Микки Спилейн
Долгое ожидание
Глава 1
Автобус преодолел последний подъем, и вот наконец перед нами раскинулся Линкасл, уютно притулившийся в горной долине, словно коробочка с драгоценностями, весь залитый волшебным лунным светом. Проспекты и улицы, ясно различимые даже с такого расстояния, переливались огнями мерцающих неоновых реклам, рассеивая полуночный мрак. Я вынул из кармана конверт, разорвал его на мелкие кусочки и, опустив оконное стекло, рассеял их в темноте ночи. Толстуха, сидевшая позади меня, ткнула в мое плечо пухлым пальцем и надменно проговорила:
— Я просила бы вас закрыть окно, если вы не возражаете.
Это было сказано таким тоном, точно она обращалась к балованному мальчишке.
— Я просил бы вас закрыть рот, если вы не возражаете, — вежливо ответил я, и она выполнила мою просьбу.
Всю долгую дорогу она не умолкала ни на секунду, — оживленно комментируя решительно все, начиная от умения водителя управляться с машиной и кончая шумом, который производил сидевший на переднем сиденье ребенок. Но сейчас она захлопнула пасть весьма основательно, так что плотно сдвинутые губы слились в едва заметную полоску.
Стекло я так и не поднял, искренне надеясь, что сквозняк сорвет с этого бочонка жира парик, и оно оставалось опущенным до тех самых пор, пока автобус не подкатил к автовокзалу.
Водитель заглушил мотор и, полуобернувшись к пассажирам, проговорил:
— Линкасл. Здесь вы можете пересесть на поезд или автобус, который доставит вас в Чикаго. Имеется сообщение и с другими городами восточного округа. Стоянка автобуса двадцать минут, затем мы направляемся дальше к югу.
Но для меня путешествие закончилось.
Я обождал, пока мимо протиснется толстуха, пробормотавшая по моему адресу что-то весьма нелестное, хотя и нечленораздельное, одарил ее скверной ухмылкой, потом снял с сетки для багажа чемоданчик и спустился по ступенькам на тротуар.
Где-то в отдалении дважды оглушительно свистнул паровоз. Дежурный по станции в красной фуражке предупредил, что времени у тех, кто делает пересадку, в обрез, и целая толпа жаждущих галопом помчалась на платформу. Я поставил чемоданчик на землю, вытащил из кармана последнюю сигарету, закурил и направился в зал ожидания. Вдоль одной из стен зала тянулась обшарпанная буфетная стойка, напротив нее я заметил газетный киоск и билетную кассу. Все кресла и скамьи были заняты, так что я пошел в туалет. Секунду поколебавшись, не стоит ли умыться, я решил, что кувшина теплой воды и нескольких капель жидкого мыла явно недостаточно для того, чтобы смыть грязь многомильного путешествия. К тому же я нуждался в услугах парикмахера не меньше, чем в возможности сменить наконец замызганные брюки и кожаный пиджак. Поэтому я ограничился лишь тем, что ополоснул руки.
Когда я вернулся в зал ожидания, у буфетной стойки освободилось одно место, и я сразу же понял, почему именно оно. На соседнем табурете сидела толстуха с автобуса, и язык ее вновь работал вовсю. Девушка за стойкой с измученным усталым лицом чуть не плакала, и, если бы я не взобрался на табурет рядом, толстуха вполне могла получить вторую чашку кофе прямо в физиономию. Но, увидев меня, она сразу же заткнулась и сморщила нос, словно от меня дурно пахло. Буфетчица обернулась ко мне, и я сказал:
— Кофе, ветчину и швейцарский сыр. Хлеб ржаной. Она выполнила мой заказ и небрежно бросила мелочь в кассовый ящик. Расправившись с едой, я выпил чашку кофе, затем развернулся на табурете и стал разглядывать зал ожидания. Только теперь я заметил в окошке билетной кассы какого-то старика в очках. Но он-то обратил на меня внимание куда раньше, это я понял сразу. Перед его окошком стояло четыре человека, но он почти не смотрел на них, поскольку взор его то и дело устремлялся поверх голов в мою сторону. Его лицо при этом принимало озабоченное выражение, точно у отца, обеспокоенного недомоганием любимого дитяти.
Всю длинную дорогу, все эти тысячи миль я не уставал размышлять о том, как же это произойдет в первый раз. И вот наконец минута настала. Всего лишь сгорбленный старичок с пожелтевшими от постоянного курения обвислыми усами. И все выглядело не так, как я представлял себе эти долгие, долгие мили.
Последний в небольшой очереди перед кассой получил наконец свой билет и отошел. Я занял его место. Старик попытался изобразить улыбку, и я небрежно бросил:
— Привет, папаша!
Впечатление было такое, словно кто-то дернул его за усы. Верхняя губа дернулась, обнажив сорок восемь искусственных зубов, и улыбка, сперва весьма робкая, а , затем все более уверенная, заиграла на его лице.
— Господи! Джонни Макбрайд! Ты ли это?
— Давненько не виделись, а, папаша!
Мне показалось странным выражение его физиономии. Но по крайней мере в одном я не сомневался: он узнал меня.
— Давненько, Господи Боже! — сказал он.
— Как дела в городе?
Он смешно лязгнул зубами, изо всех сил стараясь сохранить беззаботно-приветливое выражение лица.
— Без перемен. Все, как раньше. Ты.., собираешься задержаться у нас?
— Да, на некоторое время.
— Джонни!
Я подхватил свой чемоданчик.
— Увидимся позже, папаша. Я устал и грязен, как черт. Мне нужно где-нибудь пристроиться на ночь.
Мне не хотелось слишком задерживаться в зале ожидания. С этой минуты надо было вести себя очень осмотрительно и осторожно. Излишняя торопливость, пожалуй, могла стоить мне жизни.
В газетном киоске я купил пачку сигарет “Лаки страйк” и пакетик жевательной резинки. Вернувшись на платформу, я остановился в тени станционного здания, наблюдая за суетой у автобуса, привезшего меня сюда, и размышляя о том, что теперь слишком поздно что-то менять и что мне волей-неволей придется пройти через все это. Вся штука была в том, что я хотел этого. Я хотел этого больше всего на свете, и даже мысль о том, что мне предстоит, была сладка и приятна, как сочный кусок толстого бифштекса, когда вы голодны. Кое-кому, правда, придется не так уж сладко.
Точнее, трем людям. Один из них умрет, у другого будут переломаны руки, и весьма основательно, так что никогда в жизни он уже не сможет ими пользоваться. Что же касается третьего, то он получит такую трепку, что до конца своих дней сохранит на коже отметины. Этим последним была женщина.
Какая-то неясная тень отделилась от угла здания, у которого я стоял, и двинулась в мою сторону. Когда фигура неизвестного появилась в полосе света, я увидел, что это высокий широкоплечий мужчина, грузный, но нисколько не утративший силы и быстроты движений. Свет, струившийся из окна, падал прямо на его лицо, подчеркивая резкие, грубые черты, казалось вылепленные вокруг торчавшего изо рта окурка сигареты. На голове его красовалась новенькая широкополая шляпа с узкой лентой на тулье, которая великолепно подошла бы какому-нибудь фермеру, но в остальном он был одет как обычный работяга. Впрочем, этот наряд шел бы ему куда больше, если б карман его брюк не оттопыривался из-за лежащего в нем пистолета.
— Огонька не найдется?
Я поднял на него глаза, только когда он приблизился ко мне вплотную; чиркнув спичкой, я поднес ее к самому его лицу. Он кивнул в знак благодарности и, выдохнув дым прямо мне в лицо, спросил:
— Надолго к нам?
— Хак знать, — ответил я.
— Откуда прибыл?
— Из Оклахомы. — Я тоже выпустил дым ему в физиономию, так, что он закашлялся. — Нефтяные промыслы, — добавил я.
— Здесь такой работы не найдется.
— Кто сказал?
Мне показалось, что он собирается ударить меня, но он всего лишь поднял руку, чтобы я смог разглядеть блестящий жетон полицейского.
— Я тебе говорю.
— Да?
— Мы тут не любим приезжих. И особенно безработных. Через двадцать минут отходит автобус. Неплохо бы тебе занять в нем место.
— А что будет, если я откажусь?
— Могу показать, если так уж интересно. Я выплюнул окурок и отступил на полшага, оказавшись в тени. Он прищурился, вглядываясь в темноту.
— Интересно, — спокойно сказал я.
Эти парни, которым так нравится изображать из себя крутых, обычно хорошо разбираются, с кем имеют дело: с настоящим парнем или с сосунком. Мой собеседник не составлял исключения.
— Двадцать минут, — повторил он и тоже выплюнул окурок.
Из-за угла здания вывернуло такси и притормозило рядом с нами. Я поднял чемоданчик и подошел к машине. Водитель, совсем еще мальчишка, с гладко зализанными волосами, смерил меня взглядом с головы до ног, когда я открывал дверцу.
— В город, — буркнул я.
Коп вышел из темноты и подошел к кромке тротуара. Мальчишка ухмыльнулся:
— Чем платить будешь?
Я вынул из кармана пачку банкнотов, нашел среди двадцаток и полусотенных две долларовые бумажки и швырнул их на переднее сиденье. Водитель моментально сунул, их в карман и тут же стал любезнее.
— В город так в город, — согласился он.
Я захлопнул дверцу и выглянул в окно. Полицейский все еще стоял на том же самом месте, но его физиономия сложилась в гармошку: он никак не мог сообразить, как это он так ошибся, приняв меня за сосунка, да к тому же еще за нищего сосунка.
Такси выехало на центральную улицу. Я поудобнее откинулся на сиденье и велел парнишке отвезти меня к “Хатауэй-Хаус”. Вглядываясь в летящие навстречу огни, я думал о том, что прием мне был оказан не самый радушный. Впрочем, иного я и не ожидал.
— Я просила бы вас закрыть окно, если вы не возражаете.
Это было сказано таким тоном, точно она обращалась к балованному мальчишке.
— Я просил бы вас закрыть рот, если вы не возражаете, — вежливо ответил я, и она выполнила мою просьбу.
Всю долгую дорогу она не умолкала ни на секунду, — оживленно комментируя решительно все, начиная от умения водителя управляться с машиной и кончая шумом, который производил сидевший на переднем сиденье ребенок. Но сейчас она захлопнула пасть весьма основательно, так что плотно сдвинутые губы слились в едва заметную полоску.
Стекло я так и не поднял, искренне надеясь, что сквозняк сорвет с этого бочонка жира парик, и оно оставалось опущенным до тех самых пор, пока автобус не подкатил к автовокзалу.
Водитель заглушил мотор и, полуобернувшись к пассажирам, проговорил:
— Линкасл. Здесь вы можете пересесть на поезд или автобус, который доставит вас в Чикаго. Имеется сообщение и с другими городами восточного округа. Стоянка автобуса двадцать минут, затем мы направляемся дальше к югу.
Но для меня путешествие закончилось.
Я обождал, пока мимо протиснется толстуха, пробормотавшая по моему адресу что-то весьма нелестное, хотя и нечленораздельное, одарил ее скверной ухмылкой, потом снял с сетки для багажа чемоданчик и спустился по ступенькам на тротуар.
Где-то в отдалении дважды оглушительно свистнул паровоз. Дежурный по станции в красной фуражке предупредил, что времени у тех, кто делает пересадку, в обрез, и целая толпа жаждущих галопом помчалась на платформу. Я поставил чемоданчик на землю, вытащил из кармана последнюю сигарету, закурил и направился в зал ожидания. Вдоль одной из стен зала тянулась обшарпанная буфетная стойка, напротив нее я заметил газетный киоск и билетную кассу. Все кресла и скамьи были заняты, так что я пошел в туалет. Секунду поколебавшись, не стоит ли умыться, я решил, что кувшина теплой воды и нескольких капель жидкого мыла явно недостаточно для того, чтобы смыть грязь многомильного путешествия. К тому же я нуждался в услугах парикмахера не меньше, чем в возможности сменить наконец замызганные брюки и кожаный пиджак. Поэтому я ограничился лишь тем, что ополоснул руки.
Когда я вернулся в зал ожидания, у буфетной стойки освободилось одно место, и я сразу же понял, почему именно оно. На соседнем табурете сидела толстуха с автобуса, и язык ее вновь работал вовсю. Девушка за стойкой с измученным усталым лицом чуть не плакала, и, если бы я не взобрался на табурет рядом, толстуха вполне могла получить вторую чашку кофе прямо в физиономию. Но, увидев меня, она сразу же заткнулась и сморщила нос, словно от меня дурно пахло. Буфетчица обернулась ко мне, и я сказал:
— Кофе, ветчину и швейцарский сыр. Хлеб ржаной. Она выполнила мой заказ и небрежно бросила мелочь в кассовый ящик. Расправившись с едой, я выпил чашку кофе, затем развернулся на табурете и стал разглядывать зал ожидания. Только теперь я заметил в окошке билетной кассы какого-то старика в очках. Но он-то обратил на меня внимание куда раньше, это я понял сразу. Перед его окошком стояло четыре человека, но он почти не смотрел на них, поскольку взор его то и дело устремлялся поверх голов в мою сторону. Его лицо при этом принимало озабоченное выражение, точно у отца, обеспокоенного недомоганием любимого дитяти.
Всю длинную дорогу, все эти тысячи миль я не уставал размышлять о том, как же это произойдет в первый раз. И вот наконец минута настала. Всего лишь сгорбленный старичок с пожелтевшими от постоянного курения обвислыми усами. И все выглядело не так, как я представлял себе эти долгие, долгие мили.
Последний в небольшой очереди перед кассой получил наконец свой билет и отошел. Я занял его место. Старик попытался изобразить улыбку, и я небрежно бросил:
— Привет, папаша!
Впечатление было такое, словно кто-то дернул его за усы. Верхняя губа дернулась, обнажив сорок восемь искусственных зубов, и улыбка, сперва весьма робкая, а , затем все более уверенная, заиграла на его лице.
— Господи! Джонни Макбрайд! Ты ли это?
— Давненько не виделись, а, папаша!
Мне показалось странным выражение его физиономии. Но по крайней мере в одном я не сомневался: он узнал меня.
— Давненько, Господи Боже! — сказал он.
— Как дела в городе?
Он смешно лязгнул зубами, изо всех сил стараясь сохранить беззаботно-приветливое выражение лица.
— Без перемен. Все, как раньше. Ты.., собираешься задержаться у нас?
— Да, на некоторое время.
— Джонни!
Я подхватил свой чемоданчик.
— Увидимся позже, папаша. Я устал и грязен, как черт. Мне нужно где-нибудь пристроиться на ночь.
Мне не хотелось слишком задерживаться в зале ожидания. С этой минуты надо было вести себя очень осмотрительно и осторожно. Излишняя торопливость, пожалуй, могла стоить мне жизни.
В газетном киоске я купил пачку сигарет “Лаки страйк” и пакетик жевательной резинки. Вернувшись на платформу, я остановился в тени станционного здания, наблюдая за суетой у автобуса, привезшего меня сюда, и размышляя о том, что теперь слишком поздно что-то менять и что мне волей-неволей придется пройти через все это. Вся штука была в том, что я хотел этого. Я хотел этого больше всего на свете, и даже мысль о том, что мне предстоит, была сладка и приятна, как сочный кусок толстого бифштекса, когда вы голодны. Кое-кому, правда, придется не так уж сладко.
Точнее, трем людям. Один из них умрет, у другого будут переломаны руки, и весьма основательно, так что никогда в жизни он уже не сможет ими пользоваться. Что же касается третьего, то он получит такую трепку, что до конца своих дней сохранит на коже отметины. Этим последним была женщина.
Какая-то неясная тень отделилась от угла здания, у которого я стоял, и двинулась в мою сторону. Когда фигура неизвестного появилась в полосе света, я увидел, что это высокий широкоплечий мужчина, грузный, но нисколько не утративший силы и быстроты движений. Свет, струившийся из окна, падал прямо на его лицо, подчеркивая резкие, грубые черты, казалось вылепленные вокруг торчавшего изо рта окурка сигареты. На голове его красовалась новенькая широкополая шляпа с узкой лентой на тулье, которая великолепно подошла бы какому-нибудь фермеру, но в остальном он был одет как обычный работяга. Впрочем, этот наряд шел бы ему куда больше, если б карман его брюк не оттопыривался из-за лежащего в нем пистолета.
— Огонька не найдется?
Я поднял на него глаза, только когда он приблизился ко мне вплотную; чиркнув спичкой, я поднес ее к самому его лицу. Он кивнул в знак благодарности и, выдохнув дым прямо мне в лицо, спросил:
— Надолго к нам?
— Хак знать, — ответил я.
— Откуда прибыл?
— Из Оклахомы. — Я тоже выпустил дым ему в физиономию, так, что он закашлялся. — Нефтяные промыслы, — добавил я.
— Здесь такой работы не найдется.
— Кто сказал?
Мне показалось, что он собирается ударить меня, но он всего лишь поднял руку, чтобы я смог разглядеть блестящий жетон полицейского.
— Я тебе говорю.
— Да?
— Мы тут не любим приезжих. И особенно безработных. Через двадцать минут отходит автобус. Неплохо бы тебе занять в нем место.
— А что будет, если я откажусь?
— Могу показать, если так уж интересно. Я выплюнул окурок и отступил на полшага, оказавшись в тени. Он прищурился, вглядываясь в темноту.
— Интересно, — спокойно сказал я.
Эти парни, которым так нравится изображать из себя крутых, обычно хорошо разбираются, с кем имеют дело: с настоящим парнем или с сосунком. Мой собеседник не составлял исключения.
— Двадцать минут, — повторил он и тоже выплюнул окурок.
Из-за угла здания вывернуло такси и притормозило рядом с нами. Я поднял чемоданчик и подошел к машине. Водитель, совсем еще мальчишка, с гладко зализанными волосами, смерил меня взглядом с головы до ног, когда я открывал дверцу.
— В город, — буркнул я.
Коп вышел из темноты и подошел к кромке тротуара. Мальчишка ухмыльнулся:
— Чем платить будешь?
Я вынул из кармана пачку банкнотов, нашел среди двадцаток и полусотенных две долларовые бумажки и швырнул их на переднее сиденье. Водитель моментально сунул, их в карман и тут же стал любезнее.
— В город так в город, — согласился он.
Я захлопнул дверцу и выглянул в окно. Полицейский все еще стоял на том же самом месте, но его физиономия сложилась в гармошку: он никак не мог сообразить, как это он так ошибся, приняв меня за сосунка, да к тому же еще за нищего сосунка.
Такси выехало на центральную улицу. Я поудобнее откинулся на сиденье и велел парнишке отвезти меня к “Хатауэй-Хаус”. Вглядываясь в летящие навстречу огни, я думал о том, что прием мне был оказан не самый радушный. Впрочем, иного я и не ожидал.
Глава 2
"Хатауэй-Хаус” был лучшим отелем в городе, и в нем не обслуживали тех, чей бумажник не был набит до отказа. Но по-видимому, у водителя такси, коридорного и дежурного за столиком существовала своя система оповещения, потому что меня встретили приветливо и не потребовали платы вперед. Коридорный честно исполнил все, что от него требовалось, и я дал ему пять долларов.
Он положил ключ на стол и осведомился:
— Не закажете ли чего-нибудь в номер?
— Что вы можете предложить?
— Все самого лучшего качества: виски, если пожелаете, девочку.
— Какую девочку?
— Вы не будете разочарованы.
— Об этом стоит подумать. Может быть, после.
— Конечно, как пожелаете. Если что, спросите Джека. Это я. — Он криво ухмыльнулся:
— Я могу достать вам что угодно в этом городе.
У Джека были маленькие хитрые глазки и вид человека, который знает все наперед.
— Может быть, я и обращусь к вам, — пообещал я. Он кивнул и вышел, притворив за собой дверь. Я повернул ключ в замке, накинул цепочку и только после этого сбросил с себя одежду. Достав из чемодана чистое белье и носки, я кинул все это на кровать вместе с бритвенным прибором, а то, что снял, запихнул в чемодан. Завтра утром я выкину все это в первый попавшийся мусорный ящик. Но сегодня вечером я собирался лишь помыться, да так, чтобы кожа скрипела под пальцами, а потом скользнуть в чистую постель и спать до тех пор, пока не почувствую себя бодрым и готовым приняться за дело.
Меня разбудило солнце. Сперва оно пощекотало мне пальцы ног и пятки, а потом потихоньку добралось до самого носа, так что я вынужден был проснуться. День выдался чудесный: солнечный и теплый, он обещал отличное начало. Я потянулся, встал и подошел к окну.
День и вправду был великолепный, и даже сам город показался приятным в сиянии утра. Глядя вниз из окна моего номера, никто никогда не подумал бы, что это место обычно именовалось “Маленький Рино”: бесчисленные салуны и казино были еще закрыты, а улицы тихи и пустынны, если не считать тех немногих женщин, которые уже отправились за покупками.
Я принял душ, окончательно сбросив с себя сон, побрился и позвонил, чтобы мне принесли завтрак, а когда заказ принесли, попросил телефонистку соединить меня с магазином модной мужской одежды и продиктовал список необходимых мне вещей. Только я успел покончить с завтраком, как в номер постучали и вошел сияющий клерк из мужского магазина в сопровождении портного. К счастью, я принадлежу к той категории людей, которым подходит любой готовый костюм, так что им пришлось недолго возиться со мной, хотя, конечно, хиляком меня не назовешь.
Клерк с портным удалились весьма довольные, унося с собой двести долларов и крупные чаевые. Теперь мне оставалось только подстричься. Салон находился внизу. Парикмахерские — это странные заведения. По какой-то непонятной причине любой парикмахер в душе мнит себя газетным репортером, великим оратором и политическим деятелем — причем одновременно. Усаживая вас в кресло, он считает своим долгом дать вам подробнейший отчет обо всех последних событиях, разумеется, с собственными комментариями. Я попросил молодого парня в рабочем халате и с ножницами постричь меня покороче и более уже не мог вставить ни слова. От городских новостей он перешел к изложению того, какие меры принял бы, будь он мэром, потом порассуждал о государственной политике, Первой и Второй мировых войнах. Я почти не прислушивался к его болтовне — мне интересней было наблюдать за чернокожим чистильщиком, наводившим тем временем глянец на мои туфли.
Покончив со стрижкой, парикмахер убрал полотенце, одарил меня белозубой улыбкой и ловко спрятал в карман банкнот.
Вернувшись в номер, я вынул из шкафа пальто и стал его надевать, когда в дверь просунулась голова коридорного, который был готов добыть для меня в этом городе все, что моей душе угодно.
— Я так и думал, что вы снова подниметесь к себе в номер. Вам кто-то звонил. Я попросил подождать, пока я сбегаю за вами. Что-то важное...
— Благодарю, — кивнул я, и парень на лету поймал четвертак.
Мы вместе спустились вниз, и он указал мне на ряд телефонных кабин в углу холла:
— Четвертая кабина.
— Хэлло! — произнес я, плотно прикрыв за собой дверцу, и тут же подумал, что, пожалуй, чересчур популярен для человека, никогда раньше не бывавшего в Линкасле.
Чей-то голос, запнувшись, ответил:
— Хэлло! Это ты, Джонни?
— Да, — буркнул я и замолк в ожидании разговора.
— О Господи, до чего же ты напугал меня вчера своим появлением и внезапным исчезновением. Я чертовски намаялся, пока нашел того таксиста, который вез тебя в город.
Мой собеседник не сомневался, что я его узнал. И я быстро сообразил, кто это. Это был старик из билетной кассы, и говорил он нечленораздельно, захлебываясь и надсаживаясь от крика.
— Извини, папаша, но я ехал издалека, и мне надо было выспаться.
Его словно прорвало.
— Джонни, мальчик! — завопил он. — Ты что, рехнулся? С чего это тебе в голову взбрело возвращаться сюда? Немедленно бросай этот отель и приезжай сюда! Ночью я глаз не сомкнул, только о тебе и думал. Тебя ведь поймают, и ты сам понимаешь, что будет. Ты ведь прекрасно знаешь, что это за город. Догадываешься, что с тобой случится, как только ты выйдешь за порог отеля? Немедленно вызывай такси и вали сюда, слышишь? Через полчаса отходит автобус на запад, билет я тебе приготовил!
Я мельком глянул в дверь кабины и увидел, как они вошли в холл. Их было двое: один — вчерашний коп, который нес дежурство вечером на станции, а другой пониже ростом и не такой здоровый. На бедре у него болталась кобура, и даже не одна, а две, по одной с каждой стороны.
— Слишком поздно, папаша, — сообщил я, — они уже пришли.
— О Господи, Джонни!
— Увидимся попозже, — бросил я и повесил трубку. Я вышел из кабины. Детина со станции наблюдал за лифтом и не заметил меня, а второй полицейский как раз потребовал у клерка регистрационные карточки постояльцев, когда я подошел и остановился рядом с ним.
Взглянув на карточку с именем “Джон Макбрайд” на верхней строчке, он тихо чертыхнулся, словно ожидал увидеть что-то иное.
— Эй, дружок, зачем такие сложности, — произнес я у него за спиной.
Он вздрогнул, уронил карточку и весь побледнел от бешенства, протянув ко мне руки и всем своим видом показывая, что с удовольствием разорвал бы меня на клочки прямо тут, не сходя с места.
Я взглянул на него сверху вниз и небрежно сказал:
— Только дотронься до меня — и тут же схлопочешь по уху!
Его руки остановились на полдороге от моей глотки, а глаза стали медленно, но верно вылезать из орбит. Громила со станции, заметив меня, поспешил на помощь напарнику, держа наготове дубинку.
— Это тот самый? — спросил второй и, получив кивок, снова повернулся в мою сторону. — Ну-ка, ну-ка, — злобно прошипел он.
Я усмехнулся.
— Эй, ребята, вам лучше не обольщаться мыслью о том, что ваше положение охраняет вас, — предупредил я. — Только дотроньтесь до меня, и, клянусь, выносить отсюда будут троих!
И я снова улыбнулся, не спуская глаз с дубинки. Верзила выдавил ответную улыбку.
— Судя по твоим речам, ты смелый малый, — сказал он, — в самом деле смелый!
В его голосе прозвучало деланное удивление, но дубинку он опустил. Второй коп уставился на меня бешеным взглядом. Он опустил руки, но в его глазах, застывших и как будто безжизненных, я увидел смертельную ненависть и ярость.
— — Шевелись-ка, Джонни, — произнес он ровным голосом. — Иди к выходу, а я пойду следом. И черт меня побери, если я не всажу пулю прямо тебе в позвоночник, если ты вздумаешь бежать. Я просто мечтаю об этом.
Меня не так-то просто испугать. По правде говоря, я не боюсь ничего на свете. Все, что могло бы меня напугать, уже произошло со мной, и теперь мне сам черт не страшен. Я посмотрел на обоих копов так, чтобы им стало это ясно, и увидел, что они поняли меня правильно. Потом я медленно повернулся и направился к выходу. Они запихали меня в полицейскую машину и уселись с двух сторон так, чтобы я не мог шевельнуться. Всю дорогу верзила что-то удовлетворенно бормотал себе под нос, и вид у него был весьма довольный. Второй коп тупо уставился в пространство перед собой и время от времени бросал на меня косые взгляды.
Этого второго звали капитан Линдсей, так, по крайней мере, значилось на табличке, прикрепленной к его столу. Верзила носил имя или фамилию Такер, судя по тому, как обращался к нему капитан. Мое появление в управлении вызвало целую сенсацию: дежурный у входа широко раскрыл рот, полицейский сержант на полуслове прервал беседу с каким-то типом, а газетный репортер, издав полузадушенный вопль: “Господи Боже!” — сломя голову кинулся в комнату прессы за фотоаппаратом.
Но ему не удалось сделать ни одного снимка и вообще ничего узнать обо мне, потому что Линдсей провел меня прямо в свой кабинет, обставленный довольно скудно: стол, пара стульев и картотека. Оба полицейских уселись, я же остался стоять посредине комнаты.
Прошло довольно много времени, прежде чем Линдсей соизволил нарушить молчание:
— Ты гнусный подонок, Джонни, никогда бы не подумал, что такое может случиться.
Я вытащил сигарету и неторопливо закурил. Теперь наступила моя очередь.
— Вы уверены, что не ошиблись? — осведомился я. Копы обменялись взглядами. Линдсей ухмыльнулся и покачал головой.
— Неужели я мог забыть тебя, Джонни?
— О, люди склонны ошибаться, знаете ли. — Я выпустил дым через нос и решил покончить с этим делом быстро и окончательно. — Если вы задержали меня по какой-то причине, то предъявите мне обвинение немедленно или освободите меня сию же минуту. Я не желаю, чтобы меня ни с того ни с сего притаскивали в какой-то вонючий полицейский участок и беседовали тут со мной на общие темы.
Наконец-то Линдсей позволил себе выдавить презрительный смешок.
— Я не знаю, какую игру ты затеял, Макбрайд, да мне и наплевать на это, по совести говоря. Ты обвиняешься в убийстве. В убийстве моего лучшего друга, хотя это и произошло целых пять лет назад. И за это убийство тебя непременно вздернут, и я буду стоять в самом первом ряду в тот день, когда тебе накинут петлю на шею, чтобы вдоволь насладиться твоим дрыганьем на веревке. А потом зайду в покойницкую, где тебя станут потрошить, и если тебя никто не востребует, то сам заберу твой труп и скормлю его свиньям. Теперь тебе все ясно?
Да, пожалуй, теперь мне многое стало ясно, включая и то, почему так отчаянно дрожал голос старика в трубке. Игра оказалась даже грязнее, чем я предполагал, и пока что было неясно, насколько она окажется по мне.
Обвинение в убийстве. Мне полагалось бы задрожать от страха.
Но, как я уже сказал, испугать меня нелегко. Они это поняли по выражению моего лица и теперь раздумывали, как вести себя со мной дальше. Я подошел к столу Линдсея и, облокотившись на него, выпустил в лицо капитану клуб дыма, чтобы рассеять его последние сомнения.
— Докажите это, — проронил я. Его физиономия окаменела.
— Дешевый трюк, Макбрайд. Пять лет назад ты не стал задерживаться в городе, чтобы выяснить, чем мы располагаем, не так ли? Но теперь у нас есть все, что нужно, и мы можем завести на тебя дело. И знаешь, я просто в восторге от этого. И я уж позабочусь о том, чтобы ты прошел все положенные стадии, пока не превратишься в тухлый студень. Ты ведь не знал, что мы нашли тот пистолет, а на нем сохранился чудесный комплект отпечатков, просто великолепный! Конечно же, Джонни, я докажу, что ты убийца. Прямо сейчас. Я сгораю от желания увидеть, как перекосится твоя физиономия.
Он вылез из-за стола и дал знак Такеру встать у меня за спиной. Все втроем мы прошли через вестибюль, где все еще надрывался репортер, требуя, чтобы ему сообщили все подробности происходящего, и остановились у двери с табличкой “Лаборатория” Распахнув входную дверь, Линдсей вошел в просторную комнату и сразу же направился к картотеке. Он вытащил нужный ящик не глядя — видно, столько раз пользовался им, что находил его на ощупь, — и достал оттуда карточку. Он сунул ее в щель проектора и включил свет. Да, отпечатки были действительно замечательные, четкие и ясные, со сложными завитками дактилоскопических линий. Такер хлопнул меня по плечу:
— Вон туда, храбрец.
Линдсей поджидал меня у стола с новенькой дактилоскопической карточкой в руке. Выдавив на стеклянную пластинку специальную краску из толстого тюбика, он аккуратно разровнял ее резиновой палочкой, а потом взял меня за руку и прижал к пластинке кончик моего указательного пальца.
Сперва ему показалось, что я нарочно смазал отпечаток, поэтому он снова схватил мой палец и более тщательно повторил всю процедуру.
Но и на этот раз произошло то, что должно было произойти. Линдсей злобно выругался. Вместо отпечатка на пластинке красовалось расплывшееся грязное пятно: мои пальцы вообще не оставляли отпечатков.
Мне не следовало смеяться, но я просто не в силах был удержаться. Он ударил меня тыльной стороной ладони по лицу, но я тут же нанес ему сокрушительный удар в зубы, так что он свалился на пол вместе со столом и проектором. Такер бросился ему на помощь и обрушил на меня удар своей дубинки. Я был вынужден заняться им и отделал его так основательно, что через пару минут он валялся на полу с разбитой в лепешку физиономией. Его вывернуло, и за несколько секунд он выпачкался с головы до ног, но это было последнее, что я заметил. Потому что в следующее мгновение яркий свет вспыхнул у меня в мозгу, а голова, казалось, раскололась надвое от страшного удара. Теряя сознание, я подумал, что так, вероятно, выглядит смерть. В моих ушах пронзительно зазвенел отчаянный вопль Линдсея, и это был последний звук, который я слышал перед погружением в небытие.
Вокруг меня была глухая темнота. Затем из темноты выплыл звук чьего-то голоса:
— Вы просто с ума сошли, Линдсей! Как можно было делать подобное?!
Другой голос, в котором дрожало бешенство, заявил:
— Мне следовало убить его. Клянусь Богом, я хотел это сделать. Надеюсь, что этот негодяй подохнет!
— Ну нет, — послышался третий голос. — Я хочу, чтобы он выжил. И тогда я его отделаю так, как никто никогда его еще не отделывал. Никто и никогда!
Я хотел было подать голос, но ничего не получилось. Голова разрывалась от боли, ноги словно были стянуты тугой веревкой. Но я собрал все силы и все-таки открыл глаза. Я лежал на металлической койке в комнате, битком набитой людьми. Все вокруг сверкало белизной, в воздухе стоял резкий больничный запах.
В комнате находились Линдсей с фингалом во всю скулу, Такер, которого было трудно признать под повязкой, окутавшей его голову, двое каких-то незнакомых мужчин в темных костюмах, потом еще девица в белом халате, беседовавшая с двумя другими личностями в таких же одеяниях и с болтающимися на шее стетоскопами. Эти двое рассматривали какие-то пленки, согласно кивая друг другу.
Очевидно, они пришли к некоему решению, потому что один из них громко произнес:
— Сотрясение мозга, но вполне мог бы быть перелом основания черепа, и каюк. Удивительно, что он отделался лишь трещинами.
— Приятно слышать, — сказал я, и все повернулись в мою сторону.
Дела опять пошли своим чередом. Подошел Линдсей и присел на край кровати, словно старый друг. На его лице играла нехорошая улыбка.
— Слыхал про Диллинджера, Джонни? — мягко спросил он. — Он тоже немало потрудился, чтобы не — оставлять отпечатков, но все равно это ему не помогло. Ты, правда, половчее Диллинджера.., или просто тебе это лучше сделали. Нам пока что не удалось проявить твои отпечатки, но мы добьемся своего рано или поздно. В Вашингтоне умеют делать подобные вещи, если осталась хотя бы одна восьмая дюйма кожи на пальцах. Правда, у тебя еще есть время, малыш. У нас ведь нет данных по Бертильону и фотографий, как было в случае с Диллинджером. Но как только мне удастся что-нибудь заполучить, твоя песенка спета, будь уверен, малыш.
Такер шумно засопел в своих повязках:
— Эй, неужели ты, черт возьми, собираешься выпустить его?
Он положил ключ на стол и осведомился:
— Не закажете ли чего-нибудь в номер?
— Что вы можете предложить?
— Все самого лучшего качества: виски, если пожелаете, девочку.
— Какую девочку?
— Вы не будете разочарованы.
— Об этом стоит подумать. Может быть, после.
— Конечно, как пожелаете. Если что, спросите Джека. Это я. — Он криво ухмыльнулся:
— Я могу достать вам что угодно в этом городе.
У Джека были маленькие хитрые глазки и вид человека, который знает все наперед.
— Может быть, я и обращусь к вам, — пообещал я. Он кивнул и вышел, притворив за собой дверь. Я повернул ключ в замке, накинул цепочку и только после этого сбросил с себя одежду. Достав из чемодана чистое белье и носки, я кинул все это на кровать вместе с бритвенным прибором, а то, что снял, запихнул в чемодан. Завтра утром я выкину все это в первый попавшийся мусорный ящик. Но сегодня вечером я собирался лишь помыться, да так, чтобы кожа скрипела под пальцами, а потом скользнуть в чистую постель и спать до тех пор, пока не почувствую себя бодрым и готовым приняться за дело.
Меня разбудило солнце. Сперва оно пощекотало мне пальцы ног и пятки, а потом потихоньку добралось до самого носа, так что я вынужден был проснуться. День выдался чудесный: солнечный и теплый, он обещал отличное начало. Я потянулся, встал и подошел к окну.
День и вправду был великолепный, и даже сам город показался приятным в сиянии утра. Глядя вниз из окна моего номера, никто никогда не подумал бы, что это место обычно именовалось “Маленький Рино”: бесчисленные салуны и казино были еще закрыты, а улицы тихи и пустынны, если не считать тех немногих женщин, которые уже отправились за покупками.
Я принял душ, окончательно сбросив с себя сон, побрился и позвонил, чтобы мне принесли завтрак, а когда заказ принесли, попросил телефонистку соединить меня с магазином модной мужской одежды и продиктовал список необходимых мне вещей. Только я успел покончить с завтраком, как в номер постучали и вошел сияющий клерк из мужского магазина в сопровождении портного. К счастью, я принадлежу к той категории людей, которым подходит любой готовый костюм, так что им пришлось недолго возиться со мной, хотя, конечно, хиляком меня не назовешь.
Клерк с портным удалились весьма довольные, унося с собой двести долларов и крупные чаевые. Теперь мне оставалось только подстричься. Салон находился внизу. Парикмахерские — это странные заведения. По какой-то непонятной причине любой парикмахер в душе мнит себя газетным репортером, великим оратором и политическим деятелем — причем одновременно. Усаживая вас в кресло, он считает своим долгом дать вам подробнейший отчет обо всех последних событиях, разумеется, с собственными комментариями. Я попросил молодого парня в рабочем халате и с ножницами постричь меня покороче и более уже не мог вставить ни слова. От городских новостей он перешел к изложению того, какие меры принял бы, будь он мэром, потом порассуждал о государственной политике, Первой и Второй мировых войнах. Я почти не прислушивался к его болтовне — мне интересней было наблюдать за чернокожим чистильщиком, наводившим тем временем глянец на мои туфли.
Покончив со стрижкой, парикмахер убрал полотенце, одарил меня белозубой улыбкой и ловко спрятал в карман банкнот.
Вернувшись в номер, я вынул из шкафа пальто и стал его надевать, когда в дверь просунулась голова коридорного, который был готов добыть для меня в этом городе все, что моей душе угодно.
— Я так и думал, что вы снова подниметесь к себе в номер. Вам кто-то звонил. Я попросил подождать, пока я сбегаю за вами. Что-то важное...
— Благодарю, — кивнул я, и парень на лету поймал четвертак.
Мы вместе спустились вниз, и он указал мне на ряд телефонных кабин в углу холла:
— Четвертая кабина.
— Хэлло! — произнес я, плотно прикрыв за собой дверцу, и тут же подумал, что, пожалуй, чересчур популярен для человека, никогда раньше не бывавшего в Линкасле.
Чей-то голос, запнувшись, ответил:
— Хэлло! Это ты, Джонни?
— Да, — буркнул я и замолк в ожидании разговора.
— О Господи, до чего же ты напугал меня вчера своим появлением и внезапным исчезновением. Я чертовски намаялся, пока нашел того таксиста, который вез тебя в город.
Мой собеседник не сомневался, что я его узнал. И я быстро сообразил, кто это. Это был старик из билетной кассы, и говорил он нечленораздельно, захлебываясь и надсаживаясь от крика.
— Извини, папаша, но я ехал издалека, и мне надо было выспаться.
Его словно прорвало.
— Джонни, мальчик! — завопил он. — Ты что, рехнулся? С чего это тебе в голову взбрело возвращаться сюда? Немедленно бросай этот отель и приезжай сюда! Ночью я глаз не сомкнул, только о тебе и думал. Тебя ведь поймают, и ты сам понимаешь, что будет. Ты ведь прекрасно знаешь, что это за город. Догадываешься, что с тобой случится, как только ты выйдешь за порог отеля? Немедленно вызывай такси и вали сюда, слышишь? Через полчаса отходит автобус на запад, билет я тебе приготовил!
Я мельком глянул в дверь кабины и увидел, как они вошли в холл. Их было двое: один — вчерашний коп, который нес дежурство вечером на станции, а другой пониже ростом и не такой здоровый. На бедре у него болталась кобура, и даже не одна, а две, по одной с каждой стороны.
— Слишком поздно, папаша, — сообщил я, — они уже пришли.
— О Господи, Джонни!
— Увидимся попозже, — бросил я и повесил трубку. Я вышел из кабины. Детина со станции наблюдал за лифтом и не заметил меня, а второй полицейский как раз потребовал у клерка регистрационные карточки постояльцев, когда я подошел и остановился рядом с ним.
Взглянув на карточку с именем “Джон Макбрайд” на верхней строчке, он тихо чертыхнулся, словно ожидал увидеть что-то иное.
— Эй, дружок, зачем такие сложности, — произнес я у него за спиной.
Он вздрогнул, уронил карточку и весь побледнел от бешенства, протянув ко мне руки и всем своим видом показывая, что с удовольствием разорвал бы меня на клочки прямо тут, не сходя с места.
Я взглянул на него сверху вниз и небрежно сказал:
— Только дотронься до меня — и тут же схлопочешь по уху!
Его руки остановились на полдороге от моей глотки, а глаза стали медленно, но верно вылезать из орбит. Громила со станции, заметив меня, поспешил на помощь напарнику, держа наготове дубинку.
— Это тот самый? — спросил второй и, получив кивок, снова повернулся в мою сторону. — Ну-ка, ну-ка, — злобно прошипел он.
Я усмехнулся.
— Эй, ребята, вам лучше не обольщаться мыслью о том, что ваше положение охраняет вас, — предупредил я. — Только дотроньтесь до меня, и, клянусь, выносить отсюда будут троих!
И я снова улыбнулся, не спуская глаз с дубинки. Верзила выдавил ответную улыбку.
— Судя по твоим речам, ты смелый малый, — сказал он, — в самом деле смелый!
В его голосе прозвучало деланное удивление, но дубинку он опустил. Второй коп уставился на меня бешеным взглядом. Он опустил руки, но в его глазах, застывших и как будто безжизненных, я увидел смертельную ненависть и ярость.
— — Шевелись-ка, Джонни, — произнес он ровным голосом. — Иди к выходу, а я пойду следом. И черт меня побери, если я не всажу пулю прямо тебе в позвоночник, если ты вздумаешь бежать. Я просто мечтаю об этом.
Меня не так-то просто испугать. По правде говоря, я не боюсь ничего на свете. Все, что могло бы меня напугать, уже произошло со мной, и теперь мне сам черт не страшен. Я посмотрел на обоих копов так, чтобы им стало это ясно, и увидел, что они поняли меня правильно. Потом я медленно повернулся и направился к выходу. Они запихали меня в полицейскую машину и уселись с двух сторон так, чтобы я не мог шевельнуться. Всю дорогу верзила что-то удовлетворенно бормотал себе под нос, и вид у него был весьма довольный. Второй коп тупо уставился в пространство перед собой и время от времени бросал на меня косые взгляды.
Этого второго звали капитан Линдсей, так, по крайней мере, значилось на табличке, прикрепленной к его столу. Верзила носил имя или фамилию Такер, судя по тому, как обращался к нему капитан. Мое появление в управлении вызвало целую сенсацию: дежурный у входа широко раскрыл рот, полицейский сержант на полуслове прервал беседу с каким-то типом, а газетный репортер, издав полузадушенный вопль: “Господи Боже!” — сломя голову кинулся в комнату прессы за фотоаппаратом.
Но ему не удалось сделать ни одного снимка и вообще ничего узнать обо мне, потому что Линдсей провел меня прямо в свой кабинет, обставленный довольно скудно: стол, пара стульев и картотека. Оба полицейских уселись, я же остался стоять посредине комнаты.
Прошло довольно много времени, прежде чем Линдсей соизволил нарушить молчание:
— Ты гнусный подонок, Джонни, никогда бы не подумал, что такое может случиться.
Я вытащил сигарету и неторопливо закурил. Теперь наступила моя очередь.
— Вы уверены, что не ошиблись? — осведомился я. Копы обменялись взглядами. Линдсей ухмыльнулся и покачал головой.
— Неужели я мог забыть тебя, Джонни?
— О, люди склонны ошибаться, знаете ли. — Я выпустил дым через нос и решил покончить с этим делом быстро и окончательно. — Если вы задержали меня по какой-то причине, то предъявите мне обвинение немедленно или освободите меня сию же минуту. Я не желаю, чтобы меня ни с того ни с сего притаскивали в какой-то вонючий полицейский участок и беседовали тут со мной на общие темы.
Наконец-то Линдсей позволил себе выдавить презрительный смешок.
— Я не знаю, какую игру ты затеял, Макбрайд, да мне и наплевать на это, по совести говоря. Ты обвиняешься в убийстве. В убийстве моего лучшего друга, хотя это и произошло целых пять лет назад. И за это убийство тебя непременно вздернут, и я буду стоять в самом первом ряду в тот день, когда тебе накинут петлю на шею, чтобы вдоволь насладиться твоим дрыганьем на веревке. А потом зайду в покойницкую, где тебя станут потрошить, и если тебя никто не востребует, то сам заберу твой труп и скормлю его свиньям. Теперь тебе все ясно?
Да, пожалуй, теперь мне многое стало ясно, включая и то, почему так отчаянно дрожал голос старика в трубке. Игра оказалась даже грязнее, чем я предполагал, и пока что было неясно, насколько она окажется по мне.
Обвинение в убийстве. Мне полагалось бы задрожать от страха.
Но, как я уже сказал, испугать меня нелегко. Они это поняли по выражению моего лица и теперь раздумывали, как вести себя со мной дальше. Я подошел к столу Линдсея и, облокотившись на него, выпустил в лицо капитану клуб дыма, чтобы рассеять его последние сомнения.
— Докажите это, — проронил я. Его физиономия окаменела.
— Дешевый трюк, Макбрайд. Пять лет назад ты не стал задерживаться в городе, чтобы выяснить, чем мы располагаем, не так ли? Но теперь у нас есть все, что нужно, и мы можем завести на тебя дело. И знаешь, я просто в восторге от этого. И я уж позабочусь о том, чтобы ты прошел все положенные стадии, пока не превратишься в тухлый студень. Ты ведь не знал, что мы нашли тот пистолет, а на нем сохранился чудесный комплект отпечатков, просто великолепный! Конечно же, Джонни, я докажу, что ты убийца. Прямо сейчас. Я сгораю от желания увидеть, как перекосится твоя физиономия.
Он вылез из-за стола и дал знак Такеру встать у меня за спиной. Все втроем мы прошли через вестибюль, где все еще надрывался репортер, требуя, чтобы ему сообщили все подробности происходящего, и остановились у двери с табличкой “Лаборатория” Распахнув входную дверь, Линдсей вошел в просторную комнату и сразу же направился к картотеке. Он вытащил нужный ящик не глядя — видно, столько раз пользовался им, что находил его на ощупь, — и достал оттуда карточку. Он сунул ее в щель проектора и включил свет. Да, отпечатки были действительно замечательные, четкие и ясные, со сложными завитками дактилоскопических линий. Такер хлопнул меня по плечу:
— Вон туда, храбрец.
Линдсей поджидал меня у стола с новенькой дактилоскопической карточкой в руке. Выдавив на стеклянную пластинку специальную краску из толстого тюбика, он аккуратно разровнял ее резиновой палочкой, а потом взял меня за руку и прижал к пластинке кончик моего указательного пальца.
Сперва ему показалось, что я нарочно смазал отпечаток, поэтому он снова схватил мой палец и более тщательно повторил всю процедуру.
Но и на этот раз произошло то, что должно было произойти. Линдсей злобно выругался. Вместо отпечатка на пластинке красовалось расплывшееся грязное пятно: мои пальцы вообще не оставляли отпечатков.
Мне не следовало смеяться, но я просто не в силах был удержаться. Он ударил меня тыльной стороной ладони по лицу, но я тут же нанес ему сокрушительный удар в зубы, так что он свалился на пол вместе со столом и проектором. Такер бросился ему на помощь и обрушил на меня удар своей дубинки. Я был вынужден заняться им и отделал его так основательно, что через пару минут он валялся на полу с разбитой в лепешку физиономией. Его вывернуло, и за несколько секунд он выпачкался с головы до ног, но это было последнее, что я заметил. Потому что в следующее мгновение яркий свет вспыхнул у меня в мозгу, а голова, казалось, раскололась надвое от страшного удара. Теряя сознание, я подумал, что так, вероятно, выглядит смерть. В моих ушах пронзительно зазвенел отчаянный вопль Линдсея, и это был последний звук, который я слышал перед погружением в небытие.
Вокруг меня была глухая темнота. Затем из темноты выплыл звук чьего-то голоса:
— Вы просто с ума сошли, Линдсей! Как можно было делать подобное?!
Другой голос, в котором дрожало бешенство, заявил:
— Мне следовало убить его. Клянусь Богом, я хотел это сделать. Надеюсь, что этот негодяй подохнет!
— Ну нет, — послышался третий голос. — Я хочу, чтобы он выжил. И тогда я его отделаю так, как никто никогда его еще не отделывал. Никто и никогда!
Я хотел было подать голос, но ничего не получилось. Голова разрывалась от боли, ноги словно были стянуты тугой веревкой. Но я собрал все силы и все-таки открыл глаза. Я лежал на металлической койке в комнате, битком набитой людьми. Все вокруг сверкало белизной, в воздухе стоял резкий больничный запах.
В комнате находились Линдсей с фингалом во всю скулу, Такер, которого было трудно признать под повязкой, окутавшей его голову, двое каких-то незнакомых мужчин в темных костюмах, потом еще девица в белом халате, беседовавшая с двумя другими личностями в таких же одеяниях и с болтающимися на шее стетоскопами. Эти двое рассматривали какие-то пленки, согласно кивая друг другу.
Очевидно, они пришли к некоему решению, потому что один из них громко произнес:
— Сотрясение мозга, но вполне мог бы быть перелом основания черепа, и каюк. Удивительно, что он отделался лишь трещинами.
— Приятно слышать, — сказал я, и все повернулись в мою сторону.
Дела опять пошли своим чередом. Подошел Линдсей и присел на край кровати, словно старый друг. На его лице играла нехорошая улыбка.
— Слыхал про Диллинджера, Джонни? — мягко спросил он. — Он тоже немало потрудился, чтобы не — оставлять отпечатков, но все равно это ему не помогло. Ты, правда, половчее Диллинджера.., или просто тебе это лучше сделали. Нам пока что не удалось проявить твои отпечатки, но мы добьемся своего рано или поздно. В Вашингтоне умеют делать подобные вещи, если осталась хотя бы одна восьмая дюйма кожи на пальцах. Правда, у тебя еще есть время, малыш. У нас ведь нет данных по Бертильону и фотографий, как было в случае с Диллинджером. Но как только мне удастся что-нибудь заполучить, твоя песенка спета, будь уверен, малыш.
Такер шумно засопел в своих повязках:
— Эй, неужели ты, черт возьми, собираешься выпустить его?