Спуриэр Саймон. Повелитель Ночи

    — Неужели? — Мита нахмурилась. Повелитель Ночи посмотрел сквозь нее.
    — Вначале, — сказал он, — ассасин убила моего повелителя. Она похитила драгоценность, поэтому мне пришлось последовать за ней. Понимаешь? Я забрал ее назад, но тут явились эльдары.
    — Драгоценность? Вы имеете в виду Корону Нокс?
    — Корона, да… Они постарались ее украсть, но я их опередил. Я не дал им наложить на нее лапы, понимаешь, ведьма? Тогда они заманили в ловушку меня. Мой корабль. Мы оказались в глубоком варпе.
    — А что такое Корона Нокс? — Мита выпалила вопрос, который мучил ее ужасно давно.
    Впервые с того момента, как Мита очутилась в этом нереальном мире, лицо Сахаала посуровело, глаза сузились, пронзая ее. Он смотрел на девушку так, словно ее невежество глубоко оскорбило его.
    — Ты не знаешь?
    Мита вновь пожала плечами:
    — Ну… она похожа на настоящую корону.
    — Ха! Похожа на корону — и только? — Сахаал тряхнул головой, сверкнув черными глазами. — Нет, маленькая ведьма, это не просто корона. Она была создана Ночным Охотником из адамантия, добытого из ядра Ностромо, его родного мира. Он носил Корону всю жизнь, она защищала его в минуты, когда он кричал от безумия и ужаса. Она приглушала шепот варпа… Корона Нокс — это все, что осталось от моего повелителя, ведьма. Она наполнена его божественной сущностью, запечатанной в том драгоценном камне. Это совсем не простая корона… Это наследие Ночного Охотника, которое он передал мне в день смерти.
    Мита начала понимать, но не могла поверить.
    — Но… Конрад Керз был убит тысячелетия назад…
    Сахаал нахмурился:
    — Десять тысячелетий. Сто столетий. Я был слишком долго заключен в тюрьму.
    Псайкер увидела правду его слов. Она уселась на песок перед древним разбитым существом.
    Он ненавидел уже целую вечность.
    Как дознаватель, Мита понимала, что должна любой ценой уничтожить этот пережиток Великой Ереси. Сахаал сейчас был полностью в ее власти — голый и беззащитный, здесь, в царстве псионической материи, пойманный в ловушку собственного разума, будто вывернутый наизнанку. Она могла его раздавить, как слизняка. Мита представила, как формирует оружие в руке, и немедленно ощутила холодное прикосновение, набирающее тяжесть.
    Но его глаза…
    Такие одинокие. Такие ранимые.
    — Кто ты? — спросил он, путая ее мысли. — Кому ты служишь?
    Мита сглотнула и спрятала оружие за спиной:
    — Я Мита Эшин, дознаватель Священной Императорской Инквизиции.
    — Ты служишь этому… Каустусу? Который украл мое наследие?
    — Да, но… так было раньше. Больше не служу.
    — Он уволил тебя, да? Выкинул!
    — Все не так просто…
    — Все всегда просто. — Сахаал отвел взгляд. — По крайней мере, для нас.
    — О чем вы говорите?
    — Ты знаешь, маленькая ведьма. Маленький мутант. Маленькая мерзость.
    Мита дернулась, очищая разум.
    — Ты не заставишь меня впасть в ярость, предатель, — бросила она.
    Повелитель Ночи попробовал пожать плечами, но цепи не позволили ему этого. Тогда он вновь посмотрел ей в глаза.
    — Я не ищу твоего гнева, — спокойно сказал он. — Только твоего понимания. Потому спрошу снова: кому ты служишь?
    — Я уже отвечала. Я служу Империуму.
    — Но они ненавидят тебя.
    — Только не Император! Аве Император! Император любит всех, кто восхваляет Его!
    — Ха! И ты действительно в это веришь? Слова уже сформировались в голове Миты, словно она автомат: конечно, она верит этому! Конечно, Император любит ее! Но в глубине души эти догмы звенели пустотой, простые цепочки слов, за которыми ничего не стояло. Разбитая внезапной внутренней сумятицей, псайкер подняла оружие и направила его в грудь Повелителя Ночи.
    — Мне нельзя было слушать предателя, — пробормотала она.
    Но дрожь в голосе выдала ее с головой.
    О моча и дерьмо варпа, ей действительно надо было все услышать. Все, что скажет ей эта тварь.
    Но почему? Почему она чувствует такую обязанностъ?
    Может, таким способам Мита испытывает свою веру?
    Или наслаждается тем, что есть еще создания, мучащиеся теми же вопросами…
    Измученная тварь не выказала страха при виде оружия.
    — Значит, — изогнул бровь Сахаал, — тебя любит единственное существо из бесчисленных миллиардов? И этого достаточно?
    — Более чем достаточно! Если бы вы понимали это, никогда не отвернулись бы от Его света!
    Сахаал улыбнулся удивительно теплой улыбкой, которая почти никогда не посещала его ледяного лица.
    — А может быть Император без Империи?
    — Нет, но…
    — Именно. Они взаимосвязаны. Один миллиард миллиардов душ презирает тебя. А единственная душа, как ты заявляешь, любит. Тебе не кажется, что это грустная пропорция?
    — Без любви Императора нет ничего. «Вакуус Император дилиго илик нускуам».
    Мита опустилась до того, что начала как попугай повторять школьные уроки. Улыбка Повелителя Ночи говорила о том, что он все понял.
    — Некогда я зубрил то же самое, — произнес Сахаал, выделяя голосом слово «некогда».
    Мита повертела оружие в руках, придумывая осуждающие слова.
    — Избавьте меня от ваших попыток осквернить меня. Моя вера сильнее стали.
    Сахаал наклонился к ней, его глаза были полны искреннего любопытства.
    — Почему ты сражаешься со мной, если мы одно и то же?
    — Я отличаюсь от вас!
    Гнев окутал Миту, разодрав в клочки последнюю гордость. Одна мысль, что она может иметь нечто общее с этим… этим дьяволом… Прежде чем она успела подумать, ее пальцы нажали на спусковой крючок.
    Выстрел ударил скованную фигуру в бок, разрывая странную плоть, испаряя ее в небо, но в этом искаженном царстве из раны хлестнул свет, а не кровь.
    Повелитель Ночи не подал признаков боли,
    — Конечно, отличаешься, — прошипел он, выдавая муку голосом. Его глаза мгновенно утратили всю ребяческую трогательность. Они хитро и жестоко мерцали. — Ты, — нечистое порождение, служащее его имени. Тебя ненавидят. Они боятся и ненавидят тебя, но не забывают использовать…
    — Нет, нет!
    — Да, используют, но лишь пока ты нужна, понимаешь ли ты это? А что будет потом, маленькая ведьма? Думаешь, тебя поблагодарят?
    — Это… вы ошибаетесь… не совсем так…
    — Единственное различие между наш, девочка, заключается в том, что ты все еще носишь рабский хомут, а мой повелитель научил меня быть свободным!
    Мита почти взревела — невидимый яд, который пролил Сахаал, начал душить ее, разъедая пленку уверенности.
    — Свободным?! — выпалила девушка. — Вы получили свободу, повернувшись к Хаосу! Вы нашли спасение в Ереси, раздери вас варп! Это не свобода — это безумие!
    Какое спокойствие на его лице! Какая древняя печаль!
    — Ты не права, дитя. Мы никогда не были рабами Темных Сил. Мы сражались под знаменем ненависти, а не скверны,
    — Ненависти? А что вы ненавидели? Вы сбились с пути по собственному выбору, предатель. Вас никто не заставлял!
    В глазах Сахаала впервые зажглись живые эмоции. Это истинное чувство, внезапно поняла Мита. Оно поднималось из глубины души и вылетало из ноздрей при каждом выдохе, как стая саранчи, — такая же ненависть, как и недавнее презрение.
    — Мы ненавидим вашего проклятого Императора. Вашего сморщенного бога.
    — Я убью вас! Еще одно грязное слово — и я с удовольствием…
    — Ты же спросила, что я ненавижу? Я ненавижу единственное существо, которое говорит о гордости и чести, заставляет сыновей любить отца, которое улыбается и выцарапывает каждый акт поклонения, а затем изворачивается, как больная собака, и вцепляется зубами в спину собственному сыну!
    — Заткнитесь! Заткнитесь, разрази вас проклятие!
    — Я ненавижу существо столь больное, настолько уверенное в собственном величии, столь извращенное собственной славой, что оно отвечает на величайшие жертвоприношения предательством!
    Мита билась в сетях голоса Повелителя Ночи, изо всех сил пытаясь избавиться от замешательства, все больше захватывающего ее.
    — Жертва? Ваш повелитель пожертвовал только собственной душой!
    Глаза Сахаала скучающе ее осмотрели.
    — Он пожертвовал своей человечностью, дитя.
    Его голос вдруг стал настолько меланхоличен и печален, что Мита обнаружила, как весь ее гнев улетучивается словно дым. Оружие заплясало в пальцах, на глаза навернулись слезы.
    — Ч-что?
    — Он стал чудовищем. Он создал нас, его Повелителей Ночи, какими мы ему представлялись. Мы должны нести ужас и ненависть, добиваясь повиновения через страх. Он отказался от всей чистоты, забыл о человечестве, которое никогда не приняло бы его… ради которого он рисковал безумием и проклятием. Все ради того, чтобы принести порядок и закон в Империум отца.
    — Он отдал душу тьме и…
    — Ты меня не слушаешь. Тебя там не было. Я же говорю тебе, маленькая ведьма: он пожертвовал душой по воле Императора. Он стал ручным чудовищем, служащим необходимости Империума. И как ему отплатили? Его посадили на цепь. Оскорбили перед братьями. А потом? Даровали поцелуй ассасина.
    — Он зашел слишком далеко! История не лжет! Произвол Ночного Охотника, знаменитое…
    — Произвол? Мы исполняли приказ! Мы делали лишь то, что нам говорили! Слушай меня, дитя, — этот так называемый произвол Ночного Охотника был санкционирован!
    — Не может быть… — Перед глазами Миты плыли огни. — Нет, нет… Император никогда не одобрил бы…
    — Ему нужен был порядок там, куда его могла принести лишь необузданность. Император вызвал Ночного Охотника и отдал приказ, который ему очень хотелось отдать. А затем сделал из нас козлов отпущения. Он закричал о произволе, а Империум вторил ему.
    — Вы не правы, вы не правы, вы не правы…
    — Мой повелитель жаждал лишь уважения и гордости отца. А все, что он получил, было презрением. Ничего удивительного, что он присоединился к толпам еретиков. Ничего удивительного, что Конрад Керз воевал вместе с ними, ощущая, что лишь они могли ослабить власть отца. Но он ошибся.
    — Нет, нет, нет, нет, нет…
    — Посмотри на меня, дитя. Смотри на меня!
    Голова Миты выполнила команду сама собой, несмотря на бормотание, льющееся изо рта. Слишком много нового. Слишком много надо осмыслить. Слишком много для одного разума, чтобы понять
    — Мой повелитель был убит ассасином, ты это знаешь?
    Девушка напрягла память, где хранились те давние уроки истории, которые казались ей нереальными мифами.
    — Д-да… ее послали, чтобы убить злодея… Когда Ересь была пресечена… Другие Легионы бежали в замешательстве… Но не Повелители Ночи. Верховный Лорд Терры решил, что, если они убьют Керза, Легион распадется сам собой…
    — Половина правды. Половина лжи.
    — Я не понимаю…
    — Ты знаешь, какие были последние слова Ночного Охотника, обращенные ко мне? Знаешь, что он сказал, сидя на троне и ожидая ассасина?
    — Н-нет…
    — Он сказал: «О, как могучие падут».
    — Почему?
    — Он наконец понял то, чего никто еще не осознавал. Его отец, его великий Император, его Божественный Создатель оказался так же порочен и беспощаден, как и сам Ночной Охотник. О, как могучие падут… Увидь, как божественность низринет себя, избавляясь от чудовища, которого сама создала.
    Один вопрос стучался и пытался быть услышанным в сердце Миты, тонущей в море сомнений.
    — Низринет себя? Послал убийцу? Это после всего содеянного Конрадом Керзом? После ужасов Ереси? А что еще оставалось делать Императору?
    На мгновение, казалось, сомнения отступили. Мита ощутила, как отыграла одно очко, нанесла первый ответный удар.
    Повелитель Ночи оставался непоколебим:
    — Что ему было делать? Ничего, если, как ты говоришь, ассасина послали в отместку за Ересь Хоруса. — Он снова наклонился вперед, насколько позволяли цепи, и его черные глаза, обведенные болезненными кругами, казалось, выпили душу из псайкера. — Но дело в том, дитя, что ассасин, убившая Ночного Охотника, не была первой, кто пришел за его жизнью…
    — Что-о?!
    — Да, она была последней в длинной цепочке. В долгой очереди убийц, от которых избавлялся Керз. Настолько длинной, что бесконечные попытки его убийства исчерпали желание Ночного Охотника принимать ответные меры. Он слишком много перенес, понимаешь? Он был Охотником! Он был первым и самым могущественным! Он управлял тенями! Он царил в ночи! А потом Император отменил свое официальное разрешение, в самом конце Большого Крестового Похода, еще до начала Ереси. Керза призвали к его повелителю и оскорбили перед всеми братьями, заставив оправдываться. И что, он предал честь Императора? Сказал правду, пытаясь обелить себя? Показал всей семье двуличность отца? Нет, он был верен — он выслушал все обвинения с безграничным терпением.
    — Я помню историю… — Древние тексты всплыли в памяти Миты вместе с залами пыльных библиотек. — Он напал на собрата-примарха, Рогала Дорна. Так он проявил свою верность, Повелитель Ночи?
    — Напыщенность Дорна всегда выводила его из себя. Мало ему было несправедливых упреков отца, так еще терпеть насмешки неосведомленного глупца? Конечно, он проявил характер… Кто бы не поступил на его месте так же?
    Мита открыла рот, готовя насмешку, но остановилась. Это печальное существо перед ней не заслуживало издевательств.
    — И что было дальше? — выдохнула, сдержавшись, она.
    — Моего повелителя посадили под домашний арест. Он проводил время в медитации, беседовал со своей гвардией.
    — И?..
    — Одно такое совещание было прервано черным дьяволом. Убийцей. Ребенком. Понимаешь меня? Его послали убить Ночного Охотника. Послали заставить его успокоиться навсегда. Кто еще мог послать его? Кто, как не ваш святой и справедливый Император? А главное, помни, ведьма, — это случилось до того, как Хорус отвернулся от света и начал Ересь!
    — Это… это просто невозможно.
    — Нападению помешали, и мой повелитель рассердился. Только тогда он познал, истинное «правосудие» отца. Он прервал совещание, чтобы собрать силы и составить план ответных действий. Керз был в ярости из-за покушения на свою жизнь. Оно стало первым среди многих до и после Ереси. Достигнув Тсагуалсы, Ночной Охотник прекратил бегство. Он выстроил дворец, который, как он знал, послужит ему мавзолеем, и стал ждать гадину, которая придет за его головой и украдет Корону. — Сахаал чуть пошевелился. — Вот так, дитя. Как видишь, Конрад Керз был убит вовсе не за участие в Ереси. Он был убит не за произвол или неподчинение. Нет… его убил отец, который больше не смог придумать, как его можно использовать. Превративший его в ненавистное всем чудовище. Использовавший его как пугало для многочисченных врагов. Император забрал у него все человеческое, а затем отплатил за жертву предательством. — Повелитель Ночи вздохнул. — Теперь ответь мне, маленькая ведьма, ты все еще думаешь, что тебя не используют? Все еще мечтаешь о некой… награде за верную службу? Все еще считаешь, что тебе лишь кажется, что все ненавидят мутанта-псайкера ? Все еще уверена, что Император тебя любит?
    Если бы в этом нереальном мире у Миты было тело из плоти, ее бы сейчас вырвало кровью, настолько велика была сила отвращения, охватившего ее. Недоверие боролось с уверенностью, сомнения клубились в душе огромной грозовой тучей.
    Словно судно, которое всегда считалось непотопляемым, вдруг треснуло по всему корпусу и начало стремительно тонуть. Каждый клочок веры, который Мита Эшин черпала в Императоре, сейчас таял и разрушался.
    Она посмотрела на Повелителя Ночи заплаканными глазами и выстрелила.
    Цепи, сковывающие Зо Сахаала, лопнули и загремели по камням.
    Он улыбнулся дикой улыбкой и начал вырываться из тюрьмы разума, торопясь заявить права на то, что принадлежало лишь ему.

Часть пятая КОРОНА НОКС

   Мы пришли за тобой!

Боевой клич Повелителей Ночи

Зо Сахаал

   Пробуждение нельзя было назвать нежным. Сахаал вырвался из трясины сна, этой псионической ловушки, которую колдун воздвиг вокруг него. Теперь Повелитель Ночи был до краев заполнен гневом, и каждый мускул его тела стонал от ненависти.
   Он ощущал руки, управляющие скольжением клинков, которые сверкнули перед ним россыпью мечей. Он чувствовал, как вены вздуваются на шее. Он почуял когти на ногах, механические крючья, встроенные в носок каждого ботинка и царапающие плиты пола, на котором он валялся без сознания… Повелитель Ночи резко вскочил. Без сознательных мыслей, лишь по прихоти ярости. Сахаал ощутил струю горячего воздуха, когда его прыжковые ранцы пробудились к жизни, и головокружение, когда он с максимальным ускорением устремился в воздух. В крови бушевал гормональный шторм, делающую плоть гибкой, как сталь, но сейчас он не противился этому. Впервые Сахаал приветствовал его, текущий огненной струей по венам, словно создающий второй слой брони.
   Он открыл рот и издал вопль-плач баньши.
   Кровь ксеносов брызнула на когти Сахаала еще до того, как разум сорвал всю пелену дремотного плена. Эльдары не ожидали его возрождения — это было совершенно ясно. Он напал на них, как лев, прежде чем даже они, наделенные молниеносной реакцией и невозможным изяществом, сумели среагировать.
   Первого эльдара Повелитель Ночи распотрошил с высокомерной непринужденностью, развернувшись и перекатившись через раненое плечо, а затем прыгнул вновь.
   Второй ксенос еще только схватился за оружие, когда когти на руках Сахаала выпустили ему кишки, распоров тщедушную грудь. Когти на ногах между тем вцепились в эльдарскую плоть и вырвали глаза из орбит — изнутри черепа словно выросли кровавые кусты. Он отбросил безжизненное тело и прыгнул вперед, покрытый липкой, слегка флюоресцирующей жидкостью.
   Где-то на периферии чувств Повелитель Ночи засек клыкастого инквизитора, все еще сжимающего Корону Нокс. Сахаал немедленно изменил траекторию прыжка, направляясь к оторопевшей фигуре, едва сдержав жаркое желание продолжить резню.
   Вдалеке, в окружении бдительных стрелковых сервиторов, он разглядел беспомощную ведьму, тоже поднимающуюся с пола. Мелькнула мысль: как долго продолжался их разговор и сколько прошло времени в реальном мире? Ему казалось, беседа с юной ведьмой длилась целую жизнь, а прошло всего не более двух-трех секунд.
   Колдун еще не успел дотронуться изящными пальцами до рогатой короны.
    Не бывать этому!
   Едва пронеслась эта мысль, как сам имеющий рога злодей пируэтом отскочил в сторону, вздымая посох. Сахаал напрягся, готовясь засечь вспышку и уйти в сторону от астрального огня неимоверной силы, когда стена чудовищной боли, подобной которой он никогда прежде не испытывал, обрушилась на него.
   Удар был точен — пользуясь тем, что Повелитель Ночи бросился в сторону лорда-колдуна, один из ксеносов вскинул метатель и выпустил вращающийся сюрикен прямо в дыру на плече, не защищенную броней.
   Рука мгновенно полностью онемела.
   Взвыв, изо всех сил стараясь сдержать боль, ощущая, как расползается омертвение по конечности, Сахаал закрутился в воздухе и рухнул на пол, придерживая раненую руку здоровой. В таком положении, испытывая невыносимую боль, Повелитель Ночи был плохо подготовлен к новой искусной атаке колдуна.
   Молния вновь ударила. Мощный поток гаусс-силы из увенчанного лезвием посоха прошил плоть и кровь, погрузив острые зубы в ткани мозга. И вновь всколыхнулись сомнения. Рванулись печаль и неуверенность, зовущая заключить себя в темницу разума.
   Голос звал Сахаала из спиральной черноты.
   Он успокаивал и ласкал, уговаривая сдаться.
    Не на этот раз, дерьмо варпа.
   Сахаал уже ученый. Сейчас его разум нельзя так просто обмануть, он отбрасывал прочь все незваные сомнения, и мускулы не прекращали ему подчиняться. Сейчас он был во власти гнева такой силы и чистоты, что все махинации колдуна разбивались от одного прикосновения к ним. Даже все псионическое влияние мира не остановит его. Сахаал превратился в сгусток фосфоресцирующей ненависти, жаждущей лишь резни.
   Он ударил, как атакующий ястреб, пройдя через беспомощную теперь псионическую стену, гудящую и потрескивающую вокруг брони космодесантника. Когти здоровой руки Сахаала пробили рогатый шлем ксеноса сверху вниз с чавкающим, утробным звуком. Мозги и кости черепа разлетелись в стороны мелкой шрапнелью, а тонкое тело жертвы забилось на когтях Повелителя Ночи, фонтанируя кровью.
   Оставшихся в живых эльдаров словно ударили электрической плетью. Не говоря ни слова, не обменявшись даже взглядами, не сделав ни единого выстрела, они размазались в пространстве, превратившись в единое слившееся пятно, рванулись к порталу, откуда недавно вышли. Крутящийся варп проглотил их, схлопнувшись в булавочную точку, которая бешено вращалась.
   Потом растворилась и она.
   Сахаал упал на колени и стряхнул труп колдуна с когтей — его начала накрывать волна истощения. Он чувствовал себя сражающимся с вечностью, он уже не помнил времени, которое провел без боли и насилия. Рана на плече продолжала кровоточить, коагуляции мешал осколок металла ксеносов, засевший глубоко в теле. От каждого движения в плоть будто впивались кинжалы.
   Повелитель Ночи уже понимал, что эту руку ему больше не использовать никогда.
   Медленно двигая глазами, стоически перенося муки, Зо Сахаал нашел взглядом вора.
   Ублюдка.
   Инквизитора Айпокра Каустуса.
   — Сервиторы! — завизжал клыкастый человек, медленно отступая, прижимая Корону к животу, как ребенок, у которого хотят отобрать любимую игрушку. — Защитите меня! Защитите!
   В углу комнаты бронзовые сервиторы завертели головами, воспринимая новые команды, и дружно повернули увешанные оружием руки в сторону Повелителя Ночи.
   Ведьма осталась стоять одна, совершенно огорошенная, когда боевые механизмы потеряли к ней всякий интерес.
   — Убейте его! — вновь завопил Каустус, тыча пальцем в Сахаала. — И держите его подальше от меня!
   Инквизитор бросился бежать к выходу, по-прежнему прижимая Корону Нокс к себе.
   Сахаал вздохнул. Как он мог подумать, что все будет легко? Он грустно проводил взглядом свою священную драгоценность, словно в жестокой шутке вновь ускользающую от него.
   Сервиторы приближались. Кажется, день насилия далек от окончания.
   И тут улей встряхнуло до основания.
   Задрожал весь огромный адамантиевый массив — все заскрипело и застонало, когда в древнем металле расцвели первые огненные кратеры. Будто вулканы пробудились на улицах города. Небо расцвело падающим огнем, каждая голова в улье удивленно задралась, рассматривая потолок.
   И лишь в разрушенной галерее на самой верхушке центрального дворца космодесантник Легиона Повелителей Ночи — однорукий калека — улыбнулся окровавленным ртом.
   Зо Сахаал медленно встал перед идущими в атаку машинами, которые все ускоряли шаг.
   — Они здесь, — прошипел он, ни к кому конкретно не обращаясь. — — Они пришли!

Мита Эшин

   Мита бросилась на инквизитора Каустуса мстительным метеором.
   Она не отдавала себе отчета в том, о чем думает. За последние дни ее мозг был непрерывным полем боя: взорванным, перепаханным артиллерией и изрытым траншеями. Разоренная земля, на которой сражались суверенитеты.
   Если следовать дальше этой аналогии, то откровения Повелителя Ночи были циклонными боеголовками, ракетами экстерминатус, уничтожившими все отстроенные логические здания Миты.
   Теперь на месте поля боя была пустошь.
   Император предал собственного сына, проявив невероятную двуличность. Как ей теперь подставлять вторую щеку при каждом презрительном замечании, каждой мерзкой шутке? Когда на улице ей в лицо крикнут: «Эй, мутант!» — как быть, не находя больше спасения в любви Императора?
   Как жить с подозрением, что она всего лишь ручное чудовище, которого натравливают на неугодных, а когда пропадет нужда — выкинут на свалку?
   Ответ был один — очевидно, не могла. Но каков тогда ее удел?
   Пустота. Ничего конкретного. Пустошь после поя боя.
   Как только сервиторы губернатора перестали обращать внимание на Миту, а улей сотрясся от чудовищных ударов, у девушки осталась лишь одна зацепка.
    Каустус.
    Ублюдок Каустус!
    Все это по твоей вине!
   Инквизитор попробовал проскочить мимо нее, нежно прижимая Корону к себе дрожащими пальцами. Но факт того, что ее игнорировали, привел Миту в дикое бешенство. Она для него никто! Существо настолько низкоэффективное, что инквизитор лишь мельком глянул на нее, когда девушка заступила ему дорогу.
   Издав яростный вопль, она кинулась на Каустуса.
   Отлетая от его энергетической брони с острым хрустом сломанного ребра в груди, моргая от внезапной боли, Мита мельком увидела в клубах дыма и порывах метели Повелителя Ночи, уворачивающего от сервиторов. В этом виде Сахаал показался ей пляшущим дервишем — богом клинков и полета, танцующим между трассами выстрелов и пластающий податливый металл противников.