При имени «околоточного» Антошка струхнул.
Через минуту в комнату вошел молодой, довольно представительный и чистенький околоточный и, бросая взгляд на Антошку, вежливо поклонился «графу» и проговорил:
– Насчет вас бумага из участка… Не угодно ли прочесть…
– Удивляюсь, что нужно от меня полиции? – промолвил «граф», растягивая для важности слова и щуря глаза. – Дайте, пожалуйста, эту бумагу.
Околоточный вынул ее из портфеля и подал «графу».
Тот пробежал ее и изменился в лице.
В этом предписании частному приставу предлагалось объявить отставному гвардии штабс-ротмистру Александру Опольеву о том, чтобы он немедленно отправил проживающего у него незаконного крестьянского сына Антона Щигрова, четырнадцати лет, в приют общества «Помогай ближнему!». В случае же оказания названным Опольевым какого-либо препятствия отобрать от него Антона Щигрова, объявив Опольеву, что за уклонение от распоряжений начальства он будет подвергнут строжайшему взысканию.
– Но по какому же это праву?! – воскликнул «граф», бросая тоскливый взгляд на Антошку. – Если он не желает в приют…
Антошка понял, что околоточный пришел из-за него, и стал белее рубашки…
– Извините-с… Я ничего не знаю… Я подчиненный чин… Потрудитесь расписаться…
Но вместо того «граф» снова воскликнул:
– Эта дура княгиня… моя двоюродная сестра хочет насильно тащить в приют мальчика, о котором я просил… Это она затеяла всю эту подлую… историю… Но я… я не позволю… Слышишь, Антошка?.. Мы не позволим… Ты не будешь в приюте!.. Экие мерзавцы эти благотворители! – кипятился возмущенный «граф».
И, обращаясь к околоточному, проговорил:
– Послушайте… Прошу вас повременить день-другой… Даю вам слово, что мальчик не убежит, а я сейчас же напишу этой княгине и еще одной родственнице… попрошу их, чтобы они немедленно просили об отмене этого нелепого распоряжения… Если на то пошло, я усыновлю этого мальчика, и, надеюсь, тогда никто не посмеет взять его у меня… О, какие же они мерзавцы!.. Отвернулись все от меня и теперь хотят отнять единственное близкое мне создание… Послушайте, господин околоточный, вы молоды, у вас, вероятно, еще не заглохли чувства… Умоляю вас, повремените день-другой…
– Повремените! – просила и Анисья Ивановна.
– Что ж… я… пожалуй… доложу, что вы еще больны и находитесь в бессознательном состоянии.
– Благодарю вас… Вы – человек! – промолвил «граф», протягивая околоточному руку.
Через несколько минут Антошка бежал в дом Опольева с письмом к Нине, передав другое письмо к княгине Моравской посыльному.
Ах, какие красноречивые были эти письма горемычного «графа»!
XXII
XXIII
XXIV
Через минуту в комнату вошел молодой, довольно представительный и чистенький околоточный и, бросая взгляд на Антошку, вежливо поклонился «графу» и проговорил:
– Насчет вас бумага из участка… Не угодно ли прочесть…
– Удивляюсь, что нужно от меня полиции? – промолвил «граф», растягивая для важности слова и щуря глаза. – Дайте, пожалуйста, эту бумагу.
Околоточный вынул ее из портфеля и подал «графу».
Тот пробежал ее и изменился в лице.
В этом предписании частному приставу предлагалось объявить отставному гвардии штабс-ротмистру Александру Опольеву о том, чтобы он немедленно отправил проживающего у него незаконного крестьянского сына Антона Щигрова, четырнадцати лет, в приют общества «Помогай ближнему!». В случае же оказания названным Опольевым какого-либо препятствия отобрать от него Антона Щигрова, объявив Опольеву, что за уклонение от распоряжений начальства он будет подвергнут строжайшему взысканию.
– Но по какому же это праву?! – воскликнул «граф», бросая тоскливый взгляд на Антошку. – Если он не желает в приют…
Антошка понял, что околоточный пришел из-за него, и стал белее рубашки…
– Извините-с… Я ничего не знаю… Я подчиненный чин… Потрудитесь расписаться…
Но вместо того «граф» снова воскликнул:
– Эта дура княгиня… моя двоюродная сестра хочет насильно тащить в приют мальчика, о котором я просил… Это она затеяла всю эту подлую… историю… Но я… я не позволю… Слышишь, Антошка?.. Мы не позволим… Ты не будешь в приюте!.. Экие мерзавцы эти благотворители! – кипятился возмущенный «граф».
И, обращаясь к околоточному, проговорил:
– Послушайте… Прошу вас повременить день-другой… Даю вам слово, что мальчик не убежит, а я сейчас же напишу этой княгине и еще одной родственнице… попрошу их, чтобы они немедленно просили об отмене этого нелепого распоряжения… Если на то пошло, я усыновлю этого мальчика, и, надеюсь, тогда никто не посмеет взять его у меня… О, какие же они мерзавцы!.. Отвернулись все от меня и теперь хотят отнять единственное близкое мне создание… Послушайте, господин околоточный, вы молоды, у вас, вероятно, еще не заглохли чувства… Умоляю вас, повремените день-другой…
– Повремените! – просила и Анисья Ивановна.
– Что ж… я… пожалуй… доложу, что вы еще больны и находитесь в бессознательном состоянии.
– Благодарю вас… Вы – человек! – промолвил «граф», протягивая околоточному руку.
Через несколько минут Антошка бежал в дом Опольева с письмом к Нине, передав другое письмо к княгине Моравской посыльному.
Ах, какие красноречивые были эти письма горемычного «графа»!
XXII
Появившись в большой кухне Опольевых, Антошка на этот раз не интересовался наблюдениями. Он не обратил своего внимания ни на обстановку, ни на количество медной посуды, ни на низенькую, приземистую фигуру повара, стоявшего у плиты и мешавшего что-то в кастрюле большой ложкой, а поглощенный одною мыслью – передать как можно скорее письмо по назначению – обратился к молодому кухонному мужику, который недалеко от дверей перемывал в жестяной лохани тарелки.
Голос Антошки дрожал тревожным нетерпением, когда он спросил молодого парня:
– Скажите, пожалуйста, барышня дома?
– Барышня? А тебе зачем барышня?
– Письмо им есть… Передать бы.
– Обожди. Кто-нибудь из комнат придет и возьмет… И дома ли, нет ли барышня – скажет…
– Должно быть, дома: еще не завтракали, – заметил, отворачиваясь от плиты, повар, довольно благообразный старик с седыми кудреватыми волосами, выбивавшимися из-под белого колпака.
И, оглядевши Антошку своими добродушными и в то же время любопытными небольшими глазками, спросил:
– А ты от кого с письмом, мальчик?
– От одного бедного их сродственника… Оне знают…
– На бедность, значит, просит?
– Очень даже нуждаются…
Повар подумал и сказал:
– Верно, это тот самый сродственник, которого генерал приказал не пускать и писем от него не принимать…
– То-то от него письмо к барышне.
– А он как же доводится генералу… Ты не знаешь? – любопытно допрашивал старик.
– Родной брат…
– Родной брат? – воскликнул старик повар, необыкновенно изумленный. – Ты это верно знаешь?
– Очень даже верно…
– А мы полагали, что так, какой-нибудь дальний… Однако! Родной брат такого важного генерала, а швейцар говорил, что ходит вроде нищего в самом последнем костюме…
– И вовсе даже нищие… Из-за своей легкой одежи чуть не умерли! – пояснил Антошка, заметив, что повар, видимо, не сочувствует такому бессовестному отрицанию кровных уз.
– Нищий… брат генерала Опольева!.. Нечего сказать… прокламация!.. Видно, на братца не надеется, что к племяннице пишет?
– Уж какая надежда, – с сердцем проговорил Антошка, – ежели ваш генерал вовсе отказался от родного брата… Пропадай, мол, как собака, а мне наплевать… И сколько горя принял Александр Иваныч, генеральский-то брат… Такого, можно сказать, важного звания господин, офицером в уланах служил и по улицам милостыню собирал… И все сродственники от него отреклись за родным братом… Допустили, чтобы человек терпел… А еще все графы да князья! – возмущенно закончил Антошка.
– Ддда… времена!.. Родного брата и… в шею! Очень даже просто! – протянул, ни к кому не обращаясь, старик и вздохнул, покачав головой.
Он снова стал мешать в кастрюле, черпнул ложкой и, попробовав соус, спросил:
– А ты как же знаешь генеральского брата?
Антошка в коротких словах рассказал свою историю.
Повар, видимо удивленный и тронутый, промолвил раздумчиво:
– Ишь ведь какие бывают на свете дела!.. Нищий, а призрел сироту… Богатый – и родного брата в шею… Ловко!
– Жалостливый! – вставил и кухонный мужик, необыкновенно сосредоточенно и словно бы сердито слушавший рассказ Антошки.
– А ты вот что, Афанасий, – обратился к мужику повар, – возьми-ка от мальчика письмо да снеси Дуняше, пусть, мол, самой барышне передаст, да у ней в комнате… Чтобы, значит, генерал не проведал… Да оботри прежде руки-то… Письмо замараешь… Вот так… неси теперь Дуняше… И лакеям не показывай…
Когда Афанасий ушел, повар ласково сказал Антошке:
– Пока присядь, мальчик. Бог даст, барышня не откажет помочь горемычному дяденьке… Она у нас добрая… не похожа на отца… Тот вовсе как будто каменный! – прибавил, понижая голос, повар.
– Беспременно поможет! – уверенно подтвердил Антошка.
– Ты почему же полагаешь?
– Она раз прислала двадцать пять рублей, быдто от отца… И велела в письме, ежели что, к ней писать, а не к отцу…
– Ишь ты! Папеньку своего не захотела оконфузить! – промолвил повар.
В скором времени вслед за кухонным мужиком в кухню вошла молодая горничная Дуняша и велела Антошке идти за собой.
– Барышня хочет тебя видеть! – приветливо сказала она.
Нина дожидалась в маленькой комнате Дуняши, находившейся в коридоре, собираясь принять Антошку почти тайком.
Необыкновенно участливо и внимательно, несколько смущенная и точно чувствуя себя в чем-то виноватою, слушала эта худощавая молодая девушка с большими глазами возбужденный рассказ Антошки, в дополнение к письму, о «графе», об его болезни, об его доброте, и когда Антошка окончил рассказ мольбой о том, чтоб его не отдавали в приют и не разлучали с «графом», который всеми брошен, молодая девушка, потрясенная и возмущенная, обещала непременно сегодня же поехать к княгине и просить ее отменить свое распоряжение.
Она торопливо отдала Антошке конверт с двадцатью пятью рублями и проговорила:
– Кланяйся от меня дяде. Извинись, что мало посылаю… Скоро еще пришлю… Успокой его… Скажи, что я буду просить княгиню… Она не возьмет тебя в приют… я уверена… ты останешься при дяде… Ты ведь так его любишь…
– Еще бы не любить!.. – воскликнул Антошка.
– И дядя и ты – оба вы хорошие! – возбужденно произнесла девушка, – и я сделаю для вас все, что могу…
– Спаси вас бог, добрая барышня… Как граф-то обрадуется, что вы жалеете его… А то… ведь он чуть было не умер…
– Зачем же он не написал мне?
– Шибко болен был… Без памяти лежал, барышня…
– Бедный!.. Ну, иди же к нему, Антоша… Кланяйся… Вот и тебе… возьми, возьми! – говорила она, доставая из портмоне последний рубль, бывший там, и отдавая его Антошке. – Что-нибудь себе купишь…
Антошка вышел благодарный и обрадованный.
«Теперь граф не пропадет. Племянница его не чета всем этим княгиням и графиням. Сейчас видно, какая она простая да жалостливая!» – думал Антошка, торопливо возвращаясь домой…
Рубль, полученный им, заставил его задуматься о том, что бы такое купить «графу» на эти деньги, что доставило бы ему удовольствие. Долго он ломал над этим вопросом голову и, наконец, решил, что вино очень полезно «графу», тем более что и докторша во время болезни приказывала давать вина и сама его привозила, и Антошка, войдя в погреб, потребовал самой лучшей мадеры в рубль.
Голос Антошки дрожал тревожным нетерпением, когда он спросил молодого парня:
– Скажите, пожалуйста, барышня дома?
– Барышня? А тебе зачем барышня?
– Письмо им есть… Передать бы.
– Обожди. Кто-нибудь из комнат придет и возьмет… И дома ли, нет ли барышня – скажет…
– Должно быть, дома: еще не завтракали, – заметил, отворачиваясь от плиты, повар, довольно благообразный старик с седыми кудреватыми волосами, выбивавшимися из-под белого колпака.
И, оглядевши Антошку своими добродушными и в то же время любопытными небольшими глазками, спросил:
– А ты от кого с письмом, мальчик?
– От одного бедного их сродственника… Оне знают…
– На бедность, значит, просит?
– Очень даже нуждаются…
Повар подумал и сказал:
– Верно, это тот самый сродственник, которого генерал приказал не пускать и писем от него не принимать…
– То-то от него письмо к барышне.
– А он как же доводится генералу… Ты не знаешь? – любопытно допрашивал старик.
– Родной брат…
– Родной брат? – воскликнул старик повар, необыкновенно изумленный. – Ты это верно знаешь?
– Очень даже верно…
– А мы полагали, что так, какой-нибудь дальний… Однако! Родной брат такого важного генерала, а швейцар говорил, что ходит вроде нищего в самом последнем костюме…
– И вовсе даже нищие… Из-за своей легкой одежи чуть не умерли! – пояснил Антошка, заметив, что повар, видимо, не сочувствует такому бессовестному отрицанию кровных уз.
– Нищий… брат генерала Опольева!.. Нечего сказать… прокламация!.. Видно, на братца не надеется, что к племяннице пишет?
– Уж какая надежда, – с сердцем проговорил Антошка, – ежели ваш генерал вовсе отказался от родного брата… Пропадай, мол, как собака, а мне наплевать… И сколько горя принял Александр Иваныч, генеральский-то брат… Такого, можно сказать, важного звания господин, офицером в уланах служил и по улицам милостыню собирал… И все сродственники от него отреклись за родным братом… Допустили, чтобы человек терпел… А еще все графы да князья! – возмущенно закончил Антошка.
– Ддда… времена!.. Родного брата и… в шею! Очень даже просто! – протянул, ни к кому не обращаясь, старик и вздохнул, покачав головой.
Он снова стал мешать в кастрюле, черпнул ложкой и, попробовав соус, спросил:
– А ты как же знаешь генеральского брата?
Антошка в коротких словах рассказал свою историю.
Повар, видимо удивленный и тронутый, промолвил раздумчиво:
– Ишь ведь какие бывают на свете дела!.. Нищий, а призрел сироту… Богатый – и родного брата в шею… Ловко!
– Жалостливый! – вставил и кухонный мужик, необыкновенно сосредоточенно и словно бы сердито слушавший рассказ Антошки.
– А ты вот что, Афанасий, – обратился к мужику повар, – возьми-ка от мальчика письмо да снеси Дуняше, пусть, мол, самой барышне передаст, да у ней в комнате… Чтобы, значит, генерал не проведал… Да оботри прежде руки-то… Письмо замараешь… Вот так… неси теперь Дуняше… И лакеям не показывай…
Когда Афанасий ушел, повар ласково сказал Антошке:
– Пока присядь, мальчик. Бог даст, барышня не откажет помочь горемычному дяденьке… Она у нас добрая… не похожа на отца… Тот вовсе как будто каменный! – прибавил, понижая голос, повар.
– Беспременно поможет! – уверенно подтвердил Антошка.
– Ты почему же полагаешь?
– Она раз прислала двадцать пять рублей, быдто от отца… И велела в письме, ежели что, к ней писать, а не к отцу…
– Ишь ты! Папеньку своего не захотела оконфузить! – промолвил повар.
В скором времени вслед за кухонным мужиком в кухню вошла молодая горничная Дуняша и велела Антошке идти за собой.
– Барышня хочет тебя видеть! – приветливо сказала она.
Нина дожидалась в маленькой комнате Дуняши, находившейся в коридоре, собираясь принять Антошку почти тайком.
Необыкновенно участливо и внимательно, несколько смущенная и точно чувствуя себя в чем-то виноватою, слушала эта худощавая молодая девушка с большими глазами возбужденный рассказ Антошки, в дополнение к письму, о «графе», об его болезни, об его доброте, и когда Антошка окончил рассказ мольбой о том, чтоб его не отдавали в приют и не разлучали с «графом», который всеми брошен, молодая девушка, потрясенная и возмущенная, обещала непременно сегодня же поехать к княгине и просить ее отменить свое распоряжение.
Она торопливо отдала Антошке конверт с двадцатью пятью рублями и проговорила:
– Кланяйся от меня дяде. Извинись, что мало посылаю… Скоро еще пришлю… Успокой его… Скажи, что я буду просить княгиню… Она не возьмет тебя в приют… я уверена… ты останешься при дяде… Ты ведь так его любишь…
– Еще бы не любить!.. – воскликнул Антошка.
– И дядя и ты – оба вы хорошие! – возбужденно произнесла девушка, – и я сделаю для вас все, что могу…
– Спаси вас бог, добрая барышня… Как граф-то обрадуется, что вы жалеете его… А то… ведь он чуть было не умер…
– Зачем же он не написал мне?
– Шибко болен был… Без памяти лежал, барышня…
– Бедный!.. Ну, иди же к нему, Антоша… Кланяйся… Вот и тебе… возьми, возьми! – говорила она, доставая из портмоне последний рубль, бывший там, и отдавая его Антошке. – Что-нибудь себе купишь…
Антошка вышел благодарный и обрадованный.
«Теперь граф не пропадет. Племянница его не чета всем этим княгиням и графиням. Сейчас видно, какая она простая да жалостливая!» – думал Антошка, торопливо возвращаясь домой…
Рубль, полученный им, заставил его задуматься о том, что бы такое купить «графу» на эти деньги, что доставило бы ему удовольствие. Долго он ломал над этим вопросом голову и, наконец, решил, что вино очень полезно «графу», тем более что и докторша во время болезни приказывала давать вина и сама его привозила, и Антошка, войдя в погреб, потребовал самой лучшей мадеры в рубль.
XXIII
Рассказ Антошки произвел на молодую девушку сильное впечатление.
Первый раз в жизни она непосредственно услыхала об ужасах нищеты и горя несчастных, обездоленных людей. До этого она, случалось, читала об этом в книгах или слыхала мимоходом в разговорах, что люди впадают в нищету по своей вине, но никогда не задумывалась над этим вопросом. Богатая, избалованная, жившая в замкнутом кружке таких же богатых и чиновных людей, она не могла себе представить, что за этим миром довольства, блеска и роскоши существуют на свете люди, не имеющие ни пищи, ни платья, ни крова, нуждающиеся в куске хлеба в то время, когда ей шьют бальное платье, стоящее больших денег, или дарят дорогие безделки.
А теперь эти мысли бродили в ее голове, находили отклик в добром сердце девушки, и ей непременно хотелось помочь и этому несчастному дяде и этому мальчику.
Как ни было ей тяжело осуждать отца, но она осудила его в душе за то, что он так жестоко отнесся к родному брату, и она припомнила те ужасные слова отца, которые он говорил по поводу письма, полученного месяц назад от дяди, в котором он молил о помощи для мальчика. И тогда она почувствовала правдивость этого письма. И тогда она подумала, что отец не прав, считая своего брата лжецом… И тогда она находила жестоким поведение отца и, полная стыда за него, послала свои двадцать пять рублей. А теперь, после того как услыхала эту трогательную историю двух бездомных, горемычных существ, молодая девушка невольно еще строже судила отца, и слова его казались ей теперь бессердечными.
О, как бы хотелось ей помирить отца с дядей… Откуда такое озлобление? Ужели отец недоступен жалости и не может отнестись к нему тепло и сердечно, ободрить его, помочь ему?..
Но при мысли об этом ей становилось жутко, и невольные сомнения закрадывались в ее голову. Отец непреклонен и, что раз решил, не меняет. И смеет ли она учить отца? И станет ли он ее слушать?
Но если отец не исполняет то, что велят и долг и любовь, – она должна исполнить. Она не допустит, чтобы родной брат отца нищенствовал, собирая милостыню на улицах, и чтобы от него отняли этого мальчика, которого он так любит. Это безжалостно, возмутительно!
Возбужденная и радостная, что и у нее, скучающей и неудовлетворенной тою жизнью, которую заставляли eе вести, нашлось вдруг дело, что и она может быть полезной двум существам, молодая девушка вышла из своей комнаты и прошла в кабинет к матери.
Нина рассказала ей то, что слышала от Антошки, и проговорила:
– Мама! Ведь необходимо помочь дяде и этому мальчику!
Госпожа Опольева, женщина добродушная, но благоговевшая перед мужем, хотя и согласилась с дочерью, что этот «несчастный дядя» заслуживает помощи и что он всегда возбуждал в ней жалость, но прибавила:
– А что скажет отец, Нина?
– Но разве, мама, мы-то сами не можем помочь помимо папы его родному брату?.. И наконец, ведь он вовсе не такой дурной… Напротив, эта история с мальчиком… эти заботы о нем…
– Но почему дядя обратился к тебе, Нина?.. Он тебя совсем не знает… Видел маленькой девочкой…
Нина призналась матери, что раньше послала дяде от имени отца деньги и теперь послала.
– Видишь, ты какая! – растроганно произнесла мать и нежно потрепала дочь по щеке своей белой, пухлой рукой в кольцах. – А если папа узнает об этом? Ведь он будет недоволен… Ты ведь знаешь его мнение о дяде?
– И пусть узнает… Я тогда сама расскажу папе, что он ошибается… И папа, быть может, убедится и… помирится с дядей.
Опольева сделала отрицательный жест.
– Этого никогда не будет! – произнесла она грустным тоном.
– Но если ты, мама, его попросишь…
– Я уж пробовала…
– Но за что же такая ненависть?.. Что же, наконец, сделал такое дядя, что от него все отшатнулись и довели его до нищенства? – воскликнула Нина. – Расскажи мне, мама…
Мать рассказала известную читателю историю «графа».
– Что ж тут такого ужасного, мама?.. Разве дядя не мог исправиться? И разве многие молодые люди не то же делают?.. И, однако, их не изгоняют из общества… Помнишь, еще недавно какую историю рассказывали о графе Бежецком… Он сделал вещи похуже, чем бедный дядя, и тем не менее его везде принимают… И папа и ты с ним любезны. Он остался в полку…
– Положим, с дядей сурово обошлись… не спорю, – заметила мать, – но все-таки так опуститься, сделаться пьяницей, нищим…
– Но кто же в этом виноват? Разве родные поддержали его тогда? Напротив, все, как ты говоришь, его оставили и сами же обвиняют его. Ах, мама, мама, как это несправедливо и безжалостно! – воскликнула молодая девушка. – Нет, мама, голубчик, милая, добрая, ты уж позволь мне помогать дяде… я буду давать ему в месяц свои двадцать пять рублей… И свои непременно… Мне на булавки и остальных двадцати пяти за глаза довольно… И не нужно папе говорить… Пусть дядя будет думать, что это он посылает… Не правда ли?..
– Ну что ж, делай как хочешь, добрая моя девочка, возьми и от меня маленькую лепту… пошли ему еще десять рублей… Я буду давать каждый месяц.
– Спасибо за дядю и за мальчика, мамочка… Теперь они по крайней мере не будут нищенствовать… А за этого мальчика я буду просить тетю Мери… Я после завтрака к ней поеду… Можно?
– Поезжай… только вряд ли ее застанешь после завтрака… Ведь Marie, ты знаешь, всегда занята… Время у нее распределено…
– Я теперь поеду…
– А завтракать?..
– Бог с ним, с завтраком… Потом позавтракаю…
– Так прикажи закладывать карету…
– Нет, я лучше в санях, мамочка…
И с этими словами Нина вышла из кабинета матери и попросила Дуняшу приказать запрячь сани.
Через полчаса она уже ехала к княгине Моравской. Дорогой у нее явилась мысль после визита к Моравской поехать к дяде. То-то он обрадуется! Непременно надо навестить его. Мама, наверное, не рассердится! А отец не будет знать об этом!
– Дома княгиня?
– Дома, пожалуйте!
Молодая девушка быстро поднялась по лестнице.
Лакей встретил ее у дверей почтительным поклоном и, проводив до гостиной, пошел докладывать княгине.
Первый раз в жизни она непосредственно услыхала об ужасах нищеты и горя несчастных, обездоленных людей. До этого она, случалось, читала об этом в книгах или слыхала мимоходом в разговорах, что люди впадают в нищету по своей вине, но никогда не задумывалась над этим вопросом. Богатая, избалованная, жившая в замкнутом кружке таких же богатых и чиновных людей, она не могла себе представить, что за этим миром довольства, блеска и роскоши существуют на свете люди, не имеющие ни пищи, ни платья, ни крова, нуждающиеся в куске хлеба в то время, когда ей шьют бальное платье, стоящее больших денег, или дарят дорогие безделки.
А теперь эти мысли бродили в ее голове, находили отклик в добром сердце девушки, и ей непременно хотелось помочь и этому несчастному дяде и этому мальчику.
Как ни было ей тяжело осуждать отца, но она осудила его в душе за то, что он так жестоко отнесся к родному брату, и она припомнила те ужасные слова отца, которые он говорил по поводу письма, полученного месяц назад от дяди, в котором он молил о помощи для мальчика. И тогда она почувствовала правдивость этого письма. И тогда она подумала, что отец не прав, считая своего брата лжецом… И тогда она находила жестоким поведение отца и, полная стыда за него, послала свои двадцать пять рублей. А теперь, после того как услыхала эту трогательную историю двух бездомных, горемычных существ, молодая девушка невольно еще строже судила отца, и слова его казались ей теперь бессердечными.
О, как бы хотелось ей помирить отца с дядей… Откуда такое озлобление? Ужели отец недоступен жалости и не может отнестись к нему тепло и сердечно, ободрить его, помочь ему?..
Но при мысли об этом ей становилось жутко, и невольные сомнения закрадывались в ее голову. Отец непреклонен и, что раз решил, не меняет. И смеет ли она учить отца? И станет ли он ее слушать?
Но если отец не исполняет то, что велят и долг и любовь, – она должна исполнить. Она не допустит, чтобы родной брат отца нищенствовал, собирая милостыню на улицах, и чтобы от него отняли этого мальчика, которого он так любит. Это безжалостно, возмутительно!
Возбужденная и радостная, что и у нее, скучающей и неудовлетворенной тою жизнью, которую заставляли eе вести, нашлось вдруг дело, что и она может быть полезной двум существам, молодая девушка вышла из своей комнаты и прошла в кабинет к матери.
Нина рассказала ей то, что слышала от Антошки, и проговорила:
– Мама! Ведь необходимо помочь дяде и этому мальчику!
Госпожа Опольева, женщина добродушная, но благоговевшая перед мужем, хотя и согласилась с дочерью, что этот «несчастный дядя» заслуживает помощи и что он всегда возбуждал в ней жалость, но прибавила:
– А что скажет отец, Нина?
– Но разве, мама, мы-то сами не можем помочь помимо папы его родному брату?.. И наконец, ведь он вовсе не такой дурной… Напротив, эта история с мальчиком… эти заботы о нем…
– Но почему дядя обратился к тебе, Нина?.. Он тебя совсем не знает… Видел маленькой девочкой…
Нина призналась матери, что раньше послала дяде от имени отца деньги и теперь послала.
– Видишь, ты какая! – растроганно произнесла мать и нежно потрепала дочь по щеке своей белой, пухлой рукой в кольцах. – А если папа узнает об этом? Ведь он будет недоволен… Ты ведь знаешь его мнение о дяде?
– И пусть узнает… Я тогда сама расскажу папе, что он ошибается… И папа, быть может, убедится и… помирится с дядей.
Опольева сделала отрицательный жест.
– Этого никогда не будет! – произнесла она грустным тоном.
– Но если ты, мама, его попросишь…
– Я уж пробовала…
– Но за что же такая ненависть?.. Что же, наконец, сделал такое дядя, что от него все отшатнулись и довели его до нищенства? – воскликнула Нина. – Расскажи мне, мама…
Мать рассказала известную читателю историю «графа».
– Что ж тут такого ужасного, мама?.. Разве дядя не мог исправиться? И разве многие молодые люди не то же делают?.. И, однако, их не изгоняют из общества… Помнишь, еще недавно какую историю рассказывали о графе Бежецком… Он сделал вещи похуже, чем бедный дядя, и тем не менее его везде принимают… И папа и ты с ним любезны. Он остался в полку…
– Положим, с дядей сурово обошлись… не спорю, – заметила мать, – но все-таки так опуститься, сделаться пьяницей, нищим…
– Но кто же в этом виноват? Разве родные поддержали его тогда? Напротив, все, как ты говоришь, его оставили и сами же обвиняют его. Ах, мама, мама, как это несправедливо и безжалостно! – воскликнула молодая девушка. – Нет, мама, голубчик, милая, добрая, ты уж позволь мне помогать дяде… я буду давать ему в месяц свои двадцать пять рублей… И свои непременно… Мне на булавки и остальных двадцати пяти за глаза довольно… И не нужно папе говорить… Пусть дядя будет думать, что это он посылает… Не правда ли?..
– Ну что ж, делай как хочешь, добрая моя девочка, возьми и от меня маленькую лепту… пошли ему еще десять рублей… Я буду давать каждый месяц.
– Спасибо за дядю и за мальчика, мамочка… Теперь они по крайней мере не будут нищенствовать… А за этого мальчика я буду просить тетю Мери… Я после завтрака к ней поеду… Можно?
– Поезжай… только вряд ли ее застанешь после завтрака… Ведь Marie, ты знаешь, всегда занята… Время у нее распределено…
– Я теперь поеду…
– А завтракать?..
– Бог с ним, с завтраком… Потом позавтракаю…
– Так прикажи закладывать карету…
– Нет, я лучше в санях, мамочка…
И с этими словами Нина вышла из кабинета матери и попросила Дуняшу приказать запрячь сани.
Через полчаса она уже ехала к княгине Моравской. Дорогой у нее явилась мысль после визита к Моравской поехать к дяде. То-то он обрадуется! Непременно надо навестить его. Мама, наверное, не рассердится! А отец не будет знать об этом!
– Дома княгиня?
– Дома, пожалуйте!
Молодая девушка быстро поднялась по лестнице.
Лакей встретил ее у дверей почтительным поклоном и, проводив до гостиной, пошел докладывать княгине.
XXIV
Княгиня Марья Николаевна с четверть часа тому назад вернулась с прогулки, по обыкновению свежая, цветущая и румяная, в том спокойном, уверенном и довольном расположении духа, которое бывает у счастливо уравновешенного человека, сознающего, что все, что он делает, хорошо и плодотворно и что сам он безупречен.
Сегодня во время прогулки именно такие мысли занимали княгиню, и она с горделивым чувством подумала, что она живет не так, как другие женщины. В самом деле, большую часть женщин ее круга занимают выезды, наряды, сплетни, флирт и разные сердечные увлечения, доводящие многих до забвения всяких приличий, – а она вся поглощена деятельностью. Скольким людям она благотворит, сколько несчастных благодаря ей сделались счастливее, сколько детей призреваются в приютах… А все эти благотворительные концерты, спектакли и базары, устраиваемые благодаря ее энергии и настойчивости, как много дают они средств на добрые дела!..
Благодаря ее деятельности она не скучает, не нервничает, как эти светские дамы… Жизнь ее полна смысла, и она несет «крест свой» без всякого ропота… Да и бог с ним, с этим семейным счастьем… Она обходится и без него, и не надо ей какой-то любви, о которой так хлопочут многие женщины. Она и в молодости никого не любила и вышла замуж за старика по рассудку, так уж теперь…
С жестокостью женщины, никогда не увлекавшейся и всегда исполнявшей свой долг с неумолимой строгостью, княгиня не отказала себе в маленьком удовольствии осудить тех, кто распускает себя, мысленно назвать их презрительной кличкой и брезгливо пожать плечами…
И сама она внутренне гордилась своею безупречностью, не подозревая, конечно, что эта безупречность в значительной мере зависела от ее уравновешенной, честолюбивой и холодной натуры, и с самодовольным чувством думала, что она примерная во всех отношениях женщина благодаря твердым принципам, основанным на религиозном фундаменте.
С таким заключением она вернулась домой, сделавши свой узаконенный моцион, рекомендованный ей доктором, чтобы не полнеть.
Письмо «графа», которое княгиня только что прочла, несколько смутило молодую женщину и, главное, нарушило ее спокойное расположение духа и поколебало ее уверенность в том, что все, что она делает, хорошо и полезно.
Давно-давно не читала княгиня таких писем, хотя получала их много.
Это было страстное, умоляющее и вместе с тем негодующее письмо возмущенного и несчастного человека, полное ядовитых сарказмов насчет желания кузины спасать людей при помощи полиции и делать не добро, а зло. Искренностью и горем дышали эти строки, в которых «граф» объяснял, что такое для него этот мальчик, возродивший его к жизни, его, одинокого и всеми брошенного. Неужели милые родственники, не желающие его знать, хотят отнять единственное преданное ему существо. «Это было бы бессовестно и бездушно, княгиня, – писал „граф“. – Если вы это сделаете, значит, вы сами никогда и никого не любили, кроме себя, и ваша благотворительность ничего не стоит, она для вас – удовлетворение тщеславия, и больше ничего. Ужели у вас хватит жестокости нанести последний удар тому человеку, который – помните? – когда-то был вашим искренним почитателем. Впрочем, и тогда вы были всегда слишком холодны и рассудительны, и если теперь эти качества получили полное развитие, то от вас ждать пощады нечего… Вы, конечно, думаете, что я, отверженный, буду виновником гибели мальчика… У вас ведь, у сытых, богатых людей, и особенно у благотворителей… такая мораль… Вы воображаете, что ваши приюты спасают… О как вы ошибаетесь и как вы слепы, если б только могли это понять… Простите за резкость письма, но поймите, если не можете чувствовать, что вы хотите сделать… Повремените по крайней мере. Соберите справки, узнайте обо мне, посылайте своих благотворителей справляться о мальчике, и если сведения эти будут неблагоприятны, тогда… тогда берите его в приют, из которого Антошка, конечно, убежит и благодаря вам действительно попадет, как вы выражаетесь, в „когти порока“… Нет, вы этого не сделаете, кузина… Не сделаете».
Прошла минута-другая, а княгиня все еще держала письмо в руках. Она хотела бы отнестись к этому дерзкому письму с презрением и чувствовала, что не может… Она хотела уверить себя, что это пишет «пропавший человек», пьяница, негодяй и что на этот «пьяный бред» не стоит обращать внимания, – и тем не менее чувствовала, что этот «бред» задевает ее и что он дышит правдой…
И ее красивое, спокойное, уверенное в себе лицо омрачилось тенью. Вместо того, чтобы разорвать письмо, она положила его на письменный стол и задумалась…
В эту минуту постучали в двери.
– Войдите!
– Нина Константиновна Опольева! – доложил лакей.
– Просите сюда! – проговорила княгиня.
Она поднялась и пошла встретить молодую девушку.
Княгиня очень благоволила к своей молодой родственнице. Она считала Нину серьезной девушкой, а не обыкновенной светской пустельгой, которая только ищет женихов и занимается кокетством.
– Какой счастливый ветер занес тебя, Нина? – говорила княгиня, целуя молодую девушку. – У вас все здоровы: мама, отец?
– Все здоровы, тетя Мери… А к вам я, тетя, с просьбой, с большой просьбой.
– Да ты присядь прежде, Нина…
Нина опустилась на маленький диванчик.
– Ну, теперь рассказывай, в чем дело…
Волнуясь и спеша, молодая девушка стала просить княгиню не определять Антошку в приют.
– Если б вы знали, тетя, как любят они друг друга: бедный дядя и этот мальчик!.. Он сейчас у меня был и рассказывал, что дядя был опасно болен, чуть не умер, простудился, когда вышел в легком пальто собирать милостыню… А этого своего приемыша ни за что не пускал… Его одел, а о себе не подумал… Вообще тут все необыкновенно, тетя, и доказывает, что дядя вовсе не такой дурной человек… Напротив…
– И твой папа так теперь думает?
– Нет, тетя… Папа предубежден против дяди…
– А ты, Нина, увлекаешься… Я тоже получила сейчас письмо от кузена… и очень дерзкое и наглое… И он требует, чтоб я не определяла его приемыша в приют… И какой тон… Какие выражения!..
– Но, тетя, он так несчастен… Полиция грозит отнять мальчика…
– Да, я просила об этом, чтобы его спасти… Он произвел на меня очень хорошее впечатление, этот мальчик. В приюте ему было бы лучше! – настаивала княгиня.
– Он убежит из приюта… Он не хочет туда!
– И твой дядя пишет, что убежит… Вот делай после этого добро людям… Хлопочи о них! – с сердцем промолвила княгиня. – Что может выйти из этого мальчика? Нищий, пьяница, вор.
– О нет, тетя, нет… О нем и о дяде будут заботиться… Дядя больше не станет просить милостыни… Нет! – энергично протестовала Нина, вся вспыхивая.
– Ты хочешь помогать ему?
– Да, тетя.
– Напрасно, моя милая… Надо помогать с разбором… Твои деньги пойдут на пьянство… Твой дядя совсем погибший человек…
– Не думаю, тетя…
– А я уверена… Уж если помочь ему, то иначе…
– Как, тетя?
– А вот как: поместить его в богадельню. Я берусь это устроить. Это было бы лучше всего!
И княгиня вся засияла от этой неожиданно осенившей ее голову мысли. В самом деле, чего же лучше!
– Но если дядя не захочет, тетя, в богадельню? – промолвила Нина и невольно улыбнулась этому неудержимому желанию княгини благодетельствовать людям, не спросивши у них, хотят ли они этого.
– Ну и дурак, если не захочет, – категорически отрезала княгиня. – Ему, значит, нравится жизнь, которую он ведет.
– Нет, милая тетя, уж вы исполните просьбу… Оставьте дяде мальчика… Не откажите, голубчик тетя! – упрашивала Нина.
– Ну, хорошо… Я уступаю… Не хотят люди добра – как хотят, а я умываю руки! – проговорила, наконец, княгиня.
– И напишите поскорей кому там нужно, а то полиция возьмет мальчика.
– Я сейчас протелефонирую.
И княгиня подошла к телефону, вызвала кого следует и просила отменить распоряжения.
– Ну, теперь одним нищим на свете будет больше… поздравляю. Ты довольна этим, Нина? – проговорила княгиня.
Но тон ее голоса звучал весело. Она, казалось, сама была рада, что исполнила просьбу и оставила Антошку при «графе».
– А мне кажется, что теперь двумя менее несчастными людьми будет более! – заметила Нина, улыбаясь своими большими кроткими глазами.
– Ты, Нина, еще очень молода и потому смотришь в розовые очки… Дай бог, чтоб бедный кузен исправился благодаря мальчику, хотя я мало верю в исправление таких людей… Согласна, что это в самом деле трогательная история… Письмо его хоть и дерзкое, а кажется искренним и, признаюсь, произвело и на меня впечатление…
– Вот видите, тетя… Что он пишет?
– Он более бранится… Ну, довольно об этом. Что кончено, то кончено… Расскажи о себе. Я тебя давно не видала… Что ты делаешь? Надеюсь, ты с нами позавтракаешь? Я тебя не отпущу, слышишь? Довольна ты своей жизнью?
Молодая девушка призналась, что та жизнь, которую она ведет, ее не удовлетворяет.
– Ну еще бы!.. Есть чем удовлетворяться! Эти ваши скучнейшие балы, эти ваши глупые фиксы и глупые кавалеры… Надеюсь, не влюбилась еще ни в одного из этих господ?
– Нет, тетя…
– И слава богу… Я всегда считала тебя умной девочкой… А что ты читаешь? Не одни романы, конечно?
– Нет, тетя… Я и журналы читаю…
– Тебе бы надо, Нина, делом заняться…
– Каким? Научите, тетя…
– Сделайся членом нашего общества «Помогай ближнему!», и, если захочешь, дело найдется…
– Я охотно готова бы работать… Но только…
Она не договорила, несколько смущенная.
– Что же тебя останавливает?
– Папа не особенно любит все эти благотворительные общества…
Княгиня вспыхнула.
– Твой отец – извини, а уж я прямо скажу – совсем сделался в последнее время чиновником и не понимает никакого живого дела… Мы с ним не раз ссорились из-за этого… По его мнению, только то хорошо, что вышло из канцелярий, а свободная частная деятельность ему не по сердцу… Он и меня считает вроде сумасшедшей… я знаю… Но я с ним поговорю о тебе и надеюсь, что он позволит тебе работать под моим наблюдением… Хочешь?..
– С большим удовольствием!
– Очень рада… Ты по крайней мере будешь полезна ближним… А теперь ты что?.. Барышня с хорошим приданым, за которой охотятся женихи… Нечего сказать, приятное положение… И знаешь, что я тебе скажу, Нина?..
Сегодня во время прогулки именно такие мысли занимали княгиню, и она с горделивым чувством подумала, что она живет не так, как другие женщины. В самом деле, большую часть женщин ее круга занимают выезды, наряды, сплетни, флирт и разные сердечные увлечения, доводящие многих до забвения всяких приличий, – а она вся поглощена деятельностью. Скольким людям она благотворит, сколько несчастных благодаря ей сделались счастливее, сколько детей призреваются в приютах… А все эти благотворительные концерты, спектакли и базары, устраиваемые благодаря ее энергии и настойчивости, как много дают они средств на добрые дела!..
Благодаря ее деятельности она не скучает, не нервничает, как эти светские дамы… Жизнь ее полна смысла, и она несет «крест свой» без всякого ропота… Да и бог с ним, с этим семейным счастьем… Она обходится и без него, и не надо ей какой-то любви, о которой так хлопочут многие женщины. Она и в молодости никого не любила и вышла замуж за старика по рассудку, так уж теперь…
С жестокостью женщины, никогда не увлекавшейся и всегда исполнявшей свой долг с неумолимой строгостью, княгиня не отказала себе в маленьком удовольствии осудить тех, кто распускает себя, мысленно назвать их презрительной кличкой и брезгливо пожать плечами…
И сама она внутренне гордилась своею безупречностью, не подозревая, конечно, что эта безупречность в значительной мере зависела от ее уравновешенной, честолюбивой и холодной натуры, и с самодовольным чувством думала, что она примерная во всех отношениях женщина благодаря твердым принципам, основанным на религиозном фундаменте.
С таким заключением она вернулась домой, сделавши свой узаконенный моцион, рекомендованный ей доктором, чтобы не полнеть.
Письмо «графа», которое княгиня только что прочла, несколько смутило молодую женщину и, главное, нарушило ее спокойное расположение духа и поколебало ее уверенность в том, что все, что она делает, хорошо и полезно.
Давно-давно не читала княгиня таких писем, хотя получала их много.
Это было страстное, умоляющее и вместе с тем негодующее письмо возмущенного и несчастного человека, полное ядовитых сарказмов насчет желания кузины спасать людей при помощи полиции и делать не добро, а зло. Искренностью и горем дышали эти строки, в которых «граф» объяснял, что такое для него этот мальчик, возродивший его к жизни, его, одинокого и всеми брошенного. Неужели милые родственники, не желающие его знать, хотят отнять единственное преданное ему существо. «Это было бы бессовестно и бездушно, княгиня, – писал „граф“. – Если вы это сделаете, значит, вы сами никогда и никого не любили, кроме себя, и ваша благотворительность ничего не стоит, она для вас – удовлетворение тщеславия, и больше ничего. Ужели у вас хватит жестокости нанести последний удар тому человеку, который – помните? – когда-то был вашим искренним почитателем. Впрочем, и тогда вы были всегда слишком холодны и рассудительны, и если теперь эти качества получили полное развитие, то от вас ждать пощады нечего… Вы, конечно, думаете, что я, отверженный, буду виновником гибели мальчика… У вас ведь, у сытых, богатых людей, и особенно у благотворителей… такая мораль… Вы воображаете, что ваши приюты спасают… О как вы ошибаетесь и как вы слепы, если б только могли это понять… Простите за резкость письма, но поймите, если не можете чувствовать, что вы хотите сделать… Повремените по крайней мере. Соберите справки, узнайте обо мне, посылайте своих благотворителей справляться о мальчике, и если сведения эти будут неблагоприятны, тогда… тогда берите его в приют, из которого Антошка, конечно, убежит и благодаря вам действительно попадет, как вы выражаетесь, в „когти порока“… Нет, вы этого не сделаете, кузина… Не сделаете».
Прошла минута-другая, а княгиня все еще держала письмо в руках. Она хотела бы отнестись к этому дерзкому письму с презрением и чувствовала, что не может… Она хотела уверить себя, что это пишет «пропавший человек», пьяница, негодяй и что на этот «пьяный бред» не стоит обращать внимания, – и тем не менее чувствовала, что этот «бред» задевает ее и что он дышит правдой…
И ее красивое, спокойное, уверенное в себе лицо омрачилось тенью. Вместо того, чтобы разорвать письмо, она положила его на письменный стол и задумалась…
В эту минуту постучали в двери.
– Войдите!
– Нина Константиновна Опольева! – доложил лакей.
– Просите сюда! – проговорила княгиня.
Она поднялась и пошла встретить молодую девушку.
Княгиня очень благоволила к своей молодой родственнице. Она считала Нину серьезной девушкой, а не обыкновенной светской пустельгой, которая только ищет женихов и занимается кокетством.
– Какой счастливый ветер занес тебя, Нина? – говорила княгиня, целуя молодую девушку. – У вас все здоровы: мама, отец?
– Все здоровы, тетя Мери… А к вам я, тетя, с просьбой, с большой просьбой.
– Да ты присядь прежде, Нина…
Нина опустилась на маленький диванчик.
– Ну, теперь рассказывай, в чем дело…
Волнуясь и спеша, молодая девушка стала просить княгиню не определять Антошку в приют.
– Если б вы знали, тетя, как любят они друг друга: бедный дядя и этот мальчик!.. Он сейчас у меня был и рассказывал, что дядя был опасно болен, чуть не умер, простудился, когда вышел в легком пальто собирать милостыню… А этого своего приемыша ни за что не пускал… Его одел, а о себе не подумал… Вообще тут все необыкновенно, тетя, и доказывает, что дядя вовсе не такой дурной человек… Напротив…
– И твой папа так теперь думает?
– Нет, тетя… Папа предубежден против дяди…
– А ты, Нина, увлекаешься… Я тоже получила сейчас письмо от кузена… и очень дерзкое и наглое… И он требует, чтоб я не определяла его приемыша в приют… И какой тон… Какие выражения!..
– Но, тетя, он так несчастен… Полиция грозит отнять мальчика…
– Да, я просила об этом, чтобы его спасти… Он произвел на меня очень хорошее впечатление, этот мальчик. В приюте ему было бы лучше! – настаивала княгиня.
– Он убежит из приюта… Он не хочет туда!
– И твой дядя пишет, что убежит… Вот делай после этого добро людям… Хлопочи о них! – с сердцем промолвила княгиня. – Что может выйти из этого мальчика? Нищий, пьяница, вор.
– О нет, тетя, нет… О нем и о дяде будут заботиться… Дядя больше не станет просить милостыни… Нет! – энергично протестовала Нина, вся вспыхивая.
– Ты хочешь помогать ему?
– Да, тетя.
– Напрасно, моя милая… Надо помогать с разбором… Твои деньги пойдут на пьянство… Твой дядя совсем погибший человек…
– Не думаю, тетя…
– А я уверена… Уж если помочь ему, то иначе…
– Как, тетя?
– А вот как: поместить его в богадельню. Я берусь это устроить. Это было бы лучше всего!
И княгиня вся засияла от этой неожиданно осенившей ее голову мысли. В самом деле, чего же лучше!
– Но если дядя не захочет, тетя, в богадельню? – промолвила Нина и невольно улыбнулась этому неудержимому желанию княгини благодетельствовать людям, не спросивши у них, хотят ли они этого.
– Ну и дурак, если не захочет, – категорически отрезала княгиня. – Ему, значит, нравится жизнь, которую он ведет.
– Нет, милая тетя, уж вы исполните просьбу… Оставьте дяде мальчика… Не откажите, голубчик тетя! – упрашивала Нина.
– Ну, хорошо… Я уступаю… Не хотят люди добра – как хотят, а я умываю руки! – проговорила, наконец, княгиня.
– И напишите поскорей кому там нужно, а то полиция возьмет мальчика.
– Я сейчас протелефонирую.
И княгиня подошла к телефону, вызвала кого следует и просила отменить распоряжения.
– Ну, теперь одним нищим на свете будет больше… поздравляю. Ты довольна этим, Нина? – проговорила княгиня.
Но тон ее голоса звучал весело. Она, казалось, сама была рада, что исполнила просьбу и оставила Антошку при «графе».
– А мне кажется, что теперь двумя менее несчастными людьми будет более! – заметила Нина, улыбаясь своими большими кроткими глазами.
– Ты, Нина, еще очень молода и потому смотришь в розовые очки… Дай бог, чтоб бедный кузен исправился благодаря мальчику, хотя я мало верю в исправление таких людей… Согласна, что это в самом деле трогательная история… Письмо его хоть и дерзкое, а кажется искренним и, признаюсь, произвело и на меня впечатление…
– Вот видите, тетя… Что он пишет?
– Он более бранится… Ну, довольно об этом. Что кончено, то кончено… Расскажи о себе. Я тебя давно не видала… Что ты делаешь? Надеюсь, ты с нами позавтракаешь? Я тебя не отпущу, слышишь? Довольна ты своей жизнью?
Молодая девушка призналась, что та жизнь, которую она ведет, ее не удовлетворяет.
– Ну еще бы!.. Есть чем удовлетворяться! Эти ваши скучнейшие балы, эти ваши глупые фиксы и глупые кавалеры… Надеюсь, не влюбилась еще ни в одного из этих господ?
– Нет, тетя…
– И слава богу… Я всегда считала тебя умной девочкой… А что ты читаешь? Не одни романы, конечно?
– Нет, тетя… Я и журналы читаю…
– Тебе бы надо, Нина, делом заняться…
– Каким? Научите, тетя…
– Сделайся членом нашего общества «Помогай ближнему!», и, если захочешь, дело найдется…
– Я охотно готова бы работать… Но только…
Она не договорила, несколько смущенная.
– Что же тебя останавливает?
– Папа не особенно любит все эти благотворительные общества…
Княгиня вспыхнула.
– Твой отец – извини, а уж я прямо скажу – совсем сделался в последнее время чиновником и не понимает никакого живого дела… Мы с ним не раз ссорились из-за этого… По его мнению, только то хорошо, что вышло из канцелярий, а свободная частная деятельность ему не по сердцу… Он и меня считает вроде сумасшедшей… я знаю… Но я с ним поговорю о тебе и надеюсь, что он позволит тебе работать под моим наблюдением… Хочешь?..
– С большим удовольствием!
– Очень рада… Ты по крайней мере будешь полезна ближним… А теперь ты что?.. Барышня с хорошим приданым, за которой охотятся женихи… Нечего сказать, приятное положение… И знаешь, что я тебе скажу, Нина?..