Если знать и понимать достаточно общую теорию управления и, будучи в ладу с Богом, дающим Различение непосредственно каждому по его вере и нравственности, видеть в жизни возможности её применения к разрешению проблем общества, то формулировка принципа «демократического централизма» в уставе партии не только не нужна, но и вредна. Альтернативой ей являются определённые знания и навыки из области приложений достаточно общей теории управления к психологии индивида и коллективов, овладевать и владеть которыми на практике должен каждый член партии.
   Если же не иметь понятия о полной функции управления и не чуять в реальных процессах управления, когда процесс охватывает полную функцию, а когда только некоторые из её этапов, если не чуять различий и изменений в строе психики окружающих людей и изменений строя своей собственной психики, то так называемый «принцип демократического централизма» не даст партии ничего, кроме потери времени на бесплодные споры. Если жизненные обстоятельства сложатся так, что на эти споры не будет времени, то от «демократического централизма» придётся отказаться, чтобы не погубить дела. И тот, кто поймёт это первым, победит в соответствующем этапе внутрипартийной борьбы за выработку политического курса партии и его осуществление. И именно это и показывает вся история РСДРП — КПСС.
   Приведённые ранее выдержки из уставов партии говорят, что так называемый «принцип демократического централизма» в той или иной формулировке сопровождал РСДРП — КПСС на протяжении практически всей её истории. Однако ни краткие, ни более развёрнутые формулировки в реальных обстоятельствах общественной жизни не помешали высшему руководству КПСС переродиться и стать антикоммунистической, паразитической антинародной централистски-диктаторской силой, после чего она сначала извратила, а в последствии уничтожила народовластие Советской власти, опираясь на поддержку политически безвольной партийной массы, численность которой достигла 20 миллионов [93] к моменту краха КПСС и СССР. Не способствовали эти формулировки и тому, чтобы рядовые партийцы призвали хотя бы к партийной ответственности персонально Л.И.Брежнева, М.С.Горбачева, А.Н.Яковлева и многих других своих “товарищей” по партии [94], которым они “доверили” руководство единственной правящей партией страны. Но и отстранение Н.С.Хрущева от руководства партией и государством невозможно подать как пример работоспособности принципа демократического централизма, поскольку оно было результатом верхушечного заговора, участниками которого были высшие руководители партии, КГБ и других органов государственной власти. А в более раннюю эпоху внутрипартийной борьбы сталинцев и троцкистов в 1920-х — 1930-х гг. принцип демократического централизма оказался помехой и тем, и другим [95] в разрешении межфракционных разногласий; а внутри себя оба течения в партии руководствовались своими принципами в подборе и расстановке руководящих кадров.
   Нельзя сказать, что и до 1917 г. принцип демократического централизма обеспечивал , поскольку РСДРП от момента своего документального оформления на I съезде, прошедшем в Минске в 1898 г., постоянно порождала в себе фракции, которые становились самостоятельными по существу партиями либо бесповоротно, либо на довольно продолжительный срок.
   Так еврейский бунд [96], участники которого были в числе соучредителей РСДРП на I съезде, с 1898 по 1903 г. пребывал в партии как «автономная организация». В 1906 г. он возобновил этот статус и пребывал в нём до 1912 г., пока бундовцы не были исключены из РСДРП решением VI (Пражской) партконференции. После этого бунд существовал самостоятельно: вёл какую-то иудо-интернацистскую работу до 1917 г., поддерживал Временное правительство после пуримской [97] революции, поддерживал контрреволюционные силы после Великой Октябрьской социалистической революции, в 1920 г. отказался от борьбы с Советской властью [98] и в 1921 г. самораспустился, после чего некоторая часть его членов была принята в РКП (б).
   Не воспрепятствовало провозглашение в уставе партии принципа демократического централизма и расколу РСДРП на большевиков, меньшевиков и троцкистов, которые стали по существу самостоятельными партиями еще накануне революции 1905 — 1907 гг. Значимость этого раскола для его участников была столь велика, что спустя более чем 10 лет, — в 1917 г., — на «очередном объединительном» съезде, ставшем шестым в победившей ветви партийной традиции, среди всего прочего обсуждался и вопрос о его номере, поскольку меньшевики не признавали легитимность III съезда, состоявшегося в 1905 г., в работе которого они не участвовали [99]; и еще 35 лет после VI съезда (до принятия на XIX съезде наименования КПСС) партия сохраняла в своем названии помещённое в скобки уточняющее определение: большевиков.
   Но если в истории РСДРП — КПСС не проявил себя как господствующий работоспособный принцип строительства партийных организаций, обеспечивающий целостность и развитие партии, то централизм — по существу единоначалие, обеспечивающее порождение политической линии, формируемой аппаратом партийного первоиерарха [100], — обеспечивал эту же целостность её фракций. А после установления своего единовластия фракцией большевиков и роспуска оппозиционных фракций и партий — единоцентричное порождение общепартийной политической линии аппаратом партийного первоиерарха-единоначальника легко вошло в провозглашённые в партийном уставе организационные формы демократического централизма.
   И хотя в партийно-государственном аппарате управления СССР, был реализован принцип единоначалия, на протяжении веков доказавший свою управленческую эффективность в военном деле [101], при этом он был построен на формально демократических процедурах выдвижения «снизу» кандидатов, неформально выявленных и предложенных к выдвижению «сверху», и последующего формального голосования, утверждавшего «выдвиженцев» в их должностных полномочиях. Таким же образом в нём оформлялись в русле демократического централизма и решения «центра» по всем другим вопросам. Эта система редко давала сбои, но только их единственно и можно отнести к случаям торжества демократического централизма в ВКП (б) — КПСС.
   Так в начале 1950-х гг. «центром» было предложено отстранить от должности первого секретаря ЦК Белоруссии Н.С.Патоличева, что должно было предшествовать формально юридическому причислению его к лику «врагов народа» со всеми вытекающими из этого последствиями. Согласно существовавшей тогда традиции член партии не мог предстать перед судом, и в отношении него нельзя было вести следственные действия: для этого было необходимо предварительно исключить его из партии. Однако партийная организация Белоруссии не поддержала выдвинутые «центром» против Н.С.Патоличева обвинения и не только не исключила его из партии, но проголосовала за него как за первого секретаря ЦК республики. На этом посту Н.С.Патоличев проработал до 1956 г. [102]
   Полезно обратить внимание на то, что этот случай явного сбоя в работе машины партийно-государственного единоначального централизма принадлежит эпохе сталинизма, почитаемой многими эпохой беспощадной, тупой и бессмысленной тоталитарной диктатуры, всевозможного подавления внутрипартийной и внутригосударственной демократии, осуществляемых исключительно в целях удержания единоличной диктаторской власти. И эту точку зрения казалось бы подтверждает то обстоятельство, что та же самая эпоха знает множество случаев, когда партийные организации сдавали своих руководителей и своих рядовых членов сразу же либо, если по результатам первого голосования предложенное «сверху» решение не проходило, переголосовывали по нескольку раз до «победного конца», не выходя из зала. Однако последующие — казалось бы более демократичные — эпохи «оттепели», «застоя» и «перестройки» такого рода сбоев на уровне хотя бы области, а тем более на уровне союзной республики или СССР в целом — не знают [103].
   Одной из причин этого было то обстоятельство, что после смерти И.В.Сталина прекратились партийные чистки. В партийных чистках сталинской эпохи, которые проходили в коллективах по месту работы или службы членов партии, участвовали и беспартийные, благодаря политической активности и искренней заботе которых о действительно авангардной роли партии ВКП (б) очищалась от множества примазавшихся к ней рвачей-карьеристов и извратителей-имитаторов. И это было действительной демократией, периодически подчинявшей себе правящую партию; это было дополнением общенародного народовластия ко внутрипартийному централизму. Когда чистки прекратились, партия стала быстро набирать численность за счет вступления в её ряды тех, кто готов был “поддерживать” партийные организации, но не желал в них лично работать, иначе как для осуществления своекорыстных личных и клановых целей. Так партия, сохранив в своем уставе ленинскую формулировку о членстве в партии, превратилась в партию мартовского типа, о которой анекдот времён застоя говорил: все вместе коммунисты «за» линию ЦК, а каждый по одиночке — «против».
   И видя множество злоупотреблений со стороны чиновников партийно-государственного аппарата и администрации предприятий государственной и кооперативно-колхозной собственности, миллионы людей думали и говорили: «что я один могу поделать?». И ныне многие миллионы продолжают воспроизводить этот порочный стиль поведения: «что я “один” могу поделать?».
   Прямая вина М.С.Горбачёва и всех без исключения благонамеренных членов КПСС в том, что чистка партии с участием в ней беспартийных не предшествовала началу перестройки. Порядок в интересах трудового народа надо было наводить в одной партии — в КПСС, переименовав её снова ВКП (б); порядок надо было наводить в общем всем государстве — Союзе Советских Социалистических Республик.
   Сказанное означает, что под руководством И.В.Сталина и партия, и СССР в целом были , нежели в последующие эпохи и, особенно, в сопоставлении с эпохой правления носителей кулацкой нравственности, мировоззрения и психологии: М.С.Горбачёва и сменившего его (в границах юрисдикции РСФСР) Б.Н.Ельцина [104].
   То есть, если принцип демократического централизма в каких-то случаях и оказался работоспособен в нашей истории, так это при И.В.Сталине. Но это утверждение приводит к необходимости увидеть в явно недемократичных формах единоначального правления той эпохи выражение некой своеобразной демократии — народовластия.
   Сказанное — не стремление обелить И.В.Сталина задним числом в целях создания нового исторического мифа, предназначенного для выпаса толпы в будущем. Надо понимать эпоху и, в частности, знать, что своеобразную демократичность жизни общества в СССР сталинской эпохи, отличавшую его от западных представлений о демократии, признавали и многие современники, у которых не было причин восхвалять режим из страха за свою жизнь и жизнь своих близких. И от такого рода мнений современников, например Лиона Фейхтвангера, просто так не отмахнуться (сноски в цитируемом источнике наши):
   «Демократический диктатор.
   “Чего Вы, собственно, хотите? — спросил меня шутливо один советский филолог, когда мы с ним говорили на эту же тему. — Демократия — это господство народа, диктатура — господство одного человека. Но если этот человек является таким идеальным выразителем народа, как у нас, разве тогда демократия и диктатура не одно и то же?”
   Культ Сталина.
   Эта шутка имеет очень серьезную почву. Поклонение и безмерный культ, которым население окружает Сталина, — это первое, что бросается в глаза иностранцу, путешествующему по Советскому Союзу. (…)
   Основания.
   Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмерное поклонение в огромном большинстве случаев искренне. Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, свое беспредельное восхищение. И хотя это обожествление Сталина может показаться прибывшему с Запада странным, а порой и отталкивающим, всё же я нигде не находил признаков, указывающих на искусственность этого чувства. Оно выросло органически, вместе с успехами экономического строительства. Народ благодарен Сталину за хлеб, мясо, порядок, образование и за создание армии, обеспечивающей это новое благополучие [105]. Народ [106] должен иметь кого-нибудь, кому он мог бы выражать благодарность за несомненное улучшение своих жизненных условий, и для этой цели он избирает не отвлечённое понятие, не абстрактный «коммунизм», а конкретного человека — Сталина. (…)
   Великая цель.
   В общем и целом новая демократическая Конституция, которую Сталин дал Советскому Союзу, — это не просто декорация, на которую можно посматривать, высокомерно пожимая плечами. Пусть средства, которые он и его соратники применяли, зачастую и были не совсем ясны — хитрость в их великой борьбе была столь же необходима как и отвага, — Сталин искренен, когда называет своей конечной целью осуществление социалистической демократии» (Л.Фейхтвангер. “Москва 1937. Отчёт о поездке для моих друзей”, Москва, «Художественная литература», 1937 г. [107], стр. 58 — 65, фрагментарно).
   Но прежде, чем написать это, Л.Фейхтвангер указал на следующие обстоятельства и признал их справедливость:
   «Построение социалистического государства или свобода ругани?
   Хотя я и сожалею, что статья 125-я Советской конституции пока еще не вполне проведена в жизнь, всё же, с другой стороны, я прекрасно понимаю, что Советский Союз не хочет слишком поспешно пройти остаток пути, отделяющий его от полного осуществления построения социалистического государства. Никогда Советскому Союзу не удалось бы достичь того, что он достиг, если бы он допустил у себя парламентскую демократию западного толка. Никогда при неограниченной свободе ругани не было бы возможно построить социализм [108]. Никогда правительство, постоянно подвергающееся нападкам со стороны парламента и печати и зависящее от исхода выборов, не смогло бы заставить население взять на себя тяготы, благодаря которым только и было возможно проведение этого строительства. Руководители Советского Союза оказались перед альтернативой, предлагавшей им либо тратить значительную часть своих сил на отражение бессмысленных и злобных нападок [109], либо бросить все свои силы на завершение строительства, высказались за ограничение свободы ругани [110].
   «И это называется демократией».
   Однако насмешки, ворчание и злопыхательство являются для многих столь излюбленным занятием, что они считают жизнь без них невозможной [111]… В основном диктатура Советов ограничивается запрещением распространять словесно, письменно и действием два взгляда: во-первых, что победа социализма в Союзе невозможна без мировой революции и, во-вторых, что Советский Союз должен проиграть грядущую войну. Тот же, кто, исходя из этих двух запретов, выводит заключение о полной однородности Советского Союза с фашистскими диктатурами, упускает, как мне кажется, из виду одно существенное различие, а именно: что Советский Союз запрещает агитировать за утверждение, что дважды два — пять, в то время как фашистские диктатуры запрещают доказывать, что дважды два — четыре» (Там же, стр. 56, 57, цитировано фрагментарно).
   Цитированный фрагмент необходимо пояснить. Статья 125 Конституции СССР, принятой 5 декабря 1936 г., провозглашала гражданские свободы:
   «В соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируется законом:
   а) свобода слова,
   б) свобода печати,
   в) свобода собраний и митингов,
   г) свобода уличных шествий и демонстраций.
   Эти права граждан обеспечиваются предоставлением трудящимся и их организациям типографий, запасов бумаги, общественных зданий, улиц, средств связи и других материальных условий, необходимых для их осуществления» (по тексту цитированной книги Л.Фейхтвангера, стр. 56).
   Очернителям И.В.Сталина и Советской власти особо укажем, что в отличие от конституций буржуазных “демократий” концептуальная обусловленность прав и свобод в Конституции СССР была провозглашена прямо, а не оставлена в умолчаниях: «В соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя…», — сказано однозначно ясно, о чём не следует забывать никому:
   · ни сторонникам демонического самопревознесения и порабощения других и планеты (а в пределе мечтаний — и Бога, Творца и Вседержителя);
   · ни сторонникам свободы всех в Царствии Божием на Земле (коммунизме, если пользоваться политическим лексиконом ХХ века).
   Концептуальная обусловленность прав и свобод — это объективная историческая данность, которую многие не видят в упор и отказываются понимать, превозносясь в своем индивидуализме-демонизме. Концепция демонического самопревознесения и порабощения гарантирует индивиду один набор прав и “свобод”, а концепция свободы каждого человека в Богодержавии — другой набор прав и свобод. И обе они требуют при этом каждая своей концептуальной самодисциплины. И эти два различных набора «прав и свобод» невозможно слить воедино в какой-то одной всеобъемлющей концепции устройства жизни общества потому, что есть действия, которые вне зависимости от обстоятельств поддерживают исключительно только одну из двух концепций; есть действия, которые при одних сопутствующих обстоятельствах могут лежать в русле одной концепции, а при других — в русле другой; и то, что есть действия, которые концептуально безразличны, не означает, что нет концептуально обусловленных возможностей и действий. Но демоническому складу психики хочется концептуально не обусловленных свобод, т.е. свободы от каких бы то ни было определённых концепций. Но:
   Неограниченная свобода, существующая в обществе во всякую историческую эпоху, состоит единственно в возможности выбора одной из двух концепций. После избрания любой из них остается только свойственная ей осознаваемая концептуальная самодисциплина либо право стать перебежчиком под власть другой концепции, которая однако потребует иной концептуальной самодисциплины. Но невозможно многократно перебегать под власть одной концепции из-под власти другой, не сталкиваясь при этом с воздаянием за отказ осознанно поддерживать Правду-Истину своими осмысленными действиями.
   Поэтому те, кто порицают Конституцию СССР 1936 г. за концептуальную обусловленность прав и свобод, должны быть более внимательны к полюбившемуся им способу бытия западного общества. Под библейской концептуальной властью возможность осуществления прав и “свобод” тоже обусловлена лояльностью субъекта концепции и её хозяевам, но обусловлена по умолчанию: так, чтоб мало кто догадался. И все права и “свободы” под концептуальной властью пресекаются решительно до полного подавления воли к сопротивлению [112] сразу же, как только кто-то начинает подрывать её концептуальную власть над обществом.
   Тому примерами уже упоминавшаяся история с политической деятельностью Г.Форда и Л.Ларуша. Тому же примером и нынешняя история с мифом о «холокосте»: как только кто-то отказывается принять сведения, составляющие этот миф, на веру, и вместо того, чтобы выразить публично свое сострадательное жидовосхищение, обращается к исследованиям прошлого по фактам и свидетельствам современников [113], то деятельность его на Западе пресекается без каких-либо процедур формальной демократии, а их апелляции к свободе слова и свободе информации обрываются в атмосфере гражданского общества ничуть не хуже, чем могли бы оборваться в застенках обнажённо людоедских режимов. Остальная толпа, порабощенная суетой и потому лояльная хозяевам библейской доктрины, не защищает прозревших одиночек.
   Это означает, что Конституция СССР от 5 декабря 1936 г., однозначно провозглашая обусловленность прав и свобод концепцией устройства общественной жизни, честнее всех последующих советских и российских, а также и всех зарубежных буржуазно-демократических конституций.
   Существо же сталинской демократии в партии и в государстве состояло в том, что И.В.Сталин был концептуально властен, а концепция, которую он воплощал в жизнь, опираясь на структуры партийных и государственных органов, выражала долговременные интересы добросовестно трудящегося большинства, а не сиюминутные интересы паразитирующей “элиты” — корпорации индивидуалистов, возомнивших о себе носителей строя психики зомби и демонического. Это был единственный в истории нынешней цивилизации политический режим, который провозгласил систематическое планомерное снижение цен на товары массового спроса нормой и одним из способов повышения благосостояния всех. Эта политика планомерного снижения цен обеспечивала уверенность в завтрашнем дне всякому добросовестному труженику и членам его семьи и от неё тошно становилось гешефтмахерам как в СССР, так и в особенности за его рубежами — в передовых странах капитализма.
   Собственно вследствие именно этой концептуальной властности И.В.Сталина приводимая Л.Фейхтвангером “шутка” одного советского филолога: «Демократия — это господство народа, диктатура — господство одного человека. Но если этот человек является таким идеальным выразителем народа, как у нас, разве тогда демократия и диктатура не одно и то же?» — выражала положение дел близкое к истинному, и попытка её осмеять или оспорить выглядела бы глупостью или злопыхательством в глазах каждого, кого Советская власть и строительство социализма под руководством И.В.Сталина освободили от сословно-кастового гнёта жизненного уклада российской империи, от финансовой удавки надгосударственного ростовщичества в буржуазной демократии, от ужасов гражданской войны и мерзости, творимой «новыми русскими» эпохи «угара НЭПа» [114].
   Но большинство партийцев тех лет были концептуально безвластны вследствие разных причин, касающихся каждого из них персонально:
   · от нравственности, характерной для члена толпы, не способного к инициативе, охватывающей заботой всё общество на десятилетия и столетия вперёд, и соответственно возлагающего ответственность за всё на высшего руководителя, от которого толпарь требует всезнания и всевластия Бога,
   · до недостатка социологических и психологических знаний и практических навыков, прежде всего, вследствие имитационно-провокационного характера марксизма, насаждаемого всей системой обязательного образования (в смысле освоения знаний) и партийно-государственной пропаганды.
   Поэтому принцип проявлял свою работоспособность в эпоху сталинизма только в единичных случаях, а не был повсеместно господствующим.
   Вследствие этого концептуального безвластия большинства членов партии и наличия в СССР мощной иудо-интернацистской мафиозной оппозиции большевизму трудящихся, в политической жизни страны имела место концептуальная неопределённость. То есть две несовместимые друг с другом концепции одновременно осуществлялись в одной и той же социальной среде подчас одними и теми же людьми. Эта концептуальная неопределённость выражалась и в том, что, если говорить словами Л.Фейхтвангера, в одних случаях преследовали тех, кто пытался убедить всех, что дважды два — пять, а в других случаях преследовали тех, кто старался доказывать, что дважды два — четыре.
   Л.Д.Бронштейн (Троцкий), порицая И.В.Сталина за несоблюдение в партии и в государстве формальных норм демократии, провозглашённых в уставе партии и Конституциях СССР тех лет, но объективно не выполнимых в условиях концептуальной неопределённости, сам однако не был сторонником народовластия. Он работал на осуществление концепции порабощения человечества в соответствии с библейским проектом, которому марксизм придал светские формы, предназначенные для осуществления расовой “элитарной” власти в новую эпоху. Но за соблюдение норм внутрипартийной демократии в то время Л.Д.Бронштейн ратовал, поскольку структура советского общества тех лет (его состав по признаку классового и кланового происхождения, по уровню образованности в смысле владения знаниями) была такова, что при соблюдении формальных норм демократии в партии, исключающих аппаратно-предопределённое принятие решений [115] и выдвижение кандидатур на руководящие должности как в партии, так и в государстве; при наличии в уголовном кодексе статьи, предусматривавшей наказание за «антисемитизм» вплоть до расстрела [116], страна на долгие годы оказалась бы под беспросветно тоталитарной властью иудейского расизма, осуществляемой помимо демократического централизма иудомасонской интернацистской мафией в очень даже демократических формах многонациональной Советской власти.