Степанов Анатолий Яковлевич. В последнюю очередь

   - Значит, одеваем? - уточнил деловито Пушок.
   - Ну, конечно же, друг мой, Пушок! - упиваясь красотой слова и глубокими модуляциями своего голоса, объявил Коммерция.
   - Тогда прошу вас встать, товарищ капитан, - предложил Пушок.
   Саша соскочил с прилавка, а пушок, отойдя на несколько шагов, стал внимательно изучать его. Рассмотрев, резюмировал:
   - Пиджачок скорее всего пятидесятого размера, брюки - сорок восьмого, четвертого роста.
   - Что имеем для молодого человека? Из самого лучшего, конечно, многозначительно поинтересовался Коммерция.
   - Все зависит от того, какими суммами располагает клиент. - Пушок был реалист и прагматик в отличие от Коммерции - романтика и идеалиста.
   - Плачу с запроса, - просто сказал Саша. Пушок поднял бровь.
   - Имеется ленд-лизовский пиджак тонкого габардина. Брюки коричневые, тоже американские. Колеса черные. Довоенный "Скороход". Общий стиль элегантный молодой человек спортивного типа.
   Коммерция прикрыл глаза - мысленно воспроизвел облик элегантного молодого человека спортивного типа - и добавил мечтательно:
   - И хорошую рубашку, Пушок. Тоже коричневую. Только более светлых тонов.
   - Ну, - спросил у него Пушок.
   - Что - ну? За товаром иди.
   - Так не выдадут без вас.
   Коммерция, ища сочувствия, обернулся к Петру и Саше, развел руками ну как с такими неумехами быть! - и зашагал вслед удалявшемуся Пушку.
   - Златоусты! - заметил Алик.
   - Профессия у них такая, - объяснил Петро.
   - Где ребята? - спросил Саша.
   - Как где? Сергей прихворнул малость, Клава сказала, - ответил Петро. Потом зачерпнул из мешка семечек и, высыпав их обратно, добавил: - А Борис с Мишкой уже на работу вышли.
   - Понятно, - Саша помолчал, потом заметил между прочим, - И Семеныча не видать.
   - Напугал старичка, а теперь горюешь? - подковырнул Петро.
   - Его запугаешь, - ответил Саша и увидел возвращающуюся пару.
   Они шли меж рядов и сквозь толпу, брезгливо и отстраненно. Они открыто презирали тех, кого легко обманывали, и легко обманывали потому, что высокомерно презирали. Глядя на них, Саша почувствовал накат солдатского гнева и, на миг прикрыв глаза, привычно подавил его.
   Пушок положил изящный чемоданчик на прилавок, а Коммерция, открыв его, извлек шикарный бежевый пиджак.
   - Да, - вспомнил Коммерция. - Ботинки сорок третьего размера. Подойдут?
   - В самый раз, - ответил Саша, не в силах оторвать глаз от пиджака.
   - Прошу примерить, - предложил Коммерция.
   - Прямо здесь?
   - Пиджачок можно, - подбодрил Пушок. Саша потянулся за пиджаком и вдруг заметил на правой руке Коммерции отсутствие двух пальцев указательного и среднего.
   Картину подобного рода он однажды видел там, на фронте. Там гражданин, добровольно и самостоятельно освободившийся от двух своих главных на войне пальцев, без колебаний и психологических экскурсов был направлен комбатом в трибунал.
   - Самострел? - со знанием дела осведомился Саша.
   - Язычок у вас, товарищ капитан! Несчастный случай в сороковом году. Лопнул трос на лесоповале.
   - В исправительно-трудовой колонии где-нибудь на далеком Севере нашей необъятной Родины? - Саше нравилось уточнять.
   - Именно, - подтвердил Коммерция. - В Кировской области.
   Не торопясь, Саша расстегнул кителек, снял его, взял из рук застывшего вдруг Коммерции пиджак. А Коммерция и Пушок смотрели на рукоять парабеллума, торчавшую из-под бриджей, смотрели пристально и обреченно. Саша влез в пиджак. Пиджак сидел как влитой.
   - Как? - спросил Саша у Алика.
   - Хороший пиджак, - серьезно ответил Алик. Саша снял пиджак, поправил парабеллум, надел китель, четко застегнулся.
   - Ну что, купцы? Называйте цену. За все. С чемоданом.
   - Для героя войны цена будет весьма и весьма умеренной, - заявил Коммерция.
   - И правильно, молодцы, - поощрил купцов в этом намереньи Саша и, угрожающе похлопав через китель по невидимому пистолету, добавил: Учитесь торговать.
   У себя в комнате под насмешливым взглядом Алика Саша ловко и с видимым удовольствием переоделся и, посмотрев на себя в зеркало, сообщил своему отражению весьма конфиденциально:
   - Ну, сукины дети, я до вас доберусь.
   - Нет, такого красавца в доме держать никак нельзя. Его народу показывать надо, - иронично решил сидевший на подоконнике Алик. Отметая иронию, Саша с энтузиазмом принял предложение.
   - Именно, мой юный друг! Пойдем гулять.
   - На минуту в Отцовский заскочим, а потом - в центр, - сказал Саша Алику. Они шли по Красноармейской - элегантный молодой человек спортивного типа и его юный друг, одетый значительно скромнее. Свернули в тихий уже заросший молодой яркой травой Отцовский.
   У дома номер семь Саша картинно - как и требовало новое одеяние, облокотившись о палисад, обратился к женщине, которая энергично работала лопатой - вскапывала огород.
   - Можно вас спросить, мамаша?
   Женщина разогнулась и оказалась яркой молодицей.
   - Что тебе, сынок?
   - Извини, сестренка, - вальяжный стиль роскошного молодого человека был сбит одним ударом, и потому он говорил уже просительно: - Тут старичок проживает, Михаил Семенович. Можно его повидать?
   - Семеныча-то? Да навряд ли. Уехал он.
   - А мы с ним договорились... Как же это он?
   - Ни свет ни заря. Меня разбудил, говорит: "К снохе поеду в Ногинск. На огороде помочь просит". Через десять дней обещал быть.
   - Жаль. Он мне позарез нужен.
   - А я заменить его не могу? - игриво спросила молодица.
   Саша отчаянным глазом осмотрел ее и сказал задумчиво:
   - А что ж... Есть над чем подумать...
   - Думай не думай, солдатик, сто рублей - не деньги. Зачем тебе думать-то? - до ужаса рисковой была молодица - уже знала, что понравилась.
   - Умный потому что, - ответил, чтобы ответить Саша, и спросил нахально, вспомнив свой неземной красоты наряд: - Звать-называть как тебя буду?
   - Нинель, - назвалась озорница.
   - Лучше Нинон, - задумчиво поправил ее Саша. - Я буду звать тебя Нинон. Жди меня через пару деньков, Нинон.
   - А сегодня что же?
   - Сегодня дел по горло, - с искренним огорчением объяснил Саша. Сегодня мне гулять положено.
   - Тогда гуляй отсюда, - грубо посоветовала Нинон и взялась за лопату. Саша в неопределенности еще немного потоптался у забора, а потом, махнув рукой, заявил горько Алику:
   - Нас не поняли, дружок. Пойдем искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок.
   Уголок они искали на привычном пути: Ленинградское шоссе, улица Горького, Пушкинская площадь.
   - Не пойду! - свистящим шепотом кричал Алик и вырвался. А Саша за руки тянул его в "Асторию".
   - Да ты что, дурачок! Такой сегодня день! Посидим, поедим.
   - Я не голоден.
   - Ты жульен когда-нибудь ел?
   - А что это такое?
   - Из интеллигентной семьи, а село! - весело изумился Саша и затолкал слабо сопротивляющегося из-за обнаруженного вдруг собственного невежества Алика в ресторанный подъезд.
   - Мест нет! - строго предупредил швейцар.
   - Нам найдут, - беспечно ответил Саша.
   - И вашему товарищу рановато по ресторанам-то...
   - В самый раз, - отрубил Саша и нехорошо глянул на швейцара: сквозь и одновременно как бы мимо.
   Взгляд этот означал, что Саша уже не видит перед собой человека, а видит он всего лишь препятствие, которое ему, солдату, позволено преодолевать любым способом. Любым. Поняв, что далее препятствовать без риска невозможно, швейцар возгласил:
   - Прошу!
   - Может не пойдем? - нудил Алик.
   - Да замолчи ты!
   В зале Саша заметил знакомого официанта и поманил его пальцем. Тот на миг задумался, узнал, подбежал.
   - Столик на двоих, закуску, жульены, двести пятьдесят.
   Гриша окинул критическим взором Алика, но возражать не стал: усадил за малый стол у колонны, расставил приборы и исчез.
   - Нравится тебе здесь? - спросил Саша.
   - Нет.
   - Почему?
   - Не ко времени все это.
   С подносом примчался Гриша.
   - А вот Алику не нравится у вас, Гриша, - игриво сказал Саша.
   - Кому что, - бесстрастно заметил Гриша. - Кому шашлык, а кому манная каша, кому сто пятьдесят, а кому молоко через соску.
   - Не хами, - предупредил Саша.
   - Вы спрашиваете, я отвечаю, - Гриша, разговаривая, умело расставил принесенное и пожелал: - Приятного аппетита!
   Саша налил себе рюмку, поднял ее.
   - За ребят, сделавших то, что мне сделать не довелось, - и выпил.
   - Гражданин! - прозвучало за его спиной. - Приводить несовершеннолетних в ресторан в вечернее время строго запрещается.
   Саша поставил рюмку на стол и поднял глаза на метрдотеля!
   - А! Аполлинарий! Ты за Алика не беспокойся. Он взрослый. И умный. Умнее и образованнее нас с тобой.
   - Гражданин! Я повторяю еще раз... - начал было опять Аполлинарий Макарович, но осекся, потому что Саша, вытянув ноги и слегка отъехав креслом по натертому полу, засунул руки в карманы брюк. От этого незастегнутый бежевый пиджак разошелся, приоткрыл поблескивавшую в обильном свете ручку парабеллума.
   - Аполлинарий! - упирая на двойное "л", произнес Саша. - Жена, наверное, Полей зовет? Так вот что, Поля. Я - нервный, я - контуженный, я за себя не ручаюсь. Мысль моя ясна?
   Аполлинарий Макарович, чтобы окончательно не пасть в собственных глазах, просто молчал.
   - Тогда иди, - предложил ему Саша, но вспомнил вдруг: - Да твой приятелек Семеныч сегодня здесь появлялся?
   - Я не знаю никакого Семеновича! - сделал заявление Аполлинарий.
   - Вот что, ресторанная падла, - тихо сказал Саша. - Тебя вежливо спрашивают, и ты должен отвечать вежливо, кратко и правдиво. Ну!
   - Его сегодня не было, - выдавил из себя Аполлинарий Макарович.
   - Видишь, как все просто? А ты, глупый, боялся. Ну, ходи ножками.
   Аполлинарий ходил ножками. Глядя на него, Алик спросил с отвращением:
   - Зачем мы здесь, Саша?
   - Теперь только за тем, чтобы поужинать, - ответив, Саша налил себе вторую рюмку. - За удачу, Алик.
   Опять была улица Горького. Из въезжей арки, недалеко от "Грузии" навстречу Алику и Саше вышли трое.
   - Мужик, - обратился один из них к Саше. - Можно тебя на минутку?
   Двое, ласково взяв Сашу под руки, повели его в подворотню, а третий, несильно толкнув Алика в спину, предложил:
   - Иди. Он тебя догонит. - И кинулся следом за остальными.
   - Саша! - отчаянно закричал Алик, вбежал в арку и уже во дворе столкнулся с обернувшимся на шум шагов третьим.
   - Я же сказал: он тебя догонит! - раздраженно повторил третий и вдруг стал мягко оседать на землю. Алик, перепрыгнув через него, бросился дальше. В глубине двора стояла "эмка" и несколько человек рядом с ней.
   - Саша! - еще раз крикнул Алик.
   - Да успокойся ты, Алик! Все в порядке, - раздался веселый Сашин голос, а другой голос - начальственный, спросил:
   - Кто это?
   - Мой друг, Алик, иди сюда, знакомься.
   Алик подошел. Стояли те двое, что увели Сашу, Саша и подполковник милиции в полной форме. Все молча пожали Алику руки.
   - А где Малявин? - вдруг вспомнил подполковник.
   - Я здесь, товарищ подполковник, - жалобным голосом обнаружил себя тот, третий, и приблизился, обеими руками держась за живот.
   - Вы заболели, Малявин? С желудком что-нибудь?
   - Да вот паренек устроил, - обиженно сказал Малявин.
   - Паренек чемпион Москвы по боксу, - объяснил Саша.
   - Среди юношей, - скромно уточнил Алик.
   - Всегда-то тебе повезет, Малявин, - позавидовал кто-то и все заржали.
   - Алик, нам с Сашей надо поговорить, - сказал подполковник. - Ты побудь здесь с ребятами, а мы в машине поговорим. Ладно?
   - Ладно, - солидным басом согласился Алик.
   - И поучи пока, пожалуйста, наших оперативных работников не пропускать ударов. Даже если это удар чемпиона Москвы, - добавил подполковник, открыл дверцу "эмки" и, пропустив вперед Сашу, вслед за ним влез в кабину.
   - Как это ты меня? - спросил пришедший в себя Малявин.
   - Элементарно. Левый крюк в печень.
   В темной утробе кабины они как по команде откинули головы, расслабились.
   - За вчерашний день твой отчет я прочитал. А что ты сегодня делал? спросил подполковник.
   - Растрату. Совершил должностное преступление: из добытых шантажом подотчетных денег малость истратил на приличный гражданский костюм.
   - Этот? - подполковник пощупал материю на пиджаке.
   - А ничего себе пиджачок, да?
   - В темноте не видно. А еще что?
   - Пушку показывал. Семеныча искал. Чтобы знали все: пусть мне не попадаются.
   - Не перебрал?
   - В самый раз. Играть не надо: фронтовик без тормозов, что и есть на самом деле.
   Уютно было в "эмке". Добродушно урчал на малых оборотах мотор, светился приборный щиток, жила бурной самостоятельной жизнью включенная полевая рация.
   - Много успел, - грустно заметил подполковник.
   - Я старался, - настороженно ответил Саша.
   - О чем мы тебя просили? - задал вопрос подполковник и сам на него ответил: - Наблюдать, регистрировать преступную активность возможных участников грабительских акций. Собирать информацию.
   - Ну, а я что делаю?
   - В принципе ты нарушаешь социалистическую законность, - устало констатировал подполковник, - а методы твои, мягко говоря, слегка отдают анархизмом.
   - С врагом у меня метод один: давить, чтобы врага не стало.
   - Здесь не враги, капитан. Здесь твои сограждане. Запутавшиеся, преступившие закон, не лучшие граждане нашей страны, каждому из которых, заметь - каждому, мы обязаны дать возможность исправить свою жизнь.
   Саша помолчал, посопел гневно и сказал вежливо:
   - С большим удовольствием прослушал вашу лекцию. Вмиг открылись глаза. А теперь разрешите вопросик: мы обязаны дать возможность исправить свою жизнь и тому поганому убийце, которого ищем?
   - Ну, о нем разговор особый... - начал было подполковник, но Саша перебил, задыхаясь от ярости:
   - Вот это правильно! У меня с ним будет особый разговор.
   - Не перебивайте старших по званию. С сегодняшнего дня вы будете действовать строго по моему приказу.
   - Товарищ подполковник, разрешите напомнить, что я не служу в милиции.
   - Вы откомандированы в мое распоряжение, капитан.
   - Шестой! Шестой! - детским голосом заверещала рация. - Вас вызывает дежурный по городу. Шестой! Прием!
   Подполковник подхватил наушники и микрофон, перевел рацию на передачу, сказал отчетливо и громко:
   - Шестой слушает! Прием!
   Перевел на прием и долго слушал, потом сказал: "Вас понял". Снял наушники, положил микрофон и обратился к Саше:
   - Только что опять совершен налет. У нас на путях.
   - Что взяли?
   - В том-то и дело, что глупость какую-то. Партию пишущих машинок. Что они с ними делать будут? Машинка - вещь заметная и громоздкая.
   - А может, главное было совершить налет, а не брать что-то?
   - Демонстрация? Неуловимый Семеныч продолжает действовать? Вполне возможная вещь. И почерк схож.
   Помолчали, подумали, не глядя друг на друга. Внезапно Саша помечтал вслух:
   - Как только кончится война - сразу же в институт.
   - В какой? - поинтересовался подполковник.
   - В педагогический.
   - А у нас педагогикой заняться не желаешь?
   - Так вам же мои методы не подходят.
   - Нашим методам мы тебя научим, дело не особо хитрое. Нам позарез нужны люди с чистой и твердой совестью. Люди, не устающие бороться за правду.
   Саша заглянул в усталое лицо подполковника и виновато спросил:
   - Я сильно напортачил?
   - Есть самую малость, - улыбнулся подполковник. - Ну а теперь...
   - После головомойки, добавил Саша, а подполковник продолжил:
   - Ну а теперь после головомойки, вернемся к нашим баранам... - и сам же прокомментировал: - Ах, как было бы хорошо, если наши клиенты были баранами! Но они не бараны... Сегодня я нарушил свои же инструкции по необходимости, Саша. Мы проверили всех по твоему списку, а ты должен знать результаты проверки.
   - Кого-нибудь зацепили, товарищ подполковник?
   - Семеныч твой у нас в картотеке нарисован еще с двадцатых годов.
   - Неужто он?
   - Вроде бы да. Но, понимаешь, ощущения у меня, что мелок он для такого наглого и страшного разворота.
   - А Сергей? - глухо спросил Саша.
   - Одинцов-то? Одинцов есть Одинцов. С ним полный порядок. Если можно так сказать про человека, жизнь которого висит на волоске.
   - Я не имею права не сказать о нем, но мне очень не хотелось вставлять его в этот список. А теперь я рад, что он чист.
   - Подожди радоваться. Его домохозяйка и сожительница Клава работает на железнодорожном телеграфе нашей дороги, капитан.
   - А если просто совпадение?
   - У Клавы нет родственников в Болшеве. Она сирота.
   - Так кто же, кто был наверху?
   - Узнаем, капитан, через неделю. Через неделю в Истру поступит информация о таком грузе, что они все вылезут на него. Запомни: ровно через семь дней - наша главная операция. Ты - со стороны.
   - А раньше нельзя?
   - Мышеловка должна быть без дыр. А у меня нет людей, капитан. Только через неделю обещали дать.
   - Это все понятно. А что мне семь дней делать?
   - Деньги еще остались? Ну и гуляй на них!
   - Вот такую работу люблю! - восторженно объявил Саша, пожал подполковнику руку и, выскочив из "эмки", закричал, подражая женскому голосу: - Алик! Домой!
   Итак, отсчет от второго. Долго они шли, эти майские семь дней. Они медленно тянулись потому, что от каждого из них ждали победы. И каждый день сообщал России о победах: брались города, громились дивизии и армии врага, освобождались целые державы. Но главной победы пока не было. А надо было твердо знать - там, на западе, больше не убивают русских ребят. Чтобы без страха ждать их домой. Чтобы вздохнуть облегченно. Чтобы позволить себе почувствовать многолетнюю усталость.
   Долго шли, эти семь дней, прежде чем дойти до прохладного утра девятого.
   Ловкая, складная, нестарая еще женщина в железнодорожной форме - из тех, которых называют самостоятельными, - торопясь, почти бегом вошла в подъезд дома два "а", пробежала по коридору, поставила фанерный чемоданчик на пол и заранее приготовленным ключом открыла дверь.
   Саша спал. Скрутив одеяло жгутом, скомкав подушку, спал, недовольно нахмурив лоб, израненный мальчишка. Спал солдат.
   Женщина вошла на цыпочках, осторожно пристроила чемодан, села рядом с кроватью на стул, предварительно положив пистолет на стол, и долго-долго смотрела на Сашу. Разглядела уродливый шрам на левой, более тонкой руке, потрогала его осторожно, а потом вдруг стремительно приникла щекой к откинутой ладони правой.
   Саша терпел такое недолго: жалко застонав во сне, он выдернул руку, повернулся лицом к стене и натянул одеяло на голову. Женщина улыбнулась и встала со стула. Увидела на спинке другого стула новый Сашин пиджак, пощупала материю и озабоченно счистила ногтем только ей заметное пятнышко.
   Вспомнив важное, женщина раскрыла платяной шкаф и, сняв с плечиков китель, рассматривала награды, а рассмотрев, повесила обратно. Вдруг она кинулась к окну, и с ненавистью содрала полуспущенную бумажную штору.
   С облегчением вздохнув, женщина воткнула в розетку штепсель громкоговорителя, и черная тарелка извергла из себя неистовый фанфарный марш. Женщина вернулась на стул у кровати, мягко и решительно тронула Сашу за плечо:
   - Вставай, сынок, Победа!
   Саша перевернулся на другой бок, открыл глаза и, не удивляясь, узнал радостно и спокойно:
   - Мама!
   Уткнулся носом в материнские колени и затих. Мать гладила его по растрепанным волосам и плакала. А марш гремел, сотрясая тарелку, гремел, сообщая всем о том, что завтра - нет, сегодня! - начнется новая прекрасная жизнь.
   Фанфарный марш продолжался. Они вышли во двор. Мать крепко держала под руку сына, отмеченного высокими наградами Родины. Она гордилась им. И люди, которые в этот ранний час вышли из отдельных клетушек для того, чтобы объединить маленькие радости каждого в необычайной силе величия общую радость, понимали ее и, не завидуя, восхищались матерью и сыном.
   Объявился Алик. Он был рядом с ними, но в то же время в стороне. Он понимал, что не имеет права на их торжество. Кто-то крикнул отчаянно озорным голосом:
   - Качать его!
   На Сашу накинулись мальчишки и девчонки, схватили за руки-ноги, сначала слегка поволокли, а затем стали невысоко подкидывать. Вошли в азарт и подкинули выше, но не удержали и он мешком брякнулся на землю.
   - Черт бы вас побрал, хиляки несчастные! Не умеете - не беритесь! злобно ворчал Саша, поднимаясь с земли и потирая место, что пониже поясницы. Но теперь на него накинулись взрослые. Оторванный от матери, он был уже не ее, он стал общим.
   Обнимали... Целовали... Предлагали выпить...
   Был первый день без войны, день великих надежд.
   В этот день Алик все-таки пошел на тренировку. Он не знал, состоится ли она. Но шел во Дворец спорта "Крылья Советов", твердо понимая, что сегодня надо быть рядом со своим тренером.
   Алик думал, что в этот день все будет по-другому. Но все было как всегда. Он слегка запоздал, с лихорадочной быстротой переоделся в пустой раздевалке и ворвался в маленький зал, когда тренер уже скомандовал: "Становись!"
   Алик виновато смотрел на строгого Василия Сергеевича, а мальчишеское сердце его больно сжималось от любви и жалости к этому человеку. Он был такой, каким был всегда, каким пришел год тому назад - в аккуратных широких шароварах из байки, в плотно облегающем жесткий мускулистый торс черном свитере, стройный, четкий, невозмутимый. И, как год назад, пустой правый рукав свитера был тщательно свернут, но свернут почти к плечу и зашпилен большой булавкой. Шестнадцать пацанов привыкли за год к этому пустому рукаву, но сегодня они впервые по-настоящему поняли, что среди тех, кто принес Победу, был и их тренер.
   - Начали! - приказал Василий Сергеевич, и интенсивная двухчасовая тренировка началась. Разминка. Работа на снарядах, наконец спарринги.
   Василий Сергеевич внимательно наблюдал, как боксирует Алик, дав для его спарринга пять раундов с пареньком тяжелее на два веса. Первые три Алик провел играючи. Зато последние два еле отстоял: паренек-полутяж все чаще и чаще доставал его. Довольный, что достойно выкрутился, Алик обернулся к Василию Сергеевичу, ожидая одобрения, но тот, глядя в пол, сказал ворчливо:
   - Ноги стали тяжелы. Не танцуешь, а пузырь гоняешь. В футбол играть запрещаю. - И, методично просвистев свистком-свирелью, громко объявил: Свободны!
   Шестнадцать приняли холодный душ (горячей воды сегодня не было) и не торопясь одевались, когда в раздевалку вошел Василий Сергеевич. Вот таким они видели его в первый раз, в гимнастерке, без погон, в галифе, ярко начищенных сапогах, при всех наградах Василий Сергеевич помолодел лет на десять. Он уселся на низкую скамью, достал из заднего кармана тонкую, слегка выгнутую алюминиевую флягу и попросил ребят:
   - Стакан дайте.
   Стакан стоял на маленьком столике у графина в углу раздевалки, и все шестнадцать ринулись к нему.
   - Не разбейте, - предостерег их тренер, и они застыдившись чего-то, уступили право на стакан самому медленному - тяжеловесу, который взял стакан, обстоятельно осмотрел - чистый ли? - и принес его Василию Сергеевичу. Налив из фляги до краев, тренер обвел отрешенным взглядом всех и сказал тихо и раскованно:
   - Вам нельзя, ребятки. А мне сегодня можно. Мне сегодня можно все. За победу. За нашу победу. За мою победу. И за неистовое ваше счастливое будущее.
   Он выпил, не закусывая, понюхал ладонь единственной своей руки, зажмурился, помотал головой, и, открыв глаза, предложил весело:
   - На Красную площадь, пацаны!
   Вся Москва шла на Красную площадь. С Никольской, Варварки, из Зарядья, из Замоскворечья, от Манежной площади и улицы Горького текли в огромное озеро Красной площади людские потоки.
   В ожидании чего-то необычайного люди стояли, разговаривали, шутили. Искали фронтовиков, а поймав, качали до тех пор, пока летающий фронтовик не начинал умолять не подбрасывать его уже всерьез.
   Выше всех летал Василий Сергеевич, потому что подбрасывали его шестнадцать добросовестно тренированных им же самим ловких и азартных парней.
   Начало смеркаться, когда в репродукторах раздался глухой и негромкий с грузинским акцентом голос, обратившийся к народу, который совершил невозможное:
   - Дорогие соотечественники и соотечественницы!..
   Был первый день без войны, день великих надежд.
   Стемнело. Подполковник сидел в своей "эмке", покуривая, ожидая. "Эмка" стояла во дворе водонапорной башни, надежно прикрытая высоким и плотным забором.
   На путях праздника не было, на путях утихал рабочий день. Тенью возник в окне автомобиля сотрудник.
   - Товарищ подполковник, - доложил он, - в доме темно, соседка говорит, что все ушли на Красную площадь.
   - Что ж, примем к сведению. - Подполковник посмотрел на часы. - На их месте я бы начинал...
   По Амбулаторному, обнявшись и поэтому качаясь абсолютно синхронно, перемещалось двое. Путь их лежал к переезду, но генеральное направление они часто теряли, ибо были выпивши, да и к тому же еще пели:
   Темная ночь. Только пули свистят по степи,
   Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают...
   Так, музицируя, они приблизились к переезду. Сейчас же раздалось:
   - Стой! - перед пропойцами стоял солдат с винтовкой.
   - Вася, гля, солдат! - обрадовался бас. - А тенор заметил:
   - И чего радуешься? Он поставлен, чтобы нас не пускать.
   - А он пропустит, - возразил бас. - Пропустишь, солдат?
   - В обход!
   - Будь человеком, солдат. Нас баба у "Балтийца" ждет. Подождет, подождет, обидится и уйдет. Знаешь, какая баба! - настаивал бас.
   - В обход!
   - В такой день он нас уважит, Вася. Уважишь, солдат?
   - Не уважит, - мрачно решил скептик-тенор.
   - Уважит, - упрямо повторил бас и пошел к переезду.
   - В обход! - голос солдата звенел.