— На самом деле? — Глаза Ле Мир заблестели.
— Правда.
— Здесь, в Сан-Франциско?
— В гавани. Я сам видел его сегодня утром.
— Тогда — вперед! Ах, мой друг, вы совершенство!
Я хочу его видеть. Сейчас! Можно? Пойдемте!
Она вскочила со стула, а я засмеялся над ее энтузиазмом:
— Ле Мир, вы просто ребенок. Нашли новую игрушку! У вас она будет. Но вы не завтракали. Мы поедем туда днем; я уже договорился о встрече с хозяином.
— Ах! В самом деле, вы совершенство. И… как хорошо вы меня знаете. — Она запнулась в поиске слова, потом резко сказала: — Мистер Ламар, могли бы вы сделать мне одолжение?
— Все, что угодно, Ле Мир, все, что только есть в мире.
Она снова засомневалась, потом сказала:
— Не называйте меня Ле Мир.
Я засмеялся:
— Конечно, сеньора Рамал. А что за одолжение?
— Это…
— Это?..
— Не называйте меня Ле Мир и не называйте меня сеньорой Рамал.
— Но я должен к вам как-то обращаться.
— Зовите меня Дезире.
Я посмотрел на нее с улыбкой:
— Я думал, вы разрешаете так вас называть только определенным людям.
— Так оно и есть.
— Тогда это будет наглостью с моей стороны.
— Но если я прошу?
Я стал понимать ее и сухо ответил:
— Дорогая Дезире, нет такой другой.
— Вы всегда так холодны?
— Когда хочу.
— Ах! — Это был вздох, а не восклицание. — И на корабле… вы помните? Посмотрите на меня, мистер Ламар. Неужели обо мне нельзя думать?
Ее губы дрожали; глаза горели странным огнем, но взгляд был нежным. В самом деле, она заслуживала того, чтобы о ней думали, безусловно, мой пульс убыстрился.
Нужно было быть стоиком, и я посмотрел на нее с циничной улыбкой и сказал самым спокойным голосом:
— Ле Мир, я бы мог любить вас, но я не буду. — И я повернулся и вышел, не произнеся больше ни слова.
Почему? Я совершенно не понимаю. Это явно было мое тщеславие. Всего несколько мужчин завоевали Ле Мир; другие подчинялись ей; но ни один не мог устоять перед ней. В этом было какое-то удовлетворение.
Я ходил по холлу в отеле до возвращения Гарри, по-идиотски довольный собой.
За завтраком я рассказал Гарри о наших планах отправиться в круиз, он так же с радостью согласился, как и Ле Мир. Он хотел сняться с якоря тем же вечером. Я сказал, что нужно было дождаться денег из Нью-Йорка.
— Сколько? — спросил он. — У меня полно…
— Я запросил сто тысяч, — сказал я.
Ты что, собираешься купить его? — Он был в изумлении.
Потом мы стали обсуждать маршруты. Гарри был за Гавайи, Ле Мир за Южную Африку.
Мы подбросили монетку.
— Орел, — сказала Дезире, и так и вышло.
Я попросил Ле Мир не уходить далеко от отеля, пока мы оставались в Сан-Франциско. Она так и сделала, но с большим трудом.
Никогда я не видел существа настолько полного психической энергии и огня; только суровой сдержанностью она могла заставить себя быть спокойной.
Гарри держался около нее все время, хотя темы их разговоров были за гранью моего восприятия. Также я не понимал эти брызги идей и ежеминутные признания в любви.
Был прохладный солнечный день позднего октября, когда мы подняли якорь и вышли из Золотых Ворот. Я взял яхту в аренду на год. Я также сделал и Другие приготовления на случай, если Ле Мир все это надоест.
Они с Гарри восхищались яхтой, что меня не удивило. Яхта и правда была превосходной. Бока белые, как морская пена; все над палубами из сверкающей желтой меди и красного дерева, и все такое чистое, как голландская кухня. Кроме капитанской, там было пять кают плюс гостиная, столовая и библиотека. Еды у нас было много и великолепный повар.
Первым нашим портом стала Санта-Каталина. И в день, которым может похвастаться только Южная Калифорния, мы бросили там якорь в пять вечера. Спустили лодку, чтобы добраться до берега.
— Что там? — спросила Ле Мир, указывая на берег, когда мы ждали, пока спустят лестницу.
Я ответил:
— Туристы.
Ле Мир пожала плечами:
— Туристы? Да! Только не это. Пойдемте!
Я засмеялся и пошел к капитану сказать, что мадам не понравилась Санта-Каталина. В следующую минуту лодка была поднята обратно, якорь тоже, и мы отправились в путь. Бедный капитан! За неделю он привык к сменам настроения Ле Мир.
В Сан-Диего мы вышли на берег. Ле Мир понравились какие-то индейские пледы, и Гарри ей их купил; но потом она сказала, что хочет взять с собой индейскую девочку лет шестнадцати — как компаньонку, я сказал твердое «нет». Но это ей почти удалось.
С месяц мы заходили в один порт за другим. Мазатлан, Сан-Байас, Сан-Сальвадор, Панама-Сити — мы выходили в каждом на час, иногда на два или три дня.
Ле Мир загружала яхту всякого рода реликвиями, всем подряд. Были ли они отвратительными или красивыми, полезными или нет, настоящими или подделками; если вещь ей нравилась, она покупала ее.
В Гуаякиле мы впервые столкнулись. Это был наш второй вечер там. Мы обедали на палубе с пятью южноамериканскими генералами и адмиралами.
К концу обеда Ле Мир вдруг притихла и погрузилась в размышления; потом неожиданно она повернулась к генералу сбоку от себя и сказала:
— Где Гуаякиль?
Он в изумлении уставился на нее.
— Город там, сеньора, — наконец сказал он, указывая на берег, где блестели огни.
— Я знаю, знаю, — нетерпеливо сказала Ле Мир, — но где он? В какой стране?
Бедный генерал, слишком удивленный, чтобы обижаться, пробормотал имя своей родины, а мы с Гарри еле удержались, чтоб не расхохотаться.
— Ах, — сказала Дезире, как бы сделав важное открытие, — я так и думала. Эквадор. Месье, Кито находится в Эквадоре.
Генерал или адмирал низко поклонился ей, в знак почтения перед ее знанием географии.
— Да, я часто слышала о Кито, месье. Это очень интересное место. Я отправлюсь в Кито.
Сразу последовала путаница. Каждый из гостей настаивал на том, что он будет сопровождать нас на остров, и все бы закончилось кровавой стычкой на палубе, если бы я не сказал твердым голосом:
— Но, господа, мы не едем в Кито.
Ле Мир посмотрела на меня таким взглядом! Потом она сказала как бы окончательно:
— Я еду в Кито.
Я покачал головой, улыбаясь ей; она вышла из себя.
— Мистер Ламар, — взорвалась она, — я вам говорю, я еду в Кито! Несмотря на вашу улыбочку! Да! Вы меня слышите? Я еду!
Ни слова не говоря, я вынул монету. Я хорошо знал Ле Мир. Секунду она сомневалась, явно пытаясь сдержаться, потом неотразимая улыбка показалась на ее губах, и она захлопала в ладоши.
— Прекрасно, — закричала она, — вперед, месье!
Орел!
Была решка, и мы не отправились в Кито, к большому сожалению наших гостей. Ле Мир об этом забыла уже через десять минут.
Через пять дней мы бросили якорь в Кальяо.
Этот старый исторический порт сразу же привел Ле Мир в восторг. Я что-то рассказал ей о его истории: о его обстреле освободителями из Чили, испанском эскадроне и пиратах из Европы, не говоря уже о землетрясениях и приливах. Мы стали на мертвый якорь у каменного пирса у маяка; старые часы показывали шесть утра.
Но как только Ле Мир узнала, что Лима недалеко, она потеряла всякий интерес к Кальяо. Мы сели на дневной поезд и были в столице к обеду.
И как раз там, в живописной Лиме, Ле Мир достигла пика своей карьеры. В первый же вечер мы отправились на пикник, был прекрасный день, никто из жителей не сидел дома.
Вскоре глаза всей толпы уставились на Ле Мир. Потом я встретил своего друга, который несколькими годами раньше был профессором климатологии в университете Сан-Маркоса. Он с важным видом представил нас нескольким группам модно одетых людей, а затем и самому президенту. Той ночью мы спали в роскошном и очаровательном особняке в Мирафлорес.
Ле Мир взяла столицу штурмом. Ее тип красоты был как раз для них, так как бледность считается красивой среди женщин Лимы. Но только этим ее триумф объяснить было нельзя. Было ли у меня предчувствие?
Сам президент сидел с ней на опере. За неделю из-за нее случилось две дуэли, но как это произошло без меня — бог знает.
На празднике, во время боя быков, Ле Мир давала сигнал; ее рука бросила розу матадору, а восемь тысяч зрителей не знали, кому аплодировать — ей или ему.
Лима была завоевана; и за две недели было еще немало происшествий.
Но Ле Мир вскоре все это надоело. Однажды утром она сказала мне:
— Пол, давайте поедем в Серро-де-Паско. Там есть серебро — тысячи и тысячи тонн — как вы их называете? Украшения.
— А потом в Анды? — предложил я.
— Почему бы и нет?
— Но, моя дорогая Дезире, что мы будем делать с яхтой?
— Но ведь есть же капитан! Могу я попросить?
И мы отправились в Серро-де-Паско. Я написал капитану Гаррису, чтобы он нас ждал через месяц, и послал ему денег.
Я уверен, что вся Лима пришла на вокзал провожать нас.
В нашем купе было море цветов, я этому улыбнулся, а Ле Мир они не нравились. Когда мы выехали из города, она выбросила их в окно, смеясь над затратами тех, кто их подарил. Она была в великолепном настроении.
Мы приехали в Орою ближе к вечеру и отправились в Серро-де-Паско поездом на следующее утро.
Это путешествие в шестьдесят восемь миль не превзошло ничто в мире. Покрытые снегом пики, бездонные пропасти, огромные массы валунов, которые вот-вот обвалятся на поезд с обеих сторон и находятся везде вокруг тебя.
Ле Мир была глубоко потрясена; я и не предполагал, что в ней столько разума; что касается меня, я был ей очень благодарен за идею поехать туда. Те, кто хорошо знаком со Скалистыми горами, Альпами и Гималаями, должны посмотреть Анды. Там их ожидает сюрприз.
Но вернемся к нашим баранам.
Серро-де-Паско был интересным городом, но не оправдал наших ожиданий. Это был город с шахтами, полный рабочих и спекулянтов, шумный, грязный и грубый. Мы там пробыли меньше сорока восьми часов, когда я объявил Гарри и Ле Мир, что надо возвращаться.
— Но Анды! — сказала Ле Мир. — Разве мы их не увидим?
— Ну, они там. — Я указал через окно отеля.
— И вы называете себя путешественником? Смотрите! Снег! Мой дорогой Пол, должна я просить об одолжении дважды?
Снова мы стали бросать монетку.
Ах, если бы Ле Мир умела предвидеть! И даже тогда — отказалась бы она от этой идеи? Так как эта женщина стремилась к новизне и приключениям, игра была в ее крови от века, у нее был ее опыт, который мы с Гарри разделяли только частично.
Эти покрытые снегом пики! Мы совсем не догадывались, что они приберегли для нас. Мы смеялись, как я помню, когда цивилизация в лице Серро-де-Паско осталась позади.
Мы не могли найти всего нужного в шахтерском городе и послали человека в Лиму. Он вернулся через два дня с мулами, седлами, седельными сумками, ботинками, кожаными гетрами, бриджами, шерстяными пончо и еще сотней вещей, которые мы считали совершенно необходимыми для нашего комфорта. К моменту отправления в нашем распоряжении был целый обоз.
Управляющий отелем нашел нам проводника, который считался самым опытным в Андах — длинный, гибкий парень с безразличным выражением лица, которое было очень мрачным и желтым. Ле Мир он не понравился, но я скорее доверял опыту управляющего отелем и сразу же его нанял.
Мы полностью собрались, все было готово, когда Гарри вдруг объявил, что он не пойдет и не разрешит идти Ле Мир.
— Мне это не нравится, — разволновался он. — Говорю тебе, Пол, мне это не нравится. Я разговаривал с шахтерами и проводниками, все это глупо и опасно. — Потом, видя выражение моего лица, он запальчиво продолжил: — Только не я. Ты меня знаешь; я сделаю многое, что не сделает никто, если смогу. Но Дезире! Я тебе говорю, если с ней что-нибудь случится…
Я оборвал его:
— Мой милый мальчик, это была идея Дезире. И с ней еще говорить об опасности! Она над тобой посмеется.
— Она и так смеется, — признался Гарри с улыбкой, но находясь в сомнении.
Я похлопал его по плечу:
— Бодрее! Наш караван нас ждет… и, видишь, фея тоже. Вы готовы, Дезире?
Она вышла из задней комнаты улыбчивая и радостная. Я никогда не забуду, как она выглядела. На ней были бриджи, белый жакет, кожаные ботинки, гетры и шляпа цвета хаки.
Ее золотые волосы, выбившиеся на лоб и уши, мерцали на ярком солнце; ее глаза сияли; зубы блестели, а на губах играла счастливая улыбка.
Мы помогли ей забраться на мула, потом сели на своих. Внезапно ко мне пришло воспоминание, и я повернулся к Ле Мир:
— Дезире, вы знаете, когда я в первый раз вас увидел? Это было в карете на Гар-дю-Норд. Как по-другому все сейчас!
— И намного интереснее, — ответила она. — Вы готовы? Посмотрите на этого глупого проводника! Ах!
Что ж, месье, вперед!
Проводник, видя, что я кивнул, свистнул. Мулы навострили уши и потом пошли.
— Адьё! Адьё, сеньора! Адьё, сеньоры!
С криком нашего последнего хозяина в ушах мы отправились по узкой улочке Серро-де-Паско к покрытым снегом вершинам Анд.
Глава 5
— Правда.
— Здесь, в Сан-Франциско?
— В гавани. Я сам видел его сегодня утром.
— Тогда — вперед! Ах, мой друг, вы совершенство!
Я хочу его видеть. Сейчас! Можно? Пойдемте!
Она вскочила со стула, а я засмеялся над ее энтузиазмом:
— Ле Мир, вы просто ребенок. Нашли новую игрушку! У вас она будет. Но вы не завтракали. Мы поедем туда днем; я уже договорился о встрече с хозяином.
— Ах! В самом деле, вы совершенство. И… как хорошо вы меня знаете. — Она запнулась в поиске слова, потом резко сказала: — Мистер Ламар, могли бы вы сделать мне одолжение?
— Все, что угодно, Ле Мир, все, что только есть в мире.
Она снова засомневалась, потом сказала:
— Не называйте меня Ле Мир.
Я засмеялся:
— Конечно, сеньора Рамал. А что за одолжение?
— Это…
— Это?..
— Не называйте меня Ле Мир и не называйте меня сеньорой Рамал.
— Но я должен к вам как-то обращаться.
— Зовите меня Дезире.
Я посмотрел на нее с улыбкой:
— Я думал, вы разрешаете так вас называть только определенным людям.
— Так оно и есть.
— Тогда это будет наглостью с моей стороны.
— Но если я прошу?
Я стал понимать ее и сухо ответил:
— Дорогая Дезире, нет такой другой.
— Вы всегда так холодны?
— Когда хочу.
— Ах! — Это был вздох, а не восклицание. — И на корабле… вы помните? Посмотрите на меня, мистер Ламар. Неужели обо мне нельзя думать?
Ее губы дрожали; глаза горели странным огнем, но взгляд был нежным. В самом деле, она заслуживала того, чтобы о ней думали, безусловно, мой пульс убыстрился.
Нужно было быть стоиком, и я посмотрел на нее с циничной улыбкой и сказал самым спокойным голосом:
— Ле Мир, я бы мог любить вас, но я не буду. — И я повернулся и вышел, не произнеся больше ни слова.
Почему? Я совершенно не понимаю. Это явно было мое тщеславие. Всего несколько мужчин завоевали Ле Мир; другие подчинялись ей; но ни один не мог устоять перед ней. В этом было какое-то удовлетворение.
Я ходил по холлу в отеле до возвращения Гарри, по-идиотски довольный собой.
За завтраком я рассказал Гарри о наших планах отправиться в круиз, он так же с радостью согласился, как и Ле Мир. Он хотел сняться с якоря тем же вечером. Я сказал, что нужно было дождаться денег из Нью-Йорка.
— Сколько? — спросил он. — У меня полно…
— Я запросил сто тысяч, — сказал я.
Ты что, собираешься купить его? — Он был в изумлении.
Потом мы стали обсуждать маршруты. Гарри был за Гавайи, Ле Мир за Южную Африку.
Мы подбросили монетку.
— Орел, — сказала Дезире, и так и вышло.
Я попросил Ле Мир не уходить далеко от отеля, пока мы оставались в Сан-Франциско. Она так и сделала, но с большим трудом.
Никогда я не видел существа настолько полного психической энергии и огня; только суровой сдержанностью она могла заставить себя быть спокойной.
Гарри держался около нее все время, хотя темы их разговоров были за гранью моего восприятия. Также я не понимал эти брызги идей и ежеминутные признания в любви.
Был прохладный солнечный день позднего октября, когда мы подняли якорь и вышли из Золотых Ворот. Я взял яхту в аренду на год. Я также сделал и Другие приготовления на случай, если Ле Мир все это надоест.
Они с Гарри восхищались яхтой, что меня не удивило. Яхта и правда была превосходной. Бока белые, как морская пена; все над палубами из сверкающей желтой меди и красного дерева, и все такое чистое, как голландская кухня. Кроме капитанской, там было пять кают плюс гостиная, столовая и библиотека. Еды у нас было много и великолепный повар.
Первым нашим портом стала Санта-Каталина. И в день, которым может похвастаться только Южная Калифорния, мы бросили там якорь в пять вечера. Спустили лодку, чтобы добраться до берега.
— Что там? — спросила Ле Мир, указывая на берег, когда мы ждали, пока спустят лестницу.
Я ответил:
— Туристы.
Ле Мир пожала плечами:
— Туристы? Да! Только не это. Пойдемте!
Я засмеялся и пошел к капитану сказать, что мадам не понравилась Санта-Каталина. В следующую минуту лодка была поднята обратно, якорь тоже, и мы отправились в путь. Бедный капитан! За неделю он привык к сменам настроения Ле Мир.
В Сан-Диего мы вышли на берег. Ле Мир понравились какие-то индейские пледы, и Гарри ей их купил; но потом она сказала, что хочет взять с собой индейскую девочку лет шестнадцати — как компаньонку, я сказал твердое «нет». Но это ей почти удалось.
С месяц мы заходили в один порт за другим. Мазатлан, Сан-Байас, Сан-Сальвадор, Панама-Сити — мы выходили в каждом на час, иногда на два или три дня.
Ле Мир загружала яхту всякого рода реликвиями, всем подряд. Были ли они отвратительными или красивыми, полезными или нет, настоящими или подделками; если вещь ей нравилась, она покупала ее.
В Гуаякиле мы впервые столкнулись. Это был наш второй вечер там. Мы обедали на палубе с пятью южноамериканскими генералами и адмиралами.
К концу обеда Ле Мир вдруг притихла и погрузилась в размышления; потом неожиданно она повернулась к генералу сбоку от себя и сказала:
— Где Гуаякиль?
Он в изумлении уставился на нее.
— Город там, сеньора, — наконец сказал он, указывая на берег, где блестели огни.
— Я знаю, знаю, — нетерпеливо сказала Ле Мир, — но где он? В какой стране?
Бедный генерал, слишком удивленный, чтобы обижаться, пробормотал имя своей родины, а мы с Гарри еле удержались, чтоб не расхохотаться.
— Ах, — сказала Дезире, как бы сделав важное открытие, — я так и думала. Эквадор. Месье, Кито находится в Эквадоре.
Генерал или адмирал низко поклонился ей, в знак почтения перед ее знанием географии.
— Да, я часто слышала о Кито, месье. Это очень интересное место. Я отправлюсь в Кито.
Сразу последовала путаница. Каждый из гостей настаивал на том, что он будет сопровождать нас на остров, и все бы закончилось кровавой стычкой на палубе, если бы я не сказал твердым голосом:
— Но, господа, мы не едем в Кито.
Ле Мир посмотрела на меня таким взглядом! Потом она сказала как бы окончательно:
— Я еду в Кито.
Я покачал головой, улыбаясь ей; она вышла из себя.
— Мистер Ламар, — взорвалась она, — я вам говорю, я еду в Кито! Несмотря на вашу улыбочку! Да! Вы меня слышите? Я еду!
Ни слова не говоря, я вынул монету. Я хорошо знал Ле Мир. Секунду она сомневалась, явно пытаясь сдержаться, потом неотразимая улыбка показалась на ее губах, и она захлопала в ладоши.
— Прекрасно, — закричала она, — вперед, месье!
Орел!
Была решка, и мы не отправились в Кито, к большому сожалению наших гостей. Ле Мир об этом забыла уже через десять минут.
Через пять дней мы бросили якорь в Кальяо.
Этот старый исторический порт сразу же привел Ле Мир в восторг. Я что-то рассказал ей о его истории: о его обстреле освободителями из Чили, испанском эскадроне и пиратах из Европы, не говоря уже о землетрясениях и приливах. Мы стали на мертвый якорь у каменного пирса у маяка; старые часы показывали шесть утра.
Но как только Ле Мир узнала, что Лима недалеко, она потеряла всякий интерес к Кальяо. Мы сели на дневной поезд и были в столице к обеду.
И как раз там, в живописной Лиме, Ле Мир достигла пика своей карьеры. В первый же вечер мы отправились на пикник, был прекрасный день, никто из жителей не сидел дома.
Вскоре глаза всей толпы уставились на Ле Мир. Потом я встретил своего друга, который несколькими годами раньше был профессором климатологии в университете Сан-Маркоса. Он с важным видом представил нас нескольким группам модно одетых людей, а затем и самому президенту. Той ночью мы спали в роскошном и очаровательном особняке в Мирафлорес.
Ле Мир взяла столицу штурмом. Ее тип красоты был как раз для них, так как бледность считается красивой среди женщин Лимы. Но только этим ее триумф объяснить было нельзя. Было ли у меня предчувствие?
Сам президент сидел с ней на опере. За неделю из-за нее случилось две дуэли, но как это произошло без меня — бог знает.
На празднике, во время боя быков, Ле Мир давала сигнал; ее рука бросила розу матадору, а восемь тысяч зрителей не знали, кому аплодировать — ей или ему.
Лима была завоевана; и за две недели было еще немало происшествий.
Но Ле Мир вскоре все это надоело. Однажды утром она сказала мне:
— Пол, давайте поедем в Серро-де-Паско. Там есть серебро — тысячи и тысячи тонн — как вы их называете? Украшения.
— А потом в Анды? — предложил я.
— Почему бы и нет?
— Но, моя дорогая Дезире, что мы будем делать с яхтой?
— Но ведь есть же капитан! Могу я попросить?
И мы отправились в Серро-де-Паско. Я написал капитану Гаррису, чтобы он нас ждал через месяц, и послал ему денег.
Я уверен, что вся Лима пришла на вокзал провожать нас.
В нашем купе было море цветов, я этому улыбнулся, а Ле Мир они не нравились. Когда мы выехали из города, она выбросила их в окно, смеясь над затратами тех, кто их подарил. Она была в великолепном настроении.
Мы приехали в Орою ближе к вечеру и отправились в Серро-де-Паско поездом на следующее утро.
Это путешествие в шестьдесят восемь миль не превзошло ничто в мире. Покрытые снегом пики, бездонные пропасти, огромные массы валунов, которые вот-вот обвалятся на поезд с обеих сторон и находятся везде вокруг тебя.
Ле Мир была глубоко потрясена; я и не предполагал, что в ней столько разума; что касается меня, я был ей очень благодарен за идею поехать туда. Те, кто хорошо знаком со Скалистыми горами, Альпами и Гималаями, должны посмотреть Анды. Там их ожидает сюрприз.
Но вернемся к нашим баранам.
Серро-де-Паско был интересным городом, но не оправдал наших ожиданий. Это был город с шахтами, полный рабочих и спекулянтов, шумный, грязный и грубый. Мы там пробыли меньше сорока восьми часов, когда я объявил Гарри и Ле Мир, что надо возвращаться.
— Но Анды! — сказала Ле Мир. — Разве мы их не увидим?
— Ну, они там. — Я указал через окно отеля.
— И вы называете себя путешественником? Смотрите! Снег! Мой дорогой Пол, должна я просить об одолжении дважды?
Снова мы стали бросать монетку.
Ах, если бы Ле Мир умела предвидеть! И даже тогда — отказалась бы она от этой идеи? Так как эта женщина стремилась к новизне и приключениям, игра была в ее крови от века, у нее был ее опыт, который мы с Гарри разделяли только частично.
Эти покрытые снегом пики! Мы совсем не догадывались, что они приберегли для нас. Мы смеялись, как я помню, когда цивилизация в лице Серро-де-Паско осталась позади.
Мы не могли найти всего нужного в шахтерском городе и послали человека в Лиму. Он вернулся через два дня с мулами, седлами, седельными сумками, ботинками, кожаными гетрами, бриджами, шерстяными пончо и еще сотней вещей, которые мы считали совершенно необходимыми для нашего комфорта. К моменту отправления в нашем распоряжении был целый обоз.
Управляющий отелем нашел нам проводника, который считался самым опытным в Андах — длинный, гибкий парень с безразличным выражением лица, которое было очень мрачным и желтым. Ле Мир он не понравился, но я скорее доверял опыту управляющего отелем и сразу же его нанял.
Мы полностью собрались, все было готово, когда Гарри вдруг объявил, что он не пойдет и не разрешит идти Ле Мир.
— Мне это не нравится, — разволновался он. — Говорю тебе, Пол, мне это не нравится. Я разговаривал с шахтерами и проводниками, все это глупо и опасно. — Потом, видя выражение моего лица, он запальчиво продолжил: — Только не я. Ты меня знаешь; я сделаю многое, что не сделает никто, если смогу. Но Дезире! Я тебе говорю, если с ней что-нибудь случится…
Я оборвал его:
— Мой милый мальчик, это была идея Дезире. И с ней еще говорить об опасности! Она над тобой посмеется.
— Она и так смеется, — признался Гарри с улыбкой, но находясь в сомнении.
Я похлопал его по плечу:
— Бодрее! Наш караван нас ждет… и, видишь, фея тоже. Вы готовы, Дезире?
Она вышла из задней комнаты улыбчивая и радостная. Я никогда не забуду, как она выглядела. На ней были бриджи, белый жакет, кожаные ботинки, гетры и шляпа цвета хаки.
Ее золотые волосы, выбившиеся на лоб и уши, мерцали на ярком солнце; ее глаза сияли; зубы блестели, а на губах играла счастливая улыбка.
Мы помогли ей забраться на мула, потом сели на своих. Внезапно ко мне пришло воспоминание, и я повернулся к Ле Мир:
— Дезире, вы знаете, когда я в первый раз вас увидел? Это было в карете на Гар-дю-Норд. Как по-другому все сейчас!
— И намного интереснее, — ответила она. — Вы готовы? Посмотрите на этого глупого проводника! Ах!
Что ж, месье, вперед!
Проводник, видя, что я кивнул, свистнул. Мулы навострили уши и потом пошли.
— Адьё! Адьё, сеньора! Адьё, сеньоры!
С криком нашего последнего хозяина в ушах мы отправились по узкой улочке Серро-де-Паско к покрытым снегом вершинам Анд.
Глава 5
Пещера дьявола
Может быть, вы помните, что я упоминал о трудности подъема на пик Пайка. Так это были просто детские игрушки, сравнивая с теми тропами, которые мы сами открыли в Кордильерах.
Мы так и не свыклись с опасностями; не прошло и двух часов после того, как мы выехали из Серро-де-Паско, как мы очутились на такой узкой тропе, что копыта мулов еле помещались на ней, тропа шла над пропастью глубиной в километр. И ко всему прочему нам было весьма неуютно.
Нам не удавалось найти свободное пространство, а проводник вел нас, как в сказке, к месту стоянки. Мы поднялись с края узкой долины вверх; в тридцати метрах внизу ревел поток, с другой стороны была стена скал. Тропинка сузилась настолько, что казалось, одна нога моего мула повисала над пропастью.
Но величественность, новизна и разнообразие пейзажа восполняли все. А Ле Мир любила опасность саму по себе. Снова и снова она перегибалась над седлом так, что ее тело оказывалось прямо над глубоким ущельем, а она поворачивала голову и весело смеялась над Гарри и надо мной.
— Дезире! Если подпруга оборвется!
— О нет, не оборвется.
— Но вдруг?
— Тра-ля-ля. Ну, поймайте меня!
И она пыталась заставить мула пойти рысью — тщетная попытка, так как это животное намного больше дорожило своей шкурой, чем она своей. А мул проводника шел в нескольких метрах впереди.
Так продолжалось день за днем, не знаю сколько.
Во всем этом было необоримое притяжение, и, как только мы достигали одной вершины, тут же стремились к другой, которая была еще выше.
Убегающая тропа, ее сюрпризы, новая опасность, тут же забытая, за ней другая, после невообразимого поворота по скату скалы, манила нас снова и снова; и до сих пор не ясно, когда бы мы смогли сказать: «Все, с нас хватит».
Как-то днем, около трех часов, мы разбили лагерь на небольшой поляне в конце узкой долины. Наш проводник, остановивший нас рано, объяснил, что другого места для стоянки нет на расстоянии шести часов езды, а ближайшая гасиенда или деревня находится в восьмидесяти километрах. Мы отреагировали на его объяснения как люди, для которых один день похож на другой, и стали осматриваться, пока он готовил ужин и постели.
Позади нас лежала тропа, по которой мы пришли, как змея, ползущая по скале. Слева, сразу над нами, был обрыв в километр глубиной; справа — группой массивных валунов из кварца и гранита, темные и уродливые.
Там было три валуна, один к одному, как братья-гиганты, потом два или три поменьше в ряд, и между ними другие, разбросанные повсюду, иногда очень близко, как бы выталкивая друг друга.
Несколько дней до этого мы находились среди вечных снегов; вскоре мы собрались вокруг костра, который сложил проводник. Его тепло очень помогло, хоть на нас и были пончо и шерстяная одежда.
Ветер выл; жуткий, мертвящий звук доводил до умопомешательства. Не было ни крапинки зеленого цвета травы на этом белом снегу и серых скалах. Все это приводило нас в трепет и напоминало об одиночестве.
Гарри пошел проверять копыта своего мула, который слегка прихрамывал последнее время; я и Ле Мир сидели рядом у огня, вперившись в него, наблюдая за игрой пламени. Несколько минут мы молчали.
— Возможно, в Париже… — вдруг начала она, потом остановилась и замолкла.
Но мной овладевала меланхолия, я хотел слышать ее голос и сказал:
— Ну? В Париже…
Она посмотрела на меня, глаза ее были мрачными, и ничего не сказала. Я настаивал:
— Дезире, вы сказали: «В Париже»…
Она неприятно рассмеялась:
— Да. Мой друг, но это бесполезно. Я думала о вас.
«Ах! Карточка. Мистер Пол Ламар. Пригласи его, Джиуи.
Хотя нет, пусть подождет — меня нет дома». Это. мой друг, было бы в Париже.
Я уставился на нее:
— О господи, Дезире, что за чепуха?
Она не обратила внимания на мой вопрос и продолжала:
— Да, так бы это и было. Почему я говорю? Горы гипнотизируют меня. Снег, одиночество — я совершенно одна. Ваш брат, что он за человек? А вы, Пол, не обращаете на меня ни малейшего внимания. У меня была возможность — относительно вас, и я посмеялась над ней. А что касается будущего — смотрите! Видите эту груду снега и льда, которая сверкает, холодная и беспощадная? Это моя могила.
Я старался думать, что она таким образом развлекает себя, но ее глаза блестели не от веселья. Я посмотрел туда, куда был обращен ее взор, — на груду снега — и, вздрогнув, спросил:
— Что за нездоровая тема, Дезире? Это малоприятно.
Она поднялась и подошла ко мне. Ее глаза были надо мной, и я не смог выдержать ее взгляд. Потом она заговорила, голос был тихим, но очень четким:
— Пол, я люблю вас.
— Милая Дезире!
— Я люблю вас.
Я был сам собой в секунду, спокойный и улыбающийся. Я был уверен, что она играла, а я не люблю портить хорошие сцены. Поэтому я просто сказал:
— Я польщен, сеньора.
Она вздохнула, положила руку мне на плечо:
— Вы смеетесь надо мной. Вы не правы. Разве я выбрала это место для флирта? Раньше я не могла говорить, теперь вы должны знать. В моей жизни было много мужчин, Пол; какие-то дураки, какие-то не совсем нормальные, но не такие, как вы. Я никогда не говорила «я люблю вас» и говорю это сейчас. Как-то вы держали мою руку — вы никогда не целовали меня.
Я встал, улыбаясь, весь какой-то глупый, и обвил ее рукой.
— Поцеловать? И это все, Дезире? Что ж…
Но я ее неправильно понял и обманулся. На ее лице не двинулся ни мускул, я стоял, как перед стальным барьером. Она стояла выпрямившись, смотря на меня таким взглядом, что вся беспечность и цинизм испарились, и наконец сладким голосом, но с болью она сказала:
— Зачем убивать меня словами, Пол? Я не имела в виду сейчас. Теперь слишком поздно.
Потом она быстро повернулась и пошла к Гарри, который бежал к ней, чтобы услышать какую-то тривиальную просьбу, а минутой позже наш проводник объявил, что ужин готов.
Думаю, инцидент был исчерпан между нами; я и не догадывался, как глубоко ранил ее.
А когда я понял это некоторое время спустя и при других обстоятельствах, моя ошибка чуть было не стоила мне жизни, а в придачу и Гарри тоже.
Во время еды Ле Мир была очень весела. Она пересказала историю героини Бальзака, которая пересекла Анды, переодевшись испанским офицером, совершая дивные подвиги со своей шпагой и производя опустошение в сердцах милых дам, которые считали ее мужчиной.
История сильно развлекла Гарри, который просил рассказать ее в подробностях, потом Дезире решила дать отдых памяти и волю воображению. И ее импровизация была не хуже самой истории.
Мы закончили ужин еще засветло. До сна оставалось три часа. Так как больше делать было нечего, я позвал проводника и попросил рассказать о скалах, серых и твердых, которые неясно вырисовывались справа от нас.
Он, как обычно, с безразличием кивнул, и через пятнадцать минут мы отправились в путь. Проводник шел впереди, за ним Гарри, потом Дезире, я замыкал шествие.
Трижды я пытался заговорить с ней, но каждый раз она трясла головой и не поворачивалась. Ее поведение и слова часом раньше были для меня загадкой; была ли это очередная выходка Ле Мир или…
Мне было интересно разгадывать эту загадку; но я выбросил ее из головы, решив, что получу ответ позже, и стал разглядывать то, что было вокруг.
Мы проходили через расщелину между двумя валунами длиной триста или четыреста метров. Впереди, в конце прохода, был такой же валун.
Наши шаги отдавались эхом от стены к стене; ветер выл, и этот звук достигал наших ушей, доводя до дурноты. Кругом были довольно большие щели, в них могла бы пройти лошадь, края валунов осыпались.
Я думал, помнится, что эта порода была известняком, — то тут, то там виднелись слои кварца. Вдруг я услышал крик Гарри.
Я подошел. Гарри с Дезире и Филип, наш проводник, остановились и смотрели на скалу, в которой был проход. Проследив взглядом, куда они смотрели, я увидел линии, выдолбленные на стене, — явно грубую попытку изобразить животное.
Они были в двенадцати метрах над нами, и видеть рисунок было трудно.
— Это лама, — сказал Гарри, а я отступил в сторону.
— Мой мальчик, — отозвалась Дезире, — не думаешь ли ты, что я не могу отличить лошадь от ламы?
— Когда это действительно лошадь, конечно, — саркастически заметил Гарри. — Но где вы видели лошадь с такой шеей?
Мне было очень интересно, и я повернулся к проводнику за разъяснениями.
— Да, сеньор, — сказал Филип, — это кабалло.
— Но кто выбил его?
Филип пожал плечами.
— Он новый — испанский?
Снова пожатие плечами. Мне стало невтерпеж.
— У вас что, нет языка? — вопрошал я. — Говорите! Если вы не знаете автора, так и скажите.
— Я знаю, сеньор.
— Знаете?
— Да, сеньор.
— В таком случае, ради бога, скажите нам.
— Его историю? — Он указал на фигуру на скале.
— Да, идиот!
Безо всякого интереса Филип дважды обернулся вокруг себя, нашел удобный валун, сел, скатал сигарету, закурил и начал рассказывать. Он говорил на испанском диалекте, я попытаюсь передать стиль, насколько позволит перевод.
Много-много лет назад, сеньор, Атахуальпа, инка, сын Хуфина-Капаки, был взят в плен в Каджамарко. Это было четыре-пять столетий назад. Великим Писарро. А в Кузко было золото, на юге, и Атахуальпа приказал, чтобы золото принесли Писарро как выкуп. Гонцы как ветер несли приказ, так быстро, что через пять дней священники солнца несли свое золото из храмов, чтобы спасти жизнь Атахуальпы. — Филип остановился, дымя своей сигаретой, посмотрел на своих слушателей и продолжил: — Там были храмы, и золото, и священники, и солдаты. Но когда воины инков увидели лошадей испанцев и услышали выстрелы, они испугались и убежали, как маленькие дети, вместе со своим золотом. Раньше они никогда не видели белых людей, и оружие, и лошадей. С ними ушло много священников и женщин, все они ушли в снега гор. И после многих дней мытарств они пришли к пещере, там они пропали, и никто их больше не видел, а Эрнандо Писарро и двадцать его всадников не смогли найти их, чтобы достать свое золото. А перед тем как исчезнуть в пещере, они выдолбили над ней изображение лошади, чтобы предупредить своих братьев инков об опасных испанцах, которые выгнали их из Хуануко. Вот и вся история.
— Кто это все вам рассказал, Филип?
Проводник пожал плечами и стал оглядываться, как бы говоря: «Идея носилась в воздухе».
— Но пещера?! — закричала Дезире. — Где же пещера?
— Вот там, сеньора. — Филип показал на проход справа от нас.
Дезире захотела увидеть пещеру. Проводник сказал ей, что туда трудно пройти, но она презрительно отвергла все его аргументы и скомандовала вести нас к пещере.
Гарри, конечно, пошел с ней, а я, как-то нехотя, поплелся сзади: хоть история Филипа была очень подробной, я смотрел на нее как на традиционный рассказ горцев.
Он был прав — тропа к пещере оказалась не из легких. То там, то тут были глубокие расщелины, и мы сильно рисковали, обходя их над кручей.
Наконец мы пришли к небольшой площадке, которая была больше всего похожа на дно огромного колодца, а в центре одной из крутых стен был десятиметровый проход, черный и неровный, приводящий в ужас.
Это был вход в пещеру.
Тут Филип остановился:
— Вот, сеньор. Сюда вошли инки из Хуануко со своим золотом.
Его пробрала дрожь, и лицо побелело.
— Посмотрим, что там! — закричала Дезире, рванувшись вперед.
— Нет, сеньора! — Проводник весь трясся. — Нет!
Сеньор, не разрешайте ей идти внутрь! Много людей отправлялись туда в поисках золота, в их числе и американцы, и они никогда не возвращались. Это пещера дьявола, сеньор. Он прячется в темноте, и никто, кто туда вошел, не может избежать его.
Дезире весело смеялась.
Тогда я пойду навещу дьявола! — воскликнула она, и не успели мы с Гарри дойти до нее, как она забежала в пещеру и исчезла внутри.
Мы бросились за ней, а Филип орал как резаный нам вслед.
— Дезире! — кричал Гарри. — Вернитесь, Дезире!
Ответа не было, но до нас доносилось эхо шагов.
Что это была за глупость! Я думал, она хотела напугать бедного Филипа, а теперь…
— Дезире! — снова звал Гарри, он кричал изо всех сил. — Дезире!
Снова ответа не было. И мы вместе вошли в пещеру. Я помню, заходя, видел бледное как смерть лицо Филипа и его расширенные от ужаса глаза.
Пройдя тридцать метров, мы очутились в полной темноте. Я пробормотал: «Это глупо; нам нужен свет» — и попытался увести Гарри назад. Но он оттолкнул меня и закричал:
— Дезире! Вернитесь, Дезире!
Мы так и не свыклись с опасностями; не прошло и двух часов после того, как мы выехали из Серро-де-Паско, как мы очутились на такой узкой тропе, что копыта мулов еле помещались на ней, тропа шла над пропастью глубиной в километр. И ко всему прочему нам было весьма неуютно.
Нам не удавалось найти свободное пространство, а проводник вел нас, как в сказке, к месту стоянки. Мы поднялись с края узкой долины вверх; в тридцати метрах внизу ревел поток, с другой стороны была стена скал. Тропинка сузилась настолько, что казалось, одна нога моего мула повисала над пропастью.
Но величественность, новизна и разнообразие пейзажа восполняли все. А Ле Мир любила опасность саму по себе. Снова и снова она перегибалась над седлом так, что ее тело оказывалось прямо над глубоким ущельем, а она поворачивала голову и весело смеялась над Гарри и надо мной.
— Дезире! Если подпруга оборвется!
— О нет, не оборвется.
— Но вдруг?
— Тра-ля-ля. Ну, поймайте меня!
И она пыталась заставить мула пойти рысью — тщетная попытка, так как это животное намного больше дорожило своей шкурой, чем она своей. А мул проводника шел в нескольких метрах впереди.
Так продолжалось день за днем, не знаю сколько.
Во всем этом было необоримое притяжение, и, как только мы достигали одной вершины, тут же стремились к другой, которая была еще выше.
Убегающая тропа, ее сюрпризы, новая опасность, тут же забытая, за ней другая, после невообразимого поворота по скату скалы, манила нас снова и снова; и до сих пор не ясно, когда бы мы смогли сказать: «Все, с нас хватит».
Как-то днем, около трех часов, мы разбили лагерь на небольшой поляне в конце узкой долины. Наш проводник, остановивший нас рано, объяснил, что другого места для стоянки нет на расстоянии шести часов езды, а ближайшая гасиенда или деревня находится в восьмидесяти километрах. Мы отреагировали на его объяснения как люди, для которых один день похож на другой, и стали осматриваться, пока он готовил ужин и постели.
Позади нас лежала тропа, по которой мы пришли, как змея, ползущая по скале. Слева, сразу над нами, был обрыв в километр глубиной; справа — группой массивных валунов из кварца и гранита, темные и уродливые.
Там было три валуна, один к одному, как братья-гиганты, потом два или три поменьше в ряд, и между ними другие, разбросанные повсюду, иногда очень близко, как бы выталкивая друг друга.
Несколько дней до этого мы находились среди вечных снегов; вскоре мы собрались вокруг костра, который сложил проводник. Его тепло очень помогло, хоть на нас и были пончо и шерстяная одежда.
Ветер выл; жуткий, мертвящий звук доводил до умопомешательства. Не было ни крапинки зеленого цвета травы на этом белом снегу и серых скалах. Все это приводило нас в трепет и напоминало об одиночестве.
Гарри пошел проверять копыта своего мула, который слегка прихрамывал последнее время; я и Ле Мир сидели рядом у огня, вперившись в него, наблюдая за игрой пламени. Несколько минут мы молчали.
— Возможно, в Париже… — вдруг начала она, потом остановилась и замолкла.
Но мной овладевала меланхолия, я хотел слышать ее голос и сказал:
— Ну? В Париже…
Она посмотрела на меня, глаза ее были мрачными, и ничего не сказала. Я настаивал:
— Дезире, вы сказали: «В Париже»…
Она неприятно рассмеялась:
— Да. Мой друг, но это бесполезно. Я думала о вас.
«Ах! Карточка. Мистер Пол Ламар. Пригласи его, Джиуи.
Хотя нет, пусть подождет — меня нет дома». Это. мой друг, было бы в Париже.
Я уставился на нее:
— О господи, Дезире, что за чепуха?
Она не обратила внимания на мой вопрос и продолжала:
— Да, так бы это и было. Почему я говорю? Горы гипнотизируют меня. Снег, одиночество — я совершенно одна. Ваш брат, что он за человек? А вы, Пол, не обращаете на меня ни малейшего внимания. У меня была возможность — относительно вас, и я посмеялась над ней. А что касается будущего — смотрите! Видите эту груду снега и льда, которая сверкает, холодная и беспощадная? Это моя могила.
Я старался думать, что она таким образом развлекает себя, но ее глаза блестели не от веселья. Я посмотрел туда, куда был обращен ее взор, — на груду снега — и, вздрогнув, спросил:
— Что за нездоровая тема, Дезире? Это малоприятно.
Она поднялась и подошла ко мне. Ее глаза были надо мной, и я не смог выдержать ее взгляд. Потом она заговорила, голос был тихим, но очень четким:
— Пол, я люблю вас.
— Милая Дезире!
— Я люблю вас.
Я был сам собой в секунду, спокойный и улыбающийся. Я был уверен, что она играла, а я не люблю портить хорошие сцены. Поэтому я просто сказал:
— Я польщен, сеньора.
Она вздохнула, положила руку мне на плечо:
— Вы смеетесь надо мной. Вы не правы. Разве я выбрала это место для флирта? Раньше я не могла говорить, теперь вы должны знать. В моей жизни было много мужчин, Пол; какие-то дураки, какие-то не совсем нормальные, но не такие, как вы. Я никогда не говорила «я люблю вас» и говорю это сейчас. Как-то вы держали мою руку — вы никогда не целовали меня.
Я встал, улыбаясь, весь какой-то глупый, и обвил ее рукой.
— Поцеловать? И это все, Дезире? Что ж…
Но я ее неправильно понял и обманулся. На ее лице не двинулся ни мускул, я стоял, как перед стальным барьером. Она стояла выпрямившись, смотря на меня таким взглядом, что вся беспечность и цинизм испарились, и наконец сладким голосом, но с болью она сказала:
— Зачем убивать меня словами, Пол? Я не имела в виду сейчас. Теперь слишком поздно.
Потом она быстро повернулась и пошла к Гарри, который бежал к ней, чтобы услышать какую-то тривиальную просьбу, а минутой позже наш проводник объявил, что ужин готов.
Думаю, инцидент был исчерпан между нами; я и не догадывался, как глубоко ранил ее.
А когда я понял это некоторое время спустя и при других обстоятельствах, моя ошибка чуть было не стоила мне жизни, а в придачу и Гарри тоже.
Во время еды Ле Мир была очень весела. Она пересказала историю героини Бальзака, которая пересекла Анды, переодевшись испанским офицером, совершая дивные подвиги со своей шпагой и производя опустошение в сердцах милых дам, которые считали ее мужчиной.
История сильно развлекла Гарри, который просил рассказать ее в подробностях, потом Дезире решила дать отдых памяти и волю воображению. И ее импровизация была не хуже самой истории.
Мы закончили ужин еще засветло. До сна оставалось три часа. Так как больше делать было нечего, я позвал проводника и попросил рассказать о скалах, серых и твердых, которые неясно вырисовывались справа от нас.
Он, как обычно, с безразличием кивнул, и через пятнадцать минут мы отправились в путь. Проводник шел впереди, за ним Гарри, потом Дезире, я замыкал шествие.
Трижды я пытался заговорить с ней, но каждый раз она трясла головой и не поворачивалась. Ее поведение и слова часом раньше были для меня загадкой; была ли это очередная выходка Ле Мир или…
Мне было интересно разгадывать эту загадку; но я выбросил ее из головы, решив, что получу ответ позже, и стал разглядывать то, что было вокруг.
Мы проходили через расщелину между двумя валунами длиной триста или четыреста метров. Впереди, в конце прохода, был такой же валун.
Наши шаги отдавались эхом от стены к стене; ветер выл, и этот звук достигал наших ушей, доводя до дурноты. Кругом были довольно большие щели, в них могла бы пройти лошадь, края валунов осыпались.
Я думал, помнится, что эта порода была известняком, — то тут, то там виднелись слои кварца. Вдруг я услышал крик Гарри.
Я подошел. Гарри с Дезире и Филип, наш проводник, остановились и смотрели на скалу, в которой был проход. Проследив взглядом, куда они смотрели, я увидел линии, выдолбленные на стене, — явно грубую попытку изобразить животное.
Они были в двенадцати метрах над нами, и видеть рисунок было трудно.
— Это лама, — сказал Гарри, а я отступил в сторону.
— Мой мальчик, — отозвалась Дезире, — не думаешь ли ты, что я не могу отличить лошадь от ламы?
— Когда это действительно лошадь, конечно, — саркастически заметил Гарри. — Но где вы видели лошадь с такой шеей?
Мне было очень интересно, и я повернулся к проводнику за разъяснениями.
— Да, сеньор, — сказал Филип, — это кабалло.
— Но кто выбил его?
Филип пожал плечами.
— Он новый — испанский?
Снова пожатие плечами. Мне стало невтерпеж.
— У вас что, нет языка? — вопрошал я. — Говорите! Если вы не знаете автора, так и скажите.
— Я знаю, сеньор.
— Знаете?
— Да, сеньор.
— В таком случае, ради бога, скажите нам.
— Его историю? — Он указал на фигуру на скале.
— Да, идиот!
Безо всякого интереса Филип дважды обернулся вокруг себя, нашел удобный валун, сел, скатал сигарету, закурил и начал рассказывать. Он говорил на испанском диалекте, я попытаюсь передать стиль, насколько позволит перевод.
Много-много лет назад, сеньор, Атахуальпа, инка, сын Хуфина-Капаки, был взят в плен в Каджамарко. Это было четыре-пять столетий назад. Великим Писарро. А в Кузко было золото, на юге, и Атахуальпа приказал, чтобы золото принесли Писарро как выкуп. Гонцы как ветер несли приказ, так быстро, что через пять дней священники солнца несли свое золото из храмов, чтобы спасти жизнь Атахуальпы. — Филип остановился, дымя своей сигаретой, посмотрел на своих слушателей и продолжил: — Там были храмы, и золото, и священники, и солдаты. Но когда воины инков увидели лошадей испанцев и услышали выстрелы, они испугались и убежали, как маленькие дети, вместе со своим золотом. Раньше они никогда не видели белых людей, и оружие, и лошадей. С ними ушло много священников и женщин, все они ушли в снега гор. И после многих дней мытарств они пришли к пещере, там они пропали, и никто их больше не видел, а Эрнандо Писарро и двадцать его всадников не смогли найти их, чтобы достать свое золото. А перед тем как исчезнуть в пещере, они выдолбили над ней изображение лошади, чтобы предупредить своих братьев инков об опасных испанцах, которые выгнали их из Хуануко. Вот и вся история.
— Кто это все вам рассказал, Филип?
Проводник пожал плечами и стал оглядываться, как бы говоря: «Идея носилась в воздухе».
— Но пещера?! — закричала Дезире. — Где же пещера?
— Вот там, сеньора. — Филип показал на проход справа от нас.
Дезире захотела увидеть пещеру. Проводник сказал ей, что туда трудно пройти, но она презрительно отвергла все его аргументы и скомандовала вести нас к пещере.
Гарри, конечно, пошел с ней, а я, как-то нехотя, поплелся сзади: хоть история Филипа была очень подробной, я смотрел на нее как на традиционный рассказ горцев.
Он был прав — тропа к пещере оказалась не из легких. То там, то тут были глубокие расщелины, и мы сильно рисковали, обходя их над кручей.
Наконец мы пришли к небольшой площадке, которая была больше всего похожа на дно огромного колодца, а в центре одной из крутых стен был десятиметровый проход, черный и неровный, приводящий в ужас.
Это был вход в пещеру.
Тут Филип остановился:
— Вот, сеньор. Сюда вошли инки из Хуануко со своим золотом.
Его пробрала дрожь, и лицо побелело.
— Посмотрим, что там! — закричала Дезире, рванувшись вперед.
— Нет, сеньора! — Проводник весь трясся. — Нет!
Сеньор, не разрешайте ей идти внутрь! Много людей отправлялись туда в поисках золота, в их числе и американцы, и они никогда не возвращались. Это пещера дьявола, сеньор. Он прячется в темноте, и никто, кто туда вошел, не может избежать его.
Дезире весело смеялась.
Тогда я пойду навещу дьявола! — воскликнула она, и не успели мы с Гарри дойти до нее, как она забежала в пещеру и исчезла внутри.
Мы бросились за ней, а Филип орал как резаный нам вслед.
— Дезире! — кричал Гарри. — Вернитесь, Дезире!
Ответа не было, но до нас доносилось эхо шагов.
Что это была за глупость! Я думал, она хотела напугать бедного Филипа, а теперь…
— Дезире! — снова звал Гарри, он кричал изо всех сил. — Дезире!
Снова ответа не было. И мы вместе вошли в пещеру. Я помню, заходя, видел бледное как смерть лицо Филипа и его расширенные от ужаса глаза.
Пройдя тридцать метров, мы очутились в полной темноте. Я пробормотал: «Это глупо; нам нужен свет» — и попытался увести Гарри назад. Но он оттолкнул меня и закричал:
— Дезире! Вернитесь, Дезире!