— Марат Евгеньич, дорогой ты мой! Что ж так-то, без звонка? Мы и не ждали тебя вовсе. Я бы баньку протопил! — вопрошал он, раскрывая ворота, тычась в открытое окно джипа, за рулем которого сидел Марат Голиков — мужчина симпатичный, неженатый, свободный, небедный, атлет, спортсмен, заядлый охотник, дайвер, парашютист, каратист, знаток гражданского, уголовного и административного законодательства, почитатель самурайского кодекса «Бусидо» и сочинений Кастанеды.
«Сука-любовь» в магнитоле не убавляла громкости. Марат устало-приветливо улыбался Мазаю. И тут же морщился, кривил красивое, гладковыбритое лицо, — прямо на въезде в ворота в нос шибала огромная куча навоза, который еще в мае егерь Мазай привез для своего огорода, но пока так и не разбросал на грядки.
— Все пьешь? — по-свойски поинтересовался Марат.
— Что ты, Марат Евгеньич? Когда? Вчера клиенты, позавчера и третьего дня. Тока-тока съехали, унес черт. Ты-то как же это без звонка, не предупредив?
— Так вышло. Я ненадолго, денька на два.
Голиков не сказал егерю, что все получилось вполне спонтанно и неожиданно. Просто необходимо было срочно покинуть Москву, уехать на время, вырваться из ее крепких, душных объятий.
— Жара какая. Дождей тут у вас не было? — спросил он, выгружая из машины спортивную сумку и охотничьи карабины в чехлах.
— Ни слезинки, ни мокринки. Да ты в дом-то проходи, еще вещи какие есть?
— Нет. Вот сумку возьми. А я только матери позвоню.
Мать, Александра Арсеньевна, была ему единственным близким человеком. Вот так и бывает — тридцать семь лет, атлет, плейбой, мечта любой женщины, а по существу, кроме матери, никого. Звонок, гудки, гудки… Александры Арсеньевны дома не оказалось. Марат давно жил отдельно от матери, в своей собственной квартире — просторной, декорированной по собственному вкусу. Мать его редко навещала, а вот он — наоборот. Не проходило недели, чтобы он не заглянул к ней. Продукты и лекарства приносила матери приходящая домработница, которую нанял и оплачивал он сам, поэтому на его долю оставались только подарки, приятные сюрпризы — коробка конфет, духи, торт или же цветы. Александра Арсеньевна обожала цветы, и Марат дарил их ей так же щедро, как дарил егерю Мазаю свою ношеную фирменную одежду и давал на водку.
«Вернусь, заеду в «Царство Флоры», закажу ей букет. Она рада будет. Никто лучше их не делает букетов», — решил Марат.
А потом подумал о том, что цветы неплохо было бы заказать и послать Ксене и Марине. Сколько он не видел обеих? Полгода? Последний раз они приезжали сюда, в охотхозяйство, зимой, в феврале. Он — Марат Голиков, тридцатисемилетний мачо, и очаровательные сестры-двадцатилетки. Познакомились они в клубе «Хард-рок» на концерте американского рока. В «Хардрок» ходит продвинутая, приятно-демократичная тусовка. А тут такие девушки-погодки: красавицы, студентки, любимые дочки самого господина Семибратова, заседающего в Совете Федерации. Правда, познакомился Марат сначала только с Ксеней. После концерта и танцпола, после джин-тоника и коктейлей она весьма покладисто согласилась продолжить знакомство у него дома. И подвела сестру Марину — тоже, в общем-то, красивую, но не совсем во вкусе Марата. «Знаешь, дарлинг, а мы сестрички-лисички, мы все и всех делим пополам на двоих», — объявили старлетки умудренному жизнью, но на этот раз несколько озадаченному мачо. И они делили его между собой сладко-сладко, без ревности и скандалов до той самой поездки сюда, в охотхозяйство, в феврале.
Марат жаждал тогда завалить сохатого. А они желали на это посмотреть, полюбоваться на человека с ружьем. Сохатого егерь Мазай тогда организовал в лучшем виде. Но Марат, стреляя из карабина под пристальными взглядами прекрасных девичьих глаз, жестоко промазал. Потом, правда, попал в лося, потом снова промазал, потом снова попал.
Лось, увязая в снегу, пытался уйти, скрыться в лесу, оставляя за собой кровавый след. Они догоняли его на снегоходах. Потом бросили снегоходы. Из брюха лося хлестала кровь, он завалился на бок, сучил огромными нескладными ногами, хрипел, непроизвольно мочился от страха и боли.
Красавицу Ксеню от его вида начало неудержимо рвать. Она блевала и рыдала от отвращения и ужаса, никак не могла справиться с собой. Марат не знал, чем ей помочь. А егерь Мазай, собственноручно добивший лося, скоренько свежевал тушу, спуская кровь и желчь.
С этой поры они практически не общались. Можно было бы, конечно, спать только с одной Мариной, но, во-первых, сестры привыкли все и всех делить на двоих, а во-вторых, Марина все же была не такой красивой, гибкой и длинноногой, как Ксеня. А при одном взгляде на пухлые Ксенины губки Марату с этих самых пор чудился запах рвоты. Он вообще отличался патологически острым обонянием в отношении женщин — и это было его бедой. За версту чуял тончайшие нюансы духов, которыми женщины пользовались, ощущал запах их пота. Знал даже, когда у них наступали менструальные дни.
А вот запах крови на охоте, запах дичины никогда не был ему противен.
— Баню топить, Марат Евгеньич? — услужливо суетился Мазай. — Сей момент организуем.
— Подожди с баней. Знаешь, я бы хотел сегодня вечером… Сделаешь?
— На уток, что ль?
— Нет, на кабана. — Марат зажал карабины под мышкой.
— Никак невозможно.
— Почему?
— Да потому, что…
— Подожди, я еще матери позвоню, не дозвонился.
Звонок в Москву. Гудки, гудки… Нет, Александры Арсеньевны, единственной женщины, чей запах даже со сна, с постели никогда не вызывал в Марате неприятных ассоциаций. «К подруге поехала, подруга ее на дачу звала погостить. Сейчас июнь, лето… все правильно. Вернусь, отвезу ей цветы. В «Царстве Флоры» сделают приличные».
— Так какие проблемы, Мазай? Не понял?
— Нетути кабанов. — Егерь кивнул на двор охотхозяйства. — Постреляли черти всех до единого. Я ж говорю, вчера гомозились и позавчера. С Москвы заявились на трех машинах. Ну, и всех забили, которые в загоне-то хрюкали.
Июнь — месяц не охотничий, несезонный. В Евпатьевский лес, если поступать строго по закону, по правилам, доступ охотникам категорически запрещен. Но охотхозяйство придумало, как организовать досуг для состоятельных клиентов, и летом в специальном загоне на задворках всегда содержалась пара-тройка ручных кабанов, которых кормили и выращивали на забаву охотникам. В других охотхозяйствах также содержали на убой лосей, косуль и даже медведей, особенно для богатых иностранцев, не разбиравшихся в сезонности русской национальной забавы.
Но косули и медведи Марата на этот раз не интересовали. Ему нужен был кабан.
— Мазай, ты меня знаешь, я слова «нет» не признаю.
— Но никак ведь невозможно.
— А что, лес разве далеко? — Марат улыбнулся, крепче зажал карабины под мышкой.
— Да в лесу ведь, сами знаете, Марат Евгеньич… Строго ведь сейчас. Того ведь, этого…
— А ты разве не егерь, не хозяин здесь?
— Да как сказать, хозяин-то хозяин, но… Непорядок это.
— Конечно, непорядок. За непорядком я и пер сюда двести с лишним километров. Порядки и правила мне и в Москве надоели вот как. — Марат чиркнул себя ребром ладони по горлу. — За непорядок и плата будет непорядочная. — Он достал из кармана куртки бумажник и отсчитал егерю двадцать пять тысячных купюр. — Вот, прими.
— Марат Евгеньич!
— Подожди, я опять матери позвоню, айн момент. — Марат снова прижал сотовый к уху. Набор одной кнопкой. Гудки, гудки…
— Алло!
Голос матери слегка запыхавшийся, оживленный.
— Мама, это я. Привет, где ты была? Я звоню, звоню.
— Здравствуй. — Голос матери, такой близкий за сотни километров. — Я Тофи выводила.
Тофи — маленький серый пудель на тонких лапках, сквозь стриженую шерсть розовое тельце просвечивает, как сосиска. Самое дорогое для Александры Арсеньевны существо, ну, конечно, если не считать сына, Марата.
— Как себя чувствуешь, мама?
— Хорошо, и давление сегодня хорошее.
— Я рад тебя слышать.
— А ты где?
— Так, в одном месте. Далеко от Москвы.
— За городом? Ты в клубе? Ты там… с кем-то, да? С женщиной? — В голосе Александры Арсеньевны — легкая трещинка.
— Я один, мама.
— Я ее знаю?
— Я один.
— Никто, Марат, ты слышишь, никто никогда не будет любить тебя так, как я.
— Я в охотхозяйстве в Евпатьеве. Я пробуду здесь до завтра.
«Сука-любовь» в магнитоле не убавляла громкости. Марат устало-приветливо улыбался Мазаю. И тут же морщился, кривил красивое, гладковыбритое лицо, — прямо на въезде в ворота в нос шибала огромная куча навоза, который еще в мае егерь Мазай привез для своего огорода, но пока так и не разбросал на грядки.
— Все пьешь? — по-свойски поинтересовался Марат.
— Что ты, Марат Евгеньич? Когда? Вчера клиенты, позавчера и третьего дня. Тока-тока съехали, унес черт. Ты-то как же это без звонка, не предупредив?
— Так вышло. Я ненадолго, денька на два.
Голиков не сказал егерю, что все получилось вполне спонтанно и неожиданно. Просто необходимо было срочно покинуть Москву, уехать на время, вырваться из ее крепких, душных объятий.
— Жара какая. Дождей тут у вас не было? — спросил он, выгружая из машины спортивную сумку и охотничьи карабины в чехлах.
— Ни слезинки, ни мокринки. Да ты в дом-то проходи, еще вещи какие есть?
— Нет. Вот сумку возьми. А я только матери позвоню.
Мать, Александра Арсеньевна, была ему единственным близким человеком. Вот так и бывает — тридцать семь лет, атлет, плейбой, мечта любой женщины, а по существу, кроме матери, никого. Звонок, гудки, гудки… Александры Арсеньевны дома не оказалось. Марат давно жил отдельно от матери, в своей собственной квартире — просторной, декорированной по собственному вкусу. Мать его редко навещала, а вот он — наоборот. Не проходило недели, чтобы он не заглянул к ней. Продукты и лекарства приносила матери приходящая домработница, которую нанял и оплачивал он сам, поэтому на его долю оставались только подарки, приятные сюрпризы — коробка конфет, духи, торт или же цветы. Александра Арсеньевна обожала цветы, и Марат дарил их ей так же щедро, как дарил егерю Мазаю свою ношеную фирменную одежду и давал на водку.
«Вернусь, заеду в «Царство Флоры», закажу ей букет. Она рада будет. Никто лучше их не делает букетов», — решил Марат.
А потом подумал о том, что цветы неплохо было бы заказать и послать Ксене и Марине. Сколько он не видел обеих? Полгода? Последний раз они приезжали сюда, в охотхозяйство, зимой, в феврале. Он — Марат Голиков, тридцатисемилетний мачо, и очаровательные сестры-двадцатилетки. Познакомились они в клубе «Хард-рок» на концерте американского рока. В «Хардрок» ходит продвинутая, приятно-демократичная тусовка. А тут такие девушки-погодки: красавицы, студентки, любимые дочки самого господина Семибратова, заседающего в Совете Федерации. Правда, познакомился Марат сначала только с Ксеней. После концерта и танцпола, после джин-тоника и коктейлей она весьма покладисто согласилась продолжить знакомство у него дома. И подвела сестру Марину — тоже, в общем-то, красивую, но не совсем во вкусе Марата. «Знаешь, дарлинг, а мы сестрички-лисички, мы все и всех делим пополам на двоих», — объявили старлетки умудренному жизнью, но на этот раз несколько озадаченному мачо. И они делили его между собой сладко-сладко, без ревности и скандалов до той самой поездки сюда, в охотхозяйство, в феврале.
Марат жаждал тогда завалить сохатого. А они желали на это посмотреть, полюбоваться на человека с ружьем. Сохатого егерь Мазай тогда организовал в лучшем виде. Но Марат, стреляя из карабина под пристальными взглядами прекрасных девичьих глаз, жестоко промазал. Потом, правда, попал в лося, потом снова промазал, потом снова попал.
Лось, увязая в снегу, пытался уйти, скрыться в лесу, оставляя за собой кровавый след. Они догоняли его на снегоходах. Потом бросили снегоходы. Из брюха лося хлестала кровь, он завалился на бок, сучил огромными нескладными ногами, хрипел, непроизвольно мочился от страха и боли.
Красавицу Ксеню от его вида начало неудержимо рвать. Она блевала и рыдала от отвращения и ужаса, никак не могла справиться с собой. Марат не знал, чем ей помочь. А егерь Мазай, собственноручно добивший лося, скоренько свежевал тушу, спуская кровь и желчь.
С этой поры они практически не общались. Можно было бы, конечно, спать только с одной Мариной, но, во-первых, сестры привыкли все и всех делить на двоих, а во-вторых, Марина все же была не такой красивой, гибкой и длинноногой, как Ксеня. А при одном взгляде на пухлые Ксенины губки Марату с этих самых пор чудился запах рвоты. Он вообще отличался патологически острым обонянием в отношении женщин — и это было его бедой. За версту чуял тончайшие нюансы духов, которыми женщины пользовались, ощущал запах их пота. Знал даже, когда у них наступали менструальные дни.
А вот запах крови на охоте, запах дичины никогда не был ему противен.
— Баню топить, Марат Евгеньич? — услужливо суетился Мазай. — Сей момент организуем.
— Подожди с баней. Знаешь, я бы хотел сегодня вечером… Сделаешь?
— На уток, что ль?
— Нет, на кабана. — Марат зажал карабины под мышкой.
— Никак невозможно.
— Почему?
— Да потому, что…
— Подожди, я еще матери позвоню, не дозвонился.
Звонок в Москву. Гудки, гудки… Нет, Александры Арсеньевны, единственной женщины, чей запах даже со сна, с постели никогда не вызывал в Марате неприятных ассоциаций. «К подруге поехала, подруга ее на дачу звала погостить. Сейчас июнь, лето… все правильно. Вернусь, отвезу ей цветы. В «Царстве Флоры» сделают приличные».
— Так какие проблемы, Мазай? Не понял?
— Нетути кабанов. — Егерь кивнул на двор охотхозяйства. — Постреляли черти всех до единого. Я ж говорю, вчера гомозились и позавчера. С Москвы заявились на трех машинах. Ну, и всех забили, которые в загоне-то хрюкали.
Июнь — месяц не охотничий, несезонный. В Евпатьевский лес, если поступать строго по закону, по правилам, доступ охотникам категорически запрещен. Но охотхозяйство придумало, как организовать досуг для состоятельных клиентов, и летом в специальном загоне на задворках всегда содержалась пара-тройка ручных кабанов, которых кормили и выращивали на забаву охотникам. В других охотхозяйствах также содержали на убой лосей, косуль и даже медведей, особенно для богатых иностранцев, не разбиравшихся в сезонности русской национальной забавы.
Но косули и медведи Марата на этот раз не интересовали. Ему нужен был кабан.
— Мазай, ты меня знаешь, я слова «нет» не признаю.
— Но никак ведь невозможно.
— А что, лес разве далеко? — Марат улыбнулся, крепче зажал карабины под мышкой.
— Да в лесу ведь, сами знаете, Марат Евгеньич… Строго ведь сейчас. Того ведь, этого…
— А ты разве не егерь, не хозяин здесь?
— Да как сказать, хозяин-то хозяин, но… Непорядок это.
— Конечно, непорядок. За непорядком я и пер сюда двести с лишним километров. Порядки и правила мне и в Москве надоели вот как. — Марат чиркнул себя ребром ладони по горлу. — За непорядок и плата будет непорядочная. — Он достал из кармана куртки бумажник и отсчитал егерю двадцать пять тысячных купюр. — Вот, прими.
— Марат Евгеньич!
— Подожди, я опять матери позвоню, айн момент. — Марат снова прижал сотовый к уху. Набор одной кнопкой. Гудки, гудки…
— Алло!
Голос матери слегка запыхавшийся, оживленный.
— Мама, это я. Привет, где ты была? Я звоню, звоню.
— Здравствуй. — Голос матери, такой близкий за сотни километров. — Я Тофи выводила.
Тофи — маленький серый пудель на тонких лапках, сквозь стриженую шерсть розовое тельце просвечивает, как сосиска. Самое дорогое для Александры Арсеньевны существо, ну, конечно, если не считать сына, Марата.
— Как себя чувствуешь, мама?
— Хорошо, и давление сегодня хорошее.
— Я рад тебя слышать.
— А ты где?
— Так, в одном месте. Далеко от Москвы.
— За городом? Ты в клубе? Ты там… с кем-то, да? С женщиной? — В голосе Александры Арсеньевны — легкая трещинка.
— Я один, мама.
— Я ее знаю?
— Я один.
— Никто, Марат, ты слышишь, никто никогда не будет любить тебя так, как я.
— Я в охотхозяйстве в Евпатьеве. Я пробуду здесь до завтра.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента