Старджон Теодор Гамильтон. Образ мышления

   - Ты когда-нибудь бывал у Рули, Келли? - спросил я.
   Он поднял голову и поглядел на небольшую красно-желтую вывеску.
   - Нет.
   - Тогда вперед, - сказал я и добавил заветное слово:
   - Текила!
   Мы вошли, взяли отдельный полукабинет, но Келли заказал пиво. Тут я уже не выдержал и принялся обзывать его разными забористыми словечками, которых понабрался в портовых тавернах от Нью-Йорка до Огненной Земли. Док - тот смотрел на меня разинув рот, а Келли следил за его непроизвольно подергивавшимися руками. Через пару минут Милтон не утерпел, выхватил из кармана книжку с бланками рецептов и стал записывать на ней кое-какие выражения. Я почувствовал прилив гордости.
   Постепенно до Келли дошло, что если я угощаю, а он - отказывается, значит, он поступает хуже, чем un pufieto sin cojones (что испано-английский словарь стыдливо переводит как "слабый человек без яичек"), и его почтение к поколениям предков в конце концов возобладало, хотя и приняло несколько своеобразную форму. Короче говоря, я сумел добиться своего, и уже очень скоро Келли увлеченно опустошал огромное блюдо, на котором лежали говяжьи tostadas, цыплячьи enchiladas и свиные tacos. Он очаровал даже Руди, когда, потребовав к текиле соль и лимон, сноровисто и без ошибок исполнил положенный ритуал: зажав лимон между большим и указательным пальцами левой руки, он смочил языком ее тыльную сторону, насыпал на влажное место соли, поднял правой бокал с текилой, лизнул соль, залпом выпил текилу и откусил лимон. Еще немного погодя Келли принялся очень похоже копировать акцент нашего второго помощника-немца, которого одним вечером мы волокли на себе из Пуэрто-Барриос после того, как он съел четырнадцать зеленых бананов и, натурально, вернул их природе вместе со своими вставными зубами. Слушая в исполнении Келли эти гортанно-шамкающие звуки, мы чуть животики не надорвали от смеха, и больше всех смеялся он сам.
   Но после того неожиданного вопроса о сломанных пальцах, который Келли задал нам на улице, нас с Милтоном уже нельзя было провести. И хотя все мы старались изо всех сил (впрочем, дело того стоило), все же хохотали мы не от души. Каждый раз наш смех замирал слишком быстро, а под конец мне и вовсе захотелось плакать.
   Потом нам принесли по большому куску "нес-сельроде" - десерта, который приготовила очаровательная, светловолосая жена Руди. Это такой воздушный пирог, который можно сдуть с тарелки, неосторожно взмахнув салфеткой. Нет, это даже не пирог - это сладкий дым с уймой калорий... И тут Келли спросил, который час и, негромко выругавшись, встал из-за стола.
   - Но ведь прошло всего два часа, - возразил Милтон.
   - Все равно, мне уже пора, - ответил Келли. - Спасибо за угощение.
   - Погоди, - остановил я его и, вытащив из бумажника какой-то листок, написал на нем свой телефон.
   - Вот, возьми, - сказал я. - Мне хотелось бы как-нибудь встретиться с тобой еще. Теперь я работаю дома и сам распоряжаюсь своим временем. Сплю мало, так что можешь звонить, когда тебе захочется.
   Он взял бумажку.
   - Ты паршиво пишешь, - сказал он. - Я всегда знал, что из тебя вряд ли выйдет что-нибудь путное.
   Но я слышал, как он это сказал, и мне стало капельку легче.
   - На перекрестке есть газетный киоск, - сказал я. - Там ты найдешь журнал "Удивительные истории" с одним из моих мерзких рассказиков.
   - Разве их печатают не на туалетной бумаге? - ухмыльнулся Келли в ответ, потом махнул нам на прощание, кивнул Руди и ушел.
   Ожидая пока дверь за ним закроется, я сгреб в кучку рассыпавшийся по столу сахарный песок и выравнивал ее до тех пор, пока не получился правильный квадрат. Потом я подбил его грани ребром ладони, и квадрат превратился в ромб. Милтон молчал. Руди, наделенный редкостным для бармена чутьем, тактично держался от нас на почтительном расстоянии и лишь изредка поглядывал в нашу сторону.
   - Что ж, эта вылазка действительно пошла ему на пользу, - сказал наконец Милтон и вздохнул.
   - Тебе виднее, - с горечью произнес я.
   - Келли кажется, что мы думаем, будто ему это было полезно, и от этого ему становится лучше, хотя, быть может, сам он этого и не сознает.
   Я невольно улыбнулся его извилистой логике, и разговаривать стало намного легче.
   - Этот парнишка.., его брат... Он выживет? Прежде чем ответить, Милтон немного помедлил, словно стараясь найти другой ответ, но так и не нашел.
   - Нет, - сказал он решительно.
   - Ты просто отличный врач, Милт! Опытный, знающий и все такое...
   - Прекрати! - резко бросил он и, вскинув голову, посмотрел на меня. - Если бы это был один из случаев.., скажем, фиброзного плеврита с потерей воли к жизни, я бы знал что делать. Обычные больные, находящиеся в угнетенно-депрессивном состоянии, в глубине души страстно желают, чтобы их кто-то утешил и подбодрил. Это желание бывает так сильно, что излечить их можно буквально одним словом, нужно только правильно его подобрать. И как правило это удается. Но с Гэлом все обстоит по-другому. Он отчаянно хочет жить, только это его и поддерживает. В противном случае, он умер бы еще три недели назад. То, что его убивает, имеет чисто соматическую природу. Следующие один за другим переломы, цепочка непонятных воспалений, последовательно отказывающие внутренние органы.., организм с этим просто не справляется.
   - И кто в этом виноват?
   - Да никто, черт побери! - воскликнул он, и я прикусил губу. - Никто. Ведь если один из нас брякнет, что это Келли сломал брату четыре ребра, другой тут же даст ему в зубы. Правильно?
   - Правильно.
   - Так вот, чтобы этого не случилось, - рассудительно продолжал Милтон, давай я сам скажу тебе то, о чем ты все равно спросишь меня через минуту-другую. Почему Гэл не в больнице... Ведь ты об этом хотел спросить?
   - Хорошо, почему?
   - Он там был, провалялся несколько недель. И все это время с ним продолжали случаться те же самые вещи, только гораздо, гораздо хуже. Чуть не каждый день обнаруживалась новая патология, так что я поспешил забрать Гэла, как только его разрешили снять с вытяжки, на которой он лежал по поводу перелома бедра. С Келли ему гораздо лучше. Келли не позволяет ему пасть духом, Келли готовит для него еду, дает лекарства, словом - обеспечивает необходимый уход. С утра до вечера Келли только этим и занимается.
   - Я догадался. Должно быть, ему чертовски нелегко приходится.
   - Так и есть... Знаешь, я немного завидую твоему умению браниться. Хоть так, но ты все-таки его уломал. А я... Я не могу ни дать, ни одолжить этому человеку ровным счетом ничего. Келли слишком.., горд, он не принимает помощи, он взвалил на свои плечи все, и главное - ответственность... О Господи!..
   - Знаешь, ты только не обижайся, но... Ты консультировался со специалистами? Милтон пожал плечами.
   - Конечно, много раз. И в девяти случаев из десяти мне приходилось действовать за спиной Келли, что было совсем не просто. Мне пришлось проявить чертовскую изобретательность. Однажды я сказал ему, что Гэлу просто необходимо попробовать иранских арбузов, которые получают только в одной маленькой лавке в Йонкерсе. Келли помчался туда, и пока он отсутствовал, мне удалось собрать двух-трех специалистов, показать им Гэла и выпроводить до того, как Келли вернулся. В другой раз я выписал Гэлу сложную микстуру, а сам заранее сговорился с аптекарем, чтобы он готовил ее не меньше двух часов. За это время я успел показать Гэла Грандиджу, - это наш известный остеопат, - зато провизор Анселович из аптеки получил от Келли здоровенного пинка за то, что слишком долго копался.
   - Ты молодец, Милт! - сказал я от души.
   Он недовольно рыкнул, потом продолжал, слегка понизив голос:
   - Как бы там ни было, никакой пользы эти консультации Гэлу не принесли. Я узнал чертову уйму полезного и нового, научился паре врачебных приемов, о существовании которых прежде не подозревал, но... - Он покачал головой. Знаешь, почему ни я, ни Кел не разрешили тебе сегодня увидеть Гэла?
   Тут Милт облизнул губы и огляделся по сторонам, словно подыскивая подходящий пример.
   - Помнишь фотографии тела Муссолини, после того как толпа с ним расправилась? Я вздрогнул.
   - Да, помню.
   - Так вот, именно так и выглядит Гэл, только он, в отличие от Муссолини, жив. Что, впрочем, вовсе не делает картину приятнее. Главное, сам Гэл не сознает, как он плох, и ни я, ни Келли не хотели бы, чтобы он понял это по твоему лицу. Да что там, по твоему!.. Я бы не пустил к нему и деревянного индейца!
   Он все говорил и говорил, и, незаметно для себя, я начал постукивать кулаком по столу - сначала негромко, потом все сильней и сильней. В конце концов Милтон схватил меня за запястье, и я замер, чувствуя себя крайне неуютно под взглядами множества посетителей, которые смотрели на меня. К счастью, волнение улеглось довольно быстро, и в притихшем на несколько секунд баре снова стало шумно.
   - Извини, - сказал я.
   - Ничего, все в порядке.
   - Но ведь должна быть какая-то причина!
   Его губы чуть заметно изогнулись в язвительной улыбке.
   - Вот, значит, к чему ты в конце концов пришел? Причина!.. Всему на свете должна быть причина, и если мы ее не знаем, то, по крайней мере, можем найти. Не ты один так считаешь, но истина заключается в том, что один-единственный необъяснимый факт способен потрясти нашу веру в разумность и рациональность всего сущего. И тогда наш страх становится много больше, чем то, с чем мы в действительности имеем дело; он вырастает до размеров целой вселенной, об устройстве и законах которой мы можем сказать только одно: это необъяснимо. И в первую очередь это свидетельствует о том, как слабо мы на самом деле верим во что бы то ни было.
   - Жалкая философия, Милт.
   - Да, возможно. Но если у тебя будет подходящая идея, как объяснить то, что случилось с Гэлом, я готов у тебя ее купить за сколько ты скажешь. Пока же мне остается только продолжать биться над этой загадкой и бояться... А боюсь я, пожалуй, даже больше, чем следовало бы.
   - Давай-ка лучше напьемся.
   - Отличная идея.
   Но никто из нас не сделал заказ. Мы просто сидели и смотрели на ромб из сахарного песка, который я оставил на столе. Какое-то время спустя я снова спросил:
   - А Келли понимает, в чем дело?
   - Ты же знаешь Келли. Если бы у него была хоть какая-то идея, он бы землю рыл, чтобы подтвердить ее или опровергнуть. Нет, он просто сидит и смотрит, как тело его брата гниет и пухнет, точно тесто в квашне.
   - А Гэл?
   - В последнее время он редко бывает в полном сознании. Я стараюсь держать его на снотворных и на болеутоляющих.
   - Но, может быть, он...
   - Послушай, - сказал Милтон, - я вовсе не хочу, чтобы ты принял меня за психа, но мне тоже не дают покоя самые дикие догадки и предположения. Например...
   Он внезапно замолчал и, вытащив из кармана свой образцово-показательный носовой платок, внимательно на него посмотрел, потом убрал обратно.
   - Извини, - промолвил он, - но ты, похоже, не понимаешь, что я уже давно занимаюсь этим случаем. Скоро будет ровно три месяца, как я ломаю голову над этой задачей, так что я успел подумать обо всем, что тебе еще даже не пришло в голову. Да, я устроил Гэлу настоящий допрос, я заходил то с одной, то с другой стороны, но все было напрасно. Я не нашел ничего, что стоило бы внимания. Ни-че-го!
   Последнее слово он произнес так странно, что я сразу насторожился.
   - Ну-ка, рассказывай, - потребовал я.
   - Что рассказывать? - ответил Милтон и посмотрел на часы, но я накрыл их ладонью.
   - Давай, Милт, выкладывай.
   - Я не понимаю, о чем ты... Черт, оставь меня в покое! Неужели ты думаешь, что я не разобрался бы во всем до конца, если бы это было хоть сколько-нибудь важно?!
   - Расскажи мне о том, что ты считаешь не важным.
   - Нет.
   - Почему - нет?
   - Будь я проклят, если это сделаю! Ведь ты просто шизик. Ты отличный парень и ты мне нравишься, но ты - самый настоящий тронутый шизик! - Он неожиданно рассмеялся, и его смех ослепил меня, как свет фотографической лампы-вспышки. - Я не знал, что у тебя может быть такая озадаченная морда! воскликнул Милтон. - А теперь успокойся, приятель, и послушай, что я тебе скажу. Например, какой-нибудь человек, выходя из ресторана, специализирующегося на мясных блюдах, наступает на ржавый гвоздь, а потом берет и умирает от столбняка. Но все повернутые вегетарианцы будут клясться и божиться, что он остался бы жив, если бы не отравлял свой организм мясом; больше того, они станут использовать этот случай в качестве доказательства своей правоты. Преданный сторонник сухого закона, если только он узнает, что погибший запил свой бифштекс кружкой пива, назовет того же человека очередной жертвой пьянства. И с той же искренностью и жаром сердечным другие люди будут объяснять ту же самую смерть недавним разводом, приверженностью той или иной религии, политическими пристрастиями или наследственной болезнью, передавшейся бедняге от его пра-пра-праде-душки, соратника Оливера Кромвеля. Ты неплохой парень, и ты мне нравишься, - снова повторил он, - и поэтому я не хочу сидеть и смотреть, как ты сходишь с ума.
   - Не понимаю, - сказал я раздельно и громко, - о чем ты толкуешь. А теперь тебе придется мне обо всем рассказать.
   - Боюсь, что так, - печально согласился Милтон и глубоко вздохнул. - Ты веришь в то, что пишешь. Нет, - добавил он быстро, - это не вопрос, а просто констатация факта. Ты фантазируешь, выдумываешь всякие ужасы и веришь каждому выдуманному тобой слову. Я чувствую, что по складу характера ты больше склонен верить в outre , в так называемое "непознаваемое", больше, чем в то, что я называю реальными вещами. Ты, наверное, считаешь, что я несу чушь...    - Да, - сказал я. - Но продолжай.
   - Если бы завтра я позвонил тебе и радостно сообщил, что нам удалось выделить вирус, вызывающий такую болезнь, как у Гэла, и что соответствующая вакцина вот-вот будет готова, ты был бы рад не меньше моего, но в глубине души ты продолжал бы сомневаться и спрашивать себя, действительно ли во всем повинен вирус, и сможет ли сыворотка действительно помочь. Но если бы сейчас я признался тебе, что в самом начале заболевания видел на шее Гэла следы двух еле заметных уколов и что как-то раз я заметил выползающий из его комнаты язык тумана... Ты ведь понял, о чем я, верно? Клянусь Богом, понял!.. Посмотри на себя - у тебя даже глаза заблестели.
   Я быстро опустил веки.
   - Не позволяй мне перебить тебя сейчас, - сказал я холодно. - Если ты не веришь в след от клыков Дракулы, то что ты готов признать? Что у тебя на уме, Милт?
   - Примерно год назад Келли привез своему брату подарок - кошмарного маленького уродца, гаитянскую куклу. Некоторое время Гэл держал ее у себя, просто для того, чтобы было кому состроить рожу в тоскливую минуту, а потом подарил одной девице. Несколько позднее у Гэла были с ней серьезные неприятности, и теперь она его ненавидит. По-настоящему ненавидит. И, насколько нам известно, эта кукла все еще у нее. Ну, теперь ты доволен?
   - Доволен, - сказал я, не скрывая своего отвращения. - Но, Милт, ты ведь не можешь просто игнорировать эту историю с гаитянской куклой. Наоборот, она может служить основой всего... Эй, ну-ка, сядь! Куда это ты намылился?
   - Я же сказал, что не стану слушать, если ты оседлаешь своего любимого конька. Когда речь заходит о пристрастиях, здравый смысл исчезает. - Он отпрянул. - Эй, прекрати!.. Сам сядь! Сядь сейчас же.
   Я успел схватить его за лацканы пиджака.
   - Сейчас мы оба сядем, - сказал я ласково. - Иначе, как ты и хотел, я докажу тебе, что все разумные аргументы я уже исчерпал.
   - Так точно, сэр, - добродушно отозвался он и сел. Блеск в его глазах погас, и я почувствовал себя дурак-дураком.
   Наклонившись вперед, Милт сказал:
   - Теперь, надеюсь, ты будешь держать себя в руках и слушать, что я тебе скажу. Ты, наверное, знаешь, что во многих случаях куклы-вуду оказываются не такими уж безобидными. А знаешь почему?
   - Да, знаю. Просто я не думал, что ты тоже в это веришь.
   Его тяжелый, как камень, взгляд, остался непроницаем, и я, - с некоторым опозданием, правда, - сообразил, что поза непререкаемого авторитета и всезнайки, которую писатели-фантасты любят принимать каждый раз, когда дело касается подобных вопросов, вряд ли уместна, если имеешь дело с квалифицированным и, в каком-то смысле, передовым врачом. И я добавил несколько менее уверенно:
   - В данном случае дело, видимо, в том, что обычно именуется субъективной реальностью или, иными словами, в том, во что верят некоторые люди. Если твердо верить, что нанесение увечий кукле, с которой ты себя отождествляешь, принесет вред тебе самому, в конце концов так и случится.
   - Да, речь идет именно об этом и о многих других вещах, которые даже писатель-фантаст мог бы узнать, если бы не ограничивал свой кругозор рамками собственной субъективно ограниченной фантазии. Например, знаешь ли ты, что в Северной Африке до сих пор живет племя кочевых арабов, которым мало кто решается нанести серьезное - по их собственным меркам, конечно, - оскорбление. Когда араб из этого племени чувствует себя оскорбленным, он угрожает тебе.., собственной смертью, и если ты скажешь, что это чушь, то прямо на твоих глазах он сядет на корточки, накроет голову платком и умрет, умрет по-настоящему, без дураков. С точки зрения науки это чистой воды психосоматический феномен наподобие стигматов или крестных ран, которые время от времени появляются на руках, на ногах и на груди у некоторых истово верующих. Я думаю, тебе известно много таких случаев, - добавил он неожиданно, очевидно прочтя что-то по выражению моего лица. - Но я от тебя не отстану до тех пор, пока ты не признаешь, что я по крайней мере способен не только принять подобные явления во внимание, но и подробнейшим образом их исследовать.
   - Должно быть, я упустил это из виду потому что еще никогда у тебя не лечился, - пробормотал я. В моих словах заключалась лишь доля шутки, и Милтон это понял.
   - Вот и славно, - сказал он с видимым облегчением. - А теперь я расскажу, что именно я предпринял. Когда я узнал об этой истории с куклой, я набросился на нее с таким же рвением, как ты сейчас. Кстати, докопался я до этого случая довольно поздно, хотя и расспрашивал Гэла обо всем. А это, между прочим, означает, что для него кукла не имела никакого значения.
   - Но, может быть, подсознательно...
   - Заткнешься ты или нет?! - Милт ткнул меня своим острым пальцем куда-то в область ключицы. - Сейчас говорю я, а не ты! Так вот: я допускаю, что вера в колдовство действительно может быть спрятана где-то в подсознании Гэла, но если это так, то она находится в таких дебрях, на такой глубине, что ни амитал натрия <Амитал натрия ("сыворотка правды") - гипнопсихо-логический препарат из группы барбитуратов, используемый в лечении неврозов и навязчивых состояний.>, ни метод ассоциаций, ни светотерапия, ни глубокий гипноз, ни добрая дюжина других, столь же эффективных приемов, не в силах ее выявить. И я считаю это достаточно убедительным доказательством того, что никакой веры в колдовство вуду в нем нет. - Милтон внимательно посмотрел на меня. - Судя по твоей ухмылке, мне придется еще раз напомнить, что я занимался этим вопросом достаточно долго, много дольше, чем ты, и применял методы и средства, которых в твоем распоряжении просто нет. И мне кажется, что для нас обоих результаты должны быть одинаково убедительны.
   - Пожалуй, мне действительно лучше помолчать, - сказал я жалобно.
   - Давно пора. - Он усмехнулся. - Нет, для того чтобы порча или сглаз привели к болезни или смерти, сам человек должен глубоко верить в могущество колдунов и колдуний. Только через эту веру он сможет развить в себе чувство полной тождественности с куклой. Кроме того, жертве желательно доподлинно знать, что именно проделывает колдун с его восковым или глиняным двойником: плющит, ломает конечности, колет иголками и так далее. А я готов поклясться, что до Гэла не доходило абсолютно никаких сведений подобного рода.
   - А как насчет куклы? - не удержался я. - Может, для полной уверенности, было бы все-таки лучше забрать ее у той девицы?
   - Я тоже думал об этом. Увы, я так и не смог придумать, как вернуть куклу не возбудив ее подозрений и не дав ей понять, что эта восковая фигурка имеет для нас такую ценность. Если она поймет, что кукла нужна Гэлу, она никогда ее не отдаст.
   - Гм-м... Кто она вообще такая, и в чем ее сила?
   - Она такая же никчемная и такая же мерзкая, как тополиный пух в пору цветения. Одно время они с Гэлом встречались, но между ними не было ничего серьезного. По крайней мере, с его стороны. Гэл.., он всегда был просто большим ребенком с широкой и открытой душой, который искренне верил, что единственные негодяи на свете, это те, кого непременно убивают в конце фильма. Келли в это время был в плавании; когда он неожиданно вернулся, то обнаружил, что эта дрянь вертит Гэлом как хочет. Сначала она действовала лаской, потом пустила в ход угрозы... В общем, налицо был старый, добрый шантаж, но Гэл оказался здорово сбит с толку. Келли взял с него слово, что между ними не было ничего такого, а потом заставил дать ей от ворот поворот. Но девчонка их раскусила, и дело попало в суд. Это была ее ошибка. Келли легко добился медицинского освидетельствования и выставил девицу на всеобщее посмешище. Экспертиза ясно показала, что она не только не носит во чреве никакого ребенка, но и вообще никогда не сможет быть матерью. Именно тогда она и поклялась поквитаться с Гэлом, но... У нее нет ни мозгов, ни образования, ни денег, что, впрочем, не мешает ей быть дрянью. Ненавидеть она, во всяком случае, умеет.
   - Значит, ты ее видел? Милтон как-то передернулся.
   - Да, я ее видел, когда пытался забрать подарки Гэла. Мне пришлось сказать, чтобы она отдала их все, потому что я не осмелился сказать, что конкретно мне хотелось бы получить... Быть может это тебя удивит, но на самом деле мне была нужна только эта проклятая кукла. Как ты сам недавно сказал просто на всякий случай, хотя в глубине души я уже тогда был убежден, что эта безделушка не имеет и не может иметь никакого отношения к странной болезни Гэла. Ну, теперь ты понимаешь, что я хотел сказать, когда говорил о том значении, которое может иметь для нас один-единственный необъяснимый факт, одно-единственное проявление иррационального?
   - Боюсь, что да, понимаю. - Я чувствовал себя подавленным и дезориентированным, к тому же Милтону почти удалось меня убедить, и это не нравилось мне больше всего. Слишком часто мне приходилось читать об ученых, которым не хватало способности к нетрадиционному, непредвзятому мышлению, чтобы решить ту или иную загадку. А как было бы здорово добиться успеха там, где спасовал такой башковитый парень, как Милт!
   Потом мы вышли из бара на улицу, и впервые в жизни я почувствовал очарование ночи - почувствовал сам, без того, чтобы какой-нибудь болван-писатель насильно вбивал его мне в башку в своих писательских целях. Я смотрел на чистенький, к звездам тянущийся кубистический ландшафт вокруг Радио-Сити, на живые змеи его неоновых реклам, и неожиданно мне на ум пришел рассказ Эвелин Смит, главная идея которого была такова: "После того как всем стало известно, что атомная бомба была создана не наукой, а магией, из своих потайных укрытий выбрались все колдуны и колдуньи, которые приводили в действие холодильники, посудомоечные машины и городскую телефонную сеть". Потом я почувствовал на щеке дыхание ветра и спросил себя, что это дышало? Я услышал сонное сопение огромного мегаполиса, и на одно ужасное мгновение мне показалось, что вот сейчас город заворочается, откроет глаза и.., заговорит.
   На углу я сказал Милтону:
   - Спасибо, ты немного прочистил мне мозги. Наверное, я в этом нуждался. Я посмотрел на него. - Но, клянусь Богом, мне бы очень хотелось найти, в чем ты ошибся.
   - Я буду только рад, если тебе это удастся, - серьезно ответил он.
   Я хлопнул его по плечу.
   - Ну вот, так всегда! Всегда ты получаешь все на блюдечке!
   Милтон не ответил. Вскоре он остановил такси и укатил, а я пошел дальше один. В эту ночь я еще долго бродил по улицам, не имея никакой особой цели, и думал о множестве вещей. Когда я, наконец, вернулся домой, у меня в спальне зазвонил телефон. Это был Келли.
   Пожалуй, я не стану подробно, слово в слово, пересказывать вам весь наш разговор с Келли. Через полчаса после его звонка мы встретились в крошечной гостиной той самой квартирки, которую он снял после того, как Гэл заболел (раньше Гэл жил в другом месте), и проговорили до самого утра. Впрочем, умолчу я только о том, что Келли говорил о брате и что вам и так уже известно: о том, как сильно он привязан к Гэлу, о том, что состояние его безнадежно и что он непременно найдет что или кто в этом виноват, и разберется с ним по-своему. Что ж, даже очень сильный человек имеет право на минутную слабость, которой он может поддаться где пожелает и когда пожелает, и это будет только еще одним доказательством его силы. Но если это случается в угрюмом и безрадостном месте, в котором приходится постоянно поддерживать атмосферу бодрости и оптимизма и где необходимо всхлипывать и вздыхать как можно тише, чтобы не потревожить умирающего в соседней комнате, то рассказывать об этом не очень приятно. Так что какие бы чувства я ни испытывал к Келли теперь, я не стану описывать ни его переживания, ни его чувства, ни то, в какие слова он их облекал. В конце концов, это принадлежит ему и только ему.
   Он, впрочем, сообщил мне имя девицы и где ее можно найти, однако я узнал, что он вовсе не считает ее виноватой. Правда, в какой-то момент мне показалось, что кое-какие подозрения у него все же возникли, однако при ближайшем рассмотрении это оказалась просто глубокая уверенность Келли в том, что дело не в болезни и не в каком-либо внутреннем функциональном расстройстве. И тогда я невольно подумал, что если бы ненависть и бесконечная решимость могли решить эту задачу, Келли сумел бы с ней справиться. Если бы нужны были научная подготовка и логика, то ответ на этот вопрос смог бы найти Милтон. Но они спасовали, значит, проблему должен решить я. Если только смогу...