Дела человеческие отказываются быть простыми... цели человеческие отказываются быть ясными. Задачей Зины была самоотверженность, однако ее цели были испещрены пятнышками подозрений и незнания, и ноша была тяжкой...
Как-то в темные предутренние часы дождь злобно бил по трейлеру, и в августовском воздухе была октябрьская прохлада. Дождь разбрызгивался и шипел как пенящаяся мешанина, которую она так часто чувствовала в сознании Людоеда. Вокруг нее был карнавал. Он был и вокруг ее воспоминаний, в течении большего количества лет, чем ей хотелось бы считать. Карнавал был целым миром, хорошим миром, он взыскал горькую плату за то, что предоставил ей там место. Сам факт, что там было ее место, означал поток изумленных глаз и указывающих пальцев: ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ. ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ.
УРОД!
Она беспокойно заворочалась. Кинофильмы и песни о любви, романы и пьесы... в них была женщина - ее тоже называли изящной - которая могла пересечь комнату за пять шагов, а не за пятнадцать, которая могла взяться за дверную ручку одной маленькой рукой. Она поднималась в поезда, а не карабкалась в них, как животное, и пользовалась вилками в ресторане, не перекашивая при этом рот.
И их любили, этих женщин. Их любили, и они могли выбирать. Их проблемы выбора были трудно уловимыми, легкими - различия между мужчинами, которые были столь незначительны, что они едва ли могли иметь значение. Они не должны были смотреть на мужчину и думать прежде, прежде всего. Что значит для него то, что я урод?
Она была маленькой, маленькой в очень многом. Маленькой и глупенькой.
Единственное, что она могла любить, она подвергала смертельной опасности. Она сделала все, что могла, но никто не мог знать было ли это правильно.
Она начала плакать, тихонько.
Горти не мог услышать ее, но он пришел. Он скользнул в постель рядом с ней. У нее перехватило дыхание и какое-то мгновение она не могла выдохнуть воздух из горла. Затем она взяла его за плечи, отвернула от себя. Она прижалась грудью к его теплой спине, скрестила руки у него на груди. Она прижала его близко, близко, пока не услышала, как дыхание со свистом вырывается из его ноздрей. Они лежали неподвижно, свернувшись, прижавшись друг к другу, как две ложки.
- Не двигайся, Горти. Не говори ничего.
Они молчали долгое время.
Ей хотелось говорить. Она хотела рассказать ему о своем одиночестве, о своем желании. Четыре раза она уже сложила губы, чтобы заговорить, но не смогла, и вместо этого слезы намочили его плечо. Он лежал тихий, теплый и с ней - просто ребенок, но так сильно с ней.
Она вытерла его плечо простыней и снова обняла его. И постепенно неистовство ее чувства оставило ее и только что не жесткое давление ее рук ослабело.
Наконец она произнесла две вещи, которые похоже означали давление, которое она чувствовала. Потому что своими набухшими грудями, своим жаждущим лоном она сказала:
- Я люблю тебя, Горти. Я люблю тебя.
И позже, объясняя свою страсть, она сказала:
- Как я хотела бы быть большой, Горти. Я хочу быть большой...
После этого она смогла отпустить его, повернуться на другой бок, уснуть. Когда она проснулась в смутном полусвете она была одна.
Он ничего не сказал, он не шевельнулся. Он дал ей больше, чем любое другое человеческое существо дало ей за всю ее жизнь.
- Зи...
- Ммм?
- Я сегодня разговаривал с Людоедом пока они натягивали тент.
- Что он сказал?
- Ничего особенного. Он сказал, что горожанам нравится наше выступление. Я думаю, это настолько близко, настолько он может себе позволить приблизиться к тому, чтобы сказать, что ему самому оно нравится.
- Ему не нравится, - сказала Зина уверенно. - Что-нибудь еще?
- Ну - нет, Зина. Ничего.
- Горти, дорогой. Ты просто не знаешь, как лгать.
Наступила тишина. Затем:
- Я думаю тебе лучше будет рассказать мне, Горти.
- Ты не думаешь, что я смогу с этим справиться?
Она повернулась и посмотрела на него через трейлер.
- Нет.
Она ждала. Хотя было абсолютно темно она знала, что Горти закусил нижнюю губу и вскинул голову.
- Он захотел посмотреть мою руку.
Ее подбросило на кровати.
- Нет!
- Я сказал ему, что она меня не беспокоит. Боже - когда же это он лечил ее? Девять лет назад? Десять?
- Ты показал ее ему?
- Успокойся, Зи! Нет, я не показал. Я сказал, что я должен привести в порядок костюмы и ушел. Он окликнул меня и велел прийти к нему в лабораторию завтра до десяти. Я просто пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы не ходить туда.
- Я этого боялась, - сказала она, ее голос дрожал. Она обхватила колени руками и положила на них подбородок.
- Все будет в порядке, Зи, - сказал Горти сонным голосом. - Я что-нибудь придумаю. Может он забудет.
- Он не забудет. У него мозг как арифмометр. Он не будет придавать этому никакого значения до тех пор, пока ты не придешь; а затем - держись.
- Ну, а предположим я покажу ее ему.
- Я тебе говорила неоднократно, Горти, ты не должен никогда этого делать!
- Ну, ладно, ладно. Почему?
- Ты что, не доверяешь мне?
- Ты же знаешь, что доверяю.
Она не ответила, а сидела неподвижно, задумавшись. Горти задремал.
Позже - наверное часа на два позже - он проснулся от руки Зины у себя на плече. Она присела на полу возле его кровати.
- Просыпайся, Горти! Просыпайся!
- Что?
- Послушай меня, Горти. Ты помнишь все, что ты мне рассказывал пожалуйста проснись! - помнишь, о Кей и всем остальном?
- Да, конечно.
- Ты помнишь, что ты собирался сделать, когда-нибудь?
- Ты имеешь ввиду вернуться туда и снова увидеть Кей, и поквитаться с этим старым Армандом?
- Правильно. Ну так вот, именно это ты и сделаешь.
- Ну конечно, - он зевнул и закрыл глаза. Она снова потрясла его. - Я имею ввиду сейчас, Горти. Сегодня. Прямо сейчас.
- Сегодня? Прямо сейчас?
- Вставай, Горти. Одевайся. Я серьезно.
Он сел с сонными глазами.
- Зи... сейчас ночи!
- Одевайся, - сказала она сквозь зубы. - Давай, Малышка. Ты не можешь оставаться ребенком всю свою жизнь.
Он сел на краю постели и стряхнул последние туманные остатки сна.
- Зи! - воскликнул он. - Уйти? Ты хочешь сказать, уйти отсюда? Оставить карнавал и Гавану и тебя?
- Правильно. Одевайся, Горти.
- Но - куда я пойду? - Он потянулся за одеждой. - Что я буду делать? Я там никого не знаю!
- Ты знаешь, где мы находимся? Это всего лишь в пятидесяти милях от городка, из которого ты родом. В этом году мы ближе не будем. В любом случае, ты здесь уже слишком долго, - добавила она, ее голос вдруг стал нежным. - Тебе следовало бы уйти раньше - год назад, может быть два года.
Она подала ему чистую блузку.
- Но почему я должен это сделать? - спросил он жалобно.
- Назовем это интуицией, хотя на самом деле это не так. Ты не сможешь пройти через встречу с Людоедом завтра. Ты должен уйти отсюда и оставаться в стороне.
- Я не могу уйти! - по-детски протестуя в то время, как он подчинялся ей. - А что ты скажешь Людоеду?
- Ты получил телеграмму от своей кузины, или что-нибудь в этом роде. Оставь это мне. Тебе не нужно беспокоиться об этом.
- Никогда - я что, никогда не смогу вернуться?
- Если ты еще когда-нибудь увидишь Людоеда, разворачивайся и беги. Прячься. Делай что угодно, но никогда не подпускай его к себе сколько будешь жить.
- А как же ты, Зина? Я тебя никогда не увижу! - Он застегнул молнию на боку серой юбки в складку и стоял неподвижно пока Зи умело подводила ему брови карандашом.
- Увидишь, - сказала она мягко. - Когда-нибудь. Как-нибудь. Напишешь мне и сообщишь, где ты.
- Написать тебе? А если мое письмо попадет Людоеду? Разве это можно?
- Не попадет. - Она села, по-женски отвлеченно, аккуратно оценивая Горти. - Напишешь Гаване. Почтовая открытка ценой в один пенс. Не подписывай ее. Напечатаешь ее на машинке. Рекламируй что-нибудь - шляпы или прически, или еще что-нибудь. Напишешь свой обратный адрес, но переставишь каждую пару чисел. Запомнишь?
- Я запомню? - сказал Горти рассеянно.
- Я знаю, что ты запомнишь. Ты никогда ничего не забываешь. Ты знаешь, чему тебе придется научиться теперь, Горти?
- Чему?
- Тебе придется научиться пользоваться тем, что ты знаешь. Ты сейчас просто ребенок. Если бы ты был кем-нибудь другим, я назвала бы это случаем остановившегося развития. Но все книги, которые мы прочитали и изучили... ты помнишь свою анатомию, Горти? И физиологию?
- Конечно, и физику и историю и музыку и все остальное. Зи, что я буду там делать? Там некому будет мне говорить, что делать!
- Ты теперь будешь говорить сам себе.
- Я не знаю с чего начать! - завопил он.
- Дорогой, дорогой... - Она подошла к нему и поцеловала в лоб и кончик носа. - Выходи на шоссе, слышишь? И держись в тени. Пройди по дороге примерно четверть мили и останавливай автобус. Садись _т_о_л_ь_к_о на автобус. Когда приедешь в город, подожди на автостанции примерно до девяти часов утра, а затем найди себе комнату в меблированных комнатах. Тихих, на маленькой улице. Не трать слишком много денег. Найди себе работу как только сможешь. Тебе лучше быть мальчиком, так чтобы Людоед не знал, где искать.
- А я вырасту? - спросил он, высказав профессиональный страх всех лилипутов.
- Может быть. Поживем - увидим. Не отправляйся искать Кей и этого Арманда пока не будешь готов к этому.
- А как я узнаю, когда я готов?
- Узнаешь. Чековая книжка с тобой? Чеки сплавляй по почте, как всегда. Денег у тебя достаточно? Хорошо. У тебя все будет в порядке. Горти. Ни у кого ничего не спрашивай. Никому ничего не рассказывай. Сам решай свои проблемы, или обходись без каких-то вещей.
- У меня нет своего места в том мире, - пробормотал он.
- Я знаю. Будет, так же как оно появилось у тебя здесь. Вот увидишь.
Двигаясь грациозно и легко на высоких каблуках Горти пошел к двери.
- Ну, до свидания, Зи. Я - я бы хотел - а ты не можешь пойти со мной?
Она покачала своей блестящей темной головкой.
- Я не рискну, Малышка. Я единственное человеческое существо, с которым Людоед разговаривает - действительно разговаривает. И я должна следить, что он делает.
- О. - Он никогда не спрашивал того, о чем не должен был спрашивать. По-детски беспомощный, безусловно подчиняющийся, точный, функциональный продукт своего окружения, он испуганно улыбнулся ей и повернулся к двери. - До свидания, дорогой, - прошептала она, улыбаясь.
Когда он ушел, она рухнула на его кровать и зарыдала. Она проплакала всю ночь. И только на следующее утро она вспомнила про драгоценные глаза Джанки.
Прошло двенадцать лет с тех пор, как Кей Хэллоувелл видела из окна, как Горти Блуэтт забрался в ярко раскрашенный грузовик однажды туманным вечером. Прошедшие годы не были добры к Хэллоувеллам. Они переехали в меньший дом, а затем в квартиру, где умерла мать. Ее отец продержался немного дольше, а затем последовал за своей женой, и Кей, в девятнадцать лет, оставила колледж на младшем курсе и пошла работать, чтобы помочь своему брату окончить подготовительную школу для поступления в медицинский институт.
Она была спокойной блондинкой, аккуратной и уравновешенной, с глазами похожими на сумерки. Она несла нелегкий груз на своих плечах и она держала их расправленными. В душе она боялась быть испуганной, боялась быть впечатлительной, поддаваться чьему-то влиянию, волноваться, так что внешне она носила тщательно построенное самообладание. Она должна была делать свою работу; она должна быть пробиваться вперед сама, чтобы помочь Бобби преодолеть трудный путь и стать врачом. Она должна была поддержать свое самоуважение, что означало приличное жилье и приличную одежду. Может быть когда-нибудь она сможет расслабиться и развлечься, но не теперь. Не завтра или на следующей неделе. Просто когда-нибудь. Теперь, когда она ходила куда-нибудь потанцевать или на спектакль, она могла радоваться только осторожно, до той точки, когда позднее время, или сильное новое увлечение, или даже сама радость могли бы помешать ее работе. А это было очень обидно, потому что у нее были глубокие и полные до краев резервуары смеха.
- Доброе утро, Судья. - Как она ненавидела этого человека с его подрагивающими ноздрями и мягкими белыми руками. Ее босс, Т.Спинни Хартфорд, из фирмы Бенсон, Хартфорд и Хартфорд, был достаточно неплохим человеком, но конечно водил дружбу с разными типами. Ну да ладно; в адвокатском деле по-другому нельзя.
- Мистер Хартфорд примет вас через минуту. Пожалуйста, присаживайтесь, Судья.
"Не сюда, Масляные-Глаза! О Боже, прямо возле ее стола. Ну, он всегда так делает".
Она одарила его ничего не значащей улыбкой и пошла к шкафам с папками у противоположной стенки до того, как он начал проводить свою частично слабую, частично приводящую в смущение линию. Она ненавидела попусту тратить время; в папках ей ничего не надо было. Но она не могла сидеть там и игнорировать его, и она знала, что он не будет кричать через весь офис; он предпочитал метод, описанный Торном Смитом как "голос такой же низкий, как и его намерения".
Она почувствовала его липкий взгляд на своей спине, на своих бедрах, как он прошелся вверх и вниз по швам ее чулок, и у нее по коже пошли мурашки, которые только что не чесались. Так дело не пойдет. Может быть близкое расстояние будет лучше; может быть она сможет парировать то, от чего не сможет заслониться. Она вернулась за свой стол, еще раз улыбнулась ему одними губами, и пододвинула к себе пишущую машинку, развернув ее на легко вращающихся шарнирах. Она вставила бланк для писем и стала печатать с деловым видом.
- Мисс Хэллоувелл.
Она печатала.
- Мисс Хэллоувелл. - Он протянул руку и дотронулся до ее запястья. Пожалуйста, не будьте такой уж слишком занятой. Мы так мало времени бываем вместе.
Она позволила своим рукам упасть на колени - одной из них, по крайней мере. Она оставила вторую руку не сопротивляясь в безвольном белом пожатии судьи пока он не отпустил ее. Она сложила свои руки и смотрела на них. Этот голос! Если она поднимет глаза, она была уверена, что увидит струйку слюны у него на подбородке.
- Да, Судья?
- Вам нравится здесь работать?
- Да. Мистер Хартфорд очень добр.
- Очень приятный человек. Очень приятный. - Он подождал пока Кей не почувствовала, что глупо сидеть так, глядя на свои руки, и не подняла лицо. Затем он сказал:
- Значит вы планируете остаться здесь на какое-то время.
- Я не понимаю почему - то есть, я бы хотела.
- Благие намерения... - пробормотал он. Это еще что? Угроза ее работе? Какое отношение это слюнявое напыщенное ничтожество имеет к ее работе? "Мистер Хартфорд очень приятный человек". О. О Боже. Мистер Хартфорд был юристом и чисто вел дела по наследству и опеке. В некоторых из них принятие решения зависело от мельчайших деталей, а зависело от них многое. "Очень приятный". Конечно Мистер Хартфорд был приятным человеком. Ему надо было на жизнь зарабатывать.
Кей ждала следующего шага. Он последовал.
- Вам ведь не придется работать здесь более двух лет, насколько я понимаю.
- П-почему? О-откуда вы об этом знаете?
- Моя дорогая девочка, - сказал он, с безжизненной скромностью. - Я естественно знаю содержание своих собственных дел. Ваш отец был крайне предусмотрительным, и очень мудрым. Когда вам исполнится двадцать один год, вы получите вполне приличную сумму денег, а?
"Это не твое дело, ты старая рысь".
- Ну, я едва ли замечу это, Судья. Эти деньги предназначены Бобби, моему брату. Это даст ему возможность заниматься два последних курса и год специализации, если он захочет. И нам не придется больше не спать ночами, думая об этом. А до тех пор мы просто держимся над водой. Но я буду продолжать работать.
- Похвально. - Его ноздри дрогнули при взгляде на нее и она закусила губу и снова смотрела вниз на свои руки. - Очень мило, - добавил он оценивающе. Она снова ждала. Последовал Шаг Три. Он вздохнул. - Знаете ли вы, что существовала закладная на поместье вашего отца, из-за вопроса старого партнерства?
- Я - я слышала об этом. Старые соглашения были разорваны, когда было расторгнуто партнерство в отцовском бизнесе грузоперевозок.
- Один комплект документов не был уничтожен. Они все еще у меня. Ваш отец был доверчивым человеком.
- По этому счету заплатили уже дважды, Судья! - Глаза Кей могли иногда приобретать синевато-серый цвет грозовых туч. Они приобрели его сейчас.
Судья откинулся на спинку стула и сложил перед собой кончики пальцев.
- Это вопрос, рассмотрением которого может заняться суд. Суд по рассмотрению дел о наследстве, кстати.
Он мог лишить ее работы. Может быть он мог лишить ее денег, а вместе с ними Бобби карьеры. Альтернативой... да, она могла ждать этого сейчас.
Она оказалась абсолютно права.
- С тех пор как умерла моя дорогая супруга - (Она помнила его дорогую супругу. Жестокое пустоголовую существо, у которой мозгов хватало только для того, чтобы потакать его эго до того, как он стал судьей, ничего большего), - я очень одинокий человек Мисс Хэллоувелл. Я никогда не встречал никого похожего на вас. У вас есть красота и вы умеете быть умной. Вы можете далеко пойти. Я бы хотел лучше с вами познакомиться, жеманно улыбнулся он.
"Через мой труп"
- Да, - сказала она глупо, оцепенев от отвращения и страха.
Он подчеркнул это.
- Такая милая девушка, как вы, с такой хорошей работой, с таким лакомым кусочком, который вы получите, если ничего не случится. - Он нагнулся вперед. - Я собираюсь отныне называть вас Кей. Я уверен, что мы понимаем друг друга.
- Нет!
Она сказала это, потому что она поняла, а не потому что не поняла.
Он предпочел истолковать это по-своему.
- Ну тогда я с удовольствием объясню подробнее, - хихикнул он. Скажем сегодня вечером. Довольно поздно вечером. Человек в моем положении не может... э... позволять себе легкие фантазии там, где ярким свет.
Кей ничего не сказала.
- Есть одно маленькое местечко, - хихикнул судья, - которое называется Клуб Немо, на Оук Стрит. Знаете его?
- Мне кажется, что я - замечала его, - сказала она с трудом.
- В час, - сказал он бодро. Он встал и склонился над ней. От него пахло прокисшей водой после бритья.
- Я не люблю не спать допоздна без причины. Я уверен, что вы будете там.
Ее мысли прыгали. Она была в бешенстве и она была испугана, этих двух эмоций она избегала годами. Ей хотелось сделать несколько вещей. Во-первых ей хотелось закричать, и избавиться от своего завтрака там же и теперь же. Ей хотелось сказать ему о нем пару слов. Ей хотелось ворваться в офис Мистера Хартфорда и узнать входит ли то-то и то-то в ее обязанности стенографистки.
Но был Бобби, и он был очень близок к карьере. Она знала как это, быть вынужденными бросить все на финишной прямой. И бедный, беспокойный, взволнованный мистер Хартфорд; он не хотел сделать ничего плохого, но он не будут знать, как справиться с такой ситуацией. И еще одна вещь, вещь, о которой судья очевидно не подозревал - ее проверенная способность приземляться на лапы.
Поэтому вместо того, чтобы сделать все те вещи, которые ей хотелось сделать, она застенчиво улыбнулась и сказала:
- Посмотрим.
- Посмотрим друг на друга, - поправил он. - Мы будем часто видеться друг с другом.
Она снова почувствовала этот влажный взгляд у себя на затылке пока он уходил, почувствовала его у себя под руками.
У него на столе зажглась лампочка.
- Мистер Хартфорд примет вас сейчас, Судья Блуэтт, - сказала она.
Он ущипнул ее за щеку.
- Ты можешь называть меня Арманд, - прошептал он. - Когда мы одни, конечно.
Он был там, когда она пришла. Она опоздала - всего на несколько минут, но они дорого стоили. Они были минутами добавленными к часам кипящей ненависти, отвращения и страха, через которые она прошла после жеманного ухода судьи из офиса Хартфорда в то утро.
Она стояла минуту у самого входа в клуб. Он был спокойным приглушенный свет, спокойные цвета, тихая музыка, которую играл оркестр из трех исполнителей. Посетителей было очень мало и только один, которого она знала. Она заметила седые волосы в углу, противоположном углу с эстрадой для оркестра за находившемся в тени столиком. Она пошла туда больше потому, что она знала, что он выберет такое место, чем потому что она узнала его.
Он встал и отодвинул ей стул.
- Я знал, что вы придете.
"А как бы я могла этого избежать, ты жаба?"
- Конечно я пришла, - сказала она. - Мне жаль, что вам пришлось подождать.
- Я рад, что вам жаль. Мне пришлось бы заставить вас пожалеть, если бы это было не так. - Он засмеялся, когда говорил это, и этот смех только подчеркнул удовольствие, которое он чувствовал при этой мысли. Он провел тыльной стороной ладони по ее предплечью, оставив новое пятно гусиной кожи. - Кей. Красивая маленькая Кей, - простонал он. - Я должен сказать тебе кое-что. Мне действительно пришлось оказать давление на тебя сегодня утром.
"Не может быть!"
- Да? - спросила она.
- Вы должны были понять это. Ну, я хочу, чтобы вы знали прямо сейчас, что я ничего этого не имел ввиду - кроме того, что я так одинок. Люди не понимают, что я не только судья, я еще и мужчина.
"В таком случае я одна из этих людей".
Она улыбнулась ему. Это был очень сложный процесс. Он включил тот факт, что во время этой убедительной, полной жалости к себе речи его голос стал подвывать, а черты его лица вытянулись вниз и стали похожи на морду спаниеля. Она прикрыла глаза, чтобы избавиться от этого образа и получила такую удивительную копию скорбной собачьей головы над его воротником, что ей вспомнилась когда-то услышанная фраза:
- Он такой потому, что в детстве его постоянно беспокоил лай матери.
Отсюда улыбка. Он неправильно истолковал ее и взгляд, который ее сопровождал и снова погладил ее руки. Ее улыбка исчезла, хотя она все еще показывала зубы.
- Я вот что хочу сказать, - ворковал он, - я просто хочу, чтобы вы любили меня ради меня самого. Мне жаль, что мне пришлось применить какое-то давление. Просто я не хотел проиграть. И потом все приемы дозволены... ну вы знаете.
- ...в любви и в бою, - сказала она послушно.
И это означало войну. Люби меня ради меня самого, а иначе...
- Я не стану просить от вас многого, - произнес он своими мокрыми губами. - Просто каждый человек хочет, чтобы о нем заботились.
Она закрыла глаза, так чтобы он не мог увидеть, что она подняла их к небу. Он не станет просить многого. Просто доносить и прятаться, чтобы защитить его "положение" в городе. Просто это лицо, этот голос, эти руки... свинья, шантажист, трясущийся старый волк с липкими пальцами! "Бобби, Бобби", подумала она в отчаянии будь хорошим врачом...
Это было не все, далеко не все. Подали напитки. Его выбор для очаровательной молодой девушки. Флип с хересом. Он был слишком сладким и пена на нем неприятно цеплялась за ее помаду. Она прихлебывала и позволяла сентиментальным излияниям судьи стекать с себя, кивала головой и улыбалась, и, так часто, как только могла, выключала звук его голоса и слушала музыку. Она была умелой и чистой - синтезатор Хаммонд, контрабас, гитара - и какое-то время это была единственная вещь в целом мире, за которую она могла держаться.
Как оказалось у Судьи Блуэтта была маленькая квартирка над магазином в районе трущоб.
- Судья работает в суде и его палатах, - нараспев произнес он, - и у него хороший дом на Холме. Но у Блуэтта человека тоже есть местечко, удобная квартирка, бриллиант в грубой оправе, место, где он может сбросить черную мантию, свои титулы и степени, и снова узнать, что в его венах течет алая кровь.
- Это должно быть очень мило, - сказала она.
- Там можно спрятаться, - сказал он откровенно. - Я бы сказал двое могут спрятаться там. Все удобства. Винный погреб под рукой, кладовая с продуктами по первому зову. Цивилизованная глушь для ломтя хлеба, кувшина вина и д-в-воих.
Он закончил хриплым шепотом, и у Кей возникло безумное ощущение, что если его глаза выпучатся еще на один дюйм, то можно было бы сесть на один и смотреть как другой выпал.
Она снова закрыла глаза и провела смотр своих ресурсов. Она чувствовала, что у нее осталось вероятно секунд двадцать терпения. Восемнадцать. Шестнадцать. Вот и славно. Вот дымком поднимается карьера Бобби - облачком в форме гриба за столиком на двоих.
Он подтянул свои ноги и встал.
- Вы извините меня на минутку, - сказал и только что не щелкнул каблуками. Он коротко пошутил по поводу дамской туалетной комнаты и о том, что все мы люди. Он отвернулся и повернулся обратно и заметил, что это только первая из маленьких интимных подробностей, которые им предстоит узнать друг о друге. Он отвернулся и повернулся обратно и сказал:
- Подумайте об этом. Может быть мы сможем ускользнуть в наше маленькое царство грез еще сегодня ночью!
Он отвернулся и если бы он снова повернулся обратно, он получил бы французский каблук-шпильку в область своего кармана для часов.
Кей сидела за столиком одна и заметно теряла присутствие духа. Гнев и презрение помогали ей продержаться до сих пор; а теперь, на какое-то мгновение страх и усталость заняли их место. Ее плечи опустились и ссутулились, а подбородок опустился, и слеза сбежала по ее щеке. Это было на три градуса хуже, чем ужасно. Это была слишком большая плата за Клинику Майо полную врачей. Она хотела вырваться отсюда. Что-то должно произойти, прямо сейчас.
Что-то произошло. Пара рук появилась на скатерти перед ней.
Она подняла глаза и встретила взгляд молодого человека, который стоял там. У него было широкое непримечательное лицо. Он был почти такой же светловолосый, как и она, хотя глаза у него были темными. У него был хороший рот. Он сказал:
Как-то в темные предутренние часы дождь злобно бил по трейлеру, и в августовском воздухе была октябрьская прохлада. Дождь разбрызгивался и шипел как пенящаяся мешанина, которую она так часто чувствовала в сознании Людоеда. Вокруг нее был карнавал. Он был и вокруг ее воспоминаний, в течении большего количества лет, чем ей хотелось бы считать. Карнавал был целым миром, хорошим миром, он взыскал горькую плату за то, что предоставил ей там место. Сам факт, что там было ее место, означал поток изумленных глаз и указывающих пальцев: ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ. ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ.
УРОД!
Она беспокойно заворочалась. Кинофильмы и песни о любви, романы и пьесы... в них была женщина - ее тоже называли изящной - которая могла пересечь комнату за пять шагов, а не за пятнадцать, которая могла взяться за дверную ручку одной маленькой рукой. Она поднималась в поезда, а не карабкалась в них, как животное, и пользовалась вилками в ресторане, не перекашивая при этом рот.
И их любили, этих женщин. Их любили, и они могли выбирать. Их проблемы выбора были трудно уловимыми, легкими - различия между мужчинами, которые были столь незначительны, что они едва ли могли иметь значение. Они не должны были смотреть на мужчину и думать прежде, прежде всего. Что значит для него то, что я урод?
Она была маленькой, маленькой в очень многом. Маленькой и глупенькой.
Единственное, что она могла любить, она подвергала смертельной опасности. Она сделала все, что могла, но никто не мог знать было ли это правильно.
Она начала плакать, тихонько.
Горти не мог услышать ее, но он пришел. Он скользнул в постель рядом с ней. У нее перехватило дыхание и какое-то мгновение она не могла выдохнуть воздух из горла. Затем она взяла его за плечи, отвернула от себя. Она прижалась грудью к его теплой спине, скрестила руки у него на груди. Она прижала его близко, близко, пока не услышала, как дыхание со свистом вырывается из его ноздрей. Они лежали неподвижно, свернувшись, прижавшись друг к другу, как две ложки.
- Не двигайся, Горти. Не говори ничего.
Они молчали долгое время.
Ей хотелось говорить. Она хотела рассказать ему о своем одиночестве, о своем желании. Четыре раза она уже сложила губы, чтобы заговорить, но не смогла, и вместо этого слезы намочили его плечо. Он лежал тихий, теплый и с ней - просто ребенок, но так сильно с ней.
Она вытерла его плечо простыней и снова обняла его. И постепенно неистовство ее чувства оставило ее и только что не жесткое давление ее рук ослабело.
Наконец она произнесла две вещи, которые похоже означали давление, которое она чувствовала. Потому что своими набухшими грудями, своим жаждущим лоном она сказала:
- Я люблю тебя, Горти. Я люблю тебя.
И позже, объясняя свою страсть, она сказала:
- Как я хотела бы быть большой, Горти. Я хочу быть большой...
После этого она смогла отпустить его, повернуться на другой бок, уснуть. Когда она проснулась в смутном полусвете она была одна.
Он ничего не сказал, он не шевельнулся. Он дал ей больше, чем любое другое человеческое существо дало ей за всю ее жизнь.
- Зи...
- Ммм?
- Я сегодня разговаривал с Людоедом пока они натягивали тент.
- Что он сказал?
- Ничего особенного. Он сказал, что горожанам нравится наше выступление. Я думаю, это настолько близко, настолько он может себе позволить приблизиться к тому, чтобы сказать, что ему самому оно нравится.
- Ему не нравится, - сказала Зина уверенно. - Что-нибудь еще?
- Ну - нет, Зина. Ничего.
- Горти, дорогой. Ты просто не знаешь, как лгать.
Наступила тишина. Затем:
- Я думаю тебе лучше будет рассказать мне, Горти.
- Ты не думаешь, что я смогу с этим справиться?
Она повернулась и посмотрела на него через трейлер.
- Нет.
Она ждала. Хотя было абсолютно темно она знала, что Горти закусил нижнюю губу и вскинул голову.
- Он захотел посмотреть мою руку.
Ее подбросило на кровати.
- Нет!
- Я сказал ему, что она меня не беспокоит. Боже - когда же это он лечил ее? Девять лет назад? Десять?
- Ты показал ее ему?
- Успокойся, Зи! Нет, я не показал. Я сказал, что я должен привести в порядок костюмы и ушел. Он окликнул меня и велел прийти к нему в лабораторию завтра до десяти. Я просто пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы не ходить туда.
- Я этого боялась, - сказала она, ее голос дрожал. Она обхватила колени руками и положила на них подбородок.
- Все будет в порядке, Зи, - сказал Горти сонным голосом. - Я что-нибудь придумаю. Может он забудет.
- Он не забудет. У него мозг как арифмометр. Он не будет придавать этому никакого значения до тех пор, пока ты не придешь; а затем - держись.
- Ну, а предположим я покажу ее ему.
- Я тебе говорила неоднократно, Горти, ты не должен никогда этого делать!
- Ну, ладно, ладно. Почему?
- Ты что, не доверяешь мне?
- Ты же знаешь, что доверяю.
Она не ответила, а сидела неподвижно, задумавшись. Горти задремал.
Позже - наверное часа на два позже - он проснулся от руки Зины у себя на плече. Она присела на полу возле его кровати.
- Просыпайся, Горти! Просыпайся!
- Что?
- Послушай меня, Горти. Ты помнишь все, что ты мне рассказывал пожалуйста проснись! - помнишь, о Кей и всем остальном?
- Да, конечно.
- Ты помнишь, что ты собирался сделать, когда-нибудь?
- Ты имеешь ввиду вернуться туда и снова увидеть Кей, и поквитаться с этим старым Армандом?
- Правильно. Ну так вот, именно это ты и сделаешь.
- Ну конечно, - он зевнул и закрыл глаза. Она снова потрясла его. - Я имею ввиду сейчас, Горти. Сегодня. Прямо сейчас.
- Сегодня? Прямо сейчас?
- Вставай, Горти. Одевайся. Я серьезно.
Он сел с сонными глазами.
- Зи... сейчас ночи!
- Одевайся, - сказала она сквозь зубы. - Давай, Малышка. Ты не можешь оставаться ребенком всю свою жизнь.
Он сел на краю постели и стряхнул последние туманные остатки сна.
- Зи! - воскликнул он. - Уйти? Ты хочешь сказать, уйти отсюда? Оставить карнавал и Гавану и тебя?
- Правильно. Одевайся, Горти.
- Но - куда я пойду? - Он потянулся за одеждой. - Что я буду делать? Я там никого не знаю!
- Ты знаешь, где мы находимся? Это всего лишь в пятидесяти милях от городка, из которого ты родом. В этом году мы ближе не будем. В любом случае, ты здесь уже слишком долго, - добавила она, ее голос вдруг стал нежным. - Тебе следовало бы уйти раньше - год назад, может быть два года.
Она подала ему чистую блузку.
- Но почему я должен это сделать? - спросил он жалобно.
- Назовем это интуицией, хотя на самом деле это не так. Ты не сможешь пройти через встречу с Людоедом завтра. Ты должен уйти отсюда и оставаться в стороне.
- Я не могу уйти! - по-детски протестуя в то время, как он подчинялся ей. - А что ты скажешь Людоеду?
- Ты получил телеграмму от своей кузины, или что-нибудь в этом роде. Оставь это мне. Тебе не нужно беспокоиться об этом.
- Никогда - я что, никогда не смогу вернуться?
- Если ты еще когда-нибудь увидишь Людоеда, разворачивайся и беги. Прячься. Делай что угодно, но никогда не подпускай его к себе сколько будешь жить.
- А как же ты, Зина? Я тебя никогда не увижу! - Он застегнул молнию на боку серой юбки в складку и стоял неподвижно пока Зи умело подводила ему брови карандашом.
- Увидишь, - сказала она мягко. - Когда-нибудь. Как-нибудь. Напишешь мне и сообщишь, где ты.
- Написать тебе? А если мое письмо попадет Людоеду? Разве это можно?
- Не попадет. - Она села, по-женски отвлеченно, аккуратно оценивая Горти. - Напишешь Гаване. Почтовая открытка ценой в один пенс. Не подписывай ее. Напечатаешь ее на машинке. Рекламируй что-нибудь - шляпы или прически, или еще что-нибудь. Напишешь свой обратный адрес, но переставишь каждую пару чисел. Запомнишь?
- Я запомню? - сказал Горти рассеянно.
- Я знаю, что ты запомнишь. Ты никогда ничего не забываешь. Ты знаешь, чему тебе придется научиться теперь, Горти?
- Чему?
- Тебе придется научиться пользоваться тем, что ты знаешь. Ты сейчас просто ребенок. Если бы ты был кем-нибудь другим, я назвала бы это случаем остановившегося развития. Но все книги, которые мы прочитали и изучили... ты помнишь свою анатомию, Горти? И физиологию?
- Конечно, и физику и историю и музыку и все остальное. Зи, что я буду там делать? Там некому будет мне говорить, что делать!
- Ты теперь будешь говорить сам себе.
- Я не знаю с чего начать! - завопил он.
- Дорогой, дорогой... - Она подошла к нему и поцеловала в лоб и кончик носа. - Выходи на шоссе, слышишь? И держись в тени. Пройди по дороге примерно четверть мили и останавливай автобус. Садись _т_о_л_ь_к_о на автобус. Когда приедешь в город, подожди на автостанции примерно до девяти часов утра, а затем найди себе комнату в меблированных комнатах. Тихих, на маленькой улице. Не трать слишком много денег. Найди себе работу как только сможешь. Тебе лучше быть мальчиком, так чтобы Людоед не знал, где искать.
- А я вырасту? - спросил он, высказав профессиональный страх всех лилипутов.
- Может быть. Поживем - увидим. Не отправляйся искать Кей и этого Арманда пока не будешь готов к этому.
- А как я узнаю, когда я готов?
- Узнаешь. Чековая книжка с тобой? Чеки сплавляй по почте, как всегда. Денег у тебя достаточно? Хорошо. У тебя все будет в порядке. Горти. Ни у кого ничего не спрашивай. Никому ничего не рассказывай. Сам решай свои проблемы, или обходись без каких-то вещей.
- У меня нет своего места в том мире, - пробормотал он.
- Я знаю. Будет, так же как оно появилось у тебя здесь. Вот увидишь.
Двигаясь грациозно и легко на высоких каблуках Горти пошел к двери.
- Ну, до свидания, Зи. Я - я бы хотел - а ты не можешь пойти со мной?
Она покачала своей блестящей темной головкой.
- Я не рискну, Малышка. Я единственное человеческое существо, с которым Людоед разговаривает - действительно разговаривает. И я должна следить, что он делает.
- О. - Он никогда не спрашивал того, о чем не должен был спрашивать. По-детски беспомощный, безусловно подчиняющийся, точный, функциональный продукт своего окружения, он испуганно улыбнулся ей и повернулся к двери. - До свидания, дорогой, - прошептала она, улыбаясь.
Когда он ушел, она рухнула на его кровать и зарыдала. Она проплакала всю ночь. И только на следующее утро она вспомнила про драгоценные глаза Джанки.
Прошло двенадцать лет с тех пор, как Кей Хэллоувелл видела из окна, как Горти Блуэтт забрался в ярко раскрашенный грузовик однажды туманным вечером. Прошедшие годы не были добры к Хэллоувеллам. Они переехали в меньший дом, а затем в квартиру, где умерла мать. Ее отец продержался немного дольше, а затем последовал за своей женой, и Кей, в девятнадцать лет, оставила колледж на младшем курсе и пошла работать, чтобы помочь своему брату окончить подготовительную школу для поступления в медицинский институт.
Она была спокойной блондинкой, аккуратной и уравновешенной, с глазами похожими на сумерки. Она несла нелегкий груз на своих плечах и она держала их расправленными. В душе она боялась быть испуганной, боялась быть впечатлительной, поддаваться чьему-то влиянию, волноваться, так что внешне она носила тщательно построенное самообладание. Она должна была делать свою работу; она должна быть пробиваться вперед сама, чтобы помочь Бобби преодолеть трудный путь и стать врачом. Она должна была поддержать свое самоуважение, что означало приличное жилье и приличную одежду. Может быть когда-нибудь она сможет расслабиться и развлечься, но не теперь. Не завтра или на следующей неделе. Просто когда-нибудь. Теперь, когда она ходила куда-нибудь потанцевать или на спектакль, она могла радоваться только осторожно, до той точки, когда позднее время, или сильное новое увлечение, или даже сама радость могли бы помешать ее работе. А это было очень обидно, потому что у нее были глубокие и полные до краев резервуары смеха.
- Доброе утро, Судья. - Как она ненавидела этого человека с его подрагивающими ноздрями и мягкими белыми руками. Ее босс, Т.Спинни Хартфорд, из фирмы Бенсон, Хартфорд и Хартфорд, был достаточно неплохим человеком, но конечно водил дружбу с разными типами. Ну да ладно; в адвокатском деле по-другому нельзя.
- Мистер Хартфорд примет вас через минуту. Пожалуйста, присаживайтесь, Судья.
"Не сюда, Масляные-Глаза! О Боже, прямо возле ее стола. Ну, он всегда так делает".
Она одарила его ничего не значащей улыбкой и пошла к шкафам с папками у противоположной стенки до того, как он начал проводить свою частично слабую, частично приводящую в смущение линию. Она ненавидела попусту тратить время; в папках ей ничего не надо было. Но она не могла сидеть там и игнорировать его, и она знала, что он не будет кричать через весь офис; он предпочитал метод, описанный Торном Смитом как "голос такой же низкий, как и его намерения".
Она почувствовала его липкий взгляд на своей спине, на своих бедрах, как он прошелся вверх и вниз по швам ее чулок, и у нее по коже пошли мурашки, которые только что не чесались. Так дело не пойдет. Может быть близкое расстояние будет лучше; может быть она сможет парировать то, от чего не сможет заслониться. Она вернулась за свой стол, еще раз улыбнулась ему одними губами, и пододвинула к себе пишущую машинку, развернув ее на легко вращающихся шарнирах. Она вставила бланк для писем и стала печатать с деловым видом.
- Мисс Хэллоувелл.
Она печатала.
- Мисс Хэллоувелл. - Он протянул руку и дотронулся до ее запястья. Пожалуйста, не будьте такой уж слишком занятой. Мы так мало времени бываем вместе.
Она позволила своим рукам упасть на колени - одной из них, по крайней мере. Она оставила вторую руку не сопротивляясь в безвольном белом пожатии судьи пока он не отпустил ее. Она сложила свои руки и смотрела на них. Этот голос! Если она поднимет глаза, она была уверена, что увидит струйку слюны у него на подбородке.
- Да, Судья?
- Вам нравится здесь работать?
- Да. Мистер Хартфорд очень добр.
- Очень приятный человек. Очень приятный. - Он подождал пока Кей не почувствовала, что глупо сидеть так, глядя на свои руки, и не подняла лицо. Затем он сказал:
- Значит вы планируете остаться здесь на какое-то время.
- Я не понимаю почему - то есть, я бы хотела.
- Благие намерения... - пробормотал он. Это еще что? Угроза ее работе? Какое отношение это слюнявое напыщенное ничтожество имеет к ее работе? "Мистер Хартфорд очень приятный человек". О. О Боже. Мистер Хартфорд был юристом и чисто вел дела по наследству и опеке. В некоторых из них принятие решения зависело от мельчайших деталей, а зависело от них многое. "Очень приятный". Конечно Мистер Хартфорд был приятным человеком. Ему надо было на жизнь зарабатывать.
Кей ждала следующего шага. Он последовал.
- Вам ведь не придется работать здесь более двух лет, насколько я понимаю.
- П-почему? О-откуда вы об этом знаете?
- Моя дорогая девочка, - сказал он, с безжизненной скромностью. - Я естественно знаю содержание своих собственных дел. Ваш отец был крайне предусмотрительным, и очень мудрым. Когда вам исполнится двадцать один год, вы получите вполне приличную сумму денег, а?
"Это не твое дело, ты старая рысь".
- Ну, я едва ли замечу это, Судья. Эти деньги предназначены Бобби, моему брату. Это даст ему возможность заниматься два последних курса и год специализации, если он захочет. И нам не придется больше не спать ночами, думая об этом. А до тех пор мы просто держимся над водой. Но я буду продолжать работать.
- Похвально. - Его ноздри дрогнули при взгляде на нее и она закусила губу и снова смотрела вниз на свои руки. - Очень мило, - добавил он оценивающе. Она снова ждала. Последовал Шаг Три. Он вздохнул. - Знаете ли вы, что существовала закладная на поместье вашего отца, из-за вопроса старого партнерства?
- Я - я слышала об этом. Старые соглашения были разорваны, когда было расторгнуто партнерство в отцовском бизнесе грузоперевозок.
- Один комплект документов не был уничтожен. Они все еще у меня. Ваш отец был доверчивым человеком.
- По этому счету заплатили уже дважды, Судья! - Глаза Кей могли иногда приобретать синевато-серый цвет грозовых туч. Они приобрели его сейчас.
Судья откинулся на спинку стула и сложил перед собой кончики пальцев.
- Это вопрос, рассмотрением которого может заняться суд. Суд по рассмотрению дел о наследстве, кстати.
Он мог лишить ее работы. Может быть он мог лишить ее денег, а вместе с ними Бобби карьеры. Альтернативой... да, она могла ждать этого сейчас.
Она оказалась абсолютно права.
- С тех пор как умерла моя дорогая супруга - (Она помнила его дорогую супругу. Жестокое пустоголовую существо, у которой мозгов хватало только для того, чтобы потакать его эго до того, как он стал судьей, ничего большего), - я очень одинокий человек Мисс Хэллоувелл. Я никогда не встречал никого похожего на вас. У вас есть красота и вы умеете быть умной. Вы можете далеко пойти. Я бы хотел лучше с вами познакомиться, жеманно улыбнулся он.
"Через мой труп"
- Да, - сказала она глупо, оцепенев от отвращения и страха.
Он подчеркнул это.
- Такая милая девушка, как вы, с такой хорошей работой, с таким лакомым кусочком, который вы получите, если ничего не случится. - Он нагнулся вперед. - Я собираюсь отныне называть вас Кей. Я уверен, что мы понимаем друг друга.
- Нет!
Она сказала это, потому что она поняла, а не потому что не поняла.
Он предпочел истолковать это по-своему.
- Ну тогда я с удовольствием объясню подробнее, - хихикнул он. Скажем сегодня вечером. Довольно поздно вечером. Человек в моем положении не может... э... позволять себе легкие фантазии там, где ярким свет.
Кей ничего не сказала.
- Есть одно маленькое местечко, - хихикнул судья, - которое называется Клуб Немо, на Оук Стрит. Знаете его?
- Мне кажется, что я - замечала его, - сказала она с трудом.
- В час, - сказал он бодро. Он встал и склонился над ней. От него пахло прокисшей водой после бритья.
- Я не люблю не спать допоздна без причины. Я уверен, что вы будете там.
Ее мысли прыгали. Она была в бешенстве и она была испугана, этих двух эмоций она избегала годами. Ей хотелось сделать несколько вещей. Во-первых ей хотелось закричать, и избавиться от своего завтрака там же и теперь же. Ей хотелось сказать ему о нем пару слов. Ей хотелось ворваться в офис Мистера Хартфорда и узнать входит ли то-то и то-то в ее обязанности стенографистки.
Но был Бобби, и он был очень близок к карьере. Она знала как это, быть вынужденными бросить все на финишной прямой. И бедный, беспокойный, взволнованный мистер Хартфорд; он не хотел сделать ничего плохого, но он не будут знать, как справиться с такой ситуацией. И еще одна вещь, вещь, о которой судья очевидно не подозревал - ее проверенная способность приземляться на лапы.
Поэтому вместо того, чтобы сделать все те вещи, которые ей хотелось сделать, она застенчиво улыбнулась и сказала:
- Посмотрим.
- Посмотрим друг на друга, - поправил он. - Мы будем часто видеться друг с другом.
Она снова почувствовала этот влажный взгляд у себя на затылке пока он уходил, почувствовала его у себя под руками.
У него на столе зажглась лампочка.
- Мистер Хартфорд примет вас сейчас, Судья Блуэтт, - сказала она.
Он ущипнул ее за щеку.
- Ты можешь называть меня Арманд, - прошептал он. - Когда мы одни, конечно.
Он был там, когда она пришла. Она опоздала - всего на несколько минут, но они дорого стоили. Они были минутами добавленными к часам кипящей ненависти, отвращения и страха, через которые она прошла после жеманного ухода судьи из офиса Хартфорда в то утро.
Она стояла минуту у самого входа в клуб. Он был спокойным приглушенный свет, спокойные цвета, тихая музыка, которую играл оркестр из трех исполнителей. Посетителей было очень мало и только один, которого она знала. Она заметила седые волосы в углу, противоположном углу с эстрадой для оркестра за находившемся в тени столиком. Она пошла туда больше потому, что она знала, что он выберет такое место, чем потому что она узнала его.
Он встал и отодвинул ей стул.
- Я знал, что вы придете.
"А как бы я могла этого избежать, ты жаба?"
- Конечно я пришла, - сказала она. - Мне жаль, что вам пришлось подождать.
- Я рад, что вам жаль. Мне пришлось бы заставить вас пожалеть, если бы это было не так. - Он засмеялся, когда говорил это, и этот смех только подчеркнул удовольствие, которое он чувствовал при этой мысли. Он провел тыльной стороной ладони по ее предплечью, оставив новое пятно гусиной кожи. - Кей. Красивая маленькая Кей, - простонал он. - Я должен сказать тебе кое-что. Мне действительно пришлось оказать давление на тебя сегодня утром.
"Не может быть!"
- Да? - спросила она.
- Вы должны были понять это. Ну, я хочу, чтобы вы знали прямо сейчас, что я ничего этого не имел ввиду - кроме того, что я так одинок. Люди не понимают, что я не только судья, я еще и мужчина.
"В таком случае я одна из этих людей".
Она улыбнулась ему. Это был очень сложный процесс. Он включил тот факт, что во время этой убедительной, полной жалости к себе речи его голос стал подвывать, а черты его лица вытянулись вниз и стали похожи на морду спаниеля. Она прикрыла глаза, чтобы избавиться от этого образа и получила такую удивительную копию скорбной собачьей головы над его воротником, что ей вспомнилась когда-то услышанная фраза:
- Он такой потому, что в детстве его постоянно беспокоил лай матери.
Отсюда улыбка. Он неправильно истолковал ее и взгляд, который ее сопровождал и снова погладил ее руки. Ее улыбка исчезла, хотя она все еще показывала зубы.
- Я вот что хочу сказать, - ворковал он, - я просто хочу, чтобы вы любили меня ради меня самого. Мне жаль, что мне пришлось применить какое-то давление. Просто я не хотел проиграть. И потом все приемы дозволены... ну вы знаете.
- ...в любви и в бою, - сказала она послушно.
И это означало войну. Люби меня ради меня самого, а иначе...
- Я не стану просить от вас многого, - произнес он своими мокрыми губами. - Просто каждый человек хочет, чтобы о нем заботились.
Она закрыла глаза, так чтобы он не мог увидеть, что она подняла их к небу. Он не станет просить многого. Просто доносить и прятаться, чтобы защитить его "положение" в городе. Просто это лицо, этот голос, эти руки... свинья, шантажист, трясущийся старый волк с липкими пальцами! "Бобби, Бобби", подумала она в отчаянии будь хорошим врачом...
Это было не все, далеко не все. Подали напитки. Его выбор для очаровательной молодой девушки. Флип с хересом. Он был слишком сладким и пена на нем неприятно цеплялась за ее помаду. Она прихлебывала и позволяла сентиментальным излияниям судьи стекать с себя, кивала головой и улыбалась, и, так часто, как только могла, выключала звук его голоса и слушала музыку. Она была умелой и чистой - синтезатор Хаммонд, контрабас, гитара - и какое-то время это была единственная вещь в целом мире, за которую она могла держаться.
Как оказалось у Судьи Блуэтта была маленькая квартирка над магазином в районе трущоб.
- Судья работает в суде и его палатах, - нараспев произнес он, - и у него хороший дом на Холме. Но у Блуэтта человека тоже есть местечко, удобная квартирка, бриллиант в грубой оправе, место, где он может сбросить черную мантию, свои титулы и степени, и снова узнать, что в его венах течет алая кровь.
- Это должно быть очень мило, - сказала она.
- Там можно спрятаться, - сказал он откровенно. - Я бы сказал двое могут спрятаться там. Все удобства. Винный погреб под рукой, кладовая с продуктами по первому зову. Цивилизованная глушь для ломтя хлеба, кувшина вина и д-в-воих.
Он закончил хриплым шепотом, и у Кей возникло безумное ощущение, что если его глаза выпучатся еще на один дюйм, то можно было бы сесть на один и смотреть как другой выпал.
Она снова закрыла глаза и провела смотр своих ресурсов. Она чувствовала, что у нее осталось вероятно секунд двадцать терпения. Восемнадцать. Шестнадцать. Вот и славно. Вот дымком поднимается карьера Бобби - облачком в форме гриба за столиком на двоих.
Он подтянул свои ноги и встал.
- Вы извините меня на минутку, - сказал и только что не щелкнул каблуками. Он коротко пошутил по поводу дамской туалетной комнаты и о том, что все мы люди. Он отвернулся и повернулся обратно и заметил, что это только первая из маленьких интимных подробностей, которые им предстоит узнать друг о друге. Он отвернулся и повернулся обратно и сказал:
- Подумайте об этом. Может быть мы сможем ускользнуть в наше маленькое царство грез еще сегодня ночью!
Он отвернулся и если бы он снова повернулся обратно, он получил бы французский каблук-шпильку в область своего кармана для часов.
Кей сидела за столиком одна и заметно теряла присутствие духа. Гнев и презрение помогали ей продержаться до сих пор; а теперь, на какое-то мгновение страх и усталость заняли их место. Ее плечи опустились и ссутулились, а подбородок опустился, и слеза сбежала по ее щеке. Это было на три градуса хуже, чем ужасно. Это была слишком большая плата за Клинику Майо полную врачей. Она хотела вырваться отсюда. Что-то должно произойти, прямо сейчас.
Что-то произошло. Пара рук появилась на скатерти перед ней.
Она подняла глаза и встретила взгляд молодого человека, который стоял там. У него было широкое непримечательное лицо. Он был почти такой же светловолосый, как и она, хотя глаза у него были темными. У него был хороший рот. Он сказал: