозит прямой опасностью собственности. Предполагать, что земледельцы и ремесленники в своей массе, пользуясь своей политической властью, будут сознательно несправедливы к своим более богатым согражданам, на это у нас не больше оснований, чем полагать, что эти более богатые сограждане уже теперь сознательно совершают легальные несправедливости по отношению к ремесленникам и земледельцам.
В чем же тогда опасность? Чего бояться? Если владение землей, домами, железными дорогами, капиталами и всякой иной собственностью и тогда будет обеспечено в той же степени, как и теперь, с какой же стати бояться злоупотребления новыми политическими правами? И каких, собственно, злоупотреблений есть разумное основание бояться?
О том, как могут злоупотреблять своими политическими правами те, кого предполагается наделить ими, мы можем судить по тому, как злоупотребляли ими те, которые обладали ими раньше.
Чем характеризовалось в главных чертах правление доныне господствовавших классов? - Нельзя сказать, чтоб эти классы искали всегда своей прямой выгоды в ущерб другим, но нередко они вырабатывали меры, косвенно выгодные для них. Добровольное самопожертвование являлось исключением; руководящее же правило было: законы должны оберегать частные интересы, все равно, в ущерб или не в ущерб интересам общественным. По справедливости, землевладелец имеет не больше прав на имущество недоимщика-арендатора, чем всякий другой кредитор, однако же землевладельцы, составляющие большинство законодателей, издавали законы, дающие им преимущество перед всеми другими кредиторами и обеспечивающие получение ренты. Пошлина, взимаемая правительством за ввод во владение наследством, перешло ли оно по закону или по завещанию, по справедливости должна бы ложиться тяжелее на более богатых, чем на сравнительно бедных, и на недвижимое имущество тяжелей, чем на движимое; однако же законом установлено обратное; закон этот держался очень долго и до известной степени остается в силе еще теперь. Право представления кандидатов на духовные должности идет совершенно вразрез с духом закона; однако же право это было утверждено парламентом и ревниво отстаивается доныне, причем вовсе или почти не принимается в расчет благо тех, для кого, собственно, существует церковь. Чем, как не влиянием личных мотивов, можно объяснить то обстоятельство, что в вопросе о покровительстве земледелию класс землевладельцев и подвластных им лиц резко разошелся во мнениях с другими классами, хотя факты для всех были одни и те же? Если нужно, можем привести еще более яркий пример: оппозиция англиканского духовенства отмене хлебных законов. Профессиональные проповедники справедливости и милосердия, постоянно осуждающие эгоизм и воображающие, что подают пример высокого самоотвержения, настолько, однако же, доступны влиянию мирских расчетов и соображений, что. когда им показалось, что интересы их в опасности, они почти единодушно воспротивились предлагаемой перемене. Из десяти с лишним тысяч друзей ex officio бедняков и нуждающихся только один (преподобный Томас Спенсер) принял деятельное участие в борьбе против налога, которым был обложен хлеб крестьянина ради обеспечения ренты землевладельцу.
Вот пример того, какими путями люди, стоящие у кормила власти, в наше время добиваются того, что выгодно для них в ущерб другим. Надо полагать, что и всякая общественная группа, получившая преобладание вследствие политической перемены, действовала бы аналогичными способами, жертвуя ради собственного блага благом других. Мы не видим причины думать, чтобы низшие классы были, по существу, менее добросовестны, чем высшие, но точно так же не видим и основания считать низшие классы более добросовестными. Мы утверждаем, что во всех обществах и во все времена уровень нравственности был в общей сложности одинаков для всех сословий; и потому нам кажется ясным, что, если богатые при случае издают законы, несправедливо покровительствующие им преимущественно перед всеми прочими, бедные, будь власть на их стороне, делали бы то же самое. Не совершая заведомых несправедливостей, они бессознательно руководились бы личными соображениями, и законодательство наше, блуждавшее до того в одном направлении, опять стало бы блуждать в другом.
Распространенные в среде рабочих взгляды и мнения только подтверждают этот абстрактный вывод. Чего теперь желают рабочие классы, того они, надо полагать, и добивались бы, если бы правительственная реформа отдала власть в их руки. Судя по этим ходячим взглядам, они, несомненно, добивались бы или помогли бы добиться многих вещей, весьма желательных. Вопросы, вроде вопроса о церковном налоге (Church-rates), были бы решены давным-давно, если бы политические права распространялись на большее количество лиц. Сильно возросшее влияние народа непременно сказалось бы на упорядочении отношений между группой, исповедующей религию, установленную государством, и между остальной частью общества. Были бы уничтожены и другие остатки сословного классового законодательства. Но, помимо идей, способных вызвать перемены, неоспоримо благодетельные, рабочие классы лелеют и другие, которые не могут быть осуществлены без грубой несправедливости по отношении к другим классам и - в будущем - без вреда для самих рабочих. Так, например, все они питают вражду к капиталистам. До сих пор еще как между земледельческими рабочими, так и между жителями городов сильно распространено убеждение, будто машины приносят только вред рабочим, причем выказывается желание не только устанавливать число рабочих часов, но и регулировать все отношения между нанимателями и наемниками. Рассмотрим вкратце факты.
Когда, присоединив еще одно ошибочное воззрение к несчетному числу таких же, внушенных ею народу, законодательная власть приняла билль о десятичасовом рабочем дне и тем самым признала, что ограничивать продолжительность работы есть обязанность государства, в среде рабочих классов естественно возникло желание добиться дальнейших улучшений своей участи тем же путем. Первым результатом этого явилась весьма крупная стачка "соединенных механиков" (Amalgamated Engineers). Устав этого союза имеет целью ограничить различными способами предложения труда. Членам его не дозволяется работать более определенного числа часов в неделю; плата должна быть не ниже установленной. Никто не может быть принят в союз, не заработав себе на то права "пробной" службой (probationary servitude). Союз ведет строгую регистрацию своих членов; отмечаются все перемены в жизни рабочего: брак, потеря одного места, переход на другое, - и малейшее упущение в доставке сведений наказывается штрафом. Совет решает безапелляционно все дела, частные и общественные. Какая тирания царит в союзе видно из того, что члены наказываются за сообщение посторонним каких бы то ни было сведений о делах союза, за порицание действий другого члена, за оправдание поведения оштрафованных и т. д. Обеспечив такими принудительными мерами единодушие в своей среде, члены союза путем долгого и упорного воздействия на своих хозяев вынудили их согласиться на множество различных уступок, по их мнению выгодных лишь для механиков. Позднее мы видим, как те же результаты были достигнуты такими же средствами во время стачки рабочих строителей (operative builders). В одной из первых прокламаций, изданных стачечниками, они заявили, что "имеют одинаковое с другими право на общественное сочувствие, проявляющееся теперь в широких размерах и направленное к тому, чтобы сократить число рабочих часов", - чем разом выяснили и обольщение свое, и источник этого обольщения. Веря, как тому научил их верить парламентский акт, что отношение между количеством выполняемого труда и получаемой за него платой не естественное, а искусственное, они требовали, чтобы плата осталась та же, а число рабочих часов с десяти было уменьшено до девяти. Они рекомендовали хозяевам на будущее время принимать это в расчет при составлении контрактов, говоря, что они "питают полную уверенность в том, что желание их неизбежно осуществится", - учтивый намек на то, что хозяева должны будут уступить могуществу их организации. В ответ на угрозу подрядчиков прекратить работы им напоминали, что ответственность за причиненное таким путем общественное бедствие ляжет на них же. Когда разрыв наконец совершился, стачечники пустили в ход все уже выработанные меры, чтобы вынудить подрядчиков уступить, и добились бы своего, если бы противники их, уверенные, что уступка будет равносильна разорению, не соединились для такого же дружного и единодушного отпора. Уже в течение нескольких лет перед тем подрядчики и архитекторы уступали многим сумасбродным требованиям рабочих, и требования эти, предъявленные им, были только логическим следствием предыдущего. Если б подрядчики согласились укоротить рабочий день и отменить систематические прибавочные работы, т. е. если бы выполнили то, чего от них добивались, рабочие вряд ли остановились бы на этом. Успех сделал бы их еще более требовательными, и чем дальше, тем больше бы ширилась и росла пагубная борьба труда с капиталом.
Наиболее совершенным образцом промышленной организации во вкусе рабочих, вероятно, является союз работников печатного дела (Printers Union). За исключением служащих в редакции Times'a. и еще в одном большом деле, где владельцы сумели отстоять свою независимость, все наши наборщики, тискальщики и т. д. входят в состав союза, регулирующего все отношения между нанимателем и наемником. Существует установленная плата за набор столько-то за тысячу букв хозяин не может дать, а наборщик не имеет права принять меньшей платы. За печатание также установлена плата, и, кроме того, определено количество экземпляров, меньше которого вы не можете напечатать, не заплатив за несделанную работу. Наименьшее число экземпляров - 250; если вам нужно всего 50, вы все равно должны платить за 250, а если нужно 300 за 500. Помимо регулирования цен и порядка печатания, союз работников печатного дела заботится еще и о том, чтобы уменьшить конкуренцию, ограничивая число учеников, поступающих в типографию. Эта лига так хорошо организована, что хозяева вынуждены были покоряться. Нарушение правил в какой-либо книгопечатне ведет за собой стачку всех служащих, а так как их поддерживает весь союз, хозяину обыкновенно приходится уступить.
И в других отраслях промышленности рабочие держались бы, если б могли, той же ограничительной системы, что наглядно доказывают часто повторяемые попытки в этом направлении. В стачках лудильщиков, жестянщиков (Tin-plate-workers), ткачей г. Ковентри, механиков, башмачников, строителей, - всюду обнаруживается явное стремление к регулированию заработной платы, числа рабочих часов и разных других условий труда, словом, к уничтожению вольного договора между наемником и нанимателем. Если бы рабочие повсюду добились своего, все отрасли промышленности были бы до того стеснены, что пришлось бы поднять цены на продукты производства, что легло бы тяжким бременем на те же рабочие классы. Каждый производитель, находящийся под покровительством своего союза во всем, что касается его профессии, платил бы крайнюю цену за каждый покупаемый им продукт, благодаря тому что и другие рабочие пользуются подобным же покровительством. Короче говоря, мы опять вернулись бы к старой (только в новой форме) и вредной системе взаимного обложения (taxation). В результате - уменьшение способности конкурировать с другими нациями и подрыв нашей иностранной торговли.
От подобных результатов следует предостерегать. Не рискованно ли дать политическую власть людям, которые держатся таких ошибочных взглядов на основы общественных отношений и упорно стремятся провести свои взгляды в жизнь? Это становится вопросом серьезным. Люди, подчиняющие свою свободу, как частных лиц, деспотическим постановлениями рабочих союзов, вряд ли достаточно независимы, чтобы хорошо воспользоваться своей свободой политической. Кто до такой степени плохо понимает истинный смысл свободы и допускает, что отдельная личность или корпорация имеет право запретить наемнику и нанимателю заключать между собой договоры, какие им угодно, тоже, по нашему мнению, почти не способен оберегать и свою собственную свободу, и свободу своих сограждан. Если понятия о честности так смутны, что люди считают долгом повиноваться приказаниям вождей союзов, отказываясь от права лично располагать своим трудом и ставить свои собственные условия; если, повинуясь этому извращенному чувству долга, они рискуют жизнью своих семейств, заставляя их голодать; если они называют "гнусным правилом" (odious document) простое требование, чтобы хозяин и работник были свободны заключать между собою какие им угодно договоры; если чувство справедливости в них так притупилось, что они способны даже бить, лишать работы, морить голодом, даже убивать своих же собратьев, восстающих против диктатуры союза и отстаивающих свое право продавать свой труд кому угодно и по вольной цене, - словом, они доказали, что способны быть рабами и в то же время тиранами, мы смело можем погодить с распространением на них привилегий политических прав.
Цели, которых рабочие давно уже стремятся достигнуть с помощью частных организаций, - те же самые цели, каких они старались бы достигнуть, будь у них в руках политическая власть, путем общественных постановлений. Раз в таких вопросах, как вышеуказанные, убеждения их так прочны и решимость так сильна, что они систематически подвергают себя крайним лишениям в надежде добиться своего, - мы имеем полное основание ожидать, что такие взгляды под давлением такой решимости, скоро вылились бы в форму закона, если бы рабочие стояли у кормила власти. Для рабочих вопросы, касающиеся регулирования труда, представляют живейший интерес. Для кандидата в парламент лучший способ заручиться их голосами - поддакивать им в этих вопросах. Нам скажут, что дурных результатов можно опасаться только в том случае, если рабочие получат численный перевес в среде избирателей; на это можно возразить, что нередко, при двух приблизительно равносильных политических партиях, результаты выборов определяет третья, значительно меньшая. Припомним, что рабочие союзы в Англии насчитывают до 600 000 членов и владеют капиталом в 300 000 ф. ст.; припомним, что эти союзы обыкновенно помогают друг другу и даже соединены в одно целое - ассоциацию рабочих вообще; припомним, что все они превосходно организованы и безжалостно пользуются своею властью над членами: во многих городах совместное воздействие их непременно должно иметь решающее влияние на результат общих выборов, хотя бы в каждом данном случае рабочие составляли лишь небольшую часть избирателей. Какого влияния может достигнуть небольшая, но сплоченная группа, нам это уже показали ирландцы в палате общин и еще нагляднее ирландские эмигранты в Америке. Организация рабочих союзов не менее совершенна; не менее сильны и побуждения, руководящие их членами. Судите же сами, как велико должно быть их влияние.
В каждом споре об этом предмете оппоненты наши очень смело уверяют, что они защитники "принципа", на возражения же, делаемые им, отвечают упреком в "эмпиризме". Мы, однако, не находим ничего эмпирического в том выводе, что обращение банковых билетов должно регулироваться точно таким же образом, как и обращение других кредитных знаков. Мы не усматриваем ничего "эмпирического" в замечании, что естественная охрана, заключающаяся в предвидении банкротства, удерживая купца от выдачи слишком большого числа платежных обещаний на известные сроки, точно так же удержит и банкира от выдачи сверх меры платежных обещаний по востребованию. В нем же заключается "эмпиризм" человека, который доказывает, что личные свойства и обстоятельства людей определяют количество кредитных обязательств, находящихся в обращении, и что денежное расстройство, которое по временам вызывается ненадежными характерами и изменчивыми обстоятельствами, может быть только усиливаемо, а никак не устраняемо правительственными врачеваниями. С другой стороны, мы не можем понять, в силу какого "принципа" обязательство, написанное на банковом билете, должно быть рассматриваемо не так, как всякий другой договор. Мы не можем признать такого принципа, который требует, чтобы правительство контролировало дела банкиров, не допуская их до заключения обязательств, превышающих их средства, - и который не требует от правительства того же самого в отношении к другим торговым людям. Для нас непостижим такой "принцип", который позволяет Английскому банку выпустить билетов на 14 000 000 ф. ст. с обеспечением государственным кредитом - и который не дает разрешения на пользование этим кредитом свыше упомянутой суммы, - "принцип", который говорит, что билеты на 14 000 000 ф. ст. могут быть выпущены без обеспечении золотом, но настаивает в то же время, что за всякий фунт свыше этой суммы могут быть выпускаемы билеты лишь с непременным обеспечением их размена. Любопытно видеть, как из этого "принципа" сделан был вывод, что средний размер обещания билетов по каждому провинциальному банку, в течение двенадцати недель 1844 г., был именно тот размер, который оправдывался капиталом банка. Не усматривая здесь никакого "принципа", мы находим, напротив, что как сама мысль, изложенная выше, так и ее применение отличаются вполне эмпирическим характером.
Еще более удивительно уверение этих "кредитных теоретиков", будто бы их доктрины - те же доктрины свободной торговли. В законодательной сфере лорд Оверстон, а в журналистике "Saturday Review" поддерживали, между прочим, это мнение. Причислять к мерам свободной торговли то, что имеет явной целью ограничить свободные действия обмена, значит допускать невероятное противоречие в понятиях. Вся система законодательства о кредитных знаках имеет от начала до конца запретительный характер, она имеет этот характер и по духу, и в частностях. Можно ли назвать законом свободной торговли такой закон, который запрещает учреждение выпускных банков на пространстве шестидесяти пяти миль от Лондона? или такой, который говорит, что только имеющий правительственную привилегию может выдавать платежные обещания по востребованию? или такой, который в известный момент становится между банкиром и его клиентом и произносит veto против дальнейшего обмена между ними кредитных документов? Если б случилось, что два купца пожелали войти между собой в сделку, и если б в то самое время, как один из них собирался выдать другому вексель в обмен за купленные им товары явился бы чиновник, который остановил бы покупщика замечанием, что, рассмотрев его большую книгу, он не находит осторожной предполагаемую им покупку и что закон, во имя принципа свободной торговли, уничтожает эту сделку, - если б все это случилось, что сказали бы обе стороны? Если в этом примере вместо шестимесячных платежных обещаний мы поставим платежные обещания по востребованию, то он в равной степени применяется к сделке между банкиром и его клиентом.
Правда, что "кредитные теоретики" находят очень сильное оправдание в том факте, что в числе их оппонентов есть защитники различных несбыточных планов и изобретатели постановлений, столь же протекционных по духу, как и их собственная теория. Правда, что в рядах их есть защитники неразменных "трудовых билетов" и люди, старающиеся доказать, что в пору торговых затруднений банки не должны возвышать учетного процента. Но оправдывает ли этот факт беспощадный укор, обращенный из этого лагеря к лицу антагонистов, ввиду того явления, что против Банкового акта восставали высшие авторитеты в политической экономии? Неужели защитники "кредитного принципа" не знают, что в числе их противников являются: Торнтон, давно известный писатель по части денежных вопросов; Тук и Ньюмарч, отличившиеся многотрудными исследованиями кредитной системы и цен; Фуллартон, которого сочинение "Regulation of Currencies" есть мастерское произведение; Миклеод, которого книга {"Основные начала политической экономии" Пер. М. П. Веселовского.Спб., 1865.} изображает бесконечные несправедливости и нелепости, ознаменовавшие монетную историю Англии; Джемс Вильсон, член парламента, который в знании торгового, денежного и банкового дела не встречает себе соперников; Джон Стюарт Милль, стоящий в передовом ряду и как философ и как экономист? Неужели "кредитные теоретики" не понимают, что мнимое различие между банковыми билетами и другими кредитными документами, различие, составляющее основу Банкового акта (в подкрепление которого сэр Роберт Пиль мог привести лишь слабый авторитет лорда Ливерпуля), отвергается не только вышеупомянутыми авторитетами, но и Госкиссоном, профессором Шторхом, доктором Траверсом Твиссом и известными французскими экономистами Жозефом Гарнъе и Мишелем Шевалье {См. Tooke's "Bonk Charter Act of 1844" etc.}? Разве они не знают, что против них стоят и глубокомысленные мыслители, и терпеливые труженики? Если они этого не подозревают, то пора же им приняться за изучение предмета, о котором они пишут с видом знатоков. А если они это знают, то не мешало бы им показывать несколько больше уважения к своим противникам.
X
ПАРЛАМЕНТСКАЯ РЕФОРМА:
ОПАСНОСТИ И ПРЕДОХРАНИТЕЛЬНЫЕ МЕРЫ
(Впервые напечатано в "Westminster Review" за апрель 1860 г.)
Тридцать лет тому назад страх грядущих зол волновал не мало умов в Англии. Инстинктивная боязнь перемены, с виду оправдываемая вспышками народной жестокости, вызывала в воображении многих призрак анархии, которая непременно должна наступить вслед за проведением билля о реформе. Среди фермеров царил хронический ужас: они боялись, как бы новоиспеченные участники политической власти как-нибудь не присвоили себе всех выгод, даваемых скотоводством и земледелием. Владельцы замков и больших поместий говорили о мелких собственниках, т. е. годовой доход которых равняется 10 ф. ст., что проявляет юридически условие избирательного права (ten-pound bouse holders) в таком духе, как будто те составляли армию хищников, грозящих разграбить и опустошить их владения. Были и среди горожан такие, которые рассматривали отмену старых укоренившихся зол как переход правления в руки черни, что для них, в свою очередь, было равносильно грабежу. Даже в парламенте выражались иногда подобные опасения, как, например, устами сэра Роберта Инглиза, позволившего себе намекнуть, что национальный долг, пожалуй, и не будет признаваться обязательным, если предполагаемая мера сделается законом.
Может быть, и теперь есть люди, испытывающие подобные же страхи при мысли о предстоящей перемене, полагающие, что рабочие и вообще люди низшего сословия, заполучив власть, сейчас же наложат руки на собственность. Мы надеемся, однако, что столь неразумно бьющие тревогу составляют лишь незначительную часть нации. Не только либеральная партия, но и консервативная понимает народ лучше и правильнее тех, кто строит такие мрачные предположения. Многие представители высшего и среднего классов признают тот факт, что в общем, если сравнить критически, поведение богатых людей в смысле честности ничем не отличается от поведения бедняков. Виды и степени соблазнов, которым подвергаются эти два слоя общества, различны, но нравственные устои того и другого, в сущности, одинаковы. Неуважение к правам собственности, проявляющееся среди народа, в широком смысле слова, в прямой форме, т. е. в виде мелких краж, в более богатой среде проявляется косвенными путями, в различных формах, однако ж не менее гнусных и часто гораздо более убыточных для сограждан. Торговцы оптом и в розницу сплошь и рядом совершают нечестные поступки, от обмеривания и обвешивания до злостного банкротства включительно, - некоторые из видов мошенничества были нами указаны в нашей статье "Торговая нравственность" (Morals of the Trade). Плутни на скачках, подкуп избирателей, неуплата по счетам поставщиков, барышничество железнодорожными акциями; непомерно высокие цены, назначаемые помещиками за землю при продаже ее железнодорожным компаниям; подкуп и лихоимство при проведении через парламент частных биллей - все эти и другие примеры в том же роде показывают, что в высшем слое общества недобросовестность - явление не менее обычное, чем в низшем, хотя проявляется она и в иных формах; что процентное отношение в обоих случаях одинаково велико и что в смысле результатов оно такое же, если не большее зло.
А раз факты доказывают, что в смысли честности намерений один класс стоит другого, неразумно противиться распространению льготы на низший класс на том основании, что это грозит прямой опасностью собственности. Предполагать, что земледельцы и ремесленники в своей массе, пользуясь своей политической властью, будут сознательно несправедливы к своим более богатым согражданам, на это у нас не больше оснований, чем полагать, что эти более богатые сограждане уже теперь сознательно совершают легальные несправедливости по отношению к ремесленникам и земледельцам.
В чем же тогда опасность? Чего бояться? Если владение землей, домами, железными дорогами, капиталами и всякой иной собственностью и тогда будет обеспечено в той же степени, как и теперь, с какой же стати бояться злоупотребления новыми политическими правами? И каких, собственно, злоупотреблений есть разумное основание бояться?
О том, как могут злоупотреблять своими политическими правами те, кого предполагается наделить ими, мы можем судить по тому, как злоупотребляли ими те, которые обладали ими раньше.
Чем характеризовалось в главных чертах правление доныне господствовавших классов? - Нельзя сказать, чтоб эти классы искали всегда своей прямой выгоды в ущерб другим, но нередко они вырабатывали меры, косвенно выгодные для них. Добровольное самопожертвование являлось исключением; руководящее же правило было: законы должны оберегать частные интересы, все равно, в ущерб или не в ущерб интересам общественным. По справедливости, землевладелец имеет не больше прав на имущество недоимщика-арендатора, чем всякий другой кредитор, однако же землевладельцы, составляющие большинство законодателей, издавали законы, дающие им преимущество перед всеми другими кредиторами и обеспечивающие получение ренты. Пошлина, взимаемая правительством за ввод во владение наследством, перешло ли оно по закону или по завещанию, по справедливости должна бы ложиться тяжелее на более богатых, чем на сравнительно бедных, и на недвижимое имущество тяжелей, чем на движимое; однако же законом установлено обратное; закон этот держался очень долго и до известной степени остается в силе еще теперь. Право представления кандидатов на духовные должности идет совершенно вразрез с духом закона; однако же право это было утверждено парламентом и ревниво отстаивается доныне, причем вовсе или почти не принимается в расчет благо тех, для кого, собственно, существует церковь. Чем, как не влиянием личных мотивов, можно объяснить то обстоятельство, что в вопросе о покровительстве земледелию класс землевладельцев и подвластных им лиц резко разошелся во мнениях с другими классами, хотя факты для всех были одни и те же? Если нужно, можем привести еще более яркий пример: оппозиция англиканского духовенства отмене хлебных законов. Профессиональные проповедники справедливости и милосердия, постоянно осуждающие эгоизм и воображающие, что подают пример высокого самоотвержения, настолько, однако же, доступны влиянию мирских расчетов и соображений, что. когда им показалось, что интересы их в опасности, они почти единодушно воспротивились предлагаемой перемене. Из десяти с лишним тысяч друзей ex officio бедняков и нуждающихся только один (преподобный Томас Спенсер) принял деятельное участие в борьбе против налога, которым был обложен хлеб крестьянина ради обеспечения ренты землевладельцу.
Вот пример того, какими путями люди, стоящие у кормила власти, в наше время добиваются того, что выгодно для них в ущерб другим. Надо полагать, что и всякая общественная группа, получившая преобладание вследствие политической перемены, действовала бы аналогичными способами, жертвуя ради собственного блага благом других. Мы не видим причины думать, чтобы низшие классы были, по существу, менее добросовестны, чем высшие, но точно так же не видим и основания считать низшие классы более добросовестными. Мы утверждаем, что во всех обществах и во все времена уровень нравственности был в общей сложности одинаков для всех сословий; и потому нам кажется ясным, что, если богатые при случае издают законы, несправедливо покровительствующие им преимущественно перед всеми прочими, бедные, будь власть на их стороне, делали бы то же самое. Не совершая заведомых несправедливостей, они бессознательно руководились бы личными соображениями, и законодательство наше, блуждавшее до того в одном направлении, опять стало бы блуждать в другом.
Распространенные в среде рабочих взгляды и мнения только подтверждают этот абстрактный вывод. Чего теперь желают рабочие классы, того они, надо полагать, и добивались бы, если бы правительственная реформа отдала власть в их руки. Судя по этим ходячим взглядам, они, несомненно, добивались бы или помогли бы добиться многих вещей, весьма желательных. Вопросы, вроде вопроса о церковном налоге (Church-rates), были бы решены давным-давно, если бы политические права распространялись на большее количество лиц. Сильно возросшее влияние народа непременно сказалось бы на упорядочении отношений между группой, исповедующей религию, установленную государством, и между остальной частью общества. Были бы уничтожены и другие остатки сословного классового законодательства. Но, помимо идей, способных вызвать перемены, неоспоримо благодетельные, рабочие классы лелеют и другие, которые не могут быть осуществлены без грубой несправедливости по отношении к другим классам и - в будущем - без вреда для самих рабочих. Так, например, все они питают вражду к капиталистам. До сих пор еще как между земледельческими рабочими, так и между жителями городов сильно распространено убеждение, будто машины приносят только вред рабочим, причем выказывается желание не только устанавливать число рабочих часов, но и регулировать все отношения между нанимателями и наемниками. Рассмотрим вкратце факты.
Когда, присоединив еще одно ошибочное воззрение к несчетному числу таких же, внушенных ею народу, законодательная власть приняла билль о десятичасовом рабочем дне и тем самым признала, что ограничивать продолжительность работы есть обязанность государства, в среде рабочих классов естественно возникло желание добиться дальнейших улучшений своей участи тем же путем. Первым результатом этого явилась весьма крупная стачка "соединенных механиков" (Amalgamated Engineers). Устав этого союза имеет целью ограничить различными способами предложения труда. Членам его не дозволяется работать более определенного числа часов в неделю; плата должна быть не ниже установленной. Никто не может быть принят в союз, не заработав себе на то права "пробной" службой (probationary servitude). Союз ведет строгую регистрацию своих членов; отмечаются все перемены в жизни рабочего: брак, потеря одного места, переход на другое, - и малейшее упущение в доставке сведений наказывается штрафом. Совет решает безапелляционно все дела, частные и общественные. Какая тирания царит в союзе видно из того, что члены наказываются за сообщение посторонним каких бы то ни было сведений о делах союза, за порицание действий другого члена, за оправдание поведения оштрафованных и т. д. Обеспечив такими принудительными мерами единодушие в своей среде, члены союза путем долгого и упорного воздействия на своих хозяев вынудили их согласиться на множество различных уступок, по их мнению выгодных лишь для механиков. Позднее мы видим, как те же результаты были достигнуты такими же средствами во время стачки рабочих строителей (operative builders). В одной из первых прокламаций, изданных стачечниками, они заявили, что "имеют одинаковое с другими право на общественное сочувствие, проявляющееся теперь в широких размерах и направленное к тому, чтобы сократить число рабочих часов", - чем разом выяснили и обольщение свое, и источник этого обольщения. Веря, как тому научил их верить парламентский акт, что отношение между количеством выполняемого труда и получаемой за него платой не естественное, а искусственное, они требовали, чтобы плата осталась та же, а число рабочих часов с десяти было уменьшено до девяти. Они рекомендовали хозяевам на будущее время принимать это в расчет при составлении контрактов, говоря, что они "питают полную уверенность в том, что желание их неизбежно осуществится", - учтивый намек на то, что хозяева должны будут уступить могуществу их организации. В ответ на угрозу подрядчиков прекратить работы им напоминали, что ответственность за причиненное таким путем общественное бедствие ляжет на них же. Когда разрыв наконец совершился, стачечники пустили в ход все уже выработанные меры, чтобы вынудить подрядчиков уступить, и добились бы своего, если бы противники их, уверенные, что уступка будет равносильна разорению, не соединились для такого же дружного и единодушного отпора. Уже в течение нескольких лет перед тем подрядчики и архитекторы уступали многим сумасбродным требованиям рабочих, и требования эти, предъявленные им, были только логическим следствием предыдущего. Если б подрядчики согласились укоротить рабочий день и отменить систематические прибавочные работы, т. е. если бы выполнили то, чего от них добивались, рабочие вряд ли остановились бы на этом. Успех сделал бы их еще более требовательными, и чем дальше, тем больше бы ширилась и росла пагубная борьба труда с капиталом.
Наиболее совершенным образцом промышленной организации во вкусе рабочих, вероятно, является союз работников печатного дела (Printers Union). За исключением служащих в редакции Times'a. и еще в одном большом деле, где владельцы сумели отстоять свою независимость, все наши наборщики, тискальщики и т. д. входят в состав союза, регулирующего все отношения между нанимателем и наемником. Существует установленная плата за набор столько-то за тысячу букв хозяин не может дать, а наборщик не имеет права принять меньшей платы. За печатание также установлена плата, и, кроме того, определено количество экземпляров, меньше которого вы не можете напечатать, не заплатив за несделанную работу. Наименьшее число экземпляров - 250; если вам нужно всего 50, вы все равно должны платить за 250, а если нужно 300 за 500. Помимо регулирования цен и порядка печатания, союз работников печатного дела заботится еще и о том, чтобы уменьшить конкуренцию, ограничивая число учеников, поступающих в типографию. Эта лига так хорошо организована, что хозяева вынуждены были покоряться. Нарушение правил в какой-либо книгопечатне ведет за собой стачку всех служащих, а так как их поддерживает весь союз, хозяину обыкновенно приходится уступить.
И в других отраслях промышленности рабочие держались бы, если б могли, той же ограничительной системы, что наглядно доказывают часто повторяемые попытки в этом направлении. В стачках лудильщиков, жестянщиков (Tin-plate-workers), ткачей г. Ковентри, механиков, башмачников, строителей, - всюду обнаруживается явное стремление к регулированию заработной платы, числа рабочих часов и разных других условий труда, словом, к уничтожению вольного договора между наемником и нанимателем. Если бы рабочие повсюду добились своего, все отрасли промышленности были бы до того стеснены, что пришлось бы поднять цены на продукты производства, что легло бы тяжким бременем на те же рабочие классы. Каждый производитель, находящийся под покровительством своего союза во всем, что касается его профессии, платил бы крайнюю цену за каждый покупаемый им продукт, благодаря тому что и другие рабочие пользуются подобным же покровительством. Короче говоря, мы опять вернулись бы к старой (только в новой форме) и вредной системе взаимного обложения (taxation). В результате - уменьшение способности конкурировать с другими нациями и подрыв нашей иностранной торговли.
От подобных результатов следует предостерегать. Не рискованно ли дать политическую власть людям, которые держатся таких ошибочных взглядов на основы общественных отношений и упорно стремятся провести свои взгляды в жизнь? Это становится вопросом серьезным. Люди, подчиняющие свою свободу, как частных лиц, деспотическим постановлениями рабочих союзов, вряд ли достаточно независимы, чтобы хорошо воспользоваться своей свободой политической. Кто до такой степени плохо понимает истинный смысл свободы и допускает, что отдельная личность или корпорация имеет право запретить наемнику и нанимателю заключать между собой договоры, какие им угодно, тоже, по нашему мнению, почти не способен оберегать и свою собственную свободу, и свободу своих сограждан. Если понятия о честности так смутны, что люди считают долгом повиноваться приказаниям вождей союзов, отказываясь от права лично располагать своим трудом и ставить свои собственные условия; если, повинуясь этому извращенному чувству долга, они рискуют жизнью своих семейств, заставляя их голодать; если они называют "гнусным правилом" (odious document) простое требование, чтобы хозяин и работник были свободны заключать между собою какие им угодно договоры; если чувство справедливости в них так притупилось, что они способны даже бить, лишать работы, морить голодом, даже убивать своих же собратьев, восстающих против диктатуры союза и отстаивающих свое право продавать свой труд кому угодно и по вольной цене, - словом, они доказали, что способны быть рабами и в то же время тиранами, мы смело можем погодить с распространением на них привилегий политических прав.
Цели, которых рабочие давно уже стремятся достигнуть с помощью частных организаций, - те же самые цели, каких они старались бы достигнуть, будь у них в руках политическая власть, путем общественных постановлений. Раз в таких вопросах, как вышеуказанные, убеждения их так прочны и решимость так сильна, что они систематически подвергают себя крайним лишениям в надежде добиться своего, - мы имеем полное основание ожидать, что такие взгляды под давлением такой решимости, скоро вылились бы в форму закона, если бы рабочие стояли у кормила власти. Для рабочих вопросы, касающиеся регулирования труда, представляют живейший интерес. Для кандидата в парламент лучший способ заручиться их голосами - поддакивать им в этих вопросах. Нам скажут, что дурных результатов можно опасаться только в том случае, если рабочие получат численный перевес в среде избирателей; на это можно возразить, что нередко, при двух приблизительно равносильных политических партиях, результаты выборов определяет третья, значительно меньшая. Припомним, что рабочие союзы в Англии насчитывают до 600 000 членов и владеют капиталом в 300 000 ф. ст.; припомним, что эти союзы обыкновенно помогают друг другу и даже соединены в одно целое - ассоциацию рабочих вообще; припомним, что все они превосходно организованы и безжалостно пользуются своею властью над членами: во многих городах совместное воздействие их непременно должно иметь решающее влияние на результат общих выборов, хотя бы в каждом данном случае рабочие составляли лишь небольшую часть избирателей. Какого влияния может достигнуть небольшая, но сплоченная группа, нам это уже показали ирландцы в палате общин и еще нагляднее ирландские эмигранты в Америке. Организация рабочих союзов не менее совершенна; не менее сильны и побуждения, руководящие их членами. Судите же сами, как велико должно быть их влияние.