Страница:
Станюкович Кирилл Владимирович
Тайну охраняет пламя
Кирилл Станюкович
Тайну охраняет пламя
Шел снег. Его косые струи секли пространство, освещенное костром, и бесшумно ложились на землю. Только вокруг костра, где снег таял, оставалась неширокая полоска темной земли, все остальное было однообразно бело. Мир вокруг нас был сужен. Костер освещал только нависшую черную скалу у нас за спиной и небольшой полукруг заснеженной земли перед нами.
Была метель и холод, но от того, что мир для нас сузился всего до пространства, освещенного костром, здесь под скалой было как-то уютно.
Но несмотря на тепло костра и закипающий чайник, я был раздражен. Я не понимал, чем Смуров недоволен?.. Неужели он просто струсил!
Почему сейчас, когда его отпустили добровольцем на фронт, он вдруг скис? Ведь раньше, когда приходили отрицательные ответы, когда его не пускали, он прямо шипел от злости.
А сейчас?
Вот поди!
Да и вообще странный он человек. Геолог, конечно, исключительный, и умный, и энергичный, и удачливый. Но уж слишком увлекающийся человек, почти мечтатель.
Им всегда владела какая-то мечта, какая-то идея, часто почти нереальная. Так несколько лет назад он искал снежного человека, а недавно его захватила вдруг археология, и он стал разыскивать древнее капище, легенда о котором давным-давно глухо бродила по Памиру.
Но теперь это все отходило на дальний план. Смуров уезжал на фронт, и до прихода машины оставались уже не часы, а минуты.
Погода утихла, и ясные звезды проступали одна за другой. Мы поели, попили чаю, покурили. Он все молчал, но чувствовалось, что его просто распирает. Я же не хотел начинать разговора, я злился на него.
- Ты слыхал что-нибудь о капище? - наконец, глядя в огонь, сказал он.
- Да, кое-что...- неопределенно отвечал я.- Я слышал эту легенду, что где-то в самых труднодоступных местах Памира существует древнее капище. Что там какие-то идолы, что там горит вечное пламя, которое иногда дает отблески на облака, и что это пламя смертельно, так что и проникнуть туда никак нельзя. Вообще какая-то нежно романтическая чушь. Так?
- Так... А ты знаешь эту надпись на скалах, которая недавно затоплена поднявшимися водами Сарезского озера?
- Знаю. Там было написано, что: "Я богиня богинь и повелительница богов. И имя мое, и храм мой недоступны для недостойных, непосвященных. Они погибнут едва приблизившись. Посвященным же даю силу и высшее счастье. Они дети мои. Они посланы мною, им поклонитесь". Но кроме того, что "только они, приходящие от полуночи, посвятят вас, если будете вы достойны".
- Понимаешь,- "приходящие от полуночи", значит, с севера, а ведь отблеск, говорят, виден только при северном ветре.
- Ну, хорошо, допустим действительно, где-то в скрытом месте существует капище, где язычники построили храм. И там действительно выход горящих газов. Но как найти? И кто эти посвященные? Огнепоклонники? Ведь еще до недавнего времени на Бартанге существовала секта огнепоклонников "оташпараст"? Но нет, знаешь, это пахнет ерундой...
- Думаешь, ерундой?
- Ага!
- А если не ерунда,- сквозь стиснутые зубы наконец процедил Смуров.
- Думаешь?
- Не думаю, видел...
- Не может быть! Что видел? Пещеру? Пламя? Идолов?
- Да так, котловинка. Как бы карман на хребте... И внутри блестящие красные скалы.
- Красные? Почему красные?
- Не знаю. Думаю обсидиан. И понимаешь, в этой красной как бы стеклянной стене большая ниша или пещера и в ней какая-то фигура. А перед фигурой маленькое озерко и, странное дело, действительно над озерком язык пламени. Правда, днем оно едва заметно. Пламя лиловатое или почти голубое.
- Черт подери! И трудно туда попасть?
- Да, трудно. Я-то увидел сверху с гребня. Но есть какой-то вход со склона. Мой пес Бартанг, когда я лез на скалы, остался внизу и вдруг я увидел, как он появился в этой котловинке у озерка и сразу лег.
- И что?
- И все. Он больше не поднялся. Наверное, это ядовитый газ. Видимо, это пламя и охраняет тайну котловины. Я пытался попасть в котловину со склона, но потерял направление, пришлось спускаться. Потом ночь. На следующий день сбился с дороги и не попал туда. Потом я решил достать сначала тросы, противогазы и поехал в лагерь. А в лагере меня уже ждала повестка...
Мы долго молчали.
И в этом шорохе ветра, в сверкании снежинок мне чудилась стеклянная пещера, высокий язык пламени горел перед ней, странные фигуры раскачивались в молитвенном экстазе, простираясь перед божеством. Чудилось странное пение, фанатично горящие глаза, жертвенные животные и связанный пленник, жизни которых должны умилостивить божество.
Но мечта улетела. Далеко из темноты мигнула раз, потом другой световая точка. Исчезла. Показалась вновь, затем раздвоилась и так, то исчезая, то появляясь, стала приближаться. Неожиданно у самого костра возникла машина.
Мы встали, молча сжали друг другу руки.
- Просьба! Когда пойдешь туда, возьми меня с собой,- сказал я.
Он кивнул, закинул в кузов свой рюкзак и полез в кабину.
Машина тронулась и вдруг остановилась.
- А знаешь,- закричал он,- там все как на пайцзе, все правильно и горбоносый смотрит правильно. И вот я все думал, думал, откуда это и на пайцзе и там, и вдруг мне пришло в голову, что, может быть, это оттуда,- и он махнул рукой на восток, где в свете восходящей луны едва проступала далекая вершина Мустаг-хан, над которой ярким голубым блеском горела Венера.
- Откуда оттуда? - закричал я.- С Мустаг-хан? Но машина загудела, и я не расслышал его последних слов. Еще несколько раз мигнул красный фонарик, но вот пропал и он.
Вдруг из ночи к костру влетел облепленный снегом Бартанг. Он заметался, обнюхивая лагерь, взвыл и несмотря на мои призывы, кинулся к дороге, туда, куда ушла машина. И исчез в метели.
Бартанг искал хозяина.
* * *
Через несколько месяцев и я ушел на фронт и там надолго забыл о своих памирских делах. И только после войны, вернувшись на Памир, узнал, что Смуров погиб.
Ушел, не завещав никому своего открытия.
Удивительно, как все люди, уходя на войну, твердо верят, что уж именно они-то вернутся живыми.
Мне недолго пришлось хлопотать, доказывая необходимость поисков капища: археологи были заинтересованы самим капищем, идолами, а геологи газом. И месяц спустя после того, как состоялось решение об организации экспедиции, мы уже начали работать.
Наша экспедиция не была многолюдной: мы представляли географию - я и Дима Костров. Археологическую разведку осуществлял Аркадий Аристов, небольшой подвижный человек, несколько похожий на Буратино. У него были беспокойные руки с шарнирами, позволявшими им сгибаться в любых направлениях. Волосы Аркадия вечно были всклокочены, на одежде всегда не хватало пуговиц, а шнурки на ботинках обычно волочились. Но в работе глаза у него были зорче рыси и нюх лучше, чем у легавой.
Его помощницей была Кира, девушка неплохая, но чересчур красивая, катастрофически красивая. Она вносила панику и погибель везде, где бы ни появлялась. В этом году, когда по дороге на Памир она прибыла на первую погранзаставу, то сраженный еще в прошлом году радист этой заставы дал в эфир панический сигнал: - "Воздух! Едет Кира!"
Слово воздух служило закодированным сигналом тревоги, просьбы о помощи, который посылала застава, подвергшаяся нападению подавляющих сил противника. За этот "воздух" радист получил двадцать суток ареста, Кире же достались немеркнущие лавры душегубки.
Геологию представлял у нас Рыбников, мрачный человек и страшный мизантроп. Он, кажется, ненавидел решительно всех на свете, а больше всего женщин, особенно научных. Их он называл не иначе как "куриная голова".
Рыбников в лагере экспедиции бывал мало и предпочитал путешествовать в одиночку. Он появлялся обычно совершенно неожиданно, нередко среди ночи, как бы материализуясь из темноты. А затем он мог исчезнуть буквально в середине фразы. В работе Рыбников был самоотвержен и талантлив. Но с людьми совершенно несносен.
Ко мне он относился довольно прилично, и даже гадости говорил сравнительно редко. Произошло это потому, что при первом знакомстве мы так сцепились, что дело дошло до драки.
Коллектором у Рыбникова был Вася Коровин, нежный студент с льняными волосами и девичьим телосложением, имевший удивительное пристрастие ко всему пиратскому. Обладая пронзительным голосом и скверной гитарой, он любил распевать кровожадные пиратские песни собственного сочинения, в которых реи трещали под тяжестью повешенных, а лязг абордажных топоров заглушал рев тайфуна в Желтом море.
Должность завхоза, или как выражался Дима, "наш вор-хозяйственник" был представлен Сережей Рябининым, человеком, отличающимся "крайней бережливостью". Он, например, мог бриться в течение целого месяца одним лезвием, подолгу направляя его на ладони, мол, "что же его бросать, когда оно еще острое".
Поваром у нас был Кара-бай, казах по национальности и мусульманин по вероисповеданию, с самого начала категорически заявивший, что к свинине он не прикоснется ни за какие блага мира. Но этот правоверный мусульманин на третью ночь пребывания в экспедиции так набрался казенного спирта, что чуть не помер. Должность караван-баши у нас занимал старик Джемогул, тоже правоверный мусульманин, мой старый хороший друг, много раз выручавший меня во времена басмачества. Вот и весь состав нашей экспедиции.
Нам была обещана помощь пограничников и альпинистов, так что в своих поисках мы не были одиноки.
Почему же мы начали работу именно с Курумды? И как собирались искать?
Начали мы с Курумды потому, что знали, что Смуров отправился отсюда в свой последний маршрут осенью, во время которого он нашел капище... Значит, нам приходилось обыскивать все места, где бы он мог побывать за эти девять дней, что шел отсюда к последнему лагерю. Начали поиски отсюда еще и потому, что здесь всегда стояла юрта Сатанды, самого религиозного человека в тех местах. И хотя он был мусульманин, но можно было думать, что если кто и "посвящен", так это он. Ведь никаких огнепоклонников даже по Бартангу сейчас на Памире не осталось.
Кроме того, мы знали, что у Сатанды, во всяком случае, прежде была пайцза.
А что хотел сказать Смуров, когда говорил, что все на пайцзе правильно?
Что мы знали о пайцзе?
Мы знали, что у жителей Центральной Азии встречались неширокие металлические пластинки длиной с нож. На этих пластинках вверху была изображена прекрасная женщина, а ниже в два ряда шли одинаковые квадратики как на плитке шоколада. Верхние два квадратика имели рисунок, состоящий из маленьких шариков и больших переплетающихся округлых линий, а нижние были заполнены рисунками людей и обезьян.
В прошлом веке эти пайцзы встречались нередко, но до нас почти не дошли, их сгубил металл, из которого они были сделаны. Он отличался поразительной твердостью и не ржавел. Поэтому из них стали делать ножи.
Я когда-то у Смурова видел его пайцзу, но не рассмотрел ее толком. Хорошо бы попытаться найти где-нибудь пайцзу. Но где?
* * *
Итак, вот уже пять дней, как мы начали наши поиски в районе нижнего Курумды: обшариваем горы, опрашиваем всех жителей и охотников, залезаем на гребни хребтов и оттуда оглядываем все в бинокль.
Больше всего наше внимание привлекал в этом районе один конус выноса. Он весь был изрыт, ископан. Вся его поверхность была буквально изгрызена, превращена в соты.
Но кто это мог сделать? И киргизское население, жившее на Памире до революции, и таджики Бадахшана не могли выполнить подобного объема работ. И потом, самое странное, что они добывали здесь? Золото? Нет. Его здесь не было. Серебро? Тоже нет. Может быть, "лал", приносящий счастье? Нет! И рубины здесь отсутствуют. В прослойках конуса содержались такие элементы, которые совершенно не употребляли в древности, как монацит и молибден. Вот поэтому археологи обследовали эти древние разработки, пытаясь выяснить, кто же здесь копал, а главное зачем копал?
В этот пятый день и была сделана первая интересная находка. Среди дня Аркадий прибежал в лагерь с перекошенным лицом.
Грязный и задыхающийся предстал он передо мной, держа в руке какой-то полупрозрачный красный камень.
- Потрясающая штука! - закричал он.- Потрясающая!
- Что это?
- Обсидиан!!!
- Не может быть!
- Представь себе. Типичный обсидиан, вулканическое стекло. Ведь и Смуров видел в капище красную стеклянную стену. А мы нашли целые мастерские, где первобытные люди делали свои орудия. Масса осколков и орудий... А ведь мастерские всегда поблизости от того места, где берут камень. Значит, первобытные люди знали какое-то месторождение обсидиана.
Это действительно была интересная находка, и в ближайшие дни археологам удалось установить, что орудия из обсидиана делались человеком, относящимся к древнему каменному веку, к палеолиту. Но в позднем каменном веке человек каменные орудия хотя и делал и гораздо лучше, но уже не из обсидиана, а из других горных пород, менее подходящих для выделки орудий. Создалось впечатление, что иссяк источник, откуда брали обсидиан.
Это было странно.
Но когда археологи принялись за ископанный конус выноса, то здесь они очутились в тупике. Конус молчал. Он не хотел сказать кто его копал, когда, зачем, как.
Трудно пришлось археологам, ведь для того, чтобы найти какой-либо предмет, принадлежащий древнему человеку, надо было перекидать лопатой на грохот сотни кубометров земли, затем осторожно перебрать все, что осталось руками, камешек за камешкам, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного.
Когда в этот день мы уже при свете костра уселись ужинать, неожиданно из мрака появилась высокая костлявая фигура, скинула рюкзак и уселась на кошме, даже не сказав "здравствуйте". Пришедший молча придвинул себе чашку с кашей и стал есть.
Все молчали.
- Замучились, Рыбников? - спросил я.
- Ничего,- пробурчал он, отправляя к себе в рот ложку за ложкой.
Рыбников всегда ел с каким-то озлоблением и жадностью.
Насколько вообще люди едят по-разному! Вот, например, Джемогул и наши караванщики-киргизы едят в соответствии с правилами хорошего тона, принятого у них; они едят очень неторопливо, даже подчеркнуто медленно. Потихоньку набирают на ложку, кладут кашу в рот, потом кладут ложку в чашку, делают паузу, поглядывают кругом, друг на друга, переговариваются, всем видом показывая свое равнодушие к еде. Рыбников, наоборот, накидывался на пищу как волк, ел быстро, жадно, подставляя свою чашку, чтобы ему клали еще, съедал, можно сказать, пожирал это, после чего отпихивал от себя чашку и погружался в угрюмое молчание. Дима тоже сначала ел с жадностью, но, утолив первый голод, начинал разговоры, которыми он настолько увлекался, что часто полчашки у него остывало. Тогда Дима бежал с чашкой к костру, ставил на уголья, приносил назад, обжигал пальцы, вообще ел как-то неровно. После еды чашку и ложку бросал немытыми. Поэтому перед следующей трапезой Дима хмуро оглядывал грязную чашку, пытался выскрести присохшие остатки ложкой, если это удавалось, он довольный подавал ее повару, если не удавалось, то он мрачно отправлялся на реку и тер чашку песком.
Вася ел медленно, рассеянно глядя по сторонам, иногда мог застыть, уставившись в одну точку с ложкой, не донесенной до рта. В этом случае заметивший это Дима, спешил незаметно всыпать ему в чашку, а иногда, и в ложку соли или перца.
Кира ела ровно и отличалась особой требовательностью к чистоте, всегда самым тщательным образом мыла всю свою посуду. Она ругала Кара-бая, если он не мыл рук, но особенно доставалось Диме, отчего он всегда утверждал, что у Киры нездоровое стремление к чистоте, которое до добра не доведет.
После ужина мы долго сидели вокруг костра.
Начиналась ночь. Прохладный ветер приносил с окружающих гор горьковатый запах полыни; журчала река, позванивали удила у наших пасущихся лошадей.
Кара-бай, вымыв котлы, ушел спать. Залез в палатку Вася, Сережа что-то щелкал на счетах, а мы еще сидели, курили, смотрели в темноту.
- Ну так какой план работы на ближайшее время? Как будем искать? наконец сказал я.
- Как искать! Как искать! - буркнул Рыбников.- Газовое месторождение надо искать. Нефтяные структуры! Но, увы, никаких признаков нефти здесь нет,- и он мрачно засмеялся.- По-видимому, этот район бесперспективен.
- Наоборот,- ероша волосы, заговорил Аркадий,- когда найдем капище, найдем и нефть. А здесь кругом масса находок - орудий из обсидиана, а мы знаем, что в капище стена из обсидиана Значит, и капище где-то поблизости. Вы лучше скажите, где именно здесь могут быть выходы обсидиана?
Рыбников молчал.
- Ну, выходы обсидиана в данном районе возможны?
- Пожалуй,- хмыкнул Рыбников.
- Где?
- Сразу не скажешь, надо искать.
- Вот вы бы лучше этим и занялись, потому что, найдя обсидиан, мы найдем капище, найдя капище, найдем, выходы газов. А пока мы бы взяли на учет все стоянки первобытных людей,
- А это зачем? Чем нам помогут эти стоянки?
- Очень помогут. При любых условиях вокруг месторождения всегда будет много мастерских первобытного человека, где он вчерне или начисто обделывал свои орудия. Так что, обследовав эту территорию, мы вам твердо скажем, вот где больше всего мастерских первобытных людей с обломками обсидиана, вот в центре этого района должно быть месторождение.
- Кроме того,- предложил Дима,- надо попробовать выяснить, что знает Сатанда, ведь это факт, что у него была пайцза. И что он тут самый главный религиозный деятель. Он может много знать!
- Ну и как ты собираешься заставить его разоткровенничаться? - спросил я его.
- А я думаю, пойдем к нему прямо и попросим его помочь искать. Спросим, что он знает. Если не захочет отвечать, но согласится поехать с нами, нам будет легче узнать, что он знает.
- Не думаю, чтобы он выдал, если что знает. И не думаю, чтобы он с нами поехал.
- А может быть, поедет,- задумчиво сказал Дима.- Если он что-то знает, может, ему захочется следить за нашими поисками, знать, насколько мы близки к раскрытию секрета, хотя бы, чтобы помешать этому. Кроме того, пообещаем ему награду. Попробуем?
- Что ж, может быть, и так.
И мы решили действовать всеми путями. Археологам - искать все мастерские с обсидианом, геологам - прослеживать все нефтяные и газовые структуры, географам - непосредственно прочесывать местность. По очереди дежурить, когда есть надежда увидеть отблеск. А кроме того, у меня был еще один путь, о котором я не хотел говорить. Я боялся, что надо мной будут смеяться. Ведь у меня был Бартанг, пес Смурова. Может быть, он мог показать дорогу к капищу? Я его нашел в поселке Мургаб. Он одичал и жил, питаясь на помойках. Он стал абсолютно равнодушен к людям. Три дня, подкармливая его, я кое-как завоевал его доверие, пока не сумел накинуть на него веревку.
Это было глупо, но я почему-то надеялся, что он что-то скажет мне, что-то покажет. И я гладил его и молчал.
Наступила ночь. Над лагерем горели такие яркие и такие близкие звезды. Здесь, на высоте четырех тысяч метров, звезды были так крупны и так ощутимо объемны, что они казались уже не светлыми точками, это были мелкие горошинки, шарики. А млечный путь казался полосой манной крупы, рассыпанной в темной жидкости. И когда я лежал на спине, все как бы перевернулось и мне стало казаться, что я падаю, лечу, и весь этот хаос светящихся точек несется мне навстречу.
Это было какое-то звездное головокружение.
Ветер, мягкий ветер приятно и легко обвевал лицо, шевелил волосы, а в густую темноту, взвиваясь, улетали красные искорки от чуть тлевших углей костра.
- Хорошо,- тихо сказал я.
- Хорошо,- также тихо отвечал Дима.- Пошли!
Очутившись перед темной большой юртой, я нашел ковер, завешивающий ее вход, приподнял его и вошел. Внутри было полутемно, посередине горел костер. Юрта была богатой. Вдоль стен тремя большими штабелями лежали сложенные одеяла, снизу под каждым штабелем стояли окованные разноцветной жестью сундуки.
Напротив входа на хорошей резной кошме лежал полуседой бородатый киргиз с несколько мрачным, но умным лицом. Он был одет в широкий бархатный чапан и мягкие сапоги.
Увидев нас, он неторопливо встал и сделал шаг навстречу.
- Селям алейкум, аксакал! - сказал я.
- Алейкум вар селям! - отвечал он.
- Якши мысис?
- Якши!
Исполнив этот ритуал и пожав обеими руками его руки, мы уселись на одеялах и потупились. Так полагалось, не нужно было торопиться.
Я смотрел на Сатанду и любовался.
Сатанда был типичный кара-киргиз, высокий, широкоплечий, красивый, с какой-то спокойной и величественной осанкой.
- Слушай, аксакал! - помолчав, неторопливо начал я.- Хотел попросить тебя помочь. Поможешь?
- Все, что я могу, все, что мое - бери. Я рад. Мы старые друзья,сказал он, разводя руками и как бы предлагая распоряжаться юртой и всем его имуществом.
- Что нужно - все твое!
- Спасибо,- сказал я,- мне совет твой нужен
- Совет?
- Да, совет.
- Говори.
- Сатанда, у тебя есть пайцза?
- Какая пайцза?
- Ну, знаешь, с женщиной.
- Нет, начальник, нету.
- Ну ладно, нет, так нет. Теперь еще есть просьба, ты ведь знаешь, что мы ищем?
- Ну, знаю,- неторопливо сказал он,- только ведь это все так...
- Ты уверен?
- Конечно. Я здесь родился, здесь и деды мои жили. Неужели бы я не знал, если бы это была правда. Искать можно. Но искать-то нечего!
- Я все-таки думаю искать,- сказал я.
- Дело твое.
- И не только буду искать, но и тебя прошу. Помоги.
- Да чем же я могу помочь?
- Поедем с нами, поищем вместе.
- Куда?
- Вверх на Курумды, на Солонкуль, на Сютатыр-сай.
Минуты две Сатанда молчал, его глаза блуждали по разным предметам, явно не видя их. Он думал. Но лицо его было совершенно бесстрастно.
- Ну что же,- наконец тихо произнес он.- Другу надо помогать. Может быть, я и покажу тебе кое-что,- и он протянул мне обе руки.
* * *
Через несколько дней, обшарив все в окрестностях Зорташа и нижнего Курумды, не найдя ничего и так и не поняв, кто же это перекопал конус выноса, мы сняли лагерь и целый день шли вверх по долине Курумды. Долина Курумды в нижней части широка и по дну ее змеится река. У нее есть берега, глубокие омуты, большие и маленькие острова. Нет только одного, нет воды, река совершенно сухая. Только в самые жаркие летние дни после сильного таяния ледников по гребням хребтов, в русле появляется вода.
Вечером мы стали на берегу сухого ручья и долго оглядывались во все стороны, где бы достать воду.
Но нам не пришлось идти за водой, река пришла к нам сама. Сначала она показалась вдалеке, потом прошла у наших ног. Не прошло и десяти минут, как рядом с нами быстро бежала веселая река с таким видом, как будто она текла здесь всегда.
Лагерь вырос быстро, не прошло и получаса, как стояли уже палатки, лошади были развьючены и привязаны, а под казаном загорелся костер.
Красива долина Курумды. Сурова и красива.
По обе ее стороны тянутся хребты, но они очень разные. Хребет с юга поражает своей мощью. В плавном взмахе его гребня, поднимающегося до пяти с половиной тысяч метров, есть что-то спокойное и величественное. Совсем другой хребет обрамляет долину с севера.
Вершины этого хребта, обточенные ветром, солнцем и водой, превратились в странные причудливые фигуры. Тут есть и замки, и удивительные лица, и фигуры зверей. Особенно странен был утес на гребне хребта, стоявший над нашим лагерем.
Этот утес имеет форму головы человека с закинутым горбоносым лицом, глаза которого смотрели куда-то вдаль. Это лицо странно, оно внушало какое-то беспокойство, оно что-то смутно напоминало. Но что? Я никак не мог вспомнить. Не верилось, что эта голова, это лицо созданы природой. Ниже головы каменного великана на крутом склоне горы был выступ как бы рука этого богатыря, сжатая в кулак. Кулак, как балкон, выступал на крутом склоне.
- Посмотри, а? - показывая на голову, говорил Димка,- какое странное лицо! Ведь он что-то хочет сказать!
Мы поужинали, все разошлись спать, а я долго лежал в палатке, смотрел и думал, и в гаснувшем освещении эта гигантская голова все также смотрела с гребня хребта куда-то вдаль. В вечерних сумерках она стала еще более живой, еще более странной.
Все затихло в лагере, весь лагерь спал, когда я увидел, как встал на намаз Сатанда. Его неподвижная фигура с закинутой головой, с совершенно каменным лицом и полузакрытыми глазами была удивительно красива. Он стоял на коленях. Казалось, погруженный в молитву, Сатанда в экстазе не видит ничего.
Я, незамеченный, смотрел из темноты на эту самозабвенную молитву и думал: "Неужели его молитва действительно искренняя?" Неожиданный сильный порыв ветра раздул костер и бросил молящемуся в лицо целую горсть искр, я видел даже, как чуть затлела борода. Но удивительно, его лицо даже не дрогнуло, не мигнули веки. Весь мир исчез для этого фанатика: он не видел, не чувствовал ничего.
Я залез в свой спальный мешок с некоторым смущением, ибо считал, что верить искренне может только дурак, а умный верующий - это жулик. Глубокая молитва Сатанды сильно удивила меня. Неужели в наше время могут искренне верить и умные люди? - думалось мне. Или, может быть, Сатанда не так умен, как кажется?
Утром я задержался, все уже ушли на работу, в лагере остались только я и Сатанда, который, сидя на кошме, неторопливо чинил уздечку, и мне казалось, что он чем-то озабочен. Он то задумчиво посматривал на окружающие горы, то в мою сторону, потом подошел ко мне, сел у входа в палатку.
- Пишешь?- тихо спросил он через некоторое время.
Тайну охраняет пламя
Шел снег. Его косые струи секли пространство, освещенное костром, и бесшумно ложились на землю. Только вокруг костра, где снег таял, оставалась неширокая полоска темной земли, все остальное было однообразно бело. Мир вокруг нас был сужен. Костер освещал только нависшую черную скалу у нас за спиной и небольшой полукруг заснеженной земли перед нами.
Была метель и холод, но от того, что мир для нас сузился всего до пространства, освещенного костром, здесь под скалой было как-то уютно.
Но несмотря на тепло костра и закипающий чайник, я был раздражен. Я не понимал, чем Смуров недоволен?.. Неужели он просто струсил!
Почему сейчас, когда его отпустили добровольцем на фронт, он вдруг скис? Ведь раньше, когда приходили отрицательные ответы, когда его не пускали, он прямо шипел от злости.
А сейчас?
Вот поди!
Да и вообще странный он человек. Геолог, конечно, исключительный, и умный, и энергичный, и удачливый. Но уж слишком увлекающийся человек, почти мечтатель.
Им всегда владела какая-то мечта, какая-то идея, часто почти нереальная. Так несколько лет назад он искал снежного человека, а недавно его захватила вдруг археология, и он стал разыскивать древнее капище, легенда о котором давным-давно глухо бродила по Памиру.
Но теперь это все отходило на дальний план. Смуров уезжал на фронт, и до прихода машины оставались уже не часы, а минуты.
Погода утихла, и ясные звезды проступали одна за другой. Мы поели, попили чаю, покурили. Он все молчал, но чувствовалось, что его просто распирает. Я же не хотел начинать разговора, я злился на него.
- Ты слыхал что-нибудь о капище? - наконец, глядя в огонь, сказал он.
- Да, кое-что...- неопределенно отвечал я.- Я слышал эту легенду, что где-то в самых труднодоступных местах Памира существует древнее капище. Что там какие-то идолы, что там горит вечное пламя, которое иногда дает отблески на облака, и что это пламя смертельно, так что и проникнуть туда никак нельзя. Вообще какая-то нежно романтическая чушь. Так?
- Так... А ты знаешь эту надпись на скалах, которая недавно затоплена поднявшимися водами Сарезского озера?
- Знаю. Там было написано, что: "Я богиня богинь и повелительница богов. И имя мое, и храм мой недоступны для недостойных, непосвященных. Они погибнут едва приблизившись. Посвященным же даю силу и высшее счастье. Они дети мои. Они посланы мною, им поклонитесь". Но кроме того, что "только они, приходящие от полуночи, посвятят вас, если будете вы достойны".
- Понимаешь,- "приходящие от полуночи", значит, с севера, а ведь отблеск, говорят, виден только при северном ветре.
- Ну, хорошо, допустим действительно, где-то в скрытом месте существует капище, где язычники построили храм. И там действительно выход горящих газов. Но как найти? И кто эти посвященные? Огнепоклонники? Ведь еще до недавнего времени на Бартанге существовала секта огнепоклонников "оташпараст"? Но нет, знаешь, это пахнет ерундой...
- Думаешь, ерундой?
- Ага!
- А если не ерунда,- сквозь стиснутые зубы наконец процедил Смуров.
- Думаешь?
- Не думаю, видел...
- Не может быть! Что видел? Пещеру? Пламя? Идолов?
- Да так, котловинка. Как бы карман на хребте... И внутри блестящие красные скалы.
- Красные? Почему красные?
- Не знаю. Думаю обсидиан. И понимаешь, в этой красной как бы стеклянной стене большая ниша или пещера и в ней какая-то фигура. А перед фигурой маленькое озерко и, странное дело, действительно над озерком язык пламени. Правда, днем оно едва заметно. Пламя лиловатое или почти голубое.
- Черт подери! И трудно туда попасть?
- Да, трудно. Я-то увидел сверху с гребня. Но есть какой-то вход со склона. Мой пес Бартанг, когда я лез на скалы, остался внизу и вдруг я увидел, как он появился в этой котловинке у озерка и сразу лег.
- И что?
- И все. Он больше не поднялся. Наверное, это ядовитый газ. Видимо, это пламя и охраняет тайну котловины. Я пытался попасть в котловину со склона, но потерял направление, пришлось спускаться. Потом ночь. На следующий день сбился с дороги и не попал туда. Потом я решил достать сначала тросы, противогазы и поехал в лагерь. А в лагере меня уже ждала повестка...
Мы долго молчали.
И в этом шорохе ветра, в сверкании снежинок мне чудилась стеклянная пещера, высокий язык пламени горел перед ней, странные фигуры раскачивались в молитвенном экстазе, простираясь перед божеством. Чудилось странное пение, фанатично горящие глаза, жертвенные животные и связанный пленник, жизни которых должны умилостивить божество.
Но мечта улетела. Далеко из темноты мигнула раз, потом другой световая точка. Исчезла. Показалась вновь, затем раздвоилась и так, то исчезая, то появляясь, стала приближаться. Неожиданно у самого костра возникла машина.
Мы встали, молча сжали друг другу руки.
- Просьба! Когда пойдешь туда, возьми меня с собой,- сказал я.
Он кивнул, закинул в кузов свой рюкзак и полез в кабину.
Машина тронулась и вдруг остановилась.
- А знаешь,- закричал он,- там все как на пайцзе, все правильно и горбоносый смотрит правильно. И вот я все думал, думал, откуда это и на пайцзе и там, и вдруг мне пришло в голову, что, может быть, это оттуда,- и он махнул рукой на восток, где в свете восходящей луны едва проступала далекая вершина Мустаг-хан, над которой ярким голубым блеском горела Венера.
- Откуда оттуда? - закричал я.- С Мустаг-хан? Но машина загудела, и я не расслышал его последних слов. Еще несколько раз мигнул красный фонарик, но вот пропал и он.
Вдруг из ночи к костру влетел облепленный снегом Бартанг. Он заметался, обнюхивая лагерь, взвыл и несмотря на мои призывы, кинулся к дороге, туда, куда ушла машина. И исчез в метели.
Бартанг искал хозяина.
* * *
Через несколько месяцев и я ушел на фронт и там надолго забыл о своих памирских делах. И только после войны, вернувшись на Памир, узнал, что Смуров погиб.
Ушел, не завещав никому своего открытия.
Удивительно, как все люди, уходя на войну, твердо верят, что уж именно они-то вернутся живыми.
Мне недолго пришлось хлопотать, доказывая необходимость поисков капища: археологи были заинтересованы самим капищем, идолами, а геологи газом. И месяц спустя после того, как состоялось решение об организации экспедиции, мы уже начали работать.
Наша экспедиция не была многолюдной: мы представляли географию - я и Дима Костров. Археологическую разведку осуществлял Аркадий Аристов, небольшой подвижный человек, несколько похожий на Буратино. У него были беспокойные руки с шарнирами, позволявшими им сгибаться в любых направлениях. Волосы Аркадия вечно были всклокочены, на одежде всегда не хватало пуговиц, а шнурки на ботинках обычно волочились. Но в работе глаза у него были зорче рыси и нюх лучше, чем у легавой.
Его помощницей была Кира, девушка неплохая, но чересчур красивая, катастрофически красивая. Она вносила панику и погибель везде, где бы ни появлялась. В этом году, когда по дороге на Памир она прибыла на первую погранзаставу, то сраженный еще в прошлом году радист этой заставы дал в эфир панический сигнал: - "Воздух! Едет Кира!"
Слово воздух служило закодированным сигналом тревоги, просьбы о помощи, который посылала застава, подвергшаяся нападению подавляющих сил противника. За этот "воздух" радист получил двадцать суток ареста, Кире же достались немеркнущие лавры душегубки.
Геологию представлял у нас Рыбников, мрачный человек и страшный мизантроп. Он, кажется, ненавидел решительно всех на свете, а больше всего женщин, особенно научных. Их он называл не иначе как "куриная голова".
Рыбников в лагере экспедиции бывал мало и предпочитал путешествовать в одиночку. Он появлялся обычно совершенно неожиданно, нередко среди ночи, как бы материализуясь из темноты. А затем он мог исчезнуть буквально в середине фразы. В работе Рыбников был самоотвержен и талантлив. Но с людьми совершенно несносен.
Ко мне он относился довольно прилично, и даже гадости говорил сравнительно редко. Произошло это потому, что при первом знакомстве мы так сцепились, что дело дошло до драки.
Коллектором у Рыбникова был Вася Коровин, нежный студент с льняными волосами и девичьим телосложением, имевший удивительное пристрастие ко всему пиратскому. Обладая пронзительным голосом и скверной гитарой, он любил распевать кровожадные пиратские песни собственного сочинения, в которых реи трещали под тяжестью повешенных, а лязг абордажных топоров заглушал рев тайфуна в Желтом море.
Должность завхоза, или как выражался Дима, "наш вор-хозяйственник" был представлен Сережей Рябининым, человеком, отличающимся "крайней бережливостью". Он, например, мог бриться в течение целого месяца одним лезвием, подолгу направляя его на ладони, мол, "что же его бросать, когда оно еще острое".
Поваром у нас был Кара-бай, казах по национальности и мусульманин по вероисповеданию, с самого начала категорически заявивший, что к свинине он не прикоснется ни за какие блага мира. Но этот правоверный мусульманин на третью ночь пребывания в экспедиции так набрался казенного спирта, что чуть не помер. Должность караван-баши у нас занимал старик Джемогул, тоже правоверный мусульманин, мой старый хороший друг, много раз выручавший меня во времена басмачества. Вот и весь состав нашей экспедиции.
Нам была обещана помощь пограничников и альпинистов, так что в своих поисках мы не были одиноки.
Почему же мы начали работу именно с Курумды? И как собирались искать?
Начали мы с Курумды потому, что знали, что Смуров отправился отсюда в свой последний маршрут осенью, во время которого он нашел капище... Значит, нам приходилось обыскивать все места, где бы он мог побывать за эти девять дней, что шел отсюда к последнему лагерю. Начали поиски отсюда еще и потому, что здесь всегда стояла юрта Сатанды, самого религиозного человека в тех местах. И хотя он был мусульманин, но можно было думать, что если кто и "посвящен", так это он. Ведь никаких огнепоклонников даже по Бартангу сейчас на Памире не осталось.
Кроме того, мы знали, что у Сатанды, во всяком случае, прежде была пайцза.
А что хотел сказать Смуров, когда говорил, что все на пайцзе правильно?
Что мы знали о пайцзе?
Мы знали, что у жителей Центральной Азии встречались неширокие металлические пластинки длиной с нож. На этих пластинках вверху была изображена прекрасная женщина, а ниже в два ряда шли одинаковые квадратики как на плитке шоколада. Верхние два квадратика имели рисунок, состоящий из маленьких шариков и больших переплетающихся округлых линий, а нижние были заполнены рисунками людей и обезьян.
В прошлом веке эти пайцзы встречались нередко, но до нас почти не дошли, их сгубил металл, из которого они были сделаны. Он отличался поразительной твердостью и не ржавел. Поэтому из них стали делать ножи.
Я когда-то у Смурова видел его пайцзу, но не рассмотрел ее толком. Хорошо бы попытаться найти где-нибудь пайцзу. Но где?
* * *
Итак, вот уже пять дней, как мы начали наши поиски в районе нижнего Курумды: обшариваем горы, опрашиваем всех жителей и охотников, залезаем на гребни хребтов и оттуда оглядываем все в бинокль.
Больше всего наше внимание привлекал в этом районе один конус выноса. Он весь был изрыт, ископан. Вся его поверхность была буквально изгрызена, превращена в соты.
Но кто это мог сделать? И киргизское население, жившее на Памире до революции, и таджики Бадахшана не могли выполнить подобного объема работ. И потом, самое странное, что они добывали здесь? Золото? Нет. Его здесь не было. Серебро? Тоже нет. Может быть, "лал", приносящий счастье? Нет! И рубины здесь отсутствуют. В прослойках конуса содержались такие элементы, которые совершенно не употребляли в древности, как монацит и молибден. Вот поэтому археологи обследовали эти древние разработки, пытаясь выяснить, кто же здесь копал, а главное зачем копал?
В этот пятый день и была сделана первая интересная находка. Среди дня Аркадий прибежал в лагерь с перекошенным лицом.
Грязный и задыхающийся предстал он передо мной, держа в руке какой-то полупрозрачный красный камень.
- Потрясающая штука! - закричал он.- Потрясающая!
- Что это?
- Обсидиан!!!
- Не может быть!
- Представь себе. Типичный обсидиан, вулканическое стекло. Ведь и Смуров видел в капище красную стеклянную стену. А мы нашли целые мастерские, где первобытные люди делали свои орудия. Масса осколков и орудий... А ведь мастерские всегда поблизости от того места, где берут камень. Значит, первобытные люди знали какое-то месторождение обсидиана.
Это действительно была интересная находка, и в ближайшие дни археологам удалось установить, что орудия из обсидиана делались человеком, относящимся к древнему каменному веку, к палеолиту. Но в позднем каменном веке человек каменные орудия хотя и делал и гораздо лучше, но уже не из обсидиана, а из других горных пород, менее подходящих для выделки орудий. Создалось впечатление, что иссяк источник, откуда брали обсидиан.
Это было странно.
Но когда археологи принялись за ископанный конус выноса, то здесь они очутились в тупике. Конус молчал. Он не хотел сказать кто его копал, когда, зачем, как.
Трудно пришлось археологам, ведь для того, чтобы найти какой-либо предмет, принадлежащий древнему человеку, надо было перекидать лопатой на грохот сотни кубометров земли, затем осторожно перебрать все, что осталось руками, камешек за камешкам, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного.
Когда в этот день мы уже при свете костра уселись ужинать, неожиданно из мрака появилась высокая костлявая фигура, скинула рюкзак и уселась на кошме, даже не сказав "здравствуйте". Пришедший молча придвинул себе чашку с кашей и стал есть.
Все молчали.
- Замучились, Рыбников? - спросил я.
- Ничего,- пробурчал он, отправляя к себе в рот ложку за ложкой.
Рыбников всегда ел с каким-то озлоблением и жадностью.
Насколько вообще люди едят по-разному! Вот, например, Джемогул и наши караванщики-киргизы едят в соответствии с правилами хорошего тона, принятого у них; они едят очень неторопливо, даже подчеркнуто медленно. Потихоньку набирают на ложку, кладут кашу в рот, потом кладут ложку в чашку, делают паузу, поглядывают кругом, друг на друга, переговариваются, всем видом показывая свое равнодушие к еде. Рыбников, наоборот, накидывался на пищу как волк, ел быстро, жадно, подставляя свою чашку, чтобы ему клали еще, съедал, можно сказать, пожирал это, после чего отпихивал от себя чашку и погружался в угрюмое молчание. Дима тоже сначала ел с жадностью, но, утолив первый голод, начинал разговоры, которыми он настолько увлекался, что часто полчашки у него остывало. Тогда Дима бежал с чашкой к костру, ставил на уголья, приносил назад, обжигал пальцы, вообще ел как-то неровно. После еды чашку и ложку бросал немытыми. Поэтому перед следующей трапезой Дима хмуро оглядывал грязную чашку, пытался выскрести присохшие остатки ложкой, если это удавалось, он довольный подавал ее повару, если не удавалось, то он мрачно отправлялся на реку и тер чашку песком.
Вася ел медленно, рассеянно глядя по сторонам, иногда мог застыть, уставившись в одну точку с ложкой, не донесенной до рта. В этом случае заметивший это Дима, спешил незаметно всыпать ему в чашку, а иногда, и в ложку соли или перца.
Кира ела ровно и отличалась особой требовательностью к чистоте, всегда самым тщательным образом мыла всю свою посуду. Она ругала Кара-бая, если он не мыл рук, но особенно доставалось Диме, отчего он всегда утверждал, что у Киры нездоровое стремление к чистоте, которое до добра не доведет.
После ужина мы долго сидели вокруг костра.
Начиналась ночь. Прохладный ветер приносил с окружающих гор горьковатый запах полыни; журчала река, позванивали удила у наших пасущихся лошадей.
Кара-бай, вымыв котлы, ушел спать. Залез в палатку Вася, Сережа что-то щелкал на счетах, а мы еще сидели, курили, смотрели в темноту.
- Ну так какой план работы на ближайшее время? Как будем искать? наконец сказал я.
- Как искать! Как искать! - буркнул Рыбников.- Газовое месторождение надо искать. Нефтяные структуры! Но, увы, никаких признаков нефти здесь нет,- и он мрачно засмеялся.- По-видимому, этот район бесперспективен.
- Наоборот,- ероша волосы, заговорил Аркадий,- когда найдем капище, найдем и нефть. А здесь кругом масса находок - орудий из обсидиана, а мы знаем, что в капище стена из обсидиана Значит, и капище где-то поблизости. Вы лучше скажите, где именно здесь могут быть выходы обсидиана?
Рыбников молчал.
- Ну, выходы обсидиана в данном районе возможны?
- Пожалуй,- хмыкнул Рыбников.
- Где?
- Сразу не скажешь, надо искать.
- Вот вы бы лучше этим и занялись, потому что, найдя обсидиан, мы найдем капище, найдя капище, найдем, выходы газов. А пока мы бы взяли на учет все стоянки первобытных людей,
- А это зачем? Чем нам помогут эти стоянки?
- Очень помогут. При любых условиях вокруг месторождения всегда будет много мастерских первобытного человека, где он вчерне или начисто обделывал свои орудия. Так что, обследовав эту территорию, мы вам твердо скажем, вот где больше всего мастерских первобытных людей с обломками обсидиана, вот в центре этого района должно быть месторождение.
- Кроме того,- предложил Дима,- надо попробовать выяснить, что знает Сатанда, ведь это факт, что у него была пайцза. И что он тут самый главный религиозный деятель. Он может много знать!
- Ну и как ты собираешься заставить его разоткровенничаться? - спросил я его.
- А я думаю, пойдем к нему прямо и попросим его помочь искать. Спросим, что он знает. Если не захочет отвечать, но согласится поехать с нами, нам будет легче узнать, что он знает.
- Не думаю, чтобы он выдал, если что знает. И не думаю, чтобы он с нами поехал.
- А может быть, поедет,- задумчиво сказал Дима.- Если он что-то знает, может, ему захочется следить за нашими поисками, знать, насколько мы близки к раскрытию секрета, хотя бы, чтобы помешать этому. Кроме того, пообещаем ему награду. Попробуем?
- Что ж, может быть, и так.
И мы решили действовать всеми путями. Археологам - искать все мастерские с обсидианом, геологам - прослеживать все нефтяные и газовые структуры, географам - непосредственно прочесывать местность. По очереди дежурить, когда есть надежда увидеть отблеск. А кроме того, у меня был еще один путь, о котором я не хотел говорить. Я боялся, что надо мной будут смеяться. Ведь у меня был Бартанг, пес Смурова. Может быть, он мог показать дорогу к капищу? Я его нашел в поселке Мургаб. Он одичал и жил, питаясь на помойках. Он стал абсолютно равнодушен к людям. Три дня, подкармливая его, я кое-как завоевал его доверие, пока не сумел накинуть на него веревку.
Это было глупо, но я почему-то надеялся, что он что-то скажет мне, что-то покажет. И я гладил его и молчал.
Наступила ночь. Над лагерем горели такие яркие и такие близкие звезды. Здесь, на высоте четырех тысяч метров, звезды были так крупны и так ощутимо объемны, что они казались уже не светлыми точками, это были мелкие горошинки, шарики. А млечный путь казался полосой манной крупы, рассыпанной в темной жидкости. И когда я лежал на спине, все как бы перевернулось и мне стало казаться, что я падаю, лечу, и весь этот хаос светящихся точек несется мне навстречу.
Это было какое-то звездное головокружение.
Ветер, мягкий ветер приятно и легко обвевал лицо, шевелил волосы, а в густую темноту, взвиваясь, улетали красные искорки от чуть тлевших углей костра.
- Хорошо,- тихо сказал я.
- Хорошо,- также тихо отвечал Дима.- Пошли!
Очутившись перед темной большой юртой, я нашел ковер, завешивающий ее вход, приподнял его и вошел. Внутри было полутемно, посередине горел костер. Юрта была богатой. Вдоль стен тремя большими штабелями лежали сложенные одеяла, снизу под каждым штабелем стояли окованные разноцветной жестью сундуки.
Напротив входа на хорошей резной кошме лежал полуседой бородатый киргиз с несколько мрачным, но умным лицом. Он был одет в широкий бархатный чапан и мягкие сапоги.
Увидев нас, он неторопливо встал и сделал шаг навстречу.
- Селям алейкум, аксакал! - сказал я.
- Алейкум вар селям! - отвечал он.
- Якши мысис?
- Якши!
Исполнив этот ритуал и пожав обеими руками его руки, мы уселись на одеялах и потупились. Так полагалось, не нужно было торопиться.
Я смотрел на Сатанду и любовался.
Сатанда был типичный кара-киргиз, высокий, широкоплечий, красивый, с какой-то спокойной и величественной осанкой.
- Слушай, аксакал! - помолчав, неторопливо начал я.- Хотел попросить тебя помочь. Поможешь?
- Все, что я могу, все, что мое - бери. Я рад. Мы старые друзья,сказал он, разводя руками и как бы предлагая распоряжаться юртой и всем его имуществом.
- Что нужно - все твое!
- Спасибо,- сказал я,- мне совет твой нужен
- Совет?
- Да, совет.
- Говори.
- Сатанда, у тебя есть пайцза?
- Какая пайцза?
- Ну, знаешь, с женщиной.
- Нет, начальник, нету.
- Ну ладно, нет, так нет. Теперь еще есть просьба, ты ведь знаешь, что мы ищем?
- Ну, знаю,- неторопливо сказал он,- только ведь это все так...
- Ты уверен?
- Конечно. Я здесь родился, здесь и деды мои жили. Неужели бы я не знал, если бы это была правда. Искать можно. Но искать-то нечего!
- Я все-таки думаю искать,- сказал я.
- Дело твое.
- И не только буду искать, но и тебя прошу. Помоги.
- Да чем же я могу помочь?
- Поедем с нами, поищем вместе.
- Куда?
- Вверх на Курумды, на Солонкуль, на Сютатыр-сай.
Минуты две Сатанда молчал, его глаза блуждали по разным предметам, явно не видя их. Он думал. Но лицо его было совершенно бесстрастно.
- Ну что же,- наконец тихо произнес он.- Другу надо помогать. Может быть, я и покажу тебе кое-что,- и он протянул мне обе руки.
* * *
Через несколько дней, обшарив все в окрестностях Зорташа и нижнего Курумды, не найдя ничего и так и не поняв, кто же это перекопал конус выноса, мы сняли лагерь и целый день шли вверх по долине Курумды. Долина Курумды в нижней части широка и по дну ее змеится река. У нее есть берега, глубокие омуты, большие и маленькие острова. Нет только одного, нет воды, река совершенно сухая. Только в самые жаркие летние дни после сильного таяния ледников по гребням хребтов, в русле появляется вода.
Вечером мы стали на берегу сухого ручья и долго оглядывались во все стороны, где бы достать воду.
Но нам не пришлось идти за водой, река пришла к нам сама. Сначала она показалась вдалеке, потом прошла у наших ног. Не прошло и десяти минут, как рядом с нами быстро бежала веселая река с таким видом, как будто она текла здесь всегда.
Лагерь вырос быстро, не прошло и получаса, как стояли уже палатки, лошади были развьючены и привязаны, а под казаном загорелся костер.
Красива долина Курумды. Сурова и красива.
По обе ее стороны тянутся хребты, но они очень разные. Хребет с юга поражает своей мощью. В плавном взмахе его гребня, поднимающегося до пяти с половиной тысяч метров, есть что-то спокойное и величественное. Совсем другой хребет обрамляет долину с севера.
Вершины этого хребта, обточенные ветром, солнцем и водой, превратились в странные причудливые фигуры. Тут есть и замки, и удивительные лица, и фигуры зверей. Особенно странен был утес на гребне хребта, стоявший над нашим лагерем.
Этот утес имеет форму головы человека с закинутым горбоносым лицом, глаза которого смотрели куда-то вдаль. Это лицо странно, оно внушало какое-то беспокойство, оно что-то смутно напоминало. Но что? Я никак не мог вспомнить. Не верилось, что эта голова, это лицо созданы природой. Ниже головы каменного великана на крутом склоне горы был выступ как бы рука этого богатыря, сжатая в кулак. Кулак, как балкон, выступал на крутом склоне.
- Посмотри, а? - показывая на голову, говорил Димка,- какое странное лицо! Ведь он что-то хочет сказать!
Мы поужинали, все разошлись спать, а я долго лежал в палатке, смотрел и думал, и в гаснувшем освещении эта гигантская голова все также смотрела с гребня хребта куда-то вдаль. В вечерних сумерках она стала еще более живой, еще более странной.
Все затихло в лагере, весь лагерь спал, когда я увидел, как встал на намаз Сатанда. Его неподвижная фигура с закинутой головой, с совершенно каменным лицом и полузакрытыми глазами была удивительно красива. Он стоял на коленях. Казалось, погруженный в молитву, Сатанда в экстазе не видит ничего.
Я, незамеченный, смотрел из темноты на эту самозабвенную молитву и думал: "Неужели его молитва действительно искренняя?" Неожиданный сильный порыв ветра раздул костер и бросил молящемуся в лицо целую горсть искр, я видел даже, как чуть затлела борода. Но удивительно, его лицо даже не дрогнуло, не мигнули веки. Весь мир исчез для этого фанатика: он не видел, не чувствовал ничего.
Я залез в свой спальный мешок с некоторым смущением, ибо считал, что верить искренне может только дурак, а умный верующий - это жулик. Глубокая молитва Сатанды сильно удивила меня. Неужели в наше время могут искренне верить и умные люди? - думалось мне. Или, может быть, Сатанда не так умен, как кажется?
Утром я задержался, все уже ушли на работу, в лагере остались только я и Сатанда, который, сидя на кошме, неторопливо чинил уздечку, и мне казалось, что он чем-то озабочен. Он то задумчиво посматривал на окружающие горы, то в мою сторону, потом подошел ко мне, сел у входа в палатку.
- Пишешь?- тихо спросил он через некоторое время.