200.000 дукатов! Даже если они были распределены по десяти капитанским галионам, есть от чего пустить слюну искателям сокровищ. Но я прежде всего археолог, поэтому, сделав себе заметку для памяти, продолжаю читать дальше.
«Незадолго до смерти маркиза Санта-Крус было условлено, что за день до отплытия он возьмет с французских и прочих иностранных кораблей, которые окажутся в Лиссабоне или порту Сетубал, часть матросов, оставив ровно столько людей, чтобы эти корабли могли вернуться домой…»
Филипп потерял покой и сон. Ночь за ночью, день за днем он диктовал, скрипел пером, читал и перечитывал тысячи депеш. Он пытался самолично управлять империей, в которой никогда не заходило солнце. Король влезал в мельчайшие детали. Медине-Сидонии он писал: «Касаемо здоровья экипажей, надлежит сократить ежедневную порцию андалузского вина, ибо оно зело терпкое. В море выдавать по одной асумбре (около двух литров. — Р. С .) на троих человек, вместо пол-литра каждому, а также пользоваться иными винами… Прошу отправлять мне подробные отчеты контролеров, поставленных следить за правильным исполнением приказа».
Или: «А противоестественный грех надлежит карать примерно». Или вот: «Запретите держать личные сундуки в корабельных проходах, иначе о них будут спотыкаться».
Письма, продиктованные вечером, мучили государя бессонными ночами, и часто с утра он диктовал противоположные распоряжения с длинными комментариями и обычным многословием. Сегодня в четырех строках можно было бы изложить то, на что Филипп изводил четыре страницы.
Листая бесчисленные послания, я узнал, каких трудов стоило королю раздобыть для Медины-Сидонии аркебузы, мушкеты, пики и латы. Из Бискайи должны были прибыть шестьдесят четыре якоря.
А герцог слал все новые и новые жалобы, по большей части обоснованные: не хватает свинца для литья пуль, нет запасных парусов и канатов, «всего 3000 центнеров пороха, меньше половины потребного… по тридцать ядер на пушку…» и т.д. У солдат не было шлемов и кирас. Но что куда серьезнее: «Я обошел на этих днях Армаду, корабль за кораблем, и выяснил со слов капитанов, что на судах числится на тысячу бочек для воды меньше, чем нужно, по мнению Франсиско Дуарте».
26 марта герцог еще более охладил пыл короля:
«У вашего величества были сведения, что Армада находится в двухдневной готовности к отплытию. Однако я по прибытии нашел дело в ином состоянии. Господь ведает, что я больше, чем кто-либо, стремлюсь вывести Армаду из порта в наикратчайший срок, назначенный вашим величеством, однако слишком велика нужда в потребных людях и снаряжении. По моим сведениям, здесь осталось не больше 10.000 человек, даже 9000… Андалузская Армада еще не пришла… До крайности недостает опытных матросов… Большим облегчением была бы возможность выплатить трехмесячное жалованье. Но, поскольку ваше величество распорядились выплатить двухмесячное, мы так и поступили, хотя мне говорят, что на эти деньги нельзя купить даже пару башмаков и новую рубаху, учитывая дороговизну товаров и бедность солдат… Нам пришлось потратить дополнительно 12.000 дукатов на госпиталь и энтретенидо (офицеров, дожидающихся вакантных должностей. — Р. С. ). Если так пойдет и дальше, ко дню отхода у меня останется лишь 200.000 дукатов вашего резерва. Оба жалованья будут выплачены на судах, что же касается продуктов, белья и обуви, то они будут продаваться в море, дабы никто не смог сбежать».
Это письмо разминулось с королевским посланием: «Проверив самолично состояние дел, начинайте грузить на суда пехоту, если вы еще не начали этого делать… Приготовьтесь выступать 5 апреля, самое позднее — 6 утром, и, чем раньше, тем лучше…»
Несмотря на настойчивые приказы, Медина-Сидония заменял каждый гнилой бимс, латал обшивку судов, заменял паруса и якоря.
Зато с духовными приготовлениями все было в порядке. Герцог сообщил королю: «Согласно воле вашего величества, все моряки и солдаты этой Армады исповедались и причастились перед посадкой на борт, а все сертификаты об исповеди переданы мне в собственные руки. Я отдал распоряжение адмиралам и боцманам запретить богохульства и ругательства на борту, не пускать солдат посещать падших женщин, а, ежели таковые обнаружатся на борту, немедленно гнать их прочь».
Лишь 2 апреля генерал-капитан уведомил короля, что, проведя общий смотр, начал грузить на борт пехоту. Что касается финансов, то: «…выплатив двухмесячное жалованье, мы останемся совсем без денег, а матросы не склонны довольствоваться столь малым, учитывая, сколько мы им задолжали… Соблаговолите, ваше величество, отправить нам некоторое количество эскудо через курьера или верховых».
«Экономьте деньги, отпущенные на Армаду»
«Пусть заблещут вместе испанская доблесть и толедская сталь»
Счастливейшая эскадра
Дон Алонсо Мартинес де Лейва
«Незадолго до смерти маркиза Санта-Крус было условлено, что за день до отплытия он возьмет с французских и прочих иностранных кораблей, которые окажутся в Лиссабоне или порту Сетубал, часть матросов, оставив ровно столько людей, чтобы эти корабли могли вернуться домой…»
Филипп потерял покой и сон. Ночь за ночью, день за днем он диктовал, скрипел пером, читал и перечитывал тысячи депеш. Он пытался самолично управлять империей, в которой никогда не заходило солнце. Король влезал в мельчайшие детали. Медине-Сидонии он писал: «Касаемо здоровья экипажей, надлежит сократить ежедневную порцию андалузского вина, ибо оно зело терпкое. В море выдавать по одной асумбре (около двух литров. — Р. С .) на троих человек, вместо пол-литра каждому, а также пользоваться иными винами… Прошу отправлять мне подробные отчеты контролеров, поставленных следить за правильным исполнением приказа».
Или: «А противоестественный грех надлежит карать примерно». Или вот: «Запретите держать личные сундуки в корабельных проходах, иначе о них будут спотыкаться».
Письма, продиктованные вечером, мучили государя бессонными ночами, и часто с утра он диктовал противоположные распоряжения с длинными комментариями и обычным многословием. Сегодня в четырех строках можно было бы изложить то, на что Филипп изводил четыре страницы.
Листая бесчисленные послания, я узнал, каких трудов стоило королю раздобыть для Медины-Сидонии аркебузы, мушкеты, пики и латы. Из Бискайи должны были прибыть шестьдесят четыре якоря.
А герцог слал все новые и новые жалобы, по большей части обоснованные: не хватает свинца для литья пуль, нет запасных парусов и канатов, «всего 3000 центнеров пороха, меньше половины потребного… по тридцать ядер на пушку…» и т.д. У солдат не было шлемов и кирас. Но что куда серьезнее: «Я обошел на этих днях Армаду, корабль за кораблем, и выяснил со слов капитанов, что на судах числится на тысячу бочек для воды меньше, чем нужно, по мнению Франсиско Дуарте».
26 марта герцог еще более охладил пыл короля:
«У вашего величества были сведения, что Армада находится в двухдневной готовности к отплытию. Однако я по прибытии нашел дело в ином состоянии. Господь ведает, что я больше, чем кто-либо, стремлюсь вывести Армаду из порта в наикратчайший срок, назначенный вашим величеством, однако слишком велика нужда в потребных людях и снаряжении. По моим сведениям, здесь осталось не больше 10.000 человек, даже 9000… Андалузская Армада еще не пришла… До крайности недостает опытных матросов… Большим облегчением была бы возможность выплатить трехмесячное жалованье. Но, поскольку ваше величество распорядились выплатить двухмесячное, мы так и поступили, хотя мне говорят, что на эти деньги нельзя купить даже пару башмаков и новую рубаху, учитывая дороговизну товаров и бедность солдат… Нам пришлось потратить дополнительно 12.000 дукатов на госпиталь и энтретенидо (офицеров, дожидающихся вакантных должностей. — Р. С. ). Если так пойдет и дальше, ко дню отхода у меня останется лишь 200.000 дукатов вашего резерва. Оба жалованья будут выплачены на судах, что же касается продуктов, белья и обуви, то они будут продаваться в море, дабы никто не смог сбежать».
Это письмо разминулось с королевским посланием: «Проверив самолично состояние дел, начинайте грузить на суда пехоту, если вы еще не начали этого делать… Приготовьтесь выступать 5 апреля, самое позднее — 6 утром, и, чем раньше, тем лучше…»
Несмотря на настойчивые приказы, Медина-Сидония заменял каждый гнилой бимс, латал обшивку судов, заменял паруса и якоря.
Зато с духовными приготовлениями все было в порядке. Герцог сообщил королю: «Согласно воле вашего величества, все моряки и солдаты этой Армады исповедались и причастились перед посадкой на борт, а все сертификаты об исповеди переданы мне в собственные руки. Я отдал распоряжение адмиралам и боцманам запретить богохульства и ругательства на борту, не пускать солдат посещать падших женщин, а, ежели таковые обнаружатся на борту, немедленно гнать их прочь».
Лишь 2 апреля генерал-капитан уведомил короля, что, проведя общий смотр, начал грузить на борт пехоту. Что касается финансов, то: «…выплатив двухмесячное жалованье, мы останемся совсем без денег, а матросы не склонны довольствоваться столь малым, учитывая, сколько мы им задолжали… Соблаговолите, ваше величество, отправить нам некоторое количество эскудо через курьера или верховых».
«Экономьте деньги, отпущенные на Армаду»
В начале апреля герцог получил очередное детальное наставление: «Поскольку победы являются даром божьим, коим он милует по своему разумению, а ваш поход несомненно угоден ему и вы можете рассчитывать на его вспоможение, если только прегрешения наши не окажутся слишком тяжкими, надлежит проследить, чтобы никаких грехопадений не совершалось на этой Армаде, а если такие совершаются, надлежит их наказывать примерно и наглядно, иначе кара за попустительство падет на всех…
По получении сего приказа вы выйдете в море, достигнете Английского Канала (т.е. Ла-Манша. — Р. С. ), пройдете по нему до мыса Маргит и там окажете содействие в переправе герцогу Пармскому, моему кузену. Вам надлежит извещать его о продвижении, равно как и он будет извещать вас о своей готовности.
В случае, если буря рассредоточит Армаду, назначьте следующие места встречи — бухта Виго, порт Ла-Корунья и острова Силли. В Ла-Манше надлежит избегать баталий с Дрейком, если только его силы не окажутся в меньшинстве, а ветер будет вам благоприятствовать… Армада должна дойти в полном составе к месту встречи…
Если же не будет иного исхода, как вступить в сражение с армадами английского адмирала и Дрейка, знайте, что ваши силы значительнее и вы можете, встав по ветру и произведя иные маневры, дать им бой, ожидая, что господь ниспошлет вам победу.
Не премините сообщить всем, что враг, пользуясь артиллерией и огневым боем, не станет приближаться к нашим судам, в то время как в наших интересах сблизиться и взять их на абордаж… Кроме того, озаботьтесь, чтобы после победы наша Армада не рассеялась для грабежа захваченных судов. Всемерно экономьте деньги, отпущенные на Армаду… Совершено в Мадриде 1 апреля 1588 года мной, королем ».
Подписав, король сделал еще одно уточнение: «Войска, находящиеся на борту Армады, после высадки поступят под начало дона Алонсо де Лейвы, который будет командовать ими до прихода герцога».
Королевский курьер доставил также запечатанный конверт с пометкой: «Вручить герцогу Пармскому и Пьяченца после высадки в Англии или в случае, если высадка окажется невозможной ». В нем были инструкции главнокомандующему, как вести переговоры, если победа будет неполной или сухопутная кампания затянется. (Король упоминал три главные цели: свобода вероисповедания для католиков; возвращение крепостей, взятых англичанами в Нидерландах; денежная компенсация за разбой в испанских владениях. «Однако, — заключал Филипп, — надо надеяться, господь позволит нам полностью покорить Англию, на что мы все уповаем».)
Ответ герцога: «Припадаю к стопам вашего величества… Намереваюсь употребить для дела все свои силы, сожалея лишь о том, что их так немного. Верю в божественное Провидение… Однако вынужден вновь сообщить вашему величеству, что нужда в деньгах велика и только одно это удерживает меня от выхода в море. Я решил каждодневно слать курьера к вашему величеству с единственной целью получить деньги».
Прочтя это письмо, я тоже стал мысленно обращаться к его величеству: «Ну, сир, давайте раскошелимся. Черт побери, вы же не заставите меня шарить по дну впустую! Некрасиво получается, ваша милость».
Но Филипп остался глух к нашим с герцогом мольбам. Медина-Сидония упрямо настаивал: «Полки распределены по судам эскадры… Нужда в деньгах столь велика, что, я надеюсь, ваше величество уже отдали необходимые распоряжения».
Королевский ответ, отосланный в тот же день, не содержал ни малейшего намека на деньги.
13 апреля герцогу вручены еще две королевские депеши — ни слова о финансах.
Медина-Сидония вновь берется за перо: «Как только прибудут деньги, которые ваше величество отправит с особым нарочным, я смогу выйти на следующий же день. Умоляю ваше величество со всем душевным пылом, на который способен, приказать доставить мне деньги, ибо без них Армада не может выступить в поход».
Герцог ждал, но Филипп не выслал ни одного дуката.
По получении сего приказа вы выйдете в море, достигнете Английского Канала (т.е. Ла-Манша. — Р. С. ), пройдете по нему до мыса Маргит и там окажете содействие в переправе герцогу Пармскому, моему кузену. Вам надлежит извещать его о продвижении, равно как и он будет извещать вас о своей готовности.
В случае, если буря рассредоточит Армаду, назначьте следующие места встречи — бухта Виго, порт Ла-Корунья и острова Силли. В Ла-Манше надлежит избегать баталий с Дрейком, если только его силы не окажутся в меньшинстве, а ветер будет вам благоприятствовать… Армада должна дойти в полном составе к месту встречи…
Если же не будет иного исхода, как вступить в сражение с армадами английского адмирала и Дрейка, знайте, что ваши силы значительнее и вы можете, встав по ветру и произведя иные маневры, дать им бой, ожидая, что господь ниспошлет вам победу.
Не премините сообщить всем, что враг, пользуясь артиллерией и огневым боем, не станет приближаться к нашим судам, в то время как в наших интересах сблизиться и взять их на абордаж… Кроме того, озаботьтесь, чтобы после победы наша Армада не рассеялась для грабежа захваченных судов. Всемерно экономьте деньги, отпущенные на Армаду… Совершено в Мадриде 1 апреля 1588 года мной, королем ».
Подписав, король сделал еще одно уточнение: «Войска, находящиеся на борту Армады, после высадки поступят под начало дона Алонсо де Лейвы, который будет командовать ими до прихода герцога».
Королевский курьер доставил также запечатанный конверт с пометкой: «Вручить герцогу Пармскому и Пьяченца после высадки в Англии или в случае, если высадка окажется невозможной ». В нем были инструкции главнокомандующему, как вести переговоры, если победа будет неполной или сухопутная кампания затянется. (Король упоминал три главные цели: свобода вероисповедания для католиков; возвращение крепостей, взятых англичанами в Нидерландах; денежная компенсация за разбой в испанских владениях. «Однако, — заключал Филипп, — надо надеяться, господь позволит нам полностью покорить Англию, на что мы все уповаем».)
Ответ герцога: «Припадаю к стопам вашего величества… Намереваюсь употребить для дела все свои силы, сожалея лишь о том, что их так немного. Верю в божественное Провидение… Однако вынужден вновь сообщить вашему величеству, что нужда в деньгах велика и только одно это удерживает меня от выхода в море. Я решил каждодневно слать курьера к вашему величеству с единственной целью получить деньги».
Прочтя это письмо, я тоже стал мысленно обращаться к его величеству: «Ну, сир, давайте раскошелимся. Черт побери, вы же не заставите меня шарить по дну впустую! Некрасиво получается, ваша милость».
Но Филипп остался глух к нашим с герцогом мольбам. Медина-Сидония упрямо настаивал: «Полки распределены по судам эскадры… Нужда в деньгах столь велика, что, я надеюсь, ваше величество уже отдали необходимые распоряжения».
Королевский ответ, отосланный в тот же день, не содержал ни малейшего намека на деньги.
13 апреля герцогу вручены еще две королевские депеши — ни слова о финансах.
Медина-Сидония вновь берется за перо: «Как только прибудут деньги, которые ваше величество отправит с особым нарочным, я смогу выйти на следующий же день. Умоляю ваше величество со всем душевным пылом, на который способен, приказать доставить мне деньги, ибо без них Армада не может выступить в поход».
Герцог ждал, но Филипп не выслал ни одного дуката.
«Пусть заблещут вместе испанская доблесть и толедская сталь»
Обмен письмами продолжался.
Герцог — королю: «В монастыре святого Бенедикта монах по имени брат Антонио видел знамение, что господь дарует победу вашему величеству».
Знамение вскоре подтвердила настоятельница монастыря Богородицы мать Мария, прославившаяся многими чудесами и великой святостью. В этот монастырь являлись издалека, чтобы поцеловать ее икону, но только самым достойным она показывала стигматы — пять ран христовых у себя на руках, на ногах и на боку. Мать Мария твердо заявила: крестовый поход увенчается триумфом, об этом ей сообщила богоматерь, пообещав самолично следить за храбрым испанским воинством.
Герцог в восторге отправил в Эскориал новую реляцию.
Но земные заботы не оставляли командующего. Артиллерия превратилась в навязчивый кошмар. Победный парад Дрейка перед Кадисом ясно продемонстрировал, что отныне исход морских сражений решает дальнобойная артиллерия. Таран — главное оружие галер, абордаж и рукопашный бой, в котором не раз блистали вместе испанская доблесть и толедская сталь, отошли в прошлое.
Однако артиллерия галионов, галеасов и гукоров состояла в основном из базилик, полукулеврин, мортир и других орудий среднего радиуса действия. Что касается мелких пушек — фальконов, пасволант, фальконетов, мойян, эсмерилей, то они могли служить только в ближнем бою. Шестьдесят новых орудий, «одолженных» в последний момент на вошедших в испанские порты иностранных судах, закупленных в ганзейских городах и присланных из Италии и Австрии, были не лучше. Армада жизненно нуждалась в настоящих пушках, в особенности в кулевринах — дальнобойных орудиях, способных поразить корабль противника на значительной дистанции.
Все это было известно еще маркизу, который поставил вопрос перед Большим военным советом в Мадриде. Филипп отреагировал быстро. По особому его приказу Мадридский арсенал, работая день и ночь, отлил тридцать шесть орудий, Лиссабонский арсенал — тридцать.
А требовалось вдесятеро больше…
Один из командиров эскадр, Хуан Мартинес де Рекальде, поделился своими горькими соображениями со специальным посланником папы римского: у англичан более быстроходные и маневренные корабли, их орудия способны разнести испанские суда огнем кулеврин с дальней дистанции. Приблизиться к ним, чтобы завязать ближний бой, будет поистине чудом, так что остается уповать только на него, а также на погоду или на помрачение рассудка у врага. «Мы отправляемся воевать с англичанами, вооружившись лишь одной верой».
Кстати, в скором времени инквизиция дезавуировала главную пророчицу — мать Марию. Она противилась слиянию своей родной Португалии с Кастилией. Великий инквизитор архигерцог Альберт распорядился провести следствие, в результате чего было доказано, что пророчица пользуется «трюками и обманом». Так, «ловкой комбинацией зеркал» она создавала сияние вокруг головы, а при помощи «колес и блоков, скрытых под юбками», отрывалась от земли. Стигматы созданы «кончиком ножа и подкрашены киноварью». Очевидцы убедились в мошенничестве, «заглядывая через отверстия, проделанные в дверях ее кельи».
Прорицательница была объявлена обманщицей и симулянткой, смещена с должности, лишена клобука, посажена на хлеб и воду, причем во время трапезы ей было велено лежать на полу, с тем чтобы монахини наступали на нее…
К счастью, моральный дух участников похода не был подорван этим сенсационным разоблачением, ибо к тому времени судьба Армады была уже решена.
Герцог — королю: «В монастыре святого Бенедикта монах по имени брат Антонио видел знамение, что господь дарует победу вашему величеству».
Знамение вскоре подтвердила настоятельница монастыря Богородицы мать Мария, прославившаяся многими чудесами и великой святостью. В этот монастырь являлись издалека, чтобы поцеловать ее икону, но только самым достойным она показывала стигматы — пять ран христовых у себя на руках, на ногах и на боку. Мать Мария твердо заявила: крестовый поход увенчается триумфом, об этом ей сообщила богоматерь, пообещав самолично следить за храбрым испанским воинством.
Герцог в восторге отправил в Эскориал новую реляцию.
Но земные заботы не оставляли командующего. Артиллерия превратилась в навязчивый кошмар. Победный парад Дрейка перед Кадисом ясно продемонстрировал, что отныне исход морских сражений решает дальнобойная артиллерия. Таран — главное оружие галер, абордаж и рукопашный бой, в котором не раз блистали вместе испанская доблесть и толедская сталь, отошли в прошлое.
Однако артиллерия галионов, галеасов и гукоров состояла в основном из базилик, полукулеврин, мортир и других орудий среднего радиуса действия. Что касается мелких пушек — фальконов, пасволант, фальконетов, мойян, эсмерилей, то они могли служить только в ближнем бою. Шестьдесят новых орудий, «одолженных» в последний момент на вошедших в испанские порты иностранных судах, закупленных в ганзейских городах и присланных из Италии и Австрии, были не лучше. Армада жизненно нуждалась в настоящих пушках, в особенности в кулевринах — дальнобойных орудиях, способных поразить корабль противника на значительной дистанции.
Все это было известно еще маркизу, который поставил вопрос перед Большим военным советом в Мадриде. Филипп отреагировал быстро. По особому его приказу Мадридский арсенал, работая день и ночь, отлил тридцать шесть орудий, Лиссабонский арсенал — тридцать.
А требовалось вдесятеро больше…
Один из командиров эскадр, Хуан Мартинес де Рекальде, поделился своими горькими соображениями со специальным посланником папы римского: у англичан более быстроходные и маневренные корабли, их орудия способны разнести испанские суда огнем кулеврин с дальней дистанции. Приблизиться к ним, чтобы завязать ближний бой, будет поистине чудом, так что остается уповать только на него, а также на погоду или на помрачение рассудка у врага. «Мы отправляемся воевать с англичанами, вооружившись лишь одной верой».
Кстати, в скором времени инквизиция дезавуировала главную пророчицу — мать Марию. Она противилась слиянию своей родной Португалии с Кастилией. Великий инквизитор архигерцог Альберт распорядился провести следствие, в результате чего было доказано, что пророчица пользуется «трюками и обманом». Так, «ловкой комбинацией зеркал» она создавала сияние вокруг головы, а при помощи «колес и блоков, скрытых под юбками», отрывалась от земли. Стигматы созданы «кончиком ножа и подкрашены киноварью». Очевидцы убедились в мошенничестве, «заглядывая через отверстия, проделанные в дверях ее кельи».
Прорицательница была объявлена обманщицей и симулянткой, смещена с должности, лишена клобука, посажена на хлеб и воду, причем во время трапезы ей было велено лежать на полу, с тем чтобы монахини наступали на нее…
К счастью, моральный дух участников похода не был подорван этим сенсационным разоблачением, ибо к тому времени судьба Армады была уже решена.
Счастливейшая эскадра
Итак, упрямый герцог выжидал, флот понемногу укреплялся, но каждый день стояния в порту обходился королевской казне в 30.000 дукатов, не считая съеденной провизии.
Генерал-капитан отдал приказ выдавать в первую очередь лежалые продукты. Давно пора — засоленное в октябре мясо к апрелю стало уже зеленым и дурно пахло, черви кишели в сухарях. Каждый день удлинял список дезертиров, убегавших, несмотря на строгую охрану, а больные дизентерией заполняли госпитали и портовое кладбище.
25 апреля, в день святого Марка, выдавшийся солнечным и безветренным, генерал-капитан Счастливейшей Армады при полном параде явился в лиссабонский собор, чтобы принять в свои руки священное знамя крестового похода.
Светлейший кардинал-архигерцог Альберт, племянник его величества, вице-король и великий инквизитор Португалии, стоял рядом. Позади — плотной стеной знатные вельможи. Мессу служил епископ Лиссабонский. Он благословил участников похода, взял за край штандарт и протянул его герцогу. Мушкетеры произвели залп, трижды подхваченный всеми орудиями кораблей и батареями крепости.
Дон Луис де Кордоба верхом на белом коне провез знамя по улицам между двумя рядами коленопреклоненных солдат, «избранных среди самых прилично одетых»; монахи раздавали папские индульгенции. На знамени рядом с изображением Христа был герб Испании и начертаный по-латыни девиз: «Восстань, Господь, и защити». На другой стороне — образ Богоматери с такими словами: «Покажи, что ты мать».
Знамя возложили на алтарь в монастыре святого Доминика, и герцог простер над ним длань. Новый залп из мушкетов приветствовал его по выходе из монастырской церкви. Герцог строго наказал сержантам и офицерам не спускать глаз с 1250 солдат почетного эскорта, пока те все до единого не поднимутся на борт.
Закончив церемонию, Медина-Сидония вновь сел за финансовые ведомости. Ожидание продлилось еще две недели… Наконец рано утром 9 мая, отчаявшись получить хоть что-нибудь, он отдал приказ к отплытию.
Устье Тежу покрылось густым лесом мачт. Трепетали вымпелы и флаги, блистали начищенные доспехи, латы и кирасы. Расшитые золотом накидки и бархатные камзолы радовали взор, мелодично позвякивали золотые цепи на груди, а белые перья на шляпах изгибались по ветру.
Сам светлейший герцог Медина-Сидония находился на тысячетонном галионе «Сан-Мартин», флагмане Португальской эскадры. Вместе с ним плыли его духовный наставник, исповедник и шестьдесят слуг.
В устье Тежу поднялся крепкий ветер. Лоцманы качали головой: нечего и думать выходить за мол. В ожидании затишья отдали якоря и очистили верхние палубы. Ледяные порывы резали лицо. «Декабрьская погода», — говорили лоцманы, а герцог занес в дневник: «Погода противится выходу Армады».
Воспользовавшись паузой, он составил приказ по флоту, который зачитали под звуки трубы на всех кораблях:
«Приказ генералам, полковникам, капитанам и офицерам, штурманам, боцманам, солдатам и матросам, всем выступившим в поход.
В первую голову надлежит помнить каждому, от высших офицеров до рядовых, что главным намерением его величества было и остается служение господу нашему… Посему нельзя выходить в море, не исповедовавшись и не покаявшись в прошлых грехах. Также всякие ругательства и хулы в адрес нашего господа, богоматери и святых запрещаются под страхом самого сурового наказания и лишения винной порции.
Запрещаются все игры, особливо в ночное время. Поскольку известные прегрешения происходят от присутствия публичных и частных женщин, запрещаю пускать их на борт5.
Капелланам читать «Аве Мария» при подъеме флага, а по субботам творить общую молитву.
Ссоры, драки и прочие скандалы запрещаются, равно как и ношение шпаг до встречи с неприятелем…»
Каждый капитан уже получил подробные наставления о походе. Были оговорены сигналы и средства связи между эскадрами. Назначены пункты встречи. Герцог подчеркивал необходимость соблюдения чистоты на судах. По эскадрам были распределены лоцманы — испанцы, французы, голландцы и англичане, хорошо знакомые с Ла-Маншем; у них были новейшие карты и лоции, в которых отмечались все порты и приметные ориентиры от островов Силли до Дувра, а также глубины, приливы, течения и мели.
Капитаны составили собственные инструкции для экипажа, где каждому указывалось его место во время плавания, при аврале и во время боя. Монахи, слуги, цирюльники и прочие «лишние рты» должны были затыкать течи и гасить пожары.
Но пока что приходилось ждать. Армада простояла семнадцать дней. Ветер никак не стихал.
За это время погрузили на суда бобы, рис и оливковое масло, заменили протухшее мясо свежим, а старое побросали в море.
С набережной, где днем толпились зеваки, внутренний рейд казался «сплошным лесом из мачт». Герцог мог по праву гордиться: никто еще не возглавлял столь могучую экспедицию.
Кстати, никто в то время не называл Армаду «Непобедимой». Маркиз Санта-Крус окрестил ее в 1586 году «Счастливейшей». Сидония просто именовал ее «Армадой». В английских документах значится: «Испанская Армада» или «Испанский флот». Ни разу король, герцог, командир какой-либо эскадры, никто из офицеров, придворных, советников или секретарей, никто из испанских летописцев и историков той эпохи не назвал ее «Непобедимой». Филипп прекрасно знал, что «виктория — дар не людской, а божий».
Откуда же взялось это наименование, словно в насмешку прикипевшее намертво к походу? Может, оно было плодом выдумки британских памфлетистов? Или возникло за столом в лиссабонской таверне, где загуляла компания портовых остряков? Или его придумал безвестный идальго, дабы придать себе храбрости? А может так нарек флот сам папа?
Герцог Медина-Сидония отправил в королевский дворец «Реляцию о состоянии дел Армады », к которой был приложен подробный список кораблей, пушек, войск и снаряжения. Эту «Реляцию» отпечатали в Лиссабоне и Бургосе в виде поэмы, а в Мадриде подготовили инвентарные листы, которые перевели на все европейские языки и начали распространять во многих странах. То было первое в истории массированное наступление средствами «психологической войны».
Пропаганда преследовала двойную цель: склонить нейтральных европейских государей к союзничеству с Испанией (победа, а значит, и дележ добычи гарантировались!) и запугать Англию.
Списки были точны во всем, кроме одного: герцог преувеличил численность войск на борту. На это он получил от короля тайное указание. И втайне же ответил ему: «…обнаружилась нехватка людей при отходе от берега, а сейчас, полагаю, не хватает еще больше…»
Тщательно сверив несколько экземпляров, я выписал следующие цифры: Армада насчитывала 130 судов, в том числе 65 галионов и вооруженных пушками купеческих кораблей, 25 гукоров с провиантом и лошадьми, 19 небольших паташей (судов береговой охраны), 13 сабр, четыре галеры и четыре галеаса, один из них — «Хирона».
На судах находилось 30.693 человека (цифра, завышенная минимум на 20 процентов), в том числе 8000 матросов и пушкарей; 2100 галерных гребцов — каторжане, пленные, рабы и вольные гребцы; 19.000 солдат — мушкетеры, аркебузиры и алебардисты; 1545 добровольцев, среди которых 300 безземельных идальго и кабальеро со слугами; немецкие, ирландские, шотландские капитаны и лоцманы; костоправы, лекари, цирюльники, брадобреи и прочая несражающаяся публика, а также 180 священников и монахов, часть которых отправилась в Англию босиком.
Генерал-капитан Моря-Океана лично командовал десятью галионами и двумя сабрами Португальской эскадры.
Человек, заслуживший титул «первого флотоводца Испании», Хуан Мартинес де Рекальде, кавалер Ордена св. Иакова, был генерал-капитаном Бискайской эскадры (десять кораблей и четыре паташа). Его флаг развевался на мачте флагманского корабля «Санта-Ана». Рекальде был генерал-капитаном уже шестнадцать лет, служил в Вест-Индии, командовал «Золотыми флотами», был правой рукой Санта-Круса; храбрость и отвага снискали ему прозвище Львиное Сердце.
Четырнадцать галионов и нао Кастильской эскадры находились под началом Диего Флореса де Вальдеса. За плечами у него было два десятилетия плаваний через Атлантику, репутация блестящего знатока навигации и судостроения; однако он слыл человеком тщеславным, завистливым и сварливым. На флоте его боялись и ненавидели. Филипп назначил его начальником штаба герцога. (Назначение осталось непонятным и современникам и историкам. Если Медина-Сидония был не способен командовать, то никто не желал подчиняться Диего Флоресу.) Он перешел на «Сан-Мартин» и оставался там до конца кампании.
Дон Педро де Вальдес, двоюродный брат Диего Флореса и его злейший враг, был генерал-капитаном Андалузской эскадры (десять боевых кораблей и один паташ). Кавалер Ордена св. Иакова, он тоже водил через океан «Серебряные флоты», сражался в Португалии, на Азорах и при Ферроле, где был тяжело ранен. Во время снаряжения Армады был самым горячим сторонником дальнобойной артиллерии. (Дело в том, что сыскалось немало командиров, ратовавших за прежнюю тактику абордажа, в которой испанцы не знали себе равных.)
Десять кораблей Гипускоанской эскадры с двумя паташами подчинялись дону Мигелю де Окендо. Дон Мигель, по прозвищу Гордость Армады, был бесстрашным воителем, славным героем, о подвигах которого ходили рассказы во всех портах империи. Он числился самым сведущим мореплавателем после Рекальде.
Дон Мартин де Бертендона, расчетливый и дерзкий в нападении, командовал десятью крепкими кораблями Левантийской эскадры, куда входили суда, снаряженные в Барселоне и портах Италии. Среди них выделялась «Рата Санта-Мария Энкоронада» — генуэзская каракка водоизмещением 820 тонн, которая несла 35 орудий, 335 солдат и 84 матроса. На ней отплыл дон Алонсо де Лейва со своими братьями и отпрысками благороднейших семей Испании. Дон Алонсо был назначен командовать войсками десанта во время баталии.
Провиант, боеприпасы, полевая артиллерия, походное снаряжение, осадные орудия, телеги и мулы, лошади и конюхи были погружены на двадцать пять гукоров — небольших, наспех и кое-как вооруженных купеческих судов. Командовать этой малопочетной эскадрой выпало Хуану Гомесу де Медине.
Каждой эскадре было придано по нескольку паташей, фрегатов или сабр (мелких быстроходных фрегатов, построенных на побережье Бискайского залива). В их обязанности входило поддержание связи, разведка, перевозка пленных, лоцманов и курьерская служба. Двадцать два суденышка были сведены в эскадру паташей под началом дона Антонио Уртадо, поднявшего флаг на «Нуестра Сеньора дель Пилар де Сарагоса».
Дон Диего Медрано вел четыре португальских галеры.
Наконец, дон Гуго де Монкада на флагмане «Сан-Лоренсо» предводительствовал четырьмя галеасами Неаполитанского королевства. Монкада, каталонец знатнейшего происхождения, рыцарь Мальтийского ордена и Ордена св. Иакова, был потомственным аристократом высокомерного и спесивого нрава.
Галеасами6 называли большие боевые галеры венецианской постройки. В описываемую эпоху это был гибрид весельной галеры и корабля с латинским парусным вооружением; на носу у него был окованный железом шпирон для тарана судов противника. В битве при Лепанте (1571 год) шесть венецианских галеасов расстроили боевой порядок турецкого флота огнем пушек и пропороли борта нескольких судов страшным тараном. Галеасы имели по двенадцать весел с каждого борта, к каждому веслу было приковано по 6—10 гребцов; их укрывал от пуль и осколков толстый настил верхней палубы.
Для Армады в Венеции было заказано четыре галеаса, и Медина-Сидония надеялся на их огневую мощь в морском сражении. «Эти галеасы, — пишет современник, — радовали взор. На них были башни и бойницы. Палубные надстройки украшены резными фигурами. Для офицеров на корме имелись роскошные каюты с коврами, их стены были обиты бархатом, свет проходил сквозь цветные стекла. Фонари и флаги украшали борта кораблей. Ужинали в порту под пение менестрелей. Посуда, подсвечники и столовые приборы были из золоченого серебра. Офицеры носили шелковые штаны и бархатные камзолы с золотыми цепями. Гребцы и солдаты одевались за свой счет, если им выплачивали жалованье».
Четыре совершенных боевых «монстра», ощетинившихся пятьюдесятью пушками, казались неуязвимыми. Им предназначалось сыграть решающую роль, если во время сражения случится безветрие: они могли подойти к английским галионам на веслах.
Генерал-капитан отдал приказ выдавать в первую очередь лежалые продукты. Давно пора — засоленное в октябре мясо к апрелю стало уже зеленым и дурно пахло, черви кишели в сухарях. Каждый день удлинял список дезертиров, убегавших, несмотря на строгую охрану, а больные дизентерией заполняли госпитали и портовое кладбище.
25 апреля, в день святого Марка, выдавшийся солнечным и безветренным, генерал-капитан Счастливейшей Армады при полном параде явился в лиссабонский собор, чтобы принять в свои руки священное знамя крестового похода.
Светлейший кардинал-архигерцог Альберт, племянник его величества, вице-король и великий инквизитор Португалии, стоял рядом. Позади — плотной стеной знатные вельможи. Мессу служил епископ Лиссабонский. Он благословил участников похода, взял за край штандарт и протянул его герцогу. Мушкетеры произвели залп, трижды подхваченный всеми орудиями кораблей и батареями крепости.
Дон Луис де Кордоба верхом на белом коне провез знамя по улицам между двумя рядами коленопреклоненных солдат, «избранных среди самых прилично одетых»; монахи раздавали папские индульгенции. На знамени рядом с изображением Христа был герб Испании и начертаный по-латыни девиз: «Восстань, Господь, и защити». На другой стороне — образ Богоматери с такими словами: «Покажи, что ты мать».
Знамя возложили на алтарь в монастыре святого Доминика, и герцог простер над ним длань. Новый залп из мушкетов приветствовал его по выходе из монастырской церкви. Герцог строго наказал сержантам и офицерам не спускать глаз с 1250 солдат почетного эскорта, пока те все до единого не поднимутся на борт.
Закончив церемонию, Медина-Сидония вновь сел за финансовые ведомости. Ожидание продлилось еще две недели… Наконец рано утром 9 мая, отчаявшись получить хоть что-нибудь, он отдал приказ к отплытию.
Устье Тежу покрылось густым лесом мачт. Трепетали вымпелы и флаги, блистали начищенные доспехи, латы и кирасы. Расшитые золотом накидки и бархатные камзолы радовали взор, мелодично позвякивали золотые цепи на груди, а белые перья на шляпах изгибались по ветру.
Сам светлейший герцог Медина-Сидония находился на тысячетонном галионе «Сан-Мартин», флагмане Португальской эскадры. Вместе с ним плыли его духовный наставник, исповедник и шестьдесят слуг.
В устье Тежу поднялся крепкий ветер. Лоцманы качали головой: нечего и думать выходить за мол. В ожидании затишья отдали якоря и очистили верхние палубы. Ледяные порывы резали лицо. «Декабрьская погода», — говорили лоцманы, а герцог занес в дневник: «Погода противится выходу Армады».
Воспользовавшись паузой, он составил приказ по флоту, который зачитали под звуки трубы на всех кораблях:
«Приказ генералам, полковникам, капитанам и офицерам, штурманам, боцманам, солдатам и матросам, всем выступившим в поход.
В первую голову надлежит помнить каждому, от высших офицеров до рядовых, что главным намерением его величества было и остается служение господу нашему… Посему нельзя выходить в море, не исповедовавшись и не покаявшись в прошлых грехах. Также всякие ругательства и хулы в адрес нашего господа, богоматери и святых запрещаются под страхом самого сурового наказания и лишения винной порции.
Запрещаются все игры, особливо в ночное время. Поскольку известные прегрешения происходят от присутствия публичных и частных женщин, запрещаю пускать их на борт5.
Капелланам читать «Аве Мария» при подъеме флага, а по субботам творить общую молитву.
Ссоры, драки и прочие скандалы запрещаются, равно как и ношение шпаг до встречи с неприятелем…»
Каждый капитан уже получил подробные наставления о походе. Были оговорены сигналы и средства связи между эскадрами. Назначены пункты встречи. Герцог подчеркивал необходимость соблюдения чистоты на судах. По эскадрам были распределены лоцманы — испанцы, французы, голландцы и англичане, хорошо знакомые с Ла-Маншем; у них были новейшие карты и лоции, в которых отмечались все порты и приметные ориентиры от островов Силли до Дувра, а также глубины, приливы, течения и мели.
Капитаны составили собственные инструкции для экипажа, где каждому указывалось его место во время плавания, при аврале и во время боя. Монахи, слуги, цирюльники и прочие «лишние рты» должны были затыкать течи и гасить пожары.
Но пока что приходилось ждать. Армада простояла семнадцать дней. Ветер никак не стихал.
За это время погрузили на суда бобы, рис и оливковое масло, заменили протухшее мясо свежим, а старое побросали в море.
С набережной, где днем толпились зеваки, внутренний рейд казался «сплошным лесом из мачт». Герцог мог по праву гордиться: никто еще не возглавлял столь могучую экспедицию.
Кстати, никто в то время не называл Армаду «Непобедимой». Маркиз Санта-Крус окрестил ее в 1586 году «Счастливейшей». Сидония просто именовал ее «Армадой». В английских документах значится: «Испанская Армада» или «Испанский флот». Ни разу король, герцог, командир какой-либо эскадры, никто из офицеров, придворных, советников или секретарей, никто из испанских летописцев и историков той эпохи не назвал ее «Непобедимой». Филипп прекрасно знал, что «виктория — дар не людской, а божий».
Откуда же взялось это наименование, словно в насмешку прикипевшее намертво к походу? Может, оно было плодом выдумки британских памфлетистов? Или возникло за столом в лиссабонской таверне, где загуляла компания портовых остряков? Или его придумал безвестный идальго, дабы придать себе храбрости? А может так нарек флот сам папа?
Герцог Медина-Сидония отправил в королевский дворец «Реляцию о состоянии дел Армады », к которой был приложен подробный список кораблей, пушек, войск и снаряжения. Эту «Реляцию» отпечатали в Лиссабоне и Бургосе в виде поэмы, а в Мадриде подготовили инвентарные листы, которые перевели на все европейские языки и начали распространять во многих странах. То было первое в истории массированное наступление средствами «психологической войны».
Пропаганда преследовала двойную цель: склонить нейтральных европейских государей к союзничеству с Испанией (победа, а значит, и дележ добычи гарантировались!) и запугать Англию.
Списки были точны во всем, кроме одного: герцог преувеличил численность войск на борту. На это он получил от короля тайное указание. И втайне же ответил ему: «…обнаружилась нехватка людей при отходе от берега, а сейчас, полагаю, не хватает еще больше…»
Тщательно сверив несколько экземпляров, я выписал следующие цифры: Армада насчитывала 130 судов, в том числе 65 галионов и вооруженных пушками купеческих кораблей, 25 гукоров с провиантом и лошадьми, 19 небольших паташей (судов береговой охраны), 13 сабр, четыре галеры и четыре галеаса, один из них — «Хирона».
На судах находилось 30.693 человека (цифра, завышенная минимум на 20 процентов), в том числе 8000 матросов и пушкарей; 2100 галерных гребцов — каторжане, пленные, рабы и вольные гребцы; 19.000 солдат — мушкетеры, аркебузиры и алебардисты; 1545 добровольцев, среди которых 300 безземельных идальго и кабальеро со слугами; немецкие, ирландские, шотландские капитаны и лоцманы; костоправы, лекари, цирюльники, брадобреи и прочая несражающаяся публика, а также 180 священников и монахов, часть которых отправилась в Англию босиком.
Генерал-капитан Моря-Океана лично командовал десятью галионами и двумя сабрами Португальской эскадры.
Человек, заслуживший титул «первого флотоводца Испании», Хуан Мартинес де Рекальде, кавалер Ордена св. Иакова, был генерал-капитаном Бискайской эскадры (десять кораблей и четыре паташа). Его флаг развевался на мачте флагманского корабля «Санта-Ана». Рекальде был генерал-капитаном уже шестнадцать лет, служил в Вест-Индии, командовал «Золотыми флотами», был правой рукой Санта-Круса; храбрость и отвага снискали ему прозвище Львиное Сердце.
Четырнадцать галионов и нао Кастильской эскадры находились под началом Диего Флореса де Вальдеса. За плечами у него было два десятилетия плаваний через Атлантику, репутация блестящего знатока навигации и судостроения; однако он слыл человеком тщеславным, завистливым и сварливым. На флоте его боялись и ненавидели. Филипп назначил его начальником штаба герцога. (Назначение осталось непонятным и современникам и историкам. Если Медина-Сидония был не способен командовать, то никто не желал подчиняться Диего Флоресу.) Он перешел на «Сан-Мартин» и оставался там до конца кампании.
Дон Педро де Вальдес, двоюродный брат Диего Флореса и его злейший враг, был генерал-капитаном Андалузской эскадры (десять боевых кораблей и один паташ). Кавалер Ордена св. Иакова, он тоже водил через океан «Серебряные флоты», сражался в Португалии, на Азорах и при Ферроле, где был тяжело ранен. Во время снаряжения Армады был самым горячим сторонником дальнобойной артиллерии. (Дело в том, что сыскалось немало командиров, ратовавших за прежнюю тактику абордажа, в которой испанцы не знали себе равных.)
Десять кораблей Гипускоанской эскадры с двумя паташами подчинялись дону Мигелю де Окендо. Дон Мигель, по прозвищу Гордость Армады, был бесстрашным воителем, славным героем, о подвигах которого ходили рассказы во всех портах империи. Он числился самым сведущим мореплавателем после Рекальде.
Дон Мартин де Бертендона, расчетливый и дерзкий в нападении, командовал десятью крепкими кораблями Левантийской эскадры, куда входили суда, снаряженные в Барселоне и портах Италии. Среди них выделялась «Рата Санта-Мария Энкоронада» — генуэзская каракка водоизмещением 820 тонн, которая несла 35 орудий, 335 солдат и 84 матроса. На ней отплыл дон Алонсо де Лейва со своими братьями и отпрысками благороднейших семей Испании. Дон Алонсо был назначен командовать войсками десанта во время баталии.
Провиант, боеприпасы, полевая артиллерия, походное снаряжение, осадные орудия, телеги и мулы, лошади и конюхи были погружены на двадцать пять гукоров — небольших, наспех и кое-как вооруженных купеческих судов. Командовать этой малопочетной эскадрой выпало Хуану Гомесу де Медине.
Каждой эскадре было придано по нескольку паташей, фрегатов или сабр (мелких быстроходных фрегатов, построенных на побережье Бискайского залива). В их обязанности входило поддержание связи, разведка, перевозка пленных, лоцманов и курьерская служба. Двадцать два суденышка были сведены в эскадру паташей под началом дона Антонио Уртадо, поднявшего флаг на «Нуестра Сеньора дель Пилар де Сарагоса».
Дон Диего Медрано вел четыре португальских галеры.
Наконец, дон Гуго де Монкада на флагмане «Сан-Лоренсо» предводительствовал четырьмя галеасами Неаполитанского королевства. Монкада, каталонец знатнейшего происхождения, рыцарь Мальтийского ордена и Ордена св. Иакова, был потомственным аристократом высокомерного и спесивого нрава.
Галеасами6 называли большие боевые галеры венецианской постройки. В описываемую эпоху это был гибрид весельной галеры и корабля с латинским парусным вооружением; на носу у него был окованный железом шпирон для тарана судов противника. В битве при Лепанте (1571 год) шесть венецианских галеасов расстроили боевой порядок турецкого флота огнем пушек и пропороли борта нескольких судов страшным тараном. Галеасы имели по двенадцать весел с каждого борта, к каждому веслу было приковано по 6—10 гребцов; их укрывал от пуль и осколков толстый настил верхней палубы.
Для Армады в Венеции было заказано четыре галеаса, и Медина-Сидония надеялся на их огневую мощь в морском сражении. «Эти галеасы, — пишет современник, — радовали взор. На них были башни и бойницы. Палубные надстройки украшены резными фигурами. Для офицеров на корме имелись роскошные каюты с коврами, их стены были обиты бархатом, свет проходил сквозь цветные стекла. Фонари и флаги украшали борта кораблей. Ужинали в порту под пение менестрелей. Посуда, подсвечники и столовые приборы были из золоченого серебра. Офицеры носили шелковые штаны и бархатные камзолы с золотыми цепями. Гребцы и солдаты одевались за свой счет, если им выплачивали жалованье».
Четыре совершенных боевых «монстра», ощетинившихся пятьюдесятью пушками, казались неуязвимыми. Им предназначалось сыграть решающую роль, если во время сражения случится безветрие: они могли подойти к английским галионам на веслах.
Дон Алонсо Мартинес де Лейва
При чтении документов меня поразила одна деталь. Из всех собравшихся в Лиссабоне знатных господ, сиятельных грандов и благородных кабальеро наибольшим восхищением был окружен дон Алонсо Мартинес де Лейва. Его имя выплывало отовсюду, причем всегда с почтительным придыханием: «как считает де Лейва», «по мнению самого дона Алонсо». Герцог Медина-Сидония «собрал у себя генералов и Алонсо де Лейву» — видимо, мнение последнего значило столько же, сколько голоса всех других. Де Лейва был для своих современников признанным воплощением ратных доблестей и благородства.