Страница:
– Спасибо, батя. – Саша вытер тарелки и убрал их в шкаф. Аккуратно повесил полотенце.
– За что? – У отца опять болезненно задергалась щека. Морщины возле глаз обозначились глубже.
– За картошку и консультацию.
– Иди в свою комнату. Я сейчас хоккей буду смотреть. Ты хоккей не любишь.
– Бать!
– Ну чего?
Отец остановился на пороге кухни – старый, сутулый. И во взгляде его теперь всегда был вопрос. Он ведь не ожидал, что Саша захочет жить с ним, и теперь будто не верил, что сын не уйдет от него к матери.
– Бать, все будет хорошо. Вот увидишь.
«Бездельники!» – проходя, скептически пожимала плечами мама.
«Каждому – свое», – спокойно отзывался отец. А идущая между родителями Лена думала про себя, что она-то уж никогда не будет так скучно проводить время, как эти старики.
Сзади раздался мягкий шелест шин. Лена обернулась. Тяжелый арбуз оттягивал руку. Мама подъехала! Серебристый «Ситроен» ловко славировал между припаркованных машин и пришвартовался к свободному месту. Мама открыла водительскую дверцу, высунула наружу стройную ногу и вслед за ногой появилась сама.
Рыжие волосы у матери – чуть темнее, чем у Лены, модно подстрижены и аккуратно уложены. Темно-красный костюм сидит отлично – не измят и не вытянут. Будто его владелица собралась в театр, а не работала в нем целый день в больнице.
– Мам, ты выглядишь, будто моя старшая сестра.
– Возьми пакет. – Мать достала с заднего сиденья объемистый пакет, передала Лене. Нет, все-таки под глазами у матери тени. И не от косметики. Видно, все-таки устала она за день.
– Что это?
– Это тебе. Мой сюрприз.
Лена заглянула внутрь. Что-то нежнейшее, бежевое, пушистое лежало в пакете, маскируясь под зверя.
– Мамочка!
– Примерь. Если не подойдет, поедем – поменяем. Но я думаю, подойдет. Я выбирала тщательно. Это тебе по случаю защиты.
– Мамочка! – Лена чуть не задохнулась от удовольствия. Пушистая короткая шубка была ее тайной мечтой. В Москве-то что, в Москве зимой не холодно. Можно всю зиму в куртке проходить. А в ее родном городе с ноября по март редко когда бывает меньше пятнадцати. Минус, естественно. Двадцать да двадцать пять – вот нормальная температура воздуха. Настоящая русская зима.
Они вошли в квартиру.
– Ну, надевай!
Лена не заставила себя долго ждать. Накинула шубку на летнее платье.
– Ну вот. – Мать оглядела ее со всех сторон, раскрутила около зеркала. – Будет теперь тебе в чем на работу ходить. Просто отлично!
При воспоминании о работе настроение у Лены потухло.
– Ой, мама! Такая история со мной получилась… – Лена прямо в шубе присела на диван и пересказала весь свой разговор с проректором. Только про то, что не выдержала – расплакалась у него прямо в кабинете, не упомянула, постеснялась.
– Однако… Хорошенькое дельце! – мама слушала Ленин рассказ и одновременно переодевалась. Накинула летний халатик без рукавов, подошла к Лене, села. – Ну и что же ты решила?
– А у меня, по сути, даже не было возможности что-то решать. Написала заявление, как продиктовал проректор. Завтра уже должна выйти на работу.
– Ничего себе, – нахмурилась мама. – Завтра на работу. Нет, надо по крайней мере что-то выяснить. Почему проректор так тебя встретил? – Она задумалась. – Как, ты говоришь, его фамилия?
– Быстрякин. Павел Владимирович. Ты его знаешь?
– Нет. Со мной такой точно не учился. Сколько ему лет?
– Лет пятьдесят, наверное. – Лена пожала плечами. Во время беседы ей и в голову не пришло определять возраст проректора.
– Позвоню-ка я Таньке. – Мама пересела к круглому столику с телефоном и быстро набрала номер своей институтской подруги. – Мне кажется, ее муж должен был с этим Павлом вместе учиться. Во всяком случае, я что-то такое слышала.
В этом тоже была одна из приятных особенностей для Лены проживания в своем родном городе. В местном медицинском мире, в котором ее мама занимала совсем не последнюю должность – Светлана Петровна Крылова была заведующей гастроэнтерологическим отделением самой крупной городской больницы, – у них была масса знакомых. И в этом не было ничего необычного. Каждый год медицинский вуз извергал из горнила науки в ледяную воду практики восемьсот врачей с трех медицинских факультетов. И хоть город был не такой большой, как Москва, а область по размерам в три раза больше Московской, все равно доктора отлично знали друг друга. А кто не знал, мог все, что хотел, узнать через знакомых. Кто-то с кем-то учился, кто-то женился, кто-то вместе работал… И чуть не с пеленок из бывших студенческих, а потом врачебных семей по решению домашнего консилиума будущие поколения определялись на учебу снова в родную альма-матер, на площадь к «писающему летчику». А куда еще? «Ну как не порадеть родному человечку» – это у нас актуально до сих пор. Юристы к юристам, гаишники к гаишникам, городское начальство своих детей выпасывает в столицах, а уж медицинский хлеб – он хоть и трудный, но тоже в большой степени семейственный. Если мама кардиолог, а папа хирург, куда бедному ребенку податься? Не в продавцы же? И не в математики.
– В судебную медицину, – про себя хмыкнула Лена.
Светлана Петровна поговорила и в задумчивости положила трубку.
– Танька пообещала перезвонить. С твоим Быстрякиным, оказывается, учился не ее муж, а его брат. Сейчас найдем какой-нибудь канал связи.
Они пошли в кухню. Мать открыла холодильник, достала из него кастрюльку с котлетами. Понюхала.
– Лен, котлеты еще вполне ничего. Сделаем салат? Огурцы, помидоры. По две котлетки с салатиком – как раз на ужин хватит.
– И арбуз на десерт.
Лена опять прошлась перед зеркалом, полюбовалась на свою обновку. Потом сняла шубку, аккуратно повесила на плечики.
– Я сегодня в кафе была. В «Минутке». Мороженое ела. Там все по-старому. Точно так же, как когда мы с папой туда ходили.
Мать встала в проеме двери, посмотрела на Лену.
– Ты по папе скучаешь?
Лена подошла к ней, заглянула в лицо.
– Ты, наверное, обидишься, если я скажу, что нет.
Мать удивленно и даже как-то испуганно вскинула брови.
– Я сейчас поясню, – заторопилась Лена. – Я не скучаю по нему. Я даже не знаю, как это объяснить, но у меня такое чувство, будто я выросла, а папа остался где-то далеко в моем детстве. Бывает же так, что дети уезжают куда-нибудь в другую страну, а родители остаются. – Мама медленно присела к столу, стала нарезать помидоры. Лена помолчала. – Я знаю, что сказала бестактность. Но ведь муж – это, наверное, совершенно другое, не то что отец. Я как бы чувствую, что я – и твоя, и папина, и сама по себе… Меня ведь не было здесь, когда он… – Мать ничего не ответила. Лена наклонилась, поцеловала ее. – Ой, какой помидор красивый! Желтый, как лимон…
Зазвонил телефон. Мать кивнула в сторону комнаты:
– Возьми трубку. У меня руки мокрые.
Лена подскочила.
– Алло?
– Свет, это я. По поводу Быстрякина. Сашка сейчас ему перезвонил…
Как это забавно, что Лену опять спутали с мамой!
– Тетя Тань, я маму сейчас позову.
– Ой, Леночка, как у вас голоса похожи! Я еще не привыкну, что ты приехала…
Светлана Петровна подошла, вытирая руки.
– Слушаю, Тань. Спасибо. Да… Да… – Потом была длинная пауза. Лена снова ушла в кухню и прикрыла дверь, чтоб заранее не испугаться. Мамин голос доносился до нее приглушенно. – …Не знаю, честно говоря… Может быть, он и прав. – Мать положила трубку и вернулась. Села за стол, поднесла руку ко лбу.
– Что? Что-то плохое узнала?
Мама молчала, как бы оценивая услышанное. Наконец надула щеки, выдохнула и сказала:
– Нет, не плохое… но, знаешь, Леночка, наверное, лучше тебе действительно идти на судебку.
Ленины глаза вдруг снова, как в кабинете у Быстрякина, наполнились слезами. Она уже вроде смирилась, а тут вдруг опять какое-то движение в обратную сторону…
– Мам, если нельзя ничего изменить, давай будем ужинать. А то – туда-сюда, туда-сюда, никаких нервов не хватит. Плевать. Ты мне потом расскажешь, что и как. Есть у нас вино? Давай выпьем.
Мать еще помолчала, размышляя, потом решительно тряхнула головой и достала из шкафа несколько бутылок:
– Ну давай. Красное, белое, шампанское… Выбирай!
Лена выбрала красное. Они чокнулись, выпили и принялись за еду. Некоторое время ели молча. Потом вдруг Светлана Петровна хитренько посмотрела на Лену.
– Кстати, на твоей новой кафедре, как мне сказала Татьяна, заведующий молодой, не женатый…
– Тебе уже и это сообщили? – хмыкнула Лена.
– Об этом – в первую очередь. Причем, заметь, он не только не женат, но даже и не разведен.
– Официально, – уточнила Лена. – А на самом деле – может быть, Синяя Борода. Судебная медицина для таких типов как раз подходит.
– Может быть, – усмехнулась и мать. – Но, думаю, с Синей Бородой работать все равно интереснее, чем крутиться целый день исключительно с тетками. А именно тетки работают во всех глазных отделениях. Между нами, девочками, говоря.
Светлана Петровна снова налила вино.
– За что мы пьем? – спросила Лена.
– За твою новую работу и за новую шубу. За все новое в твоей жизни.
– Я хочу выпить за папу.
– Конечно. – Они выпили вино до дна. – Кстати, я думаю, папа тоже посоветовал бы тебе идти на кафедру. На любую, только не в больницу.
– Почему это?
Светлана Петровна посмотрела на дочь.
– Потому. В больнице – рутина.
– А на кафедре – движуха?
– Ну все-таки на кафедре у тебя больше инициативы. И переезжай-ка ты в папин кабинет. Хватит тебе в гостиной на диване спать.
– Так в кабинете ведь тоже только диван. А в гостиной мне нравится.
– Если тебе на папином диване неудобно, можно купить кровать в «Икее».
– А что, теперь «Икея» и в нашем городе есть? – удивилась Лена.
– Ой, все, что хочешь. «Икея», «Ашан», «Азбука вкуса»… Эйфелевой башни только не хватает.
На этом разговор у них закончился. Мама привычно составила в раковину тарелки, включила горячую воду. Лена разрезала арбуз, съела ломтик.
– Ой, какой сладкий! – Но мама все пребывала в задумчивости, и Лена, посидев еще немного за столом, встала и пошла в комнату отца. В так называемый «папин кабинет». Огляделась в нем и решила – ладно, перееду завтра.
Саша Попов в своей крошечной комнатке сидел перед ноутбуком. Он просматривал свою почту – какое-то невероятное количество писем ему пришло от знакомых девушек. Он вяло пощелкал мышкой по их фотографиям. Почти все в купальниках. Ну да, возвращаются к жизни после лета. Есть несколько писем и от бывших одноклассниц – эти на фотках уже втроем, а то и вчетвером – с мужьями, с детьми. Размножаются… Бывшие сокурсницы пишут ему больше поодиночке – эти видят в нем потенциального друга, а может быть, и жениха. Конечно, в институте он был в числе «упакованных». Машина вон до сих пор осталась. Не новая уже, но все равно не «Рено» какой-нибудь, «Ауди ТТ». Саша вздохнул. Ошибаетесь, девушки. Только машина у меня и осталась. Никакой я вам сейчас не жених.
Он быстро отстукал пару-тройку вежливых ответов. Развернулся на своем вертящемся дерматиновом кресле к окну. Душно. Уже почти ночь. Серой пыльцой, будто моль, пыль въелась в подоконник. Надо все-таки хоть иногда делать уборку.
Саша вздохнул и снова вернулся к компу. Какой там у них профессиональный сайт? Судебная медицина точка ру?
Откроем эту «ру». От постучал по клавишам. Что сегодня актуальное? Ну ясно, опять… Опять бесконечно обсуждают «давность». Давность кровоподтеков, давность наступления смерти, давность повреждений. Никто не спорит, вопрос о давности очень важный. Такой же важный, как и «прижизненность». Эти две страшилки следователи всегда выпускают в постановлениях на экспертизу на первый план, когда пишут свои вопросы эксперту для разрешения. «Были ли указанные повреждения нанесены при жизни потерпевшего или после наступления смерти?» «Если повреждения являются прижизненными, то какова их давность. Указать – секунды, минуты, часы, сутки до наступления смерти». Над этими секундами эксперты всегда хохочут до колик в животе. Особенно когда смотрят фильмы, в которых расследуются убийства. Часто показывают, как врач с важным видом выходит и объявляет: «Смерть наступила в двенадцать часов сорок восемь минут!» При том, что труп найден в болоте, где он пролежал неделю или месяц. Или еще смешнее: «Выстрел был произведен 24 сентября в семнадцать часов тридцать восемь минут». И никто не видел, не слышал, кто стрелял, когда, откуда, а у полицейского и эксперта есть только чья-то случайно найденная, простреленная и отделенная от тела голова. И совсем уже можно биться в истерике от такого заключения: «Миссис Симонс скончалась через тринадцать минут после того, как выпила яд». Тело миссис Симонс найдено в запертой изнутри комнате, и ни один свидетель вообще не видел, когда и что она пила. И все думают, что эксперты волшебники, которые все могут узнать. Или посланцы Божии, которым Господь открывает свои тайны.
Саша усмехнулся, вспомнив, что у них в комнате экспертов есть журнал, где эксперты записывают подобные ляпы. Ни для какого-то там дела, а просто, чтобы потом утром после дежурства поржать. Телевизор-то смотрят в основном на дежурствах, хотя работает он у них в комнате целый день. Ну не все, конечно, записывают. В основном в этом упражняется Витька Извеков. Да еще Хачек тоже придет иногда с утра, встанет посреди комнаты и выдаст эдакий перл. И смотрит – оценил народ или нет. Сам Саша на дежурствах, когда есть время, в основном в Интернете пасется. Или с девушками болтает. От лаборанток просто отбоя нет.
Игорь Владимирович Соболевский, тот книжки читает. Ему уже далеко за сорок. Ближе к пятидесяти. Он, конечно, выглядит гораздо моложе, видимо, следит за собой, но о возрасте человека теперь судят не по морщинкам впереди козелка[2], и не по зубам – как это принято в судебной медицине, а по отношению к Интернету, к айфону, к айпаду. Саша никогда не видел, чтобы Соболевский пользовался Интернетом. Айфон у Соболевского есть, но это скорее для пижонства. У него что айфон, что дешевый «Самсунг», купленный в ларьке, – все одно. Соболевский им пользуется исключительно как обычным домашним телефоном. Зато Игорь Владимирович читает по-французски. И вообще, два раза в год ездит туда – весной в Париж, а осенью в Ниццу. Балдеет там по-своему. Говорят, у него то ли бабушка, то ли прабабушка была дочкой губернатора. Не нынешнего. Еще дореволюционного. Но это, может быть, и враки. Соболевский одним из первых в их городе стал носить черный шарф на французский манер – оба конца в петлю и поверх пиджака. Витька Извеков острил, что при таком шарфе легче легкого получить механическую асфиксию – р-раз за концы! И готово. Правда, когда Хачмамедов Витьке в телевизоре показал, что точно такой же шарф носит Йоги Лев – тренер немецкой сборной по футболу, выигравший в тот год чемпионат мира, Витька заткнулся.
И еще у них в отделении Вячеслав Дмитрич. Тот вообще уже старый. Ему за семьдесят. Вячеслав Дмитрич на дежурствах, если есть время, ремонтирует часы. Ему их носят со всего города. Чем старше экземпляр, тем ему интереснее. Однажды кто-то притащил ему «Брегет» еще на цепочке. Так он с этим «Брегетом» возился месяц, чуть слюни от удовольствия не пускал. Починил-таки в конце концов. Жаль, что сейчас Вячеслав Дмитрич в отпуске. Саша бы его позвал на свою секцию. Вячеслав Дмитрич добрый – ему уже не надо бороться ни за свое реноме, ни за место под солнцем. Он в судебную медицину пришел еще в начале шестидесятых. И все мыслимые врачебные регалии у него уже есть – и высшая категория, и отличник здравоохранения, а самое главное – он добрый. Вячеслав Дмитрич всегда подскажет в трудном случае, даст хороший совет. И к Саше Вячеслав Дмитрич относится хорошо, несмотря на то что в свое время они с отцом конкурентами были. Оба претендовали на то, чтобы стать начальниками. Но поставили отца, а Вячеслав Дмитрич спорить не стал. И никогда, насколько Саша знал, Вячеслав Дмитрич отца не подсиживал. Чего Саша не мог сказать о Хачеке. Слухи разные до него доходили. Но когда отец сам из начальников и из Бюро ушел, Хачека на его место все равно не поставили. Вызвали совсем какого-то невнятного дядьку по фамилии Антонов. Тот в танатологическое отделение вообще не спускается. Руководит из своего кабинета на втором этаже. И все больше ездит по начальству. Говорят, из областного министерства здравоохранения его калачом не выманить. Так целыми днями там и сидит. Слухи ходят, что в Бюро Антонову не нравится, и он просит перевести его в какое-нибудь более удобное административное кресло. А то все убийства, да изнасилования, да случайные смерти – такое расстройство! Вот и караулит Антонов теплое сиденье в министерстве. Но это только слухи. Саша Антонова видит, как и все, в основном раз в неделю на внутренних совещаниях. На них Антон – так его зовут между собой эксперты – сидит молча, как мумия. Только глазами в разные стороны вертит – кто что скажет. Ну а говорит в основном Хачек. И иногда Вячеслав Дмитрич. Витька молчит. Соболевский тоже молчит, только иронически улыбается по поводу и без повода. Ну а он, Саша, самый молодой. Ему слова пока не дают.
Саша потер глаза, поводил затекшей шеей. Ну прямо как Хачек! Так он и предполагал, что сегодняшняя дискуссия в Интернете по поводу давности окончилась, как всегда, ничем. Кто-то выложил данные спектрального анализа по исследованию кровоподтеков – наверное, обкатывает свою диссертацию. Как всегда – масса критики, очень неконструктивной. Но есть и несколько справедливых реплик и пара умных вопросов. Саша вздохнул. Пора спать. Он завтра к тому же дежурит. Кто его знает, какое завтра будет дежурство? Может быть все спокойно, но бывает, что за ночь наколесишь по городу так, что потом весь день башка трещит. А Саша работает на две ставки. Это в экспертизе разрешено, но, значит, после дежурства потом еще вскрывать и вскрывать… Ладно хоть Хачек часы не заставляет до копейки отсиживать. Вскрыл, оформил, протокол написал – свободен. Но иногда работы бывает столько, что не только раньше не уйдешь – пашешь до ночи. Особенно когда следователь вопросов наставит целую тьму. Вот и завтра наверняка постановление на экспертизу по факту смерти этого Сергеева как привезет… Мало не покажется. Саша выключил свой ноутбук и пошел в ванную. Отец сидел перед телевизором, свесив голову на подбородок, и спал. Сдал отец все-таки сильно.
– Батя, не пора тебе в койку?
– Нет, я еще посижу, – встряхнулся отец. – Ты сам ложись.
– Спокойной ночи.
Отец переключил программу, а Саша встал под душ с мыслью, что послезавтра нужно заехать к матери и все-таки отвезти ей картошку.
3
– За что? – У отца опять болезненно задергалась щека. Морщины возле глаз обозначились глубже.
– За картошку и консультацию.
– Иди в свою комнату. Я сейчас хоккей буду смотреть. Ты хоккей не любишь.
– Бать!
– Ну чего?
Отец остановился на пороге кухни – старый, сутулый. И во взгляде его теперь всегда был вопрос. Он ведь не ожидал, что Саша захочет жить с ним, и теперь будто не верил, что сын не уйдет от него к матери.
– Бать, все будет хорошо. Вот увидишь.
* * *
В центре двора – четырехугольник, отгороженный невысоким деревянным бордюром. Здесь, в тени высоких акаций, режутся в карты и домино старики-пенсионеры. Сколько Лена себя помнит, они все режутся. И даже сейчас, когда весь мир изменился практически на глазах – появились компьютеры, айфоны, Интернет, – они все так же забивают «козла».«Бездельники!» – проходя, скептически пожимала плечами мама.
«Каждому – свое», – спокойно отзывался отец. А идущая между родителями Лена думала про себя, что она-то уж никогда не будет так скучно проводить время, как эти старики.
Сзади раздался мягкий шелест шин. Лена обернулась. Тяжелый арбуз оттягивал руку. Мама подъехала! Серебристый «Ситроен» ловко славировал между припаркованных машин и пришвартовался к свободному месту. Мама открыла водительскую дверцу, высунула наружу стройную ногу и вслед за ногой появилась сама.
Рыжие волосы у матери – чуть темнее, чем у Лены, модно подстрижены и аккуратно уложены. Темно-красный костюм сидит отлично – не измят и не вытянут. Будто его владелица собралась в театр, а не работала в нем целый день в больнице.
– Мам, ты выглядишь, будто моя старшая сестра.
– Возьми пакет. – Мать достала с заднего сиденья объемистый пакет, передала Лене. Нет, все-таки под глазами у матери тени. И не от косметики. Видно, все-таки устала она за день.
– Что это?
– Это тебе. Мой сюрприз.
Лена заглянула внутрь. Что-то нежнейшее, бежевое, пушистое лежало в пакете, маскируясь под зверя.
– Мамочка!
– Примерь. Если не подойдет, поедем – поменяем. Но я думаю, подойдет. Я выбирала тщательно. Это тебе по случаю защиты.
– Мамочка! – Лена чуть не задохнулась от удовольствия. Пушистая короткая шубка была ее тайной мечтой. В Москве-то что, в Москве зимой не холодно. Можно всю зиму в куртке проходить. А в ее родном городе с ноября по март редко когда бывает меньше пятнадцати. Минус, естественно. Двадцать да двадцать пять – вот нормальная температура воздуха. Настоящая русская зима.
Они вошли в квартиру.
– Ну, надевай!
Лена не заставила себя долго ждать. Накинула шубку на летнее платье.
– Ну вот. – Мать оглядела ее со всех сторон, раскрутила около зеркала. – Будет теперь тебе в чем на работу ходить. Просто отлично!
При воспоминании о работе настроение у Лены потухло.
– Ой, мама! Такая история со мной получилась… – Лена прямо в шубе присела на диван и пересказала весь свой разговор с проректором. Только про то, что не выдержала – расплакалась у него прямо в кабинете, не упомянула, постеснялась.
– Однако… Хорошенькое дельце! – мама слушала Ленин рассказ и одновременно переодевалась. Накинула летний халатик без рукавов, подошла к Лене, села. – Ну и что же ты решила?
– А у меня, по сути, даже не было возможности что-то решать. Написала заявление, как продиктовал проректор. Завтра уже должна выйти на работу.
– Ничего себе, – нахмурилась мама. – Завтра на работу. Нет, надо по крайней мере что-то выяснить. Почему проректор так тебя встретил? – Она задумалась. – Как, ты говоришь, его фамилия?
– Быстрякин. Павел Владимирович. Ты его знаешь?
– Нет. Со мной такой точно не учился. Сколько ему лет?
– Лет пятьдесят, наверное. – Лена пожала плечами. Во время беседы ей и в голову не пришло определять возраст проректора.
– Позвоню-ка я Таньке. – Мама пересела к круглому столику с телефоном и быстро набрала номер своей институтской подруги. – Мне кажется, ее муж должен был с этим Павлом вместе учиться. Во всяком случае, я что-то такое слышала.
В этом тоже была одна из приятных особенностей для Лены проживания в своем родном городе. В местном медицинском мире, в котором ее мама занимала совсем не последнюю должность – Светлана Петровна Крылова была заведующей гастроэнтерологическим отделением самой крупной городской больницы, – у них была масса знакомых. И в этом не было ничего необычного. Каждый год медицинский вуз извергал из горнила науки в ледяную воду практики восемьсот врачей с трех медицинских факультетов. И хоть город был не такой большой, как Москва, а область по размерам в три раза больше Московской, все равно доктора отлично знали друг друга. А кто не знал, мог все, что хотел, узнать через знакомых. Кто-то с кем-то учился, кто-то женился, кто-то вместе работал… И чуть не с пеленок из бывших студенческих, а потом врачебных семей по решению домашнего консилиума будущие поколения определялись на учебу снова в родную альма-матер, на площадь к «писающему летчику». А куда еще? «Ну как не порадеть родному человечку» – это у нас актуально до сих пор. Юристы к юристам, гаишники к гаишникам, городское начальство своих детей выпасывает в столицах, а уж медицинский хлеб – он хоть и трудный, но тоже в большой степени семейственный. Если мама кардиолог, а папа хирург, куда бедному ребенку податься? Не в продавцы же? И не в математики.
– В судебную медицину, – про себя хмыкнула Лена.
Светлана Петровна поговорила и в задумчивости положила трубку.
– Танька пообещала перезвонить. С твоим Быстрякиным, оказывается, учился не ее муж, а его брат. Сейчас найдем какой-нибудь канал связи.
Они пошли в кухню. Мать открыла холодильник, достала из него кастрюльку с котлетами. Понюхала.
– Лен, котлеты еще вполне ничего. Сделаем салат? Огурцы, помидоры. По две котлетки с салатиком – как раз на ужин хватит.
– И арбуз на десерт.
Лена опять прошлась перед зеркалом, полюбовалась на свою обновку. Потом сняла шубку, аккуратно повесила на плечики.
– Я сегодня в кафе была. В «Минутке». Мороженое ела. Там все по-старому. Точно так же, как когда мы с папой туда ходили.
Мать встала в проеме двери, посмотрела на Лену.
– Ты по папе скучаешь?
Лена подошла к ней, заглянула в лицо.
– Ты, наверное, обидишься, если я скажу, что нет.
Мать удивленно и даже как-то испуганно вскинула брови.
– Я сейчас поясню, – заторопилась Лена. – Я не скучаю по нему. Я даже не знаю, как это объяснить, но у меня такое чувство, будто я выросла, а папа остался где-то далеко в моем детстве. Бывает же так, что дети уезжают куда-нибудь в другую страну, а родители остаются. – Мама медленно присела к столу, стала нарезать помидоры. Лена помолчала. – Я знаю, что сказала бестактность. Но ведь муж – это, наверное, совершенно другое, не то что отец. Я как бы чувствую, что я – и твоя, и папина, и сама по себе… Меня ведь не было здесь, когда он… – Мать ничего не ответила. Лена наклонилась, поцеловала ее. – Ой, какой помидор красивый! Желтый, как лимон…
Зазвонил телефон. Мать кивнула в сторону комнаты:
– Возьми трубку. У меня руки мокрые.
Лена подскочила.
– Алло?
– Свет, это я. По поводу Быстрякина. Сашка сейчас ему перезвонил…
Как это забавно, что Лену опять спутали с мамой!
– Тетя Тань, я маму сейчас позову.
– Ой, Леночка, как у вас голоса похожи! Я еще не привыкну, что ты приехала…
Светлана Петровна подошла, вытирая руки.
– Слушаю, Тань. Спасибо. Да… Да… – Потом была длинная пауза. Лена снова ушла в кухню и прикрыла дверь, чтоб заранее не испугаться. Мамин голос доносился до нее приглушенно. – …Не знаю, честно говоря… Может быть, он и прав. – Мать положила трубку и вернулась. Села за стол, поднесла руку ко лбу.
– Что? Что-то плохое узнала?
Мама молчала, как бы оценивая услышанное. Наконец надула щеки, выдохнула и сказала:
– Нет, не плохое… но, знаешь, Леночка, наверное, лучше тебе действительно идти на судебку.
Ленины глаза вдруг снова, как в кабинете у Быстрякина, наполнились слезами. Она уже вроде смирилась, а тут вдруг опять какое-то движение в обратную сторону…
– Мам, если нельзя ничего изменить, давай будем ужинать. А то – туда-сюда, туда-сюда, никаких нервов не хватит. Плевать. Ты мне потом расскажешь, что и как. Есть у нас вино? Давай выпьем.
Мать еще помолчала, размышляя, потом решительно тряхнула головой и достала из шкафа несколько бутылок:
– Ну давай. Красное, белое, шампанское… Выбирай!
Лена выбрала красное. Они чокнулись, выпили и принялись за еду. Некоторое время ели молча. Потом вдруг Светлана Петровна хитренько посмотрела на Лену.
– Кстати, на твоей новой кафедре, как мне сказала Татьяна, заведующий молодой, не женатый…
– Тебе уже и это сообщили? – хмыкнула Лена.
– Об этом – в первую очередь. Причем, заметь, он не только не женат, но даже и не разведен.
– Официально, – уточнила Лена. – А на самом деле – может быть, Синяя Борода. Судебная медицина для таких типов как раз подходит.
– Может быть, – усмехнулась и мать. – Но, думаю, с Синей Бородой работать все равно интереснее, чем крутиться целый день исключительно с тетками. А именно тетки работают во всех глазных отделениях. Между нами, девочками, говоря.
Светлана Петровна снова налила вино.
– За что мы пьем? – спросила Лена.
– За твою новую работу и за новую шубу. За все новое в твоей жизни.
– Я хочу выпить за папу.
– Конечно. – Они выпили вино до дна. – Кстати, я думаю, папа тоже посоветовал бы тебе идти на кафедру. На любую, только не в больницу.
– Почему это?
Светлана Петровна посмотрела на дочь.
– Потому. В больнице – рутина.
– А на кафедре – движуха?
– Ну все-таки на кафедре у тебя больше инициативы. И переезжай-ка ты в папин кабинет. Хватит тебе в гостиной на диване спать.
– Так в кабинете ведь тоже только диван. А в гостиной мне нравится.
– Если тебе на папином диване неудобно, можно купить кровать в «Икее».
– А что, теперь «Икея» и в нашем городе есть? – удивилась Лена.
– Ой, все, что хочешь. «Икея», «Ашан», «Азбука вкуса»… Эйфелевой башни только не хватает.
На этом разговор у них закончился. Мама привычно составила в раковину тарелки, включила горячую воду. Лена разрезала арбуз, съела ломтик.
– Ой, какой сладкий! – Но мама все пребывала в задумчивости, и Лена, посидев еще немного за столом, встала и пошла в комнату отца. В так называемый «папин кабинет». Огляделась в нем и решила – ладно, перееду завтра.
Саша Попов в своей крошечной комнатке сидел перед ноутбуком. Он просматривал свою почту – какое-то невероятное количество писем ему пришло от знакомых девушек. Он вяло пощелкал мышкой по их фотографиям. Почти все в купальниках. Ну да, возвращаются к жизни после лета. Есть несколько писем и от бывших одноклассниц – эти на фотках уже втроем, а то и вчетвером – с мужьями, с детьми. Размножаются… Бывшие сокурсницы пишут ему больше поодиночке – эти видят в нем потенциального друга, а может быть, и жениха. Конечно, в институте он был в числе «упакованных». Машина вон до сих пор осталась. Не новая уже, но все равно не «Рено» какой-нибудь, «Ауди ТТ». Саша вздохнул. Ошибаетесь, девушки. Только машина у меня и осталась. Никакой я вам сейчас не жених.
Он быстро отстукал пару-тройку вежливых ответов. Развернулся на своем вертящемся дерматиновом кресле к окну. Душно. Уже почти ночь. Серой пыльцой, будто моль, пыль въелась в подоконник. Надо все-таки хоть иногда делать уборку.
Саша вздохнул и снова вернулся к компу. Какой там у них профессиональный сайт? Судебная медицина точка ру?
Откроем эту «ру». От постучал по клавишам. Что сегодня актуальное? Ну ясно, опять… Опять бесконечно обсуждают «давность». Давность кровоподтеков, давность наступления смерти, давность повреждений. Никто не спорит, вопрос о давности очень важный. Такой же важный, как и «прижизненность». Эти две страшилки следователи всегда выпускают в постановлениях на экспертизу на первый план, когда пишут свои вопросы эксперту для разрешения. «Были ли указанные повреждения нанесены при жизни потерпевшего или после наступления смерти?» «Если повреждения являются прижизненными, то какова их давность. Указать – секунды, минуты, часы, сутки до наступления смерти». Над этими секундами эксперты всегда хохочут до колик в животе. Особенно когда смотрят фильмы, в которых расследуются убийства. Часто показывают, как врач с важным видом выходит и объявляет: «Смерть наступила в двенадцать часов сорок восемь минут!» При том, что труп найден в болоте, где он пролежал неделю или месяц. Или еще смешнее: «Выстрел был произведен 24 сентября в семнадцать часов тридцать восемь минут». И никто не видел, не слышал, кто стрелял, когда, откуда, а у полицейского и эксперта есть только чья-то случайно найденная, простреленная и отделенная от тела голова. И совсем уже можно биться в истерике от такого заключения: «Миссис Симонс скончалась через тринадцать минут после того, как выпила яд». Тело миссис Симонс найдено в запертой изнутри комнате, и ни один свидетель вообще не видел, когда и что она пила. И все думают, что эксперты волшебники, которые все могут узнать. Или посланцы Божии, которым Господь открывает свои тайны.
Саша усмехнулся, вспомнив, что у них в комнате экспертов есть журнал, где эксперты записывают подобные ляпы. Ни для какого-то там дела, а просто, чтобы потом утром после дежурства поржать. Телевизор-то смотрят в основном на дежурствах, хотя работает он у них в комнате целый день. Ну не все, конечно, записывают. В основном в этом упражняется Витька Извеков. Да еще Хачек тоже придет иногда с утра, встанет посреди комнаты и выдаст эдакий перл. И смотрит – оценил народ или нет. Сам Саша на дежурствах, когда есть время, в основном в Интернете пасется. Или с девушками болтает. От лаборанток просто отбоя нет.
Игорь Владимирович Соболевский, тот книжки читает. Ему уже далеко за сорок. Ближе к пятидесяти. Он, конечно, выглядит гораздо моложе, видимо, следит за собой, но о возрасте человека теперь судят не по морщинкам впереди козелка[2], и не по зубам – как это принято в судебной медицине, а по отношению к Интернету, к айфону, к айпаду. Саша никогда не видел, чтобы Соболевский пользовался Интернетом. Айфон у Соболевского есть, но это скорее для пижонства. У него что айфон, что дешевый «Самсунг», купленный в ларьке, – все одно. Соболевский им пользуется исключительно как обычным домашним телефоном. Зато Игорь Владимирович читает по-французски. И вообще, два раза в год ездит туда – весной в Париж, а осенью в Ниццу. Балдеет там по-своему. Говорят, у него то ли бабушка, то ли прабабушка была дочкой губернатора. Не нынешнего. Еще дореволюционного. Но это, может быть, и враки. Соболевский одним из первых в их городе стал носить черный шарф на французский манер – оба конца в петлю и поверх пиджака. Витька Извеков острил, что при таком шарфе легче легкого получить механическую асфиксию – р-раз за концы! И готово. Правда, когда Хачмамедов Витьке в телевизоре показал, что точно такой же шарф носит Йоги Лев – тренер немецкой сборной по футболу, выигравший в тот год чемпионат мира, Витька заткнулся.
И еще у них в отделении Вячеслав Дмитрич. Тот вообще уже старый. Ему за семьдесят. Вячеслав Дмитрич на дежурствах, если есть время, ремонтирует часы. Ему их носят со всего города. Чем старше экземпляр, тем ему интереснее. Однажды кто-то притащил ему «Брегет» еще на цепочке. Так он с этим «Брегетом» возился месяц, чуть слюни от удовольствия не пускал. Починил-таки в конце концов. Жаль, что сейчас Вячеслав Дмитрич в отпуске. Саша бы его позвал на свою секцию. Вячеслав Дмитрич добрый – ему уже не надо бороться ни за свое реноме, ни за место под солнцем. Он в судебную медицину пришел еще в начале шестидесятых. И все мыслимые врачебные регалии у него уже есть – и высшая категория, и отличник здравоохранения, а самое главное – он добрый. Вячеслав Дмитрич всегда подскажет в трудном случае, даст хороший совет. И к Саше Вячеслав Дмитрич относится хорошо, несмотря на то что в свое время они с отцом конкурентами были. Оба претендовали на то, чтобы стать начальниками. Но поставили отца, а Вячеслав Дмитрич спорить не стал. И никогда, насколько Саша знал, Вячеслав Дмитрич отца не подсиживал. Чего Саша не мог сказать о Хачеке. Слухи разные до него доходили. Но когда отец сам из начальников и из Бюро ушел, Хачека на его место все равно не поставили. Вызвали совсем какого-то невнятного дядьку по фамилии Антонов. Тот в танатологическое отделение вообще не спускается. Руководит из своего кабинета на втором этаже. И все больше ездит по начальству. Говорят, из областного министерства здравоохранения его калачом не выманить. Так целыми днями там и сидит. Слухи ходят, что в Бюро Антонову не нравится, и он просит перевести его в какое-нибудь более удобное административное кресло. А то все убийства, да изнасилования, да случайные смерти – такое расстройство! Вот и караулит Антонов теплое сиденье в министерстве. Но это только слухи. Саша Антонова видит, как и все, в основном раз в неделю на внутренних совещаниях. На них Антон – так его зовут между собой эксперты – сидит молча, как мумия. Только глазами в разные стороны вертит – кто что скажет. Ну а говорит в основном Хачек. И иногда Вячеслав Дмитрич. Витька молчит. Соболевский тоже молчит, только иронически улыбается по поводу и без повода. Ну а он, Саша, самый молодой. Ему слова пока не дают.
Саша потер глаза, поводил затекшей шеей. Ну прямо как Хачек! Так он и предполагал, что сегодняшняя дискуссия в Интернете по поводу давности окончилась, как всегда, ничем. Кто-то выложил данные спектрального анализа по исследованию кровоподтеков – наверное, обкатывает свою диссертацию. Как всегда – масса критики, очень неконструктивной. Но есть и несколько справедливых реплик и пара умных вопросов. Саша вздохнул. Пора спать. Он завтра к тому же дежурит. Кто его знает, какое завтра будет дежурство? Может быть все спокойно, но бывает, что за ночь наколесишь по городу так, что потом весь день башка трещит. А Саша работает на две ставки. Это в экспертизе разрешено, но, значит, после дежурства потом еще вскрывать и вскрывать… Ладно хоть Хачек часы не заставляет до копейки отсиживать. Вскрыл, оформил, протокол написал – свободен. Но иногда работы бывает столько, что не только раньше не уйдешь – пашешь до ночи. Особенно когда следователь вопросов наставит целую тьму. Вот и завтра наверняка постановление на экспертизу по факту смерти этого Сергеева как привезет… Мало не покажется. Саша выключил свой ноутбук и пошел в ванную. Отец сидел перед телевизором, свесив голову на подбородок, и спал. Сдал отец все-таки сильно.
– Батя, не пора тебе в койку?
– Нет, я еще посижу, – встряхнулся отец. – Ты сам ложись.
– Спокойной ночи.
Отец переключил программу, а Саша встал под душ с мыслью, что послезавтра нужно заехать к матери и все-таки отвезти ей картошку.
3
Да, не так уж близко оказалось ехать до кафедры от Лениного дома. Сначала пешком минут семь до остановки нужного троллейбуса, потом сорок минут ждать, пока этот неповоротливый двурогий параллелепипед на колесах медленно обогнет совершенно ненужные Лене улочки и переулки и будет медленно спускаться в район, который в городе называется «Тополя». Когда-то лет триста назад эта местность была поймой реки. Теперь «Тополя» – это неухоженная роща из огромных, неохватных одной парой рук тополей и всякого более хилого подлеска: осинок, рябинок, боярышника. Еще до революции в самой середине «Тополей» стояло красное кирпичное здание единственного на тысячи километров вокруг лепрозория. Здание это было одновременно больницей и богадельней, возведенной на деньги по подписке богатого купечества. Недалеко от него скучала аккуратная, тоже красная и кирпичная церковь, а дальше, совсем уж к нежилому краю города, – больничное кладбище. После революции лепра на этих территориях была побеждена. Здание осталось пустовать, церковь заколотили, кладбище сровняли с землей. Но разрастающийся город все-таки обходил стороной этот тополиный лес. Обходил до тех пор, пока у людей не стали стираться в памяти лица больных, подходивших к высокому старому забору для того, чтобы через щели просить хлеб. Уже лет пятьдесят на месте бывшего кладбища располагается троллейбусный парк, и плакаты с изображениями зайчиков и лисят, пересекающих трамвайные пути (которых в городе никогда не было), глумливо веселят пассажиров, садящихся в троллейбус на конечной остановке.
В семидесятые в здании бывшего лепрозория разрушили потолки и полы, вынесли окна и оставили только кирпичную кладку стен. Потом ее снаружи отшлифовали, а изнутри оштукатурили, сделали новые перекрытия, настелили полы, покрыли потолки, вставили окна и отдали это полностью отреставрированное здание в распоряжение отдела здравоохранения. А отдел уже принял решение разместить в этом отдаленном уголке Бюро судебно-медицинской экспертизы. А поскольку в семидесятые годы преступность в нашей стране еще не достигла нынешних масштабов, тогдашний ректор медицинского института вовремя спохватился, переговорил с кем надо в отделе здравоохранения, и там решили, что все четырехэтажное, большое здание отдавать в распоряжение Бюро будет жирно. И весь последний четвертый этаж предоставили медицинскому институту – для размещения на базе Бюро кафедры судебной медицины. В этом-то, собственно, здании и проходила в свое время обучение Лена Крылова. Но так как судебная медицина тогда не вызывала у нее никакого интереса, то в голове остались только зеленый массив «Тополей», полумрак уже открытой, но еще не отреставрированной церкви, в которую они однажды из любопытства зашли с ребятами, да еще какая-то дурацкая реборда железнодорожного колеса, всплывшая вчера в памяти. И вот теперь мимо этих самых «Тополей» Лена и ехала сейчас на троллейбусе.
На конечной площадке троллейбус сделал эффектный разворот и остановился напротив идущей в глубь рощи аллеи. В ее конце виднелось красное высокое здание Бюро с четырехугольной башенкой посередине крыши.
– Ну прямо английский замок! – восхитилась Лена, будто увидела здание впервые. На фоне красного кирпича белым выделялись высокие узкие оконные рамы с частыми переплетами. Точь-в-точь – Чэлси. После окончания института она вместе с родителями путешествовала по туристической путевке «Лондон – Париж». Это была их последняя совместная поездка.
Лена вышла из троллейбуса и по пустой аллее пошла вперед. Входная дверь была металлическая, с глазком, с массивной дверной ручкой и колоколом с кисточкой на манер хвоста ослика Иа. Под металлическим козырьком над входной дверью игриво болтались два цветочных кашпо со свисающими сиреневыми петуниями. Нет, не замок, доходный английский дом – оценила Лена здание вблизи.
Дверь оказалась заперта. Лена дернула звонок, раздался гулкий удар колокола. Корабельный, что ли? – съехидничала она, не подозревая, что совсем недалека от истины. Это Вячеслав Дмитрич, служивший в свое время на флоте, пожертвовал Бюро трофейный колокол. И если бы Лена взглянула внимательнее, то увидела бы полузатертую надпись «Essen» сзади по ободку.
Никто не откликнулся, и Лена обернулась, чтобы оглядеться. Заасфальтированная площадка для машин перед подъездом еще была пуста. По обе стороны от крыльца друг против друга стояли простые деревянные скамьи, тоже пустые. Возле них в двух автобусных шинах, наполненных сухой землей, пылились ярко-красные герани.
Неужели я так рано приехала? Лена посмотрела на часы. Половина девятого. Судя по распорядку работы, вывешенному для ознакомления рядом с дверью, жизнь в Бюро начиналась с девяти. Лена на всякий случай решила еще раз дернуть хвост колокола. И к ее удивлению, по ту сторону двери послышалось металлическое лязганье ключа, потом возникла пауза (Лена поняла, что ее разглядывают в глазок), и дверь приоткрылась. Низенькая, очень толстая женщина с отвратительно расплывшимся лицом и мутными глазками обшарила Лену взглядом с ног до головы и хрипло спросила:
– Чего тебе?
Лена молчала. Комок смешанных и отнюдь не добрых чувств поднялся откуда-то из живота и подступил к грудине.
Женщина вытерла о несвежий байковый халат, надетый поверх форменного белого, короткую пятерню и двумя пальцами отерла рот.
– Оглохла, что ли? Если за трупом, так вон читай объявление. Выдача трупов после двенадцати.
Конечно, за трупом. В нарядном синем платье, отглаженном с вечера (привет институтскому выпускному, с тех пор ни разу не надевала), в лакированных лодочках на высоких каблуках. Только в таких нарядах за трупами и приходят.
– Я на кафедру судебной медицины.
– Еще чего! – Жаба в халате нисколько не смутилась. – Никого там сейчас нет.
– Почему же никого? – Лена говорила спокойно, но комок в ее груди разрастался. – Вот я пришла. На работу. Я новый преподаватель. И вам не нужно мне хамить.
– Да все равно не пущу! – Жаба уже внимательнее оглядела Лену с головы до ног. – Вот Петр Сергеич придет, с ним и иди. А пока вон жди на скамейке. Я тебя знать не знаю, кто ты такая! Еще хотят, чтобы всех тут пускали, кого ни попадя… Ходят тут разные б… – И с последними словами жаба громко захлопнула дверь.
В семидесятые в здании бывшего лепрозория разрушили потолки и полы, вынесли окна и оставили только кирпичную кладку стен. Потом ее снаружи отшлифовали, а изнутри оштукатурили, сделали новые перекрытия, настелили полы, покрыли потолки, вставили окна и отдали это полностью отреставрированное здание в распоряжение отдела здравоохранения. А отдел уже принял решение разместить в этом отдаленном уголке Бюро судебно-медицинской экспертизы. А поскольку в семидесятые годы преступность в нашей стране еще не достигла нынешних масштабов, тогдашний ректор медицинского института вовремя спохватился, переговорил с кем надо в отделе здравоохранения, и там решили, что все четырехэтажное, большое здание отдавать в распоряжение Бюро будет жирно. И весь последний четвертый этаж предоставили медицинскому институту – для размещения на базе Бюро кафедры судебной медицины. В этом-то, собственно, здании и проходила в свое время обучение Лена Крылова. Но так как судебная медицина тогда не вызывала у нее никакого интереса, то в голове остались только зеленый массив «Тополей», полумрак уже открытой, но еще не отреставрированной церкви, в которую они однажды из любопытства зашли с ребятами, да еще какая-то дурацкая реборда железнодорожного колеса, всплывшая вчера в памяти. И вот теперь мимо этих самых «Тополей» Лена и ехала сейчас на троллейбусе.
На конечной площадке троллейбус сделал эффектный разворот и остановился напротив идущей в глубь рощи аллеи. В ее конце виднелось красное высокое здание Бюро с четырехугольной башенкой посередине крыши.
– Ну прямо английский замок! – восхитилась Лена, будто увидела здание впервые. На фоне красного кирпича белым выделялись высокие узкие оконные рамы с частыми переплетами. Точь-в-точь – Чэлси. После окончания института она вместе с родителями путешествовала по туристической путевке «Лондон – Париж». Это была их последняя совместная поездка.
Лена вышла из троллейбуса и по пустой аллее пошла вперед. Входная дверь была металлическая, с глазком, с массивной дверной ручкой и колоколом с кисточкой на манер хвоста ослика Иа. Под металлическим козырьком над входной дверью игриво болтались два цветочных кашпо со свисающими сиреневыми петуниями. Нет, не замок, доходный английский дом – оценила Лена здание вблизи.
Дверь оказалась заперта. Лена дернула звонок, раздался гулкий удар колокола. Корабельный, что ли? – съехидничала она, не подозревая, что совсем недалека от истины. Это Вячеслав Дмитрич, служивший в свое время на флоте, пожертвовал Бюро трофейный колокол. И если бы Лена взглянула внимательнее, то увидела бы полузатертую надпись «Essen» сзади по ободку.
Никто не откликнулся, и Лена обернулась, чтобы оглядеться. Заасфальтированная площадка для машин перед подъездом еще была пуста. По обе стороны от крыльца друг против друга стояли простые деревянные скамьи, тоже пустые. Возле них в двух автобусных шинах, наполненных сухой землей, пылились ярко-красные герани.
Неужели я так рано приехала? Лена посмотрела на часы. Половина девятого. Судя по распорядку работы, вывешенному для ознакомления рядом с дверью, жизнь в Бюро начиналась с девяти. Лена на всякий случай решила еще раз дернуть хвост колокола. И к ее удивлению, по ту сторону двери послышалось металлическое лязганье ключа, потом возникла пауза (Лена поняла, что ее разглядывают в глазок), и дверь приоткрылась. Низенькая, очень толстая женщина с отвратительно расплывшимся лицом и мутными глазками обшарила Лену взглядом с ног до головы и хрипло спросила:
– Чего тебе?
Лена молчала. Комок смешанных и отнюдь не добрых чувств поднялся откуда-то из живота и подступил к грудине.
Женщина вытерла о несвежий байковый халат, надетый поверх форменного белого, короткую пятерню и двумя пальцами отерла рот.
– Оглохла, что ли? Если за трупом, так вон читай объявление. Выдача трупов после двенадцати.
Конечно, за трупом. В нарядном синем платье, отглаженном с вечера (привет институтскому выпускному, с тех пор ни разу не надевала), в лакированных лодочках на высоких каблуках. Только в таких нарядах за трупами и приходят.
– Я на кафедру судебной медицины.
– Еще чего! – Жаба в халате нисколько не смутилась. – Никого там сейчас нет.
– Почему же никого? – Лена говорила спокойно, но комок в ее груди разрастался. – Вот я пришла. На работу. Я новый преподаватель. И вам не нужно мне хамить.
– Да все равно не пущу! – Жаба уже внимательнее оглядела Лену с головы до ног. – Вот Петр Сергеич придет, с ним и иди. А пока вон жди на скамейке. Я тебя знать не знаю, кто ты такая! Еще хотят, чтобы всех тут пускали, кого ни попадя… Ходят тут разные б… – И с последними словами жаба громко захлопнула дверь.